Идегей

ПЕСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ

О том, как Нурадын убил Токтамыша.

В бегство обратясь, Токтамыш,

Это властный и грозный хан,

Переправился через Чулман.

Вместе с отрядом он достиг

Мест, где берёт начало Ик,

Где степные ветры сильней.

Сотне бронзовошлемных мужей

От преследователей таясь,

Приказал разойтись, боясь,

Что их заметят в голой степи.

Лишь Джанбая держа при себе,

Поскакал навстречу судьбе.

Проскакал не более дня.

Знатный Джанбай сошёл с коня,

Лёг и ухо к земле прижал.

Услыхал он: конь Сарала

Под Нурадыном громко заржал.

Дрожь по телу Джанбая прошла.

У Токтамыша-хана тогда

Стала душа белее льда.

Так Джанбаю сказал Токтамыш:

«Вижу: ты мелкой дрожью дрожишь,

Дорого душу свою ценя,

Ты задумал покинуть меня.

Что же, один в степи поскачу.

Лисьего Лога достичь я хочу,

Коль не спасёт меня Лисий Лог[90],

К Лебединому Озеру я

Своего скакуна помчу.

Если будет со мною Бог,

Через тринадцать лет опять

Буду на троне я восседать».

Так сказав, Токтамыш, одинок,

С тем Джанбаем простясь в пути,

Прискакал дотемна в Лисий Лог:

Здесь он задумал ночь провести.

Ухо к земле Токтамыш прижал,—

Услыхал: Сарала заржал,—

Нурадына неистовый конь!

В страхе Токтамыш задрожал,

К Лебединому Озеру он

Поскакал глухою тропой.

Земли и воды за собой

Оставляя, запричитал:

«Ты, Идиля рукав — Ирмишал[91],

Калтурган — Ирмишала приток,

Видите, как я одинок,—

Где я птицу свою взметну?

Потеряв престол и страну,

Где застёжки я расстегну

Крепкого панциря моего?

Конь моей жизни свалился: арба

Ехать бессильна без него.

Что же мне готовит судьба?

Где, когда, на какой земле

Отыщу я приют в дупле?

Неука-жеребца где найду,

Чтобы опять воссесть в седле?

Не хранила моя голова

Тайн, — кому же теперь я смогу

Тайные доверить слова?

Верных воинов нет со мной,

У кого же в глуши степной

Попросить совета смогу?»

Так, причитая, он скакал.

Пламень душу его сжигал.

Плечи его тяжело давил

Девятиглазый панцирь стальной.

Решил он, — а раскалялся зной,—

Панцирь и телогрейку снять.

Думает: «Голая степь кругом,

Где же мне спрятать в месте таком

Панцирь и телогрейку мою?

Спрячу в емшане, в густых листах.

Если мне поможет Аллах,

Вернусь из степных блужданий я,

Панцирь найду в емшане я!»

Девятиглазый панцирь свой

Он прикрыл емшаном-травой.

Нурадын, чуть блеснул рассвет,

Прискакал Токтамышу вослед.

Что там лежит в емшане густом

Без присмотра в широкой степи?

Панцирь девятиокий в степи!

Панцирь надел Нурадын, поскакал,

Запах емшана в степи вдыхал.

К Лебединому Озеру он

Мчался, думой одной поглощён.

Рос у озера тихий камыш.

Прятался там хан Токтамыш,

Сердце колоколом звенит:

Как он жизнь свою сохранит?

Он сказал: «Себя успокой,

Сердце моё, не стучи дук-дук!

Нужен ли мне твой звонкий стук,

Если объят я страхом, тоской?

Сколько есть Идегеев? Два!

У меня же одна голова!

Здесь, я чувствую, смерть моя.

О копьё моё в два острия,

Там, где битва, не надо стонать,

Помни, что могут тебя сломать.

Надо ль тебе, осина, дрожать?

Если здесь пройдёт моя рать,

Срубят тебя, чтоб из тебя

Сделать для копья рукоять,

Чтобы потом лежать на земле,

Запах опавших листьев вдыхать.

Ярый ветер, не ведай тревог.

Если того пожелает Бог,

Я перестану, замолкнув, дышать.

Не взвивайся, песок, не злись,

Дождь польёт, — успокоишься ты.

Травка степная, не шевелись,

Рать пройдёт, — успокоишься ты.

Не свети мне, солнышко-мать,

Ты погаснешь, как туча придёт.

Не волнуйся, речная гладь,

Ты зимой превратишься в лёд.

Коль мою речь не примешь, вода,

Рассержусь на тебя тогда,

Диких кликну я жеребят,

Выпьют тебя до самого дна,

Станешь болотом, черна, грязна.

Птица, чья шея бела, длинна,

Жалобно помощи не прося,

Не раскрывай с мольбою рта,

Нет у меня такого скота,

Чтоб растоптал твоё гнездо.

Яйца вывела ты в гнезде,—

Сына такого я не обрёл,

Чтобы собрал их в свой подол.

