Им помогали силы Тьмы

Глава 4 Странный допрос

Грегори и Купорович прекрасно понимали, что доктор стоит буквально в двух шагах у них за спиной, что их двое против одного, и если они бросятся на предателя, то одному-то уж точно удастся выбить у доктора револьвер и справиться с ним.

Поэтому будь они авантюристами, то так бы и поступили, пошли бы на риск. Но они были профессионалами и не первый день имели дело с огнестрельным оружием. Их богатый опыт свидетельствовал о том, что в руках решительного человека револьвер — значительная опасность: достаточно и какой-то доли секунды, чтобы нажать на спусковой крючок, и кто знает, чем это может закончиться для одного из них. К тому же тон, которым командовал Малаку, не оставлял ни малейших сомнений в том, что он намеревается привести свою угрозу в исполнение. И все же Грегори не покидала надежда на то, что им удастся выкарабкаться из ловушки, в которую они угодили. Разведчики подняли руки.

Быстрый взгляд, брошенный через плечо, подтвердил самые худшие подозрения англичанина: темное аскетическое лицо Малаку было решительным, опасный блеск в черных глазах недвусмысленно говорил о том, что он не потерпите их стороны никаких глупостей. И все-таки… все-таки отчаиваться еще было рано.

Хуррем не удастся отобрать у него миниатюрный автоматический пистолет, спрятанный под мышкой. Когда она начнет расстегивать китель, у нее будут заняты обе руки, он сумеет схватить ее и прикрыться женщиной как живым щитом. Надо будет сделать еще только один шаг в сторону, чтобы прикрыть ее телом и Купоровича. А уж тому не требуется объяснять, что следует делать — выхватить пистолет и застрелить этого подлого турка.

И в тот же миг его надежды обратились в прах. Резкий, хриплый голос у него за спиной сказал:

— И не пытайтесь шутить, когда Хуррем будет вас обыскивать. Малейшее движение со стороны одного из вас — и я стреляю во второго.

Охваченный холодной яростью, Грегори понял, что недооценил противника. Ведь еще до ленча у него были все основания подозревать, что их заманят в ловушку, так нет же, эта еврейка рассеяла его опасения, представившись турчанкой, и он дурак, поверил ей.

Теперь не оставалось и тени сомнения в том, что она — настоящая фрау фон Альтерн и план их захвата — план западни был подготовлен и разработан задолго до появления английских разведчиков.

В последнее время активность работ на Пенемюнде настолько возросла, что нацисты, должно быть, отдавали себе отчет в том, что этот факт не может остаться без внимания со стороны союзников. Следовательно, к ним обязательно прибудет для наведения справок и выяснения всех деталей секретный агент. И для того, чтобы этот агент не появился незамеченным, они приготовили ему прекрасный прием с убедительным на первый взгляд живцом. Муж Хуррем был нацистом, и она, скорее всего, разделяла его политические амбиции; иностранка, не вызывающая у властей подозрений в связях с разведывательными службами, она служила идеальной приманкой для людей, подобных Грегори. Единственное, что от нее требовалось, — это написать то, что они ей скажут, в донесении и переправить вместе с польским офицером в Швецию.

Когда все это мгновенно пронеслось у Грегори в голове, он испытал сильное искушение все же принять бой. Гестаповцы ожидают агента, оснащенного радиопередатчиком, рассчитывают заставить его пытками выдать шифр и все сведения, которыми он располагает. А в Лондоне получат дезинформацию, и, пока передачи от его имени будут идти в эфир, оттуда не пришлют другого агента. А смысл радиограмм будет сводиться к тому, что немецкие ученые столкнулись на Пенемюнде с непредвиденными осложнениями и работы по испытаниям смертоносных ракет затягиваются на неопределенный срок, в то время как на самом деле испытания будут форсировать и ускорят гибель миллионов ни в чем не повинных людей.

Хуррем тем временем отняла у него пистолет и провела руками по туловищу, проверяя, нет ли у него еще какого-нибудь оружия, затем перешла к Купоровичу, а Грегори чуть не застонал вслух, когда его осенила еще одна мысль.

Этот человек, который передал ее донесение в посольство в Стокгольме, польский офицер или кем он там был в действительности, он ведь погиб в автомобильной катастрофе, и погиб-то уж слишком своевременно. Что-то ему уж больно знаком этот почерк: скорее всего, к этой операции приложил руку шеф отдела группенфюрер Граубер.

