Идегей

ПЕСНЬ СЕМНАДЦАТАЯ

О том, как Нурадына взял в плен Кадырберды.

Оказалась Идиль-страна

На две части разделена.

Стал отцу Нурадын врагом:

Идегей — на одном берегу,

А джигит Нурадын на другом.

В Хан-Сарае решил Нурадын,

Будто ныне — он хан-властелин.

Понял юный Кадырберды,

Что победа ему суждена.

Верной рати собрал он ряды —

Тех, кого пощадила война.

А когда наступила весна

И на озеро Чирюли

Возвратились птицы опять,

В том урочище Чирюли

Он на смотр приказал собрать

Для войны готовую рать,

Чтобы сил набралась, отдохнув.

Двери белые распахнув,

Нурадын в Хан-Сарае взошёл

На красивый, как роза, престол.

Деревянный и золотой

Засвистел, запел попугай.

И сказал Нурадын молодой:

«Эй, Джанбай, хитрец Джанбай!

Если я — твой хан, ты — мой бий,

Послужи-ка мне, пособи,

В каждый угол страны загляни:

Нет ли заговора-западни?»

Сын Камала Джанбай сказал:

«Всё исполню, как ты приказал».

Поскакал по буграм земли.

Вот и озеро Чирюли,

А в засаде, у самой воды,

Грозные воины Кадырберды.

Вскинув петлю средь бела дня,

Мигом сняли Джанбая с коня,

Мигом в пленника превратив,

На спине его руки скрутив,

Привели к султану в шатёр,

И Кадырберды молодой

С тем Джанбаем повёл разговор:

«Дом нугаев — великий Дом.

Токтамыш господствовал в нём.

Даровав народу покой,

Возглавлял он девять держав.

Токтамышу ты был слугой,

А сегодня, совесть поправ,

Ты к кому в услуженье пошёл?

И кому ты помог воссесть

На мой мраморный в злате престол?

О Джанбай, где твой стыд и честь?»

Так ответствовал хитрый Джанбай:

«Правду сущую ты говоришь.

Был владыкой моим Токтамыш,

Был ему я бием-слугой.

Все мы были тобою горды.

А сегодня, Кадырберды,

Кем ты стал? И я сам — кто такой?

О Кадырберды, пожалей,

Мой султан, ложку крови моей:

Послужить я тебе хочу,

Нурадына тебе вручу».

И Джанбая, чьё дело — обман,

Отпустил молодой султан.

К Нурадыну помчался хитрец

И сказал, вступив во дворец:

«Нурадын, ты сегодня мой хан,

Я сегодня твой верный слуга.

Коль удача тебе дорога,

Дай-ка, сокола мы возьмём,

И на озере Чирюли

Поохотимся мы вдвоём».

На конях отправились в путь.

Прискакали к озёрной воде.

Нурадын оказался в беде:

Не успел он и глазом моргнуть,

Как Джанбай вдруг исчез из глаз.

Не успел он и глазом моргнуть,

Как попал он в петлю тотчас.

Вот лежит Нурадын на земле,

Голова, руки-ноги в петле,

И на миг задохнулся он…

В тёмной яме очнулся он.

Озирается, недвижим,—

Яма камнем прикрыта большим.

Рассмеялся Кадырберды,

Рассмеялся, возликовав.

Приказал молодой султан,

Чтоб сурнай заиграл, созвал

Тех, чьим предком был Чингиз-хан.

И пришли: улус-бий Барын,

И владетельный бий Шырын,

И тумена глава Туйбак,

И отважный воин Кыпчак,

И знатнейший воин Мулай,

И Камала отпрыск Джанбай,

Собралось их девять мужей

Вот и стали ответ держать:

«Нурадын, чей отец — Идегей,

Вздумал: он на престоле сидит,—

Ныне в яме в неволе сидит!

Пусть подумает мудрая знать:

Как теперь Идегея поймать?»

Порешили девять мужей:

Девять смелых у них сыновей.

Переправили через Идиль,

Превратили в послов сыновей,

Перед ними предстал Идегей,

И сказал ему старший посол:

«Опозорился твой Нурадын,

Навсегда утратил престол.

Пленный раб, он у нас в руках.

Чтобы сын твой волю обрёл,

Ты к султану Кадырберды

Должен вместе с нами пойти,

Должен виру за сына внести,

Если хочешь ты сына спасти,

За него ясак[107] заплати.

Не заплатишь — будет убит

Нурадын, твой сын, твой джигит».

Семерых из тех девяти

Не приняв их злобных речей,

Приказал связать Идегей.

Отпустил двоих и сказал:

Семерых послов я связал.

Передайте Кадырберды:

«Как поступит с сыном моим,—

Это дело его ума,

Но оставшимся семерым

За убийство пощады не дам:

Гибель грозит семерым послам».

Возвратились двое послов.

Страх объял семерых отцов,

Пали ниц пред Кадырберды,

И взмолились они всемером:

«О султан, мы предком горды.

