Испытание льдом

ГЛАВА СЕДЬМАЯ О китах и льдах

Белые скалы, острова Марбл бросают отблеск на свинцовые воды Гудзонова залива. Этот монумент отмечает не только гибель людей Найта, павших жертвой цинги и голода 200 лет назад, но и конец целой эпохи, закатившейся вместе с ними.

Кончились дни, когда смельчаки на жалких парусных суденышках были готовы к отплытию почти без всякой подготовки в подлинно неведомые воды Арктики, полагаясь только на свое мужество и веру в успех. Хотя мужество и вера порой увенчивались победой, но она доставалась такой ценой, которую позднейшие поколения платить отказывались.

После трагической гибели Найта наступил почти столетний перерыв в снаряжении морских экспедиций для исследования северо-западных ледовых районов. Елизаветинский дух выветрился. В сердцах преемников старых искателей приключений раздавался теперь оглушительный звон монет, от которого они тупели и теряли подвижность. «Компания Гудзонова залива» каждый год снаряжала торговые экспедиции во льды Гудзонова залива. Однако экспедиции эти, как правило, представляют не больший интерес, чем плавания торговых судов в наши дни. Только моряки, ходившие в Девисов пролив, еще проявляли иногда страсть к приключениям и то лишь в последние годы XVIII века, когда китобойные суда начали промысел гренландского кита, доходя до пака Баффинова залива и проникая в этот пак.

В большинстве случаев историки Арктики уделяют мало внимания этим отважнейшим мореходам или даже полностью их игнорируют. Между тем, если их победы над льдами не относятся к числу тех, что приносят славу, все же они не уступают достижениям, которыми могут похвастаться профессиональные исследователи. Лишь в редких случаях признается тот факт, что при многих исследованиях североамериканских арктических вод в XVIII и XIX веках путеводными огоньками светились подлинные открытия, совершенные китобоями. Эти открытия редко рекламировались, ибо одно из правил игры заключалось в том, что капитаны, обнаружившие новые рыболовные угодья, держали свои открытия в тайне от всех остальных. Ведь вся соль заключалась в китах, или «рыбах», как их называли, а не в географических открытиях, не приносивших выгод. И все же в большинстве случаев, когда снаряжались экспедиции в Арктику (после того как исследования Севера возобновились с 1818 года), было принято перед отправлением консультироваться с китобоями. От них получали ту полусекретную информацию, без которой ряд самых прославленных исследовательских плаваний, вероятно, закончился бы неудачей. Китобои не только давали неоценимую информацию, из их среды вышло большинство ледовых лоцманов, сопровождавших арктические экспедиции, а в некоторых случаях они поставляли суда и команды.

Еще в 1560 году баскские китобои начали промысел в северо-западных водах у берегов Лабрадора и южной Гренландии, но только спустя полтора столетия, когда богатые китобойные промыслы у берегов Шпицбергена были почти истощены, китобойцы в большем количестве устремились на северо-запад. В 1719 году голландцы снарядили первые китобойные суда в Девисов пролив и обнаружили, что он изобилует не только льдами, но и китами. Началась китовая лихорадка. Три года спустя в Девисовом проливе и у побережья Баффиновой Земли промышляло уже 335 китобойных судов различных стран. Самые отчаянные капитаны отваживались даже заходить в Баффинов залив за десятилетия до того, как совершилось его повторное официальное открытие Джоном Россом (1818). То, что китобои предварили открытия признанных исследователей во многих частях Восточной Арктики, не подлежит сомнению, но подлинные масштабы их проникновения в эти районы теперь нельзя определить: не только сами капитаны-китобои умели держать язык за зубами, но и судовладельцы тщательно следили за тем, чтобы судовые журналы не стали достоянием широких кругов.

Китобойный промысел в Арктике был связан со смертельным риском. Известно, что только в северо-западных водах погибло свыше 500 китобойных судов, но еще большим было число тех, о крушении которых не сохранилось никаких сообщений. Из 194 китобойцев, уходивших в Арктику только из одного английского порта Гулля с 1772 по 1852 год, 80 погибло, в основном пав жертвами льдов. В 1819 году 14 китобойных судов были затерты и раздавлены льдами в заливе Мелвилл, а 1830 год оказался роковым для 20 судов, промышлявших в том же заливе. В этом году суда «Принсесс оф Уэлс» и «Летиция» были зажаты льдами, буквально разрезавшими их пополам. У «Резольюшен» из Питерхеда лед разрезал кормовой подпор, и судно быстро пошло ко дну. «Лорел» и «Хоуп» были смяты, а затем выброшены бортом на льдину. «Коммерс», выжатый из воды, подняло на льдину, и он затонул, когда льды разошлись. «Баффин», «Ахиллес», «Виль де Дьепп» и «Раттлер» превратились в обломки, а «Прогресс» столкнулся с айсбергом и затонул.

