И уйти в закат

Глава 23

Либо они не шутили, либо за актерскую игру обоим можно было вручать Оскара, Золотой Глобус и Золотую Малину в придачу, чисто для комплекта.

Я бы не смогла про себя такое заявить и не рассмеяться в процессе.

Вообще, когда человек говорит о себе и своей миссии… Даже не так. Когда человек говорит о себе и своей Миссии, и относится к этому слишком серьезно, это первый признак, что от него стоит держаться подальше. Потому что фанатик может принести в жертву своей идее все, включая и окружающих его людей. А уж когда человек объявляет себя богом, это апофеоз, последняя ступень фанатизма, это значит, что отныне никаких моральных ограничений для него нет, потому что он считает, что стоит выше всех, и общие правила на него не распространяются.

— А, поняла, — догадалась я. — Это, наверное, в том плане, что бог везде, в каждом человеке есть частичка божественности, и нужно просто настроиться на нужную волну, чтобы раскрыть весь свой потенциал…

— Нет, — сказал Джеремайя. — Люди — это просто люди. Они — моя паства, а я — их пастырь. Я — бог.

Либо бог, либо псих. Что-то, вероятно, мой житейский опыт или чутье бывалого копа, настаивали на втором варианте. Но он мог творить чудеса. Обратил сидр в воду, а потом воду обратно в сидр.

Этого, конечно, мало, чтобы считаться полноценным божеством, но ведь было и другое. Все эти чудесные исцеления и… Интересно, если меня похитили по его приказу, можно ли считать, что это было божественное похищение?

— Вижу, что тебе трудно принять это знание, сестра, — сказал он.

Но на меня его сила не действует…

— Ладно, — сказала я. — Допустим. Ты — бог, все вокруг — просто люди. А я?

Джеремайя вздохнул, протер салфеткой воображаемое пятнышко соуса в уголке рта.

— Кайл, оставь нас.

И я опять ошиблась. Я думала, мордоворот начнет возражать, говорить, что я могу быть слишком опасна, а Питерс улыбнется и заявит, что я не причиню ему вреда, но этот диалог состоялся только в моем воображении.

В реальности Кайл просто отлип от стены и вышел.

— Полагаю, сейчас меня ждет какое-то откровение, — заметила я.

— Ты — особенная, сестра Роберта.

Так себе откровение. Папа мне тоже такое говорил.

Они оба говорили.

— И в чем же заключается моя особенность?

— Полагаю, именно это нам и предстоит выяснить. Ты не вспомнила ничего интересного о своем прошлом?

— Ничего такого, о чем стоило бы говорить.

— Что ж, — он забросил в себя еду, пожевал, запил все это дело сидром. — Значит, ты не знала? Люди, которые выдали тебе задание, ничего обо мне не рассказали?

— Теневики, — сказала я. — Они много умалчивают, много говорят, но верить им нельзя.

— Все так, сестра. Все так.

Он отправил себе в глотку очередную порцию еды. Бог, не бог, это науке пока неизвестно, но пожрать он был явно не дурак.

За окнами стремительно темнело. Когда я садилась за стол, на улице еще были сумерки, сейчас же там была непроглядная тьма — дом Питерса стоял на краю общины, и окна столовой были обращены к полям, в которых уже никто не работал.

— Я заметил, что ты практически не притронулась к своей тарелке, сестра.

— Новости о твоей божественности так меня взволновали, что я лишилась аппетита, — сказала я.

— Мне жаль, сестра. Но тебе нужно поесть. Твоему организму требуется энергия для выздоровления.

— Так же, как и твоему?

— Разумеется, — кивнул он. — Полагаю, что рана, нанесенная тобой, будет заживать… естественным способом.

— Ты уже можешь ходить, — заметила я. Чувство вины из-за этого выстрела у меня так и не появилось. Он же сам меня попросил.

— Могу, но медленно и на короткие расстояния, сестра, — улыбнулся он. — И мне пришлось послать людей в ближайший город, где есть аптека, чтобы они купили болеутоляющее. У нас здесь нет врачей, сестра, поэтому тебе нужно самой позаботиться о себе.

— А почему это тебя так волнует? Что тебе за дело до моего организма и его выздоровления?

