Испытание льдом

Нельзя было надеяться на разгадку тайны исчезновения Франклина, пока оставался неизменным характер официальных спасательных экспедиций. Леди Франклин, которую поддерживали некоторые арктические путешественники, бывшие не в чести у адмиралтейства, добивалась, чтобы поиски были сосредоточены в районе к югу от пролива Ланкастер. Но морские лорды оставались глухи к ее просьбам. Итак, в 1852 году, когда адмиралтейство предприняло свою последнюю попытку, оно опять направило спасателей не в тех направлениях.

В этом году сэр Эдуард Белчер, которого по праву можно назвать одним из самых невежественных и тупоголовых деятелей, был поставлен во главе экспедиции, направленной для окончательного разрешения загадки. С этой целью снарядили те же четыре корабля, которые в 1850 году участвовали в экспедиции Остина. «Резольют» и «Пайонир» (которым по-прежнему командовал Осборн) получили распоряжение следовать проливом Веллингтон, а «Ассистанс» и «Интрепид» (командование которым было доверено Мак-Клинтоку) должны были идти на запад через пролив Ланкастер в пролив Мелвилл. Последние два корабля дошли до Уинтер-Харбора, но решили там не оставаться и проследовали далее на запад, не найдя записки Мак-Клура. К счастью, одна из их санных партий, направленных весной 1853 года, еще раз посетила Уинтер-Харбор, подобрала эту записку, что и позволило спасти Мак-Клура и его людей. Когда санная группа подошла к «Инвестигейтору», почти все находившиеся на его борту были тяжело больны цингой. «Инвестигейтор» оставался во льдах, а его команду разместили на «Ассистансе» и «Интрепиде».

Экипажи этих двух кораблей под командованием капитана Генри Келлетта за две зимы, проведенные экспедицией во льдах, совершили ряд замечательных санных походов в исследовательских целях, что позволило нанести на карту берега островов Мелвилл и Принс-Патрик. Новый прорыв на северо-запад был сделан совсем не в том направлении и не дал никаких дополнительных сведений об экспедиции Франклина.

Тем временем Белчер совершал вылазки в районе пролива Веллингтон и почти также далеко отошел от района, где, согласно инструкциям адмиралтейства, должен был действовать Франклин, как и Келлетт. Затем, весной 1854 года, Белчер по совершенно непонятной причине приказал бросить все четыре поисковых корабля, отозвал все команды на остров Бичи, разместил их на транспортных судах и поспешил отбыть в Англию. Ироническим комментарием к этому паническому бегству явился следующий факт. Флагманский корабль Белчера — старый «Резольют» примерно через 16 месяцев спустя после того, как его бросили, самостоятельно вырвался из ледового плена и, не имея ни одного человека на борту, прошел дрейфуя свыше тысячи миль до мыса Дайер в Девисовом проливе. Здесь с ним встретилось американское китобойное судно. Когда китобои пришли в себя от изумления, вызванного столь неожиданным появлением одинокого судна, они снарядили туда команду, и по истечении некоторого времени корабль величественно пересек Западное море и возвратился в Англию, где его прибытие явно должно было произвести весьма своеобразное впечатление на Белчера.

После постигшей Белчера катастрофы официальные поиски Франклина были прекращены. Хотя флотилия Белчера не отыскала никаких следов исчезнувших участников экспедиции Франклина, она все же исследовала обширную часть арктических вод и островов. Не меньшее значение имеет и тот факт, что она помогла сформироваться совсем новому поколению полярных путешественников. Самыми яркими его представителями были два человека — Джон Рей и Леопольд Мак-Клинток.

По заданию «Компании Гудзонова залива» Рей до 1852 года совершил два замечательных сухопутных похода в Арктику и скоро понял, что выжить на севере можно, лишь приняв условия, которые диктует специфика этого края. Он первым пришел к само собой напрашивающемуся выводу, что, раз эскимосы могут жить, путешествовать и преуспевать в Арктике, исследователям целесообразно подражать коренному населению.

Мак-Клинток тоже ближе других своих современников подходил к такому выводу и, подобно Рею, проявил умение приспосабливаться к обстановке, чего нельзя сказать ни об одном из более ранних исследователей, за исключением разве Джона Росса. В годы, последовавшие за крупнейшей неудачей Белчера, Рею и Мак-Клинтоку было суждено довести до общего понимания, что победы в Арктике не добьешься только одной силой.

Первым начал Рей. В 1853/54 году, когда Рей исследовал западный берег Бутии, передвигаясь на нартах, подобно эскимосам, он встретился с аборигенами, от которых получил первые известия о страшной катастрофе, постигшей большую группу белых людей. Речь явно шла о партии Франклина, погибшей на острове Кинг-Вильям или вблизи него. Рей сам не посетил арену этой трагедии, а поспешил на юг с этими потрясающими новостями. Англии они стали известны в начале зимы 1854 года, и страну как будто ударило током.

Широкая публика была возмущена и потрясена, узнав, что все участники экспедиции Франклина, несомненно, погибли от голода и холода и, что еще ужаснее, по-видимому, в последний момент стали людоедами. Общественное мнение обрушилось на Рея. Англичане охотнее верили, что потерпевшие кораблекрушение погибли не из-за упрямства и невежества своих руководителей, а были перебиты и съедены эскимосами.

Леди Франклин, все еще надеясь и продолжая бороться за спасение мужа с упорством, достойным восхищения (уже истратив большую часть своего состояния на три не принесшие успеха частные экспедиции), не принимала участия в этой не особенно приятной полемике. Но она настаивала, что необходимо немедленно отправить экспедицию на остров Кинг-Вильям, чтобы восстановить полную и истинную картину того, что там произошло.

Адмиралтейство, да и все официальные круги отказали ей в поддержке. Они потеряли интерес к экспедиции Франклина и, видимо, стремились как можно скорее забыть об этом не делавшем им чести событии. Но были люди, сочувствовавшие леди Франклин, и первым среди них оказался Леопольд Мак-Клинток.

Еще молодым лейтенантом флота Мак-Клинток впервые отправился на север в составе самой ранней «вспомогательной» партии — экспедиции Джемса Росса в 1848/49 году. Он нередко участвовал в санных походах, проводившихся обычным в то время способом: матросы тянули тяжело нагруженные сани, а офицеры воздерживались от физического труда, причем почти или совсем не пользовались возможностью жить за счет местных ресурсов. Мак-Клинток сразу же распознал непроходимую глупость такого образа действий и во время следующего арктического плавания — с экспедицией капитана Остина в 1850 году — начал экспериментировать. Он не только пользовался облегченными санями и снаряжением, но и стремился в целом приспособить свой организм и снаряжение к особенностям Севера. Хотя сани по-прежнему тянули люди, эксперименты Мак-Клинтока оказались столь успешными, что, как мы видели, ему удалось совершить санный поход протяженностью 800 миль с острова Корнуоллис на Мелвилл; обратный путь был пройден им за 81 день.

С 1852 по 1854 год Мак-Клинток снова попал на север с отрядом Келлетта из флотилии Белчера и на этот раз превзошел самого себя. Он успешно завершил один из величайших санных походов всех времен, покрыв более 1400 миль за 105 дней, и на пути открыл свыше 800 миль ранее неизвестной береговой линии.

Человек наблюдательный, находчивый, обладающий спасительным чувством юмора и непревзойденный по опыту арктический путешественник, Мак-Клинток был по праву первым, к кому должна была обратиться леди Франклин в своей последней попытке раскрыть тайну экспедиции, возглавлявшейся ее мужем.

ЭКСПЕДИЦИЯ НА «ФОКСЕ» В АРКТИЧЕСКИЕ МОРЯ

18 апреля 1857 года леди Франклин оказала мне честь, предложив командовать снаряжаемой экспедицией.

Я обратился в адмиралтейство с просьбой предоставить мне долгосрочный отпуск и 23 числа получил телеграмму от леди Франклин: «Отпуск разрешен «Фокс» мой к переоборудованию приступаем немедленно». Она уже купила винтовую яхту «Фокс» водоизмещением 177 тонн и теперь передала ее вместе с необходимыми средствами в мое распоряжение.

Позвольте мне объяснить здесь, что мы подразумеваем под словом «переоборудование». Необходимо было убрать с яхты бархатные портьеры, роскошную мебель и все остальное, что не способствовало ее укреплению. Все судно предстояло защитить снаружи крепкой обшивкой, а изнутри поставить прочные поперечные бимсы. Маленький медный руль надо было заменить массивным железным, а на острый форштевень набить столько железа, чтобы он в конечном счете напоминал громадное обращенное острием вперед долото. Наконец, как говорят о парижских омнибусах, мы были tout complet[104] и горели нетерпением поскорее отбыть.

На судно погрузили обильный запас провианта на 28 месяцев, включая консервированные овощи, лимонный сок и пикули из расчета, что все эти продукты будут выдаваться ежедневно, а консервированное мясо — раз в три дня. Мы также захватили столько крепчайшего эля, сколько можно было разместить на судне.

В ночь на 2 июля мы прошли через Пентленд-Фёрт[105]. Голые дикие берега Оркнейских островов, еще более дикие лоцманы, их громкие возгласы и непонятный диалект, резкие крики бесчисленных морских птиц, вой ветра и высокие волны — все это создавало впечатление, что мы внезапно проснулись и очутились в Гренландии. И действительно, 12 июля мы увидели южную оконечность этой покрытой льдом суши. Она носит необычное название — мыс Фарвель («Прощай»), Назвал ли так этот мыс какой-то плывший из Англии предприимчивый купец, уверенный, что, оставив за собой Гренландию, он уже нашел путь в Китай, или же, наоборот, это название придумал усталый и истосковавшийся по родине моряк, который с трудом вырвался из ледового плена на обветшавшем барке и твердо решил надолго проститься с этой безрадостной страной, — история так нам никогда и не откроет.

Что касается торговли с Гренландией, то она полностью монополизирована датским правительством. На эскимосов датские законы не распространяются. Но, гордясь своей номинальной независимостью, они дружественно относятся к датчанам и имеют для этого веские основания. В каждом округе есть лютеранский пастор, доктор и учитель, содержащиеся за счет государства. В их обязанности входит организация бесплатного обучения и оказание помощи населению. Когда эскимосы испытывают лишения, что нередко с ними случается в суровые зимы, им бесплатно раздается продовольствие.

Сделали ли мы, англичане, больше этого или хотя бы столько же для коренного населения наших многочисленных колоний и особенно для эскимосов наших территорий на Лабрадоре и на берегах Гудзонова залива?

31 июля мы стали на якорь в Годхавне на острове Диско, и здесь я повстречался с бывшими командирами китобойцев «Джипси» и «Андонтед» из Питерхеда, которые пять-шесть недель назад были раздавлены льдами в заливе Мелвилл. Здесь же нам предложил свои услуги в качестве каюра молодой эскимос, по имени Кристиан, и мы его наняли. Матросы основательно помыли и постригли эскимоса (мыло и ножницы были для него новинкой), а затем обрядили в матросское платье. Он чувствовал себя в нем явно неловко, но все же гордился тем, что похорошел и вызывает восхищение у своих соплеменников.

5 августа. Попутный ветер быстро нес нас на север от Диско; по пути мы встретили много айсбергов. Наши снасти были обильно разукрашены потрошеной треской, которую мы рассчитывали сохранить в вяленом виде. Однако после теплого дня в Диско и сильного дождя с южным ветром в Вайгате нам уже нельзя было употреблять эту рыбу в пищу, хотя она все еще годилась на корм собакам. Я прилагаю все усилия, чтобы пополнить свою свору. Собаки будут хорошими помощниками на месте. Без них немыслимо обыскать все земли, исследование которых было целью нашей экспедиции.

7 августа. Мы стали на якорь у Упернивика. И без того плохая погода непрерывно ухудшалась, и нам пришлось ограничить стоянку парой часов. Передали на берег последние письма, взяли на борт 14 собак, а также запас тюленьего мяса для них, после чего продолжали плавание.

Когда наконец мы уже были довольно далеко в открытом море и судно ночью легко шло под парусами, я улегся пораньше, надеясь выспаться. Прошлую ночь мне не удалось поспать. Мешало вполне естественное волнение за судьбу судна, прокладывавшего путь среди многочисленных опасностей. Кроме того, я боялся, что не удастся пополнить свору ездовых собак. Немало времени ушло и на то, чтобы написать последние письма, так как я знал, что переписка прекратится минимум на год. Теперь же, когда со всеми делами было покончено, передо мной зловеще предстала неопределенность наших перспектив. Огромная ответственность, которую я взял на себя, казалось, всей тяжестью обрушилась на мои плечи.

От таких мыслей у меня голова пошла кругом, а тут еще разразился сильный шторм, дружно завыли несчастные собаки на палубе, и с грохотом начали падать какие-то предметы. Все это долго не давало мне заснуть.

Нелишне будет отметить здесь для тех, кто этого не знает, что Баффинов залив зимой замерзает. Весной чудовищная масса льда (ее называют главный пак или средний лед) вскрывается и, дрейфуя на юг, преграждает путь с востока на запад.

«Северный проход» — путь вдоль северной кромки льда, «Средний проход» — путь через льды, а «Южный проход» — вдоль его южной кромки. Но случаются и такие сезоны, когда нельзя пройти ни одним из этих путей.

12 августа. Мы в заливе Мелвилл. Сегодня днем причалили к айсбергу, основание которого покоится на дне на глубине 58 саженей. Мы добрались сюда без особых трудностей, держась вдоль кромки среднего льда, но обнаружили, что льды надвигаются на острова Браун и, нагромождаясь поперек залива, преграждают путь на север.

Окружающая нас природа не скупится на чудеса, поражающие воображение наблюдателя и приводящие его в восторг. Нельзя сразу осознать все величие мощного ледника, который здесь заменяет берег и тянется непрерывно на 40–50 миль. Его отвесные края, в пяти-шести милях от нас, кажутся сравнительно низкими, но именно от них отделяются высочайшие айсберги. Кстати, айсберги можно уподобить обломкам конца ледника, а плавучие льдины — тончайшим стружкам.

Птицы и тюлени встречаются необычайно редко; кругом царит какая-то зловещая тишина, нарушаемая лишь айсбергами, откалывающимися от породившего их глетчера. Тогда раздается грохот, напоминающий отдаленные раскаты грома, и через шесть-семь минут до судна доходит волна, легонько его покачивающая.