Китобои были отважными людьми, не боявшимися идти на риск, и им довольно часто приходилось расплачиваться за это жизнью. И все же некоторые смельчаки совершали ледовые плавания из года в год. До нас дошло сообщение о шотландце Питере Рамсее, скончавшемся в 1874 году на борту известного китобойца «Эрик». Этот моряк участвовал без перерыва в 56 китобойных экспедициях, каждый год снаряжавшихся в арктические воды.

Китобои не завоевали славы, и им не нашлось места в истории, ибо они не писали и не публиковали отчетов о плаваниях. Известно только одно исключение, связанное с одним из славнейших имен в истории китобойного промысла, — а именно с Вильямом Скорсби. Этот моряк и его отец [Вильям Скорсби старший] занимались промыслом с 1785 по 1823 год. В течение всего этого периода почти не было года, когда бы один из них (а часто и оба) не командовал судном, промышлявшим китов у берегов Гренландии. В 1820 году Вильям Скорсби младший издал маленькую книгу под названием «Северный китобойный промысел», в которой описал как свои собственные похождения, так и приключения его друзей китобоев. Приведенный ниже краткий отрывок из книги Скорсби дает некоторое представление о борьбе китобоев с ледовитыми морями.

Судно «Эск», которым я тогда командовал, вышло из Уитби 29 марта 1816 года. Мы вступили в холодные пределы ледовитых морей и 25 апреля добыли первого кита, а 30 числа с попутным ветром начали форсировать льды и, пробившись через их большое скопление, вышли на обширное пространство открытой воды. Крепкий ветер дул на юг-юго-восток, и мы держали курс прямо на восток до трех часов дня, когда внезапно натолкнулись на большое скопление льдин, что прервало наш ход. Соблюдая особую осторожность, мы пытались их обойти, но вскоре обнаружили, несмотря на сильный снегопад, что попали в поистине ужасные условия.

На протяжении 14 предыдущих плаваний в эти негостеприимные края я встречался со многими опасностями, которые могли стоить жизни мне и моим товарищам. Но в данном случае опасность была столь грозной и реальной, что превосходила все пережитое мною ранее. Угрозы, которые возникают и исчезают внезапно, как бы страшны они ни были, кажутся нам сном, когда они остаются позади. Но долго переживаемый ужас врезается в память с такой силой, что даже время не в состоянии полностью стереть воспоминания о них. Именно такой ужас мы испытали, увидев открывшуюся перед нами картину. Ветер с грозным воем и ревом трепал нашу оснастку, на море поднимались такие водяные горы, что топ-мачты некоторых судов, сопровождавших нас, на расстоянии какой-нибудь четверти мили были скрыты из вида волнами, а у нашего корабля во время качки погружались в воду лодки, подвешенные выше кран-балки!

Между тем на нас быстро надвигался пак, твердый как скала. Пак то представал перед нами покрытый пеной, то скрывался за волнами; порой он как бы вздымался на невероятную высоту над поверхностью моря. Не стоит рассказывать здесь о тех мерах, которые мы принимали, пытаясь уберечь судно от грозившей ему опасности, ибо все они оказались тщетными. В 11 часов вечера, находясь совсем близко от пака, мы в тумане разглядели неподалеку разводье и повели судно к нему. По счастью, здесь льдины были малы, во всяком случае, все большие льдины нам удалось обойти — так что, получив несколько толчков, мы без серьезных повреждений зашли в разводье. Оно, как нам казалось, обеспечивало безопасное убежище.

Но нас постигло горькое разочарование: при обусловленной крайней необходимостью попытке повернуть судно оно отказалось повиноваться, несмотря на все наши старания. Из-за этой неприятности, вызванной как плохой остойчивостью судна, так и яростной силой ветра, нас отнесло к большому ледяному полю, которому не было видно конца. «Марс» из Уитби и другое судно, следовавшие непосредственно за нами, когда мы входили в ледяное поле, отличаясь лучшей остойчивостью по сравнению с «Эском», легко выполнили этот маневр и через несколько минут скрылись из вида. В этих ужасных условиях нас восемь часов подряд с невероятной силой било об лед. Все это время я находился на брамселе, руководя постановкой парусов, дабы избежать столкновения с самыми крупными льдинами, из которых любая могла пробить борт. С божьей помощью нам чудом удалось в этом преуспеть, и 2 мая в восемь часов утра мы вошли в небольшое разводье, где ухитрились управлять судном, пока ветер не стих и не появилась возможность зайти в более безопасное место. Осмотрев судно, мы обнаружили, что видимые повреждения сводились только к разрушению большей части рулевого устройства, нескольким небольшим «ссадинам» на бортах и пробоинам в нижней части кормы.