Он отложил столовые приборы и тяжело вздохнул.

— Знаешь ли ты, как трудно быть богом, сестра? — спросил он. — Как печально стоять на вершине в гордом одиночестве?

— А твоя община? Разве ты одинок среди всех этих верующих?

— Они — люди, — сказал он. — Они важны для меня, я помогаю им по мере сил, и они верят в меня по мере их сил, и помогают моему делу по мере возможностей, и они нужны мне так же, как я нужен им, но они не способны меня понять. Они — всего лишь люди.

— А я — особенная?

— Мне бы очень хотелось в это верить, сестра, — сказал он. — Я много лет искал кого-то вроде тебя, и вот мои поиски увенчались успехом. Может быть, мне стоило бы даже поблагодарить людей из теневого правительства за то, что они послали тебя ко мне.

Мне перестал нравиться этот разговор. Когда мужчина начинает рассказывать тебе о твоей избранности, это уже тревожный звоночек. Даже если этот мужчина и не является авторитарным главой деструктивного культа со всеми отягчающими.

И эта мысль не могла принадлежать шестнадцатилетней девочке. И сержанту полиции, скорее всего, тоже.

Видимо, у меня уже был печальный опыт неудачных отношений, который наложил свой отпечаток на мое нынешнее мировоззрение.

И вообще, кто знает, может быть, я — феминистка? Или лесбиянка? Или появились еще какие-то новые течения, в которых я состояла и позабыла об этом?

Вот так вот предашь по забывчивости свои убеждения, а потом люди на улице тебя оплюют.

— Значит, — осторожно сказала я. — Тебе нужно, чтобы кто-то стоял рядом с тобой на вершине?

— Именно, — сказала он. — Именно так, сестра. Мне нужен кто-то, кто будет рядом со мной, мне нужен кто-то, кому я смогу передать все это, когда уйду на покой.

— Разве боги уходят на пенсию?

— Я ни слова не говорил о пенсии, сестра. Я говорил о покое. Мне нужен кто-то, кто будет понимать меня с полуслова, кто-то, кому я смогу доверять так, как себе, кто-то, кто возьмет на себя труд по окормлению моей паствы. Мне нужен друг, мне нужен единомышленник, мне нужен последователь. И еще мне нужно наследие, и я думаю, что ты сможешь мне с этим помочь.

И чем дальше он говорил, тем отчетливее я понимала, что речь идет не обо мне. Ну, потому что мне он не доверял, я ни черта его не понимаю, и совершенно не готова кого-то там окормлять и что-то там наследовать.

— Разумеется, я говорю о моем сыне, сестра, — ответил он на мой так и не заданный вопрос.

— А у тебя есть сын?

— Нет.

— О…

— …я думаю, что он — сказитель, — сказал Стивен.

— Он кто? — не понял Грег.

Специальный агент Джонсон хмыкнул и заинтересованно посмотрел на молодого цензора.

— Сказитель, — сказал Стивен. — Менестрель, бард, рапсод… Сюжеты ведь существовали и до изобретения письменности, их передавали из уст в уста…

— Это было очень давно, — сказал Грег. — Еще до начала истории. Какое отношение все это имеет к Питерсу?

— Я думаю, что он — творец, который может изменять реальность словом, но не словом написанным, как те творцы, с которыми мы имели дело в последнее время, а словом произнесенным. Легенды говорят, что раньше, еще до изобретения письменности, такие люди существовали. Знаете все эти истории про джиннов, которые возводили или сносили города за час, про людей, которые могли двигать горы или заставлять морские толщи расступаться перед ними…

— Легенды, — фыркнул Грег.

— Легенды не возникают на пустом месте, — сказал Стивен. — Говорят еще, что до изобретения письменности сила слова была гораздо больше, чем… потом.

— Я читал о таком, — подтвердил специальный агент Джонсон. — Но тогда эта информация представляла лишь академический интерес. Если этот дар давно утрачен, откуда он взялся у Питерса?

— Какая-нибудь случайная мутация, — предположил Грег.