Грегори никогда не был трусом, но попасться так нелепо — это выше его сил. Разумеется, силки не были расставлены в расчете на него персонально, но кто-кто, а Граубер вполне мог предположить, что такое задание поручат именно ему. Теперь же, узнав о том, что он — Грегори попался на крючок, будет безмерно рад.

Попасть в застенки гестапо уже само по себе было достаточно плохо, а оказаться в руках этого безжалостного садиста — верный конец, и конец мучительный. Он представил гориллоподобную фигуру группенфюрера, вдвойне зловещую от жеманных повадок гомосексуалиста, он даже представил, каким торжеством будет гореть единственный глаз Граубера — второй Грегори ему выбил рукояткой пистолета. Он знал, что Граубер тогда поклялся, что будет убивать его медленно, собираясь растянуть свою месть англичанину на недели и месяцы.

Хуррем разоружила теперь и Купоровича, и Малаку прервал невеселые размышления Грегори:

— Теперь вы можете опустить руки и повернуться.

Когда они, воспользовавшись этим любезным приглашением, повернулись, Малаку махнул своим большим автоматическим пистолетом в сторону двух стульев:

— Присаживайтесь, господа шпионы. Ваш допрос может затянуться на неопределенное время.

Развернув одной рукой стул и не выпуская их из сектора обстрела, он уселся и, посмотрев на Грегори, продолжил:

— Ну что ж, давайте начнем с вас. Назовите свое настоящее имя.

— Мне нечего вам сказать, — отчеканил Грегори.

Малаку пожал плечами.

— Не тратьте попусту мое и ваше время. У меня есть способы заставить вас разговориться. Или, по крайней мере, ответить на все интересующие меня вопросы. Ну, скажем, вот на такой: вы когда-нибудь находились под гипнозом?

Грегори насторожился и отрицательно покачал головой.

— Плохо. Это означает, что с вами придется повозиться. Я, как вы понимаете, могу позвать слугу, он вместе с Хуррем вас свяжет и заставит держать глаза открытыми. Так я в принципе и поступлю, если вы окажете малейшее сопротивление моим намерениям. Но мне вовсе не светит провозиться с вами добрую половину ночи только затем, чтобы подчинить волю вашего разума моей воле. Нет, я предпочитаю более спокойный и эффективный вариант: вы должны не мешать Хуррем стать вашим оракулом, передающим ваши мысли и самые потаенные стремления.

Совершенно сбитый с толку, Грегори недоуменно воззрился на Хуррем, которая приблизилась, встала у него за спиной и положила обе ладони ему на лоб. Он где-то читал, что гипноз считают вполне научным методом и используют в медицине для облегчения боли пациента во время сложных и болезненных хирургических операций, но не представлял себе, чтобы Малаку, загипнотизировав третьего участника гипнотического сеанса, способен был вытянуть из него что-то против его воли, а именно это доктор, казалось, и собирался осуществить на практике. Быстро оценив в уме все «за» и «против», прикинув, что в какой-то момент, когда загадочный доктор потеряет на мгновение бдительность, этим можно будет воспользоваться, Грегори дал согласие на таинственную процедуру.

Малаку переложил тяжелый пистолет из правой руки в левую, направив дуло на англичанина, а сам сосредоточил взгляд поверх головы Грегори на лице Хуррем, затем правой рукой произвел какие-то одному ему ведомые пассы, вводя ее в транс. Спустя минуту-другую она сонным голосом произнесла:

— Вы можете продолжать, мастер. Я слилась сознанием с ним.

Переведя сосредоточенный взгляд на Грегори, доктор задал свой первый вопрос:

— Назовите свое настоящее имя.

Грегори намертво сжал губы, но в мозгу автоматически всплыла картинка с его собственноручной подписью на чеке. В ушах прозвучал негромкий и низкий по тембру голос Хуррем:

— Не очень разборчиво. Кажется, Джеффри. Нет, нет, Грегори. А фамилия… нет, как странно. Его фамилия такая же точно, как у древнеримского историка — Саллюст.

Совершенно обескураженный, Грегори рывком высвободил голову из-под ее ладоней, но в тот же миг Малаку поднял пистолет, направив его прямо в лоб Грегори, и отрывисто скомандовал:

— Не шевелиться! Помните! Я могу силой заставить вас рассказать мне то же самое.

С вздохом отчаяния англичанин откинулся на спинку стула: какой смысл сопротивляться, если в связанном состоянии он все равно не может помешать Хуррем держать ладони у него на лбу. Не разумнее ли будет сопротивляться по-другому — ни о чем не думать и не реагировать на вопросы этого странного доктора.

