Искра, погружайся! Под провокатором

Глава 26. Когда цветет гортензия

МЕЛАНИЯ РОШ

– Кто… кто из вас сделал это?! – я искоса поглядывала на трёх девочек, которым госпожа Фрида оголила спины и била розгами…, и нет, мне не было их жаль. – Живо отвечайте! Признавайтесь!! Вы маленькие, никчёмные неблагодарные твари! Да вы хоть знаете, во сколько вы мне обошлись?!! И для чего?!! Как … вы … посмели?!!

Мой, теперь уже личный стилист, Мерьям, с трясущимися от страха руками стояла позади меня, пытаясь исправить мою причёску. Металлические ножницы дребезжали в её пальцах от дрожи, стараясь по минимум срезать криво–обструганные волосы, чтобы придать им хоть какую–то приличную форму. Теперь у меня было каре, одной длинны, доходящее лишь до скул.

Девочки плакали сидя на полу, напротив Фриды, которая тем временем хлыстала их без остановки. Я знала, что это сделал кто-то из них, больше некому.

Зачем им было резать мои волосы?

– Бабуличка, мне очень больно, пожалуйста, не бей меня! – кричала Цофия, прячась от жгучих ударов руками.

У меня были двоякие чувства. Да, я пережила шок, это было жутко и страшно проснуться среди ночи с обрезанными волосами, знать, что в доме есть кто-то, кто может проникнуть ночью в спальню, и не желает мне добра.

Кто из сестёр сделал это? Или сделали все вместе? Почему-то я думала на Цофию, и, судя потому, что ей доставалось больше всего, Фрида Раббинович считала так же. Еще одно не давало мне покоя, почему госпожа Фрида так взъелась на девочек? Какое ей до этого дело, она могла просто поругать их за это… , но творить то, что она творила…, из-за отрезанных волос….

Госпожа Фрида уже в который раз вновь подбежала ко мне, хватая с пола обрезки длинных прядей, и чуть ли не плача говорила:

– Моя драгоценная Мелания, что эти маленькие твари сделали с твоей красотой, – она невесомым прикосновением дотронулась до моей новой причёски. В какой-то момент, она уставилась в одну точку, затем выхватила из рук Мерьям ножницы и направилась к своим внучкам.

– А ну, держите эту дрянь! – она подозвала лакея. – Держи её крепко, отпустишь, и ножницы окажутся в твоём медном брюхе!!

Цофия затряслась вся, кусая губы:

– Бабуляяя, это не я, не надо, пожалуйста.

Фрида схватила её за волосы, больно рванула на себя и начала отстригать их под самые корни. Цофия громко завыла, пытаясь отпихнуть старуху, на что та начала остервенело орать:

– Если ты сейчас не уберешь свои лапищи от меня, то вместе с волосами отрежу твои бесполезные, ненужные пальцы! Маленький монстр! Ты думаешь, я не знаю, что ты всё делаешь мне назло?! Быстро принесите мне бритву!!

Лакей в сию секунду выбежал из спальни, и через несколько минут принес госпоже Фриде бритвенный станок. Та, даже не пытаясь смочить его чем ни будь, начала сбривать торчащие остатки темных волос с головы Цофии, не стыдясь царапать девочке голову.

Это уже дошло до какого-то маразма. Цофия выла во все горло, оставив всякие попытки противостоять бабушке. Я не выдержала, и в какой-то момент выкрикнула:

– Я сама обрезала себе волосы.

Рука Фриды замерла, и она медленно повернулась на меня.

Не будет же она теперь и меня брить налысо, за то, что я решила сменить имидж.

– Повтори, что ты сказала?!

Её тон мне не понравился вовсе. Какое ей вообще дело до моих волос.

– Говорю, я сама обрезала себе волосы. Устала ухаживать за длинными.

Фрида оттолкнула от себя Цофию, которая хватаясь за свою лысую голову попятилась назад, захлёбываясь слезами. Раббинович, медленной угрожающей походкой двинулась в мою сторону, плотно сжимая в руках бритву. Когда она подошла вплотную, то больно схватила меня за лицо, заставляя смотреть себе в глаза.

– Ах ты дрянь такая…, ты говоришь, сама сделала это… и всё время молчала?!

Я отпихнула её руку, гневно встав и посмотрев прямо в лицо. Кем она себя возомнила по отношению ко мне?

– Держите свои руки при себе, вы не имеете права ни трогать меня, ни командовать мной. И весь этот фарс, который вы затеяли вокруг меня – мне тоже не интересен и не нужен! И мои волосы – это моё дело! Хочу, отрезаю, хочу, нет! Мне надоело это всё! Я сегодня же уезжаю домой! И не побрезгаю рассказать о ваших выходках папе!

