Им помогали силы Тьмы

Глава 16 Очаровательная распутница

На Сабине было легкое летнее платье, подчеркивавшее соблазнительные изгибы ее тела, и Грегори невольно залюбовался стройной фигурой и совершенными чертами лица. Сейчас ей было двадцать восемь, и, честное слово, она почти не изменилась со времени их первой встречи. В уголках губ появились маленькие смешливые морщинки, грудь, пожалуй, стала больше, бедра чуть шире, женственнее, но кожа сохранила прежнюю свежесть и напоминала лепестки магнолии, темные шелковистые волосы так же густы, лоб гладок, рот во сне чуть приоткрыт и видны ровные мелкие зубы. Губы ее всегда были ярко-красными, поэтому она редко пользовалась помадой, впрочем, она никогда не подкрашивала и густые черные ресницы со слегка загнутыми кончиками.

Отступив на шаг, он громко и внятно произнес несколько слов по-венгерски — то немногое, что он знал на этом языке:

Это было начало куплета, который она столько раз повторяла вместо молитвы перед тем, как прыгнуть к нему в постель.

В гамаке послышалось легкое движение, Сабина приподнялась, а он спрятался, нырнув под гамак. С тихим смешком она закончила куплет:

Она засмеялась и позвала:

— Ну выходи, чего прячешься?

Он высунул голову из-под гамака и дурашливо улыбнулся.

— Грегори! — ахнула Сабина, широко раскрыв от изумления глаза.

— Ага! Значит, не я один знаю твою маленькую молитву, — засмеялся англичанин.

— Конечно, ты один, — кокетничала она. — Это я спросонья решила, что вернулась в дни своей юности, к моим венгерским ухажерам. Ну ладно, оставим, что ты делаешь?

— Да так, заглянул в Берлин со скуки. Надоела мне эта война — уничтожу Третий Рейх, и войне конец.

— Ах, если бы тебе это удалось, — вздохнула она, вдруг отбросив кокетство. — Эти воздушные налеты стали совершенно невыносимыми. Каждую ночь я отправляюсь в постель, ожидая, что к утру от меня останется только мокрое место. Ну а если честно, как ты оказался в Берлине?

— Обычным манером. Сел на самолет и прыгнул с парашютом.

— Значит, ты прилетел как шпион, — нахмурилась Сабина. — Когда ты освободил меня из Тауэра, а сам бежать не мог, тебя обязательно должны были арестовать. Я-то думала, ты все-таки удрал из тюрьмы и здесь появился как перебежчик. Ты же мне тогда говорил, что если твой план провалится, ты порываешь с англичанами и бежишь в Ирландию.

— Но план не провалился, по крайней мере в той его части, что касалась тебя.

Он начал импровизировать на ходу:

— Но меня, разумеется, арестовали. И такой навесили срок, что закачаешься. Короче, последние полтора года были не самыми счастливыми в моей жизни. А сюда я приехал, можно сказать, в отпуск. Шпионить в пользу Британии.

Момент был критический: во-первых, не завраться, потому что она все-таки не дура, а во-вторых, еще неизвестно, как она поведет себя в дальнейшем. У него отлегло от сердца, когда он увидел, что лоб ее снова разгладился. Она покачала головой:

— Ах ты бедняжка. Сидел в тюрьме из-за меня. Ну, иди ко мне, расскажешь обо всем подробнее.

— Не стоит. Да и меня могут увидеть из дома, а я же в бегах, как ты помнишь. Я знаю, что тебе я довериться могу, но лучше будет, если нас никто не увидит вместе.

— Не беспокойся. Днем я здесь всегда одна. Со мной только горничная Труди. А сегодня ее вообще не будет — я дала, ей выходной.

Грегори вышел из-за гамака и сел рядом с ней.

— Но ведь ты не станешь меня уверять, дорогая, что по ночам тоскуешь в одиночестве, правда? И кто же он? Все еще Рибб или кто-то новый?

— С Риббом я иногда вижусь, но не часто в последнее время. Хотя он и позволяет мне оставаться здесь, на вилле, и между прочим, этого нового любовника — если только язык повернется назвать так эту старую калошу — сосватал мне тоже Иоахим. А этот козел, он ни на что не годен — представляешь себе, раз в неделю. Жуть! И работать мне приходится с ним столько, что уму непостижимо. А помнишь те недели в Будапеште…

Грегори не требовалось напоминать, чтобы увидеть в ее загадочных темных глазах сладостные картины прошлого. Она поняла его и, встряхнув густыми волосами, с тихим смешком протянула руку к бокалу с шампанским. А Грегори было о чем задуматься: если у Сабины сейчас такой неудовлетворительный в плане постели любовник, то его она будет рассматривать в качестве ниспосланного ей с неба утешителя. Она прервала его раздумья:

— Тебе что же, неинтересно знать, кто он? Ты даже не догадываешься?