Пальцы Хуррем снова надавили на лоб, Малаку выждал несколько мгновений и задал следующий вопрос:

— Где вы находились вечером три дня назад?

Помимо воли в мозгу Грегори всплыло изображение.

Он старался изо всех сил сосредоточиться на другом — на кирпичной стене, мысленно разглядывал ее кладку, пучки травы наверху, наплывы раствора, трещины на кирпичах, — но все было тщетно: сознание его вспышками возвращалось к первоначальному изображению. Хуррем заговорила бесстрастным и монотонным голосом:

— Он сопротивляется, но ничего не может с собой поделать. Это был теплый летний вечер, поэтому он сидел в саду с какой-то белокурой женщиной… она красивая, чем-то напоминает внешне Марлен Дитрих. Она, должно быть, знает, что он должен уехать, она храбро ему улыбается, смеется его шуткам, но глаза у нее покраснели от слез. С ними сидит еще одна пара: это Сабинов и миниатюрная темноволосая женщина. Она тоже миловидная, значительно моложе своего спутника. Она одета как сестра милосердия.

— Матерь Божья, защити нас от лукавого! — завопил по-французски Купорович. — Это все дьявольские козни, без нечистого тут точно не обошлось — я знаю!

Толстые губы Малаку сложились в неприятную ухмылку, и он сказал на плохом, хотя и беглом французском:

— Вместо того чтобы призывать Пресвятую Деву, вы бы, милейший, лучше упоминали в более уважительных выражениях Властелина сего мира.

Переключив внимание обратно на Грегори, он сказал уже по-немецки:

— Итак, господин Саллюст, расскажите же мне о том доме, где вы провели тот вечер и ночь.

Все еще не в силах поверить в существование таких могущественных психических возможностей человека, Грегори изумленно уставился на доктора: Хуррем очень точно описала тот вечер, когда они приехали с Купоровичем на побывку перед отлетом на задание и действительно сидели с Эрикой и Мадлен в саду древнего фамильного особняка сэра Пеллинора, в его поместье Гуэйн Мидз, на самой границе Уэльса. В тот вечер было тепло, и после обеда они все вместе перешли в сад. То, что Хуррем так легко и просто удалось проникнуть в его подсознание, потрясло его, повергнув в смятение; различные мысли, и образы беспорядочно проносились в его голове, предоставляя Хуррем долгожданную возможность полнее отвечать на вопросы, которые задавал ей отец.

Хуррем заговорила снова:

— Это господский дом, старинный особняк, значительно больший, чем Сассен, в нем много комнат. Я вижу просторную спальню. В ней стоит большая кровать с высоким балдахином. Он делит эту постель с той белокурой женщиной. Я вижу ее уже в другой комнате, значительно уступающей первой по размерам. В ней много папок с документами, а женщина печатает на машинке. В более современной постройке, крыле особняка, расположены большие гостиные. Теперь в них стоят рядами койки, на которых лежат молодые мужчины. Между рядами ходят женщины в форме сестер милосердия. Видимо, это крыло превращено в госпиталь. Сейчас я вижу уже другую часть сада. Здесь располагаются на скамейках, которые стоят по краям большой лужайки, выздоравливающие в военной форме, у некоторых из них костыли. Все они — офицеры британских ВВС, и ни одного охранника в немецкой форме не видно. Следовательно, этот госпиталь находится где-то в Англии.

Малаку встрепенулся и удивленно поднял черные брови.

— Хуррем, ты в этом уверена?

Грегори, безуспешно пытаясь бороться с самим собой, был вынужден снова возвратиться в мыслях к предыдущей сцене, и Хуррем через мгновение сказала:

— Да, именно так. Они не могут быть военнопленными. Один из них чистит охотничье ружье.

