Им помогали силы Тьмы

Глава 7 Его предупреждали

В понедельник, 28 июня Вилле привез приятелей в Вольгаст. К полудню они разместились в той же гостинице на побережье. Съев ленч, Грегори прошелся до городской ратуши, где показал свои бумаги, включая и разрешение на моторную лодку для рыбалки, и осведомился, у кого бы он мог арендовать на время надежное суденышко. Чиновник в ратуше с готовностью дал адрес человека, у которого были неплохие моторки. Хозяин лодки был рад получить клиента. Грегори обошел вместе с хозяином лодки, выбрал небольшой, с кабиной и каютой, аккуратный баркас и заплатил за две недели аванс.

В тот же вечер они вышли в море, направляясь вдоль пролива на юго-запад. Через некоторое время баркас рассекал широкую гладь залива, почти закрытого узкой полоской мелких островов. Там они распаковали радиостанцию. В кожаном ремне Грегори был тайник. Ножом он вскрыл его и достал узкую полоску твердой на ощупь бумаги, на которой был шифр. Недолго поколдовав с ним, Грегори зашифровал их первое послание, а Купорович передал его в эфир. Текст послания был кратким: сначала их условный номер и позывные, затем само послание следующего содержания: «Добрались хорошо Первый барьер взят но много препятствий впереди. Будем сообщать мере получения информации».

Они знали, что их сообщение может быть перехвачено, но, чтобы запеленговать их, немцам потребовалось бы значительно больше времени, чем они находились в эфире.

Пока Купорович разворачивал баркас и направлял лодку обратно в пролив, Грегори приспособил под тайничок полое пространство под досками на корме суденышка, здраво рассудив, что гораздо менее опасно прятать рацию на лодке, чем держать в гостинице. Когда они были на полпути к Вольгасту, Купорович заглушил мотор, а Грегори бросил якорь и закинул удочку. Улов за час был небогат, но несколько среднего размера рыбешек он все же вытащил, чтобы в случае чего было подтверждение их невинных забав в море.

На протяжении следующей недели они продолжали вести разведку. Обычно Грегори отправлялся на рыбную ловлю только после полудня, в другие же дни использовал и долгие летние вечера. Иногда Купорович составлял ему компанию, а иногда уходил в длительные пешие походы по окрестностям, отмечая в памяти все уголки, которые бы могли послужить им временным укрытием на случай провала и бегства с острова. Но самая большая проблема — как проникнуть на остров незамеченными — так и оставалась неразрешенной. Немцы превратили остров Узедом в неприступную твердыню.

Вытянутый в длину на тридцать миль неправильной формы остров состоял как бы из двух частей, соединявшихся узким перешейком всего в какую-то милю шириной. Северная часть острова, на оконечности которой и была расположена испытательная станция и полигон Пенемюнде, была поменьше, но вся ее территория, обращенная к Большой земле, представляла собой хорошо укрепленный район, по ночам освещенный прожекторами. Южная же, более обширная часть острова, где находился самый крупный населенный пункт острова — Швинемюнде, укрепленной зоны не имела. Грегори быстро сообразил, что высаживаться там не имеет смысла, поскольку поперек узкого перешейка, связывающего две части острова, стоял барьер, на КПП которого всем входящим на северную половину или покидающим ее требовалось предъявлять особый пропуск, выданный местной администрацией.

Городок Пенемюнде находился с той стороны острова, которая была обращена к Большой земле, в двух милях от открытого моря и в добрых семи вверх по проливу от Вольгаста. Во время первой воскресной прогулки по берегу пролива Грегори увидел очертания этого небольшого городка, который и городом-то назвать было неловко — скорее уж поселок. Подробнее же он его рассмотрел тогда, когда обследовал на моторной лодке весь пролив.

Городок имел небольшую гавань, но сам почти не был виден за двадцатифутовой бетонной стеной, из-за которой высовывались лишь кое-где коньки крыш домов да церковная колокольня. К гавани вела дорога, упиравшаяся в большие железные ворота с караульной будкой и часовыми, дальше дорога, очевидно, переходила в главную улицу. Как Грегори и ожидал, это место было хорошо укреплено, поэтому он не стал попусту тратить время на его детальную разведку, тем более что пусковые установки были расположены милях в трех-четырех отсюда, на морской стороне острова Узедом.

