Им помогали силы Тьмы

Глава 26 Как гром средь ясного неба

Какое-то мгновение ни один из них не шелохнулся. На лице Граубера застыло крайнее изумление, а на лице Грегори — озабоченность. Ведь именно из-за такой встречи со старым заклятым врагом он отказывался от предложения Геринга откомандировать его в штаб-квартиру фюрера.

И в последние дни, занятый драмой, разыгрываемой в бункере и на фронтах, он совсем забыл о Граубере.

Теперь он мысленно клял себя за халатность, что не сообразил, когда в этом всеобщем хаосе рушатся все структуры, разведслужбы Геринга тоже могли пострадать и давать сбои. А такой человек, как Граубер, ни за что не останется умирать в пораженной армии и несомненно поспешит поближе к кормушке власти, где жизни его ничего не будет угрожать — хотя бы какое-то время.

Если бы Грегори не был захвачен врасплох и поприветствуй он Граубера как ни в чем ни бывало, тогда, возможно, обергруппенфюрер не поверил бы собственным глазам, точнее, глазу. Но у Грегори отвисла нижняя челюсть, а в глазах при виде этого гориллоподобного эсэсовца мелькнула тревога. И в тот же миг Грегори понял, что Граубер его узнал. С кошачьей проворностью, которую трудно было ожидать от человека его комплекции, он отпрыгнул назад, и рука его зацарапала ногтями по кобуре в поисках пистолета.

Но кобура была пуста. Граубер забыл, что сдал пистолет при входе, как полагалось это сделать всем. А Грегори об этом не забыл, поэтому его реакция была совершенно другой.

Подняв удивленно брови, он перевел взгляд на фон Белова и спокойно произнес:

— Извините, полковник, я не уловил имени обергруппенфюрера.

Граубер разразился серией визгливых выкриков:

— Как же, он не знает! Он не знает моего имени, но я зато знаю, как его зовут! Грегори Саллюст! Британский супершпион!

Фон Белов внимательно оглядел обоих, улыбнулся и произнес:

— Дорогой мой обергруппенфюрер, то, что вы говорите — полный абсурд. Я…

— Это не абсурд, это факт, — отрезал Граубер.

Грегори выдавил из себя улыбку, покачал отрицательно головой и сказал:

— Вот уж никогда не предполагал, что могу походить на такой знаменитый в ваших кругах персонаж. Однако моя фамилия, как вы слышали, Протце, я служу в штабе рейхсмаршала.

— Ага, вы, значит, и его провели, — прорычал Граубер. — Сколько же порядочных немцев вы обвели вокруг пальца своим безупречным немецким! Но я-то знаю, кто вы такой на самом деле, и наконец-то вы в моих руках. На этот раз я вас не упущу.

— Послушайте, — увещевал его фон Белов. — Вы наверняка заблуждаетесь. Господин Протце служит у нас с начала марта. Не может он быть британским шпионом. Все мы отлично…

— Идиот, — взвизгнул женским фальцетом Граубер. — Я вам говорю, что знаю его! Я его знаю с самого начала войны. Сколько раз он попадался на моем пути и каждый раз ухитрялся ускользнуть как сквозь пальцы. Но уж не на этот раз. Не на этот!

Грегори, разыграв оскорбленное достоинство, возмутился:

— Вы несете полную чушь! Переутомились, наверно, или еще что-нибудь — не знаю. Но я никогда с вами прежде не встречался. И я такой же немец, как и вы. Рейхсмаршал может поручиться за меня.

— Клянусь, он не сможет! По крайней мере, в первоначальные периоды войны не сможет. Он не мог вас знать в качестве офицера «Люфтваффе» с 1939 по 1942 год.

Граубер, судя по занимаемому им чину, соответствовал по званию полному генералу, но, как и все строевые офицеры, фон Белов презирал людей Гиммлера и принял сторону Грегори как офицера своего рода войск и поэтому дал эсэсовцу резкую отповедь:

— Ваши обвинения в адрес майора Протце голословны. В то время как он показал себя верным слугой фюрера и заслужил его самые горячие похвалы. Если вы будете настаивать на подобном обвинении и оно окажется ложным, то вам предстоит…

Лунообразное лоснящееся лицо Граубера побелело от негодования.

— Как вы смеете угрожать, да еще при исполнении мной служебных обязанностей! Я настаиваю на том, чтобы этого человека немедленно арестовали и отвезли на Альбрехтштрассе. Там у нас много всяких штучек, чтобы он признался, кто он такой на самом деле.

У фон Белова заиграли желваки.