— Черт побери, — вскричал доктор, живо вскочил на ноги и положил пистолет на письменный стол. Потом, сделав в воздухе несколько быстрых пассов перед лицом Хуррем, вывел ее из гипнотического транса, а затем обратился к Грегори:

— Мистер Саллюст, я должен принести вам свои глубочайшие извинения. Ваш истинно германский пруссаческий акцент и манеры истинного немецкого офицера настолько безукоризненны, что моя дочь была искренне уверена в том, что вы — немец, и немец до мозга костей. Я, знаете ли, тоже, бывает, ошибаюсь в подобных вещах и принимал вас за германского офицера, пока мне не пришлось проверить свои подозрения не совсем обычным методом, и я понял, что заблуждался. Понимаете, просто невероятно, чтобы союзники доверили столь ответственную миссию немцу, и мы пришли к выводу, что наше донесение перехватило гестапо и подослало вас к нам. Спасибо Всевышнему, ни вы, ни мистер Сабинов не пытались оказать сопротивления, когда я держал вас на прицеле, потому что я бы стрелял без малейших колебаний, не раздумывая о последствиях. К сожалению, я заставил вас провести не слишком приятные минуты под дулом пистолета. Умоляю, примите мои самые сердечные и искренние извинения за столь суровое испытание.

Испытание — это, пожалуй, было слишком мягко сказано, чтобы правильно охарактеризовать те ощущения, которые Грегори и Купоровичу пришлось испытать, когда Хуррем их обезоруживала. Даже и после извинения доктора оба разведчика чувствовали себя не совсем уютно, с подозрением поглядывали на доктора и ожидали с его стороны новых выпадов.

— Ваша ошибка, господин доктор, вполне извинительна, — великодушно простил Грегори гипнотизера. — Когда жизнь вынуждает меня играть роль германского офицера, я, признаться, настолько вживаюсь в образ, что даже думаю по-немецки. Да и опыт у меня для подобного лицедейства накопился достаточно солидный. Еще слава Богу, что вы обладаете столь редкими и удивительными способностями узнавать истину безболезненно. Мне часто приходилось слышать о передаче мыслей на расстояние, но я никогда не предполагал, что самому доведется участвовать в демонстрации этого удивительного дара, которым наградила вас природа.

Малаку покачал головой.

— Это не природный дар. Любой человек может развить в себе такие способности. Самое главное — это подготовить такого талантливого медиума, как Хуррем. Ведь читать чужие мысли как свои собственные — талант и, кроме того, для этого потребовалось много лет тренировки и безграничное терпение. Передача мыслей напрямую от гипнотизера к реципиенту и обратно — значительно более легкая процедура. Я ведь посредством телепатии сообщил сегодня Хуррем, что готов принять вас, точно так же я общаюсь со своим слугой. Помолчите-ка минутку, и вы увидите, как это делается.

Разведчики с любопытством наблюдали за гипнотизером, который на несколько мгновений прикрыл веки и посидел неподвижно, сосредоточившись. Вскоре он очнулся и продолжил свой рассказ:

— Знаете, вам необычайно повезло: у меня в погребе имеется богатый выбор хороших и тонких вин. Чтобы закрепить дружбу, мы откроем бутылку чудного рейнвейна урожая 1920 года. Я только что на ваших глазах мысленно приказал слуге спуститься в погреб и принести ее.

Выждав секунду, Грегори поинтересовался:

— Правильно ли я вас понял, что вы сможете облегчить нам выполнение нашего задания при помощи ваших талантов в оккультных материях?

Малаку кивнул:

— Да. И без моей помощи вы почти наверняка не осилите этой задачи, и ваша миссия будет обречена на провал. Меры безопасности, предпринятые немцами, чтобы сохранить в секрете то, что происходит на Пенемюнде, беспрецедентны по своей продуманности и исполнению. Узнав по случаю от Германа Гауффа об испытаниях там ракет, Хуррем безрезультатно пыталась навести справки у многих своих знакомых в Гриммене, Грейфсвальде и Вольгасте — все ее попытки ни к чему не приводили: либо эти люди ничего не знали, кроме общеизвестного факта, что на Пенемюнде нагнали много народа, особенно в последние месяцы, либо отмалчивались, не желая рисковать.

— Итак, кроме господина Гауффа, вы не в состоянии дать нам ни одной ниточки к раскрытию тайны Пенемюнде?

— Ни единой. И помните, что с ним вам следует держаться настороже. Он очень хитер и опасен. Боюсь, что единственная возможность что-либо узнать об интересующих вас ракетах — это лично кому-то из вас проникнуть на испытательный полигон.

— Именно так я и думал, — согласился Грегори. — Но Сассен находится далеко от Пенемюнде: добрых тридцать миль, если не больше. Я, признаться, рассчитывал на то, что фрау фон Альтерн подыщет нам какое-нибудь укромное местечко неподалеку от Острова Узедом. Пожив там несколько дней, мы смогли бы разведать, какими путями можно проникнуть на остров.

