Испытание льдом

ГЛАВА ПЯТАЯ Французские пушки среди льдов

После Джемса европейцы более 30 лет не тревожили покой Гудзонова залива и других районов Североамериканской Арктики. Но вскоре после того, как минула половина XVII века, принц Руперт[69] и ряд английских купцов объединились, чтобы превратить открытия на северо-западе в выгодные предприятия. Их целью стали теперь не открытия новых земель, а их эксплуатация. Подогреваемые неугомонным сьёром де Грозейлье, человеком с сомнительной репутацией, и Пьером Радиссоном — двумя торговцами пушниной, перебежчиками из Французской Канады, они основали «Компанию джентльменов-предпринимателей, торгующих в Гудзоновом заливе». В наше время она известна под названием «Компания Гудзонова залива».

В 1668 году Грозейлье отправился на запад на маленьком судне «Нонсач» и основал первый торговый порт для новой компании на реке Руперт. Позднее, когда на склады компании хлынули бобровые шкуры, джентльмены-предприниматели утратили даже тот слабый интерес, который у них, возможно, был к исследованиям как таковым (или, вероятно, даже ко всему тому, что не приносило им непосредственной прибыли), и исследовательские экспедиции на западе полностью прекратились.

Более столетия Гудзонов залив оставался собственностью этой компании. Людей, вторгавшихся в ее вотчину, занимались ли они исследованиями или иной деятельностью, встречали с такой холодностью, которой могли бы позавидовать снега и льды.

Однако нашлись все же люди, которые не посчитались с величием и могуществом джентльменов-предпринимателей. Этими людьми были французы. Продвигаясь на север по суше из Монреаля, они сумели захватить несколько факторий компании в заливе Джемс. Но самое великое оскорбление ее величеству — «Компании Гудзонова залива» — они нанесли с моря. Проведя ряд операций в Гудзоновом заливе, французы захватили все ее фактории, кроме одной.

В 1697 году Людовик XIV решил нанести смертельный удар англичанам на северной окраине нового континента и с этой целью снарядил морскую эскадру под командованием Ибервиля. Но Ибервиль, официально назначенный флотоводцем, был вынужден считаться с находившимся при нем королевским комиссаром. А последний, судя по всему, был политическим комиссаром в духе XVII века, то есть монархического толка, и в его обязанности входило сообщать королю о перипетиях экспедиции.

Таким комиссаром был сьёр де Ла-Потери. И хотя из других источников нам мало известно о жизни этого человека, сам он сообщил кое-какие данные в своем отчете о плавании.

Экспедиция подразделялась на два этапа. На первом этапе стояла задача овладеть Ньюфаундлендом, а на втором — захватить фактории в Гудзоновом заливе.

Первая задача не представляла трудностей. Для 700 кадровых французских солдат, усиленных отрядом канадцев и большим контингентом индейцев, невооруженные, как правило, поселенцы и рыбаки Ньюфаундленда были легкой добычей. За несколько месяцев французы сожгли большую часть маленьких поселков, захватили 700 пленных и перебили 200 рыбаков. Потери французов сводились всего к двум раненым. Ла-Потери самодовольно заявил, что ньюфаундлендцы нуждались в таком спасительном уроке, ибо «обитатели этой колонии не знали никакой религии и… что касается взаимоотношений между полами, то их моральные устои были подорваны».

Благосклонно озарив довольно слабым светом религии мрак Ньюфаундленда, королевский флот отплыл на север, чтобы там сразиться с «грозными» силами англичан, которые состояли из 180 торговцев пушниной, их конторщиков и учеников, разбросанных по побережью на протяжении примерно тысячи миль.

Рассказ Ла-Потери представляет резкий контраст подчас сухим и мрачным отчетам англичан о их первых плаваниях в Арктику. Правда, рассказ этот не слишком правдоподобен, но кто осмелится порицать Ла-Потери за то, что он использовал все возможности, чтобы произвести впечатление на легковерного короля?

Монсеньёр,

Экспедиция в Гудзонов залив, отчет о которой я имею честь представить Вашему королевскому высочеству, относится к числу самых своеобразных из всех когда-либо туда снаряжавшихся. Ваше высочество не найдет в этом отчете ничего, кроме описания штормов, боев и кораблекрушений.

Королевской эскадре, снаряженной для сего предприятия в 1697 году, пришлось сражаться не столько с дикарями, населяющими эту северную оконечность Америки, сколько с волнами, штормами, льдом, песчаными банками и горами снега. Именно здесь французы проявили всю свою доблесть и восторжествовали над самыми грозными препятствиями, которые только природа может воздвигнуть на пути прославленнейших героев. В самом деле, чтобы достичь Гудзонова залива, нам пришлось пройти через огромное море, которое даже в самые жаркие летние дни остается недоступным из-за противных течений, песчаных банок, непрерывных штормов и ледяных гор. Но эти трудности, непреодолимые для всех других народов, только усиливают доблесть французов. Подобно тем героям, которые ими правят, они не встречают преград, способных отразить их натиск.