Однако как раз напротив Пенемюнде, на Большой земле, в полумиле от пролива, располагалась деревушка Креслин, Грегори пришвартовал баркас у пристани и пошел посмотреть, что она собой представляет. Он зашел в единственную харчевню и посидел там с кружкой пива. Не желая показаться местным жителям излишне любопытным, Грегори не стал проявлять любопытство, удовлетворившись информацией, что больше года назад все гражданское население Пенемюнде было срочно эвакуировано, а городские дома приспособлены под казармы для военных, которые патрулировали берег.

Во время морских прогулок они тайком проводили также промеры глубин при отливе в тех местах, где на карте Малаку указывались броды через пролив, хотя, пока в их распоряжении была моторная лодка, эти сведения вряд ли могли им пригодиться.

Во вторник они заметили, как с острова поднялись несколько самолетов и направились в открытое море, затем в течение нескольких часов оттуда доносились отдельные взрывы, из чего они сделали вывод, что там проводились стрельбы и испытания оружия. Та же история повторилась и в четверг, но полезной информации им это не прибавило ни на йоту.

К субботнему вечеру Грегори окончательно убедился, что любая их попытка проникнуть на остров с моря заведомо обречена на провал. А поскольку на следующий день — воскресенье, то на железнодорожных путях и в депо народу будет меньше, и Грегори собирался пойти на разведку именно туда. Но русский с ним не согласился.

— Нет, дорогой, только не завтра. Вспомни, что тебе говорил Малаку. Несмотря на то что воскресенье твой самый счастливый день недели, завтра 4 июля и, следовательно, неблагополучный день для новых начинаний.

Грегори с удивлением посмотрел на него.

— Да ты что? Всерьез веришь в это шарлатанство? Ну это надо же! Просто в голове не укладывается.

— Господи! А как же тут не поверишь? — откликнулся Купорович. — Мне противна даже мысль о том, чтобы пользоваться предсказаниями человека, который состоит в сговоре с Дьяволом. Но ты же сам на деле мне доказал, что он на нашей стороне. И теперь я уверен, что только благодаря тому, что мы следовали его советам и предостережениям, мы с тобой пока что целы и невредимы. Нет-нет, ты не отмахивайся, я-то знаю, что говорю. Ты не забывай, что я в этих вопросах не такой невежда, как ты. Я тебя сейчас прошу только об одном: отложи свои планы до понедельника.

Грегори неохотно согласился, и на следующий же день был за это вознагражден. Когда он вышел на веранду, собираясь выпить аперитив перед ленчем, он увидел за одним из столиков Гауффа и незнакомого офицера в форме СД.[1] Гауфф раскланялся с Грегори и представил ему своего спутника: оберфюрер Лангбан. И сразу же взял инициативу в свои руки.

— Я рассчитывал найти вас здесь, герр майор. Присаживайтесь, выпейте с нами. Как успехи на рыбалке? Ловится большая и маленькая?

— Благодарю вас! — ответил с улыбкой Грегори. — Ловится вашими стараниями. Ну а поскольку всю добычу я отдаю хозяйке, она меня не обижает. Правда, я подозреваю, что дело не только в моем улове, скорее всего, я обязан этим вашей компании за тем памятным ленчем.

— Вот и хорошо. Я бы хотел расплатиться с вами за тот ленч. Может быть, и вашей рыбки попробуем. Я забронировал столик в нише у окна, чтобы мы могли спокойно поговорить без лишних ушей.

Заинтригованный таким началом, Грегори выпил с ними аперитив, а затем вся компания перешла в ресторан. Когда кельнер принял у них заказ, Гауфф сказал:

— А дело у нас такое. Мы пришли поговорить с вами о вашем денщике. Скажите, какой язык у него родной?

— Он — западный украинец. А говорят они на диалекте русского языка.

— И что же, он хорошо понимает по-русски?

— О да! Сабинов, конечно, человек вполне образованный и ярый антисоветчик, но легко может сойти за русского — если захочет.

— Вы считаете, он человек надежный?

— Безусловно. Западные украинцы в Чехословакии составляют одно из национальных меньшинств. И как же они ненавидят чехов за то, что те их притесняли! Как только мы вошли в Судеты, они валом повалили к нам добровольцами. И Сабинов тоже из их числа.

— Скажите: не могли бы вы нам одолжить его на время?

Грегори насторожился.

— Ну-у, обойтись без него какое-то короткое время я, конечно, могу. Ему не приходится слишком много утруждать себя: чистит сапоги да пуговицы надраивает, ну еще с моторной лодкой помогает. Но откровенно скажу, что я не горю желанием расстаться с ним.

