Истина стоит жизни

ГЛАВА VII

Топни Крофт, молодой человек из хорошей семьи, спускался по широкой лестнице со львами, которая украшала здание Королевского географического общества на площади Уайтхолл. С каждой ступенькой шаг его все замедлялся, и, наконец, не дойдя до тротуара, где торопливо сновали занятые своими делами лондонцы, Тонки в нерешительности остановился. Он не знал, куда ему идти.

Никакого определенного дела у Тонни Крофта не было. Окончив Оксфорд за девять лет вместо четырех (то он чувствовал себя не совсем здоровым, то нужно было сопровождать тетушку в кругосветное путешествие, то любовное увлечение выбивало его из колеи, да мало ли какие еще причины могут отвлечь от занятий науками) — окончив его тем не менее, он мог бы теперь посвятить себя какой-нибудь карьере, но… какой? К государственной службе влечения он не испытывал, да и представить себе Тонни в роли государственного чиновника никто без улыбки не мог. Коммерческая деятельность, хотя в роду Крофтов ею не гнушались, была Тонни и не по душе, и не по разуму, ибо у него, как выражался его отец, пока еще ветер гулял в голове. Науки его слишком утомляли; спорт, по убеждению его матушки и всей женской родни, не чаявшей в нем души, был непосилен для его хрупкого организма. При н< ем том способности Тонни Крофта требовали приложения, а никакого достойного поприща не находилось. Все же Тонни не сидел сложа руки, и, даже напротив, дни его были до предела заполнены всевозможной деятельностью.

Тонни больше всего любил заниматься чужими делами, свои же, когда они у него появлялись, охотно препоручал другим. Тонни был превосходно осведомлен о курсах на Нью-Йоркской бирже, о предстоящих назначениях в военном министерстве, о новых кометах, об интригах при дворе египетского наместника и о подагре у престарелых членов королевской фамилии. Свои познания он с чрезвычайной готовностью делал достоянием широкого круга знакомых. Одетый всегда по последней моде, тонкий, гибкий, белокурый, розовощекий, хорошенький как девица, с изящными манерами, вечно куда-то спешащий и никуда не поспевающий вовремя, приятнейший собеседник, готовый без устали говорить и слушать, удивлять и удивляться, смешить и смеяться, — Тонни Крофт был любимцем светских салонов.

К Географическому обществу Тонни Крофт имел не большее отношение, чем к Рокфеллеру или к хедиву Саиду-паше, однако бывал здесь часто, особенно в последнее время, когда сенсационные и противоречивые сведения об Африканской экспедиции то и дело будоражили лондонскую публику. За последний год в газетах было напечатано уже три сообщения о гибели Бертона и Спика; два сообщения были впоследствии опровергнуты, последнее же, появившееся совсем недавно, еще сохраняло свою силу.

Заглянув сегодня в Географическое общество в надежде что-нибудь узнать, Тонни при виде матовой лысины скучающего секретаря сразу понял, что здесь поживиться нечем. Правда, накануне ночью прибыл пароход из Александрии, может быть с ним поступила почта из Занзибара, а пока… М да, что же делать? День начинался нескладно. Как-то даже неловко явиться куда-нибудь, не принеся никаких новостей.

Весеннее солнце слепило глаза. Тонни небрежным жестом сдвинул на лоб светло-коричневый котелок, несколько раз покрутил в воздухе бамбуковую трость, потом вспомнил, что крутить трость признак дурного тона, и перестал; еще раз поправил шляпу, одернул серый в мелкую клеточку короткий пиджачок с круглыми фалдами, снял пушинку с узеньких, дудочкой, брюк и хотел было уже пойти просто так, куда глаза глядят, чтобы не стоять на месте, как вдруг заметил среди прохожих необычного вида человека.

Это был высокий плечистый джентльмен, одетый в военную куртку цвета хаки и такие же брюки, с непокрытой головой в густой белокурой шевелюре и загорелым лицом, которое было больше чем наполовину скрыто огромной пышной бородой каштанового цвета. Походка у этого человека тоже была необычная: он шел не как городские жители, мелкой торопливой рысцой, а вышагивал огромными шагами, легко выбрасывая свои длинные ноги, обутые в тяжелые армейские ботинки, словно шел он не по лондонскому тротуару, а по лесной тропе… И рядом с ним, только чуть позади, таким же шагом мерял тротуарные плиты черный как сажа негр, почти такого же роста, с круглой курчавой головой, неловко неся на своем мускулистом теле новенький дешевый костюм, который он, как видно, надел первый раз в жизни…

Тонни Крофт даже присвистнул, хотя и знал, что это неприлично.

Необычная пара приближалась. Дойдя до лестницы, на которой стоял Тонни, бородатый джентльмен остановился, прочел вывеску Королевского географического общества с такой улыбкой, какой встречают старого знакомого, кивнул своему провожатому и стал подниматься по ступенькам.

Тонни Крофт остолбенел. Кто же это мог быть? Бертона он знает в лицо… Неужели Спик?

Тонни поколебался мгновение, затем решительно взмахнул тростью, повернулся кругом и бросился вверх по лестнице вдогонку бородачу, который между тем уже приблизился к высокой, окованной медью дубовой двери…

— Простите, сэр…

Незнакомец остановился. Его чернокожий спутник с нескрываемым изумлением разглядывал лондонского щеголя.

— Осмелюсь… Антони Крофт, из Королевского географического общества…

— Очень приятно. Джон Спик, капитан.

— О, как вы поживаете, капитан Спик? — воскликнул, ликуя, Тонни. — Я сразу вас узнал! Вы представляете: вижу, идет человек — лицо, плечи, борода, походка!.. Нет, думаю, не может быть — ведь не было никаких известий! Потом думаю: нет, конечно, это он! Кто же может быть еще? Я очень рад, слишком рад, невыразимо рад!

Тонни Крофт открыл дверь, пропустил Спика вперед и проследовал за ним, крепко столкнувшись с Бомбеем, который не был обучен светским приличиям, а знал только, что ему надо неотступно следовать за своим господином.

Секретарь общества бессменный доктор Шоу уже спешил навстречу.

— Сердечно рад вашему благополучному возвращению, капитан Спик, — сказал он, поздоровавшись с пришельцем. — Я немедленно пошлю к президенту сообщить о вашем прибытии.

Сник остановился в просторном полуовальном вестибюле, освещенном четырьмя узкими окнами. В широком простенке между двумя дверями, ведущими в служебные помещения и в музей, еще висела огромная карта восточной части экваториальной Африки, которую он видел здесь до своего отъезда. На этой карте, составленной австрийскими миссионерами Ребманном и Эрхартом, было изображено огромное внутреннее море, вытянувшееся в форме гигантской пиявки с севера на юг на добрую тысячу миль.

Тонни Крофт тоже посмотрел на эту карту.

— Занятная картинка, не правда ли? А скажите, капитан Спик, действительно там есть такое огромное озеро, как здесь нарисовано?

Спик снисходительно улыбнулся:

— Нет, сэр, такого озера не существует. Вот здесь, — Спик провел на карте линию, перерезавшую голубую пиявку посередине, — мы прошли посуху шестьсот девяносто миль, пока добрались до озера…

— О, значит, озеро все-таки существует?

— И не одно, а целых три.

— Ах, как это интересно! Значит, миссионеры все придумали! Скажите, какие хвастуны, а еще духовенство.

— Не следует слишком бранить миссионеров, — с улыбкой возразил Спик. — Они составляли свою карту со слов других людей, а это всегда ведет к ошибкам…

Спик говорил спокойно и веско, с благодушной снисходительностью человека, который знает еще очень много такого, что гораздо важнее уже сказанного им.

— Нет, действительно? Вы должны рассказать мне об этом, капитан, вы должны мне все рассказать!..

Спик не переставал улыбаться в густую бороду: наивное и непосредственное любопытство этого молодого лондонца нравилось ему…

— Видите ли, — сказал он лекторским тоном, — миссионеры жили на побережье, а сведения о внутренних частях страны они собирали у арабских купцов, которые ходили со своими караванами на запад, на северо-запад и на юго-восток. В каждом из этих направлений есть по большому озеру здесь, — он указал на южную часть пиявки миссионеров, — озеро Ньясса, посередине, но только дальше на запад, озеро Танганьика, а тут на севере еще одно озеро… о котором я пока что хотел бы умолчать.

При этих словах Тонни Крофт, не в силах подавить волнения, охнул, достал шелковый платок и стал вытирать лоб, покрывшийся испариной, а Спик между тем продолжал:

— Ребманн и Эрхардт слышали от всех купцов, что куда бы те ни направились, они приходили к огромному озеру. Мудрено ли, что в воображении миссионеров возникло такое вот море, которое вы видите здесь… Но их карта сослужила свою службу: ведь именно на розыски этого огромного внутреннего моря и была послана наша экспедиция.

Тонни был наверху блаженства: он первым встретил Спика и первым услышал от него такие важные и интересные вещи! Вот уж когда будет чем блеснуть! Но оставалось еще столько неясного.

— Скажите, дорогой Спик, вот вы говорите, что там три озера… И на всех трех вы побывали?

— Нет, мы с капитаном Бертоном были на одном и, кроме того… Впрочем, кое о чем я не хотел бы пока говорить.

Тонни был заинтригован до крайности: ко всему прочему есть какая-то тайна. Вот повезло!

— Скажите, а где же капитан Бертон? Он не прибыл. Он убит!? — допытывался Тонни с надеждой на еще большую сенсацию.

— Нет, капитан Бертон жив, хотя и не совсем здоров. Он остался в Занзибаре ликвидировать дела экспедиции… Кое-какие расчеты, долги и так далее…

— А-а, понимаю! — воскликнул счастливый Тонни. — А вас он послал, чтобы быстрее доложить о результатах экспедиции!

— Не совсем так, — ответил Спик. — Скорее напротив.

Тонни был вне себя от яростного любопытства, разжигаемого ответами Спика все больше и больше.

— Как? Вы говорите «напротив»?!

Мальчик-посыльный прошмыгнул мимо, не сводя глаз с бородатого путешественника и его чернокожего спутника. Секретарь вышел к гостям и пригласил Спика в свой кабинет.

— Сию минуту, мистер Шоу. Мы немедленно войдем, — поспешно ответил Тонни, удерживая Спика за рукав, и секретарь скрылся за дверью. — Дорогой Спик, не губите меня! Я не переживу, если вы не расскажете мне всего что было!

Спик не мог удержаться от смеха. Нет, ему положительно правился этот веселый разговорчивый малый с его непосредственным, как в Африке, любопытством.

— Любезный мистер э…

— Крофт. Антони Крофт. Зовите меня просто Тонни;

— …я охотно удовлетворил бы ваше любопытство, но я связан обещанием.

— Как! Обещанием? Это потрясающе! Что же вы обещали?

— Я обещал моему партнеру капитану Бертону ничего не докладывать о результатах экспедиции до его возвращения.

— Да? Он взял с вас такое обещание? Потрясающе!.. Нет, это невозможно! Почему же он взял с вас такое обещание?

— Ответить вам на этот вопрос — значит почти уже нарушить обещание.

— Боже мой, вы же не докладываете ни о чем, это же частная беседа между друзьями, милый Спик, мне-то вы можете сказать! Неужели вы считаете, что мне нельзя доверить ничего важного? Нет, вы меня просто обижаете!

Все это говорилось не с той фальшивой серьезностью, какую напустили бы на себя в подобных обстоятельствах тупоумные лицемеры, а в изысканном игриво-безответственном тоне, который в этот золотой век уже начал распространяться в лондонском светском обществе. На Спика после двухлетнего общения с суровым язвительным Бертоном, чинными предупредительными арабами и наивными неграмотными африканцами этот тон подействовал также, как ласковая морская волна действует на человека, истомленного жарой. Почему бы в самом деле не рассказать кое-что этому симпатичному малому?..

— Дело в том, что…

— Вы поссорились с Бертоном? — подсказал Тонни.

— Не совсем так, но в этом роде. Дело в том, что я совершил одно открытие, — Тонни при этих словах даже отступил на шаг и оперся рукой о стену, — в оценке которого капитан Бертон со мной не согласен…

— Вы открыли исток Нила? — спросил Тонни срывающимся голосом.

— Полагаю, что да, — ответил Спик. — Но это сугубо между нами, — спохватился он. — Я обещал моему компаньону, что не буду сообщать об этом, пока он не приедет и не изложит перед Географическим обществом свою версию.