Какое счастье для участников этой экспедиции снова увидеть родину, пройдя через столько опасностей, и узнать, что Вашему королевскому высочеству доставили удовольствие их рассказы. Никто не может так оценить доблестные дела, запечатленные в этих повествованиях, как те, кто сам совершал героические подвиги. Вот почему я считаю своим долгом посвятить Вашему королевскому высочеству сей труд, который, поскольку он написан сьёром де Ла-Потери, королевским комиссаром на флоте, принимавшим участие во всех описанных в нем экспедициях, нельзя заподозрить в недостоверности.

Мы начали плавание из Ньюфаундленда на север 8 июля и 17 числа заметили в трех лье от нас с наветренной стороны плавучую ледяную гору высотой в 300 футов, напоминавшую по форме сахарную голову.

Как известно, нет ничего более неприятного, чем попасть в шторм, но намного хуже встретить его в этих северных широтах. 24 числа на широте 60°9′ поднялся сильный штормовой ветер, дувший с севера-северо-запада и продолжавшийся восемь часов. Весь наш такелаж обледенел, а команды кораблей измотались от шторма. У «Пальмье» сломался буг-шприт. Но это было лишь началом тех трудностей и испытаний, которые нам пришлось преодолевать в течение сего исключительно опасного плавания. 25 июля мы определили по течению, что приближаемся к арктической зоне. Весь этот день нашим взорам открывались только самые ужасающие картины, ибо, держа курс на север-северо-запад, мы около 8 часов утра начали входить в ледяное поле.

Первой землей, с которой мы познакомились в этих краях, был остров Резольюшен, у входа в Гудзонов залив.

Ничто не может быть страшнее, чем оказаться у входа в этот огромный залив, где почти не видно воды из-за множества плавучих льдов, на которые наши корабли поминутно наталкивались. «Пеликан», который всегда шел впереди (три остальных корабля следовали за нами в кильватере), делал все возможное, чтобы уменьшить трудности. Он прокладывал путь, раздавливал льды, налегая на них всем своим весом, но остальные корабли, будучи не в состоянии следовать за нами, часто попадали в ледовый плен. Было крайне прискорбно, Ваше высочество, чувствовать свое бессилие оказать им помощь. Следовавшие за нами корабли тотчас стали на якорь; мы поступали таким же образом, дрейфуя вдоль ледяной горы длиной в 400–500 футов. На эту гору мы послали нескольких матросов с якорями, чтобы дать кораблю ошвартоваться. В это время года ночей здесь нет. Мы имели удовольствие наблюдать за тем, как солнце заходит и почти тотчас же снова появляется. В полночь можно было без труда читать, не зажигая света.

Как-то, швартуясь у ледяной горы, мы взяли на борт 40 бочек пресной воды, оказавшейся весьма пригодной для питья. Это не должно удивить Ваше величество! Когда идет дождь, на айсберге образуется своего рода водохранилище; такая вода совсем лишена горько-соленого привкуса, присущего морской воде. И все же нам приходилось добавлять коньяк в бочки, чтобы смягчить воду, ибо без такой добавки от нее могли бы начаться сильные колики.

Иногда здесь наблюдались внезапные подвижки льда. И как раз тогда, когда казалось, что корабль надежно ошвартовался, вдруг вскрывался весь пак. Однажды, дожидаясь благоприятного момента, чтобы продолжить плавание, мы увидели, как лед, к которому пришвартовалось судно, был взломан сильным течением. Наш корабль понесло, мы потеряли возможность им управлять и в четыре утра наскочили кормой на корму «Пальмье». За этой неприятностью последовала серьезная катастрофа: 30-тонная бригантина «Эскимо», всегда следовавшая за нами, была раздавлена льдами неподалеку от «Пальмье» и 12 человек ее команды едва спаслись.

Как бы то ни было, дрейфуя много дней вдоль берега, где нас постоянно бросало с борта на борт, мы наконец очутились совсем близко от мыса Дигс.

Мы уже давно жаждали встретиться с эскимосами. Это очень жестокий народ, с которым до сего времени никому не удавалось вести торговлю. Наконец, 19 числа мы увидели нескольких эскимосов на льду. Они кричали нам что-то издалека и подпрыгивали, держа в руках одежды из шкур оленей и других зверей, видимо, желая показать их нам.