Дверь в комнату отворилась, и вошел горбун с подносом в руках, на котором стояла запыленная бутылка рейнвейна и бокалы. Теперь Грегори удалось его разглядеть. Горбун был совершенно лыс, лицо его украшали большие и выразительные темно-карие глаза и длинные висячие черные усы. Когда он поставил поднос с напитками на тумбочку, хозяин обратился к нему на незнакомом языке, который Грегори принял за турецкий. Горбун отвечал доктору на том же наречии, потом повернулся и ушел.

Разливая вино по бокалам, доктор продолжал извиняться:

— Очень сожалею, но вынужден сразу признаться еще в одной вещи. Как только Тарик впустил вас сюда, он по моему приказу отправился в ваши апартаменты и тщательно обыскал ваши вещи, ничего, впрочем, подозрительного и компрометирующего вас не обнаружив, за исключением рации, которую он и изъял. Надеюсь, вы не будете возражать, если я на всякий случай сохраню ее здесь, в тайнике.

— Вы хотите сказать, доктор, что в вашем доме могут найтись любопытствующие, которые могут проявить интерес к нашим личным вещам, не так ли?

— Вовсе нет, никто здесь за вами шпионить не будет. Дело заключается совсем в другом: если вы выйдете на связь с Лондоном, чтобы сообщить о своем благополучном прибытии на место и о том, что завязали в Сассене контакты, — боюсь, вы, сами того не сознавая, подвергнете всех нас страшной опасности. Немцы располагают здесь густой сетью пеленгующих станций. Обнаружив в эфире незнакомую радиостанцию с неизвестным шифром, они мгновенно запеленгуют вас и без промедления прочешут всю округу. Человек вы здесь новый и сразу же попадете под подозрение, а если вдруг окажется, что у вас что-то не в порядке с документами, то неизбежно пострадаем и все мы.

Грегори прекрасно понимал чувства, которыми руководствовался старый доктор, не рискующий подвергать смертельной опасности обитателей Сассена, поэтому, принимая из рук Малаку бокал с вином, он кивнул в знак согласия.

Сделав глоток вина, Купорович, как завзятый дегустатор, щелкнул языком, облизнул губы и воскликнул:

— Господин доктор, это просто замечательное, удивительное вино! Вы нас встречаете по первому разряду.

Грегори, поднеся бокал к свету, подивился золотистому оттенку вина и в свою очередь провозгласил:

— Чудный, божественный нектар! В последний раз я пил нечто подобное довольно давно, на обеде у Германа Геринга.

Малаку удивленно поднял брови.

— Это, должно быть, было очень интересное приключение. Обязательно расскажите мне о нем при случае. Что же до погреба Геринга, то он известен на весь мир, так что благодарю вас за комплимент.

Они выпили за успех их почти безнадежного предприятия.

После небольшой паузы Грегори вернулся к беспокоившему его вопросу:

— Скажите, доктор, раз вы не в состоянии предложить нам безопасную крышу где-нибудь поближе к Пенемюнде, то каким образом вы собираетесь, оказать нам содействие?

— Я буду искать покровительства для вас у звезд на небе, — с готовностью ответил Малаку, видимо ожидавший этого вопроса. — У каждого из нас есть дни счастливые и несчастливые. Очень многие люди иронически относятся к астрологии, презрительно фыркают, обнаружив в газете гороскоп на предстоящий день, считая, что все эти предсказания рассчитаны только на легковерных невежд. И всегда при этом оказываются неправы. Астрология — одна из древнейших наук человечества, служащая верой и правдой тем, кто путем долгих поисков и трудов научился пользоваться ею себе во благо. Само собой разумеется, что предсказать наиболее благоприятный день для бракосочетания или дату совершения преступления, с тем чтобы безнаказанно уйти от погони, — все это предполагает самые скрупулезные математические выкладки и сопряжено с конкретной индивидуальностью человека, который собирается предпринять тот или иной поступок. Как раз именно это я и предлагаю вам в качестве помощи.

Грегори слушал и ушам своим не верил. Как и большинство современных людей, он довольно скептически относился к древнему поверью о том, что звезды оказывают влияние на человеческие судьбы. Сеанс гипноза еще как-то можно было обосновать научно, а всевозможные предсказания будущего у него всегда ассоциировались с шарлатанами, которые вытягивают из легковерных немалые деньги, с умным видом вглядываясь в хрустальные шары или раскладывая карты и трактуя их и так и эдак — ну, и прочие их сомнительного свойства уловки. Хотя… нет, не стоит обижать хозяина и выказывать категорическое недоверие в ответ на его гостеприимство и искреннее, судя по всему, желание помочь тем, что в его — как он считает — силах.

