Идегей

ПЕСНЬ ПЯТНАДЦАТАЯ

О том, что сказал Нурадыну раненый Идегей, и о том, как Нурадын покинул его.

Тяжко раненный сыном родным,

Идегей, ставший кривым,

Нурадыну сказал тогда:

«Как Чулпан — рассвета звезда,—

Нурадын, сияй и гори!

Да минует тебя беда,

Гору нартов ты покори!

Думал, когда тебя породил:

Радовать будешь ты мой взор.

Приказал я разжечь костёр,

Приказал я срубить кизил,

Чтоб изготовили колыбель,

В мире невиданную досель:

Сделать донышко из серебра,

А из золота кузовок,

А из бархата — тюфячок.

Навели резьбу мастерски…

Как же меня ты вознаградил?

О, зачем я тебя породил,

Лучше бы не родился ты!

Думал, когда родился ты:

Ныне мечты мои сбылись.

Лучших зарезал я кобылиц,

Шесть пировал счастливых дней,

Угощал учёных мужей,

Угощал и простой народ,

Нищих я кормил и сирот.

Дал тебе имя: Нурадын.

Думал: Светлая Весть — мой сын,

Он моё сердце осветил…

О, зачем я тебя породил,

Лучше бы не родился ты!

Радуясь дорогому сынку,

Запеленать велел в камку.

Думал: холоден куний мех,—

Запеленать приказал мальца

В шкурку из голубого песца.

Думая: лежать под тобой

Не достоин песец голубой,—

Я решил твою спинку и грудь

В шкурку из соболя обернуть.

А когда ты пошёл ползком,

Приказал обвязать пояском,

Нянь прогнал, учёных позвал,

Тех, кто письмо арабское знал:

Пусть их смысл тебе разъяснят.

Чтобы мудростью стал ты богат,

Чтобы с честью служил земле,

Отдал тебя в ученье мулле:

Этот старец был тем знаменит,

Что в обнимку с Кораном спит.

Милый жеребёночек мой,

Чтобы смело вступал ты в бой,

Воином бия сделал тебя.

Попросил, чтоб тебе, мальчуган,

Подарил тюбетейку хан,

Храброму чтобы воздал хвалу.

Чтобы ты привыкал к седлу,

Выбрал я для тебя скакуна,—

Аргамака из табуна.

Чтобы к одежде в урочный час,

Стали плечи твои привыкать,

Выбрал я для тебя атлас.

Чтобы силой грудь налилась,

Научил тебя вражью рать

С богатырской отвагою гнать.

Хану велел помчаться вослед,

Уничтожить его в бою:

Сам накликал на старости лет

Горе на голову свою!

На прикол ты поставил свою

О пяти тополях ладью.

Нурадын, ты единственным был

Жеребёнком пяти кобыл.

На сухую ветвь, Нурадын,

Дикому гусю велел ты сесть,

Ты на высохший ствол повелел

Лебедю сесть, — туда, где сесть

Даже коршун — и тот не хотел!

Ты в пустынной степи сухой,

Где человек не ступал ногой,

Повелел народу осесть.

Где твой разум? Где твоя честь?

Травам велел на лугах гореть,—

Где стада пасти будешь впредь?

Кровь на реку решил пролить,—

Как тебе жажду теперь утолить?

Ты аргамака загнал, Нурадын,—

Где коня дорогого найдёшь?

Сокола ты извёл, Нурадын,—

Где теперь ты другого найдёшь?

Бархат и мех ты осмеял,—

Шубу теперь из чего сошьёшь?

Верных друзей ты растерял,—

Где бойцов отважных возьмёшь?

Ханеке ты женой не назвал,—

Где красавицу к сердцу прижмёшь?

Голова моя снега белей,

Очи — кизиловых ягод красней.

Сына единственного любя,

Душу отдал бы ради тебя,—

Что же ты сделал? Выбил мой глаз!

Где же ты счастье найдёшь сейчас?

Где ты покой найдёшь для души?