Нельзя было упускать столь благоприятный случай. Г-н Мартиньи, приняв все меры предосторожности, чтобы не стать жертвой эскимосов, направился к ним на ялике в сопровождении четырех-пяти хорошо вооруженных людей. Высадившись на льдине, где стояли эскимосы, он увидел, что их было человек девять, причем добрались они сюда на лодке, которую втащили на лед. Сойдя на льдину, Мартиньи протянул двум выступившим вперед туземцам трубку мира; остальные пока оставались у края льдины.

Трубка мира у дикарей Севера связана с неким таинством. Символизируя мир, она отличается оригинальной формой, значительной длиной и изготовляется обычно из красного, черного или белого камня. Чашечка ее хорошо отполирована и изображает боевую палицу, а мундштук украшен иглами дикобраза и короткими разноцветными нитками[70].

Итак, при этой встрече Мартиньи подарил эскимосам кисет и трубку мира. Он закурил первым, чтобы показать, как это делается, а затем протянул трубку туземцам. Остальные семь человек держались в отдалении, но убедившись, что мы действуем с добрыми намерениями, подошли к Мартиньи с радостными восклицаниями. Они что-то кричали на высоких нотах, припрыгивая и потирая себе животы. Это, видимо, считалось убедительным доказательством дружбы и честного намерения вести с нами торг. Туземцы дали понять Мартиньи, что у них есть немало вещей для торговли. Но, намереваясь заманить эскимосов на судно, Мартиньи сказал им, что у него с собой ничего нет, и пригласил их следовать за ним. Как он ни настаивал и ни увещевал туземцев, они ему не доверяли. Тогда Мартиньи лег на лед, давая тем самым понять, что согласен стать заложником, если один из эскимосов отправится на судно. Но туземцы потребовали двух заложников за одного, и тогда солдат морской пехоты Гранвиль остался с Мартиньи. Поднявшись по трапу почти на самый верх, эскимос увидел кого-то из наших людей, одетых в черное платье, и так испугался, что едва не бросился в море. Но матрос, видя, что привел гостя в ужас, протянул ему нож, и тогда тот согласился подняться на борт. Впрочем, очутившись среди большой толпы, эскимос, судя по всему, ничуть не испугался. Он приплясывал и издавал крики изумления, глядя на машину, которая, видимо, показалась ему каким-то чудом. Но когда туземец увидел пылающий в кухне огонь, он издал истошный вопль, опасаясь, что такое сильное пламя вызовет пожар. Насколько нам известно, эти люди редко греются у огня, ибо в проливе нельзя встретить ни одного дюйма почвы, ни одного жалкого кустика. Если они и разводят огонь, то вместо дров пользуются тюленьим и моржовым жиром.

Мы предложили эскимосу пирог, в ответ на что он всячески изъявлял свою благодарность. По-моему, ни один народ не говорит так быстро. По произношению язык эскимосов напоминает баскский: говорят они, почти не раскрывая рта, и все же дикция у них отчетливая. Эскимосу дали также кусок хлеба, который он ловко запрятал за пазуху, притворяясь, что жует. Мы не показали вида, что заметили это, но поняли: гость боится, как бы его не отравили. Тогда мы откусили кусочек от другого ломтя и протянули его эскимосу. Теперь он съел хлеб. Когда же мы забыли пригубить вино из протянутого ему стакана, гость тоже вылил его себе за пазуху. Нам пришлось потом отпивать и откусывать от всего, чем его угощали. Звон серебряной вилки так понравился гостю, что он быстрехонько отправил ее туда же, куда спрятал пирог и хлеб. Когда я вернулся с ним на льдину, где находились его товарищи, они все столпились вокруг меня, издавая крики и подпрыгивая. Я сделал туземцам несколько подарков, а они, несмотря на мои возражения, настаивали на том, чтобы разоблачиться и отдать мне свою одежду. Мне же захотелось узнать, неужели они действительно не чувствительны к холоду.

Прием, оказанный нами их товарищу, побудил эскимосов послать еще двух человек на борт. Их встретили там так же радушно, как и первого гостя. Эскимосы разделись догола, и я заметил, что они стыдились, если кто-нибудь смотрел на них. Мы подарили им короткие штаны, причем не заметили никаких признаков того, что они страдают от холода. А ведь им предстояло пройти три мили до островов Дигс. Один из эскимосов, уходя, предложил мне кусок сырого мяса морской птицы, который я съел в его присутствии. Он издал крик радости и в свою очередь стал обсасывать сырое бычачье сердце, которым мы его угостили.

После полудня на льдину, где мы охотились, пришли еще двое эскимосов. Они также меняли свою одежду на ножи, ножницы, иголки, колокольчики, медные монеты, игральные карты, старые ноты. Все, что бы мы ни предлагали, казалось им весьма ценным. Поскольку эти люди ни с кем торг не вели, они не захватили с собой пушнины, но в этих краях наверняка имеются лучшие в мире меха.