Если я останусь в живых,

Если Аллахом буду ведом,

Если в великий нугайский Дом

Я вступлю властелином-вождём,—

Сокола своего отыщу,

Сокола на тебя напущу,

В небо взлетишь, почуяв страх,

И успокоишься в облаках.

Если озера ты госпожа,

То хозяин я многих слуг.

Вот почему, надо мной кружа,

Не терзай тревогой мой слух.

Тот, кто для битвы погнал коня,

С озером тебя разлучил,

А с родною страной — меня.

Сын Идегея Нурадын

Пусть в тоске блуждает один,

Пусть пожелтеет, как я, вдали

От родившей его земли,

Пусть опустеет его колчан,

Пусть бредёт сквозь дождь и буран,

Не находя приюта нигде!»

Говорил, оказавшись в беде,

Вольнолюбивый муж Токтамыш:

«Был я ханом, — что сделал я?

Торжествовала власть моя.

Я народом-страной владел.

Ядом отравленный мотылёк

От Нурадына улетел.

Жёлтый мой золотой чертог

Видишь, разграбил Идегей,

Голос его грома грозней!

Он в страну ворвался, как волк,

Звонкий мой золотой кубыз,

Самый прекрасный в мире, замолк.

Соколёнок охотничий мой

Золотым колпаком покрыт.

Мой несравненный народ святой

По лодыжку в крови стоит,

А подпруги в девять ремней

Больно врезались в тело коней.

Золотые у них стремена,

Золотая сбруя видна,

Золотой недоуздок у них,

Целы зубы, а сами — как львы.

Но взгляни на коней боевых:

Аргамаки стоят мертвы,

Молча на привязи стоят!

Ты пришёл, Идегей-супостат,

Отнял всё, чем был я богат,

Обнимаешь наложниц моих.

Ждёшь, чтоб я навсегда затих,

Чтоб насладиться, ждёшь ты дня,

Ждёшь, когда обезглавят меня,—

Ты возрадуешься, Идегей!»

К озеру, где полно лебедей,

Приближается Нурадын.

Сердце Токтамыша дрожит:

«Нурадын, Идегея сын,

К цели своей упорно спешит.

Ханского Рода я властелин,

Я без боя не сдамся врагу.

Приближается Нурадын.

Знаю: от смерти не убегу,

В день, для меня роковой, не спасусь,

Даже если с землёю сольюсь».

Приближается Нурадын

К озеру, где густой камыш,

Вольнолюбивый муж Токтамыш

Спрятаться в зарослях не успел.

Муж Токтамыш и Нурадын

Встретились один на один.

Нурадын возгласил привет

И привет услыхал в ответ.

Токтамыш сказал ему так:

«Помни: не каждый конь — аргамак.

Стать верблюдом не может ишак.

Кречетом воробью не взлетать,

Кобылицей корове не стать.

Липовому мочалу вовек

Кожаным не стать ремнём.

Снаряжённому бедно коню

Знатного бия не стать конём.

Жалкой клячей владеет раб,

Да и сам он жалок и слаб.

Ты же — мой раб, и рабом зовись,

Ибо мой предок — сам Чингиз,

Хан — мой отец, и хан — я сам.

Жизнь свою тебе не отдам.

Ты не осилишь меня в бою,

Но и я тебя не убью».

Нурадын сказал: «Не кичись.

Я — не раб и ты — не Чингиз.

Не бессильный я муравей,

Не всесильный ты Сулейман.

Знавший язык птиц и зверей

Плетью хан Каныбек владел,

Золотой была рукоять,

Он Чингизом привык себя звать,

Но Чингизом не стал Каныбек!

Был когда-то хан Тыныбек,

Был золотым его тебенёк,

Хан Чингизом себя нарёк,

Но Чингизом не стал Тыныбек.

Был Узи-бей такой человек:

Ногу в стремя златое вдевал,

Но Чингизом себя Узи-бей

Никогда не называл,

Хоть и Чингизом был Узи-бей.

Не называй меня рабом.

Ты не понял сущность мою.

Пред тобой стоять, пред врагом,

Буду, пока тебя не убью.

Слово скажи в свой последний час,

Сделай выстрел в последний раз.

Славу мне завещал мой дед.

В ночь на вторник, когда слились

Лунный свет и закатный свет,

Был я зачат, мне равных нет:

Я — от них рождённый мурза!

Не спросив разрешенья отца,

Оседлал я коня-бегунца.

Я — непревзойдённый мурза!

Золото и железо — моё

Всюду прославленное копьё,

От знатока арабских книг

Жизни смысл и цель я постиг,

Знатный я, законный мурза!

Пусть я не был ничей ученик,

Тайны постиг я арабских книг

О пророках, чей подвиг велик,

О трёхстах и шестидесяти.

Да ещё о славных шести,

О сподвижниках их узнал,—

Тридцать две тысячи их число,

Я узнал: от земли до небес

Ровно три тысячи лет пути.

Иноверцам для важных слов

Отправлял я своих послов.

Если вдруг ударит буран,

Колоколу не зазвенеть,

Листьям травы не зазеленеть.