16 августа. Более прекрасное утро трудно вообразить. Айсберги сверкают на солнце, слабый ветер поднимает лишь легкую рябь на темно-синей поверхности моря. Но, кроме этого, в четыре утра ничего утешительного с наблюдательной вышки увидеть не удалось. Никаких изменений во льдах, преграждающих путь на севере, не произошло, и я поэтому решил пройти обратно вдоль кромки пака на юго-запад в надежде, что где-нибудь подальше от берега наступила желанная перемена.

Пока мы шли во льду, открылись большие разводья. К полудню поднялся юго-западный ветер и мы поставили все паруса. Разводья становились все шире, а наши надежды на быстрый переход через залив Мелвилл усиливались по мере возрастания скорости хода. Мы неизменно придерживаемся заданного курса вопреки любым препятствиям.

19 августа. По-прежнему господствует сильный юго-восточный ветер, от которого плотно сжимается лед; хмурое небо и снег. Все приобрело грозный, специфически зимний колорит. Мы плотно зажаты во льдах: руль и винт сняты. Снова преобладает юго-восточный ветер, а короткий остаток лета быстро убывает. Это заставляет меня больше волноваться о будущем, чем о настоящем. Вчера погода улучшилась, и, работая 13 часов подряд, мы сумели вывести корабль из маленького разводья на большое пространство чистой воды и продвинуться на полторы мили.

20 августа. Никакого дрейфа льда в желаемом направлении нет; вынужденная неподвижность крайне мучительна. Движения льдин сводятся к тому, что они все теснее смыкаются, а небольшие полыньи и разводья еще больше сужаются. Температура упала, и теперь она, как правило, ниже точки замерзания. Я тем острее переживаю наше тягостное положение, что мы не можем позволить себе такой роскоши, как потеря времени.

Каждый вечер матросы играют на льду в мяч. Петерсен — наш толмач — и юный эскимос Кристиан неустанно выслеживают тюленей. Если тюлень здоров, то, убитый, он мгновенно всплывает на поверхность. Мы застрелили уже несколько тюленей; их печень, поджаренная с беконом, превосходна на вкус.

24 августа. Прекрасная погода с очень слабым северным ветром. За последние два дня нас отнесло дрейфом на семь миль к западу. Лед уже сомкнулся в сплошной пак так плотно, что можно пройти по нему много миль в любом направлении. Мои частые посещения наблюдательной вышки ничего утешительного не приносят. Как мучителен для меня этот ледовый плен, может понять лишь тот, кто сам его пережил. Пока команда еще не подозревает, в какое трудное положение мы попали.

27 августа. Ужасающая неизбежность зимовки в паке Баффинова залива постепенно все глубже проникает в мое сознание. Но не надо писать об этом, достаточно, что я беспрерывно думаю о такой перспективе. Мы можем обозревать всю береговую линию залива Мелвилл — от мыса Уокер почти до самого мыса Йорк. Петерсен неустанно охотится на тюленей, стремясь обеспечить пищей собак. Он сообщил, что тюленя следует поражать в голову: «Если вы попадете в мясо, будет нехорошо», — добавляет толмач. Это означает, что раненный в туловище тюлень легко уходит под лед.

30 августа. Вчера мы, как обычно, верповали судно, и оно продвинулось на 10 футов. Дальше узкий проход преградил торос, казавшийся на первый взгляд совсем небольшим. Убрать торос своими силами мы не могли, и пришлось подорвать двухфунтовый заряд. Но когда торос на поверхности был раздроблен, из-под низу появилось такое количество битого льда, что мы не только не устранили препятствие, а, наоборот, его усилили. Это один из многочисленных примеров крайне тяжелых условий, в которых приходилось продвигаться среди льдов нашему маленькому судну, а у нас не хватало рабочих рук, силы пара и движущей силы, которые позволили бы раздвинуть льды.

13 сентября. Ртуть в термометре в полдень упала до 17° F. За последнюю неделю нас отнесло на 18 миль к западу. Мы добыли 43 тюленя на корм собакам. Один пес пропал, а оставшиеся 29 собак сожрали двухдневную порцию тюленьего мяса (60–65 фунтов) за 42 секунды! Кости были заранее удалены, мясо разрезали на мелкие кусочки и разложили на снегу, и только после этого собакам позволили бежать к «обеденному столу». Такой способ кормежки уравнивает шансы сильных и слабых, не оставляя времени для драки.

18 сентября. Полосы чистой воды протянулись во всех направлениях; но ближайшая находится в полумиле от нас. Разводья появились слишком поздно. Опоздала и смена губительного для нас юго-восточного ветра на северо-западный. Минувшей ночью температура упала до —2° F. Наконец-то мы находимся в «Северных водах». Старый лед распространяется во всех направлениях, но молодой, образовавшийся за последнюю пару недель держит нас в плену.

Мы обречены провести здесь долгую зиму если не в праздности, то абсолютно бесполезно в относительно опасной обстановке, подвергаясь лишениям. Несмотря на это, матросы как будто чувствуют себя превосходно, вернее, они беспечны, как и подобает настоящим морякам.

27 сентября. У нас принято вымачивать солонину в течение нескольких дней, перед тем как употреблять в пищу. Для этого мы кладем ее в сеть, которую спускаем в воду через прорубь. В это утро сеть порвалась, и от нее остался только один кусок. Наверное, наши 22 фунта солонины съела акула. Интересно было бы знать, по вкусу ли ей пришлась такая пища. Даже эскимосская собака, которая жрет все, что попало, сдохла бы от такой порции солонины.

Говорят, что эскимосские собаки ничем не брезгуют, кроме песцов и воронов. Однако и среди них встречаются исключения. Так, один наш пес — старый Харнесс-Джек несколько дней назад с большим аппетитом слопал ворона. Все остальные собаки дают снять с себя упряжь, когда оказываются на корабле, но старый Джек этого не позволяет и недвусмысленно угрожает пустить в ход зубы. Этот необычный представитель собачьей породы приобрел исключительную популярность, когда по собственной инициативе превратился в главу и попечителя семейства после появления на свет щенков. Он самоотверженно занял чрезвычайно неудобную позицию на крышке бочки (нашей импровизированной конуры), где разместилось его семейство, и не подпускал к ней других собак. Если бы не его своевременное вмешательство в защиту крошечных щенков, их, думается, всех бы похитили и сожрали другие псы. Итак, эскимосские собаки делают вещи похуже, чем жрать воронов.

24 октября. В последнее время дул очень резкий ветер, попеременно то северо-западный, то юго-восточный. Над судном натянут тент, чтобы при буране защититься от снега. Ветер так высоко поднимает снег в воздух, что за короткое время маленький ящик с небольшими отверстиями, подвешенный к мачте на высоте 50 футов, целиком заполняется снегом.

28 октября. Полночь. Сегодня вечером, к нашему великому удивлению, началась подвижка льда в 200 ярдах от судна. Сидя в каюте, я слышу треск ломающегося льда, который напоминает непрерывный рокот дальнего прибоя. В него вплетается множество других шумов: вот как будто раздается тихий вой ветра, но его вдруг сменяет громкий и пронзительный скрип, точно медленно ползет обоз несмазанных телег. В менее приятную ночь такие звуки просто сводили бы с ума, но и сейчас они достаточно зловещи, чтобы навести на грустные размышления.

2 ноября. Заметив несколько дней назад, что некоторые собаки начали худеть (по чьей-то нерадивости на них к началу недавних холодов не надели зимней попоны), мы пустили их на корабль и хорошо накормили. С тех пор нам с трудом удается помешать им пробраться на судно. Как-то тихой ночью собаки пошли на штурм и взобрались на судно так неожиданно, что некоторые матросы выскочили полуодетые, чтобы узнать, что же случилось. Для изгнания незваных гостей были приняты срочные меры. Люди отчаянно гонялись за ними по палубе с метлами и другим «оружием». Многие собаки попрятались по дырам и углам, и только через два часа их удалось оттуда выгнать; несмотря на ожесточенное преследование, полуодетые матросы порядком намерзлись.

16 ноября. Снова подвижка льда в нескольких стах ярдах от судна. Я слышу шум, лежа в кровати. Как обычно, кажется, что доносится непрерывный рокот сильного, но отдаленного прибоя. Впрочем, когда сталкиваются большие глыбы, невольно вспоминается удачный эпитет д-ра Кейна[106] — «ледовая артиллерия». К счастью, наш маленький бедняга «Фокс» находится у самой кромки прочной старой льдины. Поэтому мы можем довольно хладнокровно наблюдать за столкновениями льдин, против натиска которых не могло бы устоять ни одно творение рук человеческих. Непосредственно вокруг корабля все спокойно, и на первый взгляд он как будто находится в надежном убежище: сверху покрыт тентом, а снежный вал поднимается до самого планшира. Зимнее оперение «Фокса» такое пышное, что видны одни мачты. Палуба и ныне бесполезные иллюминаторы покрыты плотным слоем снега. Там, внизу, нам тепло и сухо. Все пребывают в добром здравии и отличном настроении. Надеемся на активную кампанию следующей зимой. Да будет угодно господу, чтобы наши надежды исполнились!

Вчера Янг застрелил пятидесятого тюленя, и это событие было подобающе отпраздновано распитием бутылки шампанского. Мы раньше, когда перспективы были более радужными, припрятали ее, чтобы ознаменовать вход в «Северные воды». Невезение ощущается особенно остро, когда оно так неожиданно!

Петерсен выследил нарвала и застрелил его. Из туши тотчас потек жир. У большинства арктических животных, если они ранены в воде, чаще начинает идти не кровь, а жир, особенно если рана неглубокая. На поверхности воды появляется маслянистое пятно.

Стол наш весьма разнообразен даже здесь, у берегов Гренландии. В ответ на мои расспросы Петерсен рассказал мне, что у гренландских эскимосов нет единого мнения по поводу того, какое мясо вкуснее всего. Одни предпочитают оленину, другие — мясо щенят, которое, по его словам, очень напоминает баранину. Петерсон рассказывал, как один датский капитан, который пристрастился к собачине, угостил ею своих гостей, и все они хвалили его «баранину». Тогда после обеда хозяин велел принести шкуру «барана», который оказался большой рыжей собакой!

Собак наших кормят через день. Каждой дают по два фунта тюленьего мяса. Предварительно, если представляется возможность, пищу оттаивают. Более слабым полагается дополнительное питание, своре скармливают также все отбросы. Этого хватает для поддержания сил, но не для насыщения, и собаки постоянно рыскают в поисках чего-нибудь съедобного. Хобсон однажды помимо своей воли облагодетельствовал одного пса. Он хотел прогнать его пинком, но тут слетела туфля, еле державшаяся на пятке. Счастливая собака, торжествуя, скрылась вместе со своей добычей, и Хобсон, понятно, больше не видел своей туфли.

29 ноября. Все темы для разговора исчерпаны. Никаких событий, если не считать, что собаки все же забегают на корабль в поисках пищи. Это обычно случается ночью. Стоит только костру под палубным тентом случайно погаснуть, они уж тут как тут. Перелезают через снежный вал и рыскают по палубе, как волки. «Да хранит Вас господь, сэр, но почему же стоит только потушить огни и баталеру отвернуться, как все собаки налетают, как будто сговорившись?» — спрашивал Харви.

— А где они пролезают?

— Где, сэр? Да повсюду. С ними просто нет сладу, они ведь куда угодно пролезут.

4 декабря. Только что возвратился на корабль, исполнив самую торжественную обязанность из всех, которые могут быть возложены на командира. Захоронение в море всегда остро врезается в память. Но в этот вечер, когда мы в семь часов собрались вокруг жалких останков бедняги Скотта, покоящихся под «Юнион Джек», и прочитали похоронные молитвы при свете фонарей, впечатление от этого печального события сжало тоской наши сердца.

В основном богослужение было совершено на борту под тентом, после чего тело усопшего положили в сани и ближайшие друзья покойного отвезли его на небольшое расстояние от судна к проруби. Тут останки были преданы глубине. Что за сцена! «Фокс», почти целиком погребенный под снегом, совсем изолированный от обитаемого мира, с приспущенными флагами; траурный звон колокола, маленькая процессия, медленно шествовавшая по неровной поверхности застывшего моря, выбирая путь и следя за фонарями и вехами; кромешная темень и уныние глубокой полярной зимы; смертельная тоска тишины; лютый мороз; грозное, мрачное, задернутое облаками небо. Тягостное впечатление усиливалось своеобразным и редким в этих краях явлением. Гало замыкалось вокруг луны, а через него проходила горизонтальная полоса призрачного света, окаймлявшего небо. Вот над луной появились сегменты еще двух гало, а на небосводе сияло шесть ложных лун. Туманная дымка придавала какой-то призрачный оттенок этому неповторимому зрелищу, продолжавшемуся свыше часа.

Бедняга Скотт скончался через два дня после того, как провалился в люк и повредил внутренние органы. Скотт был машинистом, другим человеком его не заменишь, и поэтому все его обязанности вынужден будет выполнять механик Брэнд.

27 декабря. Рождество мы провели весело. В честь праздника людям выдали разные лакомства: ветчину, плум-пудинг, консервированный крыжовник и яблоки, орехи, конфеты и эль. После богослужения нижнюю палубу украсили флагами и роскошно сервировали столы. Офицеры спустились со мной, чтобы посмотреть на приготовления к пиршеству. Мы были изумлены! Обеденные столы были уставлены разными яствами, как прилавки в кондитерской. Чего там только не было: пироги с яблоками и крыжовником, пирамиды из плум-пудинга и бисквитного теста, не считая массы разнообразных таинственных кондитерских изделий — пирожков, кексов и хлебцев всех форм и размеров. А чуть подальше красовались на славу закопченные окорока, мясные кулебяки, сыры и другие более существенные блюда. Нам налили в бокалы ром и воду и угостили сливовым кексом. Мы пожелали команде весело отпраздновать рождество и похвалили за изобретательность и вкус, с какими они создали такое изобилие.

28 января 1858 года. Сегодня над горизонтом показался верхний край солнца, которого мы не видели 89 дней, и это нас очень обрадовало. Я вызвал стюарда и спросил, как принято отмечать такое событие. «Надо поднять флаг и выдать всем дополнительно по полджила, сэр», — ответил тот не задумываясь. И вот вскоре наш Гарвичский лев уже развевался на ветру, достаточно холодном, чтобы закоченели лапы живого льва, а вечером роздали грог.

