Истина стоит жизни

ГЛАВА XI

Дни шли за днями как в тумане. Утомительный переход по никогда не высыхающим травянистым болотам междуречья Нила и Кафу, воссоединение с Грантом, двухмесячное пребывание при дворе Камраси, правителя Уньоро, в давно разученной роли высокого принца, чинные встречи, подарки, переговоры о продолжении пути — все это, лишенное новизны, окрашенное в серые тона бесконечной усталостью, усталостью от всего — от походов, от комедии, от Африки — проходило как бы мимо сознания Спика. Им владела одна назойливая мысль: «А нужно ли все это?» И одно настойчивое стремление: домой, скорей домой!..

Он почти перестал обращать внимание на природу новых мест, на быт местных жителей, охладел даже к охоте и в ней уступил ведущую роль капитану Гранту, своему терпеливому, самоотверженному спутнику. Во время стоянки в столице Уньоро из Буганды пришло известие о смерти Лугоя. Что ж, этого надо было ожидать… Домой, скорей домой!.. В дневнике Спика все больше и больше места стали занимать записи о незначительных путевых происшествиях — ссорах между носильщиками, вздорных требованиях местных вождей, лихоимстве Камраси и прочих мелких неприятностях, интересных лишь с той точки зрения, что они тормозили движение экспедиции. Грант и раньше нес на себе главную тяжесть работы по метеорологии, ботанике, зоологии и этнографии; теперь же, видя состояние своего друга, он с еще большей тщательностью вел наблюдения, собирал сведения и вел записи в своем дневнике.

Лагерь находился в нескольких шагах от берега Кафу, широкой реки с заросшими камышом берегами, илистой водой и медленным безжизненным течением. Со второй половины октября Кафу стал набухать от усилившихся дождей и понес колонии папируса, оторвавшиеся где-то от низких берегов… Как хотелось Гранту оказаться на каком-нибудь из таких плавучих островов, чтобы унестись на север, в Египет!

Лишь изредка выглядывало солнце, и тогда с высотки вблизи лагеря на северо-востоке была видна светлая полоса: могучий полноводный Нил… Дни походили один на другой, разнообразясь лишь дождями, выпадавшими время от времени. Пасмурным утром низко нависали туманы, чавкала под ногами слякоть на дорогах, мочили одежду крупные капли росы, повисшие на густой траве… Вечерами москиты не давали житья, пробираясь даже сквозь марлевые занавеси у постелей… Англичан снова начинала мучить малярия. Хорошо бы в такую погоду развести в хижине огонь, лучшее средство и от сырости и от комаров, но хорошего топлива было мало на этой травянистой равнине.

День 1 ноября ознаменовался радостным событием. Работая над вычислением долготы места по последним лунным определениям, Грант услышал вдалеке ружейные выстрелы. Выскочив из хижины, он увидел несколько сиди, спешащих к нему с важным сообщением: в резиденции Камраси стало известно, что с севера идет черный человек в светлых штанах! Это мог быть только Бомбей, посланный на север с месяц назад. Штаны на его ногах вместо мбугу, давно уже заменивших всем сиди их первоначальную одежду, неопровержимо свидетельствовали о том, что он соприкоснулся с цивилизацией!

Не в первый раз приходилось Бомбею ходить на разведку. Он считал естественным, что на эти опасные разведывательные вылазки посылали его, африканца, и вовсе не думал о той роли, которую он играл в успехе экспедиции. Когда сиди, назначенные с ним в поход, отказывались идти, он находил нужные слова, чтобы их убедить: «Двух смертей не бывать, одной не миновать, и на все воля аллаха! Во всякой службе есть свои опасности. Кто-то должен идти вперед!»

Бомбей принес добрые вести: племена киди и гани, живущие к северу от Уньоро, настроены мирно и дружелюбно, а еще дальше на север, в стране Мади, в селении под названием Фалоро стоит лагерем большой отряд людей, пришедших с севера, которые вооружены ружьями и ездят верхом на ослах. Они не белые, но и не черные и называют себя турками. У них много вещей европейского производства — одежды, домашней утвари и одеял, и хотя они не знают, где теперь Петрик, они готовы сопровождать экспедицию Спика в Гондокоро.

Вручив ненасытному Камраси богатый прощальный подарок, путешественники 9 ноября 1862 года в лодках тронулись на север.