Хотя мы находились уже у входа в Гудзонов залив, войти в него нам не удавалось. Весь лед, сосредоточившийся в этом огромном бассейне, устремился теперь в пролив. Течение приносило все новые ледяные горы, и мы вынуждены были отклоняться от курса. Из-за этого «Пеликан» отнесло течением более чем на восемь лиг назад в пролив. 25 августа, поставив все паруса, мы пошли через льды, ибо значительно отстали от трех других кораблей, которые к тому времени были уже у конца пролива, и теперь спешили их догнать.

Вдруг на «Профоне» заметили, что к ним приближаются три корабля. Командир «Профона» Дюг сначала принял эти суда за корабли нашей эскадры. Они приближались медленно, вместе с течением. И вдруг, к своему изумлению, Дюг увидел совершенно неожиданное зрелище. На них надвигались три английских корабля с 56-, 36- и 32-дюймовыми пушками. Дюг немедленно отвел корабль от льдины и, невзирая на опасность, помчался к ледяному полю, предпочитая такой поступок сдаче. Ведь на его корабле были весь провиант и боеприпасы для экспедиции к Форт-Нельсону. Англичане начали его преследовать. Сериньи и Шартрье на кораблях «Весп» и «Пальмье» хотели пойти на помощь Дюгу, но прочно застряли во льду. «Профон» тоже застрял вблизи от английских кораблей «Деринг» и «Гудзонс-Бей». 26 августа около девяти часов утра начался морской бой. Дюг атаковал англичан; они осыпали его корабль ядрами, рвавшими оснастку на куски, ибо на «Профоне» бой могли вести всего две пушки, установленные у задней стенки помещения для орудий.

«Гемпшир»[71] с 56-дюймовыми пушками на борту не мог до вечера присоединиться к другим английским кораблям. После боя, продолжавшегося десять часов с перерывами, все три английских корабля дали бортовой залп по «Профону» и ушли, не сомневаясь в том, что он пойдет ко дну. На «Профоне» было четверо убитых. Противник тоже наверняка потерял нескольких человек, ибо на льду валялись оторванные руки. Что касается нашего корабля, то мы не участвовали в этом славном сражении, про которое можно сказать, что то был первый в истории морской бой среди льдов.

Тут «Пеликан» вынесло течениями в Гудзонов залив, и у наших моряков были все основания радоваться, что они освободились из ледового плена. Подул свежий бриз, который немало нам помог, когда мы взяли курс на юго-запад.

3 сентября 1697 года мы подошли на «Пеликане» к Форт-Нельсону. Англичане дали несколько пушечных выстрелов, которые, судя по всему, должны были служить сигналом для кораблей, поджидавшихся из Англии. Мы стали на якорь в трех с половиной лье к юго-западу от этого форта, в открытом море. Нас удивило, что мы не встретили там «Пальмье», «Веспа» и «Профона», которые должны были прийти раньше нас. Ведь они находились у мыса Дигс, когда мы еще стояли во льдах.

На рассвете 5 сентября с подветренной стороны показались три корабля, которые мы приняли за свои. Снявшись с якоря около семи утра, мы пошли к ним, подавая сигналы, на которые те не отвечали. Тогда мы сообразили, что имеем дело с английскими кораблями, и действительно, то подходили «Гемпшир», «Деринг» и «Гудзонс-Бей».

Все люди находились на своих местах. Мичман Ла-Саль и солдат морской пехоты Гранвиль командовали нижней батареей, а Бьенвиль (брат г-на Ибервиля) и солдат морской пехоты шевалье Лигонде — верхней. Г-н Ибервиль попросил меня командовать на баке и отразить атаку противника с отрядом канадских французов, если англичане попытаются взять нас на абордаж.

Неприятель построился в кильватерную колонну. Впереди был «Гемпшир», за ним «Деринг» и последним — «Гудзонс-Бей». Все они шли на близком расстоянии друг от друга. Бой начался в половине девятого утра. Мы пошли прямо на «Гемпшир». Там решили, что мы намереваемся брать корабль на абордаж, и спустили грот и марсели. После этого отказа принять бой мы пошли к «Дерингу» и перебили его грот нашим огнем, а затем, когда вперед вышел «Гудзонс-Бей», дали по нему бортовой залп. «Гемпшир», перейдя на наветренную сторону, выпалил из мушкетов по нашему баку и дал бортовой залп картечью, которым перебило фалы фор-марселя и фордуны брам-стеньги и бизань-штаги. Бой становился упорным, три неприятельских корабля вели по нашему судну непрерывный огонь, чтобы его уничтожить.