— Вот оно что! И вы дали такое обещание?

— Пришлось, — ответил Спик. — Он очень настаивал.

Тонни задумался. В ответе Спика ему послышались какие-то скрытые нотки.

— Слушайте, Спик, — заговорил он с неожиданной серьезностью, в которой, впрочем, было нечто такое же легкое, как и в его веселости, — а уверены ли вы, что вам удастся сдержать свое слово? Полагаете ли вы на самом деле, что сэр Родерик позволит вам держать в тайне вещи, которые представляют столь большой интерес для науки и, может быть, не только для науки?

Спик пожал плечами:

— Таково было желание капитана Бертона. Он все же являлся— во всяком случае считался — главой экспедиции…

Тонни все понял. Так вот оно что!.. Он стал совсем серьезным: такая находка! Такие новости! Ах, что новости — такое дело! Да, именно дело! Теперь у него, Антони Крофта, будет настоящее дело! И он-то уж знает, с какого конца его начать!

— Благодарите бога, Спик, что в Лондоне вы встретили меня первым. Вы остаетесь? Ну, а мне нужно бежать! Извините, — Тонни снова повеселел. — Понимаете, это просто немыслимо: все время приходится спешить, всегда дела, дела, дела! Лондон — это ужасно. Африка! Ах, Африка — вот где мое место. Дорогой Спик, в следующий раз я отправлюсь в Африку вместе с вами. Нам будет очень весело вдвоем. А теперь позвольте мне вас оставить. Вот моя карточка — я и мои родители, все мы будем очень, очень рады видеть вас в нашем доме. Прощайте, Джек, я надеюсь вскоре встретить вас снова.

И, скрывшись за дубовой дверью, Тонни Крофт поспешил к своей кузине, которая приходилась свояченицей сэру Родерику Мерчисону, президенту Королевского географического общества.

Зал заседаний в доме на площади Уайтхолл был заполнен до отказа. У стола президиума толпился народ. Среди заслуженных путешественников и ученых, украшенных орденскими звездами и золотыми медалями Королевского географического общества, обращала на себя внимание внушительная фигура пожилого джентльмена с красивым мужественным лицом в седеющих бакенбардах; вокруг него группировались все остальные, как вокруг естественного центра. Это был сэр Родерик Мерчисон.

В молодости известный всей Англии спортсмен-охотник, затем неутомимый путешественник, исследователь геологии России и Урала, Альп и Средиземноморья, Уэллса и Корнуолла, в зрелом возрасте крупный теоретик, один из основоположников исторической геологии с ее делением на эпохи и периоды, открывший и описавший силурийскую, девонскую и пермскую системы, глава английской геологической школы и руководитель географических исследований, проводимых англичанами на всех материках и океанах, дальновидный политик, умеющий направлять эти исследования именно туда, куда обращены или обратятся в недалеком будущем имперские интересы, человек, близкий к Форейн Оффис и личный друг премьер-министра лорда Пальмерстона — таков был сэр Родерик, президент Королевского географического общества. Джон Спик, отважный следопыт, покоритель африканских дебрей, стоя перед Мерчисоном в парадной форме капитана индийской армии, чувствовал себя перед ним мальчишкой-школьником.

Положив на эполет Спика свою холеную, но еще не утратившую твердости ладонь, сэр Родерик говорил:

— …и отбросьте все ваши наивные угрызения по поводу юго обещания, к которому вас вынудил капитан Бертон. Я как президент Королевского географического общества, на службе которого вы состоите, — не так ли? — требую от вас полного отчета, этого вам достаточно? А кроме того, вы должны понимать, насколько важно сейчас для успеха нашей политики в районе северо-восточной Африки привлечь внимание публики к вопросу об истоках Нила. Кое-что я вам об этом уже говорил, остальное вы, как я надеюсь, услышите на сегодняшнем заседании. Итак, джентльмены, — заключил Мерчисон, обращаясь к окружившим его и Спика светилам британской географии, — время начинать! Прошу усаживаться.

Светила расположились в первом ряду, Мерчисон и секретарь Общества заняли свои места за столом президиума, ('пик присел нерешительно с краю стола, и президент открыл заседание…

Спик впервые пробовал свои силы в ораторском искусстве и поначалу робел. Голос у него был густой и звучный, но южный соммерсетский акцент, от которого он никак не мог избавиться, хотя и давно покинул родные места, выдавал в нем провинциала, и это смущало его. Однако весомость сообщений, которые ему предстояло сделать от своего собственного имени как первооткрывателю важных географических истин, наполняла его особым чувством торжества: вот он, недавно еще никому неведомый офицер из Соммерсетшира, стоит на кафедре перед собранием столичных ученых и посвящает их в тайны, которые до него никто не сумел им открыть…

Спик говорил с увлечением, зал отвечал ему напряженным вниманием, и с каждой фразой его речь становилась все более стройной, выразительной, плавной. Он очень кратко доложил о походе к озеру Танганьика — об этом в свое время сможет дать более полный отчет капитан Бертон — и затем перешел к описанию своего рейда к озеру Укереве, или Ньянца. Он охарактеризовал страну между Уньямвези и озером Ньянца, отметив богатство ресурсов, плодородие земель, обилие скота и невиданную нигде ранее густоту населения. Имея в своем распоряжении строго ограниченное время, Спик нещадно подгонял носильщиков. И ему удалось пройти свой путь втрое быстрее, чем двигался караван под командой Бертона.

— Третьего августа, — продолжал Спик, — мой караван ранним утром покинул очередную стоянку и стал подниматься извилистой тропой по пологому холму, который за отсутствием для него местного наименования я позволю себе назвать «Соммерсет». — Послышался негромкий гул одобрения. — И когда я достиг вершины, вдруг перед моими глазами засверкал широкий простор бледно-голубых вод озера Ньянца. Стоя лицом на северо-запад, я увидел в прозрачном и спокойном утреннем воздухе четко очерченную линию водного горизонта. Слова арабов полностью подтвердились: озеро оказалось огромным, противоположного берега не было видно.

Слева от моего наблюдательного пункта я увидел на расстоянии нескольких миль архипелаг островов, поднимающихся из воды на двести-триста футов. Впереди справа тянулся западный отрог большого острова Укереве, скрывавший продолжение озера на северо-восток. А у подножия продолговатого гребня высот, на котором я стоял, между берегом и островом Укереве простирался широкий залив, уходящий далеко на восток, где я заметил смутные очертания пологих холмов. Подо мной, совсем близко, в озеро впадал с юга узкий лиман, вдоль берега которого лежал мой путь в последние три дня. Это был вид, который и в знакомой, хорошо изученной стране привлек бы внимание путника своей красотой. Острова, одетые зеленым лесом, усеянные угловатыми глыбами гранита, отражались в зеркале неподвижных вод, на которых там и здесь мой взор различал маленькие черные точки — утлые челны рыбаков. А в долине, расстилавшейся у подножия холма, на котором я стоял, над темно-зелеными рощами, где притаились села и деревушки, поднимались сизые дымки, и тростниковые крыши пестрели как бурые крапинки на изумрудной зелени молочаевого кустарника, разросшегося вокруг опрятных хижин, и аллеи живых изгородей расчерчивали границы полей и селений не менее живописно, чем любой садовый кустарник в нашей милой Англии. Но наслаждение от самого вида не шло ни в какое сравнение с теми более сильными и волнующими чувствами, что поднимались во мне при мысли о географическом значении района, простиравшегося подо мной.

Спик сделал небольшую паузу, оглядел высокий зал с портретами путешественников на стенах и самими путешественниками в креслах, набрал воздуха в легкие и с приподнятой интонацией произнес:

— …ибо я больше не сомневался, что озеро, лежавшее у моих ног, питает своими водами ту загадочную реку, истоки которой были предметом стольких умозрительных построений и целью поисков стольких исследователей.

Спик даже вздрогнул от неожиданности — буря аплодисментов разразилась в зале. Налетев откуда-то сзади, где сидели скромные молодые люди с военной выправкой, она с быстротой шквала охватила середину, затем вторглась в передние ряды, и вот уже весь зал рукоплескал сотнями ладоней, захлопали корифеи первого ряда, и сам президент Мерчисон, повернувшись лицом к оратору, одобрительно и величественно кивая головой, беззвучно, но выразительно соединял и разъединял белые кисти в белоснежных крахмальных манжетах…

А Спик стоял на трибуне, охваченный странным волнением. Вот он бросил им долгожданную весть, он принес Англии честь открытия истоков Нила, и они своими рукоплесканиями вознесли его на вершину славы… Сегодня же эту весть подхватят газеты, телеграф разнесет ее но свету… А между тем — между тем это только догадка! Пусть основанная на веских, по его мнению, доводах, но пока все же не больше чем догадка. У Спика на мгновение потемнело в глазах… Но буря аплодисментов стихла, в зале воцарилось спокойствие. Они ждали от него чего-то большего… Поздно теперь отступать! Теперь надо доказывать свою правоту. И эти люди, так горячо принявшие его первое смелое сообщение, должны стать его союзниками, его, а не Бертона!.. Они будут очень нужны, потому что ему, быть может, нелегко будет защитить свою точку зрения. Да, они будут на его стороне! Внезапная мысль, отчаянно смелая, блеснула в его возбужденном уме. Спик поднял голову и в воцарившемся молчании торжественно провозгласил:

— Этот величественный водный резервуар я взял на себя смелость наименовать — в честь нашей августейшей государыни— озером Виктория!

Яростный взрыв всеобщего патриотического восторга покрыл эти слова. Не ограничиваясь уже аплодисментами, люди поднимались со своих мест, кто-то пытался запеть «Боже, храни королеву», но сорвался на высокой ноте, молодые люди из задних рядов вскакивали на сиденья, что-то кричали своему любимцу, пожилые джентльмены доставали из карманов аршинные носовые платки, дамы посылали Спику воздушные поцелуи, и растроганный сэр Родерик, поднявшись из председательского кресла, с растопыренными руками направился к трибуне, из-за которой навстречу ему нетвердым от волнения шагом вышел Спик, и на глазах у всего Королевского географического общества прославленный ветеран и молодой герой заключили друг друга в прочувствованное объятие. Зал гудел и вопил в неудержимом ликовании. И лишь кое-где виднелись одинокие фигуры, спокойно сидевшие на своих стульях.

Спик занял место рядом с Мерчисоном за столом президиума, а на трибуну один за другим поднимались ораторы. Как сквозь радужный туман видел упоенный счастьем Спик отглаженные лацканы и крахмальные манишки, слышал будто издалека восторженные похвалы своему подвигу и скороспелые соображения о том, как использовать его открытие в интересах имперской торговли и стратегии. Проборы и лысины, бакенбарды и усы, эполеты и сюртуки сменяли друг друга, восхищенно и торжественно, заносчиво и успокой тельно звучали голоса от визгливых тенорков до гудящих как колокол профундо.

— Мы все глубоко признательны нашему дорогому коллеге бесстрашному капитану Спику, — говорил бритый изможденный господин с отвислой челюстью, — за то, что он, несмотря на опасности и трудности своего смелого путешествия, с таким вниманием пронаблюдал за теми особенностями посещенной им страны, которые важны в коммерческом смысле. Его сведения о неистощимых запасах слоновой кости и зубов гиппопотама, столь ценимых и столь охотно приобретаемых нашими дантистами для выделки искусственных зубов взамен тех, которые все мы, леди и джентльмены, повседневно теряем вследствие нашей неразумной приверженности к острым приправам и сладостям, ибо именно эти излишества — да-да, леди и джентльмены, я совершенно ответственно употребляю слово «излишества» — имеют столь печальные последствия для нашего пищеварения и в конечном счете для будущего нации…

Другие ораторы говорили о значении для будущего нации шкур и рогов, могущих быть полученными от тучных стад, пасущихся на берегах озера, названного именем императрицы; третьи обращали внимание на продукты африканского земледелия — кофе, хлопок и другие волокнистые культуры, которые растут там в изобилии и могут выращиваться в еще больших размерах. Невысокий упитанный джентльмен, о котором Мерчисон шепнул Спику, что это один из издателей влиятельной газеты и владелец географического журнала, говорил под непрерывные хлопки и возгласы одобрения:

— Капитан Спик видел страну, которая, находясь в жарких широтах и изобилуя источниками пресной воды, дает приют густому населению, кормит бесчисленные стада скота и приносит сказочные урожаи всевозможных плодов. Когда взору цивилизованного человека представляются эти многообещающие ресурсы, как может он не поразиться невольно такой нелепой расточительностью природы: ибо жалкие дикари, живущие на тех благословенных берегах, — способны ли они, я спрашиваю вас, использовать ее щедрые дары?! Но если бы этот край находился не в руках его теперешних хозяев— невежественных и суеверных вождей, а был бы управляем несколькими десятками предприимчивых британцев, какие блистательные превращения могли бы там произойти в течение немногих лет! Обширный рынок для сбыта товаров открылся бы промышленному миру, бесстыдная нагота чернокожих получила бы достойное человеческого облика прикрытие — в ваших одобрительных возгласах мне слышится пришитое пение фабричных гудков Манчестера, — и широкий торговый обмен открыл бы туземцам пути к цивилизации и просвещению!