— Под пытками, милейший, у вас кто угодно и в чем угодно признается. Подвергать же пыткам офицера только за то, что он напомнил вам знакомого английского шпиона, просто немыслимо. Вас никто не останавливает за руку, когда вы тренируетесь на евреях и инородцах, отрабатывая свои изощренные способы. Но здесь ставка фюрера, и лояльность каждого человека стоит выше всяких подозрений.

— К этому конкретному человеку данное правило не имеет никакого отношения. Я приказываю, чтобы вы позвали охрану. Нравится вам это или не нравится, но я его забираю с собой.

— Охрана не будет выполнять ваши приказы, — она подчиняется непосредственно руководителю партийной канцелярии господину Борману.

— Тогда я требую немедленной встречи с ним.

Фон Белов махнул рукой в сторону аппартаментов фюрера.

— Он на совещании у фюрера, сейчас его беспокоить нельзя. Тем более что это «сейчас» может растянуться на несколько часов.

— Черт побери, — разразился ругательством Граубер, раздосадованный вынужденной отсрочкой. — Тогда я арестую его. Там, наверху достаточно эсэсовцев, которые будут выполнять мои приказы, они обязательно доставят этого мерзавца на Альбрехтштрассе.

С этими словами он схватил Грегори за рукав мундира.

Грегори прекрасно понимал, что вне бетонных стен бункера его дело безнадежно проиграно. Даже если фон Белову удастся получить у Бормана приказ об освобождении, к этому времени Граубер сделает из него жалкий кусок кровавого месива. Вырвавшись из цепкой хватки Граубера, Грегори замахнулся, но Граубер, опередив, кинулся на него как бык, с грохотом опрокидывая по дороге стул. Противники сцепились, упали на пол и катались по нему в отчаянной схватке, выкрикивая ругательства и проклятия.

Грегори держал Граубера за горло, но находился под ним, придавленный весом ширококостного эсэсовца, который большими пальцами старался проткнуть англичанину глаза. Боль была невыносимая. Грегори закричал, мотнул головой в сторону, избавляясь от страшной пытки, и вцепился зубами в руку Граубера. Тот закричал от боли.

Дверь распахнулась, на пороге появился Борман и раздраженно крикнул:

— Что здесь, черт возьми, происходит?

Беспомощно разведя руками, фон Белов попытался перекричать шум суматохи:

— Обергруппенфюрер Граубер заявляет, что майор Протце — британский шпион.

— А ну, стоп драться! — рявкнул Борман. — Эй вы, двое, остановитесь!

Подойдя к ним, он для вящей убедительности двинул ногой по извивающемуся на полу клубку тел, попав Грегори по больному бедру. У того сработал условный рефлекс, и он расцепил зубы. Противники откатились друг от друга и, тяжело переводя дыхание, не очень твердо встали на ноги.

Из-за спины Бормана вынырнул Гитлер и тусклыми глазами взирал на беспорядок в своем хозяйстве, а Борман потребовал от обергруппенфюрера Граубера немедленных объяснений.

— Я знаю этого человека, — пронзительным голосом загундел Граубер. — Уже много лет знаю. Его зовут Саллюст, и это один из самых опасных агентов британской разведки.

— Когда вы в последний раз с ним встречались? — спросил Борман.

— Летом сорок второго года, — без запинки отчеканил эсэсовец.

— Но это же, черт возьми, почти три года назад. Какой бы замечательной памятью на лица вы ни обладали, пожалуй, слишком большой срок, чтобы поручиться за то, что вы не обознались. Кто-нибудь еще может подтвердить, что этот человек — английский шпион?

Граубер засомневался, слизывая кровь с укушенной руки, и печально покачал головой:

— Нет. Нет, никто. Но уверяю вас, что я не ошибся. Он тогда еще выдавал себя за французского коллаборациониста. Я на него наткнулся в одном из ночных клубов Будапешта.

Грегори приободрился и запротестовал:

— Наглая ложь. Вообще, здесь какая-то ошибка, недоразумение, причем глупейшее. Я никогда в жизни не бывал в Будапеште.

— А вот это уж точно ложь, — произнес чей-то голос. Это произнес Риббентроп и затем с улыбкой обратился к Гитлеру:

— Обергруппенфюрер прав, мой фюрер. Когда я в первый раз столкнулся с этим человеком здесь, в бункере, я точно знал, что где-то его уже видел, но никак не мог припомнить где. А теперь вспомнил: это было летом сорок второго года, в Будапеште. Он действительно очень талантливый английский шпион, и зовут его Саллюст.