— Иными словами, — спросил Грегори, — вы предлагаете составить наши гороскопы, не правда ли? Если это так, мы будем искренне вам признательны за любезность.

— Хорошо, тогда приступим сейчас же.

Доктор открыл ящик письменного стола и вынул оттуда несколько листов бумаги, взял ручку и стал задавать Грегори один вопрос за другим: дата его рождения, возраст, точное написание его имени и фамилии и прочие анкетные данные. Все это он записывал мелким каллиграфическим почерком на бумагу. Затем процедура была повторена в том же порядке и с Купоровичем, который заупрямился сообщить свое настоящее имя, однако после настойчивых просьб астролога, к которому присоединился и Грегори, он с явной неохотой последовал примеру англичанина. Покончив с этим, Малаку обратился к гостям.

— Поймите меня правильно: вы не должны ожидать, что я составлю ваши гороскопы за одну ночь. Приходится рассчитывать положение всех планет, находившихся в момент вашего рождения над линией горизонта, при том, что характеристики и свойства этих небесных тел зачастую вступают друг с другом в противоречивые отношения и даже конфликты. Поэтому потребуется определенное время на осмысление карты звездного неба, чтобы в результате сложных математических манипуляций прийти к окончательному выводу о том, какие из этих планет при восхождении к наивысшей своей точке будут оказывать влияние на ваши судьбы. Но, уверяю вас, вы не будете разочарованы результатами.

— Возможен ли вариант, что ваша работа затянется более чем на несколько дней? — осведомился Грегори.

— Нет, что вы, это маловероятно. А тем временем у вас будет возможность поближе познакомиться с господином Гауффом, с Вилли фон Альтерном и некоторыми жителями деревни — все они, я уверен, могут вам пригодиться в дальнейшем. Кстати, насколько я понимаю, документы, которыми вас снабдили, могут выдержать рутинную проверку, не так ли?

Грегори кивнул.

— Да, рутинную вполне могут. По этим документам я недавно вернулся в Германию после длительного пребывания в Норвегии, где нес гарнизонную службу. Они гарантируют мне бессрочный отпуск по болезни.

— Как это так? Отпуск обычно длится две недели — таков порядок.

— Порядок порядком, но вот у меня, например, слабое сердце. Так указано в документах.

— Ну что ж, будьте нашим гостем, отдыхайте, поправляйтесь. И если не совершите какого-то неосторожного шага, то, уверяю вас, никому не придет в голову сомневаться в вас и в достоверности ваших бумаг. Но все же вдруг встанет вопрос о медицинском освидетельствовании состояния вашего здоровья? Положение на фронтах, знаете ли…

— Нет, нет, я — стреляный воробей, — засмеялся Грегори. — Меня так просто не поймаешь. В первую мировую войну сколько солдат избежало отправки на Восточный, а потом и на Западный фронт очень простым способом. Надо лишь пожевать бездымный порох перед самой медицинской комиссией — и готово: у вас обнаружат врожденный порок сердца. Сердчишко начинает трепыхаться как птичка в клетке. Я, как и подобает бывалому солдату, прихватил с собой несколько шнурков бездымного пороха на всякий случай.

Снова наполнив бокалы, Малаку продолжал:

— Ну достаточно о делах. Как вам, должно быть, известно, сводки о положении на фронтах доктора Геббельса не отличаются особой точностью. Не скрою, что, совершая некие тайные обряды, я как ученый-оккультист могу себе позволить узнать действительное положение вещей, а нередко и увидеть урывками будущее. Таким образом, я, случается, бываю в курсе того, что на самом деле происходит. Но для того, чтобы получать эту информацию регулярно, необходимо тратить на работу со сверхъестественными материями значительно больше времени, чем я могу себе позволить. Поэтому не сочтите за труд посвятить нас в последние новости с театров боевых действий, пожалуйста.

Грегори, как истинный джентльмен, не заставил себя долго упрашивать и на протяжении следующего часа с небольшим целиком завладел вниманием присутствующих — Хуррем слушала его молча, а доктор то и дело задавал вопросы. Уже была полночь, когда Грегори закончил свое повествование, и они разошлись по своим комнатам.

День для Грегори выдался не из легких, но благодаря своей счастливой способности быстро восстанавливать душевные и физические силы он уже успел оправиться от перенапряжения нервной системы и теперь мог немного поразмышлять.