Огромные долбленые челны, приняв на борт по двадцать человек да по нескольку коров и коз, легко скользили вниз по течению. Проплыв несколько миль по Кафу, путники очутились посреди широкого озера, со всех сторон окруженного зарослями камышей. Здесь только опытный лоцман мог определить, куда же плыть дальше. Не менее часа скользили лодки по этой широкой водяной глади, как вдруг картина снова резко изменилась: теперь пловцы находились посреди могучей реки, около тысячи ярдов шириной, по которой, куда быстрее чем по Кафу, неслись большие острова растительности. Вплетенные в густые плотные колонии папируса, поднимались из воды папоротники, вьюнки, небольшие деревья… Птицы гнездились на плавучих зеленых плотах, а на одном из них, особенно крупном, растерянно топталась небольшая антилопа… Таким был Нил в двух градусах севернее экватора, где его впервые увидел капитан Грант. Но вскоре облик реки изменился: берега сошлись до ширины пятисот ярдов, стали выше и круче. Кое-где росли деревья, в их ветвях прыгали обезьяны — серые, с длинными хвостами, белыми бородами и бровями, с черными мордами и ушами…

После нескольких дней плавания лодки с гребцами повернули обратно, и англичане продолжали свой путь по суше. С ними оставалось теперь, кроме Бомбея и Фриджа, только 18 «вернейших» занзибарских сиди из ста пятидесяти человек, когда-то входивших в состав отряда: десять человек погибли в пути, остальные покинули экспедицию в Уньямвези, Карагуэ или Буганде с тем, чтобы вернуться к своим очагам.

Миновав пороги Карума, где река, скачущая по каменным ступеням между крутыми лесистыми берегами, напомнила Гранту о родной Шотландии, отряд переправился через Нил, поворачивавший отсюда на запад, и продолжал движение напрямик. Путь лежал сначала через болота и заросли густой высокой травы, скрывавшей от глаз все окружающее, путающейся в ногах и безжалостно хлещущей по лицу при каждой неосторожности. Но вскоре местность стала выше, оживилась холмами и перелесками, и в долинах снова появились селения… Жители были миролюбивы и приветливы. Но объясняться с ними стало трудно: весь строй языка здесь оказался совершенно иным, не было уже ни привычных приставок, ни четкого выговора, как в Буганде, ни напевной интонации, как в Карагуэ… За вторым градусом северной широты начиналось другое полушарие.

В один из первых дней декабря, завершая очередной десятимильный переход, путешественники увидели вдалеке высокий холмистый гребень, плавно поднимающийся на северо-восток к округлой вершине и затем так же полого спускающийся к югу. Внутри этого подковообразного гребня располагалась широкая ложбина, открытая на юго-запад. Верхние склоны ложбины были сплошь покрыты лесом, а ниже его границы стелился травяной ковер. Трава здесь была уже не такая, как в Буганде и Уньоро, а гораздо ниже и мягче, и Фридж, слыхавший от Гранта о лугах Британских островов, не шутя утверждал:

— Смотрите-ка, мы приближаемся к Англии!

На склонах дальнего холма, на зеленом ковре, у самой границы леса светлели какие-то бугорки: человеческое жилье. Это были, насколько различал взор, распространенные повсюду в здешних местах круглые хижины, состоявшие из прочного переносного каркаса, покрытого сверху травой или соломой; но располагались они не как обычно бесформенными неравномерными группами, а были выстроены в ровные ряды, словно палатки военного лагеря…

— Это Фалоро! — воскликнул Бомбей. — Турки!

Еще не всходило солнце, а небольшой отряд Спика, заночевавший в двух милях от поселка «турок», был уже на ногах. Весело тронулись в последний переход. Боеприпасы были на исходе, и Спик запрещал расходовать их без особой нужды, но тут он не смог устоять против настойчивых просьб сиди. В утренней тишине грянул залп двадцати мушкетов. Несколько нестройных выстрелов прозвучало в ответ. Из шатров одна за другой стали появляться человеческие фигуры. Все бежали к возвышенным местам, откуда лучше видно, и вскоре весь косогор позади лагеря был запружен толпой.