Это был завершающий удар шпагой в дуэли. Если раньше у Грегори оставалась хотя бы какая-то надежда на поддержку и заступничество со стороны фон Белова и генерала Коллера, чтобы выгадать время и скрыться среди руин Берлина, то теперь все рухнуло. Если его арестуют немедленно для предварительного выяснения обстоятельств, то ему необходимо настоять на том, чтобы его оставили в стенах бункера и связались с Герингом. На чью сторону встанет рейхсмаршал, предугадать заранее было невозможно. Единственный глаз обергруппенфюрера Граубера загорелся торжеством, он быстро провел языком по тонким губам и женским фальцетом закричал:

— Благодарю вас, господин рейхсминистр. Теперь, когда вы подтвердили, кто этот человек, я могу позвать своих молодцов, чтобы они забрали этого субчика.

Грегори побледнел. Но он обладал одной замечательной чертой характера истинного британца: лучше всего эта черта проявлялась у него в обороне. Что бы он ни сказал сейчас, ему ничего не поможет, однако он может выторговать себе быструю смерть вместо предлагаемых страшных пыток этих подонков в черных мундирах. Англичанин сделал шаг и обратился к Гитлеру:

— Мой фюрер! Вы человек справедливый, и поэтому я прошу вас учинить справедливый суд. Да, это правда, что я англичанин, но я не британский шпион. Прошло уже много лет, как я пришел к выводу, что любое демократическое правительство, управляемое евреями, должно привести к коррупции и угнетению коренного народа. Я стал фашистом по духу, но скрывал свои убеждения, чтобы проникнуть в британскую секретную службу и подрывать изнутри прогнивший строй. В начале войны мне удалось дважды добиться посылки в Германию, чтобы предложить свои услуги нацистскому Рейху, но каждый раз у меня поперек дороги вставал обергруппенфюрер. Он уже встречался со мной раньше в Лондоне, знал меня как сотрудника секретной службы и не верил в искренность моих намерений. И оба раза у меня опускались руки, и я возвращался в Англию, чтобы меня здесь не забрали в гестапо.

— Наглая ложь! — закричал Граубер. — Все — от первого до последнего слова — все ложь. Никогда он не предлагал нам свои услуги. В Будапеште он плел интриги, чтобы перетянуть венгров на сторону союзников.

— Ничего подобного, — закричал Грегори. — Я убеждал некоторых венгерских лидеров оказывать Германии более активную поддержку. В этом мне помогала баронесса Тузолто. А она, как всем известно, убежденная нацистка.

Внезапно он повернулся к Риббентропу, крикнув:

— Вы можете поручиться за нее, господин рейхсминистр. Разве она стала бы помогать британскому разведчику? Но мстительный характер обергруппенфюрера разрушил все благие намерения. Мне пришлось спасать свою шкуру и ее тоже от этого мясника из окружения господина Гиммлера, мне пришлось взять ее с собой. И ведь именно вы оказали нам неоценимую помощь в этом деле. Разве я говорю неправду?

Тогда Риббентроп дал возможность бежать ему с Сабиной в основном, чтобы насолить Гиммлеру, и теперь он моментально сообразил, что коль Грегори был любовником Сабины, то она, очевидно, займет сторону англичанина, если ее привлекут к этому разбирательству. Ему невозможно было давать шанс, чтобы его обвинили в содействии агенту британской секретной службы. Поэтому он предпочел отмежеваться и от Сабины и от Грегори:

— Я знал только, что он англичанин и что за него поручается баронесса Тузолто, которую я знаю много лет, она вне всяких подозрений. Когда за ними погнался Граубер, я понял, что, помогая этому человеку ускользнуть, я могу одновременно воспользоваться его услугами; поэтому я послал баронессу вместе с ним в Лондон в надежде на то, что она, благодаря своим высоким связям в аристократических кругах, сможет добыть для нас ценную информацию.

— И она добыла, — закончил за него Грегори. — С моей помощью она раздобыла вам план союзников по внедрению в Средиземноморье — операция «Торч».

Вдруг неожиданно заговорил Гитлер. Его феноменальная память на факты, цифры и события почти не пострадала при общем физическом распаде организма. Отрывистым гортанным голосом он произнес:

— Я помню эту историю. За несколько дней до высадки союзников на северном побережье Африки с помощью молдавского военного атташе баронессе удалось вернуться в Германию. Она привезла с собой планы операции, но они оказались фальшивыми. Фальшивыми!