— Чистить сапоги вам будет гостиничная прислуга — мы об этом позаботимся, — быстро ответил Гауфф. — И с баркасом тоже не особенно много хлопот, не правда ли?

— Да я иногда выезжаю на рыбалку и без него, но поймите меня правильно: парень служит у меня уже больше года. Честный, работящий, ко мне искренне привязан. А вам-то он зачем понадобился?

Лангбан наклонился поближе и негромко сказал:

— С этого момента говорить о деле буду я. Господин майор, я работаю в службе начальника охраны Пенемюнде, Ни для кого не секрет, что под эгидой трудового союза «Тодт» здесь работают несколько сот русских военнопленных. Естественно, что вследствие жесткой диеты, на которой их держат, они обычно сонные, как осенние мухи, и не доставляют особых хлопот моим людям. Но за последнее время появились признаки того, что заключенные в лагере ведут подготовку к массовому побегу.

Оберфюрер отпил глоток вина и продолжил:

— Бог его знает, что эти несчастные полутрупы думают, на что уповают — бежать им некуда, перестреляем мы их тут же как кроликов. Но проблема все же остается проблемой: мои люди не должны быть захвачены врасплох и пострадать от рук этих красных фанатиков, к тому же я не собираюсь лишаться ценной рабочей силы. Поэтому я хочу выяснить вожаков и заправил — их я расстреляю и тем самым подавлю мятеж в зародыше. Сейчас там уже работают провокаторы на меня, но нужно значительно больше. И вы понимаете, что это дьявольски трудное дело — отыскать немца, говорящего по-русски настолько хорошо, чтобы русские его приняли за своего. Вот Гауфф и вспомнил о том, что ваш денщик — западный украинец, а поскольку вы говорите, что он человек надежный, я бы хотел его у вас одолжить для этой работы.

Грегори стоило немалых усилий скрыть охватившее его радостное возбуждение: ему буквально с неба свалилась чудесная возможность заслать Купоровича на экспериментальную станцию, но он себя сдержал.

— Разумеется, герр оберфюрер, я лично согласен — это мой долг. Но сказать, как к этому отнесется Сабинов, я заранее не могу. И нельзя забывать, что он вольноопределяющийся и дело, которое вы ему предлагаете, тоже сугубо добровольное. Естественно, если ему придется жить вместе с другими заключенными и работать наравне со всеми — а видимо, так оно и будет — испытание это не из легких. Я могу, конечно, приказать ему исполнять все, что вы скажете. Но только будет ли от этого какой-то прок, если он не захочет. Даже на короткий срок — такая жизнь равносильна самому суровому наказанию: заупрямится, закобенится — и пиши пропало. Это ж славянин!

— За сотрудничество он получит достойное вознаграждение, — вставил свое Гауфф.

— Да, да, — согласился оберфюрер. — Такая работа требует от человека мужества и самоотверженности, но ему за нее будут хорошо платить, а если ему удастся раскрыть заговор, то я позабочусь, чтобы его наградили Железным Крестом четвертой степени.

— Хорошо, — кивнул Грегори. — Я ему расскажу и об этом.

— Когда вы сможете сообщить нам о его решении?

— Я поговорю с ним сразу после ленча, но, думаю, надо ему дать часок-другой на размышление.

— Это разумно. Ну что ж, я зайду к вам около шести вечера, мы посидим, выпьем, и вы расскажете, какова была его реакция на это предложение.

Они еще немного поговорили о событиях на фронтах, и оба нациста удалились. Грегори отыскал Купоровича, завел его в садик около отеля и рассказал о предложении Лангбана.

— Это отличный шанс, Стефан, — убеждал он русского. — Но только в том случае, если ты согласен. Ведь никуда не денешься от того факта, что там у тебя будет не жизнь, а сущий ад. Охранникам никто не скажет, что ты провокатор — значит, они к тебе будут относиться так же, как и к другим пленным. Тебя будут морить голодом, бить. Если твои соседи по бараку начнут какую-то заваруху, то в равной степени достанется и тебе. Поэтому, если ты сочтешь, что жертва, которая требуется от тебя, неоправданно велика, я не буду настаивать на этом варианте, и мы воспользуемся запасным — я проникну на остров в железнодорожном вагоне.

— Клянусь брюхом Папы Римского — этому не бывать, — гордо отрубил русский. — Железнодорожный вагон — это не вариант, а почти верное самоубийство. Да и не сумеешь ты там ничего разведать — они же кишмя кишат по всему острову, а у тебя нет пропуска. Зато мне пропуск никакой не понадобится. Да я готов целый год провести в глубоком угольном забое на хлебе и воде — только бы лишить этого ублюдка Гитлера его последнего шанса выиграть войну.