Не зная ровным счетом ничего об оккультных науках и даже не посетив ни одного спиритического сеанса хотя бы из любопытства, он теперь с трудом мог заставить себя поверить в то, что на самом деле подвергся короткому и очень эффективному воздействию гипнотизера, что это все ему не приснилось в причудливом кошмаре. Утешительным было то, что теперь ему не приходится ожидать предательского удара в спину со стороны Хуррем или ее отца. И через несколько минут, проведенных на жидком волосяном матраце за подведением итогов минувшего дня, он со спокойной совестью заснул.

Проспал он около двух часов, когда неожиданно проснулся. Шестое чувство, нередко предупреждавшее его об опасности, подсказало ему, что в комнате кто-то есть. Инстинктивно скользнув рукой под подушку, он схватил пистолет и приготовился к сопротивлению, но тихий шепот, донесшийся из ночной темноты, успокоил его.

— Это я, Стефан.

Смутная фигура подошла к постели, и, когда Грегори сел, Купорович примостился на краю кровати, взявшись за медный набалдашник спинки.

— Что случилось? — встревоженно спросил Грегори. — Нам грозит опасность?

— Нет, прямо сейчас не грозит, — успокоил его Купорович. — Но мне обязательно надо переговорить с тобой. Ты только не кричи — могут услышать.

Слегка обескураженный, Грегори попытался свести все в шутку:

— Великолепно. А до завтра ты потерпеть не мог?

— Друг мой, я очень, очень встревожен. Мы с тобой должны покинуть этот дом как можно скорее. До рассвета осталось в нашем распоряжении еще несколько часов, чтобы выбраться отсюда и залечь где-нибудь и переждать страшную годину.

— Да ведь ты же сам только что сказал, что нам не грозит в данный момент никакая опасность! Так замечательно устроились, с какой стати нам отсюда бежать, да еще и в ночь?

— Я имел в виду, что нам не грозит опасность немедленного предательства или ареста. Но, если мы останемся в этом проклятом Богом и людьми месте, мы подвергнем страшной опасности наши бессмертные души. Этот доктор, он никакой не доктор, он — колдун, черный маг, он в сговоре с самим Сатаной. Я знаю, что говорю. Тут никаких сомнений не может быть.

— Ой, не надо, не смеши! — запротестовал Грегори. — У Дьявола сейчас период безработицы в наш век электричества и телефонной связи. Он не в силах противостоять конкуренции со стороны современной науки. Ну кто теперь, скажи на милость, поверит в бабушкины сказки об этом джентльмене в красных штанах, да еще с рогами и хвостом?

— Глупости ты говоришь, друг мой. Дьявол — неотъемлемая часть самого Мироздания. Предполагать, что его отменили за ненадобностью только оттого, что человек изобрел всякие там штучки-дрючки, облегчающие жизнь приспособления, — это, брат, пошлая глупость, и ничего больше. Абсурд. Просто все сейчас стали такими бодренькими материалистами, потому что их головы забиты добычей хлеба насущного и люди стали невежественны относительно могущественных сил света и тьмы. Но это их тупое невежество — их беда. Дьявол, если хочешь, ушел в подполье, его самого не видно, но он тем не менее существует и делает свое дело руками чернокнижников, фанатиков, руками своих верных слуг.

— Н-да, пожалуй, есть что-то такое в том, что ты говоришь, — в задумчивости согласился Грегори, — и что самое интересное, ты, кажется, неплохо осведомлен обо всех этих делах. Ты что, сам этим делом когда-то грешил, а? Давай, давай, признавайся.

— Конечно, признаюсь. В дни моей юности в России это было модно. Но я сумел вовремя разобраться что к чему и очень скоро понял, что играю с огнем. Ну и бросил это увлечение молодости. Но моих познаний в этом деле достаточно, поэтому я быстренько раскусил «доктора» и, поверь, точно знаю — он находится в услужении у Нечистого.

— Это ты, брат, сильно загнул. Я признаю, что он сумел вытянуть мои собственные воспоминания. Это было и вправду удивительно. Но никаких доказательств того, что он занимается Черной Магией, у нас с тобой нет. Его трюк основан на научно признанном гипнозе — и все.