«Гемпшир», убедившись, что ему не удастся навязать нам бой между мелью и двумя другими английскими кораблями и что все попытки, предпринимавшиеся им в течение двух с половиной часов, оказались бесплодными, старался уйти на нашу, наветренную сторону. Это ему не удалось, ибо мы стали бортом к нему, нок-рея к нок-рее. Когда мы оказались так близко друг от друга, я приказал дать из мушкетов залп по баку «Гемпшира», где скопилось много матросов, вызывавших нас идти на абордаж. Англичане немедленно ответили на наш залп картечью, которой разорвало на куски почти всю нашу оснастку и ранило много людей. Когда они проходили вдоль нашего корабля, наши батареи дали залп, который был так хорошо нацелен, что оказался весьма действенным. Едва мы успели разойтись, как «Гемпшир» тут же пошел ко дну. «Деринг», стоявший близко около нас, дал бортовой залп. Однако исход боя оказался катастрофическим для англичан: «Гудзонс-Бей» спустил флаг, а «Деринг» обратился в бегство.

У нас было 14 раненых после двух последних бортовых залпов «Гемпшира» по нижней батарее. На нашем корабле было семь пробоин ниже ватерлинии, куда хлынула вода, не говоря уже о том, что несколько выстрелов насквозь пробили борта «Пеликана». Англичане обрушили на нас столь сильный огонь из мушкетов и столько картечи, когда стреляли в корабль с расстояния пистолетного выстрела, что в нашей бизань-мачте со всех сторон густо засели мушкетные пули на высоте до 10–12 футов. Если бы я не следил за своими людьми, на баке не осталось бы в живых и четырех человек. Сам я отделался дешево: только одежда превратилась в лохмотья да шляпу пробила пуля. В самом деле, я чувствовал себя не хуже, чем в тот момент, когда г-н Ибервиль предложил мне записаться в экспедицию, и сохранял полное хладнокровие после боя, только теперь меня можно было принять за черного мавра, так потемнело мое лицо от пороха. Думаю, что англичане приняли меня за какого-то гвинейского князя, ибо слышал, как один из них кричал: «Стреляйте в этого чернокожего щеголя из Гвинеи!».

Мы начали преследование «Деринга» и настигли бы его, если бы за три дня до того наша грот-рея не переломилась надвое во время шквала. Опасаясь, что наш трофей — «Гудзонс-Бей», находившийся в одном лье от нас, — может уйти в устье реки, на которой стоит Форт-Нельсон, мы приблизились к нему и, сняв команду с трофейного судна, пошли к «Гемпширу», чтобы спасти его матросов. Но этот корабль сел на мель в том месте, где противник ранее хотел навязать нам бой. Между тем погода резко ухудшилась, и нам не удалось спустить лодку. Мы стали на якорь около «Гемпшира», испытывая глубокое сожаление, что не в состоянии оказать помощь людям, попавшим в столь опасное положение.

Ветер, дувший с востока-северо-востока, все крепчал. Поднялось сильнейшее волнение, непрерывно сносившее нас к берегу. Так продолжалось до следующего дня, когда часам к 9—10 утра наш руль пару раз ударился о дно. В полдень нам пришлось перерезать канат, чтобы поднять паруса, и до четырех часов мы дрейфовали, взяв курс фордевинд. Жгучий мороз, снег и лед, намерзший на такелаже, были серьезным препятствием для маневрирования. Раз мы не могли подойти к берегу, пришлось стать на якорь у глубины 9 саженей. Наши якоря продержались до девяти вечера, когда вдруг главный не выдержал. Трудно передать Вам, в каком жалком состоянии находилась команда. Некоторые люди страдали от морской болезни. Даже самые сильные духом приходили в отчаяние. Наступила ночь, и к страху перед смертью добавился ужас от кромешной тьмы. Качка и волнение не замедлили сказаться на людях, находившихся в столь подавленном настроении, и, когда начала распространяться паника, мы не смогли успокоить их.

Корабль пошел против ветра и снова стал на якорь, но тут лопнул стоп-анкер. Поскольку оставшийся маленький якорь не смог бы нас удержать, пришлось перерезать трос и снова лечь в дрейф. Волной снесло кормовой камбуз и разбило стол и скамьи в кубрике. В 10 часов вечера унесло руль, и мы считали, что настал конец. Прилив посадил наш дрейфовавший корабль на мель. От всех этих мытарств волосы встали дыбом даже у самых беспечных людей. И вот около полуночи образовалась трещина посередине киля и хлынувшая вода поднялась выше твиндека. Мы провели ночь в таком жалком состоянии, а на рассвете обнаружили, что находимся в двух лье от суши.