— Да откуда же мне знать?

— О, это твой старый приятель или, лучше сказать, что-то вроде родственника по линии жены.

— Но я же не женат.

— Не женат, не женат. А как же та блондиночка, которая готова была глаза мне выцарапать, когда узнала о нашем с тобой плавании по Дунаю? Разве ты мне не говорил еще в Лондоне, что ты к ней относишься как к своей жене?

— Эрика? Но я в жизни не встречался ни с одним из ее родственников.

В темных глазах Сабины загорелись лукавые огоньки:

— Но ты же встречался с ее мужем.

— С Куртом фон Остенбергом? Боже праведный, не хочешь ли ты сказать, что он и есть…

— Именно так. И он живет на этой вилле со мной последние три месяца.

— Черт побери! Да ему же, поди, шестьдесят стукнуло и…

— Мне ли этого не знать, милый. И у меня сложилось впечатление, что он и в молодости-то был не боец. Но будем смотреть правде в глаза: я у него под седлом и стараюсь извлечь из этого максимум возможного.

— Бог ты мой, но зачем? — удивился Грегори. — Ты так же прекрасна, как и прежде, ты можешь выбирать из сотен мужчин того, кто тебе приглянется и будет тебя устраивать во всех отношениях. А у фон Остенберга даже денег и то нет. Эрика вышла за него замуж лишь потому, что для ее умирающего отца это был вопрос чести — восстановить ее доброе имя после ее связи с Гуго Фалькенштейном. И Курта она выбрала потому, что знала, что он не скажет ни слова против ее интрижек с любым другим мужчиной — лишь бы она финансировала его научные изыскания из тех миллионов, что оставил ей Фалькенштейн.

Сабина сделала капризную гримаску:

— Ну-у, милый, не будем. Ты ведь тоже хорош гусь. Наврал мне, что ты меня освобождаешь из Тауэра, а сам за меня пойдешь в тюрьму. Мне тоже пришлось расплачиваться за твое вранье, ведь информация, которую ты сообщил полковнику Каздару, оказалась ложной.

— Знаю, знаю, виноват, — гладко поддакнул Грегори. — Но я и сам тогда в это верил. Я ведь не занимаюсь планированием операций, а только втыкаю булавки в карты при Кабинете военных действий. Я считал, что передал правильные сведения Каздару за то, чтобы он доставил тебя в Германию, но оказалось, что мой приятель из Группы планирования продал мне фальшивку.

— А ты не врешь? — засомневалась Сабина.

— Святую правду говорю, — не моргнув и глазом, заверил ее Грегори.

— Как бы там ни было, но ты посадил меня в очень глубокую и грязную лужу. Поскольку твоя информация совпадала во многом с тем, что у них уже имелось на руках, Риббу не пришлось вручать фюреру чистую липу, но уж на мне он отыгрался, так отыгрался… Они все меня, представь, считали более талантливой разведчицей, чем все люди Канариса вместе взятые. Просто Мата Хари, да и только! И вот я привезла им откровенную дезу. Тогда Гиммлер принес Риббу доклад Граубера о наших с тобой шашнях в Будапеште. Они заявили, что я обманула Риббентропа преднамеренно, и потребовали моей в их грязные лапы выдачи, как британского агента.

— Дорогая, как я тебе сочувствую! — воскликнул Грегори совершенно искренне.

— И ты имеешь для этого все основания. Я насмерть перепугалась перспективы попасть в лапы мясников Гиммлера. Но Рибб меня на этот раз выручил из беды.

— А почему все-таки теперь фон Остенберг? — прервал ее Грегори. — Я слышал, что ты последнее время ловила коммунистов. Но он ведь не коммунист?

— Ну что ты, конечно же, нет. Он совсем другой породы. Аристократ, ученый, светлая голова. Но только аристократы и большинство генералов всегда стояли в оппозиции к Гитлеру. Они на него давно уже зуб имеют, а после высадки союзников во Франции заговорщики активизировались. И Курт с ними тоже — это я знаю наверняка. Он уже много лет работает над созданием секретного оружия, а последний год или более того он у них за главного специалиста в подземной лаборатории около Потсдама. А раз до Потсдама рукой подать, Рибб подумал, что неплохо бы мне поработать с ним. А потом разбомбили его квартиру, и он переехал сюда жить. Поверь, никакой это не подарок — возиться со стариком, и я согласилась очень неохотно. Но у меня нет выбора, а если трезво на это дело посмотреть, то забот от него почти никаких, я для него скорее подруга, чем любовница.