— Мой фюрер, — вскричал Грегори. — В этом нет моей вины. Я их получил от одного из офицеров штаба при Военном кабинете. Но этот мерзавец, оказывается, всучил мне фальшивку. Но это еще не все. Деятельностью баронессы вплотную заинтересовалась контрразведка, ее арестовали и посадили в лондонский Тауэр. Она должна была предстать перед военным трибуналом, и ее несомненно расстреляли бы — в отместку за расстрелы парашютисток во Франции. И что же, разве я бросил ее тогда? Нет! С риском для жизни я проник в замок-тюрьму и освободил ее, а потом при содействии полковника Каздара переправил в Германию. Разве это не подтверждение того, что я верил в подлинность документов, что я всегда делал для Германии все, что мог?

Риббентроп кивнул:

— Это все правда, мой фюрер. Ей бы ни за что не убежать, если бы не отвага этого человека.

— И мне пришлось поплатиться за мои идеалы, — промолвил Грегори. — Через несколько минут после того, как я усадил баронессу в моторную лодку, присланную полковником Каздаром к подножию Тауэра, меня схватили, потом судили, я отсидел срок, но теперь меня выпустили, потому что британцам известно, что я лучше знаю Берлин, чем многие их агенты, они хотели получать достоверную информацию о разрушениях в Берлине в результате бомбежек. Они предложили мне свободу, если я добуду им такую информацию, сбросили меня с парашютом в одном из пригородов Берлина. Я отправился к рейхсмаршалу и выложил карты на стол. Он мудро рассудил, что я прибыл с самыми честными намерениями и что мне можно найти применение.

Грегори перевел дух и продолжил:

— И, смею утверждать, мой фюрер, что применение мне нашлось. Вы удостоили меня вашего доверия и в течение последних пяти недель мы с моим слугой-турком оккультным путем раздобыли для вас очень ценные сведения…

И совершил роковую ошибку, упомянув об оккультных сеансах. Лицо Гитлера вдруг пошло пятнами, его полупарализованная рука затряслась, когда он пытался обвиняющим жестом указать ею на англичанина, на губах показалась пена.

— Ах ты… ты… ты, дрянь! — закричал Гитлер. — Ты явился сюда с лживыми намерениями. Геринг, должно быть, совсем спятил, когда поверил тебе. Я тебе поверил, а ты… ты, как и все бывшие до тебя, обманул меня и предал. Ты употребил свои оккультные силы и способности, чтобы давать предсказания. И они все сбывались. Но почему, почему? Зачем это тебе было надо? Чтобы в чем-то по-настоящему большом, стоящем деле я бы тебе поверил. Ты вселил в меня ложные надежды, надежды на чудо. Ну где оно, твое чудо? Это была ложь! Ложь!

Обернувшись к Грауберу, он приказал:

— Господин обергруппенфюрер. Забирайте его и делайте с ним, что хотите.

За этим взрывом фюрерова темперамента воцарилось молчание. Тонкие губы Граубера сложились в хищный кошачий оскал.

Борман пожал плечами и скомандовал фон Белову:

— Позовите охрану.

Во рту у Грегори пересохло, вся кровь, кажется, мощным приливом ударила в голову.

За последние недели ему не раз приходило в голову желание убить Гитлера, но так как на входе их тщательно обыскивали, в бункер невозможно было пронести оружие. Поэтому осуществить покушение на фюрера было необыкновенно трудно. И независимо от того, будет ли эта попытка удачной или снова закончится провалом, покушающегося все равно ожидает один финал — смерть.

Но теперь, когда его ожидают застенки гестапо, Грегори набрался отчаяния, чтобы осуществить такую попытку, пускай и самоубийственную. Гитлер стоял от него в паре шагов, всего один прыжок — и маньяк у него в руках. Никто из присутствующих не вооружен, и все сообща они, конечно с ним совладают, но он успеет убить Гитлера. Побелев как полотно, со вспотевшим от волнения лбом, Грегори приготовился к решающему броску.

Он уже весь напружинился, когда у входных дверей в бункер раздался крик. Головы всех присутствовавших повернулись. Сквозь толпу пробирался Хайнс Лоренц. Вот он уже здесь, вытянулся по стойке «смирно», вскинул руку в нацистском салюте и кричит:

— Мой фюрер, у меня для вас воистину потрясающие новости. Только что получено по радио в Министерстве пропаганды сообщение, я мчался сюда как угорелый. Президент мертв! Рузвельт умер прошлой ночью! Это официальное известие, американцы объявили.