— Ты настоящий парень, Стефан, — улыбнулся Грегори. — Я был уверен, что ты так и ответишь, но меня мучит мысль о тех страданиях, которые тебе придется перенести в этом концлагере, в то время как я буду беспечно ловить рыбку.

— Ну об этом ты не переживай. Переживать надо по другому поводу. Мы с тобой будем по разные стороны колючей проволоки, рацию, как понимаешь, я с собой прихватить не смогу. Так каким же, к черту, способом я передам тебе сведения, если раздобуду что-нибудь стоящее?

Купорович был прав: положение создавалось почти безвыходное. Они посидели, подумали и минут через десять нашли выход, а затем выработали линию поведения, которой Грегори следует придерживаться в разговоре с оберфюрером.

Лангбан пришел в гостиницу почти без опоздания, они заказали напитки, и Грегори приступил к выполнению оговоренного с Купоровичем плана.

— Сабинов дал согласие, — сказал он оберфюреру, — но поставил свои условия. Он рассказал, что раньше ему уже пришлось какое-то время служить охранником при русских военнопленных, и он хорошо помнит, как почти половина из них умерла от голода. Я ему сказал, что рабочих на Пенемюнде не будут морить голодом, но он настаивает на том, чтобы хотя бы раз в неделю ему позволяли наедаться до отвала. Какие там у вас порции — дело известное, поэтому две или три пайки все равно не спасут его, зато если вы переговорите с хозяйкой гостиницы, она позаботится о том, чтобы он время от времени наедался, что говорится, от пуза. И еще: он прекрасно отдает себе отчет в том, на что идет, и хочет раз в неделю иметь один выходной. Лучшего отдыха, чем рыбалка вместе со мной, он и представить себе не может. Таким образом, если вы будете отпускать его по воскресеньям в увольнительную, то все остальные дни недели он в вашем распоряжении.

Лангбан на секунду задумался, потом ответил:

— Я по достоинству ценю готовность вашего денщика помочь нам, и ничего в принципе не имею против выдвинутых им условий, но его отсутствие по воскресеньям будет выглядеть подозрительным в глазах его же товарищей по бараку, что неминуемо закончится провалом всего дела.

— Да, тут и вправду серьезная закавыка, — признал Грегори. — Но наверняка же у вас там не одна рабочая команда, а люди постоянно умирают, их должны заменять вновь прибывшие. Разве нельзя его переводить каждую неделю в новую бригаду?

— Боюсь, что это не выход, за шесть дней ему не удастся завоевать доверие соседей по камере.

Понимая, что надо идти на риск, иначе такая блестящая возможность просто уплывет из рук, Грегори сблефовал:

— Хорошо, в таком случае сделка отменяется. Мы сделали все, что могли, но мой денщик настаивает на том, чтобы ему время от времени давали передых. И понять его можно — не самоубийца же он в конце концов!

— Время от времени? — переспросил Лангбан. — Это совсем другое дело. Если он согласится брать передышку раз в две недели, то я соглашусь.

Грегори кивнул.

— Я попробую убедить его. И неплохо было бы предложить ему что-либо в качестве компенсации, чтобы сломить его славянское упрямство. Как насчет двух дней отдыха? Скажем, две недели тяжелого труда и службы не за страх, а за совесть и по окончании — воскресенье и понедельник полный отдых?

— Что же, так будет справедливо по отношению к нему. — Оберфюрер поднялся. — А сейчас мне пора. Пожалуйста, передайте ему наши условия. И если он согласен, то пусть явится ко мне завтра в Городскую комендатуру в девять утра.

Грегори вскочил, они попрощались. Но уже на пороге Лангбан обернулся и добавил:

— Еще одно — чуть было не забыл. Если он согласится, я немедленно отправлю его на остров, и вы его увидите только через неделю. Когда он будет уходить в увольнение, то я не хочу, чтобы он возвращался на берег на пароме: слишком большая вероятность, что его смогут узнать люди из новой партии пленных, и тогда всем станет ясно, что он — «подсадная утка». Я позабочусь, чтобы ему выписали пропуск, по которому он может проходить через калитку в стене, которой мы отгородили Пенемюнде от внешнего мира. Так и до лагеря ему будет ближе. У вас есть моторная лодка, вы можете забирать его в девять утра в условленное воскресенье и сдавать обратно в понедельник вечером, но обязательно до полуночи. Вас это устроит? Не слишком обременительно для здоровья?