От позора и от греха

Как ты душу очистишь, скажи!»

Гордую речь Нурадын повёл:

«Если поставил я на прикол

О пяти тополях ладью,—

Этим страну укрепил свою.

Если я у пяти кобыл

Жеребёнком единственным был —

То хотел, чтоб лилось легко,

Чтобы не высохло молоко.

Если на ветвь, где высох ствол,

Дикого гуся я возвеёл,

То промышлять я птицей хотел.

Если я на высохший ствол,

Где даже коршун злой не сидел,

Лебедя посадил, то смогу,—

Думал, — трепет внушить врагу.

Если в пустынной степи, где вовек

Не ступал ногой человек,

Я осесть призывал народ,—

Я избавлял его от невзгод.

Если в глуши, вдали от дорог,

Прошлогодние травы зажёг,—

Думал: стада я пасти смогу

На зелёном, сочном лугу.

Если кровью окрасил реку,—

К чистому припаду роднику.

Если я аргамака загнал,—

На Тулпара сяду верхом.

Если сокола я извёл,—

С беркутом поохочусь вдвоём.

Если бархат и мех осмеял,—

Я оденусь в китайский шёлк.

Если храбрых друзей растерял,—

Соберу из султанов полк.

Если глядит Ханеке с тоской,—

Я с красавицей лягу другой.

Если стала снега белей

Голова твоя, Идегей,

Очи — кизиловых ягод красней,

Если ты до этого дня

Душу отдал бы ради меня,

То предался ныне греху:

Девственности лишил сноху!

Если выбил я глаз у отца,

То Каабу[93], обитель Творца,

Троекратно я обойду,

Божьему подвластный суду,

Семикратно я обойду

И душевный покой найду,

Тяжкий грех я смою с себя!»

Вынул меч Нурадын из ножон,

В камень-молнию меч облачён.

Сердцу в коробе биться невмочь.

«Проклинаю родного отца!» —

Крикнул, выбежал из дворца,

Меч, оправленный камнем, всадил

В камень, что путь ему преградил.

Камень надвое расколол,

Успокоясь, в дворец вошёл,

Речь такую с отцом повёл:

«Превратил я в возвышенность дол:

Степь ожививший я мурза!

С ханами я садился за стол,

С ними друживший я мурза!

После празднеств, после пиров

Я достиг далёких краев,

Стали мне знакомы, близки

Чуждые говоры и языки,

Много стран-земель обошёл,

Стал известен я как посол,

Славу добывший я мурза!

Я стремился из года в год,

Чтобы радость моих очей,—

Созданный из листьев народ,

Детище солнечных лучей,—

Жил в достатке, благо обрёл,

Я как древо жизни расцвёл,

Всех осенивший я мурза!

На бровях луны, как Зухра,

Я родился, светоч добра,

Пред зарёй, как звезда Чулпан[94],

Я сиял, рассеяв туман,

Как чичен я славен в стране,

Болтуны замолкают при мне,

Мать зубастым меня родила,

Чтоб изгрыз я носителей зла.

Сотворён я из жизни самой!

Как с лопатками сжатыми лев,

Шёл, борясь и врагов одолев,

А пошедших моей тропой

Наградил я счастливой судьбой.

Я уеду, отец, помчусь,

До Тимира я доберусь,

Я скакать прикажу коню,

В семь потов я его вгоню,

А доеду наверняка.

Даст мне шах стальную броню,

Буду её носить, пока

Не рассыплются сотни кусков,

И пока не прикончу врагов

Выпущу стрел двенадцать пучков.

Я с Тимиром вступлю в союз,

Мне поклянётся, и я поклянусь,

Шаху-Тимиру я послужу.

Мне Тимир красавицу даст,—

На колени я посажу,

Буду ласкать, пока мне мила.

Филина буду стрелять и орла

И копьём угрожать врагу.

Шесть одногорбых верблюдов впрягу

Я в шесть арб, и пока здоров,

Арбы золотом я награжу

И на них накину покров».

