Игрушечный мир. Отдохнем по-взрослому

Глава 16. Пятнадцать лет назад

Я ведь тогда еще студентом был, ну и, как водится, домой на зимние каникулы приехал, на Уренгут. Отец с матерью под это дело даже отпуск взяли, чтобы в кои-то веки всей семьей собраться, в горы там сходить, на лыжах опять же, на острова слетать, позагорать, поплавать. То есть отдохнуть, наконец, от работы, учебы и всех проблем, так или иначе с ними связанных.

А вообще они свою службу любили, работали планетологами и меня, соответственно, тоже по этой стезе направляли. Я, правда, сопротивлялся как мог – не люблю, знаете, ковыряться в каменьях, жилы искать, по экспедициям шляться незнамо где. Однако, в конце концов, согласился всё же семейную традицию поддержать. Лишь на одном настоял – чтобы обучение проходить с уклоном больше в планетофизику, чтобы, значит, нормальная наука была, а не дурацкая романтика с песнями под гитару и костром на ветру. Отец, впрочем, только посмеивался над таким пониманием сути. И науки вообще, и планетологии с планетофизикой в частности.

Что ж, он, как всегда, оказался прав. Наш чисто научный отдел из этой романтики командировочной уж третий год как не вылезает, а соседи-планетологи, те, наоборот, по кабинетам сидят, в поле и носа не кажут – образцы и карты им роботы обеспечивают, под это дело заточенные. Увы.

Однако мои родители такими не были. В смысле, не были они такими вот кабинетными исследователями. На роботов полевую работу не перекладывали – сами не меньше тысячи планет на своих двоих прошагали. Фигурально выражаясь, конечно – в любой экспедиции ведь и планетолеты имелись, и планетоходы, и глайдеры вспомогательные, и роботы-разведчики, что само собой разумеется. А еще был у них друг и коллега – дядя Артемий. Артемий Иванович Свиридов, тоже планетолог и тоже любитель «в полях» побродить. Вечно они своими коллекциями минералов мерялись – у кого круче. Ну и обменивались, конечно же, время от времени разными «ископаемыми редкостями». Подчас весьма и весьма дорогими. Почти уникальными.

Вот так же они и в тот день… мерялись. Мама на кухне с пирогами возилась, а отец с дядей Артемием сидели в гостиной. Каталоги свои выправляли, переругивались вяло насчет мифического «газзонитового гугеля», камни из коллекций туда-сюда перекладывали. И тут, как на грех, я к ним в беседу встрял со своей идеей поисков магнитного монополя. Ух и ржали же они надо мной. Так ржали, что аж коробку с «камушками» опрокинули. На пол. В итоге потом весь вечер ценные образцы, матерясь, собирали. Вполголоса матерясь, так чтобы мама не слышала. Но она, я думаю, всё-таки слышала кое-что, поскольку потом отцу тихонечко выговаривала:

– Дурак ты старый, чему сына учишь? Ругаетесь ведь как сапожники.

Но тот лишь отмахивался:

– Да ладно, Ань, чего ты право? Он вон уже какой лось вымахал, кумекает, небось, в этом побольше нашего…

А на следующее утро они улетели. Вместе с дядей Артемием, по срочному вызову на какой-то астероид близ Кузбастуса. Пообещав, правда, через день вернуться.

Увы. Не вернулись. Все трое.

Их глайдер пропал с диспетчерских экранов за двадцать километров до космодрома. И по какому-то совершенно дикому стечению обстоятельств его не могли обнаружить в течение почти трех часов. Сигналов бедствия исчезнувший транспорт не подавал, а автоматическая система поиска и слежения посчитала, что глайдер просто приводнился близ одного из островов, раскиданных вдоль побережья. А в итоге… в итоге время было потеряно. Сам глайдер нашли потом на глубине четыреста метров возле края каньона. Обследовавшие его роботы установили, что живых внутри уже не осталось – трое пассажиров погибли от удушья буквально за полчаса до появления спасателей. И, самое страшное, их даже поднять со дна не успели – непонятно отчего рванул реактор в двигательном отсеке, погибший транспорт отнесло взрывом к расщелине, а затем он сорвался вниз на почти четырехкилометровую глубину. Туда, откуда его достать уже не могли при всем желании. И даже определить в мешанине подводных разломов его точное местоположение не сумели.

Понятно, что гибель родителей стала для меня шоком. Настолько сильным, что последующие трое суток я провел в каком-то полусне-полуяви, почти не реагируя на внешний мир и искренние соболезнования многочисленных друзей и знакомых. Постоянно чудилось, будто не отец, а я сам сижу за штурвалом глайдера и судорожно пытаюсь перехватить управление у взбесившегося автопилота, а потом лихорадочно ищу путь к спасению, задыхаясь, шаря по салону в бесплодных поисках штатных ИДА (индивидуальных дыхательных аппаратов), раз за разом пробуя реанимировать вышедшую из строя систему регенерации воздуха.