— Вполне. Мне его, конечно, будет недоставать, но против такой договоренности я ничего не имею, — ответил Грегори, не покривив душой. — Я буду привозить с собой холодный завтрак, чтобы бедняга хоть немного подкормился.

Вечером Купорович был посвящен во все детали этой сделки, а утром Грегори со смешанным чувством наблюдал, как приятель уходит в Комендатуру.

Две недели Грегори не находил места от беспокойства за Купоровича, он не мог сосредоточиться на рыбной ловле: перед глазами стояло честное лицо его русского друга и картины всплывали одна другой ужаснее. И лишь одно событие светлым лучом озарило его тягостное ожидание и меланхолию: высадка союзных войск на Сицилии.

Услышав об этом, он понял, что Черчилль окончательно сдал позиции в своем затянувшемся споре с американскими кабинетными стратегами и отказался от столь долго вынашиваемого плана освобождения Европы путем вторжения союзных армий в «мягкое подбрюшье стран Оси».

Американцы всегда старались склонить Британию к прямому вторжению с Британских островов во Францию. Теперь становилось все более очевидным, что они одержали верх в этом единоборстве союзных стратегий: операция, развернутая против Сицилии, имела строго ограниченные рамки, сводившиеся к освобождению Мальты и очистке вод Средиземного моря от опасного германского присутствия с тем, чтобы морским конвоям союзников больше не приходилось огибать Африку с юга, а пользоваться водами Средиземноморья беспрепятственно.

Всю следующую неделю Грегори с жадностью вслушивался в радиосводки с полей войны, отлично понимая, что если уж жребий брошен, то довольствоваться лучше тем, что есть, и радовался, когда узнавал, что союзники мощным натиском сметали на своем пути все в Сицилии, победоносно наступая на противника.

В воскресенье, 18 июля, он рано утром вывел моторку в пролив, шепча мысленно молитвы о том, чтобы у Купоровича все прошло нормально. К его нескрываемому облегчению, Купорович появился в назначенное время и принес интересные новости.

Уминая с наслаждением бутерброд, припасенный Грегори, он заявил, что скинул за две недели не меньше двух фунтов весу, что условия жизни в лагере не поддаются никакому описанию: работать их заставляют с рассвета до темноты, они наполняют мешки песком и землей, потом обкладывают ими стены для защиты зданий, в которых немецкие ученые проводят свои эксперименты, надсмотрщики нещадно стегают кнутами тех пленных, кто работает, по их мнению, недостаточно усердно, кормят их там черствым хлебом и похлебкой из картофельных очистков. Каждый день люди умирают от недоедания и непосильной работы, бараки, в которых они спят, превращены в зловонные свинарники, потому что люди возвращаются с работы настолько обессиленные, что не могут даже прибрать.

Но ему удалось увидеть гигантские ракеты как издалека на земле, так и в воздухе, когда их испытывали. По размерам они приблизительно соответствовали данным, которые были получены британской разведкой, но при стрельбах Купорович обратил внимание на то, что более половины ракет взрываются в воздухе, не долетев до цели.

Сенсацией, сообщенной Купоровичем, было то, что нацисты разрабатывают еще один тип секретного оружия — ракеты значительно меньшего размера, оснащенные крыльями, похожие на беспилотный самолет. Эти тоже часто отказывали при испытаниях и, сделав круг, падали в море. Их на полигоне было значительно больше, чем гигантских.

Для того чтобы их шифровка в центр никак не ассоциировалась у немцев с увольнительной «солдата Сабинова» из концлагеря, решено было послать донесение в Лондон на следующий день, после обеда, и передавать шифровку они планировали подальше к югу от Вольгаста.

Вечером в понедельник, около половины восьмого, Грегори высадил Купоровича у Пенемюнде и проводил глазами до того момента, когда тот исчезнет в калитке с тем, чтобы терпеть еще две недели непрестанных унижений и непосильной работы.

Все это время Грегори чувствовал себя чем-то вроде соломенной вдовы, проводившей мужа на войну и не имевшей от него весточки. Но в воскресенье, 25 июля, радиоприемник принес радостную весть по Би-Би-Си: благодаря успехам войск союзников на Сицилии режим Муссолини пал. Подробностей не сообщалось, а немецкие радиостанции несколько дней вообще старались замалчивать это событие, но к концу месяца вынуждены были признать этот факт.