Снова тягостная пауза, слышно, как Гитлер с присвистом дышит, губы его задрожали, и он прошептал:

— Чудо! «Бранденбургское чудо» повторяется вновь. Рейх спасен. Я это знал, всегда знал, что такое должно случиться. Никому не дано повернуть вспять указующий перст Судьбы, а он указует на то, что я восторжествую над моими врагами.

Голос его набирал силу и вскоре поднялся до крика. Услышав знакомые нотки возбуждения и пророческого вдохновения, из конференц-зала выглянули Кейтель, Йодль, Коллер, новый начальник Генштаба генерал Креббс, адмирал Фосс и другие.

Когда радостный переполох немного стих, Гитлер взглянул на Грегори и произнес:

— Господин майор, вы оказались правы. Мне много пришлось пережить — нервы, нервы. На какое-то мгновение, краткий миг я потерял веру. По-моему, не вина человека, что он не рожден немцем, а кем-то другим. Сейчас на нашей стороне сражаются тысячи французов, голландцев, чехов, датчан, да, даже русских — все они защищают наши идеалы. Достаточно и того, что вы их также разделяете. Вы останетесь здесь, в бункере, и можете рассчитывать на мою дружбу.

Весь мокрый от пота, но теперь уже от облегчения Грегори пожал вялую руку фюрера. Гитлер повернулся к Грауберу, ехидно усмехнулся и сказал:

— Вы, надеюсь, все поняли, господин обергруппенфюрер, — вы ошиблись в этом человеке. И ваши домогательства, направленные против этого честного нациста, должны быть прекращены. Если с ним что-нибудь случится, вы ответите мне за это головой, ясно?

Потом, обведя глазами окружающих, с улыбкой закричал:

— А теперь мы должны отпраздновать это событие. Шампанского! Шампанского всем!

Если кто и нуждался в бокале хорошего вина в этот момент — так это Грегори, но даже в самом страшном кошмаре он и представить себе не мог, что придется чокаться бокалами с Граубером, а десять минут спустя Гитлер заставил его проделать именно это.

На следующий день его снова пригласил на прогулку по саду Рейхсканцелярии фюрер, прихватив с собой любимую овчарку Блонди. Они беседовали о перевоплощении. Гитлера, в частности, интересовало мнение Грегори, что ждет президента Рузвельта. Англичанин ответил:

— По всем канонам древних мудростей, мой фюрер, он теперь очень неплохо проводит время — и не только потому, что освободился от всех бренных забот, но и от того, что встречается с многочисленными людьми, которых давно не видел, но они ему были дороги в прошлом. Сказано древними, что между нашими различными воплощениями нам даровано несказанное блаженство, вроде школьных каникул. Когда же мы, отдохнув от невзгод последней жизни, подготовим себя к новому воплощению, перед нами встанут новые задачи, которые мы должны решить. Поскольку Рузвельт достиг очень высокого положения в прошлой жизни, накопленный им опыт и знания, несомненно, подготовили его к более блестящему будущему в новом воплощении. Но вероятнее всего, он будет рожден заново уже на другой планете, где-нибудь на далекой звезде.

Гитлер в ответ только хмыкнул, так как голова его была занята новыми планами. Он сказал, что после последнего наступления русских, которое поставило Берлин в безвыходное положение, он всерьез обдумывает возможность остаться здесь, в обреченном городе, и совершить грандиозный жест самопожертвования, возложив свою жизнь на алтарь тех идеалов, за которые он всю жизнь сражался. Но смерть Рузвельта вдохнула в него новую надежду на свою счастливую звезду. Остаются лишь недели до того момента, когда американцы предложат свои условия мира, а такой срок продержаться в баварском естественном укреплении вполне возможно и даже нетрудно. Даже если русские возьмут Берлин, американцы не такие дураки, чтобы позволить коммунистам и дальше расползаться по Европе. С политической точки зрения, для него, это, разумеется, будет конец карьеры. Но он пойдет на эту последнюю жертву во имя спасения народа Германии. Когда условия мира с союзниками будут оговорены, он удалится от политической жизни, как уже давно собирался поступить. Свои последние годы он проведет в родном Линце. Они будут стареть вместе с Евой Браун, его единственным верным другом, кроме нее, у него на свете есть только еще одно существо — овчарка Блонди. Там, в Линце, он собирается построить оперный театр и большую галерею, где выставит свои замечательные коллекции произведений искусства, собранные им за многие годы.

Грегори битый час выслушивал эти несбыточные мечты фюрера, потом они вернулись в бункер.