Через Идиль, в ночной тишине,

Я перешёл на резвом коне.

Устилал я парчою порог.

Осушал свой казанский рог,

Пенистый пьянящий мёд

Вместо воды постоянно пил.

Я таким человеком был:

Знатных всадников ценных коней

На базарах я продавал.

Пышные шубы знатных людей

Я на щиколотки надевал.

Меч обнажив, гневом объят,

Вражье войско гнал я назад.

Я, познаньями знаменит,

На аргамаке сидящий мурза.

Мне страдающий дорог джигит,

Ибо я — настоящий мурза!

Одаряет моя рука

Трудолюбивого бедняка,

Я — справедливость творящий мурза!

Люди узнали щедрость мою,

Я богатства свои раздаю,

Их назад не просящий мурза!

Если топор я с меткой беру,

То хозяин я топору,

Я — топор держащий мурза!

Сын благородного отца,

Не возьму я себе бойца,

Если мне своё племя-род

Этот воин не назовёт.

Денег в долг не дам никому,

Если его нужды не пойму,

А тому, кто разут и раздет,

Тысячи не пожалею монет.

Друга в беде всегда поддержу,

Но у врага очаг потушу.

Чем же я ниже тех, кто свой род

От самого Чингиза ведёт?

Пусть и вправду твой предок — Чингиз,

Эй, Токтамыш, сын Туйгуджи,

Чем же ты выше меня, скажи?

Некогда был Ходжа Ахмет,

Чей хохолок — одна из примет,

Был от него рождён Ир Ахмет,

От Ир Ахмета — Тимиркыя,

Тот, чей отпрыск — Кутлукыя,

От него рождён Идегей,

Я, Нурадын, Идегея сын.

Родословной горжусь своей!

Указал мне цель Аллах,

Он со мною во всех делах,

Если есть что сказать, — скажи,

Если есть что свершить, — сверши!»

Нурадыну сказал Токтамыш:

«Если песчинки ты соберёшь —

Прочного камня не сотворишь.

Если много рабов соберёшь,—

Полководца не сотворишь.

Голодающим не спасти

Путников, уставших в пути,

От Чингиза веду я свой род.

Пусть Идегей на престол взойдёт,

Голову мне велит отрубить,

Но ему никогда не быть

Падишахом, чей предок Чингиз.

Полководца, равного мне,

Чтобы победу добыть на войне,

Идегей никогда не найдёт,

Не разбираясь в благом и дурном,

Никому не воздаст он добром!»

Вольнолюбивый муж Токтамыш,

Все надежды на жизнь потеряв,

Голову высоко задрав,

К стае гусей обратился так:

«Стая серых вольных бродяг!

Вам не дано, перелётные, знать,

Кто безо всякой вашей вины

С озера вас посмел прогнать,

А меня — из родной страны.

Это решил наш враг Нурадын:

Вам — по озеру не плыть,

Мне — на родине не жить.

Бога, что вечен и един,

Будем вместе с вами молить:

Пусть и Нурадын, одинок,

С опустевшим колчаном стрелок,

Полон тревог, не зная дорог,

В страхе, в растерянности, в беде,

Не находя приюта нигде,

По осенней земле, как листок,

Катится по странам чужим,

Ветром злым и холодным гоним!»

Нурадын Токтамышу сказал:

«Гуся где и когда я согнал?

Птице не сострадая, согнал?

Разве могу стоять я здесь,

Слушать твои проклятья здесь?

Я — Нурадын, Идегея сын.

Семь покорил я горных вершин.

Всё, что ныне извергнул твой рот,—

Чёрным горем проклятье твоё

Пусть на тебя самого падёт!

Изгнан мой славный отец тобой,—

Мне заплатишь своей головой.

Одинокий, верхом на коне,

Я скитался из края в край.

Мой колчан был всегда при мне.

То, что ты содеял, — узнай,—

Метательной обратной стрелой

Наконец вернулось к тебе.

Нам пора приступить к борьбе.

Что придёт и что стало, скажи.

Кто ударит сначала, скажи!

Молод я, ты годами стар,

Первым пусть будет твой удар».

Токтамыш, годами богат,

Выпустил три стрелы подряд.

Слово не подтвердила стрела,

Ни одна сквозь броню не прошла,

Нурадын стоял невредим.

Он сказал: «С оружьем твоим

Вот и встретился я в бою».

И подставил ему Токтамыш

Венчанную главу свою.

Пасть Нурадын заставил его,

Он мечом обезглавил его.

Голова покатилась легко.

Потекла не кровь, а млеко.

То Нурадын свершил, что хотел:

Голову на копьё он воздел,

Поднял над собой высоко.

Молвил: «Теперь скажи слова:

„Может ли раб везирем стать,

И раба признáет ли знать?“»

Отвечала с копья голова:

«Пусть везирем сделался раб,—

Это не значит, что хан ослаб.

Тело моё под твоей стопой,

Но голова моя — над тобой!»

Так Нурадын закончил бой:

Голову сбросил наземь с копья,

Поднял вновь, вскочил на коня

И погнал Саралу домой.