Утром 1 августа Грегори снова забрал с Пенемюнде Купоровича, который принес новые данные.

Работая у одного приземистого строения, Купорович увидел, как из здания вышли два человека в штатском — инженеры или ученые. Они остановились в нескольких футах от Купоровича и стояли, наблюдая за пуском ракет. Когда пуск небольшой крылатой ракеты закончился успешным попаданием в намеченный район, один из них сказал:

— Наконец-то у нас что-то вытанцовывается с беспилотными самолетами, и к тому же я слыхал, что на севере Франции полным ходом идут монтажные работы по установке пусковых устройств. Очень скоро главной нашей проблемой станет массовое производство этого оружия, но им-то уж точно будет оказан приоритет в военной промышленности, и помяни мое слово: уже к зиме или еще этой осенью мы будем бомбардировать ими Лондон.

Говорилось все это, конечно же, по-немецки, и двум болтунам, очевидно, и в голову прийти не могло, что кто-либо из этих доходяг русских может понимать их. Но познания Купоровича за два месяца пребывания в Германии в области немецкого языкознания существенно сдвинулись, и он уверял Грегори в том, что дословно передал все, что слышал, и готов в этом поклясться.

Новость о том, что Германия готова уже в ближайшие месяцы применить против Британии новое секретное оружие, была настолько ошеломляющей и тревожной, что Грегори решился передать ее в Лондон моментально и пошел в каюту составлять шифрованную радиограмму, а Купорович тем временем направил баркас в сторону Вольгаста. Немного не доходя до городка, Грегори подготовил донесение и отправил его в эфир.

У Купоровича в лагере дела шли не очень гладко. Он подрался с громилой из барака, который хотел отнять его пайку. Главарей готовящегося побега он пока не вычислил, но то, что в лагере что-то назревало — это было точно. Но докладывать начальству все же что-то надо, и он, насочиняв разных небылиц молоденькому офицерику из СД, под непосредственным началом которого находился, ушел в увольнительную.

Большую часть воскресенья и понедельника он либо ел, либо отсыпался, набираясь сил и стойкости. Незадолго до полуночи в понедельник Грегори в третий уже раз проводил его до калитки в стене вокруг Пенемюнде.

Выпустить его должны были в воскресенье, 15 августа, и к девяти утра Грегори пришвартовал моторную лодку у небольшого причала, ожидая, когда можно будет увезти Стефана.

Прождав Купоровича полчаса, Грегори не на шутку встревожился, затем, подумав, что русский, быть может, оставил для него записку через часовых у ворот, вылез из лодки на набережную и пошел к воротам. Снаружи поста сержант и несколько солдат грелись на солнышке, но ничего путного сообщить они ему не могли, тогда он попросил сержанта послать одного из солдат за офицером. Через пять минут пришел пожилой лейтенант-резервист и сказал, что он знает «солдата Сабинова», поскольку тот внесен в список лиц, которым дозволено покидать пределы лагеря в установленное время, но ничего о нем не знает.

С ощущением непоправимой беды Грегори прождал Купоровича до одиннадцати часов, болтая о разной чепухе с сержантом, потом решив, что дальнейшее ожидание бесполезно, вернулся на моторную лодку и помчался в Вольгаст. В гостинице его ожидала записка от генерала Лангбана. Ее принесли незадолго до прихода Грегори, в ней сообщалось следующее:

«С сожалением должен Вас известить о том, что Вашего человека вчера ночью избили, и он находится в лагерном лазарете. Травмы, нанесенные ему, не слишком серьезны и, я надеюсь, не помешают тому, чтобы завтра вы могли его забрать. Он загарпунил одну крупную рыбу, но этим наши проблемы не исчерпываются, в лагере определенно готовится большой заговор. Поэтому я бы попросил Вас вернуть его во вторник к полуночи».

На следующий день он наконец-то увидел друга. Оказалось, что, не считая подбитого глаза и крепкой ссадины на подбородке, тот выглядел вполне прилично.