— Все равно, он же страшный зануда. Удивительно бездарная растрата такого материала! — сказал он и тут же осекся, прикинув, чего этакий комплимент может ему стоить. Сабина заводится с полуоборота.

— Не переживай, дорогой, — утешила она англичанина. — Курт время от времени здесь не ночует, да и я свободна целыми днями. Уверена, что эти старые ишаки-психоаналитики из Вены одобрительно бы отозвались о моих методах. Фюрер сказал, что первейший наш долг — ублажать наших героев, которые приезжают в отпуск с фронта, и я постаралась побороть в себе комплексы, смиренно постясь по ночам и вознаграждая себя и симпатичных юношей днем.

— Надеюсь, что ты не очень ими увлекаешься, — заметил Грегори.

— Нет-нет, что ты. Но ведь ты знаешь, что до абсолютной фригидности мне еще далеко. И регулярного любовника я заводить остерегаюсь, чтобы не было лишних осложнений. И в Берлине, несмотря на бомбежки, все еще веселятся. Даже как-то отчаяннее, чем прежде. Теперь, когда не знаешь, будешь ли ты жива завтра, стараешься взять от жизни все.

— Меня больше удивляет другое: как это ты ухитрилась из всех выбрать именно мужа Эрики?

Сабина пожала плечами.

— Ничего странного я в этом не вижу. Насколько нам известно, заговорщики вообще стараются держаться узким кругом. И он оказался среди них. Надеюсь, ты не ревнуешь, милый? Ведь ты все эти годы развлекаешься с его законной супругой.

— Да нет, что ты. С какой стати? Я от этой сделки только выиграл.

— Звучит как сомнительный комплимент.

— Я хотел сказать, что из нас четверых больше всего повезло мне, а не тебе, — быстро поправился он.

— Из нас четверых! — повторила за ним Сабина и засмеялась. — В добрые старые времена, когда Курт был помоложе, ты, может быть, и имел право сказать такое. Знаешь, раньше в Будапеште даже модно было выезжать на пикник двумя парами, а там на природе по ходу дела меняться женами или любовницами, а потом веселиться всем вместе. Уж я бы тогда заставила Эрику приревновать тебя — будь уверен!

Грегори покачал головой:

— Дорогая, ты неисправима и очаровательна в своей проказливости. Но такая ситуация вряд ли возможна в будущем, а меня больше волнует настоящее. Я сейчас в бегах. Не могу сказать, что за мной в данный момент охотятся, но у меня нет документов, нет продуктовых карточек, из денег только мелочь. Разумеется, у меня все это было, но меня обокрали, когда я спал вчера ночью в бомбоубежище, и теперь я оказался на нулях. Скажи мне откровенно, можешь ты меня на время приютить или нет?

Она ответила с совершенно бесстрастным выражением лица:

— Не знаю что и сказать. Ты же понимаешь, что мне надо позаботиться и о собственной шкуре. Ты признаешься, что ты шпион. Следовательно, я должна сказать тебе «да», а ночью, когда ты уснешь, я должна, как Далила, отрезать тебе волосы и передать их полиции.

— Так ты, конечно же, не поступишь, — улыбнулся Грегори. — Не так уж я беспомощен и впридачу вооружен. И вся эта затея закончится несколькими трупами.

— Включая и мой тоже?

— Нет. Я бы этого не сделал после всего, что между нами было. Даже если бы от этого зависело мое спасение от рук гестаповцев.

— Я верю, что ты сказал правду, — тихо произнесла она. — Твоя взяла. Мы уже не раз рисковали друг за друга очень многим, рискнем и сейчас. Но ты обязан мне сказать, зачем ты снова пожаловал в Берлин. И пожалуйста, не болтай этой своей чепухи о том, что ты собираешься положить конец войне, ладно?

— Все очень просто. В Лондоне известно, что воздушные налеты наносят огромный ущерб Берлину и берлинцам. Аэрофотосъемка дает лишь общее представление, союзники уже несколько месяцев не располагают здесь надежной агентурой. Полагаться же на свидетельства очевидцев в промышленно развитых районах и важных стратегических объектах тоже не приходится, a дипломаты-нейтралы, отказавшиеся торчать здесь под бомбами и уехавшие домой, привозят устаревшие данные. Послать сюда надежного человека — значит обречь его на верную смерть. Потому-то они и пришли ко мне в тюремную камеру и предложили аннулировать оставшиеся мне годы тюремного заключения, если я возьмусь за это дело и вернусь с необходимыми сведениями.