От Чингиза свой род ведём.

У врага в плену сыновья,—

Пусть их вызволит помощь твоя».

Стали снова держать совет:

Что сказать Идегею в ответ?

Оказались плохи дела.

К Идегею Кадырберды

Вновь решил отправить посла:

«Если хочешь ты сына спасти,

Семерых послов возврати,

И верну я сына тебе».

Но сказал перед этим послу:

«От людей не заслужим хвалу,

Если пленника просто вернём.

Пораскинуть надо умом».

Нурадына Кадырберды

Вытащить из ямы велел,

И его разуть он велел,

И босого поставить на пол,

Вбить железные колышки в пол,

А когда Нурадын пошёл,

Колышки вонзились в ступни,

Да и в стул были вбиты они.

Нурадын ничуть не струхнул,

И спокойно он сел на стул,

Не скривилось лицо, и в глазах

Не виднелись ни боль и ни страх.

Стал допрашивать Кадырберды:

«Шесть возов с несметной казной

Были в путь отправлены мной,

Что ты с ними сделал, мой враг?»

Нурадын ответствовал так:

«Овладела смута страной.

Шесть возов с несметной казной

Нищим людям раздал я, помог

Им в беде, — да простит меня Бог!»

Вопрошает Кадырберды:

«Иноходец был у меня,

Достигал сердцевины земной.

Как две чаши — глаза у коня.

Где, скажи, мой конь вороной?»

Нурадын отвечает так:

«Иноходец твой вороной

Достигал сердцевины земной.

Как две чаши — глаза у коня.

Но когда была битва-резня,

Я тебя с вороного свалил,

И я сам на лихого вскочил,

Восседая на славном коне,

Я с тобою схватился в войне».

Вопрошает Кадырберды:

«У меня был булатный дом,

Мой двенадцативратный дом,

Мой приют, мой приятный дом,—

Что ты сделал с ним, Нурадын?»

Отвечает так Нурадын:

«В дни, когда я грустил-горевал,

О свободе мечтал-тосковал,

Я спалил твой булатный дом,

Твой двенадцативратный дом».

Вопрошает Кадырберды:

«Что ты сделал с шубой моей?

Вся из чёрных она соболей,

Восемь вышивок ярких на ней,

В девяти местах тиснена.

Ты скажи, Нурадын, где она?

Панцирь мой — из железных колец.

Такова Нургыбе[108] цена:

Девять девушек, тыща овец.

Где мой панцирь, скажи, Нурадын?»

Отвечает так Нурадын:

«Ты о шубе своей не жалей,

Что из чёрных была соболей,

Восемь вышивок было на ней,

В девяти местах тиснена:

Мне дарована Богом она.

Панцирь твой — из железных колец,

Такова Нургыбы цена:

Девять девушек, тыща овец.

Дал его мне Тенгри-Творец,

И когда я с тобой воевал,

Этот панцирь я надевал».

Вопрошает Кадырберды:

«Где, скажи, Токтамыш, мой отец,

Девяти держав властелин?

Что ты сделал с ним, Нурадын?»

Вопросил и хитрец Джанбай:

«Сотворённой для ратных дел,

Я двуострой секирой владел,—

Что ты сделал с ней, Нурадын?

Алджасманом названный меч,

Тот, что сбрасывал головы с плеч,

Тот, что, вытащен из ножон,

И звенел, и сверкал, обнажён,—

Где тот меч, скажи, Нурадын?

Где черноокая Кюнеке,

Розовощёкая Ханеке,—

Где они, скажи, Нурадын?

Слитки золота, жемчуг, алмаз,

Изумруд, — где они сейчас?

Ты куда их девал, Нурадын?»

Отвечает так Нурадын:

«Там, где со мною сражался враг,

Там и секиру я бросил в прах.

Гнал я днём и во тьме ночной

Токтамыша, который владел

Девятидержавной страной,

Там, где брал начало Иртыш,

Притаился в кустах Токтамыш.

Алджасман обнажил я, меч,—

Тот, кто сбрасывал головы с плеч,

Тот, что вытащен из ножон,

И звенел, и сверкал, обнажён.

Обезглавил отца твоего,

Кровью бороду залил его.

А как голову с плеч я свалил,

Я затылок его просверлил.

Смерть нанёс властелину я.

Голову отца твоего

Обернул в брюшину я,

В перемётную спрятал суму,

Бросил её, когда привёз,

Под ноги отцу моему.

Тут моя поутихла злость.

„Ханская кость — запретная кость“, —

Так решил я в душе своей,

И отнёс в Сарайчык, в мазволей,

Голову твоего отца.

А черноокую Кюнеке,

Розовощёкую Ханеке,

Сделал по воле Творца

Девушками моего дворца.

Жемчуг твой, изумруд, алмаз

Да и весь золотой запас

Я народу раздал моему…

Сын Камала, коварный Джанбай,

Отойди-ка прочь, не болтай.