15 февраля. При дневном свете видны следы сильных подвижек льда за месяцы царствования полярной ночи, когда нам казалось, что все спокойно. Только теперь мы увидели, как нам необычайно повезло и сколько раз мы были на краю гибели, сами того не подозревая. Несколько дней назад во льду вдруг образовалась трещина в десяти ярдах от нас, и судно так встряхнуло, что все с молниеносной быстротой высыпали на палубу. Одна такая внезапная трещина отрезала меня от корабля как раз в тот момент, когда я возвращался с айсберга. Если бы трещина образовалась за моей спиной, я бы умышленно задержался, чтобы поднять дух команды, и сделал бы вид, что любуюсь на темную полосу воды. Но в тот момент, когда я, быстрехонько пробежав более мили вдоль закраины, не нашел нигде перехода через разводье, передо мной во всей полноте предстала перспектива провести на льдине 15-часовую ночь. В конце концов мне удалось найти место, где смыкались выступы льдин, пересечь разводье и благополучно добраться до судна.

24 февраля. Поднялся ураганный ветер. Не будь наш тент так хорошо закреплен, его бы снесло. Готовимся к выходу в море, убираем снег с палубы и вокруг корабля: очистили от него иллюминаторы, и поток света, который хлынул через них, казался невыразимо прекрасным. Но какая грязь и копоть повсюду!

23 марта. Вчера крепкий юго-восточный ветер поднял сильный буран. На расстоянии 20 ярдов ничего не было видно и слышно. Ночью судно, внезапно отделившись ото льда, начало крениться под штормом.

25 марта. За последнее время господствуют сильные северо-западные ветры. Судно испытывает бортовую качку и бьется, ударяясь своими многострадальными боками об лед. При этом раздается треск, не предвещающий ничего хорошего. Вот еще один нажим на льдину, которая служит нам барьером. Она немного подалась назад, насела на корабль, наклонила его — и корма поднялась на фут. Изнутри временами доносится скрип, а снаружи громоздится лед.

Наши лодки, провиант, сани, вещевые мешки и снаряжение подготовлены на случай быстрого ухода — и это все, что мы можем сделать. Пока еще держится наш верный ледяной барьер, нечего бояться, но кто скажет, когда он будет разрушен и настанет момент гибели корабля?

6 апреля. Сегодня великолепная погода, и мы тем полнее наслаждаемся ею, что она наступила после страшного северного ветра, который не унимался в течение двух суток. Два дня назад в нашей верной старой льдине, которая так долго была оплотом нашей обороны, появилась трещина. Образовавшееся при этом разводье вскоре расширилось до 60 ярдов, трещина прошла в 30 ярдах от «Фокса» и отрезала три лодки, перенесенные на лед. Вчера утром образовалась новая трещина и отделила от нас последние 30 ярдов льдины. По мере того как трещина расширялась, корабль поворачивало под прямым углом в разводье. Как можно быстрее мы снова так поставили судно у льдины, чтобы она служила для нас защитой. Если бы разводье сузилось хотя бы на несколько футов, когда корабль стоял поперек, это привело бы к тяжелым для него последствиям. Ведь даже чтобы совсем незначительно изменить положение корабля, у нас ушло полных четыре часа, ибо дул яростный ветер, термометр показывал —12° F, и мороз пробирал насквозь. Тросы от мороза не гнулись, и нам пришлось использовать цепи, чтобы верповать корабль к безопасному месту.

12 апреля. Утром нас бесславно вынесло дрейфом из Девисова пролива на юг и мы пересекли Полярный круг. Настроение у нас было совсем иное, чем когда мы пересекали этот круг, направляясь на север, восемь месяцев назад!

8 апреля. Вчера утром, делая записи в журнале, я надеялся, что можно будет спокойно держаться у края льдины, пока не стихнет ветер и не наступит ясная погода, а затем, найдя проход, продвинуться ближе к чистой воде. Но удержаться не удалось: закраина льда обломалась, и мы стали дрейфовать. Некоторое время пришлось потратить на то, чтобы втащить обратно на корабль лодки и собак. К несчастью, пять собак так и не удалось поймать. Затем как можно быстрее поставили руль и подняли паруса, и примерно в три часа дня корабль быстро пошел на восток. Но за ночь лед сомкнулся, и утром почти нигде не было видно разводьев.

Вчера мы видели трех медведей, глупыша и овсянку, а сегодня к нам подошел на расстояние 150 ярдов превосходный представитель медвежьего семейства, и наши охотники его застрелили. Едва ли правильно относить полярных медведей к сухопутным животным: они встречаются здесь в изобилии на расстоянии 120 миль от ближайшей суши, на сильно разреженном битом льду, который беспрерывно уносит в Атлантику со скоростью 12–14 миль в день. Оставаться на таких льдинах означало бы для медведей гибель, если бы они не были почти земноводными существами. Для охоты за добычей у них основную роль играет нюх. Медведи постоянно перебегают так, чтобы оставаться в положении, перпендикулярном ветру и против него, поэтому тот же инстинкт, который руководит их поисками добычи, служит также и иной очень важной цели — он подсказывает зверю, где находится суша и более крепкий лед.

Я заметил, что верхняя часть передних лап у мишки всегда стерта. Петерсен объяснил, что, собираясь захватить тюленя врасплох, медведь сгибается, свернув и поджав передние лапы, и бесшумно подкрадывается к жертве, перебирая только задними лапами. Лишь приблизившись на расстояние нескольких ярдов, зверь бросается на ничего не подозревающую жертву, будь она в воде или на льду.

24 апреля. Днем дул крепкий юго-восточный ветер со снегом; погода хмурая. Ветер заметно стих, когда примерно в восемь часов вечера к нам подошла зыбь. Сейчас десять часов: длинная океанская волна уже поднимается на пять футов над поверхностью моря, подбрасывая остатки льда, лежащие толстым слоем один на другом. Льдины ударяются о борта судна со зловещим ожесточением. И все же нам радостно снова встретиться со старой знакомой — океанской волной! Давно мы ее не видели, а в изоляции так радостно приветствовать старого друга. Думается, если бы «Фокс» был так же прочен, как и его ледяные соседи, он с искренней радостью сам принял бы участие в ледовом турнире, а не ограничивался бы, как сейчас, громкими жалобами на свои страдания. Все крупные ледяные поля разбились теперь на множество малых льдин, и я сверху радостно наблюдал за этим процессом.

26 апреля. Мы в море! Где найти слова, чтобы описать события последних двух дней?

Ночью в субботу 24 апреля я вышел на палубу, намереваясь большую часть ночи провести за наблюдением, чтобы решить, что делать дальше. Волнение усилилось. Наверное, волна добиралась до нас несколько часов, ибо валы становились все выше по мере того, как льдины дробились на мелкие куски. За короткое время осталось лишь несколько льдин величиной с палубу, большинство же не достигало и половины этого размера. Мне было хорошо известно, что у кромки пакового льда море обычно бурлит и таит опасности. Но ветер стих, а у нас еще оставалась в запасе сила пара. Поэтому я принял решение при первой возможности выйти из льдов.

Вскоре после полуночи поставили паруса и наш корабль стал медленно прокладывать себе путь на восток. В два часа утра в воскресенье мы пошли под парами, ибо ветер прекратился. К восьми часам мы уже значительно продвинулись на восток. Волнение усилилось, валы вздымались на 10 футов над поверхностью моря. Льдины с чудовищной силой ударялись о корабль, и нам пришлось неукоснительно держаться перпендикулярно волне. Мы медленно обошли небольшой айсберг высотой 60–70 футов. Волны несли ледяную гору вперед через пак, но за айсбергом оставалась узкая полоса воды, достаточная для того, чтобы волны разбивались о его утесы, а сильные фонтаны брызг падали даже на его вершину.

За день не произошло никаких перемен, если не считать, что снегопад прекратился и туман рассеялся. Постепенно волнение усиливалось, и валы накатывались все быстрее. Часто льдины смыкались так плотно, что мы с большим трудом продвигались вперед, несмотря на крепчавший попутный ветер. В паке было много высоких торосов и громадных обломков айсбергов. Натолкнуться на них было равносильно немедленной гибели. К пяти часам лед разредился, и впереди виднелись разводья. Мы ускорили ход, благодаря чему реже подвергались ударам, которые, правда, стали сильнее. Наконец мы добрались до такого места, где можно было обойти самые большие льдины. В восемь часов мы вышли из коварного пака и, быстро миновав дрейфующие льдины, оказались в открытом море. Машины были остановлены, и Брэнду дали отдых после непрерывного 18-часового дежурства. Ведь, кроме него, у нас больше не было машинистов.

В течение всего дня я дрожал за сохранность руля и винта. Лишись мы того или другого даже на полчаса, катастрофа была бы неизбежной.

Носовая часть у нас сильно укреплена и обеспечена солидной наружной обшивкой из железа, а форштевень такой острый, что льдины, которые непрерывно бросает волной на стремящийся вперед корабль, теряют свою разрушительную силу. Они ударяются о корабль под углом, но и от этих ударов все содрогается, начинают звонить колокола, а люди едва не падают с ног. Нередко машины останавливались из-за того, что винт застревал во льду. Однажды пришлось ждать несколько минут, пока винт снова не пришел во вращение. Какими жуткими были эти минуты!

За 242 дня, проведенные нами в паковом льду Баффинова залива и Девисова пролива, мы покрыли во время дрейфа на юг 1385 миль. Это самый длинный ледовый дрейф из всех мне известных.

Направляемся теперь к Холстейнборгу в Гренландии, где я намерен подремонтировать корабль и дать отдых команде.

После ремонта в Холстейнборге Мак-Клинток повел свой корабль вперед, медленно пробиваясь сквозь льды к проливу Ланкастер. Но только 10 августа ему удалось пройти этим проливом до Бичи, маленького, но знаменитого скалистого острова. После зимовки здесь Франклина в 1845 году остров Бичи стал отправным пунктом почти для каждой арктической экспедиции, идущей с востока.

11 августа. Сегодня около полудня мы стали на якорь у мыса Райли. Я направился к домику на острове Бичи и увидел, что дверь открыта. Должно быть, ее уже давно открыло восточным ветром, так как за ней набилось много снегу. Сухари, хранившиеся в мешках, большей частью попортились, но все другие запасы, оставленные предшествовавшими экспедициями, были в полной сохранности.

Воскресенье, 15 августа. Когда мы стояли в Годхавне, я нашел мраморную памятную доску, которую леди Франклин просила установить, чтобы почтить память ее погибшего супруга и сопровождавших его моряков. Эту доску вверили участникам американской экспедиции 1855 года под командой капитана Харстейна, чтобы установить на острове ’Бичи. Однако обстоятельства помешали американцам выполнить это почетное поручение и судьбе было угодно, чтобы я доставил ее на место назначения. Памятную доску установили на высокой четырехугольной плите, в центре которой стоит монумент с именами погибших в поисковой экспедиции сэра Эдуарда Белчера.

17 августа. Минувшей ночью пробивались на запад при сильном противном ветре, волнении, сквозь дождь и туман. Сегодня к югу от острова Гриффита обнаружили много отдельных льдин. После полудня погода улучшилась и мы стремительно прошли мимо острова Лаймстон и сейчас идем проливом Пил прямо к острову Кинг-Вильям. Все мы находимся в страшном возбуждении: робкие надежды смешались с опасениями.

18 августа. Прошлым вечером мы беспрепятственно прошли 25 миль проливом Пил, а затем нам открылся сплошной лед, простиравшийся от берега до берега. Лед был уже довольно сильно разрушен и вряд ли держался больше года, но пролив на протяжении следующих 60 миль непрерывно суживался. Поэтому у меня не было надежды, что он окажется судоходным на протяжении остающейся незначительной части навигационного сезона. Итак, я немедленно повернул обратно к проливам Принс-Риджент и Белло, ибо с большим основанием можно было полагать, что именно через них мы сумеем пройти в «Западное море».

20 августа. Полдень. Находимся точно против мыса Фьюри в проливе Принс-Риджент. Понимаю, что критический момент нашего плавания приближается. Действительно ли существует пролив Белло? И если да, свободен ли он ото льда?

21 августа. Прошлым вечером, приближаясь к заливу Брентфорд, мы обнаружили надвигающийся оттуда паковый лед; много пакового льда было и на юго-востоке. У устья залива на северном мысе в 1829 году высадился сэр Джон Росс, который назвал его Поссейшн-Пойнт. Огибая этот мыс, чтобы войти в залив, мы увидели несколько камней, уложенных на большой скале вблизи у верхней части. Это был гурий Росса.

Однако при отливе мы убедились, что корабль вместе со льдом относит из устья обратно на восток. С каждой минутой скорость движения увеличивалась, и вскоре мы, к немалому огорчению, увидели около себя донный лед. Но нам удалось быстро пронестись мимо со скоростью около 6 миль в час на расстоянии всего 200 ярдов от скал, о которые могли разбиться в одно мгновение! Постарались как можно быстрее выйти из пакового льда, который беспорядочно раскидывали водовороты и приливные течения. Большие льдины с силой ударялись одна о другую, а на некотором удалении от южного берега торчали скалы, и, сознаюсь, мы были рады, когда удалось избавиться от этого опасного соседства. Бросив якорь в бухте Депо, мы оставили здесь большие запасы продовольствия и сообщение о проделанной работе, так как теперь было уже больше уверенности, что нам через несколько дней удастся пройти в «Западное море».

Пролив Белло — точное повторение гренландских фьордов. Длина его составляет около 20 миль, а ширина в самом узком месте едва доходит до мили. Установлено, что глубина пролива на расстоянии четверти мили от северного берега достигает 400 футов. Его гранитные берега, высокие и обрывистые, покрыты довольно пышной растительностью. Некоторые хребты поднимаются на 1500–1600 футов над уровнем моря.

23 августа. Вчера еще раз исследовали пролив Белло, но пятимильная полоса пакового льда занимала свои прежние позиции. Нельзя было предпринять никаких попыток пробиться.

24 августа. Перемена ветра пробудила надежду выбраться из пролива Белло, и я решил совершить еще одну попытку это сделать.

Когда мы миновали плато, у которого глубина доходила до шести-семи саженей, а приливное течение достигало особой силы, корабль с трудом преодолевал мели, хотя шел со скоростью шесть с половиной узлов. Из-за этой задержки нас настигла ночная тьма, и в полночь пришлось бросить якорь в маленькой бухточке у северного берега, которую нами моряки назвали Лисьей дырой. Она находится на половине пути из пролива.