— И ты хочешь, чтобы я дала тебе приют, пока ты будешь разведывать степень ущерба, нанесенного городу?

— Нет, я увидел уже достаточно. Моя проблема теперь заключается в том, как мне вернуться обратно. Вместе с бумажником воришки унесли и зашифрованные адреса явок, на которых, как мне обещали, мне могут помочь в случае крайней необходимости. Но это были не агенты, а сочувствующие нам нейтралы. Воришки, однако, все равно ничего не разберут, документы, доставшиеся им, фальшивые, а вот денег жалко. Я бы хотел тебя попросить раздобыть, если сможешь, мне какие-то документы и некоторую сумму наличными, чтобы я мог переправиться через границу нейтрального государства.

— О деньгах можешь не беспокоиться, но вот что касается документов, то с ними сложнее.

— Что ж, деньги — это уже наполовину выигранное сражение, — обрадовался Грегори. — За кругленькую сумму я могу подкупить какого-нибудь мелкого чиновника из посольства нейтрального государства, но найти такого кудесника, оформителя паспортов тоже непросто, на это потребуется время, а я не собираюсь обременять тебя своим присутствием дольше, чем это будет необходимо. Другая возможность: потолкаться во время налета на улице и забрать документы убитого.

Сабина энергично замотала головой, так что ее темные волосы засверкали на солнце.

— Нет, договариваться с посольскими чиновниками слишком рискованно. Он может пообещать достать паспорт, а потом, когда ты за ним придешь, передать тебя в руки полиции. Но второе твое предложение натолкнуло меня на хорошую мысль. Убитых и умирающих приносят домой теперь чуть не каждую ночь. Документы убитых оставляют женам и родственникам. У меня есть несколько знакомых женщин, чьих мужей и родственников вот так недавно принесли после бомбежки. Попробую поговорить с ними, убедить их расстаться с документами — глядишь, и смогу раздобыть тебе бумаги.

— Ты — прелесть, дорогая. Не знаю, как мне отплатить тебе за добро.

Она ласково потрепала его по руке.

— Дорогой Грегори, кто знает, кто знает. Мы сегодня живем как на вулкане. Если я переживу эту войну, я, скорее всего, закончу ее совсем без денег на жизнь. А так я могу надеяться на то, что ты поможешь мне пережить самое страшное время.

— Конечно, помогу. А теперь давай обсудим еще вопрос, где мне залечь. Что ты скажешь по поводу комнат над гаражом?

— Да, комнаты меблированны и пустуют. Машина стоит в гараже, но шофера я вынуждена была уволить еще год назад, когда даже подобным мне людям стало слишком трудно добывать бензин. Мы все как один пересели на велосипеды. Но я не понимаю, почему бы тебе не занять одну из спален наверху. Курт туда никогда не заглядывает, а Труди будет удобнее носить тебе наверх еду.

— Ты ей до такой степени доверяешь?

— Да. Я ей только скажу, что у тебя проблемы с нацистский режимом. Этого для нее будет достаточно. Она венгерка, но мать ее была еврейкой. А что эти подонки проделывают в Будапеште с евреями, просто не поддается описанию. У Гитлера насчет этой нации просто настоящий пунктик, он фанатично преследует только одну цель: полностью уничтожить эту нацию.

Интерьер виллы оказался примерно таким, как его Грегори себе и представлял: лестница наверх поднималась из прихожей, с одной стороны была огромная гостиная во всю длину крыла здания, украшенная «фонарем» с видом на дорогу и двустворчатыми окнами, выходящими в сад в другом конце комнаты, дальше, за вельветовыми занавесками располагался небольшой кабинет. А по другую сторону от холла была столовая и за ней кухня.

Наверху Сабина показала Грегори комнату, в которой ему некоторое время предстояло пожить. Она была удобно обставлена, раньше здесь жил лакей, теперь Сабина лакея не держала. Комната Труди и еще две пустующие тоже были наверху, но ванной комнаты не было, поэтому, объяснила Сабина, ему придется дожидаться, пока Курт уйдет в лабораторию, и только тогда пользоваться той ванной, что на первом этаже.

Спустившись вниз, она продемонстрировала ему свой роскошный будуар. Чуть дальше была расположена комната, которую занимал фон Остенберг. Когда они выходили из ванной, она улыбнулась и сказала:

— Курт уезжает на работу всегда в половине девятого утра. Труди будет приносить тебе завтрак сразу после его ухода. Я просыпаюсь не раньше десяти, поэтому, приняв ванну, можешь заходить ко мне поболтать, согласен?