Искупление

13

ВИТО

Я ни хрена не понимаю, что со мной происходит. Мои разум и тело находятся в состоянии войны с каждым словом, которое срывается с ее сладких, восхитительных губ.

Каждым. Единственным. Словом.

Я никогда в жизни не был так противоречив. Я был полностью поглощен этой женщиной, ушел со встречи, чтобы защитить ее, потому что не мог подавить охватившее меня желание, взять ее с собой на другую встречу, чтобы она не терялась из виду, и все же… мы здесь.

Я хочу ненавидеть ее всеми фибрами своего существа, именно так нас воспитали, и тот факт, что она все еще дышит прямо сейчас, само по себе чудо. Кто-нибудь другой и они никогда бы не вышли из этого ресторана живыми.

Мои пальцы на коленях подергиваются, пока я продолжаю смотреть на нее, непреодолимая потребность протереть лицо рукой почти невыносима, но я отказываюсь позволить ей увидеть, что она со мной делает.

Я все еще пытаюсь смотреть на нее, а не просто видеть прекрасную Аву, с которой мы впервые встретились. Ее не существует, по правде говоря, но я никогда не возненавижу эту ее версию. В тот момент, даже если он был слишком кратким, у нас навсегда останутся воспоминания.

Боль, которую я вижу в ее глазах, говорит мне, что в ее прошлом есть нечто большее, чем мы думаем. То, как она рассказывает правду о своем прошлом, ее слова о том, что страх перед отцом перевешивает все остальное, подтверждают, что она не лжет.

Когда я смотрю на нее сейчас, сидящую совершенно неподвижно на своем месте, сложив руки на коленях, она кажется спокойной и невозмутимой. Чего бы я только не отдал, чтобы увидеть, что творится у нее в голове прямо сейчас. Она мастер скрывать свои эмоции, и это сводит меня с ума.

Какой сильный страх она должна была испытывать, чтобы убить собственного отца?

Наш дорогой старый папа был не самым лучшим, совсем нет. Большую часть времени он был плохим примером, ставя нас в дерьмовые ситуации, но я чувствую, что ее боль гораздо глубже этого.

Хотя это ничего не значит. Так и не должно быть. И все же я здесь, с непреодолимой потребностью протянуть руку через стол, усадить ее сладкую попку к себе на колени и укачать в своих объятиях. Вместо этого я сосредотачиваюсь на текущем вопросе, а именно углубляюсь в вопросы, которые у нас есть к ней сейчас, когда вчерашние откровения немного поутихли.

Я не думаю, что когда-нибудь по-настоящему оправлюсь от удивления, что она дочь Тотема, но, по крайней мере, сейчас я могу забыть об этом.

Мои руки снова сжимаются на коленях, потребность что-то сделать, что угодно, прямо сейчас берет верх, поэтому я качаю головой, выпрямляясь на своем месте, когда Маттео наконец присоединяется к нам за столом. Когда мы трое сосредотачиваемся на ней, можно было бы ожидать, что Рен дрогнет, но она не сбивается с ритма.

Я чувствую, как Нонна пристально смотрит на нас с того места, где она все еще стоит у духовки, но пока она держит дистанцию. Хотя у меня такое чувство, что она вмешается, если потребуется, просто вряд ли для нашей защиты. Особенно с тех пор, как ей понравилась наша новая гостья.

Энцо устраивается поудобнее на своем сиденье рядом со мной, расстегивает следующую пуговицу на рубашке, прежде чем вытереть пальцами подбородок, как он делает, когда глубоко задумывается. Но именно Маттео продолжает руководить ситуацией.

— Теперь мы собираемся задать тебе несколько вопросов о Тотеме, и ты ответишь на них. — Я почти закатываю глаза от тона, которым он говорит, как будто она дурочка, которой нужно время, чтобы переварить то, что он говорит, когда все, что она на самом деле показала нам, это то, что она стойкая, умная и в какой-то степени расчетливая.