— Но это многое объясняет, — сказал Стивен. — Возьмем, например, эпизод с первой попыткой покушения. Нет никакого смысла искать сюжет, в котором кто-то обрушивает на кого-то саранчу, град и молнии, может быть, такого сюжета и вовсе не существует в природе, кроме библейского, но это же явно не он. Я выстрелил, Питерс буркнул что-то вроде «да разрази вас гром, да обрушатся на вас казни египетские», и вот оно уже и произошло. В смысле, была молния, была саранча, град и всякое прочее. Или его убежденность, что пуля мисс Кэррингтон не сможет ему навредить, которую он несколько раз проговорил вслух.

— Но она смогла ему навредить, — сказал Грег.

— Потому что это мисс Кэррингтон, — вздохнул специальный агент Джонсон. — Но в целом версия кажется мне достаточно правдоподобной. Постоянные проповеди в общине, личные встречи с людьми, после которых те меняют свое отношение к жизни, иногда на все сто восемьдесят градусов… А неуязвимость его бойцов в «Континентале»?

— Наверняка он сказал им что-то вроде: «И с вами ничего не может случиться», — предположил Стивен. — Но смотрите, что еще важно. Как я понял, у всех творцов, с которым ТАКС приходилось иметь дело, существовали свои ограничения на изменение реальности. И судя по периодичности публичных молитв, ради которых он выходил на связь с общиной даже из Техаса, я могу сделать предположение, что ограничение Питерса связано со временем. В смысле, все случается так, как он говорит, но это работает ограниченные часы, а потом напутствие нужно повторять. То есть, он не меняет реальность окончательно. Все внесенные им изменения откатываются через несколько часов.

— И поэтому исцеленные им не покидают общины, а у тех, кто уезжает, случается рецидив, — сказал специальный агент Джонсон. — А люди, которые присутствовали на проповеди в Техасе забыли об инциденте с пулей, потому что он сказал им забыть… Что ж, это теория почти все объясняет.

— Именно.

— Но это еще не делает ее верной, — сказал специальный агент Джонсон. — Однако, мы можем изложить ее в качестве рабочей версии, когда директор Смит снова нам позвонит. И я уже знаю, какой вопрос он задаст после того, как ее услышит. Какую мы можем из нее извлечь практическую пользу?

— Э… Ну…

— По сути, это ничего не меняет, — сказал Грег. — Если сюжета нет, мы не можем остановить Питерса иначе, чем всадить пулю в его башку, но, вроде бы, мы с самого начала так и планировали сделать. Только наш лучший кандидат что-то с этим не очень торопится.

— Мы не знаем, что там сейчас происходит, — сказал специальный агент Джонсон.

— Но мы точно знаем, чего там не происходит, — сказал Грег. — Бойни, ака резни. Судя по картинке с беспилотника, мисс Кэррингтон вместе с провожатым вошла в дом Питерса около получаса назад, но заглянуть внутрь технологии нам пока не позволяют. Возможно, ее сейчас допрашивают с пристрастием, а возможно они, взявшись за руки, любуются бескрайними кукурузными полями, которые так прекрасны по ночам. Я просто пытаюсь намекнуть, что отправлять на такое дело человека с эмоциональным состоянием шестнадцатилетнего подростка, возможно, было не такой уж хорошей идеей.

— Не такой уж хорошей, но единственной, — сказал специальный агент Джонсон. — Мы уже убедились, что наш нынешний цензор не способен справиться с задачей. А мисс Кэррингтон продемонстрировала, что способна.

— Но возможно, что она просто не захочет, — сказал Грег. — Прошло уже много времени с момента пробуждения, мы не знаем, какие воспоминания могли к ней вернуться. Возможно, она поняла, что мы врали ей про аварию в шестнадцать лет. А раз так, она может подумать, что мы лгали ей и во всем остальном.

— И как бы она могла такое про нас подумать? — удивился Стивен.

— Нужно просто дать ей больше времени, — сказал специальный агент Джонсон.

— Но, как я понимаю, сэр, как раз этого мы сделать не можем. Чем дольше она без контроля, тем выше вероятность… инцидента… — сказал Грег.

— Ну так идите туда и попробуйте установить свой контроль, — огрызнулся специальный агент Джонсон. — Обещаю, что ТАКС устроит вам торжественные похороны и не забудет выплачивать пенсию вашей семье. Как бы там ни было, какой бы плохой ни казалась вам эта идея, все, что мы сейчас можем делать — это ждать. Первый ход в этой игре должна сделать она.