Попав в столь тяжелое положение, мы не теряли надежды спастись. Г-н Ибервиль, проявляя такую предусмотрительность, какая была возможна при подобной катастрофе, всемерно старался спасти команду. Он просил меня спустить шлюпку на воду и выяснить, нельзя ли высадиться на берег в сколько-нибудь безопасном месте.

Итак, 8 сентября, в день рождества богородицы, я сел в шлюпку с несколькими канадцами. Мы спрыгнули в море в таком месте, где вода была нам по плечи, положив на голову мушкеты, пороховые роги и пули, после чего я отправил шлюпку обратно. Тем временем на судне строили плоты и паромы для спасения раненых. Мы же постарались как можно скорее выбраться из нестерпимо холодной воды.

Несмотря на мое крепкое здоровье и душевную бодрость, я испытывал жестокие страдания и, истощенный до предела, мечтал найти место, где можно было бы отдохнуть. Вдруг я почувствовал, что изнываю от голода, и в отчаянии начал есть плававшие по морю водоросли.

Пройдя по воде более одного лье, мы подошли к снежной банке толщиной около двух футов, под которой был ил. То был тяжелый переход, и он стоил жизни 18 солдатам, погибшим от холода. Сам я тоже погиб бы, если бы вовремя не подоспели канадцы, которые нашли меня в снегу.

На следующий день мы пересекли болото, не проходимое для лошадей, а затем разбили лагерь, который назвали «Аванпостом». Я забыл упомянуть о том, что «Гудзонс-Бей» постигла та же судьба и он затонул на восемь лье южнее[72].

Тем временем «Пальмье», «Весп» и «Профон» подошли к устью реки. Первый потерял руль, находясь в 40 лье к западу от устья, и эти 40 лье им управляли посредством весел и утлегарей.

Около 11 часов утра г-н Ибервиль, захватив с собой нескольких человек, отправился на разведку к Форт-Нельсону. Нам не удалось бы это осуществить, не навлекая на себя мушкетного огня англичан, и они обстреляли бы нас картечью, если бы мы не шли колонной по узким тропам. Мы шли в укрытии почти до самого форта. Там Ибервиль вызвал Мартиньи и приказал ему пойти в форт и потребовать выдачи двух ирокезов и двух французов, которые, по его сведениям, там находились. В прошлом году они пытались убежать, но англичане их настигли и отбили у канадцев.

Когда Мартиньи подошел с белым флагом к воротам, губернатор велел завязать ему глаза и так повел в форт. Там был созван военный совет, на котором приняли решение при сложившихся обстоятельствах не выдавать четырех пленников. Часть команды «Гудзонс-Бея» укрылась в форту после гибели корабля, и это усилило гарнизон.

В тот же вечер мы установили мортирную батарею в лесу в 200 шагах от форта, скрывая от противника свои действия. Когда площадка была почти закончена, в крепости услышали два-три удара кувалдой, вслед за которыми по нашим людям было сделано три пушечных выстрела. Один из них едва не стоил жизни г-ну Ибервилю.

В ночь с 11 на 12 сентября мы закололи нескольких англичан, рыскавших вокруг, чтобы провести в форт моряков с «Гудзонс-Бея», которые постепенно сюда подходили. В этой стычке был убит клерк «Компании Гудзонова залива».

Мы начали бомбардировку форта 12 числа в 10 часов утра. Убедившись, что третий снаряд упал у самого форта, Сериньи отправился к губернатору, чтобы предложить тому сдаться. Но губернатор ответил, что не желает, чтобы ему перерезали горло, и предпочитает сожжение форта сдаче. Он признался, что нет никакой надежды получить помощь из Англии, и заявил, что если будет вынужден сдаться, то лишь в силу несчастливо сложившихся обстоятельств[73].

Мы возобновили бомбардировку между одним и двумя часами дня. Англичане непрерывно обстреливали нас из пушки и двух мортир. Защитники форта были меткими артиллеристами. Им приходилось определять, где мы находимся, только по взрывам бомб, ибо наша батарея была скрыта за густой рощей. Деревья мешали противнику точно установить наши позиции. Это не помешало двум английским ядрам удариться о бруствер, а третьему осыпать нас землей.

В четыре часа Сериньи еще раз отправился к англичанам и предупредил губернатора, что делает это в последний раз, ибо мы решили начать общий штурм, и любые предложения, которые будут сделаны после этого, не станут нами приниматься. Мы окружим форт и штурмовыми топорами разрушим палисады и бастионы. Сериньи пригрозил также, что, когда мы начнем штурмовать форт с оружием в руках, у англичан не будет шансов спастись бегством. Он заверил губернатора, что, хотя в это время года наши корабли не смогут здесь задерживаться более чем на 10–12 дней, мы оставим достаточные силы для захвата форта зимой.