На следующий день, к всеобщему изумлению, в бункере появилась Ева Браун. О ней поговаривали, что она способна проявлять свой темперамент только в одном случае: если ей будет отказано постоянно находиться в компании Гитлера. Однако она раньше никогда не смела ослушаться его приказаний. Когда появились первые признаки, что русские подходят к Берлину, Гитлер приказал ей готовиться к переезду в Мюнхен. Теперь же, когда судьба Берлина была уже предрешена, она решила разделить судьбу своего Адольфа до последнего.

Он сначала приказал ей уехать на юг, она же наотрез отказалась, тогда фюрер сказал, что чем больше испытаний ему суждено пережить, тем больше он будет обращаться к ней за утешением.

Грегори был представлен подруге фюрера, и его акции значительно поднялись в глазах окружающих, особенно после предсказания Малаку о том, что в середине апреля у Гитлера будет передышка от страданий и тревог и это к нему придет от некой женщины.

Для Евы в бункере выделили комнату, которая одновременно была спальней и гостиной, а также небольшую гардеробную, рядом с ванной комнатой фюрера, которую она с ним делила. Повариха-вегетарианка фрейлейн Манциали, составлявшая компанию фюреру при его трапезах в отсутствие Евы Браун, теперь была отправлена на кухню, а Ева главенствовала над чайными приборами и пирожными с булочками во время нескончаемых чаепитий и заседаний.

Два дня Гитлер выглядел заново родившимся человеком. Он был весел, приветлив со всеми и отделывался шутками на известия о новых неудачах на фронтах. На третий день запал закончился и он сник.

Не было никаких признаков того, что Гарри Трумэн, сменивший Рузвельта на посту президента США, намеревается внести какие-то коррективы в политику США по отношению к Германии, а на очередном дневном заседании выяснилось, что ситуация становится отчаянной и необратимой.

По поступившим донесениям, британцы находились уже в пригородах Гамбурга и Бремена. Генерал Александер взял Болонью и прорвался с войсками в долину реки По. Французы были в верховьях Дуная. Русские заняли Вену и угрожали как Дрездену, так и Берлину. Американцы перешли Эльбу, и со дня на день следовало ожидать, что их войска повстречаются с русскими и, воссоединившись, они рассекут Германию пополам.

К явному неудовольствию так называемых советчиков Гитлера, молча сидевших за длинным столом на совещании, он снова сорвался на крик и истерику. С пеной у рта он доказывал, что Сталин был прав, как никто, когда расправился с девятью десятыми своего высшего командного состава в армии. Ему еще повезло, что он раскрыл их заговор задолго до войны. Теперь становится все яснее и яснее, что Вермахт предает интересы Германии. Слабые в коленках трусы желают мира любой ценой. И не одни только офицеры, солдаты нынче помышляют лишь о том, как бы уберечь собственные шкуры. Их следует расстреливать на месте, без суда и следствия. Всех расстреливать! Всех до одного!

Несколькими часами позднее охрипшего от обвинений, выдохшегося и выжатого как лимон фюрера Борман проводил в личные покои, где его поручили заботам сначала скользкого доктора Морелля, а затем Евы. Отдохнув пару часов в постели, он послал за Грегори и предложил ему уже в который раз прогуляться в саду.

Уже наверху в парке он все еще напряженным голосом рассказал Грегори о сообщениях с фронтов, которые услышал на совещании, и закончил рассказ признанием:

— Русские возьмут Берлин — это точно. Но и что же с того?! Это вина предателей-генералов, не исполняющих мои приказы, а не моя. Если берлинцам суждено испытать нашествие большевиков, то за это они должны быть «благодарны» своей армии. А мне теперь самая пора подумать о более важных вещах: о своем будущем. Самая плохая из сегодняшних новостей — это то, что генерал Паттон начал танковый прорыв в направлении Баварских Альп. Там, разумеется, очень трудный для маневра рельеф. Но он из упрямых и настойчивых. Его новый прорыв угрожает Оберзальцбергу и самому Берхтесгадену. Могу ли я доверять частям, охраняющим мою баварскую ставку? Буду ли я там в безопасности? Могу ли я на нее рассчитывать?