— Сомневаюсь, чтобы такое было под силу обычному гипнотизеру. Ну ладно, оставим этот вопрос. Но разве ты не слыхал, как он сказал, что бесполезно, мол, призывать на помощь Пресвятую Деву и лучше с уважением относиться к Властелину сего мира? Надеюсь, ты не забыл, что когда Господь откомандировал Михаила со всей свитой ангелочков изгнать восставшего Люцифера и низвергнуть его с небес, то тот же Господь в милости своей отписал Лукавому Землю для княжения на ней и владения всем сущим?

— Ну да, конечно, но…

Купорович наклонился к нему и совершенно серьезно зашептал:

— Поверь, мы угодили в значительно худшую западню, чем если бы за нами охотилось гестапо. Зло никогда не порождает Добро, а этот человек обладает могуществом, которое может быть куплено только при заключении пакта с самим Сатаной. И его могущество будет отнято у него, если он не оправдает надежд его Повелителя, если не исполнит условий подписанного кровью договора, где сказано, что он обязан творить только Зло, обязан совращать других людей с пути истинного. Если мы останемся в этом доме, то ничего хорошего нам с тобой ждать не приходится. Поступить так — значит рисковать участью, которой я бы не пожелал злейшему врагу.

Грегори задумался, а затем сказал:

— Стефан, я тебя знаю как очень храброго и мужественного человека и ни секунды не сомневаюсь в том, что ты, по всей видимости, знаешь, о чем говоришь. Но даже если ты и прав в том, что Малаку в действительности сатанист, я не могу поверить в то, что в его силах как-то навредить нам. Я имею в виду, что он не может совратить нас и погубить навек наши души. По крайней мере, пока мы сохраняем твердые убеждения относительно того, что такое хорошо и что такое плохо. И не думаю, что ему удастся разубедить нас. Что же до остального, то будь он плох или хорош, но он на нашей стороне против нацистов и может оказать важные и неоценимые услуги в нашей борьбе. Мы с тобой оказались припертыми к стенке и не можем себе позволить отказываться от любой помощи — с чьей бы стороны она ни исходила, поэтому…

— Я бы, может статься, прислушался к твоим аргументам. Но только если бы мы могли ему доверять, — перебил его Купорович. — А мы ему доверять не можем. Надеюсь, излишне тебе растолковывать, насколько опасно в нашей профессии сотрудничество с человеком, который нагло обманывает тебя?

— Что ты имеешь в виду? Объясни, будь добр.

— Да хотя бы начать с того, что никакой он не турок. Когда он узнал о нас правду — и кто мы, и что мы собираемся здесь делать, — да порядочный человек обязан был бы раскрыть нам свою тайну. Но он этого не сделал. Когда я служил еще в царской армии кавалерийским офицером, тогда наш полк два года был расквартирован в Грузии, на границе с Турцией. Я даже пару раз провел свой отпуск в Константинополе, как тогда назывался этот город. По-настоящему говорить по-турецки я так, конечно, и не научился, но нахватался — будь покоен — достаточно, чтобы сообразить, что со слугой он сегодня говорил никак не по-турецки. Может, он и жил когда-то в Турции, но он вовсе не турок. С горбуном своим он говорил на идише.

— Значит, ты считаешь, что он еврей, я правильно тебя понял?

— Я в этом абсолютно уверен. Когда я первый раз увидел его дочь, я уже тогда почуял, чем тут дело пахнет. Да любой русский, как только увидит ее рыжую шевелюру и нос, сразу тебе скажет, не задумываясь: польская еврейка. Но я, как человек порядочный, воздержался от комментариев и даже чуток засомневался, но когда он заговорил со своим слугой — мои сомнения полностью рассеялись. Тут-то все и стало на свои места. Да я последний свой грош поставлю, что он просто переиначил свое имя на турецкий лад: прибавил турецкое окончание и — готово: новоиспеченный Ибрагим Малаку. А был-то кто? А был Абрам Малахия. И почему? Да потому что неслыханное это дело, чтобы при нынешнем режиме в Германии евреи разгуливали на свободе. Нет, вполне возможно, что боши верят в то, что они турки. А если кто-то догадается, кто они на самом деле, то, поверь мне, единственный для них шанс оказаться не в газовой камере — это согласиться стать для нацистских подонков секретными осведомителями. И то, что они не раскрыли нам свои карты, свидетельствует о том, что так оно и есть, а мы с тобой, два олуха Царя Небесного, угодили в расставленную для нас мышеловку. Но, надо признать, играют они чисто. А когда они вызнают через нас все, что нужно, они передадут нас из рук в руки прямиком в гестапо.