Вот уже несколько часов, как мы флиртовали с громадными неистовыми ледяными глыбами, которые внезапно появлялись над поверхностью воды или пробивались через кипящие буруны, иногда почти задевая дном высокие скалы. Не приходится удивляться, что мы радовались возможности отдохнуть хотя бы два-три часа даже в таком небезопасном убежище. Ранним утром мы опять пошли на запад, но нам удалось продвинуться только на три мили. Пак опять преградил нам путь, и мы обнаружили, что к западу от пролива море покрыто льдом. Восточный ветер, который мог бы раздвинуть льды, теперь сменился западным, разыгравшимся во всю силу. Поздний вечер принес нам волнующее развлечение, связанное с немалой опасностью. С хитростью и энергией, достойной его имени, наш маленький корабль увиливал от решительных схваток с плотными голубыми глыбами, которые, извиваясь, как бы с сознательным упорством пробивались через залив. Некоторые из них достигали таких размеров, что касались дна даже на глубине шести-восьми саженей. Многие затягивались в водовороты и, набрав скорость, устремлялись в обратном направлении, затем, преодолевая все препятствия, прорывались в общий поток и вступали в ожесточенную схватку с другими льдинами. Ничто, кроме твердой надежды на успех, не могло бы заставить меня бороться с таким мощным противником. А я не только надеялся, но был почти уверен в том, что мы заслужили право на успех!

30 августа 1858 года. Вчера со стоянки в бухте Депо я отправился на мыс Поссейшн-Пойнт, чтобы осмотреть гурий Росса. Я нашел там несколько камней, сложенных на двух больших валунах, и под каждым по монете в полпенса. Одну из них я захватил с собой. На земле валялись осколки бутылки, в которую когда-то была вложена записка. Поскольку я надеялся найти ее целой и не захватил другой, мне пришлось перестроиться на месте и вложить свое краткое сообщение в узкое горлышко. Сверху я сложил невысокую пирамидку из камней.

На корабль я возвратился, когда уже стемнело, и тут узнал, что за мое отсутствие наблюдатели поднимались на скалы. Они принесли приятную новость: пролив совершенно очистился ото льда! Этим утром мы сделали четвертую попытку пробиться, но оказалось, что пролив Белло отнюдь не очистился. То же препятствие, из-за которого сорвалась наша попытка, оставалось на старом месте.

5 сентября. Преобладавшие в последнее время северные ветры почти очистили пролив Белло ото льда. Завтра мы сделаем пятую попытку провести через него «Фокс».

6 сентября. Этим утром прошли через свободную ото льдов часть пролива Белло. Но судно уперлось во льды у западного выхода из пролива на расстоянии двух миль от берега, возле островка, который мы назвали скалой Пеммикан, ибо здесь выгрузили на берег большой запас этого важнейшего для путешественников продукта, а также другой провиант для будущих санных поездок. Если погода позволит, мы останемся здесь на несколько дней, чтобы понаблюдать за воздействием ветров и приливов на лед к западу от нас. Впрочем, маловероятно, что мы сможем еще хоть сколько-нибудь продвинуться.

11 сентября. Завтра мы возвратимся в нашу гавань и попытаемся подстрелить еще несколько карибу, пока они не ушли на юг.

17 сентября. В последнее время мы были заняты отбором провианта и снаряжения для санных поездок. По разработанному мною плану санных поисков мы пойдем тремя разными дорогами по четыре человека в группе. Каждая группа будет обеспечена собачьей упряжкой и каюром. Начальниками групп будут Хобсон, Янг и я.

Я направлюсь к Большой Рыбной реке (река Бакс) с тем, чтобы исследовать берега острова Кинг-Вильям по пути туда и обратно. Петерсена возьму с собой.

Хобсон обследует западный берег Бутии до Магнитного полюса, как я надеюсь, еще этой осенью, а от острова Гейсхед к западу — будущей весной.

Янг должен добраться по берегу острова Принца Уэльского до крайнего пункта, достигнутого Осборном, если это окажется возможным.

Мы, вероятно, будем отсутствовать 60–70 дней начиная примерно с 20 марта.

Я полагаю, что так нам удастся успешно завершить поиски экспедиции Франклина и географическое исследование Северной Америки. Обе эти задачи не были решены прежними экспедициями.

19 сентября. Вчера мы еще раз прошли через пролив Белло и стали на прежнее место у кромки льда, около западного входа в пролив. Подвижки льда, зажатого между островками, еще не было.

С вершины мыса Берд в это утро открывались далекие просторы. Там виднелось много чистой воды, которую отделяла от нас лишь полоса окаймленного островками льда шириной всего четыре мили. Я убежден, что сильный восточный ветер может сломать этот уцелевший барьер; еще не поздно!

28 сентября. Судно оставалось в полной готовности, чтобы продолжать плавание до самого последнего часа. Только вчера мы оставили льды в западной части залива. Из-за обширных нагромождений молодого льда нам только ценой огромных усилий удалось вернуться к входу в Порт-Кеннеди. Там все так накрепко замерзло, что, на полных парах и работая изо всех сил, мы смогли проникнуть в залив не более чем на 100 ярдов. Как бы то ни было, у нас теперь превосходное убежище для зимовки. Сегодня мы отвязали паруса и остановили машины. Сомнений нет — здесь мы вынуждены остаться на зиму. Пусть наше плавание не принесло нам тех успехов, на которые у нас были все основания рассчитывать месяц назад. Все же остается еще надежда, что фортуна улыбнется нам во время наших более скромных, но зато более напряженных пеших исследований. «Никогда не терять надежды, надейся до конца». Тем временем внезапный переход от физических и духовных мытарств и волнений к безопасности и покою зимней квартиры доставит всем нам огромное облегчение.

8 октября. Вчера в капкан попался горностай. До сих пор эти маленькие воришки успешно крали приманку из наших ловушек для песцов, как только мы их ставили. Сегодня Петерсен подстрелил еще одного карибу, который весит 130 фунтов. Видели также еще много оленей и волка. Белые куропатки встречаются редко, а зайцы еще реже.

19 октября. 17 числа весь день донимал северо-западный штормовой ветер. Вчера он стих, но не настолько, чтобы можно было выйти в путь первой санной партии. Впрочем, нынче утром Хобсон отправился в поход с девятью спутниками и десятью собаками. Их отсутствие, по расчетам, продлится 18–20 дней. Осенние походы — самые неприятные из-за сильных ветров и снегопадов. Снег в это время очень рыхлый, глубокий и зачастую мокрый; солнце почти никогда не показывается из-за тумана и не помогает людям ни обогреться, ни просушить свою одежду; температура очень неустойчива. Более того, хмурый день продолжается не более 8 часов.

Если ночь спокойная, до нас доносится треск дрейфующих льдин в проливе Белло. Он все еще свободен ото льда в 500 ярдах от островов Фокс, и над ним клубятся темные, холодные облака ненавистного, губительного тумана.

2 ноября. Тоскливая пора. Никакими ухищрениями не придашь интереса записям в дневнике, чтобы они стоили израсходованной на них бумаги. Порой пролетает ворон, подстрелили еще пару белых куропаток, снова свирепствует крепкий северо-западный ветер, и температура упала до —12° F.

6 ноября. Субботняя ночь. Семьдесят часов подряд не прекращался крепкий северо-западный ветер, температура держалась около —15° F. Надеялись, что нашим товарищам, отправившимся в поход для устройства склада, удалось укрыться от непогоды в снежных хижинах. К вечеру все страхи за их судьбу рассеялись: партия вернулась, люди совершенно здоровы, хотя им за 19 дней пути приходилось немало страдать от холода. Первые шесть дней отряд Хобсона успешно продвигался вперед. На седьмую ночевку они расположились на льдине. Во время сильного прилива с суши налетел шквал северо-восточного ветра, и их льдина оторвалась от берега. Как только ветер прекратился, море начало замерзать, и через два дня люди благополучно добрались до берега около того места, где оторвалась льдина. Им грозила большая опасность, и они измучились от холода.

Я от души благодарен судьбе за благополучное возвращение санной партии; но все труды и мучения, принятые на себя десятью путниками и десятью собаками, позволили забросить провиант всего на расстояние 90 миль от корабля.

7 ноября. Воскресный вечер. Как мало времени прошло с последней записи, и сколько страха и бед оно принесло нашему маленькому экипажу! Вчера Брэнд ходил на охоту и великолепно себя чувствовал. Вечером Хобсон с ним немного поболтал. Брэнд вспомнил, в каких условиях были мы в прошлом году и чем тогда занимались. Помянул он и Роберта Скотта, с грустью добавив: «Бедный парень! Никто не знает, чья очередь последовать за ним». Брэнд выкурил перед сном трубку и вскоре после девяти часов закрыл дверь каюты. А в семь часов утра вестовой нашел его на палубе бездыханным. Смерть наступила несколько часов назад, и ее причиной была, видимо, апоплексия.

Итак, у нас теперь нет ни механика, ни машиниста. Осталось только два кочегара, но они ничего не понимают в машине. Всего нас теперь 24 человека, включая толмача и двух гренландских эскимосов.

12 декабря. Очень холодно, ртуть в термометре упала до —41° F. Со стороны открытого моря, не замерзающего из-за сильного течения в проливе Белло, дует крепкий ветер, нагоняющий туман. От этого воздух кажется еще холоднее. Пролив Белло стал нашим врагом не только из-за туманов, но и потому, что там беспрерывно гуляют холодные ветры.

В сети для лова тюленей ничего не попало. А раз нет тюленей, не приходится дивиться отсутствию медведей. Поймали трех песцов и видели зайца.

Тоскливое однообразие нашей жизни безмерно отягощается вынужденным бездельем и невозможностью сойти с корабля из-за сильных ветров. Пять дней в неделю мы не в состоянии покинуть судно. В целом состояние здоровья людей хорошее, но все они, естественно, скучают по свежему мясу и овощам. Впрочем туго набитому мешку с почтой мы, пожалуй, обрадовались бы больше всего.

26 декабря. Рождество мы провели по всем правилам доброго старого английского праздника, веселого и ободряющего. Все яства, которые только удалось достать, были уже расставлены на накрытых белоснежными скатертями обеденных столах команды, когда мы с офицерами спустились на нижнюю палубу. Самыми изысканными блюдами и предметами роскоши считались, судя по всему, оленина, пиво и партия новых глиняных трубок. Разнообразие и огромное количество всякой снеди, расставленной на столах с большим вкусом, поддерживало иллюзию, которую все стремились себе внушить, будто мы находимся в стране изобилия, почти на родине.

Но если на корабле царили порядок и веселье, то вокруг него все было по-иному. В снастях свирепо завывал бессменный северо-западный ветер; быстро наметало снег; в гнетущем мраке не было видно звезд, а термометр показывал от —76 до —80° F.

9 января 1859 года. Прошла еще одна неделя, в течение которой температура держалась на —40°, и мы не сходили с корабля из-за сильного ветра. Воздух наполнен густым туманом, и из-за него особенно остро ощущаешь порывы леденящего ветра. Их не может выдержать никакой нос и сразу же белеет независимо от его величины. Поражаешься, как это собаки выдерживают такой ветер и чувствуют себя великолепно, если только у них не слишком редкая шерсть. Они только ложатся на снегу с подветренной стороны корабля, и никакой защиты им больше не требуется.

Ночь. 13 февраля, воскресенье. Завтра утром, если будет хорошая погода, мы с Янгом отправляемся в путь, причем я буду стремиться установить контакт с эскимосами. Янг уже успел перебросить часть своего санного груза на западную сторону пролива Белло. Я исследовал маршрут, ведущий на запад мимо длинного озера, и установил, что мы сможем добраться до цели этим путем и нам не придется идти по пересеченной или открытой местности.

Средняя температура февраля за прошедший период составляла —33,2° F, то есть была точно такой же, как и в январе. Должен признаться, что это вызывает у меня серьезные опасения, ибо до сих пор зима была необычайна сурова, а походы рассчитаны на срок более 20 дней. Кроме того, на этот раз мы раньше пускаемся в путь, чем все известные ранее путешественники. Если Янг или я не возвратимся ко времени, из расчета которого взят провиант, Хобсон должен выслать за нами поисковую партию.

20 марта. Вот уже неделя, как я возвратился из поездки, но мне так трудно включиться в работу, связанную с сидячим образом жизни, после энергичной деятельности, что даже сейчас с трудом заставил себя усесться, чтобы вкратце описать поездку на мыс Виктория.

Утром 17 февраля погода стала достаточно мягкой, чтобы начать поход. Температура в тот день колебалась в пределах от —31 до —42,5° F. Простившись с группой Янга, которая переправилась через пролив на другую сторону, я направился по суше через Длинное Озеро. Мы построили свою первую снежную хижину на западном берегу Бутии, неподалеку от скалы Пеммикан, пройдя 22–23 мили.

На третий день захромали собаки. Лютый мороз был главной, если не единственной причиной того, что снег на поверхности стал настолько твердым, что собаки изранили себе лапы. Пришлось бросить часть продовольствия. Но после этого нам не удавалось пройти более 14–20 миль в день. Люди, разумеется, шли пешком, чтобы собаки тащили только оставшуюся провизию и одежду, и все же многие из них неоднократно падали от усталости.

Несколько дней держались сильные морозы. Ртуть на моем искусственном горизонте оставалась замерзшей (точка замерзания —39° F), а ром, вначале загустевший, как патока, потом, когда более жидкая и крепкая часть его была выпита, приходилось оттаивать. Мы шли до сумерек, после чего пару часов тратили на сооружение хижины. Возводились четыре стены высотой пять с половиной футов, с максимальным наклоном внутрь, а сверху натягивалась палатка, служившая крышей.

Наше снаряжение состояло из крошечной палатки, брезента и войлочных подстилок. Кроме того, у каждого был спальный мешок из двух одеял и пара меховых сапог, в которых мы спали. Мокасины одевались поверх портянок из кусков одеяла, и, если не считать сменных портянок, никакой запасной одежды у нас не было.