С этого момента и до 20 мая промыслу в основном мешало образование нового льда, так что за это время мы убили всего одного кита. Что же касается наших соседей, то только немногим удалось добиться даже такого результата. Всю следующую неделю мы были так скованы льдом, что стояли на месте и лишь иногда удавалось пройти несколько ярдов. Затем 12 дней мы с небывалым упорством пробивались сквозь льды. Наконец 12 июня удалось счастливо из них выбраться. К 27 июня было добыто 13 рыб [китов], из которых извлекли около 125 бочек жира.

28 июня мы большую часть дня шли на запад и приблизились к кромке плотного ледяного поля, состоявшего из огромных льдин небывалой толщины. Обстановка здесь показалась мне не подходящей для промысла, и мы позволили судну дрейфовать на восток всю ночь. Впрочем, 29 числа утром оказалось, что оно совсем незначительно отошло от места, где стояло, когда я ложился спать. Широкие разводья между льдинами теперь стали смыкаться. Следовало сделать попытку спустить на воду четыре лодки и буксировать судно по находившимся поблизости разводьям. Когда мы пытались ввести его в узкую бухту, которая казалась, безусловно, надежным убежищем, небольшая льдина подошла под самый нос и застопорила ход. Не прошло и минуты, как судно начало сильно зажимать льдами.

Ни одна из окружавших льдин не казалась нам опасной. Враг притаился с левого борта, но мы об этом и не подозревали. Размер льдины, коснувшейся левого борта, не превышал шести квадратных ярдов, и торчала она над водой немногим больше чем на ярд. Но на глубине 10–12 футов заостренный твердый выступ этой льдины давил на киль, приподнял руль и причинил такие повреждения, которые едва не привели судно к гибели. Примерно через полтора часа после этого несчастья плотник, проверяя помпу, обнаружил, к нашему великому огорчению и изумлению, что глубина воды в трюме достигла 8,5 фута. Это вселило в нас большую тревогу; у всех на лицах было написано отчаяние, матросы взялись за помпы, и одновременно был поднят сигнал бедствия. С окружающих судов к нам подошло до дюжины лодок. За четыре часа уровень воды удалось снизить почти до четырех футов, но одна помпа вышла из строя. Откачка теперь шла медленнее, чем раньше, и вода снова стала брать над нами верх.

Наша команда не могла бесконечно заниматься откачкой, и нужно было принять какие-то меры, чтобы быстро выправить положение, пока у нас было достаточно помощников.

Мы полагали, что пучками каболки, соломы или конопати можно затянуть часть самых крупных пробоин, задержать приток воды и закрепить эти пучки посредством пластыря (то есть паруса, привязанного с четырех концов к канатам и подведенного снизу к поврежденному или давшему течь месту). Мы приготовили нижний лисель и свили пучки из перечисленных материалов, присовокупив к ним куски старой тонкой парусины, китовый ус и большое количество золы, хорошо подходившие для этой цели. Пластырь был подведен под поврежденное место, но это нисколько не помогло. Пришлось расснастить судно и переносить груз и запасы на ровный участок льдины, к которой мы причалили, чтобы перевернуть судно килем вверх. Мои матросы вконец измотались, а люди, пришедшие к нам на помощь, в большинстве устали и потеряли надежду на спасение судна. Некоторые из них всем своим недостойным поведением дали понять, что нам надо оставить судно.

Перед тем как приступить к выполнению своих намерений, мы установили в трюме 20 пустых бочек, чтобы уравновесить тяжелый балласт, закрыли иллюминаторы, убрали все предметы и продукты, которые могли бы пострадать от воды, задраили все люки, закрепили сходни, трапы и т. п. Затем, поставив две палатки на льду — одну для меня, другую для команды, — прекратили откачку и дали судну заполняться водой. В этот критический момент многие из тех, в стойкости и храбрости которых я был убежден, оказались не на высоте. Среди всей команды едва набралась дюжина не потерявших присутствия духа людей.