Рен не отвечает, не двигается ни на дюйм, только еще раз окидывает нас троих пристальным взглядом. Если бы кто-нибудь сейчас вошел и посмотрел на ситуацию со стороны, он, скорее всего, предположил бы, что Рен на самом деле ведет разговор. В ее позе есть сила, подпитываемая болью, которая пульсирует по ее венам, и по какой-то причине я испытываю чувство гордости за это.

Маттео на мгновение задумывается, постукивая пальцами по столу, прежде чем сразу перейти к делу. — Какой контроль получил Тотем над Физерстоуном до того, как ты убила его?

Усмешка слетает с ее губ, когда она качает головой в сторону моего брата, уголки ее губ приподнимаются в насмешливой ухмылке. — Никаких.

Моя челюсть сжимается от короткого и резкого ответа, который она дает, в то время как Энцо пытается прикрыть рот, чтобы скрыть ухмылку, которая, вероятно, появляется на его лице. Маттео остается стойким, как и Рен, они оба в совершенстве владеют своими бесстрастными лицами.

— Мы знаем, что он получил контроль над играми.

Я вспоминаю этот факт, новости распространяются вокруг нас подобно лесному пожару. Очевидно, быть частью родословной Физерстоуна означало участвовать в испытаниях, которые, в случае победы, могут сделать вас членом Кольца, то есть лидерами Физерстоуна.

Мы так и не узнали, как и почему все это произошло, вскоре после его смерти, но среди тех, кому он давал обещания, это была победа, которой все радовались.

— Он ни хрена не контролировал, — говорит Рен со взрывом смеха, ее голова запрокидывается, когда она проводит руками по волосам. — Он буквально вломился в ворота в процессе игр, выстрелил кому-то в плечо и сбежал, как слабак, каким он и был. — Ее слова быстро превращаются в кислоту у нее на языке, когда она поднимает голову, чтобы еще раз взглянуть на нас.

Я пытаюсь осмыслить ее слова и тот факт, что это не то, что я ожидал услышать, и Энцо, должно быть, согласен, потому что он тоже вмешивается.

— Ты лжешь.

Рен ловит его взгляд, смотрит прямо в глаза, не сбиваясь с ритма. — Что я получаю от лжи? Этот человек мертв, и я не собираюсь переписывать ему чьи-то заслуги. — Она поднимает руки с колен, кладет их на стол перед собой и обводит взглядом каждого из нас. — Если ты на войне, в суде или подвергаешься нападению, и один из твоих братьев погибает, что ты сделаешь?

Моя голова слегка наклоняется набок, пока я наблюдаю за ней. — Что ты имеешь в виду? — Вопрос срывается с моих губ прежде, чем я успеваю его остановить, но когда ни один из моих братьев не вмешивается, я знаю, что они так же сбиты с толку, как и я.

— Я имею в виду, что ты в кровавой бане, твой брат истекает кровью на полу в окружении огнестрельного оружия, вокруг тебя продолжают падать люди, но ты, к счастью, невредим. Что ты сделаешь?

— Вытащу своего брата оттуда. — Ответ срывается с моих губ, мой фильтр не работает, когда я выпаливаю правду. Ее губы сжимаются в тонкую линию, когда она слегка кивает, снова кладя руки на колени.

— Я участвовала в играх, которые прервал мой отец. Всю в крови и окруженную врагами, которых он же и заставил меня нажить. И все же, когда все вышло из под контроля, и он сбежал, ты думаешь, он позаботился о том, чтобы взять меня с собой? — Ее тон — достаточный ответ. Это было бы твердым "нет", и это заставляет мое сердце болеть за нее.

Никто не просит, чтобы тебя привели в этот безумный мир, который мы называем жизнью, но чтобы рядом не было даже твоей семьи, которая поддержала бы и защитила тебя? Черт, я даже представить себе не могу, каково это, и это только злит меня еще больше, потому что я не должен испытывать к ней сострадания. Вовсе нет.

Маттео откашливается, поправляя галстук, пытаясь скрыть тот факт, что ее слова подействовали на него так же, как и на меня, и, судя по тому, как Энцо ерзает на стуле, я бы сказал, что он чувствует то же самое.

— Сейчас все это не имеет значения, — ворчит Маттео, когда я слышу, как Нонна усмехается со своего места, где она стоит, скрестив руки на груди и пристально наблюдая за нами.

