Идегей

ПЕСНЬ ДЕСЯТАЯ

О том, как опозорился Аксак-Тимир, вступив в битву с ханом Токтамышем.

Токтамышу Пир Галятдин

Передал Идегея ответ.

Войско собрал хан-властелин,

Выехал из дворца чуть свет,

С ним его девять стариков —

Девять родичей-смельчаков,

Отпрыск Мютана Кыпчак-бий,

Сын Исентея Худайберды-бий,

Кара-Куджа Аргын-бий,

Сын Камала Джанбай-бий,

Бий Янгура — владетель страны,

Бий Илтерас — владетель страны,

Аланов властитель Алман-бий,

Полков предводитель Дюрмен-бий,

Из Кинегеса Карим-бий,

Из Уймавыка Умар-бий,

Из Тарлавыка Тюмен-бий,

Множества были — для дела войны —

Тысяцких, сотских, десятских видны,

И иргавылы на конях,

И сургавылы на конях,

И ясаулы[72] на конях,

Все, кто мог помчаться в поход,

Все, чей род — Чингизов род,

Выехали из дворца.

Не осталось даже юнца,—

Лишь бы способен был сесть в седло,

Сапоги надев наголо.

Неизмеримо было число

Пеших бойцов на всех путях.

Чёрный взметнув Чингиза стяг,

С чёрной пушкой, внушавшей страх,

Выстрелами колебля прах,

Оглашая рассветную тишь,

Войско повёл хан Токтамыш.

Увидав эту сильную рать,

Начал шах Тимир размышлять:

«Двинулся в поход Идегей,

И пока не вернулся он,

Это дело свершу похитрей.

Токтамыш от Идиля идёт,—

От Яика пойду наперёд.

Прежде, чем враг удар нанесёт,

Я удар нанесу ему.

Идегея, власть не деля,

Я в союзники не возьму,

Станет моей его земля,

Станет Идиль-река моей,

И не нужен мне Идегей!»

Так сказал Тимир-хитрец.

Поднял рать Тимир-хромец.

Правое возглавил крыло

Бий Каплан, храбрецов вожак,

Левое возглавил крыло

Именитый бий Кыйгырчак,

Впереди стояли слоны,

А особенно был силён

Белый остробивневый слон.

Шахский был на слоне балдахин,

В нём, на престоле, — шах-властелин.

От Яика до Идиля-реки

Растянулись Тимира полки.

Так свела две рати война.

Каждая — огромна, сильна,

Между ними майдан, как струна.

Наступила на миг тишина.

В латы серебряные одет,

Что слепили, как солнечный свет,

С булавою наперевес,

С девятизубою булавой,—

Девять батманов[73] — вот её вес,—

Вышел для схватки Ир Каплан.

С Токтамышевой стороны

Выехал бий Кыпчак на майдан,

Всадник в лиственницу высотой,

С шлемом увенчанной головой,

Он спокойно держал копьё

В восемьдесят вершков[74] длиной.

Прах заставив дрожать под собой,

В лиственницу длиною своё

В Ир Каплана метнул он копьё.

В восемьдесят вершков длиной,

Панцирь пробить копьё не смогло,

В белое тело оно не вошло.

Ловким оказался Каплан.

Он крюком изогнул свой стан,

Он к Кыпчаку будто прилип,

И железной своей булавой

Он копьё Кыпчака расшиб.

В девяносто вершков длиной,

Девятизубая булава,

Крепко изранив тело коня,

Оземь ударилась, звеня.

Вздрогнул пёстрый конь-аргамак,—

Не пошевелился Кыпчак.

Ир Каплан к нему подскочил

И за медный ворот схватил,

Дёрнул его за медный крюк,

Белого света не взвидев вокруг,

Словно шест, пошатнулся конь,—

Как верблюд, покачнулся конь,—

Даже не шевельнулся Кыпчак,

На врага спокойно глядит.

Вот, держа на вытяжку щит,

К Ир Каплану он подскочил,

За плечо Ир Каплана схватил

И предплечье его свихнул,

Как барана, его скрутил,

И в охапку его загрёб,

Токтамышу под самый нос

Пленного Ир Каплана поднёс.

Гордые слова произнёс:

«Я — Кыпчак-бий, чья сильна рука.

Отчий мой дом — Идиль-река.

Вот моё слово: свой дом врагам

Я никогда разрушить не дам.

Перед Тимиром я не склонюсь,

Не упаду к его ногам.

Ир Каплан — отважен, силён.

Я его захватил в полон.

Вот он, пленный Ир Каплан,

Что с ним делать, — скажи, мой хан!»

Хан Токтамыш сказал тогда:

«Холодна в котле вода.

Если батыра ты поборол,

Сердце у него разорви,

Окуни его труп в котёл,

Крепким камнем его придави,—

Да не страшимся его обид!»