Нурадын расстался с отцом,

К матери помчался верхом.

Знаменита своим умом,

Нурадыну сказала мать:

«Эй, Нурадын, Нурадын!

Как дела твои мне понять?

Чтоб на озере стали играть,

Там гусей посадил ты, где

Гуси не сиживали на воде.

Ты заставил отца горевать,

С белой, как белый гусь, головой,

Он страдает от боли живой.

Там лебедей посадил ты, где

Не сидели они на воде,

Лебедей заставил играть,

В думы горькие ты окунул

Словно лебедь белую мать».

Нурадын ответствовал ей:

«Слушай, матушка! Белых гусей

Посадил я на озеро, где

И не сиживали на воде,—

Ради народа, земли моей.

И отца моего, клянусь,

С головою белой, как гусь,

Я наполнил болью-тоской

Ради моей земли дорогой.

Где озёрная блещет вода,

Белых я посадил лебедей,

Где не сиживали никогда,

Ради милой земли моей.

И тебя, драгоценная мать,

С головой, что как лебедь бела,

Я заставил скорбеть-горевать,

Чтобы страна счастливой была».

«Нурадын, Нурадын, — опять

Стала старая мать причитать,—

Если кровью реку загрязнишь,

Где ты жажду свою утолишь?

Если спорить с народом начнёшь,

Где ты благо-добро обретёшь?

Если травы сухие зажжёшь,

То куда ты стада поведёшь?

Если спорить с народом начнёшь,

Где ты благо-добро обретёшь?»

Нурадын промолвил в ответ:

«Слушай, матушка, речь мою.

Если воду я кровью залью,

Буду пить медовый шербет.

Коль с народом в спор я вступлю,

Поселюсь я в лучшем краю.

Коль сожгу я сухую траву,

То найду я другую траву.

Коль с народом своим я порву,

Если ссора нас разведёт,

То найду я лучший народ!»

«Нурадын, Нурадын, — опять

Стала старая мать причитать,—

Ты подумай, сыночек, ты ль

Переплыть сумеешь Идиль?

Иль тебе для пути не трудна

За его берегами страна?

Нурадын, да не меркнет твой лик!

Неужели сумеешь ты

Переправиться через Яик?

Иль тебе, сынок, не страшна

За его берегами страна?»

Сын сказал: «Родная моя!

Я с булыжниками двумя,

Их за пазухою держа,

Чрез широкий Идиль, не дрожа,

Переправлялся не раз.

Я с врагом сражался лихим,—

Выходил из битвы живым.

Одолею речную волну:

Я два раза в воду нырну,—

Переправлюсь через Идиль.

Я, покинув его берега,

Если встречу лихого врага,

В два удара его уложу:

Я повсюду путь нахожу!

Взяв тяжёлый булыжник подчас,

Через бурный Яик твой сын

Переправлялся не раз.

С целым войском я бился один,

А выигрывал я войну.

Без опаски в Яик я нырну

И всплыву на другом берегу.

Будет враг, — я приближусь к врагу,

Я расправлюсь, матушка, с ним,

Уложу ударом одним!»

«Нурадын, Нурадын, — опять

Стала старая мать причитать,—

Сто ветвей на одном стволе,—

Все ль задумал спилить-сломать?

Сто врагов у тебя на земле,—

Хочешь всех под себя подмять?»

Отвечал Нурадын: «О мать,

На стволе сто ветвей густых,

Но какая дороже других?

О родная, послушай меня:

В чём отличье коня от коня?

Только в том, что ноги быстрей,

Чем отличен муж от мужей?

Тем, что слово его мудрей.

Много слов на устах болтуна,

Но дороже, выше цена

Тех, чья речь коротка, но умна.

Обогнавший на скачках коней,

Аргамак намного ценней

Толстобрюхого жеребца.

Что за разница для храбреца —

Сто врагов у него иль один?

Всех могу под себя подмять!»

Так сказав, ушёл Нурадын,

Одинокой осталась мать.