— Почему вы так уверены, что она его сделает?

— Ситуация слишком напряженная, давление нарастает, и я не думаю, что она позволит пару просто уйти в свисток, — сказал специальный агент Джонсон. — Ее отец…

— Мы уже знаем, что если бы там был ее отец, то уже через пятнадцать минут после того, как ее вытащили бы из багажника, поля вокруг бы горели, здания были разрушены, а он стоял на горе трупов и попирал ногой голову Питерса, причем, скорее всего, голова была бы отдельно от тела, — сказал Грег. — Но она — не ее отец. И я думаю, для нас очень хорошо, что она не слишком на него похожа. Потому что, исходя из всего того, что мы видели за последние дни, я могу сделать вывод, что мы не готовы иметь дело с кем-то вроде ее отца.

— А я вот тут подумал, — сказал Стивен. — Не про ее отца, про другое. Ведь если мисс Кэррингтон таки сделает то, чего мы от нее ждем, и ликвидирует Питерса, то все эти люди, которых он исцелил…

— Умрут страшной мучительной смертью примерно через шесть-девять часов, — подтвердил Грег. — Надеюсь, она об этом не знает. И никогда не узнает.

Стив покачал головой.

Это была сложная ситуация, и он понятия не имел, что бы сделал, будь он на ее месте. В смысле, если бы он мог и если бы он знал. По большому счету, Питерс был серьезной, но всего лишь потенциальной угрозой, а на другой чаше весов находились человеческие жизни. Десятки, сотни…

Стив решил, что если она это сделает, то он будет последним человеком, кто захочет ей об этом рассказать.

— Я правильно тебя поняла, брат?

— Да, сестра.

— Но мы ведь друг друга практически не знаем, и ты даже не доел ужин.

— Я же не говорю, что это должно произойти прямо сейчас и вообще именно этой ночью, сестра, — улыбнулся он. — Ты поживешь здесь, мы с тобой узнаем друг друга получше… Знаешь, я ведь совершенно не умею ухаживать. Обычно я подхожу к женщине, и она сразу же готова сделать то, о чем я попрошу.

— Так что же тебе еще надо? — удивилась я.

— Большего, — сказал он. — Мне нужен сын, но не от обычной женщины. Мне нужен сын от кого-то особенного.

— А если я на самом деле дьявольское отродье? — поинтересовалась я.

— Нет, — сказал он. — Я в это не верю.

Ему такого основания было достаточно, но мне-то нет.

— Понимаю, что, должно быть, ошарашил тебя этим известием, сестра, — сказал он. — Я не собирался на тебя давить. Просто я привык прямо говорить о том, чего я хочу.

И еще он привык это получать.

В какой-то момент я задумалась, а почему бы и нет? Остаться здесь, пожить в их общине, в конце концов, здесь совсем не плохо, по крайней мере, лучше, чем в бункере у ТАКС, где меня даже на свежий воздух не выпускали. Родить ему сына… В конце концов, мне уже за тридцать, часики тикают, а других вариантов-то и нет. Жить мирной жизнью, воспитывать ребенка и смотреть, как его отец захватывает мир. А потом — как они оба им правят, ведь судя по амбициям Питерса, на меньшее он не согласен.

Не может же он всю жизнь быть богом одной только Алабамы.

Пожалуй, лучших предложений у меня тогда не было.

Может быть, в этом и заключается его сюжет, подумала я. Или это только прелюдия к основному сюжету, история про становление нового мира, в котором группа «не таких, как все» подростков будет бороться с захватившей планету религиозной диктатурой. И если ТАКС не врет, и в этой истории действительно есть роль для меня, то, может быть, это роль королевы-матери. Холодной красавицы и злобной интриганки, которая будет строить коварные планы и всячески измываться над людьми. Или, наоборот, добродетельной матроны, которая будет пытаться удержать своего властного и попавшего под влияние отца сына от очередных бесчеловечных экспериментов и жестоких безумств.

— Завтра будет новый день, — сказала я Джеремайе Питерсу. — Я подумаю об этом завтра.