Коренастый человек с одним ухом, одетый в красные турецкие шаровары и черный шелковый китель, с голубым тюрбаном на голове и саблей на боку, во главе десятка пестро разряженных молодцов, вооруженных разнокалиберными карабинами и мушкетами, маршировал навстречу отряду…

Но англичанам было не до церемоний. Наконец-то!.. После стольких трудов, опасностей и лишений в чужих неизведанных странах оказаться снова среди своих, под надежной защитой друзей — может ли быть горячее радость? Спик и Грант уже не шли, а бежали вверх по тропе, взбиравшейся по некрутому склону, и сиди перегоняли их, выкрикивая приветствия встречающим… Лишь один Бомбей сохранил торжественную осанку, неся в вытянутых руках развевающийся на ветру британский флаг…

Запыхавшийся Спик похлопал по плечу одноухого, остановившегося с приветственным рапортом:

— Ладно, ладно, молодец… Кто вы? Чьи люди?

— Петрика… — прозвучал не совсем уверенный ответ.

— А где он сам?

— Он?.. Он придет…

— А почему же у вас не британский флаг? Чей это флаг?

— Дебоно…

— Кто такой Дебоно?

— Все равно что Петрик…

Спик обменялся с Грантом недоуменным взглядом.

— Прошу вас пройти в лагерь, — приглашал между тем офицер. — Капитан Мухаммед вам все объяснит.

Пройдя между рядами шалашей по плохо выметенным дорожкам, Спик и Грант со своей гвардией остановились возле большой соломенной хижины. Прибывших со всех сторон обступила пестрая толпа: темнокожие мужчины, одетые в разношерстные костюмы арабского и турецкого покроя, молодые женщины, туземки по наружности, некоторые с младенцами на руках; ни стариков, ни детей старше двух лет не было видно.

В хижине, к которой подвел англичан одноухий офицер, у самого входа лицом к свету сидел в плетеном кресле грузный смуглокожий мужчина с большими черными усами, в красных плисовых шароварах, зеленом халате и белой шелковой рубашке. На груди у него была повязана белоснежная салфетка, голова и щеки были густо намылены. Щуплый, вертлявый подросток молниеносными взмахами сверкающего лезвия священнодейственно совершал утреннее бритье. Англичанам не оставалось ничего другого, как ожидать окончания процедуры.

Выйдя из шатра, грузный человек изобразил на своем лице изумление и радушие, широко распростер объятия и заключил в них высокую, исхудавшую фигуру Спика.

— Салам, салам! Я давно жду вашего прихода. Меня зовут Мухаммед. Располагайтесь, отдыхайте, здесь все в вашем распоряжении. Эй, кто-нибудь там, покажите господам их жилище.

Хотелось сразу приступить к расспросам: где Петрик, почему он не продвигался навстречу? Далеко ли до Гондокоро? Есть ли там припасы, корабли? Но Мухаммед, войдя в роль гостеприимного хозяина, и рта не давал раскрыть: сначала отдохните, помойтесь, подкрепитесь — здесь все к вашим услугам! И в самом деле, для путника, прошедшего тысячи миль по тропам Экваториальной Африки, что может быть желаннее, чем настоящая кровать со свежими простынями, смена белья и — о благодатнейший из даров цивилизации: мыло, мыло, мыло!..

На другой день Спик пригласил Мухаммеда в свою хижину для серьезного разговора. Объясняться по-арабски было для Спика задачей нелегкой.

— Вы находитесь здесь по поручению Петрика?

— Да, я вакил Дебоно.

Ага, вероятно «Дебоно» — это туземное прозвище Петрика. Впрочем, неважно, пойдем дальше…

— Какой приказ вы получили?

— Встретить вас здесь.

— И сопровождать в Гондокоро?

— Нет, только встретить вас здесь.

— У вас есть письменный приказ? Письмо для меня от Петрика?

— Ничего нет.

— А где Петрик?

— Вы увидите его в Гондокоро.

— Он ожидает нас там?

— Нет, он ушел на запад, на свои зарибы.

— Давно вы находитесь здесь?

— Наша зариба существует четыре года.

— Когда мы можем идти в Гондокоро — завтра, послезавтра?

— Через два месяца.

— Что?! И слышать об этом не желаю. Завтра утром мы трогаемся в путь.

— Я не могу.

— Тогда я иду один со своим отрядом.

— Не советую. Местность очень опасна.

— Наплевать. Вы дадите мне переводчика, и я пойду в Гондокоро.