Один день походил на другой; я шел впереди, Петерсен и Томпсон следовали за мной, ведя сани. Так шли мы по восемь-десять часов, останавливаясь лишь в тех случаях, когда приходилось распутывать собачью упряжь. На ночевках мы с Томпсоном выпиливали глыбы плотного снега и передавали их Петерсену, который был главным архитектором по строительству снежных хижин. Те полтора-два часа, в течение которых возводилось это сооружение, были самым неприятным временем суток. Не говоря уже о том, что мы страшно уставали за день и жаждали отдыха, нас еще мучил холод. Закончив постройку хижины, принимались кормить собак, и нелегкая это была задача — во всеобщей свалке обеспечить, чтобы более слабым досталась полная доля. Затем мы распаковывали поклажу и заносили в хижину все необходимое: провизию, спальные принадлежности, а также сапоги, меховые перчатки и даже упряжь, чтобы собаки ее не сожрали, пока мы спим. Только после этого закрывали входное отверстие снегом, зажигали лампу, меняли обувь, писали дневники, заводили часы и залезали в спальные мешки. Лежа и дымя трубками, обсуждали достоинства и недостатки наших собак до тех пор, пока не был готов ужин. Торопливо поужинав, мы накрывались верхней одеждой или одеялом и засыпали.

Наутро завтракали и, с трудом натянув на себя замерзшие мокасины, нагружали сани. И снова в путь.

В таких маленьких хижинах вначале было достаточно тепло, но позднее, когда наши одеяла и одежда обледеневали, мы сильно страдали от холода. После того как мы плотно забивали входное отверстие снегом и зажигали лампу, температура быстро поднималась, стены покрывались инеем и постель отпотевала, но, как только заканчивалось приготовление ужина или приоткрывалось выходное отверстие, температура опять быстро падала: нельзя было ни спать, ни даже держать без рукавиц кружку чаю. Таким лютым был мороз!

1 марта мы остановились почти у самого Магнитного полюса. Я говорю «почти» потому, что никто не поставил здесь гурия, чтобы обозначить эту точку. Первым ее достиг сэр Джемс Росс. Я все время боялся, что наш поход окажется бесполезным, ибо до сих пор мы не встретили никаких следов эскимосов, а между тем запасы провианта сильно сократились и несчастные собаки находились в плачевном состоянии; шесть из пятнадцати выбыли из строя, и я не мог теперь сделать больше одного перехода.

Но нам ничего другого не оставалось, как надеяться на лучшее. И каковы же были наши изумление и радость, когда, оглянувшись назад, мы заметили четырех человек, следовавших за нами. Петерсен и я немедленно приготовили на всякий случай револьверы и пошли им навстречу. Эскимосы остановились, привязали собак, опустили свои копья и встретили нас, не обнаруживая никаких признаков удивления. Они сообщили, что охотились на льду, преследуя тюленей, а теперь возвращаются домой. Мы предложили присоединиться к ним, и вскоре все вместе отправились в путь. Но уже через час солнце село, и мы, узнав от спутников, что до их стойбища из восьми снежных хижин еще далеко, обратились к ним с просьбой построить для нас хижину здесь. Платой были иголки — по одной на человека. Не прошло и часа, как хижина была готова. Она оказалась довольно обширной: восьми футов в диаметре и пяти с половиной футов в высоту. Все мы поместились в ней на ночь. Вряд ли в истории строительства найдется другой пример, когда жилище обходилось бы столь дешево.

Мы дали понять своим спутникам, что очень хотим вступить с ними в меновой торг, и только с большой осторожностью подошли к подлинной цели похода — выяснить, что им известно о пропавшей экспедиции. Удобный случай представился, когда мы обнаружили на одежде одного эскимоса матросскую пуговицу; спутники рассказали, что эта пуговица досталась им в наследство от «белых людей», которые умерли голодной смертью на острове. Оттуда же взяли они железо, из которого сделаны их ножи.

У наших спутников не было с собой ни еды, ни запасной одежды, кроме их обычной двойной куртки из меха. Они отказались от сухарей и солонины, но согласились съесть немного медвежьего жира и выпить воды. Эскимосы спали сидя, склонив голову на грудь.

На следующее утро мы прошли около десяти миль и приблизились наконец к мысу Виктория. Дальше идти я не хотел, хотя эскимосы и предлагали быть нашими проводниками. Мы сделали остановку, и они опять построили удобную снежную хижину, затратив на это не более получаса. Выставив перед ними все предметы, предназначенные для обмена, — ножи, нитки, иголки, ножницы, бусы и пр., мы снова выразили желание вступить с ними в меновой торг. На этот раз я обещал приобрести у них любую вещь, которая принадлежала погибшим от голода «белым», если они принесут их завтра. Несмотря на бурю и свирепый мороз, два эскимоса сняли свою верхнюю одежду из оленьей кожи и получили в обмен по ножу.

На следующее утро к нам прибыло все население поселка — около 45 человек, включая стариков и детей, не умевших еще ходить, и началась очень бойкая торговля. Прежде всего мы приобрели все, что осталось от имущества погибшей экспедиции: шесть серебряных ложек и вилок, серебряную медаль, кусок золотой цепочки, несколько пуговиц и ножей, сделанных из железа и дерева с погибшего корабля, а также лук и стрелы, изготовленные из тех же материалов.

Приобретая эти вещи, мы купили сверх того несколько мороженых лососей, тюленьего жиру и оленины. Но как мы ни уговаривали эскимосов, они отказались уступить нам больше одной из их великолепных собак.

Все старики помнили приход сюда «Виктори» сэра Джона Росса. Я спросил о том человеке, которому плотник с «Виктори» сделал деревянную ногу; прямого ответа мне не дали, но показали его дочь. Петерсен объяснил, что эскимосы не любят прямо говорить о мертвых, и, если на мой вопрос не ответили, значит, интересующего меня человека, несомненно, нет в живых.

Никто из этой группы не видел пропавших белых людей живыми. Один эскимос сказал, что видел их кости на острове, где они погибли, но некоторые были все же похоронены.

На следующее утро, 4 марта, к нам снова пришли несколько эскимосов. Один из них заявил Петерсену, что трехмачтовый корабль был раздавлен льдами в море к западу от острова Кинг-Вильям, но вся команда высадилась на берег. Однако сам он свидетелем этой высадки не был. Корабль затонул, и эскимосам ничего с него не досталось. Все вещи, которые у них оказались, по их словам, были найдены на острове, стоявшем на реке[107].

Эти эскимосы носили одежду из шкур карибу и выглядели опрятно. Продовольствием они, судя по всему, были обеспечены в избытке. Но вряд ли у них был хоть кусочек дерева, кроме того, что им удалось найти среди остатков имущества пропавшей экспедиции. Сани у них были примитивными и маленькими. Полозья были сделаны из двух замороженных свертков тюленьей кожи, на которые снизу был еще наморожен лед, и соединялись поперечинами из костей. Мужчины были плотными и здоровыми, женщины — отъявленными воришками. Но все отличались добродушием и дружелюбием. Женщины были малопривлекательны; откровенно говоря, даже это определение для большинства из них слишком лестно. И все же некоторые женщины отличались своеобразной живостью и мягкостью, которые вскоре примирили нас с этими арктическими представительницами прекрасного пола. У них были красивые глаза и зубы, а также очень маленькие руки, а у молодых девушек на щеках пылал румянец, который не часто встретишь в сочетании с оливковым цветом кожи.

И вот мы направились обратно на судно, стараясь идти как можно скорее. Однако шторм вынудил нас остановиться на два дня, и на корабль мы попали только 14 марта. Хотя я и мои товарищи изрядно похудели, чувствовали мы себя превосходно и отличались ненасытным аппетитом. Когда мы отмыли свои совершенно почерневшие лица от копоти жировой лампы, на них показались многочисленные шрамы — следы обморожений. Кончики наших пальцев, которые постоянно обмораживались, затвердели, как будто их прижигали раскаленным железом.

За эту поездку, продолжавшуюся 25 дней, мы покрыли 420 миль и завершили открытие береговой линии Американского континента на западной стороне полуострова Бутия, нанеся на карту дополнительно около 120 миль. Средняя температура за время поездки была —30°F, то есть 62° ниже точки замерзания воды.

За эту поездку я приобрел арктическую привычку есть мороженый тюлений жир. Нарезанный тоненькими ломтиками, он казался мне куда вкуснее мороженой солонины. Сейчас я вряд ли решусь его отведать, но если придется испытать те же лишения и голод, которые приучили меня к такой пище, несомненно, она опять покажется мне очень вкусной.

25 марта. Обе партии, и Хобсона и моя, вполне готовы к походу на остров Кинг-Вильям, и мы намерены с божьей помощью тронуться в путь 2 апреля. Янг выйдет на несколько дней позднее. Все зимние снежные бастионы, крыша и внешний вал убраны. Временным командиром судна остается д-р Уокер, с командой из двух стюардов, кока, плотника и кочегара. Каждая партия захватит с собой провиант, используя запасы, оставшиеся на пути, с таким расчетом, чтобы хватило на 84 дня.

Утро 2 апреля не особенно благоприятствовало походу, но постепенно погода разгулялась, и мы с Хобсоном тронулись в путь. У каждого из нас были сани, которые тянули четыре человека, а также нарты и каюр. На наших пятерых заморенных щенков впервые в их жизни надели упряжь, чтобы они тянули маленькие нарты, которыми я сам управлял. Мне хотелось продать этих собак эскимосам, если удастся заставить их дотащить так далеко запасенный на дорогу корм. Наш кортеж выглядел весьма внушительно. Он состоял из 12 человек, 5 саней и 17 собак всех размеров и пород. На каждого человека приходилось 200 фунтов груза и на собаку — 100 фунтов. Запас провианта в основном состоял из пеммикана, сухарей и чая. Мы взяли с собой также немного вареной свинины, рома и табаку.

Люди наши не были натренированы для того, чтобы тянуть тяжело нагруженные сани, и наше продвижение оказалось утомительным и медленным. В первую ночь мы расположились лагерем на Длинном Озере. На второй день мы вышли к «Западному морю», а на третий, установив на санях паруса, продвинулись на несколько миль дальше острова Арсидекн.

По пути мы забирали продукты из запасов, оставленных минувшей осенью, но это было сопряжено с большими трудностями и опасностями. В конечном счете мы набрали столько груза, что могли за один раз перевозить только половину, и это вынуждало нас по три раза проходить по одной и той же местности. В течение шести дней мы упорно шли вперед, несмотря ни на что, придерживаясь этого неудобного, но неизбежного способа путешествия.

До сих пор держалась низкая температура, часто падавшая почти до —30° F. Иногда нас пронизывал северный ветер при ярком солнце и невероятно ослепительном снеге. Хотя мы надевали защитные очки, почти все испытывали неприятное ощущение боли из-за воспалившихся глаз[108]. На лицах у нас появились язвы, губы и руки потрескались — короче, никогда люди не были более изуродованы, как этим сочетанием яркого солнца и невыносимо холодного ветра. К счастью, серьезных обморожений не было, но лицо и пальцы у всех пострадали.

20 апреля мы встретили две эскимосские семьи, насчитывавшие 12 человек. Их снежные хижины стояли на льду в трех четвертях мили от берега, так как они охотились на тюленей. С этими людьми я уже встречался в феврале на мысе Виктория.

После наших нетерпеливых и настойчивых расспросов мы выяснили, что эскимосы с острова Кинг-Вильям видели два корабля, причем один из них затонул на их глазах в глубоком месте и им ничего не удалось с него снять. (По этому поводу они очень сокрушались.) Но другой корабль был стиснут льдами и, по мнению эскимосов, был выброшен на берег; судно это и по сей час там находится, хотя оно сильно повреждено.

Затем эскимосы рассказали, что на борту судна они нашли труп. По их рассказам, это было тело очень высокого человека, с длинными зубами.

Они также поведали нам, что оба корабля погибли осенью, то есть в августе или сентябре, а все белые люди пошли к Большой Рыбной реке (река Бакс), захватив с собой не то одну, не то несколько лодок. На следующую зиму в тех краях были найдены их кости.

Продолжая путешествие, мы пересекли широкий залив по ровному льду. 25, 26 и 27 апреля нам пришлось просидеть в палатках из-за очень крепкого юго-западного ветра при сильном морозе. Рано утром 28 мая достигли мыса Виктория, где мы с Хобсоном разлучились. Он направился прямо к мысу Феликс на острове Кинг-Вильям, а я избрал более южный маршрут.

Когда мы расставались, Хобсон чувствовал себя плохо, жаловался на одеревенение и боль в ногах, но никто из нас тогда и не подозревал, что у него цинга. Хобсон направился с заданием обойти западный берег острова Кинг-Вильям в поисках выброшенного на сушу корабля и документов и действовать, согласно той информации, которую получит в пути или от местного населения.

Вскоре моя партия вступила на торосистый пак; темп нашего продвижения замедлился, и лишь на третий день мы завершили переход через пролив и расположились лагерем у входа в гавань Парри на острове Кинг-Вильям.

2 мая мы снова поспешно снялись с места. Наш груз уменьшился до 30-дневного запаса продовольствия. Поставив на сани парус, мы вскоре добрались до суши и пошли вдоль берега к мысу Сабин. Стояла отвратительная погода, и почти ничего нельзя было разглядеть из-за тумана и снегопада. Следующий день был не лучше, а берег, от которого мы боялись отойти, стремясь пересечь залив, был исключительно низким.

Вскоре выяснилось, что мы отошли от берега в глубь суши, но, подгоняемые ветром, продолжали свой путь. 4 мая спустились к проливу Веллингтон. Погода была довольно ясной. Это помогло пересечь пролив и выйти к юго-западной оконечности острова Матти в надежде, что здесь, возможно, удастся встретить эскимосов. С тех пор как мы ушли от мыса Виктория, мы не видели следов человека. У юго-западной оконечности острова мы нашли покинутое стойбище, в котором было около 20 снежных хижин. Кроме того, отдельные хижины были разбросаны на расстоянии нескольких миль от стойбища. Во всех этих хижинах я нашел стружки и щепки от дерева разных сортов из имущества пропавшей экспедиции.

К востоку от нас виднелась группа довольно больших островов. Полагая, что самый южный из них, тот, который эскимосы называют Овут-та, скорее всего, может стать обиталищем эскимосов, я все шел в этом направлении до тех пор, пока не обнаружил еще одно стойбище из снежных хижин, покинутых совсем недавно. Следы саней, которые вели оттуда, со всей очевидностью показывали, что обитатели поселка ушли на восток-северо-восток. Теперь не оставалось сомнений, что эскимосы покинули место своей зимовки и здесь нам их не найти. Я тем более огорчался по поводу несостоявшейся встречи, что, судя по большому количеству щепок, найденных в хижинах, люди этой группы, вероятно, побывали на выброшенном льдами корабле, о котором нам рассказали встреченные по пути эскимосы.