— Вы, ребята, были теми, кто поднял тему игр. Я просто хотела проверить это на практике. — Фальшивая улыбка Рен становится шире, когда она смотрит на Маттео сверху вниз.

Боже, я ненавижу то, какая она охуенно фантастическая со своим нахальством и отношением, и то, как она себя ведет, говорит мне, что она тоже не такая уж болтушка. Мы должны помнить, что она обучалась в Академии Физерстоуна, и, судя по тому, как об этом говорил Тотем, на это определенно стоит обратить внимание.

— Тотем обещал нам…

— Ради всего святого. Меня не волнует, что мой отец обещал вам. Вы были дураками, думая, что он выполнит все то дерьмо, о котором вы договорились, и вы еще более глупы, думая, что все равно получите это. — Челюсть Рен напрягается, когда она встает, ее стул скрипит по полу позади нее, когда она кладет ладони на стол.

Я не могу решить, злится она или расстроена, но в любом случае, румянец на ее щеках нельзя отрицать. Я уверен, что любой другой, стоящий перед ней, услышав ее тон и ядовитость, пропитывающую каждое слово, утонул бы на месте, но только не Маттео. Он такой же садист, как и она, когда дело доходит до этой гребаной игры во власть.

Маттео тоже медленно поднимается со своего места, повторяя ее позу вплоть до того, что кладет руки на стол на той же ширине друг от друга.

— Он обещал мне наследника от своей дочери, — выплевывает он низким убийственным голосом, пытаясь сдержать свой гнев. — Он был большим любителем продавать женщин, включая тебя, кажется.

Его слова — ложь. Толчок в ее сторону. Мы бы никогда ничего не сделали в обмен на женщину. Никогда. Торговля людьми — вот где мы подводим черту. Мы не ангелы. Черт возьми, мы знаем, в какую загробную жизнь направляемся, но мы уйдем, прекрасно зная, что остались верны этому правилу.

Я ожидаю, что Рен разинет рот от ужаса, рявкнет в ответ в гневе или, может быть, даже разрыдается, как убитая горем девушка, но она ничего этого не делает. Вместо этого она делает то, что продолжает делать. Застав меня врасплох.

С ее губ срывается усмешка, за ней следует еще одна и еще, когда она встает из-за стола, недоверчиво качая головой в ответ на слова Маттео, прежде чем это внезапно перерастает во взрыв смеха. Теперь моя очередь смотреть на нее, пока она смеется, от души, проводит руками по щекам, чтобы смахнуть выступившие слезы, прежде чем посмотреть Маттео прямо в глаза. Весь ее юмор исчез, и на его месте стоит хладнокровная женщина.

— Он разыграл тебя, Маттео. Что ж, он разыграл тебя, или ты откровенно лжешь мне, потому что мой ублюдочный отец не хотел, чтобы я отвлекалась. Ни в коем случае, ни в какой форме, и это включало в себя перевязку им моих труб, когда мне было пятнадцать лет. — Ее слова ударили меня прямо в лицо, когда я увидел правду, сияющую в ее глазах, у меня отвисла челюсть.

Нас окутывает тишина. Но даже если Рен довольна тем фактом, что лишила нас дара речи, это не отражается в фальшивой улыбке, приклеенной к ее лицу. Нет. Это так же фальшиво, как и то, что ее зовут Ава.

Она несколько раз сжимает и разжимает руки по швам, прежде чем расправить плечи и отвернуться от нас. — Извини, Нонна, я прямо сейчас откажусь от еды, — заявляет она, прежде чем повернуться к двери, не дожидаясь ответа от женщины, которая кивает с хмурым выражением лица.

Она злится не на Рен, я это чувствую. Она злится на слова, которые только что сорвались с ее губ.

Только когда Рен добирается до двери, Маттео кричит ей вслед, но мы все знаем, что этого слишком мало, слишком поздно. — Мы здесь еще не закончили.

Но не Рен оборачивается и ставит его на место, а Нонна.

— Вы здесь более чем закончили, и я не хочу больше слышать об этом ни слова.