— Племена бари очень беспокойны. Пройти можно только с крупной военной силой.

— Мы мирные люди. Нас никто не тронет.

— Впереди есть река, через которую нельзя переправиться в это время года…

У Мухаммеда явно не сходились концы с концами: англичане прекрасно знали, что паводок почти закончился. Но эти увертки и отговорки настораживали сильнее, чем любые открытые доводы. Беседа закончилась заверениями Мухаммеда в том, что Спик и Грант — самые желанные гости и что здесь все в их полном распоряжении…

Прожив в Фалоро несколько дней, англичане поняли все. Мухаммед со своими двумястами наемных солдат, преимущественно нубийцев, занимался добычей слоновой кости. Почти каждый вечер небольшие партии возвращались из похода по окрестным деревням, пригоняя с собой носильщиков, нагруженных бивнями, и пленников, преимущественно молодых женщин, захваченных в ходе «торговых» операций. Нередко по ночам то в одной, то в другой стороне горизонт вспыхивал заревом пожаров — горели деревни, жители которых не соглашались на условия торговли, предложенные Мухаммедом. Часто Мухаммед обделывал свои дела под маркой сбора государственного налога: хартумские купцы явочным порядком присваивали себе функции откупщиков, не вступая в официальный контакт с правительством египетского хедива, а ограничиваясь взятками его чиновникам в Хартуме… Поскольку Египет формально был подвластен турецкому султану, самозванные «слуги правительства» именовали себя «турками».

Кроме большого склада в Фалоро, у Мухаммеда было еще несколько складов, разбросанных по окрестности. Чтобы собрать воедино всю накопленную там слоновую кость, нужно было время. Этим и объяснялся отказ Мухаммеда немедленно выступать в Гондокоро. Но и отпускать англичан без своей охраны он не решался: ему ли было не знать, какой славой пользуются иноземцы у местных племен! Не то чтобы Мухаммед тревожился за жизнь двух англичан из альтруистических побуждений; он резонно опасался, что за гибель путешественников, порученных его попечению, ему пришлось бы отвечать перед хартумскими властями.

Такова была обстановка долгожданной встречи с аванпостом европейской цивилизации…

Распорядок жизни в Фалоро был как в настоящем военном лагере. По утрам трубили подъем, на ночь выставлялись часовые, каждую неделю проводились смотры и строевые учения. Капитан Спик, томившийся бездельем и соскучившийся по своим офицерским обязанностям, однажды вызвался сам командовать очередным парадом. Он подавал турецкие команды, которым выучился в Константинополе во время Крымской кампании; к его удивлению, солдаты не только знали эти команды, но и умели их выполнять со сносной строевой выучкой. Бомбей и Фридж, с утра навеселе — сиди в Фалоро усиленно вознаграждали себя за все перенесенные лишения — принимали живейшее участие в учении: Бомбей босиком и с пикой в руке стоял рядом со Спиком в роли его адъютанта, а Фридж, гарцуя перед строем верхом на быке, которого решил объездить для Гранта, чтобы поберечь его больную ногу, повторял команды, снабжал их пояснениями и покрикивал на нерасторопных вояк…

Дни тянулись томительно. Новая задержка, теперь даже не у царственной особы, а у обнаглевшего вакила, новый плен, когда цель так близка, — это было слишком сильным испытанием для изрядно потрепанных нервов Спика. Он стал раздражителен и неразговорчив, много курил. Охота была его единственным развлечением.

Однажды, возвращаясь из неудачного похода за антилопами, которые были здесь слишком пугливы, Спик заметил трех диких быков, пасущихся вдалеке на небольшой травянистой высотке. Зайдя с подветренной стороны, Спик потерял из виду животных и стал пригнувшись пробираться в том направлении, где надеялся их встретить. Вдруг в траве совсем близко мелькнули три пары огромных, широко расставленных рогов. Спик подал своим двум оруженосцам знак залечь, а сам осторожно распрямился, чтобы лучше рассмотреть цель. Но что за диво — звери как сквозь землю провалились. Между тем он только что ясно видел рога…

Боясь спугнуть быков, если он попытается подобраться к ним еще ближе, Спик выстрелил наугад туда, где, по его мнению, должна была находиться грудь одного из животных: ему и в голову не пришло, что быки могли лечь в траву! Между тем так это и было. Пуля пронеслась над головами животных, не причинив им никакого вреда. Мгновенно все три рогатых зверя вскочили на ноги и обратились в бегство. Но едва Спик начал перезаряжать ружье, как эти три быка встретились с тремя другими, которых Спик видел вначале. Осознав, видно, свою силу, они все вместе бросились прямо на охотника. Однако подбежав на несколько шагов, быки вдруг остановились как вкопанные, изумленно уставились на одинокую фигуру человека, постояли так несколько мгновений и поскакали прочь.