7 мая. Чтобы спастись от снежной слепоты, мы стали передвигаться ночью. Вернулись с Матти на остров Кинг-Вильям и продолжали до полуночи идти на юг. И тут нам наконец повезло: мы наткнулись на обитаемый снежный поселок. Здесь находилось 10–12 хижин, в которых разместились эскимосы с острова Кинг-Вильям. Думается, им никогда раньше не приходилось встречаться с живыми белыми людьми, но они явно поняли, что мы пришли с дружественными намерениями.

Я купил у этих эскимосов шесть предметов из серебряного сервиза с гербами или инициалами Франклина, Крозье, Фэйрхолма и Макдональда. Любую серебряную ложку или вилку они охотно обменивали на четыре иголки.

Заполучив все находившиеся у них реликвии, я купил еще тюленьего мяса, ворвани, мороженой оленины, вяленой и мороженой лососины и продал им нескольких собак. Эскимосы сказали, что до потерпевшего крушение судна пять дней пути: один день — вверх по заливу, который был отсюда виден, и четыре дня — по суше. Проделав этот путь, мы выйдем на западный берег острова Кинг-Вильям. Хозяева наши добавили, что теперь уж от корабля почти не осталось ничего такого, что можно было бы унести с собой: их соплеменники все растащили. В ответ на наши расспросы они сообщили, что мачт на судне не осталось. Вопрос о мачтах вызвал среди них веселое оживление, и они со смехом стали вспоминать о каком-то костре. Петерсен пришел к выводу, что эскимосы, чтобы свалить мачты, пережгли их основания у самой палубы.

Нам сообщили, что на судне было много книг, но все они уже давно уничтожены непогодой. Корабль был оттеснен на берег льдами осенью. Прошлой зимой на корабль уже никто не ходил, но нам показали старуху и мальчика, которые последними там побывали зимой 1857/58 года.

Петерсен подробно расспросил эту женщину, и видно было, что она добросовестно хочет рассказать обо всем, что ей удается припомнить. Старуха сообщила, что многие белые люди погибли, когда шли к реке Бакс: одних похоронили, а других нет. Эскимосы сами этого не видели, но обнаружили трупы следующей зимой.

Но вот погода испортилась. Начался сильный, совсем не по сезону мороз. Утром 12 мая мы пересекли мыс Огл и вечером того же дня разбили наш лагерь на льду в устье реки Бакс. Причем здесь, на более южной широте, оказалось холоднее и темнее, и мы снова перешли на дневные походы. Весь день 13 мая не могли выйти из палаток из-за бешеного ветра, и нам удалось продолжить путь только поздним утром 14 числа. В тот вечер мы расположились на отдых около острова Монреаль.

18 мая перешли на материк у мыса Дункан, но Хэмптон стал жаловаться на недомогание, и пришлось разбить здесь лагерь. Исследуя побережье в направлении залива Эллиот и отойдя от своей партии, я увидел стадо из восьми карибу, и мне посчастливилось одного подстрелить.

Утром 19 мая тронулись в обратный путь, причем в течение трех недель наш маршрут проходил по новым для нас местам. Хэмптон уже не мог тянуть сани, и я передал ему запряжку своих щенят. Это вернуло мне свободу действий, и я мог исследовать и всесторонне изучить любой интересный объект, попадавшийся на нашем пути. Трудно забыть те испытания, которым подвергалось мое терпение за предыдущие шесть недель, когда я правил собачьей запряжкой. Ее вожак, по прозвищу Омар-паша, был весьма усердным, но сильно хромал. Маленькая Роза была кокеткой и предпочитала ухаживания ударам бича. По неизвестной причине Роза перестала расти, когда ей было всего несколько месяцев, и она была слишком мала для тяжелой работы. Дарки и Мисси были просто-напросто щенками, а последними шли два жалких заморыша, родившиеся этой зимой, — Фокси и Долли. У каждой собаки была своя сбруя из полос парусины, прикрепленная к саням одной постромкой длиной 12 футов. Ни одна из них не ходила раньше в упряжке, и все они проявляли изумительную хитрость и упрямство, чтобы избавиться от бича и работы. Собаки перегрызали постромки и прятались под санями или бросались на спину своей товарки с тем, чтобы оказаться в середине и в стороне от моего бича. Тут все постромки перепутывались и собаки сбивались в беспорядочную кучу. Это вынуждало поминутно останавливаться, снимать рукавицы и, рискуя отморозить пальцы, распутывать постромки. Однако я тоже оказался упорным и, не перебив ни одной собаке костей, все же заставил их много поработать.

Продвинувшись на семь-восемь миль дальше на север и безуспешно обыскав восточное побережье этой части материка, мы снова пошли в залив Барроу и, исследуя его целый день, не нашли никаких следов коренных жителей.

Вернувшись на берег пролива Симпсон, мы перешли через него и 24 мая опять оказались на острове Кинг-Вильям. Направившись к мысу Хершел, мы по пути тщательно исследовали все южное побережье. На видном месте к западу от мыса Глэдмен мы обнаружили гурий высотой почти пять футов. Хотя, судя по всему, этот гурий был сооружен уже давно, мы все же разобрали его камень за камнем и внимательно все осмотрели, разбив грунт под ним киркой, но так ничего и не обнаружили.

Наконец мы оказались на том берегу, по которому должны были отступать люди с кораблей Франклина. Разумеется, я на санях проехал по морскому льду вдоль всего берега, и, хотя снег, покрывавший землю, был так глубок, что поиски казались почти безнадежными, мы все же очень внимательно искали хоть какой-нибудь след, и это дало результаты. После полуночи 24 мая, медленно следуя вдоль гряды гравия у берега, с которой ветром сдуло почти весь снег, я вдруг наткнулся на останки человека, торчавшие из снега, и клочки одежды. Уже побелевший скелет лежал лицом вниз. Конечности и мелкие кости отделились или их отгрызли какие-то зверьки.

Разумеется, мы очень тщательно осмотрели это место, удалив снег, и собрали все лоскутки одежды. Мы нашли здесь записную книжку. Это вселило в нас большие надежды, что мы почерпнем из нее потом кое-какие сведения о несчастном владельце и бедственном походе пропавших судовых команд, но в тот момент книжка насквозь промерзла. Выводы, к которым мы пришли, кратко сводятся к следующему.

Погибший был молодым человеком, слабого телосложения и, видимо, выше среднего роста. Судя по одежде, он исполнял обязанности стюарда или вестового, ибо узел шейного платка был завязан свободно, что не дозволяется матросам и офицерам. Любая деталь одежды подтверждала наши предположения об его звании или служебном положении в экспедиции — синяя куртка, рукава которой были с разрезом, а обшлага — обшиты галуном, и шинель из толстого синего сукна с простыми пуговицами. Неподалеку мы нашли также щетку для одежды и карманную роговую расческу. Видимо, несчастный юноша выбрал путь по голому гребню, как наименее утомительный, и упал лицом вниз, в том положении, в каком мы его нашли.

Значит, старая эскимоска сообщила нам грустную правду, говоря, что «они падали и умирали на ходу».

Хобсон тоже побывал на западном берегу, и я надеялся найти от него адресованную мне записку с хорошими новостями на мысе Хершел. Тщательно обследовав прилегающую береговую линию, я с твердой и оправданной надеждой начал спускаться по склону. Вершина мыса Хершел достигает 150 футов и находится примерно в четверти мили от низкого каменистого мыска, отделяющегося от него. Покинув корабли, люди Франклина непременно должны были пройти близ этого места или пересечь его, как поступили мы. А сооруженный Симпсоном[109] гурий, местоположение которого было им известно, — он находился именно там, где кончались их собственные открытия, — давал удобный повод положить здесь какое-нибудь сообщение об их делах или оставить здесь часть своих полевых дневников. Такой повод они вряд ли упустили бы.

Однако то, что осталось от некогда массивного гурия, не превышало четырех футов в вышину. Южная его сторона была разрыта, а средние камни отодвинуты, как будто кто-то пытался узнать, что же за ними скрыто. Сбросив снег, покрывавший гурий, и несколько сдвинутых с места камней, мои спутники обнаружили широкую известняковую плиту. С трудом отодвинув эту плиту, а затем вторую и третью, добрались до грунта. Мы еще некоторое время продолжали нашу работу, разбивая заступом замерзшую землю, но ничего не нашли, не обнаружили мы также и следов пребывания европейцев.

Примерно в 12 милях от мыса Хершел я нашел небольшой гурий, сооруженный партией Хобсона. Под ним лежало предназначенное для меня письменное сообщение. Оказалось, что Хобсон дошел до этого места — самого крайнего пункта, до которого добралась его партия, — за шесть дней до нас. Он нигде не обнаружил обломков погибших судов и не встретил на своем пути эскимосов. Зато на мысе Виктория на северо-западном берегу острова Кинг-Вильям, им было обнаружено сообщение о судьбе экспедиции Франклина, которое мы так настойчиво искали.

Этот документ — печальная и трогательная реликвия, оставшаяся от наших пропавших друзей. Чтобы упростить изложение, я расскажу отдельно две истории, о которых в нем кратко сообщается. Прежде всего отмечу, что сообщение написано на печатном бланке, которым как правило, снабжаются исследовательские суда, устанавливающие направление течений: их обычно запечатывают в бутылках и бросают в море. На бланках оставляется пустое место для проставления даты и местоположения судна.

На бланке, найденном Хобсоном, имелась следующая надпись:

«28 мая 1847 года. Корабли ее величества «Эребус» и «Террор» зимовали во льдах под 70°05′ северной широты и 98°23′ западной долготы. Перезимовали в 1846/47 году на острове Бичи под 74°43′28″ северной широты и 91°39′15″ западной долготы, пройдя до этого по проливу Веллингтон до широты 77° и возвратившись вдоль западного берега острова Корнуоллис.

Сэр Джон Франклин командует экспедицией.

Все благополучно.

Партия, состоящая из двух офицеров и шести матросов, оставила суда в понедельник 24 мая 1847.

Гм. Гор, лейтенант

Ч. Ф. Де-Во, штурман».

В приведенный документ вкралась ошибка, а именно будто «Эребус» и «Террор» зимовали на острове Бичи в 1846/47 году. На самом деле это было в 1845/46 году, как видно из дат, проставленных на заголовке и внизу. В остальном же в сообщении предельно коротко рассказывается о замечательных успехах, достигнутых к 28 мая 1847 года.

Из сообщения видно, что после июля 1845 года, даты, когда было получено последнее известие от Франклина, о чем узнали от китобоев в заливе Мелвилл, экспедиция, следуя проливом Ланкастер, вышла в пролив Веллингтон, южный вход в который был открыт сэром Эдуардом Парри в 1819 году. «Эребус» и «Террор» продвинулись в этом проливе на 150 миль. Предполагал ли Франклин продолжать путь на север, но был остановлен льдами на широте 77° или намеренно оставил путь, который, казалось, увлекал его далеко от уже исследованных морей у берегов Америки, на этот счет могут быть разные мнения. Но сообщение удостоверяет, что экспедиция сэра Джона Франклина, закончив это исследование, возвратилась в район к югу от 77-й параллели, на которой расположен северный вход в пролив Веллингтон, и снова проследовала в пролив Барроу вновь открытым проходом между островами Батерст и Корнуоллис.

В 1846 году экспедиция, очевидно, продвинулась на юго-запад, не дойдя только 12 миль до северной оконечности острова Кинг-Вильям; здесь она вынуждена была остановиться в связи с приближением зимы 1846/47 года. Эта зима прошла, видимо, без особых потерь для экспедиции, и, когда весной лейтенант Гор покидал суда со своей партией с каким-то особым заданием (весьма возможно, исследовать неизвестные берега острова Кинг-Вильям, между мысом Виктория и мысом Хершел), на борту «Эребуса» и «Террора» все еще обстояло благополучно, а отважный Франклин по-прежнему стоял во главе экспедиции.

Но увы! На полях той же бумаги, на которой лейтенант Гор написал свои обнадеживающие слова, другим почерком была позднее сделана следующая приписка:

«25 апреля 1848 года в 5 лигах к северу-северо-западу от нашего теперешнего местонахождения мы покинули корабли ее величества «Террор» и «Эребус», на которых были затерты льдами с 12 сентября 1846 года. Офицеры и матросы, всего 105 душ, под командованием капитана Ф. Р. М. Крозье, высадились в этой точке. Сэр Джон Франклин умер 11 июня 1847 года, и на сегодняшний день общие людские потери экспедиции исчисляются в девять офицеров и 15 матросов.

Ф. Р. М. Крозье,

капитан и старший офицер

Джемс Фицджемс,

капитан корабля ее величества «Эребус»

Мы отправляемся завтра, 26 числа, к Рыбной реке Бакс».

За год, истекший с тех пор, как Грейам Гор написал бодрую фразу «все благополучно», сколько печальных перемен произошло в судьбе экспедиции Франклина! Весна 1847 года застала ее всего в 90 милях от уже исследованных ранее западных вод[110] у побережья Америки. Разумеется, люди, которые в течение двух навигационных сезонов сумели покрыть свыше 500 миль в неисследованных водах, могли спокойно рассчитывать в предстоявшую навигацию 1847 года преодолеть совсем незначительное пространство и завершить плавание Северо-западным проходом. Но все получалось иначе. Через месяц после того, как лейтенант Гор оставил свою памятку на мысе Виктория, скончался сэр Джон Франклин, и весна следующего года застает капитана Крозье в попытках спасти изголодавшихся на острове Кинг-Вильям людей. Мучительная смерть угрожала 105 человекам, и капитан пытался провести их вверх по Большой Рыбной реке, или реке Бакс, к территории «Компании Гудзонова залива»[111].

Никогда еще не рассказывалась более печальная история в таких коротких словах, глубоко волнующих своей простотой. Они со всей очевидностью свидетельствуют о том, что оба предводителя отступавшей в глубь страны партии были одержимы стремлением выполнить свой высокий долг. Они спокойно и смело предпочли последнюю и жестокую борьбу за жизнь бесславной гибели на своих судах. Ведь хорошо известно, что «Эребус» и «Террор» были снабжены провиантом только до июля 1848 года.

В своей записке лейтенант Хобсон сообщал мне, что нашел около гурия немного одежды и разных вещей. Очевидно, участники экспедиции, зная, что отступают ради спасения жизни, оставили там все, что считали при этих обстоятельствах излишним.