Был Каплан Кыпчаком убит.

Сел Кыпчак на скакуна,—

Лиственница — его вышина,—

Снова в руки взял он своё

В восемьдесят вершков копьё

И на майдан поскакал опять,

Заставляя землю дрожать.

Солнце уже погружалось во тьму.

Не уступил он майдан никому.

На майдане врагов поборов,

Он двенадцать копий сломал,

Уничтожил шесть топоров,

Тридцать девять богатырей,

Что Каплана были храбрей,

В быстрых схватках он победил,—

Одного за предплечье схватил,

Взял другого за воротник,

Третьего из седла извлёк,

Пленника по земле поволок,

Бросил у Токтамышевых ног.

Пораженья не знавший в войне,

На остробивневом белом слоне

Восседавший, вздрогнул Тимир.

Тесным ему показался мир.

Глядя, едва не ослеп эмир,

Кровью глаза его налились,

Чёрные думы в душе поднялись:

«Вижу теперь, что он — богатырь,

Всю захватил он степную ширь.

Ставка его — моей грозней,

Чёрный стяг Чингиза над ней.

Чёрный стяг, осенивший рать,

Дюжине воинов не поднять,

Вьючным верблюдам, чьё двадцать — число,

Чёрный стяг поднять тяжело».

Возвышаясь над ширью степной,

Хан Токтамыш восседал так:

На котёл с холодной водой

Приказал поставить думбак.

Били воины в барабан,

Возбуждали воинский стан.

Тут же сидел батыр Кыпчак:

Тридцать девять богатырей

Одолел этот бий-смельчак!

Токтамыш восседал, возгордясь,

Токтамыш хохотал, развалясь,

Чаши своих расширял он глаз,

Тимир-шаха бойцы не раз

Собирались удар нанести,

А пришлось назад отойти.

Шах-Тимир из рода Бырлас

Посинел, стал губы кусать:

«Оказалось, — злился Хромец,—

Токтамыша один боец

Сорока моих стоит бойцов —

Знаменитейших храбрецов.

Оказалось, эта земля —

Та земля, где погибель моя».

Убоявшись, Тимир трепетал,

Испугавшись, молитву читал,

То вставал, то садился шах,

А в глазах — тревога и страх.

Красный солнечный шар погас.

Выплыл месяц в вечерний час.

В свой шатёр удалился шах,

Неохота ни пить, ни есть,

То он справа пробует сесть,

То он слева пробует сесть,

Голова тревогой полна,

Шаху нет ни покоя, ни сна.

Пробуждается утром трава,

Разливается дня синева.

Там, где близко святой Сарай,

Где Великой степи благодать,

Зашумела татарская рать.

Ставку ханскую утвердив

И майдан в степи оградив,

Начала похлёбку варить:

Десять тысяч наполнив котлов,

Разожгла десять тысяч костров,

А голоса всё шумней и шумней.

Стяг Чингиза взметнула рать:

Крепкоруких пятнадцать мужей

Были не в силах его поднять.

Вьючным верблюдам, чьё двадцать — число,

Стяг Чингиза поднять тяжело.

Был подвешен, столь же тяжёл,

Со студёной водою котёл.

Вот сурная заслушался дол,

Зазвенели в утренний час

Чангкубыз[75] златоглавый и саз.

Оглушили воинский стан

Маленький и большой барабан.

Из Чингизова дома хан,—

Токтамыш на престоле воссел,

Озирая степной предел.

На другой восседал стороне,

На могучем белом слоне

Шах-Тимир, готовый к войне.

Появился на быстром коне,

Равном лиственнице по вышине,

На средине майдана Кыпчак,

Заставляя землю дрожать.

«Кто остался майдан держать?» —

Вопросил с тревогой в очах,

Полководцев своих Тимир-Шах.

Приподнявшись, направо взглянул.

Приподнявшись, налево взглянул

И бойцов он увидел, и мулл,

Всех объял, — увидел он, — страх.

Вспыхнул внутри Тимир-Шах,

Мнилось, пламя его сожжёт,

А снаружи он посинел,

Превратился в холодный лёд.

Он вспомнил свои дела:

«В Самарканде — да знают все —

Я мечетей воздвиг купола.

Я мечетями и медресе

Разукрасил свою Бухару.

Воевал в холода и в жару

Семьдесят ханов я убил,

Семьдесят городов истребил.

Семьдесят мне исполнилось лет.

Где же мои смельчаки? Их нет.

Где бойцы, внушавшие страх?

Утонули в холодных котлах,

Там опухают их сердца,—

Ни одного нет храбреца.

Если начал войну Токтамыш,

Разве перед ним устоишь?»

Тимир-Шаха объял испуг,

Чёрным, как уголь, стал он вдруг.