В зале кричали «браво».

Огромного роста майор королевской гвардии с пышными усами туманно и грозно распространялся о каких-то недружественных затеях каких-то соседних держав, о подкопах под здание британской империи и о вероломстве фальшивых друзей. При слове «подкоп» в зале поднималось волнение и слышалось «канал! канал!», а когда речь заходила о фальшивых друзьях, из зала требовали: «яснее! яснее!». Но бдительный сэр Родерик предостерегающе поднимал широкую белую ладонь и укоризненно покачивал головой с высоким лысеющим лбом, как снисходительный наставник, сокрушающийся неуместной резвостью своих учеников.

— Не обо всем можно говорить вслух на широких публичных собраниях, дорогой Спик, — сказал он вполголоса своему соседу.

Не было забыто и «о борьбе с работорговлей», в каковой связи неизменно подчеркивалось, что для успеха этой борьбы Англия должна иметь на берегах и в центральных районах африканского континента военные силы. Словом, говорилось все то, что Спик и сам мог бы сказать не хуже других. Как вдруг среди всех этих напыщенных патриотических излияний и лицемерных призывов к служению цивилизации, плохо маскирующих торгашеский зуд, прозвучали слова, сразу вырвавшие Спика из состояния блаженной полудремоты, в котором он слушал все предыдущие речи. На трибуне стоял невысокий черноволосый господин средних лет, ничем особенно не примечательный, кроме разве довольно жесткого шотландского акцента. Мерчисон, предоставляя ему слово, назвал его так: «Мистер Мак-Куин, действительный член Королевского географического общества».

— Мы заслуженно воздаем хвалу, — говорил Мак-Куин, — нашему уважаемому коллеге капитану Спику, который по поручению Общества совершил смелое путешествие и принес новые знания о землях, важных для нас во многих отношениях. Однако с нашей стороны было бы непростительной поспешностью, если бы мы без дальнейших рассуждений приняли на веру те научные выводы, которые отважный исследователь со свойственным молодости увлечением нам только что преподнес. — По залу пронесся настороженный ропот, а Мак-Куин продолжал: — Было бы очень отрадно, если бы открытое Спиком озеро действительно оказалось резервуаром, питающим Нил, так как это избавило бы нас от дальнейших поисков и размышлений над этой вековой загадкой. Но, к сожалению, имеются некоторые географические факты, которые противоречат утверждению уважаемого капитана Спика. Факты эти таковы. Во-первых, как известно из описаний, оставленных нам арабскими путешественниками прошлых столетий, существует сухопутная дорога, проходящая от Момбасы на северо-запад неподалеку от снеговых гор, — которые, как мы теперь знаем благодаря трудам миссионеров Ребманна, Эрхардта и Крапфа, носят название Кения и Килиманджаро, — а затем на широте около 2° южнее экватора поворачивает на запад и достигает страны Буганда, которая, как нам подтвердил капитан Спик, находится к западу от виденного им большого озера. Следовательно, это озеро не может простираться на север далее 2° южной широты.

Ропот замешательства пробежал по залу. Спик сидел спокойно, старался улыбаться и неторопливо перелистывал свои дневники. Мак-Куин между тем продолжал:

— Далее, нам известно из многочисленных древних и более поздних источников, что где-то возле экватора, возможно на один градус южнее его, простирается высокий горный хребет, издавна именуемый Лунными горами. Существование такого хребта и приблизительно такое его местоположение подтверждает нам и капитан Бертон в своих записях, присланных им в Королевское географическое общество и основанных на информации, полученной им во время последней экспедиции от арабов и местного населения. Мы с сожалением отмечаем отсутствие на этом собрании нашего уважаемого коллеги капитана Бертона, так как следует полагать, что его сведения помогли бы нам достигнуть большей ясности в интересующем нас предмете. Но, поскольку капитан Бертон отсутствует, а мы так спешим с обсуждением вопроса, в котором его мнение было бы для нас не бесполезным, нам следует по крайней мере принять во внимание ту информацию, которой он успел нас снабдить. Итак, тот хребет Лунных гор, о котором я говорил выше, проходит, как мы видим, между озером, открытым капитаном Спиком, и верховьями реки Нил. Трудно предположить, чтобы река могла прорвать такую преграду. Но и это еще не все. Как нам известно из сообщений, присланных капитаном Бертоном, сезон дождей в области южнее экватора продолжается с октября до мая, что подтверждает и капитан Спик; приблизительно в эти же сроки происходят там разливы рек и, как я полагаю, переполнение озер. На Ниле же мы наблюдаем разлив в летние месяцы, то есть как раз в то время, когда в Экваториальной Африке сухой сезон. Было бы это возможно, если бы Нил питался водами озера, открытого капитаном Спиком? Нам следует, я полагаю, подвергнуть сомнению версию Спика об истоке Нила до тех пор, пока не будут выяснены поставленные мной вопросы.

Мак-Куин сошел с трибуны без аплодисментов, но его аргументация произвела на слушателей немалое впечатление. Зал шумел. Спик почувствовал, что надо немедленно отвечать, и поднялся было из-за стола, но Мерчисон остановил его неторопливым жестом:

— Мы не сомневаемся, — сказал он своим негромким бархатным голосом, и зал немедленно затих, — что у капитана Спика есть, кроме изложенных им соображений, еще какие-то доказательства, о которых он нам не говорил, не желая перегружать свой доклад излишними подробностями. Но мы поступим разумно, если освободим его и после выступления нашего уважаемого коллеги Мак-Куина от изложения научной аргументации, ибо капитан Спик и сам не утверждает, что его открытие целиком доказано. По-видимому, каждому из нас ясно, что потребуется новая экспедиция, более крупная и лучше подготовленная, которая, пройдя по следам Бертона и Спика, продолжила бы свой маршрут вдоль берегов озера Виктория и убедилась бы непосредственно, вытекает или не вытекает из его северной оконечности какая-либо река, и если да, то является ли эта река Нилом.

В зале раздался одобрительный гул. Спик снова поднялся, и Мерчисон уже не удерживал его.

— Мне было исключительно отрадно услышать эти слова нашего высокочтимого президента, — сказал Спик, — тем более что высказанная им мысль как нельзя более соответствует моим собственным скромным соображениям. И если экспедиция, о которой говорил сэр Родерик Мерчисон, будет послана, я сочту за величайшую честь быть ее участником.

С этими словами Спик поклонился под громкие аплодисменты всех присутствующих, и сэр Родерик отечески потрепал его по плечу.

Прямо с заседания сэр Родерик увез Спика к себе. До обеда оставалось еще не менее часа, и Мерчисон провел гостя в свой кабинет. Солнце уже садилось. Золотисто-пурпурные лучи оседали печальными бликами на дубовых полках, уставленных книгами, на стеллажах с образцами горных пород, на бедре динозавра, которое тяжело и внушительно стояло в углу, укрепленное подпорками, на торчащих со стен рогах всевозможных форм и размеров и на потешном чучеле дикобраза, присланном хозяину дома каким-то членом Королевского географического общества из Австралии… В камине чуть теплился огонь. Сэр Родерик ногой отодвинул заслонку поддувала, камин зашумел, взметнулись оранжевые искры, и над грудой угля поднялось невысокое пламя с синеватой каймой.

— Садитесь, дорогой Спик, — сказал Мерчисон, указывая гостю на кресло возле камина и сам усаживаясь в другое. — Нам есть о чем поговорить.

Тишина и необычайная обстановка огромного полутемного кабинета после шумной и приподнятой суеты публичного собрания наполнила Спика какой-то смутной тревогой. Когда он опускался в глубокое кресло, ощущая сквозь тонкое сукно мундира холодок полированной кожи, ему вдруг показалось, будто он погружается в какую-то новую для него стихию, прощаясь в этот момент со своей беспечной молодостью, где главным содержанием жизни был он сам — его могучее здоровое тело, требующее сильных ощущений и высоких нагрузок, его неугомонный дух, жаждущий впечатлений, его неутомимое стремление к отличию, к славе… Все это исчезает сейчас, отрывается от него, как опадает листва с африканского баобаба, когда проходит пора дождей… Теперь перед ним раскрывается новый неведомый мир, мир несравненно более важных интересов, мир огромный и неумолимый, который поглотит его, как это глубокое кресло, и не оставит ему ничего из тех полудетских увлечений, которыми он жил до сих пор, и он уже не будет принадлежать себе, а станет послушным орудием какой-то высшей воли…

— Как вам понравилась словоохотливость наших ученых мужей? — с улыбкой спросил Мерчисон, давая понять, что они оба имеют основания относиться к этим мужам свысока. — Что поделаешь, люди любят разглагольствовать, это у них в крови. Что вы можете сказать об этой склонности у африканцев, Спик?

— Насколько я заметил, сэр, африканцы любят поговорить, особенно женщины.

— О, наши дамы определенно превосходят их в этом. Не знаю, как в прочих областях… — Мерчисон игриво прищурился, и Спик смиренно потупил взор.

Шутка удалась, настроение повышалось. Еще немножко светской болтовни, чтобы гость почувствовал себя совсем непринужденно, и можно приступать к деловой беседе…

— А между прочим, вы помните, — спросил сэр Родерик, — того воинственного мужчину с усами, который говорил о «происках» и «подкопах»? Что вы думаете на этот счет?

Спик замялся:

— Я помню, разумеется… Но, сэр, я должен признаться, что — не совсем понял, о чем идет речь…

Мерчисон помолчал, прикидывая, очевидно, с чего бы начать.

— Что вы думаете о Наполеоне? — спросил он вдруг.

— О Наполеоне? Французском императоре? — Спик растерянно умолк.

— Вот именно, французском императоре. Вы удивляетесь? Африка — и Наполеон! Кажется, что может быть общего, не так ли? А между тем связь существует, и очень, очень серьезная. Хотите сигару?

Мерчисон вынул из пучка, стоявшего в каминной нише, длинную лучину, сунул ее в камин, взял сигару и поднес вспыхнувший огонек к ее концу. Спик последовал его примеру.

— Дело в том, — продолжал Мерчисон, — что Наполеон Бонапарт, будучи еще не императором и даже не консулом, а всего лишь молодым генералом на службе у Директории, предпринял, как вы помните, поход в Африку, а точнее — в Египет. Поход в конечном счете провалился. Египет завоеван не был, а впрочем, и силами для таких завоеваний Франция не располагала. Но в этой кампании Наполеон продемонстрировал незаурядный географический кругозор. Он послал своих офицеров исследовать поверхность Суэцкого перешейка, чтобы выяснить, нельзя ли прорыть через него канал, который соединил бы Красное море со Средиземным. Офицеры не блистали в топографии, по их измерениям разность уровней между Суэцом и Порт-Саидом оказалась равной чуть ли не тремстам футов, тогда как в действительности поверхность обоих морей, являющихся частью Мирового океана, лежит приблизительно на одном и том же уровне. Наполеон вскоре бежал из Египта, и идея прорытия канала была оставлена французами. Кстати, идея принадлежала не Наполеону — она существовала еще со времен фараонов, Вам не скучно слушать эту старую историю?

— Я слушаю с величайшим интересом, сэр, — ответил Спик совершенно искренне, ибо, хотя взаимосвязи еще не стали ему очевидны, он уже начал догадываться о их существовании.

— Наполеон, как вы знаете, был злейшим врагом Англии, — продолжал Мерчисон. — Но злейший — еще не значит опаснейший. А дорой бывает и так, что те, кто называются вашими друзьями и выступают перед всем миром как ваши союзники, в действительности готовы в первый же благоприятный момент вонзить вам нож в спину… Как в Африке, не правда ли?