Запасы провианта у нас быстро истощались; пришлось пристрелить трех оставшихся щенков и использовать сани на топливо. Мы теперь могли совершать более дальние походы, так как лед здесь был очень ровным; прибрежные острова не позволяли огромным паковым льдинам наседать на берег.

К 29 мая мы достигли западной оконечности острова Кинг-Вильям. Я назвал этот мыс именем Крозье, капитана корабля «Террор», отважного предводителя отчаянного предприятия, о котором только что получил известие.

Очень низкий берег, по которому мы шли, был просто полосой гальки. Мы обнаружили здесь только следы медведя и нескольких песцов, но единственными живыми существами, которых мы встретили, были несколько белых куропаток. Даже следы бродячих эскимосов попадались гораздо реже после того, как мы оставили мыс Хершел. Изредка виднелись груды камней, указывавших местоположение лагерей. Но камни эти поросли мхом и, видимо, были сложены очень давно. И путь по льду тоже не сулил ничего хорошего. В этих мелких покрытых льдом водах тюлени попадаются редко, и, вероятно, их фауна так же бедна, как и на суше.

От мыса Крозье береговая линия круто поворачивает на восток. Рано утром 30 мая мы расположились лагерем около большой лодки, еще одной печальной реликвии, оставленной погибшей экспедицией. Как сообщал Хобсон в оставленной для меня записке, он нашел и осмотрел эту лодку несколько дней назад.

Мы прежде всего осмотрели сложенную в лодке в большом количестве одежду, превратившуюся в ветошь. Ни на одном предмете не удалось обнаружить имени погибшего владельца. Лодка была тщательно вычищена, и весь снег из нее был удален, так что ничто не ускользнуло от нашего внимания.

Длина лодки составляла 28 футов, ширина — 7 футов 3 дюйма. Суденышко было легким и в воде сидело неглубоко. Несомненно, его тщательно снаряжали, готовясь к плаванию вверх по реке Бакс. Ни весел, ни руля у лодки не было, но большой кусок светлой парусины, которую мы нашли, а также маленький блок для поднятия паруса заставляют предположить, что суденышко было парусным. В лодке имелся, кроме того, парусиновый навес или палатка.

Вес самой лодки составлял примерно 700–800 фунтов; кроме того, она была установлена на необычайно тяжелых и крепких санях, сооруженных из двух дубовых досок длиной 23 фута 4 дюйма, шириной 8 дюймов и средней толщиной 2,5 дюйма.

По моим подсчетам, вес саней составлял не меньше 650 фунтов, а то и значительно больше. Общий вес лодки и саней можно принять равным 1400 фунтам. Чтобы тянуть эти сани, требовалось не менее семи крепких и здоровых людей, но и для тех они были бы тяжелым грузом[112].

Но еще до того, как мы сделали все эти наблюдения, наше внимание приковало нечто ужасное. В лодке лежали части двух человеческих скелетов. Один принадлежал, видимо, молодому человеку слабого телосложения, другой — широкоплечему крепкому мужчине средних лет. Первый скелет, найденный в носовой части, был уже так разрушен, что Хобсон не мог определить, умер ли несчастный именно здесь. Крупные и сильные звери, вероятно волки, сильно повредили этот скелет, принадлежавший, возможно, офицеру. Около него мы нашли остатки вышитых туфель. Другой скелет был в несколько лучшем состоянии — на нем сохранились одежда и мех. Он лежал поперек лодки под сиденьем для гребцов. Рядом мы нашли пять карманных часов, а также два двуствольных ружья — один ствол в каждом был заряжен и курки взведены. Ружья были прислонены к борту лодки дулом вверх. Не приходится говорить, с каким пристальным вниманием мы осмотрели эти печальные остатки и с каким нетерпением переворачивали каждый обрывок одежды в поисках записной книжки, дневника или хотя бы метки. Мы нашли пять или шесть маленьких книг, все религиозного содержания, за исключением «Векфилдского священника»[113].

Среди поразительного количества одежды лежало семь-восемь пар обуви различных фасонов — зимние матросские ботинки, тяжелые сапоги и особо прочные башмаки. Я обнаружил также шесть шелковых носовых платков, белых, черных и вышитых, полотенца, мыло, губку, зубную щетку и гребни. Кроме этих предметов, там были веревки, гвозди, пилы, щетина, дратва, порох, пули, дробь, патроны, пыжи, кожаная патронная сумка, ножи складные и столовые, коробки с иголками и нитками, бикфордов шнур, несколько ножен для штыков, разрезанных так, чтобы служить футлярами для ножей, два рулона листового свинца. Словом, всего было очень много. Это разнообразие удивило нас тем сильнее, чем в большинстве случаев при передвижении на санях в полярных странах такие вещи рассматривались бы теперь как малополезные, но зато способные вымотать команду, волочившую сани.

Из провизии мы обнаружили только чай и шоколад. Остаток чая был ничтожен, но шоколада оказалось около 40 фунтов. Одни эти продукты не могли поддержать жизнь в таком суровом климате, между тем мы не нашли ни сухарей, ни мяса.

На корме оказалось 11 столовых ложек, 11 вилок и 4 чайные ложки — все из серебра. Из этих 26 предметов на 8 был герб сэра Джона Франклина, а на остальных — герб или инициалы других девяти офицеров.

Столовое серебро сэра Джона Франклина, вероятно, было роздано матросам для пользования, как единственное средство его спасти; вероятно, примеру Франклина последовали и офицеры. Во всяком случае, мы не нашли ни одной железной ложки, какой обычно едят матросы.

Нас привело в недоумение, что из значительного числа людей, вероятно, 20–30 человек, которые составляли экипаж лодки, удалось обнаружить останки только двух человек. Не было видно поблизости и могил, а они были бы заметны на равнине. Но надо принять во внимание, в какое время года этим несчастным пришлось оставить свои корабли и что грунт тогда, видимо, насквозь промерз. Поэтому рытье могил было сопряжено для них с величайшими трудностями.

Меня поразило, что сани были повернуты на северо-восток, то есть как раз в том направлении, в каком мы собирались идти!

Подумав, я пришел к заключению, представляющемуся мне правдоподобным, что лодка с экипажем, видимо, возвращалась к судам. И тот факт, что в лодке осталось только двое, можно объяснить, лишь предположив следующее: покинувшая корабль партия уже была не в состоянии волочить лодку дальше, а эти двое не могли продолжать путь пешком, не отставая от своих товарищей. Их, вероятно, оставили здесь с запасом провианта, который сумели выделить, чтобы, расходуя его как можно экономнее, они дождались возвращения с корабля остальных людей со свежими запасами.

Намеревались ли возвращавшиеся на суда люди дождаться там наступления более теплого времени года или же собирались идти по следам большей части команды к реке Бакс — теперь не выяснишь. Весьма возможно, что они намеревались позднее вернуться к лодке не только из-за оставшихся там товарищей, но и с тем чтобы забрать шоколад, часы и другие вещи, которые иначе вряд ли оставили бы.

Те же доводы, которые говорят за отделение данного отряда от большей части экипажа и возвращение его к кораблям, помогают объяснить, почему он не возвратился к лодке. И в том, и в другом случае люди, как видно, не рассчитали своих сил и того расстояния, которое могли пройти в назначенный срок.

Приняв такое предположение, можно понять, почему им не хватило продовольствия на весь путь и они вынуждены были послать на суда за новыми запасами. Удалось ли дойти до кораблей всем или только некоторым из отделившейся партии — неясно. Мы знаем лишь, что она не вернулась к лодке (этим и объясняется, что поблизости не было найдено скелетов). Эскимосы рассказали, что на корабле, выброшенном на берег, не было никого в живых — они нашли там всего один труп.

Вряд ли стоит говорить, что за время похода вдоль берега острова Кинг-Вильям я приказывал с особым вниманием наблюдать за морем, надеясь, что удастся обнаружить выброшенный на берег корабль, о котором рассказывали эскимосы. Однако наши поиски не увенчались успехом.

Утром 2 июня мы достигли мыса Виктория. Там в гурии оказалось донесение Хобсона. Он сообщал, что не нашел у берега ни малейших следов погибших судов и ему не удалось также повстречаться с эскимосами к северу от мыса Крозье.

Хобсон писал, что нашел второе сообщение, тоже положенное лейтенантом Гором в мае 1847 года, на южной стороне бухты Бакс, но новых сведений в нем не содержалось.

Это сообщение было найдено на земле среди разбросанных камней, которые, очевидно, упали с верхушки гурия. Около гурия было разбросано много разных вещей. Очевидно, уже после трех дней пути покинувшие корабль люди не могли везти их дальше. Среди прочего там валялись четыре тяжелые корабельные кухонные плиты, заступы, лопаты, железные обручи, старая парусина, большой блок, около четырех футов медного громоотвода, длинные куски медных трубок и маленький ящик с лекарствами в 24 пузырьках (содержимое их поразительно хорошо сохранилось).

Брошенная командами «Эребуса» и «Террора» одежда была сложена в громадную кучу вышиной четыре фута. Всю ее тщательно осмотрели, но карманы оказались пустыми, не было и меток, которые, впрочем, редко нашиваются на теплую одежду матросов.

Этим кончаются мои личные поиски следов погибших участников экспедиции Франклина. Хобсон обнаружил еще два гурия и много остатков экспедиции между упомянутым выше пунктом и мысом Феликс. С каждого места, где удалось найти какие-либо следы погибших, самые интересные предметы мы забрали с собой, так что у нас составилась довольно интересная коллекция.

Из залива Уоллс я переправился по суше на восточный берег и добрался до наших запасов у входа в гавань Парри 5 июня после 34-дневного отсутствия. Мы с тревогой ждали наступления оттепели, которая могла наступить со дня на день и чрезвычайно затруднила бы любое передвижение. А ведь до нашего корабля оставалось еще добрых 230 миль!

В одном месте, где были оставлены запасы, мы нашли письмо Хобсона, из которого следовало, что он опередил нас на шесть дней. Вскользь Хобсон сообщал и о своей тяжелой болезни. Уже много дней он не мог ходить и его везли на санях. Спутники Хобсона спешили изо всех сил доставить его на корабль, где ему могли оказать медицинскую помощь. Мы также прилагали все усилия, чтобы двигаться быстрее, из опасения, что потоки талых вод, стекавших из лощин, сделают лед непроходимым.

15 июня снег, покрывавший льды, повсюду начал таять, так как температура повысилась. Следовало, впрочем, радоваться тому, что он оставался прочным так долго. Начиная с этого дня продвижение вперед стоило огромного напряжения как для людей, так и для собак. Подмороженное месиво из воды и снега, по которому приходилось идти, было далеко не приятной дорогой. Иногда люди шли по колено в этой каше.

Нам удалось добраться до пролива Фолс утром 18 июня, и мы разбили палатку как раз в то время, когда начался проклятый дождь, не унимавшийся большую часть дня. Продвинувшись вперед на несколько миль по льду Длинного Озера, мы поняли, что идти этим путем невозможно. Итак, мы вытащили сани из растаявшего льда и оставшиеся до корабля 16–17 миль решили пробираться сушей. Несчастные собаки так измотались и изранили себе лапы, что отказались следовать за нами и остались у саней. После крайне изнурительного карабканья по холмам и покрытым снегом равнинам мы сразу приободрились, увидев наш бедный, дорогой, покинутый «Фокс». На его палубу мы ступили 19 июня, поспев как раз ко второму завтраку.

По возвращении на корабль я осведомился прежде всего о Хобсоне. Он оказался в еще худшем состоянии, чем я предполагал. Хобсон возвратился 14 июня и не мог уже не только ходить, но и стоять без посторонней помощи. Впрочем, на корабле он уже начал поправляться и был в прекрасном настроении. Кристиан застрелил несколько уток, которые вместе с консервированным картофелем, молоком, крепким элем и лимонным соком были великолепной диетической пищей для больного цингой. У всех остальных людей здоровье было относительно в порядке; слабые признаки цинги появились только у двух-трех матросов. Судно оказалось чистым и нарядным, насколько это было возможно в тех условиях, и все люди охотно и хорошо выполняли свои обязанности в мое отсутствие.

Врач сообщил мне о смерти Томаса Блэкуэла, корабельного стюарда, последовавшей пять дней назад от цинги. Томас был болен цингой еще в апреле, когда я собирался в поход, и врач, несомненно, испробовал все средства, чтобы добиться его скорейшего выздоровления и поднять ослабевшие силы. Но больной потерял надежду на выздоровление и интерес к окружающему. Под конец Томаса насильно выводили на палубу подышать свежим воздухом.

Товарищи Блэкуэла слишком поздно сообщили нам, что он брезговал пищей, приготовленной из консервов, и всю зиму питался одной соленой свининой! Все же смерть Томаса показалась всем внезапной: он вышел на палубу в полдень для обычной прогулки, и его нашли там мертвым. Мы похоронили Блэкуэла рядом с другим нашим товарищем по плаванию — Брэндом.

Новости об успехах в поисках, которые велись в южном направлении, сильно обрадовали наш маленький экипаж. Теперь все мы хотели только одного: скорого, благополучного возвращения Янга и его партии.

Капитан Янг начал свои весенние поиски 7 апреля, отправившись на санях с четырьмя спутниками. Вторые сани тащили шесть собак, управляемых гренландцем Самуэлом. Обнаружив проход[114] между островами Принца Уэльского и Виктория, Янг решил продолжить свои исследования и отправил обратно на корабль одни сани, палатку и четырех человек, чтобы сберечь провиант. И вот 40 дней Янг путешествовал только с одним спутником (Джорджем Хобдеем) и собаками, отдыхая на остановках в снежных хижинах, которые они вдвоем сооружали, как умели.

Чудовищное напряжение и усталость, отвратительная погода и крайне трудно проходимая береговая линия, вдоль которой ему пришлось идти, — все это сильно подорвало его здоровье. Янг вынужден был вернуться на корабль 7 июня за медицинской помощью, с тем чтобы, несмотря на трудности, возобновить свои изыскания как можно скорее. Доктор Уокер сильно противился решению Янга вторично покинуть корабль, считая, что его здоровье недостаточно восстановилось. Тем не менее, почувствовав себя несколько лучше, Янг с рвением, не знающим границ, отправился завершать свои поиски, захватив обе санные упряжки.