«Могло быть иначе, — подумал Джон Спик, представив себя поднятым на рога или растоптанным копытами зверей… — Черт возьми, а ведь жить еще хочется!»

И капитану Спику впервые пришла мысль о бессмысленности риска ради развлечения, особенно теперь, когда выполнена задача африканского похода, сделано важное, пожалуй даже великое открытие, впереди слава, награды, очень может быть даже титул, когда жизнь может понадобиться для многих приятных и достойных дел…

Терпение англичан истощалось. Уже второй месяц томились они в Фалоро, а Мухаммед все еще не обещал скорой отправки. Росло раздражение против Петрика: почему он не интересуется судьбой экспедиции? Со дня на день ждали: вот-вот послышатся традиционные залпы и явится герой-избавитель… Получить бы хоть какие-нибудь известия!..

Как-то со стороны ручья, протекавшего к северу от лагеря, послышались разрозненные выстрелы, потом шум веселья и барабанный бой… Кто-то прибыл? Важные новости? Англичане выскочили из хижины… Фу, черт, это «турки» убили крокодила и с торжеством волокут его в лагерь, чтобы снять шкуру, сварить мясо и вытащить зубы, которые у туземцев высоко ценятся как украшение… В логове крокодила было найдено девяносто девять яиц, аккуратно сложенных в песке на глубине одного фута. Спика и Гранта угостили ими. Яйца были большие, крупнее индюшачьих, белые, продолговатые, с одинаково суживающимися полюсами. Крокодиловые яйца не понравились англичанам: Грант нашел их сладковатыми и безвкусными, а Спик утверждал, что они пахнут болотом…

Наступил новый, 1863 год. В первых числах января капитан Спик, выведенный из терпения проволочками, собрал своих людей и выступил на север. Решение оказалось правильным: не успели путешественники сделать и двух переходов, как их догнал небольшой отряд, посланный им вдогонку хитрым вакилом. «Капитан» Мухаммед, беспокоясь, как бы на англичан не напали местные племена, посылает им подкрепление; сам он постарается как можно скорее закончить сборы и присоединиться к экспедиции — так доложил командир отряда «турок» старый знакомый путешественников со странным прозвищем «Букет», тот самый, что встречал их у Фалоро.

Букет еще в Фалоро обратил на себя внимание англичан. Это был угрюмый, немногословный человек среднего роста. Примечательным в его наружности было отсутствие левого уха, отрезанного когда-то, очевидно за кражу или другое мелкое преступление. Каждый вечер Букет, напившись пьяным, принимался истязать своих жен, которых держал прикованными к цепи в своей грязной хижине. Мухаммед не раз поручал Букету расправы с непокорными туземцами, но не в форме приказа, а как бы по взаимной договоренности; в лагере говорили, что Букет не подчинен Мухаммеду, а является доверенным лицом Петрика, с которым будто бы связан верной многолетней службой…

Через несколько дней путешественники достигли селения Апуддэ, расположенного неподалеку от слияния Нила с его правобережным притоком Асвой.

— Здесь нужно подождать подхода Мухаммеда с основными силами, — заявил одноухий Букет.

Спик стал было возражать, но Букет добавил:

— Неподалеку отсюда протекает Нил, а на его берегу стоит дерево, на котором два года назад один европеец вырезал свое имя. Неужели вы не захотите на него взглянуть?

Значит, действительно кто-то из европейцев проникал в страну Мади! Значит, слухи, дошедшие до путешественников, когда они еще гостили у Руманики в Карагуэ, не были безосновательными! Но кто же это мог быть? Во всяком случае не Петрик. Разумеется, Спик и Грант пожелали немедленно отправиться к загадочному дереву.