Стефан рассказал, что в последней рабочей партии, к которой его прикрепили, он опознал — но, по счастью, сам остался неузнанным — одного крупного негодяя из ОГПУ. По купоровическим понятиям о чести и долге, он, разумеется, не собирался выдавать немцам лагерных заговорщиков, если бы кто-то из них ему доверился, но ничего дурного не видел в том, чтобы укрепить свое «статус-кво» в глазах нацистов, выдав им этого иуду, ответственного за пытки и смерть товарищей-офицеров, обвинив их в участии в «заговоре Тухачевского». Теперь он имел возможность отомстить этому перевертышу за смерть своих русских товарищей — что он и сделал, назвав его одной из основных фигур, организатором готовящегося побега из Пенемюнде. Но соседи по бараку заподозрили Купоровича в «стукачестве» и попытались втихомолку придушить его во время сна. У него хватило ума заорать во всю глотку, и охранники прибежали на место происшествия как раз вовремя, отбив его от разъяренных соплеменников.

О секретном оружии у него не было ничего нового, хотя он рассчитывал раздобыть информацию к следующей встрече. Два дня полноценного отдыха, добротная пища и спиртное полностью вернули Купоровичу жизнерадостное настроение и оптимизм, и незадолго до полуночи во вторник Грегори высадил его обратно на берег перед калиткой Пенемюнде.

Он сразу отчалил от берега и хотел послушать новости по Би-Би-Си. Обогнув мыс к югу от Пенемюнде, Грегори заглушил мотор и принялся крутить ручку настройки радиоприемника в надежде поймать сводку новостей какой-нибудь британской радиостанции. Грегори только-только вошел в континентальный диапазон частот, как рука его вдруг замерла на ручке настройки, потому что он услышал собственные позывные.

Не теряя ни минуты, он вытащил из кармана блокнот и карандаш, послал в эфир сигнал, что готов к приему, и заново настроил радиоприемник. Предназначавшаяся ему информация оказалась очень короткой, и ему потребовалось всего несколько минут, чтобы перевести колонки цифр в две строчки текста. Посветив фонариком, он прочитал:

Встревоженный смыслом адресованного послания, он погасил фонарик, быстро спрятал в тайник радиостанцию и завел мотор, разворачивая лодку обратно. Необходимо предупредить Купоровича, они должны что-то придумать, чтобы вытащить его из смертельной опасности. Например, они могут сказать, что он еще не вполне оправился от побоев. Он высадил Купоровича всего пятнадцать минут назад. Быть может, он еще успеет перехватить его по дороге и предупредить о воздушном налете.

На полном ходу он уткнул лодку в причал и выскочил на берег. Лучи прожекторов сразу же поймали его, но, узнав, часовой не стал стрелять, а Грегори, задыхаясь, на бегу крикнул ему:

— Солдат Сабинов! Солдат Сабинов! Я забыл сказать ему одну очень важную вещь. Очень! Верните его обратно. Пошлите кого-нибудь за ним!

Часовой покачал головой.

— Герр майор. Я не имею права оставлять пост.

— Тогда позовите вашего сержанта! Позовите офицера!

Часовой крикнул сержанту, и тот вышел из караульного помещения.

Грегори тоном, не допускающим возражений, потребовал, чтобы кто-нибудь сходил немедленно за его бывшим денщиком и вернул его.

— Сожалею, герр майор, — отвечал сержант, — но я не обладаю достаточной властью, чтобы посылать кого-то из моих людей по такому поводу, тем самым ослабляя охрану вверенного мне объекта.

Грегори на глазах мгновенно подобрался, стал как-то даже выше ростом и со всей властностью вышколенного германского кадрового офицера заорал не своим голосом:

— А ну позовите немедленно сюда вашего начальника! Иначе вы пожалеете!

Сержант дрогнул. Позвав из караульного помещения еще одного солдата, он обернулся, вынул из кармана ключ и отпер калитку. Прибежавшему на его зов солдату он приказал немедленно позвать господина лейтенанта.

Секунды ожидания тянулись как часы. Внезапно везде погас свет. Грегори мгновенно сообразил, что это может означать: такого еще не случалось за все семь недель его пребывания в Вольгасте, а произойти это могло лишь в том случае, если с постов раннего обнаружения поступил сигнал о готовящемся воздушном налете. В шифровке говорилось о «первой же удобной ночи».

Калитка отперта. Лейтенант, возможно, уже отправился на боковую. Пока проснется, пока оденется, подойдет — будет уже поздно. А Купорович идет, ни о чем не подозревая, к лагерю, который в течение ближайшего часа будет превращен в кровавое месиво. Эта мысль подстегнула Грегори.