— Сэр, справедливости ради я должен сказать, что за время нашего путешествия я не был свидетелем ни одного случая вероломства или предательства со стороны африканских туземцев.

— Даже так! — засмеялся Мерчисон. — Вот видите, оказывается цивилизованная Европа и в этом идет впереди… Ну, так вернемся к нашим баранам, как говорят те же французы. То, что знал уже Наполеон, еще лучше усвоили те, кто сейчас наследует его империю. Французы строят канал. Со времени Наполеона они ни на минуту не оставляли Египет в покое; вокруг хедива непрерывно увиваются французские советники и агенты, и вот теперь Лессепс выудил, наконец, концессию у Саида-паши. Вы думаете, им очень нужен этот канал? Поверьте мне, если бы Индия принадлежала не нам, а французам, они и не подумали бы о канале, а превосходно плавали бы вокруг мыса Доброй Надежды, как это делаем мы. Суэцкий канал — это французский нож в спину Британской империи.

Мерчисон говорил все это бесстрастным тоном ученого, дающего деловую справку о явлениях в его области исследований; но тем более впечатляющими были его слова для молодого Спика, только что взлетевшего над миром на крыльях славы и теперь с высоты своего полета увидевшего, какие бездны скрывались от его близорукого взора, когда он ходил по земле. Мерчисон продолжал:

— Расчет французов прост: либо они, пользуясь более дешевым провозом по короткому пути через Суэц, вытеснят нас из Индии, достигнув коммерческим путем того, чего им не удалось достигнуть войнами на Индийском океане в восемнадцатом веке, либо вынудят нас прийти к ним на поклон, платить им за право пользования каналом и делить с ними те выгоды, которые дает нам индийская торговля. Кроме того, владеющий каналом может возить коротким путем не только коммерческие грузы, но и войска… Но не пугайтесь, мой молодой друг: французы пока только хотят этого; мы же надеемся им помешать. В области коммерческой наши усилия будут направлены и уже направляются на то, чтобы через международные связи наших фирм завладеть какой-то частью акций Суэцкого канала, а потом — кто знает! — может быть, и достигнуть перевеса нашего капитала в Суэцкой компании над французским. Но это путь медленный, хотя и нельзя сказать, что ненадежный. Есть еще один путь.

Солнце давно опустилось за горизонт, и в кабинете воцарился густой полумрак, разрежаемый только красноватым сиянием камина.

— Этот путь лежит через Нил. Да, дорогой Спик, Нил! Вы знаете, что Нил — основа существования Египта. Египет — это огромная пустыня с узкой населенной полоской посередине. По берегам реки сосредоточены все жизненные ресурсы страны. В своем течении через Египет и выше, от самой Ат-бары, Нил не принимает ни одного притока. Все его воды проходят из Абиссинии по Голубому Нилу и Атбаре и из Экваториальной Африки по Белому Нилу, верховья которого еще не исследованы. Представьте себе, что кто-то завладел этими верховьями. Двигаясь вниз по Нилу, этот кто-то, если он достаточно силен, мог бы оказывать на страну, зависящую от реки, очень серьезное влияние, не так ли? Но дело не только в этом.

Мерчисон помолчал некоторое время, как бы собираясь с мыслями.

— В древнем Египте, — продолжал он, — в те дни, когда строились пирамиды и только начинали прокладываться примитивные оросительные каналы, наполняемые паводковыми водами, существовало предание о том, что будто бы некий бог, у египтян их было немало, — разгневавшись на фараона, преградил горой верховья Нила, и поля феллахов выгорели без воды, а в стране распространился голодный мор… Фантазия, конечно, хотя в ее основе могло лежать какое-то истинное событие, например, исключительно маловодный год в связи с катастрофическим сокращением количества осадков в районе нильских верховий. Однако в наше время, когда инженерное искусство быстро движется вперед, такая фантазия становится очень близкой к реальности. Недалеко то время, когда мы будем в состоянии перекрывать плотинами довольно крупные реки и отводить их воды по своему усмотрению в то или иное искусственное русло… О нет, вы не думайте, мой молодой друг, что мы вознамеримся послать на египтян такую же кару, как тот разгневанный бог, — мы не столь бесчеловечны… Но самая возможность такого способа влиять на страну — эта возможность не будет оставлена без внимания правителями этой страны. — Мерчисон выразительно пожал плечами, как бы говоря: «нравится вам или нет, но такова объективная суть». — Вы поняли теперь, дорогой Спик? Когда мы укрепим свое влияние в Египте, Суэцкий канал, если он будет к тому времени прорыт, станет для нас не бедствием, а благом.

Мерчисон смотрел на своего молодого собеседника испытующим взглядом, словно желая спросить: «Ну-с, что вы мне на это скажете?» Но что мог сказать Джон Спик, тридцатидвухлетний офицер индийской армии, вся сознательная жизнь которого до сего времени складывалась из выполнения приказов, направленных к расширению и укреплению Британской империи, и путешествий по диким странам, служащих той же благой цели? Из всего сказанного Мерчисоном больше всего Спика поразило то, что французы, недавние союзники Англии в войне против России, замышляют подрыв британского могущества.

— Я чрезвычайно благодарен вам, сэр, — заговорил Спик, — за те чрезвычайно ценные и поучительные сведения, которые вы были так добры мне сообщить. Я никогда бы не подумал, что между нами и Францией, которая совсем не давно сражалась с нами плечом к плечу против общего врага, — сложатся отношения, э… так мало отвечающие духу…

— О, мне знакомы эти сомнения, — прервал собеседника Мерчисон, не совсем правильно поняв его мысль. — Молодые люди, не искушенные в политике, часто сомневаются в том что у наших э… партнеров, чтобы не сказать противников, имеются тайные планы… Но вот послушайте, дорогой Спик. Вчера в Форейн Оффис меня ознакомили с одним документом. Ваш знакомый, капитан Регби, консул в Занзибаре, сообщает о том, что принц Сувени, тоже известный вам, брат занзибарского султана и правитель Маската, собрал эскадру парусных судов, посадил на нее все войско, которое он сумел навербовать на побережье от Адена до Макрана, и двинулся на Занзибар с намерением свергнуть своего брата и воссоединить занзибарско-маскатский султанат под своей властью. На счастье, паровой крейсер «Пенджаб» ее величества королевского флота перехватил эскадру близ Сокотра и убедил — вы понимаете: убедил — сайда Сувени повернуть обратно.

— Да, я слышал об этой истории, — подтвердил Спик. — Туземные князья вечно ссорятся между собой…

— Не правда ли? — поддержал его Мерчисон. — Теперь скажите мне, пожалуйста, вы знаете французского консула в Занзибаре мсье Коше?

— Как же, — ответил Спик, — я встречал его несколько раз… Такой приятный пожилой джентльмен…

— Так вот знайте, что вся затея принца Сувени, который, кстати, никогда не отличался большой воинственностью, — дело рук вашего приятного пожилого джентльмена.

— Господина Коше?!

— Это подтверждено показаниями нескольких верных нам людей из окружения сайда Сувени. Я скажу вам больше, — добавил Мерчисон. — Во время вашего похода в Африку не приходилось ли вам получать анонимных писем, в которых вам советовали отступиться от своего замысла и вернуться, а в противном случае угрожали убийством?

— Капитан Бертон получил несколько таких писем, доставленных караванами из Занзибара.

— Они писались во французском консулате, — хладнокровно заключил Мерчисон.

— Неужели это возможно? — воскликнул Спик.

— Да, это так, — неумолимо подтвердил Мерчисон, — Но оставим эти неприятные темы. Я рассказал вам об этом, чтобы вы понимали, насколько важны наши африканские исследования для интересов нации. Поговорим теперь о вашей будущей экспедиции. Да, я почти не сомневаюсь, что нам удастся подготовить ее в самом недалеком будущем. Ваш сегодняшний доклад возбудит общественное мнение, а это поможет нам провести подписку и собрать необходимые средства. Кроме того, я уверен, что Форейн Оффис и военное министерство окажут нам гораздо более щедрую поддержку, чем это было сделано по отношению к только что закончившейся экспедиции: дело в том, что сейчас даже министры начинают понимать, насколько важны для нас истоки Нила. Вы же, капитан Спик, подготовьте ваши соображения о маршруте экспедиции, ее составе и припасах. Надеюсь, что ваше назначение ее начальником можно считать решенным.

— Я не нахожу слов для благодарности, сэр… — пробормотал Спик.

— Полно, полно, вы заслужили это, — успокоительно заверил Мерчисон. — Подумайте о том, какую военную силу следовало бы придать вашей экспедиции, чтобы обеспечить ее безопасность и произвести впечатление на местных владык. Конечно, задачи завоевания перед вами не ставятся и, будем надеяться, не возникнут вообще. Но вы должны будете приложить усилия к тому, чтобы тем, кто пойдет по вашим следам, легче было достигать своих целей. А пойдут не только купцы, хотя, разумеется, торговля — двигатель прогресса. Пойдут агенты Форейн Оффис, которые заключат с местными князьями договоры о британском протекторате над их территориями, а уж если им не удастся договориться, на помощь двинется военная сила. Что поделаешь, дорогой Спик, в наше время сила — самый убедительный аргумент! Все признают, что именно Англия является носителем мирового прогресса — недаром мы первыми в мире совершили и промышленную и демократическую революцию. Однако некоторые молодые слабонервные люди приходят в ужас, когда нам для достижения своих целей приходится применять силу. На ваше счастье, сипайский мятеж в Индии произошел в ваше отсутствие, а то и вам пришлось бы проливать кровь несчастных индусов… Гуманистически настроенное юношество было потрясено тем, что они называют «жестокостью» и «бесчеловечностью» с нашей стороны. Но они не понимают, что мы несем на своих штыках знамя прогресса и цивилизации. Уйти из Индии значило бы снова отдать ее во власть средневековья. Англия должна закреплять и расширять свои позиции, она должна стать самой могущественной мировой державой. И вот тогда, опираясь на свою силу, мы понесем всем народам идеи гуманности и прогресса, которые так дороги сердцу британца. Если же мы возьмемся с другого конца, нас сомнут, и все пойдет прахом… Так устроен мир. Вы согласны со мной?

— Вполне, сэр, — покорно ответил Спик.

— Я рад этому. Итак, будем готовить экспедицию. Подумайте о своем помощнике. Надо, чтобы он был вам по душе.

— Я уже имею в виду одного человека… Капитан Грант — мы служили с ним в одном полку.

— Напишите мне о нем. Надеюсь, что командование армии нам не откажет… Итак, дорогой Спик, будем считать, что мы обо всем договорились?

Сэр Родерик умел заканчивать разговор в точно отведенное время: едва он произнес последние слова, как дверь кабинета бесшумно отворилась и прямой как палка лакей, ступив несколько шагов по мягкому ковру, доложил, что леди Мерчисон приглашает джентльменов к столу.

С утра до ночи у подъезда отеля «Континенталь» дежурила толпа. Здесь были не только вихрастые юнцы и бледнолицые клерки из Сити с протертыми на локтях рукавами; почтенные отцы семейств вместе со своими домочадцами нередко останавливались как бы невзначай на противоположном тротуаре и, продолжив после некоторого промедления свой путь, вскоре возвращались снова и останавливались будто бы ни для чего, на самом же деле не сводили глаз с окна в третьем этаже, где жил легендарный следопыт, первооткрыватель огромного озера в дикой Африке, капитан Джон Спик со своим африканским слугой чернокожим Бомбеем. Стоило Спику появиться, как толпа увеличивалась вдвое и вчетверо, начинала шумно его приветствовать, девицы бросали ему цветочки, прячась за спины своих подруг, а если Спик шел куда-нибудь пешком, то толпа, лишь понемногу редея, сопровождала его добрых полдюжины кварталов…

С Бомбеем обращение было, разумеется, более фамильярным: его окликали, отпускали всякие шутки, одобрительно хлопали по плечу, а когда он появлялся один, то загораживали ему дорогу, бесцеремонно разглядывали и пытались завести с ним разговор, однако без успеха, потому что по-английски Бомбей понимал пока еще очень плохо. На все эти признаки внимания Бомбей неизменно отвечал своей добродушной и широчайшей улыбкой; Спик же старался быть серьезным, но держал себя просто, иногда кланялся с выражением сдержанной благодарности, а садясь в экипаж, всегда на прощание приветственно помахивал рукой.