Из-за опасных льдин, окружавших «Экс», ни одно судно не могло без риска подойти к нам, чтобы помочь его перевернуть. У нас не было иной возможности выполнить этот необычайный маневр, как прикрепить таль ко льду. Когда все было закончено, я дал измученной команде немного отдохнуть, пока судно заполнялось водой. Мне самому тоже пришлось немного отдохнуть. Я не спал уже 50 часов. От этой необычной перегрузки, а также от пережитых волнений у меня распухли ноги. Они так болели, что я еле передвигался. Уложив несколько досок прямо на снег в одной из палаток и бросив на них матрац, я, несмотря на холод и сильную сырость от бесконечных туманов, хорошо выспался за четыре часа и проснулся, чувствуя себя гораздо бодрее.

1 июля около трех часов дня мы всей командой отправились на судно, которое, к нашему изумлению, погрузилось только немного ниже 16-й метки на борту, причем вода едва покрывала часть твиндека. Поняв, что судно вряд ли погрузится на большую глубину из-за плавучести пустых бочек и материала, из которого оно построено, мы привели в действие все тали, но, даже когда все 150 человек вместе навалились на судно, мы не могли накренить его больше, чем на пять-шесть меток. Добившись таким образом некоторого крена, причем два тяжелых якоря, подвешенные к мачте, служили мощными рычагами, я, захватив с собой около 120 человек, поднялся на борт. Все мы сначала встали на приподнявшейся стороне палубы, а затем мгновенно перебежали на ту, которая опустилась. Тогда судно вдруг начало так крениться, что мы испугались, как бы оно совсем не перевернулось. Однако после некоторого усиления крена движение прекратилось. Тали на льду были выбраны туго, и судно застыло во время крена. Мы еще раз взобрались на приподнятую часть палубы и перебежали на опустившуюся. Под конец, когда мы несколько раз повторили этот маневр, он уже ни к чему не приводил, и наш план накренить судно казался неосуществимым.

Поскольку положение стало теперь совсем отчаянным, можно было пойти на крайнюю меру — попытаться снять киль и шпунтовой пояс обшивки, мешавшие наложить пластырь. Ведь что бы ни случилось, хуже быть не могло. Когда эти помехи были устранены, парус для пластыря был тотчас же подведен под пробоины и в провисшую его часть мы набросали много разного материала. Под первый парус мы подвели еще фок и подтянули все это вплотную к судну, насколько позволяли остававшиеся на месте киль-болты.

Результаты превзошли все наши ожидания. Незадолго до того, как эти работы были закончены, наши люди с помощью команды «Джона», капитаном которого был мой шурин, возвратившийся к нам после непродолжительного отдыха, установили три помпы, а также ведра и принялись за дело так рьяно и умело, что через 11 часов помпы заработали. Команда «Джона» трудилась с воодушевлением и усердием, которые поистине достойны высокой похвалы!

Очень нуждаясь в плотниках, мы выстрелили из пушки и повторили сигнал бедствия, на который весьма кстати отозвался «Прескот», пославший к нам две лодки с шестью матросами в каждой. Такую же помощь мы получили от нашего испытанного друга м-ра Аллена, капитана судна «Норт Бритэн». Плотники с этих судов, а также с «Джона» взялись за работу. Сперва они начали пробивать отверстие между двумя шпангоутами, проходившими через трюм, перед тем местом, где была течь, или за ним.

К несчастью, шпангоуты в этом месте, как мы обнаружили, были так близко поставлены, что нам пришлось вырубить часть настила, чтобы подойти к наружной обшивке и заделать щели между ней и шпангоутами. Эта работа из-за большой толщины шпангоута и сильного потока воды, хлынувшей через отверстие, была крайне тяжелой, утомительной и неприятной.

Убедившись, что к нам прибыли надежные помощники, я дал своей команде четырехчасовой отдых в две смены и распорядился перенести для этого часть коек со льда на судно. Здесь впервые за четыре дня люди смогли по-настоящему выспаться. Думается, что на льду из-за холода и сырости многим не удавалось сомкнуть глаз в часы отдыха.

К нам прибыли несколько человек с «Джона», которые выправили топ-мачту и оснастили большую часть рей. За это время наши люди наводили порядок в трюме, где, после того как всплыли бочки, воцарился полный хаос. У некоторых бочек сорвало крышки и вся ворвань вылилась; другие протекли или получили иные повреждения.

Полностью расчистив зазоры между «ребрами», или шпангоутами, плотники заткнули их конопатью и войлоком, а там, где зазоры были велики, кусками свиного сала. После того как все это накрепко загнали в зазоры посредством сосновых клиньев, промежутки между клиньями законопатили. Подобные меры обеспечили бы вполне надежную защиту, если бы вода, хлынувшая с еще большей силой, не залила помпы и не покрыла бы тот участок, где работали плотники. Они были вынуждены уйти отсюда как можно скорее, и это сказалось на последних операциях, которые были выполнены не так безукоризненно, как мне хотелось.