Предполагавшийся срок возвращения Янга уже прошел, а трудности переправы с запада усилились. Утром 25 июня я отправился с четырьмя матросами к скале Пеммикан, надеясь встретиться там с Янгом и облегчить его возвращение. К нашему удивлению, вся вода исчезла с ледяной поверхности Длинного Озера и путь по нему был превосходен. Мы нашли оставленных собак спокойно лежащими около саней. Они набросились на пеммикан и сожрали то небольшое количество, которое не хранилось в банках, а также ворвань, несколько кожаных ремней и чайку, которую я подстрелил, пробуя ружье. Но сухари им явно пришлись не по вкусу. Несчастные собаки! Тяжелая у них жизнь в этих краях. Даже добрый гуманный Петерсен отказывает им в чувствительности. Он развивает теорию, что эскимосскую собаку можно бить по голове любым самым тяжелым предметом и она от этого не пострадает.

27 числа я отправил троих спутников назад на корабль, а сам с Томпсоном и собаками направился к скале Пеммикан, где, к нашей великой радости, мы встретились с Янгом и его партией, только что добравшимися сюда после долгого и успешного похода.

Янг сильно исхудал и так ослабел, что последние несколько дней вынужден был передвигаться на санях, запряженных собаками. Самочувствие Харви тоже было отнюдь не блестящим: он еле поспевал за санями и был болен цингой. Их поход протекал в самых удручающих условиях: ненастье, однообразно унылые известняковые берега, лишенные дичи, и… никаких следов погибшей экспедиции. Известие о наших успешных поисках на юге очень обрадовало партию Янга. На следующий день мы все вместе были уже на судне и ели так жадно, как могут есть лишь те, кто сильно исхудал от продолжительной и напряженной работы на морозе. Оленину, уток, пиво и лимонный сок мы получали ежедневно, консервированные яблоки и клюкву — три раза в неделю, а маринованная китовая кожа — прославленное антицинготное средство — нам выдавалась в неограниченном количестве по желанию.

1 августа 1859 года. Необычайно тихая, ясная и теплая погода, стоявшая уже много дней, немало помогла нам в работах по покраске и чистке корпуса, мачт и пр. Корабль выглядит очень нарядным, и наше нетерпение показать его и себя дома усилилось.

Сегодня развели пары, и с помощью двух кочегаров я проверил работу машины.

Все люди здоровы, только Хобсон еще немного прихрамывает. Выдача лимонного сока сократилась до обычной нормы — пол-унции в день, ибо запасы насущно необходимых продуктов у нас подходили к концу. Мы берегли их на случай, если придется остаться здесь еще на одну зимовку, от чего боже нас упаси!

Среда, 10 августа. Юго-западный ветер подоспел весьма кстати. К утру 9 числа он отнес лед от берега и расчистил для нас выход из бухты Брентфорд.

Но теперь он, казалось, забыл про нас, и мне пришлось встретиться с некоторыми трудностями при работе с машинами и котлом; вода в котлах так бурно кипела, что поднималась выше обычного уровня на добрый ярд, а задний клапан по неизвестной причине открывался и пропускал воздух в конденсатор. Но в конечном счете нам удалось привести машины в порядок и ночью под парами пересечь залив Кресуэлл. Простояв у машин целые сутки без перерыва, я обрадовался возможности прилечь и отдохнуть в постели.

26 августа. Читал отчет Янга о его весеннем санном походе. Он провел 78 дней в крайне тяжелых условиях. Протяженность береговой линии, снятой Янгом, составляет 450 миль, а мной и Хобсоном — 500 миль. Итак, сообща мы впервые нанесли на карту 950 миль!

29 августа. В этот воскресный вечер стоит восхитительная, тихая, теплая погода. Мы от души наслаждаемся ею в гавани Ливели, или Годхавн. В пятницу ночью, хотя и стояла кромешная темень, мы все же сумели отыскать вход в гавань и медленно вошли в нее под парами. Петерсен разбудил местных жителей и обратился к ним с просьбой передать предназначенные нам письма.

Как мы волновались, вскрывая первые письма, написанные нам более двух лет назад. Нам раздали их в три часа утра, когда мы еще были в постели. Собравшись за завтраком, мы, благодарение богу, уже могли поздравить друг друга с добрыми вестями от родных.

Из Гренландии мы все время шли под парусами без помощи машины, и все же «Фокс» покрыл остававшийся путь всего за 19 дней и 20 сентября вошел в Ла-Манш.

Привезенные нами на родину реликвии были переданы Объединенному военно-научному обществу, и теперь они стали национальным достоянием — самым простым и трогательным напоминанием о героических людях, погибших на стезе долга после того, как достигли великой цели своего плавания — открытия Северо-западного прохода[115].

В результате своей деятельности Мак-Клинтоку удалось в общих чертах восстановить трагедию экспедиции Франклина. Однако события последних ее дней по-прежнему оставались покрытыми мраком. Вот почему в последующие годы был сделан ряд попыток приподнять эту завесу.

В 1879 году лейтенант Фредерик Шватка совершил замечательный переход по суше на остров Кинг-Вильям через пролив Симпсон и нашел в новых местах остатки скелетов и вещи участников экспедиции Франклина. Шватка тоже слышал от эскимосов с Большой Рыбной реки, что 30–35 белых людей умерли на материке около мыса Ричардсон, а когда их впервые нашли местные жители, то вокруг скелетов было разбросано много бумаг. Первым белым, посетившим бухту Голода, Старвейшен-Ков, как это уединенное и мрачное место назвали позднее, был Кнуд Расмуссен. В 1923 г. ему удалось отыскать бухту и захоронить разбросанные кости. К тому времени, понятно, никаких следов документов не осталось.

В 1931 году на островах Тодд в восточной части пролива Симпсон была найдена еще одна груда скелетов. С тех пор остатки скелетов, несомненно принадлежавших участникам экспедиции Франклина, находили здесь и в других местах. Но и теперь найдены останки менее двух третей того числа людей, которые оставили корабли, чтобы попытаться спастись пешком.

Кости не умеют говорить, а тайника с документами так и не нашли, причем нет надежды его когда-либо отыскать. Единственной возможностью раскрыть тайну того, что произошло как с пропавшими без вести, так и с теми, смерть которых установлена, остается, как всегда, изучение преданий местных эскимосов.

Это казалось само собой разумеющимся и Чарлзу Ф. Холлу (о некоторых его приключениях мы расскажем в следующей главе), первому белому, посетившему район гибели экспедиции после Мак-Клинтока. Семь лет тесного общения с эскимосами внушили Холлу очень высокое мнение не только о правдивости эскимосов, но и об исключительно бережном хранении ими исторических преданий. Когда Холл в конце шестидесятых годов прошлого века начал изучать тайну исчезновения Франклина, работая в районе к северу и западу от бухты Уэйджер, он прекрасно сознавал, что вернейший шанс на успех — это постараться извлечь из эскимосов все, что хранила их память.

В основном рассказы эскимосов подтверждали то, о чем можно было догадаться, изучая немые свидетельства и останки. Но от них Холл узнал куда больше: по свидетельству эскимосов, у них создалось впечатление, что белые люди в большинстве своем если не боялись местных жителей, то по крайней мере не хотели у них ничему учиться и вообще с ними общаться. И вот наступили неизбежные последствия такого безрассудства: эти обреченные, явно не понимая, что у дикарей все же можно чему-то научиться, продолжали питаться и жить, как европейцы, пока не погибли от голода.

Из того, что Холл и в меньшей степени лейтенант Шватка узнали от эскимосов, можно даже по некоторым деталям восстановить события, которые предположительно произошли после того, как команды покинули «Эребус» и «Террор».

Один из двух кораблей был, судя по всему, раздавлен льдами и затонул весной 1848 года. Другой, остававшийся на плаву во льдах, был покинут своей командой, и объединенный отряд в составе 105 офицеров и матросов отправился в путь, надеясь достичь Большого Невольничьего озера, следуя вверх по реке Бакс. Об этом намерении капитана Крозье свидетельствуют документы, найденные партией Мак-Клинтока.

Еще на пути к заливу Террор, следуя с чудовищным санным грузом, отряд начал страдать от непосильной работы, голода и, несомненно, от затяжной цинги. V залива весь отряд, очевидно, расположился на некоторое время лагерем, и именно здесь, не выдержав слишком сильного натяжения, начала рваться нить военно-морской дисциплины. Многие погибли там, где были брошены три лодки, включая ту, которую нашли Мак-Клинток и Хобсон. Наконец Крозье, по всей вероятности, решил, что дальнейшее пребывание у залива Террор равнозначно общей гибели, и снова пошел на юг в сопровождении тех, кто еще был в состоянии идти или по крайней мере верил, что дальнейшая борьба оправданна. Многие из оставшихся в заливе Террор там и погибли, но некоторые, вероятно, вернулись на покинутый корабль. Минимум пять человек пережили следующую зиму и снова двинулись в путь весной 1849 года.

Что же касается партии Крозье, она с трудом тащилась вдоль берегов острова, устилая свой путь трагическими следами: брошенным снаряжением и непогребенными трупами.

Еще до того, как отряд подошел к южному берегу острова, он, думается, разбился на две группы. Одна в составе 40 человек под командой Крозье продолжала пробиваться к реке Бакс, другая же повернула на восток. Введенные в заблуждение неточными картами, на которых остров Кинг-Вильям соединяется с Бутией, те, кто пошел на восток, надеялись добраться по следам Джона Росса к складу на берегу Фьюри, а оттуда к входу в пролив Ланкастер. Возможно, они рассчитывали встретить спасательную экспедицию на западном побережье бассейна Фокс.

Группа Крозье, все более редевшая по мере того, как кончалось лето, достигла пролива Симпсон и после зимнего ледостава пересекла его, минуя острова Тодд (где многие оставили свои кости). Эта партия дошла до конечного пункта своего безнадежного шествия — маленького залива на полуострове Аделайда, — который с тех пор зовется бухтой Голода (Старвейшен-Ков). Именно здесь через один-два года эскимосы нашли 30–35 скелетов, а также массу бумаг — вероятно, журналов и дневников экспедиции. То была ужасная находка, ибо большая часть трупов была съедена, причем съедена людьми. Многие кости оказались перепиленными, а в черепах зияли отверстия, через которые извлекали мозг.

Но не все там погибли. Крозье и еще четверо пережили зиму 1849 года и, отказавшись от безнадежных попыток пробиться к реке Бакс, повернули на северо-восток к полуострову Бутия, где встретили эскимосов, оказавших им помощь. Они, видимо, с запозданием поняли, что единственная надежда на спасение заключается в том, чтобы воспринять образ жизни эскимосов, и оставались с ними, переходя из кочевья в кочевье в течение двух-трех лет. Превратившись в почти эскимосов, они, несомненно, лелеяли надежду, что их найдет спасательная экспедиция. Но в конце концов Крозье, кажется, потерял надежду, что их найдут в этих далеких краях, и тогда самое малое еще с одним спутником он решил снова попытаться достичь территории «Компании Гудзонова залива» по реке Бакс. Захватив ружья, боеприпасы и складную резиновую лодку, белые расстались со своими эскимосскими друзьями и направились обратно к заливу Чантри.

Если они поняли основной закон, как остаться в живых в этих краях (а они, видимо, его поняли), и продолжали вести образ жизни эскимосов и поддерживать тесный контакт с группами, встречавшимися им по пути, то им без особого труда удалось достичь устья реки Бакс.

Но здесь они должны были узнать от речных эскимосов, что попытка достичь верховьев реки Бакс на шатком челне почти равносильна самоубийству. Этому помешали бы не только бурное течение, но и индейцы, населявшие земли в верховье реки. Эти индейцы в течение многих столетий вели войну с эскимосами, совершая на них налеты и устраивая засады, и наверняка пристрелили бы чужеземцев, появившихся с севера, раньше, чем те успели бы сказать, что они белые.

Эскимосы с реки Бакс вполне могли предложить Крозье следовать другим довольно оживленным сухопутным маршрутом к системе озера Бейкер — Телон, где белые попали бы в страну оленьих эскимосов, которые вели регулярную торговлю с факторией «Компании Гудзонова залива» в Чёрчилле. В том, что Крозье действительно так поступил, есть определенная уверенность, ибо позднее эскимосы сообщили, что Крозье и еще одного белого человека видели в районе озера Бейкер примерно между 1852 и 1858 годами. Далее этого озера и позднее 1858 года никаких достоверных следов последних двух оставшихся в живых людей из южного отряда не сохранилось. В 1948 году я со своим спутником оказался у озера Ангикуни на реке Казан, в центре округа Киватин, вблизи известного узлового пункта, где сходятся эскимосские торговые пути между Черчиллем и арктическим побережьем. Здесь мы нашли очень старый гурий необычной для эскимосов кладки. Под ним были остатки коробки из твердого дерева, углы которой оказались скрепленными шипами. Известно, что в отдаленные времена этот район посетил только один человек — Сэмюэл Херн (1770), и было высказано предположение, что гурий сооружен им. Но поскольку Херн не упоминает о гурии в своих дневниках, можно предположить, что этот немой памятник сооружил Крозье, перед тем как навсегда исчезнуть.

Что же касается группы, отделившейся от партии Крозье летом 1848 года и направившейся на восток, то не менее четырех человек оставались, судя по всему, в живых до 1862 или 1863 года, когда их несколько раз видели эскимосы близ северо-западного угла полуострова Мелвилл-, эта группа, вероятно, шла к острову Иглулик, где зимовали в 1821–1823 годах корабли Парри и где можно было надеяться на встречу с китобойным судном. К несчастью, эскимосы приняли этих чужеземцев за далеко забредшую группу грозных иткилитов — индейцев Барренленда[116] и не показывались им на глаза. Несколько лет спустя после описываемого события эти эскимосы поняли, что поддались ложной панике и ошибочно приняли чужестранцев за индейцев. Но когда в 1868 году Холл посетил этот район, единственное, что говорило о последних забытых скитальцах, было место, где некогда стояла брошенная палатка да несколько почерневших от огня камней.

Сообщенные эскимосами сведения, на основе которых восстановлена такая последовательность событий, исключительно обстоятельны и подробны. Как и во всех устных сообщениях, в них встречаются несоответствия и необъяснимые эпизоды, но не может быть никакого сомнения в том, что они относятся к реальным событиям. Однако сообщения эскимосов не принимает во внимание или открыто объявляет ложными большинство авторов, пытающихся восстановить детали судьбы Франклина. Поэтому официально тайна, окружающая смерть или исчезновение 105 человек, покинувших «Эребус» и «Террор», все еще считается полностью не раскрытой.