Нет, послушай меня, подойди.

Вот нечаянно, погляди,

Жеребёнок в колодец упал,—

Жаба сделалась жеребцом.

В яму вдруг Нурадын попал,—

Сын Камала стал толмачом.

Ты на поле пашешь чужом.

Не смотри, — твой глаз проколю.

Не болтай, — язык отрублю.

Как змея, заползу в нутро,

И нутро твоё погублю.

Ты любому служить горазд,

Сын тому, кто еду тебе даст,

Раб тому, кто казну тебе даст.

Пусть на семь поколений вперёд

В жалком рабстве иссохнет твой род!

Как пятнадцатою луной

Был святой Рамазан озарён,

Как четверг закатился ночной,

Наступила святая джума[109]

И ночная рассеялась тьма,

И на праздничный небосклон

Вышли вместе Солнце с Луной,—

Я тогда был на свет рождён.

От высоких душ сотворён…

В страхе ты стоишь предо мной,

Именитый Кадырберды!

Если взял бы я в руки свои

Стрелы меткие, луки свои,

Разве я б не отправил тебя,

За твоим родителем вслед,

В дом, откуда возврата нет?

Почему ты поверил, скажи,

Криводушным, погрязшим во лжи?

Ты призвал на помощь обман.

Сделал так, что я бросил колчан,

Ты подверг меня пыткам, султан!

Кто разумную речь произнёс,

Тот об этом не будет жалеть.

Выше дерева я возрос,—

Не согнусь, задев облака.

Я крепчайшего крепче сукá,

Вихрь ударит, — я не свалюсь.

Я быстрее любого коня:

Коль забросишь аркан на меня,—

Побегу, не остановлюсь.

Твёрже я, чем любой укрюк[110]:

Коль пропустишь его через нос,—

Я стерплю, не боясь этих мук.

Я меча-бусгынчыка кривей,—

Ни за что не стану прямым.

Я солёных морей солоней,—

Даже сахаром я не сладим.

Токтамыша, отца твоего,

Государя страны одолев,

Я — его уничтоживший лев.

Всадишь ты в моё сердце нож,

Много раз его повернёшь,—

О пощаде не стану взывать.

Безоружного убивать,

Мужа спящего убивать,

Лишь бессильный решится боец,

Лишь трусливый убийца, подлец!»

Кончив речь свою, Нурадын

На врага спокойно взглянул.

Колышки, что воткнуты в стул,

Заострённые, в бёдра впились,

И на пол, сквозь одежду его,

Капли крови лились и лились.

Был Кадырберды поражён,

Нурадыном был восхищён,

Им любуясь, сказал храбрецу:

«Богатырь, к своему отцу

Возвратись, невредим и здоров».

После этих правильных слов

Приказал его развязать,

Для него коня оседлать.

На коня его посадил,

До Идиля его проводил.

Конь вспотел, — сквозь седло и потник

Пот в кровавые раны проник,

Нестерпимой сделалась боль,

Словно в раны насыпали соль.

Чтоб в пути не стоять, — день и ночь

Гнал коня Нурадын во всю мочь.

Крикнул через Идиль Идегей:

«Ты ли это, мой сын Нурадын?

Возвратись ко мне поскорей,

Ради сына послов я прощу,

Семерых молодцов отпущу!»

Нурадына Кадырберды,—

Верхового на плот посадил,

По волнам Идиля пустил.

Широко вода разлита.

Вот и встретились два плота.

Песню счастья запел Идегей,

И сказал он в песне своей:

«Если семь сольются ночей,—

Не померкнет земля вовек.

Если семь многоводных рек,

Слившись, выйдут из берегов,

Если буря, взметая гладь,

Будет лодку рвать и бросать,—

Словно облако, ты поплывёшь,

Вал бушующий пересечёшь,

Нурадын, мой сын, мой мурза!

Ты орлёнка взметнул в небеса,

Ты его повторил полёт,

Нурадын, мой сын, мой мурза!

Ты крыло лебединое в плот

Превратил, ты Идиль переплыл,

Нурадын, мой сын, мой мурза!

И крыло ты гусиное в плот

Превратил, ты Яик переплыл,

Нурадын, мой сын, мой мурза!

Ты столкнись-ка с моим плотом,

Постарайся ко мне подойти,

Семерых на плоту моём

Хорошенько ты угости,

Нурадын, мой сын, мой мурза!»

И удвоив свою быстроту,

Плот придвинулся близко к плоту,

Перепрыгнул батыр Нурадын

На широкий отцовский плот,

Семерых он взял в оборот,

Их избил и сбросил в Идиль.

Нурадын, судьбою храним,

Увидав отца своего,

На колено упал перед ним,

И целуя руку его,

Он прощения попросил.

В кровь его проник конский пот.

Нурадын свалился без сил,—

А когда он в сознанье придёт?