Оттолкнув сержанта, он рванулся в проем калитки, она выходила на кривую улочку. Ожидая в любое мгновение выстрела в спину, Грегори понесся со всех ног по улочке, стараясь спрятаться среди теней, которые отбрасывал лунный свет. Часовой, застигнутый врасплох погасшим электричеством и совершенно уже непонятным поведением майора, растерялся, совершенно забыв, что он вооружен и должен действовать по уставу. Для сержанта все эти непредвиденные события тоже оказались неожиданными, но он все же крикнул вдогонку Грегори, чтобы тот остановился, правда потеряв несколько драгоценных секунд, пока расстегивал кобуру пистолета. И к тому времени, когда он занял огневую позицию и открыл стрельбу, Грегори уже успел завернуть за поворот и был вне пределов досягаемости.

Меньше чем через две минуты он оказался на широкой дороге, пересекавшей открытое пространство. Взревела сирена воздушной тревоги, захлебнулись трескотней батареи противовоздушной обороны, пучки трассирующих пуль прочертили небо вдоль и поперек, над головой стали рваться в клубах дыма зенитные снаряды.

Дорога пошла под уклон, а в низинке зачернели деревья. Мысль о том, что, услышав тревогу, Купорович должен сообразить, что к чему, и попытаться укрыться, так и не пришла в голову разгоряченному Грегори. Единственно, о чем он думал — это перехватить, во что бы то ни стало предупредить товарища об опасности.

Со стороны моря доносился и все больше разрастался глухой ровный гул приближающейся воздушной армады.

Тяжело дыша, но не сбавляя темпа, Грегори добежал до деревьев. Грудь разрывалась от боли, ноги были как налитые свинцом, силы постепенно уходили, но усилием воли он заставил себя бежать дальше, догнать, догнать! Когда он добежал до рощицы, упали первые бомбы.

Грегори теперь ясно различал впереди лагерь, ярко освещенный ослепительными вспышками. С десяток длинных бараков были объяты пламенем, зажигалки тысячным дождем обрушивались на землю. Взрывы бомб и грохот выстрелов слились в нескончаемую кутерьму оглушительного грохота и треска.

Грегори уже почти миновал рощицу и тут увидел человеческую фигуру, стоявшую неподвижно у края дороги, менее чем в сотне ярдов от него. Ошибки быть не могло: эта одинокая фигура спокойно наблюдающего за светопреставлением широкоплечего мужчины — Купорович. Грегори с облегчением вздохнул, остановился и изо всех сил крикнул:

— Стефан! Стефан! Бога ради, спрячься!

Купорович не обернулся, видимо не расслышав сквозь какофонию звуков предостережение Грегори. Тогда англичанин собрал последние силы и побежал к нему, крича на ходу:

— Стефан! Берегись, Стефан! В укрытие, Стефан!

В это мгновение все вокруг озарилось ослепительной вспышкой, потом другой, третьей, рощица содрогнулась от взрывов обрушившегося на нее бомбового удара. По обе стороны дороги раскачивались, взлетали на воздух и падали на землю вырванные с корнями деревья. Грегори с ужасом наблюдал, как, будто при замедленной киносъемке, торжественно взлетает одно из них, парит могучим стволом и кроной над дорогой и падает… прямо на него. И никуда не спрятаться от этого воздухоплавателя, настигающего свою жертву! Вот оно: удар, неимоверная тяжесть — и он лежит посреди дороги, придавленный к земле. Невыносимо резкая боль пронзает все его тело. Глаза готовы выскочить из орбит от страшного напряжения и тяжести, приковавшей его левую ногу к земле. Он пытается поднять руки, но они бессильно опускаются. На него наваливается бездонная черная тьма. Грохот взрывов и вой бомб — все отходит на задний план, звучит все глуше, глуше. Словно уши ему вдруг заткнули ватой.

Сквозь затуманенный болью мозг яркой молнией проносится мысль: сегодня 17 августа. Восьмой день восьмого месяца. Малаку предостерегал его, что любое такое число в сочетании с числом его дня рождения, 4, будет опасно для него, особенно тогда, когда это будет как-то связано с Купоровичем. Его предостерегали, но он проигнорировал предупреждение о грозящей ему смертельной опасности — и все потому, что Купорович опоздал на день, не смог вовремя вернуться из увольнительной. Но тогда бы он неминуемо погиб там, в лагере, а Грегори был бы в безопасности. Это Судьба. Еще Малаку сказал, что Грегори может погибнуть в час своего наивысшего триумфа.

Значит, так тому и быть! Он достиг того, к чему стремился: Пенемюнде уничтожается у него на глазах. Но сам он добрался до конца своего жизненного пути. Пусть так, но дело сделано. И, успокоенный этой мыслью, он потерял сознание.