В эти дни Спик получал много приглашений. В сопровождении Тонни Крофта он побывал в нескольких аристократических салонах, посетил вечер офицеров Соммерсетского полка, прочел лекцию в Коммерческом училище, был принят помощником военного министра, не считая множества других визитов и встреч. Все остальное время он был занят перепиской и переговорами, касающимися новой экспедиции. Поглощенный важными делами, находясь под впечатлением памятной беседы с президентом Королевского географического общества, посвятившего его в тайны имперской политики, польщенный выражениями общественной симпатии, Спик ощущал небывалый духовный подъем и говорил себе со смешанным чувством радости и тревоги: «Ну, держись, Джон: ты становишься фигурой в государстве».

В один из дней, заполненных обычной суетой, среди множества приглашений, на которые Спик не всегда успевал даже ответить любезным отказом, он обнаружил следующее письмо:

К письму была приложена карточка:

«ДОКТОР ЧАРЛЗ ДОНАЛЬД ВИД

Действительный член Королевского географического общества.

Ричмонд-стрит 128,

Лондон — Истэнд».

Чарлз Вид! Его книгу о верховьях Голубого Нила с соображениями о вероятном районе истоков Белого Нила¹ Бертон и Спик не только читали, но и носили с собой на протяжении всей экспедиции. Спик слышал, что в последнее время старик Вид отошел от активного участия в трудах Географического общества, а после индийских событий 1857 года будто бы даже находился в опале, но все же это был ученый с мировым именем, крупнейший исследователь северо-восточной Африки и западной Индии с их великими реками Нилом и Индом. Этот-то человек, имя которого было для Спика символом научной славы, приглашает его к себе в самых скромных выражениях, словно признавая за ним превосходство. Польщенный и взволнованный, Спик в этот же вечер направился на Ричмонд-стрит.

Под номером 128 значился длинный и неуклюжий двухэтажный дом с несколькими одинаково невзрачными подъездами. Эго было одно из тысяч подобных домовладений, сдаваемых поквартирно семьям банковских клерков, коммивояжеров, коммерсантов из провинции, еще не успевших сколотить средства для постройки собственного дома, и всем тем, кто, либо поднимаясь вверх, либо катясь вниз по общественной лестнице, застрял на промежуточной ступени. Снявший здесь квартиру мог оказаться соседом процветающего торговца из арабов, индусов или китайцев, что для англичанина, принадлежащего хоть к какому-нибудь «обществу», было состоянием совершенно нетерпимым. Спик даже усомнился, не ошибся ли он адресом, но, подойдя вплотную к парадному, заметил над крючком, на котором висел молоток, бронзовую табличку: «Чарлз Д. Бид, Ф.Р.Г.С.»[17]

Дверь открыл не швейцар и даже не лакей, а пожилая служанка, выполнявшая, судя по ее фартуку, и обязанности кухарки. Спик прошел вслед за ней в небольшую переднюю. Одна из дверей приоткрылась и из-за нее выглянула кудрявая головка мальчика лет четырех; блестящие любопытные глазенки уставились на пришельца, но в ту же минуту откуда-то из глубины раздался звучный женский голос: «Бид, не смей!», мальчик скрылся и дверь затворилась. Служанка тем временем куда-то исчезла, и Спик, оставшись один, стал осматриваться.

Стены, лишенные окон, были отделаны высокой панелью из темного дерева и украшены несколькими бра из литой потемневшей бронзы, поддерживающими теперь не свечи, а газовые рожки. У левой стены стоял большой кожаный диван, перед ним овальный столик с тяжелой пепельницей — полированное углубление в грубом угловатом камне, а над диваном висел портрет старика в вольтеровском кресле. Ближе к входной двери стояла вешалка с крюками для шляп, изогнутыми наподобие венских стульев, и ограждением для зонтиков и тростей. На правой стене висела потемневшая от времени картина — невозможно было различить, что на ней изображено, а по обе стороны от нее располагались две одинаковые двери, окрашенные темным потускневшим от времени лаком. Далее вдоль правой стены поднималась лестница с перилами такой же, как двери, окраски; достаточно было взглянуть на ее деревянные ступени, покрытые ковровой дорожкой, чтобы представить себе их негромкое старческое поскрипывание. Пол был покрыт сплошным ковром, но даже при скудном свете единственного горящего рожка было видно, что он, как и дорожка на лестнице, был изрядно вытоптан.

Спику подумалось, что здесь умышленно зажигали только один рожок, ибо при более ярком освещении все убранство приняло бы совсем убогий вид.

Стена, противоположная входной двери, ограниченная с одной стороны лестницей, а с другой низкой одностворчатой дверью, ведущей, по-видимому, во двор или в хозяйственные помещения, не была ничем украшена, но возле нее, как раз под светящимся рожком, на деревянных подставках в форме многогранных колонн стояли два рельефных макета каких-то горных стран. Подойдя поближе, Спик узнал в одном макете Абиссинию, а в другом, более продолговатом, Гималайский хребет.

Но едва он углубился в рассматривание знакомых ему по собственным походам гималайских долин и пиков, как послышалось шлепанье домашних туфель, ступени заскрипели, и на лестнице показался полный и довольно высокий, но как бы примятый старческой сутулостью человек в стеганой коричневой пижаме и бархатной шапочке, из-под которой выбивались шелковистые седые локоны. На продолговатом бритом лице старика с широким добродушным ртом и прямым, чуть утолщенным на конце крупным носом, отражались радость и беспокойство. На переносице сидели очки в овальной золотой оправе, за которыми серые глаза, уменьшенные стеклами, казались непропорционально маленькими.

Спик полагал, что увидит Чарлза Бида впервые, однако он узнал в нем одного из тех хладнокровных джентльменов и зале на площади Уайтхолл, которые не вскакивали с мест, не кричали и даже не всегда аплодировали его докладу и речам, которые за ним последовали. Только там, одетый в черную сюртучную пару, он как будто был выше ростом и казался неприступно холодным и строгим, а здесь…

— Очень рад, что вы пришли, дорогой Спик, — сказал доктор Бид просто и приветливо. — Извините, что я выхожу к вам в таком костюме. Мне несколько нездоровится — не редкость в моем возрасте, и если вы разрешите, я не стану переодеваться.

Спик ответил «разумеется, сэр», и хозяин, взяв его под руку, открыл одну из дверей — не ту, из-за которой выглядывал мальчик, а соседнюю. Они оказались в комнате, все стены которой сверху донизу были заложены книгами. Книги стояли на полках и за нехваткой места просто лежали грудами на полу; даже в узком пространстве между двумя окнами и под самыми окнами находились книги — Спик никогда в жизни не видывал, чтобы у одного человека было столько книг. «Неужели все это география?» — подумал Спик, но туг же заметил несколько знакомых по переплету изданий Шекспира, Бена Джонсона, Свифта, увидел огромные фолианты французских энциклопедических словарей, пухлые тома древних рукописей, закорючки арабского шрифта и замысловатые знаки санскрита. Подле письменного стола, загроможденного книгами и рукописями, стоял на полу большой рельефный глобус в медных обручах экватора и меридиана, с большим белым пятном в центре Африки.

За окнами было еще светло. Там, в небольшом садике, среди кустов жимолости, шиповника и смородины, виднелась оплетенная лозами дикого винограда шестигранная беседка в чешуйках потускневшей желто-розовой краски, из-под которой проглядывали голубые пятна. «Совсем как африканские акации», — подумал Спик и невольно улыбнулся. В этот самый момент во дворе появился кудрявый мальчик, который резво побежал к беседке, а за ним, прихлопывая в ладоши и притоптывая ногами, будто намереваясь его догонять, шла молодая женщина в светлом платье с такими же каштановыми вьющимися волосами. Лица ее Спик не видел, лишь раз вполоборота мелькнул приятно очерченный профиль, но почему-то Спику показалось, что она необычайно красива.

Заметив улыбку гостя, старый Бид сказал:

— Это моя невестка и мой маленький внук. Они живут теперь со мной: мой единственный сын погиб в Индии в пятьдесят седьмом. Он был, так же как и вы, капитаном…

— Я вам сердечно сочувствую, сэр, — пробормотал Спик.

— Да… Из всех англичан, которые были там, он, наверное, был меньше всех виноват перед индийцами. Месть слепа… Однако, что ж это я, — спохватился Бид. — Я пригласил вас вовсе не за тем… Садитесь. Я очень рад, что вы пришли. Мне хотелось многое вам сказать… — старик вдруг умолк, и стал внимательно рассматривать Спика.

— У вас так много книг, сэр… — заметил Спик, пряча неловкость.

— Да, тут многое осталось еще от моего отца. Я унаследовал от него этот дом. Он сдавал его жильцам. Они и сейчас живут в своих квартирах и даже приносят мне иногда какие-то деньги. Но мне кажется — это между нами, что они мне ужасно задолжали! — старик улыбнулся и хитро посмотрел на Спика, склонив голову набок. — Вам удобно здесь? — спросил он затем, видя, как Спик ерзает в узком жестком кресле с высокой спинкой, украшенной сверху рельефом виноградных гроздей. Хотите пройдем в гостиную?..

Но Спик уже понял, что обстановка, гостиной, очевидно, окажется еще более убогой. И хотя Бид, по-видимому, нисколько не стеснялся своей бедности, даже будто не замечал ее, Спик решил не испытывать лишний раз его самолюбие и поэтому сказал:

— Нет, что вы, сэр, мне вполне удобно.

— Ну и превосходно. Поговорим о делах, а потом Энн — это моя невестка — угостит нас чаем. Мы, видите ли, отвыкли от светского порядка: мы пьем чай вечером. А обедаем днем, как простые крестьяне! — Бид даже засмеялся тихим довольным смехом. — В последние годы, с тех пор как умерла моя жена, у нас редко кто-нибудь бывает, — добавил он.

После первых же фраз мнение Спика о Чарлзе Биде совершенно переменилось. Раньше ему казалось, что крупный ученый в любой обстановке должен выглядеть величественно и внушать людям благоговейную робость, а этот добрый старик вызывал лишь чувство невольного сострадания к его нынешнему очевидному упадку.

«Неужели его ученые труды не принесли ему никакого состояния?» — подумал Спик. До сих пор в его представлении научный успех как-то автоматически связывался с успехом материальным. «Зачем он позвал меня? — продолжал раздумывать Спик. — Судя по всему, едва ли у него есть какие-нибудь новые научные идеи, могущие пригодиться при современном уровне знаний. Может быть, он просто хочет развлечься мною, чтобы скрасить однообразные часы своего одиночества?» Спик уже готов был пожалеть о том, что пришел, и только мысль об обещанном чаепитии почему-то поддерживала в нем интерес к этому дому.

— С чего же мне начать? — произнес между тем Бид как бы про себя, но без замешательства. Так уверенный в себе профессор произносит перед настороженной аудиторией пустые, но необходимые «вводные» слова. — Пожалуй, я выскажу вам сначала те мысли, которые могут быть вам скорее всего и непосредственно полезны… Вы не удивляетесь моему интересу к вам? — отвлекся вдруг доктор Бид. — Я люблю молодежь. И люблю науку. Следовательно, я вдвойне люблю молодежь, которая приходит в науку и представляет, таким образом, ее будущее. — Голос у Бида был несильный, со старческой хрипотцой, и говорил он как-то очень мягко, почти ласково. — Да… видите ли, я наблюдал за вами там, в зале, во время обсуждения вашего доклада. Доклад был очень интересен, но в нем были уязвимые места. На одном из таких мест Мак-Куин вас и поймал. Я видел, что вы растерялись— и я сочувствовал вам. Конечно, Мак-Куин неправ, хотя он, может быть, и верит в свою аргументацию. Но вы-то, чем можете вы эту аргументацию разбить?

— Признаться, сэр, у меня еще недостаточно фактических данных, чтобы спорить по научным проблемам, касающимся Нила, — ответил Спик, едва скрыв раздражение: кем бы ни был этот старик в прошлом, но теперь ему ли поучать его, Спика?

— Хорошо, что вы понимаете это. Однако кое-что вы могли бы возразить Мак-Куину уже сейчас. Собственно, то, что он говорил о Лунных горах и дороге в Буганду, можно оставить без внимания: все это точно так же не подтверждено, как и ваша догадка, которая мне лично кажется более близкой к истине. Но против сделанного им сопоставления периодов разлива Нила и выпадения дождей над экватором надо возразить. Подайте-ка сюда, пожалуйста, эту штуку…

Бид указал на глобус. Спик с усилием поднял тяжелый прибор, поставил его между собой и стариком и приготовился вытерпеть скучную лекцию о давно известных вещах.