Фрида замахнулась на меня рукой, но я даже не дрогнула. Она лишь тряслась от негодования, и потом, убрав руку, схватив меня за волосы, наклонила к себе, лицо её исказилось от гнева, и она, брызжа слюной, и обдавая смердящим запахом ветхости своего дыхания, выплёвывая слова, произнесла:

– Твои волосы – принадлежат мне, как и вся ты принадлежишь мне, а своему бездарному, никчёмному отцу – можешь жаловаться и рыдать сколько хочешь! По тому что, ты – моя собственность!

Я начала задыхаться от возмущения.

– Что вы такое несёте?!

– Вот так, так что закрой свой маленький рот, и слушай, что тебе говорят, и более того, если вздумаешь что-нибудь сделать с собой без моего ведома, откручу твою симпатичную головку! Усекла!

– Я не собираюсь выслушивать эту чушь, дайте мне коммуникатор, я позвоню отцу.

– Звони куда и кому хочешь. Услышишь в ответ лишь то же самое.

Фрида убрала со лба, выбившиеся из высокой причёски редкие волосы, задрала свой нос в потолок и гордо вышла из комнаты, на ходу зазывая с собой всю свиту лакеев и горничных.

Я искоса посмотрела на трёх девочек, притихших в углу комнаты. Когда дверь за спинами Раббинович захлопнулись, я посмотрела на них.

– Кто из вас сделал это?! – железным тоном спросила я. Они молчали, только Цофия сидела всхлипывая, и поглаживала свою криво обритую голову. – Что, нет смелости сказать? Только по ночам можете прибегать, делать всё исподтишка?

Я бегала глазами по Ревекке и Цофии.

– Это сделала я, – встала с пола Наоми.

Честно признаюсь, меньше всего я ожидала этого от неё. Она мне всегда казалась самой адекватной.

Походу её сёстры нисколько не удивились её ответу, и лишь обняли себя за коленки. Наоми тем временем, сцепила руки в замок за спиной, и, не поднимая на меня глаз, продолжила.

– Извини…, к тебе это не имеет никакого отношения.

Я посмотрела в зеркало на своё новое отражение.

– Что-то я не очень заметила, что ко мне это не имеет отношения. Вообще-то, ты отрезала именно мои волосы, в том то и дело. И касается, это в первую очередь меня.

Плечи Наоми опустились.

– Я ещё раз приношу тебе свои извинения. Я не хотела доставлять лично тебе, неудобства.

– Но ты доставила!

– Прости, – Наоми подняла сестёр за руки, и те молча, виновато покосившись на меня, поспешили выйти из комнаты.

Меня переполняла злость. Сначала отец заявляет, что я принадлежу ему, затем Клауд, что я его, теперь появилась эта чокнутая Фрида Раббинович, помешанная на волосах, и объявляет, что я принадлежу ей.

Я закрыла дверь за девочками на замок, и подошла к кровати, в которую закинула мамин фотоальбом. Вновь включила его, и стала листать фотографии. На одной – мама как обычно грустная, я стою с ней, обнимая за юбку. На другой она с папой, рядом друг с другом, папа выглядел очень красиво, элегантно, как и мама. Я начала быстро перелистывать фото, и опять открыла ту, где мама сидит, обнимая свой большой животик и держа в руках свои любимые гортензии, цветение которых в нашем саду, я с таким трепетом ожидала каждое лето. И это была единственная фотография, где мама счастливо улыбалась. Но почему же, где-то на уровне подсознания, я чувствовала, что с этим фото что-то не так. Из раза в раз открывала его и никак не могла понять, почему оно вызывает у меня беспокойство.

Держа в руках альбом, встала с кровати и подошла к окну. Вид из него открывался не менее захватывающий, чем из нашего фамильного особняка. Сильные порывы ветра сотрясали зимний сад, взвинчивая в воздух снежные сугробы.

Я так завидовала сейчас ветру, такому свободному, абсолютно беззаботному, полностью противоположному мне, с самого рождения сидящей взаперти. В моей жизни менялись лишь стены и надзиратели, держащие меня в заточении. Золотая клетка отца сначала сменилась подземным заключением Муравейника, а теперь и неприступным особняком Фриды.

Опустив плечи, я печально вздохнула, с тоской посмотрев на бушующий зимний пейзаж. Совсем скоро мой день рождения, и встречу я его здесь, с разбитым и тяжелым сердцем.

Я опять подумала о маме, посмотрела вниз на фотографию, и именно в этот миг, меня, наконец, осенило!

Так вот что не давало мне покоя! Вот оно что!

Казалось бы, что необычного в том, что мама сидела беременная в саду…? В саду, усыпанном гортензиями, цветение которых приходилось только в период жаркого лета, и сопровождалось особым ритуалом ожидания с моей стороны.

А ведь папа говорил, что когда я родилась, на улице стояла снежная метель….