Английский губернатор ответил Сериньи, что он не властен распоряжаться только по своему усмотрению и даст ответ на закате. Тем временем мы на юго-юго-западной стороне не прекращали установку второй батареи, которая могла бы причинить большой урон англичанам, но в шесть часов губернатор прислал к нам протестантского пастора Морисона с согласием на капитуляцию. Он просил только оставить ему все бобровые шкурки, принадлежавшие «Компании Гудзонова залива».

Я хотел предложить свои услуги в качестве переводчика, но вскоре убедился, что понапрасну трачу свои знания латыни на этого пастора, который вряд ли мог бы просклонять слово Musa. Меня это не удивило, ибо среди шотландских пасторов мало людей, знающих латынь.

Англичане оговаривали слишком выгодные для себя условия, учитывая, что они находились в нашей власти, тем более что мягкосердечное обращение с ними объяснялось лишь присущим французам великодушием. Итак, мы отклонили требования противника.

Защитники форта созвали военный совет, и в восемь часов вечера губернатор направил к нам королевского лейтенанта Генри Келси и своего заместителя с письмом, в котором просил оставить ему две мортиры и четыре пятифутовые пушки, присланные в прошлом году из Англии. Мы отказали и в этой просьбе. Наконец на следующий день, 13 числа, губернатор направил нам трех заложников, поручив им сообщить, что сдаст форт и просит разрешения эвакуировать его в час дня.

Во главе гарнизона и части команды с «Гудзонс-Бея» губернатор оставил форт через час, уходя под барабанный бой с заряженными мушкетами, зажженными фитилями, развевающимися знаменами, оружием и пожитками (англичане поспешно спустили знамена после третьего выпущенного по ним снаряда, убедившись, что мы используем их как мишень для наводки).

Пушнину, находившуюся в форте, я распорядился перенести на сторожевое судно «Компании Гудзонова залива» «Албимарл», также захваченное нами. Однако наши лоцманы плохо знали реку, и это судно, наскочив на небольшую скалу, получило пробоину. Среди людей, находившихся на борту — как французов, так и англичан, — началась паника. Барк наполнялся водой. Люди пытались его облегчить, бросая за борт ящики и тюки. Стояла кромешная тьма. Некоторые бросились в воду, другие, пытаясь найти спасение на берегу, завязли в грязи.

Мы отбыли из Форт-Нельсона 24 сентября 1697 года. В это время начинается ледостав на реках, а на море образуется лед или поднимаются штормовые ветры.

Мы отплыли с юго-юго-западным ветром в час дня. «Профон», куда перевели команду с затонувшего «Пеликана», а также людей с «Гудзонс-Бея» и из гарнизона форта, час спустя сел на мель на северной стороне. Но оставался еще один час прилива, и мы, снявшись с мели, продолжали идти своим курсом. Если бы нам не удалось этого сделать, пришлось бы перевести часть из находившихся на нашем борту 300 человек на «Весп», избежавший постигших нас несчастий, а остальных отослать обратно в форт. В этом случае всем нам пришлось бы голодать, ибо на «Веспе» запасы провианта были рассчитаны только на его команду, а в форте — только на оставленный там гарнизон.

Назавтра поднялся сильнейший ветер. Холод усилился, так как мы шли на север. Дни стали совсем короткими. Солнца мы не видели и не могли взять высоту. Начался шторм. Мы шли вперед, не зная точно, где находимся, а ведь нам предстояло еще войти в Гудзонов пролив. Как это сделать, стало для нас камнем преткновения, ибо мы оказались запертыми в заливе, северный берег которого был нам совсем неизвестен. Мы блуждали в этих опасных водах.

Постоянная возня со снастями вконец измотала наших моряков. Жалкое состояние, в которое мы попали из-за нехватки белья и одежды после кораблекрушения, привело к вспышке цинги. Мне совестно докладывать Вам, но нас до такой степени донимали паразиты, что некоторые из цинготных больных, потерявших способность двигаться, буквально погибали от этой чумы. Спустившись с рей, иззябшие матросы валились пластом на палубу, и их приходилось трясти, чтобы привести в себя.

Мы шли на восток, когда по счастливому стечению обстоятельств оказались в Гудзоновом проливе. Пака в проливе мы теперь не обнаружили. Там еще оставались очень высокие ледяные горы, которые сели на мель в одном-двух лье от берега; их не могло унести течением. Пак в заливе и проливе простирается больше чем на 400 лье. Когда лед начинает ломаться, льдины уносит в море. На этих гигантских обломках без труда можно было бы построить в боевой порядок 5–6 тысяч человек. Пак обычно вскрывается в июле, и льдины, прежде чем растаять, иногда проходят 200 лье в открытом море.

На этот раз море было чистым, но стоял такой жгучий мороз, что команда не могла его вынести, и почти все матросы заболели цингой. Из наших людей лишь немногие избежали этой напасти, и пришлось привлечь пленных к управлению кораблем.