Вывести меня из ступора удалось лишь прилетевшей с Москонии тете Насте. Анастасии Павловне Винарской, сестре моей матери. Они с мамой были настолько похожи, что, увидев ее, я попросту уткнулся в родное плечо и, уже никого и ничего не стесняясь, разрыдался как маленький. А она, усадив меня на диван и ласково обняв, долго-долго гладила по вихрастой голове и что-то тихо шептала на ухо. Что именно – не помню. Впрочем, это и не важно, Главное, что я осознал и почувствовал в те минуты – это то, что я не один в этом мире. И что жизнь всё-таки продолжается. Несмотря ни на что.

Оставаться на Уренгуте я больше не мог. Беззаботное детство, юность, все годы, наполненные счастьем и радостью, ушли безвозвратно. Канули в бездну. Вместе с отцом и матерью. Оставив после себя лишь память. Только память. И потому… потому я продал дом, раздарил знакомым всё, что напоминало о прошлом, и перебрался на Москонию, к тете Насте, благо, она не возражала. Глупо, наверное, я тогда поступил, но иначе… иначе я бы точно свихнулся в окружении до боли знакомых стен и предметов, вновь и вновь переживая то, что безжалостно разорвало жизнь, что разделило ее напополам. На до и после.

И только одну вещицу я сохранил. Маленький серый камень из отцовского собрания минералов. Впрочем, может, и не из его коллекции, а из той, что принадлежала дяде Артемию, не знаю. Камень этот я, вообще говоря, нашел за диваном, через неделю после того как… Видимо, случайно он закатился туда из опрокинувшейся коробки, и в тот вечер его так и не отыскали. Или забыли – уж больно невзрачный он был, незаметный. Кстати, все минералы я потом Борису и Глебу отдал, сыновьям Артемия Ивановича. А вот камушек тот оставил. И никому о нем не сказал. Почему? Не знаю. Хотя… зацепил меня чем-то этот обломок. Я ведь, как взял его в руки, так будто в прострацию впал. Привиделось что-то. Нечто пугающее и в то же время затягивающее, манящее куда-то в неведомое. В тайное. Словно стою я на вершине скалы, а передо мной круг, заполненный оранжево-серым туманом. И стоит только руку протянуть, лишь захотеть, лишь шаг единственный сделать. И всё – откроется дверь в новый мир. А я… я – ключ к замку. Отмычка. Единственная в своем роде. Можно сказать, уникальная. И плюс ко всему разумная, ясно осознающая свою силу и предназначение.

Впрочем, и это еще не всё. Еще одно качество открылось во мне с тех пор. Энергетические потоки я стал как наяву воспринимать. Мистика, скажете? Возможно. Но, тем не менее, это так. Электромагнитные поля на раз ощущаю. Плюс слабые взаимодействия, что посредством векторных бозонов передаются. И даже внутриядерные связи чувствую. Правда, на самом пределе и если очень-очень захочу. Вот только никому я об этом не рассказываю. На всякий случай. Даже жене не говорю – боюсь чего-то. А чего, сам не знаю.

На Москонии я некоторое время жил у тети Насти. А как институт закончил, в свое жилье перебрался. Небольшое совсем – денег от продажи огромного уренгутского дома едва хватило, чтобы в Медведковске Северном квартирку прикупить, двухкомнатную – кусаются на Москонии цены, ох, кусаются. А потом… потом в моей жизни появилась Жанна. И сразу мне стало как-то спокойнее. Словно бы жить начал заново. Будто бы время вспять повернуло, возвращая забытое счастье, то, что долгие годы лишь в памяти и оставалось, ожидая своего часа. Храня. Оберегая.

Но уж теперь-то я это счастье никуда не отпущу. В лепешку расшибусь, сам погибну, но не дам. Не дам ему без следа исчезнуть. Пусть оно в женщине моей любимой живет. А еще в детях. Да-да, в детях. Поскольку…

Эх, какой же я всё-таки идиот, что так до сих пор и не сподобился. Жанна ведь который год всё намекает и намекает, а я… Я как дурак всё откладываю да откладываю, объясняю, что, мол, не время еще, надо на ноги встать, карьеру сделать. Придурок, короче, эгоист конченый. Впрочем, думаю, она и сама бы могла провернуть всё, что надо, и меня просто перед фактом поставить. Легко могла бы, играючи. Но, видимо, и впрямь не хочет, чтобы так – хочет, чтобы вместе мы этого захотели. Чтобы радость наша на двоих делилась. И чтоб никаких сомнений больше не оставалось. Ни у нее, ни у меня… М-да, болван я всё-таки. Как есть болван инфантильный. Ну да ничего, потерянное мы наверстаем. Прямо здесь на Купоросе и наверстаем. Исправим, так сказать, досадное упущение. У нас нынче для этого целых десять дней имеется. И ночей.

А пока… пока мне нужно с проводами по-быстрому разобраться. И со схемой однолинейной. Простейшей, надо сказать, схемой.