Вот он наконец и пришел, тот момент, из-за которого за эти шесть недель Грегори натерпелся столько страху и переживаний. С помощью предсказаний Малаку — неважно, из какого источника они исходили, — ему удалось полностью завоевать доверие Гитлера. Он, понятно, не лелеял никаких надежд на то, что ему удастся склонить Гитлера к подписанию капитуляции, но всю свою кампанию он построил в расчете на то, что, быть может, повезет и результатом его мистификации маньяком-правителем будет заключен мир хотя бы на несколько месяцев раньше и тем самым удастся избежать ненужных жертв. Теперь пришло время рискнуть высказаться прямо. Помолчав, как бы прислушиваясь, к внутреннему голосу, он сказал:

— Мой фюрер, вам не следует искать прибежища в Оберзальцберге. Любая попытка продолжать войну оттуда заранее обречена на провал и будет бессмысленной. Американцы не теряют присутствия духа, и самое большее, на сколько вы можете рассчитывать продержаться, — это несколько недель. Не так давно вы говорили мне, что останетесь в столице до самого конца, что это послужит примером наивысшего образца верности народу Германии и беззаветной храбрости. Именно таким путем вам следует идти и дальше, а в будущем, которое вам открывается необозримыми просторами, вы, я уверен, не пожалеете о принятом вами решении.

Гитлер с минуту помолчал, потом спросил:

— Можете ли вы что-нибудь мне сказать о моем будущем?

— Могу, — не дрогнув, объявил Грегори. — Я справлялся у Малаку. Вы заново родитесь на Марсе.

— На Марсе? Но ведь эта планета выжжена дотла, за исключением, быть может, какой-нибудь скудной растительности, там нет жизни!

— Мой фюрер. Позвольте с вами не согласиться. Марс состарился раньше Земли. И что там делать человеку, если моря постепенно высохли, цивилизации родились и умерли? Но даже при современном развитии науки вполне реально изобрести способы продолжения жизни на этой планете. Весной и осенью тают ледники на полюсах. Вполне возможно, что этот последний резервуар воды используется по назначению, чтобы обретали свою былую плодородность более умеренные зоны. И всего этого марсиане добились, построив пятидесятимильные широкие каналы. Сейчас они стоят на грани вымирания.

— Отчего же, раз они разрешили свою проблему?

— Решение проблемы было наиболее приемлемым на том этапе развития и реально осуществимым, но оно не в силах решить проблему раз и навсегда. Испарение влаги уменьшает год от года их ресурсы. И наступил день, когда воды от таяния ледников уже не хватает для орошения самыми отдаленными каналами. Наступило время найти более радикальное решение своих проблем либо погибнуть. Однако звезды говорят, что это решение будет найдено и они выживут.

— И как же это произойдет?

— Наука на Марсе далеко продвинулась вперед по сравнению с нашей. Они уже могут преодолевать гравитацию и засылают в стратосферу космические корабли. Поскольку Марс уже не та планета, на которой можно жить, они собираются высадиться и завоевать какую-нибудь другую планету, на которой можно выращивать злаки, фрукты и есть животный мир. Они наметили Землю. Им понадобится тридцать-сорок лет на то, чтобы усовершенствовать межпланетные корабли и создать необходимый для вторжения флот, способный доставить на Землю достаточные силы, чтобы подавить сопротивление аборигенов. Но когда они прилетят, нам придется столкнуться с их оружием, о котором нам и мечтать не приходилось. И тогда подобно тому, что случилось с Кортесом, несколько сот конкистадоров смогут справиться с целой цивилизацией. И им тогда понадобится выдающийся полководец и вождь.

— Вождь! — эхом отозвался Гитлер. — Вождь! Вы и вправду считаете, что я…

— Да, мой фюрер, вы. Таково ваше предначертание. Именно это вам уготовано. Малаку в этом уверен, я — тоже.

— Завоевать весь мир! Весь, целиком! И тогда за мной будут идти по-настоящему убежденные и целеустремленные люди, вместо этих трусливых немцев. Какие перспективы! Тут поневоле поторопишься умереть.

Грегори исподволь взглянул на шагавшего с ним рядом вселенского масштаба маньяка, остался удовлетворен увиденным и начал бессовестным образом развивать достигнутый успех:

— Да, пожалуй. Мой фюрер, принимая во внимание такую участь, продолжать вести проигранную войну и рисковать попасть в плен союзникам — безумие. Насколько более благородно будет принять смерть в Берлине: проигравший, но не побежденный вождь среди руин своей столицы. Моей страстной к вам просьбой будет позволить сопутствовать вам и верно служить в сиянии вашей небывалой и грандиозной славы.

— Согласен, будете мне верным помощником, будете, — скороговоркой пробормотал Гитлер, зачарованный радужными перспективами, открывающими перед ним дороги к владычеству над миром. Вы подарили мне не только надежду, но и само видение, стремясь к воплощению которого в реальную действительность мне уже не терпится свести счеты с жизнью, я расстанусь с ней со счастливой улыбкой на устах.