— Вот смотрите, — продолжал доктор Бид, повернув глобус так, что вся Северо-Восточная Африка от экватора и до устья Нила оказалась у них перед глазами. — Здесь, у экватора, в районе предполагаемого истока Белого Нила с октября по май идут дожди. Реки и озера наполняются, очевидно, в ноябре, и остаются переполненными декабрь, — январь, февраль и, может быть, еще март, не так ли? Затем интенсивность дождей ослабевает. От этого района до Египта, где разливы реки наблюдаются летом, расстояние, как мы видим, около трех тысяч миль, а если принять во внимание излучины реки, то, вероятно, и больше.

Знаете ли вы, с какой скоростью движется нильская вода? Нет, вы не знаете этого, как не знает и Мак-Куин, потому что никто пока еще не измерял скорости течения на различных отрезках Нила. Но я пытался измерить скорость течения на реке, которая с Нилом очень схожа — на Инде. После меня эту работу проводил мой сын — к несчастью, все его записи погибли во время индийского восстания. Хотя и без достаточной уверенности, я могу предположить, что Нил в своих верховьях во время половодья течет со скоростью около 60 ярдов в минуту, а в среднем течении приблизительно 30 ярдов. Следовательно, в день вода проходит путь в верховьях около 40 миль, а где-нибудь в северном Судане миль около двадцати. Расчет по скорости течения, увы, слишком несовершенен: сечение русла непрерывно меняется. Нам следовало бы знать, какую массу воды несет река на таком-то отрезке в единицу времени, но этих данных у нас пока нет. Тем не менее мы можем приблизительно рассчитать, что если паводок в экваториальной области начинается в ноябре или декабре, то в Египте он должен был бы начаться, по-видимому, на два-три месяца позже.

— По-видимому так, сэр, — подтвердил Спик, — но ведь паводок в Египте происходит не ранней и даже не поздней весной, а во второй половине лета!

— Совершенно верно, — продолжал старый географ. — Вот здесь я и хочу обратить ваше внимание на отчеты экспедиций, посылавшихся египетским хедивом Мухаммедом-Али вверх по Белому Нилу в 1839–1842 годах. В этих экспедициях участвовали египтяне и французы, но наиболее удачный отчет написал единственный замешавшийся между ними немец Фердинанд Верне — вы с его книгой, конечно, знакомы. — Спик утвердительно кивнул головой. — Так вот припомните описание тех огромных болотистых пространств, южнее Малакаля, среди которых оказалась экспедиция 1840 года. Там, на совершенно плоской болотистой равнине площадью в несколько тысяч квадратных миль в определенное время года Нил выходит из берегов, и вся местность превращается в огромное по площади, хотя, разумеется, очень мелкое озеро, а по основному руслу реки, которое лишь местами обозначено выступающими из воды береговыми валами, плывут вниз по течению знаменитые «плавучие острова», причинившие столько неприятностей путешественникам. Вот эти-то разливы наблюдались, как вы помните, в зимние месяцы — между декабрем и мартом. Наш расчет, который мы сделали выше, подскажет нам теперь, что полая вода могла шипи сюда от экватора за две-три недели, то есть начало паводка там должно быть именно в ноябре. Это вполне согласуется с вашими наблюдениями. Скажу вам больше: эти плавучие острова, достигающие порой полумили в поперечнике, могли образоваться только у берегов озера, где прогревающаяся на береговых мелях вода благоприятствует бурному развитию водной растительности. Когда проходят дожди и уровень озера повышается, скопления растительности, или острова», всплывают, отрываются от берегов и устремляются к естественному выходу из озера, и вода несет их с собой вниз по этому оттоку… Вот почему вашу версию о том, что Нил вытекает из озера, а не берет начало, как пола-I или раньше, где-то в горах, я считаю наиболее правильной.

Доводы доктора Бида были настолько убедительны, что ' пик воспринимал их без всяких сомнений. И все же он не чувствовал при этом удовлетворения, а скорее, напротив, испытывал смутное недовольство собой за то, что он сам раньше не додумался до этих простых вещей, и даже недовольство Бидом за то, что тот опередил его, не дав ему самому обосновать свое открытие такими вескими доказательствами. Может быть, поэтому Спику захотелось непременно что-нибудь возразить.

— Все это весьма интересно и важно, сэр, — сказал он, — и я вам чрезвычайно обязан за то, что вы посвятили меня в эти соображения. Но позвольте спросить, а как же быть с паводками в Египте? Каково же их происхождение?

— Я очень доволен, что вы поставили этот вопрос, — охотно отозвался старый ученый. — В том-то и дело, что паводки па среднем и нижнем Ниле не следует связывать с вопросом о нильских истоках, точнее — с Белым Нилом. Еще в шестнадцатом веке было замечено, что паводки на Ниле близко совпадают с дождями, выпадающими в Абиссинии. Во время моего пребывания в Абиссинии я пронаблюдал, что дожди, весьма обильные, выпадают в абиссинских горах в летние месяцы — май, июнь, июль, август, сентябрь. По множеству горных речек и ручьев, питающих Голубой Нил и Ат-бару, в эти две реки собирается вся влага с Абиссинского нагорья: оно, как вы видите здесь на глобусе, накренено к западу, а на восток, к Красному морю, обрывается крутым эскарпом. Всегда считалось и считается до сих пор, что Голубой Нил и Атбара — лишь второстепенные притоки, а главным поставщиком воды в Египет является Белый Нил. Я же утверждаю, что воды Белого Нила в огромной массе уходят и почву и испаряются в районе болот, откуда идет лишь сравнительно небольшой постоянный ток воды, тот самый, который мы наблюдаем, когда река, получая с Абиссинского нагорья очень мало влаги, находится в своей низшей стадии; весь же паводок, которым пользуются феллахи для орошения своих полей, ведет свое происхождение из Абиссинии.

— Позвольте, — возразил озадаченный Спик, — значит, вы полагаете, сэр, что вода Белого Нила не имеет для Египта никакого значения? Тогда, может быть, нам незачем так стремиться к открытию его истоков?

— Конечно, — ответил доктор Бид с мягкой улыбкой, — Белый Нил поставляет Египту какое-то количество воды и, вероятно, немалое, но какое именно— на это мы получим ответ, когда на реке будет создано несколько постов для научного наблюдения. Но почему это должно быть связано с нашим интересом к открытию истоков Белого Нила?

Спик инстинктивно почувствовал, что не следовало говорить этому постаревшему, оторвавшемуся от жизни в ее современном направлении, академически мыслящему человеку о тех взаимосвязях, которые так откровенно раскрыл перед ним сэр Родерик Мерчисон. Однако надо же было что-то ответить, и Спик произнес неуверенно:

— Просто я хотел сказать, что этот вопрос имел бы в таком случае меньше практического интереса…

Бид склонил голову набок, как делал всегда, выражая недоумение или сомнение.

— А в чем вы, собственно, видите практический интерес?

Спик пожал плечами.

— Теперь принято считать, — продолжал Бид, — что наука призвана служить возвышению британской нации, как, впрочем, кажется, и все остальное в мире теперь должно быть направлено к этой единственно достойной цели…

Явный сарказм, с которым были произнесены эти слова, пришелся не по вкусу капитану Спику. Однако ответить в резком тоне не позволяло ему положение младшего, и поэтому он возразил по возможности мягко:

— Может быть, моя позиция покажется вам наивной, сэр, но я не вижу причин, почему бы мне не служить своими исследованиями интересам моей нации.

— Разумеется, мой друг, вы можете и должны к этому стремиться, вопрос только в том, как вы понимаете эти интересы. Если вы будете отделять их от общих интересов человечества, могут возникнуть досадные противоречия.

— Почему же? — недоуменно воскликнул Спик. — Разве мы не идем во главе мирового прогресса?..

— Да потому, что научная истина не всегда согласуется с теми интересами, которые угодно будет поставить перед собой британской нации в тот или иной исторический момент. Предположим, британской нации было бы выгодно, чтобы притоком Нила оказалось открытое вами озеро, а Природе ныло угодно поместить его совсем в другое место, на чью сторону вы встали бы в таком случае?

— Я не думаю, что госпожа Природа окажется к нам столь немилостивой, — отшутился Спик.

— Предположим, на этот раз она угодит британцам. Но бывает и по-иному, тем более что наряду с Природой существует еще и История. Хотите, чтобы я привел вам пример? Извольте. Как вы, может быть, знаете, я много лет занимался исследованиями в Индии. Копаясь в грунтах, слагающих долину Инда, я нашел однажды небольшой черепок. Это был квадрат со стороной в три дюйма, на одной плоскости которого была изображена голова животного с большими ветвистыми рогами, похожая на оленью, но несколько фантастической формы. Вы знаете, что в древней Ассирии, да и в Египте подобными черепками пользовались как печатями, принадлежавшими тому или иному роду. Отколов маленький уголок чрезвычайно прочной глины, я установил, что моей находке не менее четырех тысяч лет, а может быть и больше. Печать не была похожа на ассирийские, вавилонские или египетские печати, и это дало мне основание предположить, что она принадлежала народам, населявшим некогда долину Инда, и что в этой долине существовала в древности своя цивилизация, не уступавшая, очевидно, недавно открытым и изученным цивилизациям Ассирии и Вавилона. И вот с этим моим открытием я обратился в наше почтенное Географическое общество и в Британскую ассоциацию содействия развитию наук.

Старик заметно оживился, голос его окреп.

— Я предложил организовать специальную экспедицию для раскопок в долине Инда и просил для этого средств. Что же, вы думаете, мне ответили? Сначала все очень заинтересовались, поздравляли меня с важным открытием, которое позволит восстановить историю Индии; потом стали сдержаннее в поздравлениях и перестали говорить об истории Индии; потом усомнились в подлинности моей находки. Черепок пошел по рукам ученых-археологов и исчез где-то в глубинах более недоступных, чем те, которые хранили его четыре тысячи лет. Я не понимал что происходит и долго обивал пороги, стараясь защитить интересы науки. Наконец, один из директоров Ост-Индской компании, к которому я обратился за поддержкой, открыл мне глаза. «Удивляюсь вашей наивности, — сказал он мне, — кто же станет помогать вам подрубать сук, на котором мы сидим? Индусы и так слишком много ропщут на то, что ими управляет нация, стоящая, по их убеждению, на более низкой ступени культуры. А вы хотите доказать, что в Индии существовала цивилизация во времена, когда на Британских островах еще гуляли медведи. Доказывайте-ка лучше, что индусы до нашего прихода были дикарями, — тогда мы вас поддержим».

Пожилая служанка внесла зажженную лампу, поставила ее на стол, опустила шторы на окнах и вышла, потихоньку прикрыв за собой дверь. Доктор Бид молчал, видимо ожидая ответа Спика. Но Спик не находил что сказать, и Бид, посмотрев на него своим пристальным, изучающим взглядом, вдруг заговорил опять своим ласковым, почти что просительным тоном:

— Мой дорогой друг, вы молоды. Я сам когда-то был молод.

— Я об этом догадывался, сэр, — сказал Спик учтиво.

— Вы еще и шутник! — улыбнулся Бид. — Я тоже в молодости был веселым человеком — об этом вы, пожалуй, не подозревали. Так позвольте мне, старику, задать вам такой вопрос: что влечет вас к научному подвигу? Не удивляйтесь моему вопросу: я слушал вас тогда на заседании, и у меня было светло на душе от вашей убежденности, меня тронуло ваше стремление — так мне показалось — бескорыстно служить истине… Но после вас говорили эти господа, и мне стало страшно за вас: не совлекут ли вас их бессовестные разглагольствования с прямого пути. Так вот чему же будете вы служить, мой юный друг? Что привлекает вас — интересы науки или выгоды манчестерских фабрикантов? Чего вы ищете для себя: сознания исполненного долга перед наукой и людьми или шумной славы и богатства?

Спику стало скучно и неловко: он еще в школе терпеть не мог хрестоматийных моралей, которые все очень любят преподносить другим, но никто не применяет к себе.

— Мне кажется, сэр, — ответил он сдержанно, — стремление к богатству было всегда одним из двигателей прогресса. Многие земли, может быть, до сих пор не были бы открыты, если бы венецианских, португальских, да и наших купцов не воодушевляла жажда умножения своего богатства.