Все это время преобладал штиль с густым туманом. Только благодаря штилю несколько судов отстаивались поблизости и пришли к нам на помощь. При других условиях они ушли бы отсюда. Но теперь, когда прояснилось и можно было заняться промыслом, все суда нас покинули, кроме «Джона», но и он готовился к отплытию. Мы все еще подвергались большой опасности, и инстинкт самосохранения побудил некоторых матросов сделать попытку найти прибежище на «Джоне», как только он решится покинуть нас. Я был убежден, что если нам не будет гарантирована помощь «Джона», то вопреки всем нашим трудам и успехам, достигнутым в спасении «Эска», его придется вскоре бросить как ни на что не годную посудину.

В конечном счете мне пришлось уступить просьбам своей команды и передать капитану «Джона» Джексону значительную часть нашего груза при условии, что тот будет держаться поблизости от нас и оказывать нам помощь до прибытия в любой порт на Шетландских островах. Джексон согласился остаться с нами на этих условиях.

Когда они были надлежащим образом изложены и мы подписали соглашение, «Джон» подошел к кромке льда, в котором впервые после аварии «Эска» открылись разводья. Как было договорено, он взял на борт всю нашу ворвань, а также половину китового уса. Далее все шло как по маслу. Убедившись, что наши матросы вместе со своими помощниками не щадя сил занялись напряженной работой, я решил уйти к себе, чтобы дать отдых предельно уставшему организму.

5 июля с помощью всех матросов с «Джона» трюм, рангоут и снасти судна были приведены в полный порядок, и при умеренном бризе мы отошли от льдины. Но каковы же были наше изумление и ужас, когда мы обнаружили, что судном нельзя управлять! Руль пришел в полную негодность. Нельзя было не только сделать полный поворот судна, но и хотя бы в какой-то степени отклониться от курса, при котором давление ветра на паруса уравновешивалось другими силами. Нас постигло горькое разочарование. Однако, поскольку там, где мы находились, нашему судну постоянно угрожала опасность быть раздавленным льдами, «Джон» с невообразимым трудом отбуксировал его на три-четыре мили восточнее в относительно безопасное место. Здесь мы поправили руль и постарались несколько опустить корму, тем самым компенсируя в какой-то мере потерю ахтерштевня. Но и покончив с этим делом, мы из-за ветров и туманов не могли, не подвергая себя непосредственной опасности, пробиваться через сомкнутое ледяное поле, которое теперь преграждало нам путь в открытое море.

Все же после многочисленных треволнений, непрестанно следя за течью, мы благодаря неослабному усердию команды 23 июля наконец увидели землю и подошли на расстояние трех-четырех миль к берегам Шетландских островов. Вечером, когда «Джон» выполнил все наши требования, предусмотренные условиями соглашения, мы отослали на борт этого судна 12 человек из его команды. Они расстались с нами, трижды прокричав «ура», причем судно, как полагается, было расцвечено флагами. Теперь, когда нам пришлось идти под парусами, полагаясь только на собственные силы, наш ход замедлился. Рассвет 27 июля принес нам радость: показался наш порт. Мы устремились туда на всех парусах. Нам прислали лоцмана, когда мы подошли к молу. Судно незамедлительно вошло в гавань и в 5 часов 30 минут пополудни стало на якорь в безопасном месте.

Скорсби — отец и сын — покинули море до того, как произошла великая перемена и парус уступил место пару. Но китобойный промысел в северо-западных водах пережил и эту перемену. Он продолжался вплоть до первого десятилетия XX века. Правда, позднее сюда приходило значительно меньше судов, но зато они были гораздо крупнее. Эти суда, приписанные в основном к шотландским портам, были специально приспособлены к ледовым условиям. Весь последний период своей деятельности китобойцы служили вспомогательными судами для тех кораблей, которые вели борьбу со льдом в научных или исследовательских целях. Но китобойные суда совершали исследовательские плавания и самостоятельно. И нередко первыми достигали многих отдаленных бухт и проливов восточной части Американской Арктики как раз паровые китобойные суда. Создание головных складов для исследователей, проводка сухопутных исследовательских групп через льды, спасение команд потерпевших крушение исследовательских судов, консультирование начальников экспедиций, снаряженных в далекие просторы ледовитых морей, — все это и еще многое другое было регулярной обязанностью китобоев до того, как сталь заменила китовый ус в женских корсетах и китобойному промыслу в восточной части Американской Арктики был положен конец.

Из всех мореплавателей, отваживавшихся заходить в северо-западные воды, никто не знал льды так хорошо, никто не боролся с ними так упорно и никто не нес таких больших потерь, как китобои.