На следующий день вечером за Грегори послал Геринг. Рейхсмаршал разговаривал по телефону с Коллером и сказал, что дело не терпит отлагательств. Поэтому Грегори пришлось с неохотой собраться и поехать в Каринхолл, как ни велико было его желание присутствовать при кончине Гитлера.

Дороги были запружены разбитым транспортом. Некоторое время Грегори вообще не верил, что они доберутся до места. Теперь, когда союзники и русские заняли почти всю Германию, они использовали захваченные аэродромы, Берлин бомбили не только по ночам, а круглые сутки. Из каждой дюжины улиц добрый десяток был настолько перерыт воронками, что невозможно было проехать. Везде громоздились груды мусора и битого кирпича.

Тысячи зенитных орудий стреляли по бомбардировщикам в небе, а те заставляли землю содрогаться от взрывов тяжелых бомб, лучи прожекторов бороздили небо по всем направлениям, а бушующее в домах пламя отражалось багровыми всплесками от туч, и все это напоминало ад. Поездка до Каринхолла заняла у них более пяти часов. До места они добрались после полуночи.

Едва он назвал свое имя, как адъютант немедленно проводил его в огромный кабинет Геринга. Рейхсмаршал на этот раз щеголял не маскарадным костюмом, а был облачен в белую шелковую форму, с бесчисленными крестами, стрелами и орденами на широкой груди, оказавшейся настолько широкой, что не только вместила все ордена Германии, но и награды покоренных стран.

Кивнув Грегори, Геринг сказал:

— Присаживайтесь. Представляю, сколько вам пришлось потратить на дорогу, но я рад, что вы наконец приехали, и надеюсь, будете заслуженно вознаграждены за все страдания по пути сюда. Вам приходилось слышать о Аллане Даллесе?

— Да, — ответил Грегори. — Он возглавляет службу стратегических сил или, если сказать точнее, американский эквивалент секретной службы.

— Именно так. Так вот, последнее время он управляет своими службами из Швейцарии. Мы, разумеется, об этом осведомлены, так как в этой нейтральной стране немало и наших людей. Но совсем недавно он затеял новую опасную игру. Уже достаточное количество титулованных германских коммивояжеров совершили вояж в Швейцарию, чтобы оговорить с ним условия, на которых можно было бы положить конец войне.

— Рад это слышать, — отозвался Грегори.

— Да, чем раньше она закончится, тем лучше для всех. Ни один человек, имеющий в голове хоть капельку мозгов, не может оспаривать это утверждение. Я в последнее время был настолько занят, что не хватало времени подумать о вас. Но мне очень интересно услышать, есть ли какой-нибудь прогресс в ваших отношениях с фюрером?

Грегори не хотел сообщать все, что знал, и поэтому ответил уклончиво:

— И да, и нет. Я с самого начала не надеялся, что мне удастся склонить его к капитуляции. Но я уже довольно долго выступаю в качестве придворного лекаря-колдуна. Фюрер со мной на дружеской ноге, мы подолгу разговариваем наедине, и он очень внимательно относится ко всему, что я ему говорю, поэтому есть шанс, что я смогу как-то подтолкнуть его к решению сложить оружие и не допустить к власти нежелательных людей.

— Что ж, желаю удачи. Если только он не переменит свое завещание, то его преемником буду я, и тогда в течение часа я начну переговоры с союзниками. Но вернемся к Даллесу. Он прислал ко мне своего эмиссара с предложением арестовать фюрера или просто проигнорировать его, выступить по радио с приказом всем нашим войскам сложить оружие.

— Так и слава Богу! — обрадовался Грегори.

— Куда вы так спешите, — поморщился Геринг. — В прошлый раз я объяснил вам, что никогда не запятнаю свое имя предательством. Точно такой же точки зрения я придерживаюсь и сейчас, будьте уверены.

Спор затевать было бесполезно, поэтому Грегори, пожав плечами, спросил:

— Тогда зачем вы послали за мной?

Рейхсмаршал поднялся с кресла.

— Затем, что хочу, чтобы вы встретились и поговорили с эмиссаром Даллеса. Следуйте за мной.

Они вышли из кабинета, спустились вниз по лестнице и прошли по нескольким коридорам. Перед одной из дверей Геринг остановился, повернул ручку и распахнул ее. В комнате, в кресле у камина сидела женщина, одетая как больничная медсестра.

Сердце у Грегори отчаянно заколотилось, он не мог поверить глазам — это была Эрика.