— Все это так, но для приобретения богатства совсем не обязательно заниматься наукой: гораздо проще приобрести его торговлей, а еще проще грабежом или подлогом. Кстати, в наше время для способного человека опасности последнего пути не больше, чем те, которым подвергают себя люди, занявшиеся выяснением некоторых истин.

— Вы берете крайности, сэр…

— Все в мире состоит из крайностей и того, что расположено между ними. Мы всегда выбираем себе точку, которая ближе или к одной или к другой крайности, и только самые хитрые из нас стараются держаться середины… Но не будем увлекаться абстракциями. Лучше я расскажу вам еще об одном историческом примере. Эратосфен поставил перед собой задачу определить размер Земли. Александрийские правители не дали ему средств на точный промер дуги между Александрией и Ассуаном. Эратосфену пришлось удовлетвориться оценкой расстояния, принятой на основе времени, затрачиваемого караванами. Определить длину дуги в градусах в те времена, в третьем веке до рождества Христова, было еще труднее. Вычисленная Эратосфеном длина окружности Земли оказалась на одну седьмую больше истинной. А он потратил на это лучшие годы своей жизни. Клавдий Птолемей пошел по другому пути. Он ничего не открывал, он только собрал в тринадцать объемистых томов то, что было известно до него, создав астрономию и географию, которые позволили бездушным догматикам, состоявшим на содержании у земельной и духовной знати, на тринадцать веков остановить развитие знания! Птолемей был знаменит и богат; Эратосфен умер в нищете. Но кому из них поклонитесь вы, вступающий на научное поприще?

Спик промолчал.

— Я не осуждаю стремления к научной славе, — продолжал Вид, — только надо знать, в чем истинная слава заключается и чем она заслуживается. Одно из наивнейших человеческих заблуждений состоит в том, что люди приписывают научные открытия одиночкам, с именем которых та или иная истина связывается в истории науки. Возможно ли, чтобы один лишь Коперник, наблюдая небесные тела из монастырской кельи, сумел проникнуть в тайну вращения Земли, а тысячам путешественников, бороздившим моря и континенты и наблюдавшим обращение светил из разных точек земной поверхности, она оставалась неведомой? Конечно, о вращении Земли многие люди знали задолго до великих мужей науки, Коперника, Галилея и Джордано Бруно. Ни один из прославленных мудрецов не является единственным автором тех истин, с которыми связано его имя. Так в чем же их заслуга?

Бид, чуть склонив голову набок, бросил на собеседника свой хитрый вопросительный взгляд.

— Героем становится не тот, — продолжал Бид, — чей ум родил идею; да чаще всего это и не один ум, а умы настолько многие в числе, что в этом обстоятельстве мы имеем готовый ответ на вопрос, почему они остались в безвестности. Героем становится тот, кто посмел решительно и с готовностью пожертвовать собой, стать на сторону идеи, еще не признанной за истину*. На протяжении веков в каждом поколении, наверное, было немало людей, которые знали, что Земля вертится. Но когда эти люди заседали в ученых советах, выступали в соборах и академиях, поучали юношество, — они послушно твердили о том, во что не верили сами, но что было удобно людям, заинтересованным в незыблемости всего сущего, ибо эта незыблемость означала для них безопасность, почет и доходы. Да, они не только соглашались замалчивать известную им правду, они соглашались проповедовать то, что, как было им хорошо известно, прямо противоречило этой правде. Сам великий Галилей, будучи в душе сторонником учения Коперника, в своих лекциях продолжал держаться системы Птолемея. Вы скажете, нельзя забывать про костры инквизиции. Согласен с вами; но ведь были люди, которые добровольно усердствовали в том, чтобы преподнести свою заведомую неправду как можно более убедительно, мало того, они соперничали друг с другом из-за привилегии быть глашатаями этой неправды — одни потому, что за это хорошо платили, другие для удовлетворения своего честолюбия.

— Я не думаю, сэр, — сказал Спик довольно холодно, — чтобы вопрос об истоках Нила занял такое место в концепциях мировоззрения, как в свое время вопрос о вращении Земли.

— Дело не в вопросе, а в подходе к его решению. А кроме того, в ваших исследованиях вы встречаетесь с проблемами не только географическими. Путешественник изучает страну, ее природу, ее обитателей. Затем он высказывает свои соображения о том, как его нация могла бы повлиять на дальнейшие судьбы этой страны. Вот здесь-то и важно, руководствуется ли он собственной выгодой и выгодой тех, кто берет на себя смелость говорить от имени нации, или же высшими интересами справедливости и гуманности. В последнем случае его идеи не убедят нынешних политиков, но они могут запасть в умы тех молодых людей, которые через десяток-другой лет начнут приходить им на смену. Если вы станете проповедником тех принципов, которыми мы руководствуемся в Индии, можете смело рассчитывать, что будете обласканы и щедро вознаграждены. Если же вы пожелаете быть непредвзятым, вдумчивым ученым, одинаково желающим блага для белых и черных, христиан и язычников, — тогда вас ждут одни тернии и шипы. Как видите, я соблазняю вас не особенно заманчивой перспективой… — улыбнулся старик Бид.

— Я понимаю нашу роль в дальних странах как роль носителей цивилизации, — ответил Спик. — Станете ли вы отрицать, сэр, что цивилизация благо?

— Благо — это все то, что соответствует действительным нуждам человека. Мы же начинаем с того, что продаем африканцам жалкие стекляшки для украшения, над которыми сами же смеемся, и огнестрельное оружие, которым они смогут истреблять друг друга вдесятеро быстрее, чем своими стрелами и копьями. Мы развращаем подачками их вождей, поощряя дикарскую тягу к роскоши, которая совершенно не вяжется с общим уровнем жизни.

— И все же бесспорно, что общение народов, стоящих на разных уровнях цивилизации, способствует прогрессу тех, которые находятся на более низкой ступени развития, — заметил Спик.

— Это было бы так, если бы в этом общении сильный не стремился использовать свое преимущество против слабого, если бы он руководствовался не жаждой наживы, а действительным стремлением к всеобщему прогрессу. Когда же двигателем является выгода, мы несем в покоренные страны не прогресс, а разрушение, упадок и одичание. Еще недавно превосходные изделия индийской текстильной промышленности сбывались в Лондоне с огромным успехом, а теперь индийские ткани обложены неслыханной пошлиной, и в самой Индии рынок наводнен дрянными ситцами Манчестера.

Спик хотел что-то возразить, но тут в дверь тихонько постучали, и на пороге появилась молодая женщина, которую Спик видел часом ранее в саду.

— Добрый вечер, джентльмены, — сказала она чуть нараспев, довольно низким, но звучным голосом. — Не пройдете ли вы в гостиную — я приготовила чай…

При появлении дамы Спик поднялся с места. Старый Бид сказал:

— Позволь тебе представить, милая Энн, капитана Спика.

Спик подошел к Энн, она сделала несколько шагов навстречу и протянула ему руку.

— Мне очень приятно, — сказала она. — Мой сын хотел посмотреть на вас, но теперь он уже в постели.

— Я буду рад показаться ему в любое время, если это доставит ему удовольствие, — нашелся Спик, несмотря на некоторое смущение, надеясь, что эти слова послужат поводом для нового приглашения.

— Правда? — подхватила Энн. — Тогда пойдемте, пока он еще не уснул. Ты разрешаешь, отец?

Старый Бид с шутливым сокрушением махнул рукой:

— Ты неисправима, Энн! Идите уж, только не слишком будоражьте мальчонку.

Энн без дальнейших церемоний взяла Спика за руку и повела за собой по узкой скрипучей лестнице. Одетая теперь в темное шелковое платье, она быстро бежала по ступеням, оставляя едва уловимый аромат каких-то необыкновенных духов, напоминавших индийские благовонные курения. Наверху она подошла к одной из дверей и подняла указательный палец. Спик послушно остановился и затаил дыхание. Она осторожно приоткрыла дверь и заглянула в детскую. Несколько мгновений все было тихо, и вдруг звонкий голосок радостно защебетал:

— Мама, мама, мама! А я не сплю, а я не сплю!

— Ах ты шалун! — Энн вошла в комнату. — Бид, я тебя накажу!

Послышалась возня, заливистый смех ребенка и низкий, будто поднимающийся из глубины счастливый смех матери… О Спике, по-видимому, забыли; он переминался с ноги на ногу, не зная, что ему делать.

— Ой, где же вы… идите сюда, — позвал вдруг голос Энн. Но тут же последовало новое распоряжение:

— Хотя нет, погодите!

Спик послушно замер у двери.

— Ты почему не спишь, маленький разбойник, ты почему не спишь? — доносилось из детской. — За то, что ты такой непослушный, тебя следовало бы наказать, и я тебя накажу: я не покажу тебе того дядю, который путешествует по Африке и всех дикарей пугает своей бородой…

— Ой, покажи, покажи мне страшного дядю с бородой! — взмолился малыш.

— А ты обещаешь мне, что после этого ты сразу будешь спать?

— Обещаю, обещаю!

— И ни разу не проснешься?

— Обещаю, обещаю!

— И будешь видеть хорошие сны?

— Обещаю, обещаю!

— Ну смотри!.. А теперь закрой глаза… Совсем, совсем закрой! Вот так. Ну… — и другим, «страшным» голосом она произнесла: — Спик, явитесь!

Довольный своим участием в этой игре, Спик вошел и, неслышно ступая, подошел к самой кроватке, на которой сидел кудрявый мальчик, изо всех сил зажимая ладошками глаза. В комнате, едва озаренной небольшим светильником, стоял прозрачный золотистый полумрак. Мягко, как в сказке, поблескивала низкая, светло окрашенная полка с игрушками, три маленьких стула, низенький стол, таинственно мерцали вышитые коврики на стенах… Стараясь говорить негромко, по как можно более низким басом, Спик произнес:

— Я здесь, повелительница!

Подражая сказочному стилю, он в то же время опять постарался найти такое выражение, в котором содержался бы галантный намек. Но то ли Энн действительно не улавливала сокровенного смысла его слов, то ли хорошо умела владеть собой, она ничем не выдала, что понимает его. А Спик этим и не огорчался: все здесь было так непринужденно и просто, так не похоже на чопорность и театральность «хороших домов», что никакие знаки внимания, никакое кокетство не могли бы усилить обаяние этой чудесной обстановки.

— Ну смотри же, Бид! — сказала мать.

Но мальчик, оробев, продолжал зажимать глаза.

— Смотри же, глупенький. Не бойся, дядя не злой.

— Я добрый, — подтвердил Спик обычным голосом, стараясь теперь говорить как можно мягче.

Мальчик нерешительно отнял одну руку и тотчас снова положил ее на прежнее место.

— Ну что ты, Бид! — укоризненно сказала Энн.

— Неужели я такой страшный! — укоризненно сказал Спик.

Мальчик снова отнял одну руку и опять прижал ее к глазу; отнял другую руку и ее возвратил на место. Отнял обе руки сразу и закрылся снова… Так он делал до тех пор, пока не рассмеялся. Колокольчиком звенел смех мальчугана, мягким неторопливым грудным смехом смеялась Энн, сдержанно, почти беззвучно смеялся Джон Спик, и всем троим было необычайно приятно и весело.

— Дядя, а вы правда настоящий герой? — спросил вдруг маленький Бид.

— Вот уж не знаю, малыш, — ответил Спик. — Спроси свою маму.

Энн опять не обратила внимания на скрытый вызов и ответила мальчику с веселой серьезностью:

— Ну конечно же, милый, мистер Спик настоящий герой: он обошел всю Африку, ездил верхом на жирафе, пил чай с дикарями, дрался с тиграми и даже выворачивал их наизнанку.

— Тигров в Африке нет, сударыня, — осторожно поправил Спик.