5 октября в полдень к северо-востоку от нас показались острова Савидж. Они находятся у северного побережья пролива в одной-двух милях от материка.

Теперь мы чувствовали себя вне опасности и не боялись, что можем погибнуть в любую минуту.

Ветер нес нас вперед, как вдруг мы попали в иные, еще более суровые климатические условия. Эта внезапная перемена стоила нам многих жертв. Ежедневно приходилось опускать в море по пять-шесть погибших моряков.

На наших кораблях начала распространяться какая-то зараза. Может быть, Вам интересно будет получить ее подробное описание. Вы убедитесь, что за это плавание я стал настоящим врачом, не совсем забыв анатомию, которую изучал, когда проходил курс философии.

Вам, разумеется, известно, что внезапная перемена температуры после самого мягкого и приятного времени года вызывает резкий перелом в организме человека и он заболевает недугом, распространенным в этих краях и именуемым цингой.

Нестерпимый холод и особенно наличие в этих проливах большого количества селитры способствуют образованию твердых солей, задерживающих кровообращение. Эти разъедающие вещества выделяют кислоты; последние постепенно разрушают тот орган, на который воздействуют. Млечный сок, становясь вязким, кислым, соленым и землистым, приводит к сгущению крови. Замедление кровообращения вызывает боль в конечностях, которые первыми поражает цинга, — стопах, голенях и руках.

Заболевшие члены становятся нечувствительными, чернеют, и от прикосновения к ним остаются вмятины, как на тесте.

Было невыразимо тягостно смотреть на утративших подвижность людей, которые не были в состоянии даже пошевелиться на койках, сохраняя между тем здравый ум и ясную память. Распространению этой болезни способствует и пища, которой вынуждены удовлетворяться моряки, находясь в плавании. Большое количество кислоты в соленой говядине и свинине, которой кормят матросов, вызывает набухание десен и закупорку слюнных желез, назначение которых — фильтровать лимфу крови и подавать ее в рот по маленьким протокам, то есть служить тем самым первым растворителем при пищеварении. И, поскольку все эти малые протоки забиты излишком проникающих повсюду солей, в рот извергается густая, клейкообразная и вязкая слизь. И в крови из-за закупорки этих протоков образуется масса гнилостных веществ, которые разрушают десны. От этого начинают шататься и выпадать зубы.

У некоторых больных наблюдается истечение слюны изо рта, у других открывается дизентерия. Вязкая жидкость, истекающая изо рта, вызывает гангрену гланд и десен. В этих случаях следует прописывать сильно действующие очищающие полоскания, чтобы вызвать отделения вязкого вещества. Очень хорошо помогает лимонный сок.

Те, у кого открывается дизентерия, умирают быстрее всех. У таких пациентов в брюшной полости образуется особо едкий сок. Как только этот сок загнивает, у больных неизбежно начинаются обмороки и сердечные припадки. Ведь сердце может работать только при циркуляции чистой, неиспорченной и активной крови, а любое постороннее вещество, которое в ней образуется, непременно нарушает нормальный ток. Гангрена, поражающая этих пациентов, как раз и нарушает законы циркуляции крови.

На мозг, который более не омывается благодетельными токами крови, воздействуют испарения, вызывающие горячку, безумие и в конечном счете смерть. Я видел, как некоторые больные, сохранившие звучный голос, хорошее зрение и ясную речь, не терявшие сознания и не покрытые язвами, все же внезапно умирали во время беседы.

Вот почему больным следует принимать такую пищу, которая может разжижать кровь и посредством своих сернистых и летучих частиц уносить кислоты. Пациентам нужно давать поменьше солонины, заменяя ее рисом, горохом, сушеными бобами. Полезно также делать им дезинфицирующие инъекции, давать вяжущие наркотические снадобья, в которые входят средства, стимулирующие сердечную деятельность. Частая смена белья тоже очень помогает в подобных случаях.

Эта болезнь усиливает аппетит, и пациенты становятся прожорливыми как собаки. Меня не удивило, Ваше высочество, что сие внезапное изменение климата при обратном плавании вызвало столько смертных случаев на наших кораблях.

В крови происходило брожение, вызвавшее гангренозное гниение. Тепло стремилось расширить то, что было сжато холодом, — схватка была неизбежной. И в организме, ослабленном расширением пор, образовался избыток, который вывел весь механизм из равновесия.

Наконец после стольких мытарств, трудов и несчастий мы 8 ноября прибыли к Белл-Айл на Ньюфаундленде. Зайдя в Пор-Луи, чтобы положить там больных цингой в госпиталь, мы направились в Рошфор, где и сошли с кораблей.