— Ах, так? Ну все равно, значит он проделывал это со львами…

Чай пили в небольшой гостиной с опрятной мебелью, обитой зеленоватым узорчатым штофом. Старый Бид в черном полуфраке снова был похож на того хладнокровного джентльмена, который в зале на площади Уайтхолл не аплодировал докладу Спика. Энн сама разливала чай, и Спик украдкой разглядывал ее. У нее были тонкие кисти с длинными пальцами, розовыми ладонями и чуть припухлыми подушечками на тыльной стороне. Движения ее были плавны и спокойны, словно ничто не смущало ее, ничто не могло поколебать ее уверенности в том, что она занята нужным делом и делает его правильно. Ее лицо едва ли отвечало общепринятым представлениям о красоте: гладкий белый лоб был, пожалуй, слишком высок, прямой нос, напротив, несколько коротковат, глаза, при вечернем освещении серые, могли бы быть несколько побольше, причем разрез их был чуть-чуть неодинаков; едва заметная асимметрия различалась и в мягких линиях небольшого рта; на матово-бледной, чуть бархатистой коже были редко раскиданы неяркие точечки веснушек. Но именно в этих маленьких изъянах — этих чуть нарушенных пропорциях, этой асимметрии и этих веснушках — была неповторимая прелесть, которая заставила бы заметить это лицо среди тысяч совершенных красавиц.

Спику хотелось заговорить с ней — безразлично о чем, просто чтобы послушать ее удивительно глубокий, он сказал бы гулкий голос. Но старого Бида, видимо, еще не перестал беспокоить предмет прерванного разговора.

— Мы, кажется, так и не поняли друг друга, — сказал он с виноватой улыбкой. — Во всяком случае я не уяснил, что вы думаете о задачах и долге исследователя.

— Меня с детства учили, — откровенно и просто, так ему хотелось говорить в присутствии Энн, признался Спик, — что долг каждого британца — будь то ученый, купец или военный— заботиться прежде всего о том, чтобы Англия была сильной, чтобы она стала самой могущественной державой. А затем, опираясь на свою силу, она сможет осуществлять идеи гуманности и распространять цивилизацию. Если же она не выполнит этого своего назначения, другие захватят упущенные ею позиции.

Старик покачал головой:

— И вы искренне верите, что этот путь приведет нас к торжеству гуманистических идей? Неужели вы не видите, что борьба за укрепление позиций и тому подобное выдвигает во главу нации людей жестоких, ограниченных и своекорыстных? Они уже не первое десятилетие создают наше могущество, а когда они его создадут, думаете ли вы, что они пожелают отказаться от плодов своей победы, смиренно отойдут в сторону и скажут: мы сделали свое дело, теперь распространяйте цивилизацию? Там, где они уже добились господства, они действуют как хищники — взгляните на Индию, неужели это вас ничему не учит? Нельзя уповать на будущее, не принимая в расчет силы, которые исторический процесс рождает в настоящем. Будущее возникает не из наших благих пожеланий, а из реальности настоящего. Самое большее, что мы можем делать для будущего, — это добиваться торжества идей гуманности и справедливости в настоящем.

— Если стоять на вашей точке зрения, — возразил Спик, — то можно ли вообще в наше время заниматься какой-нибудь деятельностью? Ведь любое открытие в науке, не говоря о достижениях в промышленности и прочих отраслях, может быть использовано в интересах, как вы говорите, манчестерских фабрикантов? Может быть, мне следует отказаться от второй экспедиции в Африку, потому что средства на нее дают Форейн Оффис и военное министерство? А впрочем, откажусь я — пойдет Бертон или кто-нибудь другой.

— Пользуйтесь возможностями, которые предоставляют вам заинтересованные в ваших открытиях сильные мира сего, но служите не им, а науке, истине. Людям необходимо знать истину, ибо только тогда они смогут правильно и разумно строить свою жизнь.

Если же их головы забиты химерами, то каждый их шаг, даже совершенный, с наилучшими намерениями, будет приносить лишь новые бедствия. Нет ничего дороже истины. Это знали подвижники науки, чьи имена навеки вошли в историю. Многим из них истина стоила жизни — что ж, если уж за что-нибудь платить такой ценой… Положить свою жизнь на алтарь истины — это ли не высшее назначение мыслящего человека?..

Но Спика не трогали взволнованные слова старика. Слишком занят был его молодой горячий ум мечтами об успехе, о славе… Разве успех — это не путь к счастью? И почему-то мысль о счастье облекалась в образ женщины, будто бы давным-давно знакомой — удивительной, непостижимой, той, что находилась так близко и была так бесконечно далека… А Энн время от времени бросала на Спика смелые открытые взгляды, в которых ничего нельзя было прочесть, кроме невероятной, почти пугающей глубины…

Было уже поздно, и Спик стал прощаться. Проводив его, старик Бид вернулся в гостиную и сказал грустно:

— Боюсь, Энн, что я ничего не достиг. Неужели и этот будет таким, как они все?

— Нет, отец, я не думаю, — сказала она нараспев. — Он добрый…

Тонни Крофт считал своим естественным долгом информировать Джона Спика обо всем, что касалось Изабеллы Эранделл. На другой же день после доклада Спика в Королевском географическом обществе Тонни явился к нему в гостиницу еще до второго завтрака и с порога возвестил:

— Что-то невероятное! Если бы ты ее видел!

— Кого? — удивился Спик.

— Он еще спрашивает! Изабеллу, конечно! Если бы ты видел, Джек, что с ней происходит!

— А что, собственно, такое с ней происходит? — все еще не мог взять в толк африканский следопыт.

— Как, ты не понимаешь? Ведь она обручена с Бертоном — тайно, разумеется. Успех Бертона для нее вопрос жизни и смерти. А тут являешься ты и докладываешь первым, выхватываешь у Ричарда из-под носа все, что принесла ваша экспедиция: открытие озера Виктория и право возглавлять экспедицию к нильскому истоку! Она рвет и мечет. Ее считали образцом самообладания, а теперь она стала сущей тигрицей. Слышал бы ты, как она тебя называла. «Бессовестный интриган» — это еще было самое невинное выражение! Если бы ты попался ей на глаза, она бы тебя растерзала. Она считает, что приоритет открытия Виктории-Ньянцы должен принадлежать Бертону, потому что он был начальником экспедиции.

— В этом она будет едина со своим женихом, — заметил Спик с недоброй улыбкой…

В последующие дни Спик получал от Тонни Крофта подробную информацию о том, как Изабелла через всех своих родных и знакомых настраивает светское общество против «нелойяльного компаньона», который вместо благодарности «предал» своего начальника, «из милости» взявшего его с собой в Африку, где «от этого неуча» не было никакой пользы.

Однако отношение к Спику совета Королевского географического общества и всех правительственных инстанций оставалось неизменным, и вскоре он был официально назначен начальником экспедиции к истокам Нила. Ее предполагалось снарядить самым спешным образом. Помощником Спика назначили капитана Джеймса Гранта из индийской армии, которому уже был послан вызов. По инициативе Мерчисона было решено, что в то время как экспедиция Спика будет пробираться к истоку Нила вокруг озера Виктория-Ньянца, навстречу ей, вверх по Нилу, будет послана другая экспедиция на кораблях, которую возглавит испытанный следопыт Джон Петрик. В Гондокоро, конечном пункте судоходства по Бахр-эль-Джебелю, он встретит Спика и передаст ему корабли, которые доставят экспедицию водным путем в Александрию.

День за днем все яснее рисовались в воображении Спика детали его будущей экспедиции; пора уже было подумать о практической подготовке. Надо было прочитать целую кучу литературы, подобрать, а частично самому сконструировать и заказать снаряжение… А между тем он еще не успел побывать на родине, в Соммерсетшире, где ему предстоял приятный труд: чучела убитых в Африке животных, пересланные с различными оказиями, ожидали своего размещения в комнатах родительского дома.

Наступило самое благоприятное время для поездки домой. Май одел холмы свежей зеленью, цвели сады, звенели в лазурном небе невидимые жаворонки, вернувшиеся, как и Джон Спик, из африканских саванн.

В эти дни в Лондоне оказался и Джон Петрик, приехавший за назначением на пост консула в Хартуме. Горный инженер Петрик, состоя на службе у египетского правительства, несколько лет исследовал недра земель, расположенных в бассейне Нила. Немногими открытиями сумел он порадовать своих нанимателей. Ни угля, ни меди, ни железа Петрик не нашел, не оправдались надежды и на золото, которым славились в старину долины Нубии и Эфиопии; небогатые золотые россыпи притоков Атбары и Голубого Нила давно уже были истощены. Зато Петрик в ходе своих изысканий натолкнулся на иной источник богатства, не менее щедрый, чем золотоносные пески. Это была скупка слоновой кости у племен шиллуков, нуэров и динка, населяющих Южный Судан.

Занявшись этой торговлей, инженер Петрик в погоне за более дешевым товаром продвигался все дальше на юг и вскоре, отклонившись к западу, попал в бассейн Бахр-эль-Газаля — реки Газелей, левого притока Белого Нила, куда ранее не ступала нога ни одного европейца. Здесь жили богатые трудолюбивые племена динка — скотоводов и рыболовов, азанде и джуров — земледельцев, искусных железоплавильщиков и кузнецов.

Описав бассейн Бахр-эль-Газаля, Петрик сразу занял место в ряду видных географов-исследователей и был не только принят в члены Королевского географического общества, но и удостоился его золотой медали. Правда, о нем поговаривали, что торговлю слоновой костью он недурно сочетал с невольничьим промыслом; утверждали, что его агенты в глубине бассейна реки Газелей предпринимают опустошительные набеги на мирные племена и захватывают пленных, которые потом на кораблях Петрика перевозятся в Хартум, где и сбываются на невольничьем рынке. Молодой немецкий зоолог Альфред Брэм, приезжавший в Африку, чтобы понаблюдать жизнь животных в естественной обстановке, высказывал о привычках диких зверей более лестное мнение, чем о нравах европейской колонии в Хартуме. В своих путевых заметках Брэм с возмущением писал, что некоторые европейцы занимаются бесчестным ремеслом работорговли, и персонально называл Петрика, с которым был близко знаком.

Однако в Англии подобные разоблачения не произвели особого впечатления; по официальной версии, это были «только слухи». Инженер Петрик сумел войти в доверие к египетскому хедиву и получить от него важное поручение — кандидатура такого человека на пост британского консула не вызывала в Форейн Оффис никаких возражений.

Петрик охотно принял предложение Мерчисона о взаимодействии с экспедицией Спика. Двух путешественников познакомили, и поскольку обоим к этому времени в Лондоне делать было уже нечего, Спик пригласил Петрика к себе в Илминстер, где они могли бы на досуге обсудить все детали предстоящей им в недалеком будущем встречи в Африке.

Бомбей уже упаковал багаж, когда в комнату Спика в отеле «Континенталь» влетел на всех парах неутомимый Тонни Крофт и плюхнулся с разбегу на диван, где лежали шелковые сорочки, крахмальные манишки и воротнички, приготовленные для упаковки в чемодан. Бомбей недолго думая схватил неосмотрительного щеголя за шиворот и сбросил его с дивана: Спику пока еще не удалось привить своему слуге цивилизованные привычки. Тонни попытался было разгневаться, но, видя, как рассмешило Спика это происшествие, сам не мог удержаться от смеха; что же касается Бомбея, то он смеялся громче всех.

— Ты смотри у меня! — кричал ему Тонни, безуспешно стараясь подавить смех. — Невежа!

— Да! Да! — с восторгом отвечал Бомбей. — Я смотри, ты тоже смотри! — и смеялся еще неудержимее.

Наконец, серьезность была восстановлена, и Тонни, усевшись в кресло, приступил к сообщению.

— Джек, он здесь! — сказал Тонни с видом, выражающим: «мы пропали»!

— Кто? — спросил Спик.

— Он еще спрашивает! — возмутился Тонни. — Ричард Бертон! Вчера прибыл пароходом из Александрии. Через неделю его доклад в Королевском географическом обществе!

— Ах, вот что, — равнодушным тоном произнес Джон Спик. — Жаль, что я не смогу присутствовать…

— Как, тебя не будет? — разочарованно воскликнул Тонни.

— К сожалению, я уже взял билет в Илминстер. Сегодня после полудня мы с Петриком уезжаем ко мне…

— Фью-ить! — присвистнул Тонни; в обществе холостых мужчин это дозволялось. — Вот оно что…

На минуту Тонни растерялся. Потом он задумался. Вдруг он вскочил на ноги и торопливо заговорил:

— Ну что же, Джек, желаю тебе счастливого пути, я постараюсь приехать на вокзал тебя проводить, а сейчас, извини, мне очень некогда, ужасно некогда, слишком некогда, я должен немедленно бежать!..

И, наскоро распрощавшись со Спиком, Тонни Крофт вылетел стрелой, спеша оповестить лондонское общество, что встреча между двумя соперничающими исследователями не состоится, так как один из них оставляет поле боя.