По дороге «турки», взятые проводниками, рассказывали о таинственном путешественнике. Он вышел из Гондокоро вместе с отрядом Мухаммеда, который двигался в Фалоро. Почему именно с этим отрядом? Этого они не знают. Он был такой же вот, как капитан Спик, высокий, худощавый, с такой же длинной бородой. Как его звали? На дереве вырезано его имя. Он не решился идти дальше на юг, так как его собственный отряд был слишком малочислен. Он предпочел вернуться обратно, не доходя до Фалоро, — боялся, как бы его не задержали дожди. Зачем он шел вверх по Нилу? Это никому не известно. Он не раз заговаривал о Спике и Гранте; он знал о их намерении выйти из Центральной Африки этим путем, но сомневался, что им это удастся…

Но вот и дерево — огромный тамаринд, стоящий на полдороге между деревней Апуддо и берегом Нила. Где же надпись? Грант дважды обошел вокруг дерева — никаких букв не было видно. Наконец, под змейками колючей лианы он заметил какие-то неровности коры. Расчистил поверхность, пригляделся — действительно, какие-то буквы… С первого взгляда Грант определил, что побывавший тут путешественник— не англичанин: буквы были вырезаны не на всю глубину коры, как сделал бы любой мальчишка с Британских островов, а лишь нацарапаны поверху. И очертания букв были непривычными для английского глаза — нет, конечно, это был не англичанин. Но кто? Первая буква, вырезанная с наибольшим старанием, несомненно, «Ч», вторая как будто бы «I» без точки наверху, третья напоминает «А», только горизонтальная палочка почти заросла; остальные две или три буквы совершенно нельзя разобрать под свежими наростами коры. Очевидно, путешественник не отличался большой настойчивостью — у него не хватило терпения даже на то, чтобы вывести последние буквы хотя бы с такой же тщательностью, как первые…

Вот и все, что смогли выяснить англичане из надписи на тамаринде. Они определили координаты дерева — долгота оказалась равной 32°, а широта — 3°34,5′. До них это была самая южная точка, когда-либо достигнутая европейцами в бассейне Нила. Очевидно, путешественник намеревался добраться до истоков, но оказался лишь немного удачливее своих предшественников, избиравших путь вверх по реке…

После присоединения Мухаммеда с войском и носильщиками, мобилизованными силой оружия, общая численность каравана перевалила за тысячу человек. Шли быстро, останавливались только с заходом солнца. По ночам вокруг лагеря горели костры, перекликались часовые. Здесь, в стране Бари, давно уже познакомившейся с торговцами слоновой костью и рабами, чужеземцев смертельно ненавидели. При приближении каравана деревни пустели. По пятам непрерывно шли группы вооруженных копьями бари — стоит на минуту ослабить бдительность, и начнется побоище… Но с каждым днем все ближе Гондокоро, южная база европейских купцов со складами и крупным гарнизоном…

Дорога проходит вблизи Нила. Вот уже гора Реджеб — огромный утес на берегу великой реки. Здесь побывали многие европейцы: скалы исписаны именами и датами, как на средиземноморских курортах-еще один вестник цивилизации!

Последний переход. Все те же, ставшие привычными пологие холмы, снижающиеся к западу, разделенные долинами с сухими каменистыми руслами, по которым только в период дождей проносятся бурные потоки. Там, где к Нилу выходит такая долина, берег на протяжении полумили или более спускается к великой реке пологим травянистым лотком, а в промежутках высокие кряжистые утесы подступают к самой воде. Последние мили… Убогие полуразрушенные деревни. Холмы одеты низкорослыми густыми джунглями.

И вдруг картина резко меняется: перед путниками открывается необозримое низменное пространство, однообразное до уныния, сплошь покрытое травой, разрезанное надвое широкой синеватой лентой реки и редко усеянное развесистыми ивами, растущими на светлеющих пятнах песка. На правом берегу, милях в трех от границы низменности, виднеется небольшая роща, а посреди нее треугольное белое пятнышко приковывает к себе взор…

— Фридж, пойди узнай, что там такое, — послал Грант своего слугу к авангарду «турков».

— Гондокоро! — прибежал с ответом верный Фридж.

— О господи, обрадовал новостью! Вот там, белеет посередине?

Фридж снова помчался к сведущим людям.

— Церковь, — сообщил он, возвратясь.

Церковь!.. Собственно, это не было такой уж большой неожиданностью: англичане знали, что в Гондокоро не первый десяток лет существует австрийская христианская миссия. Но это белое пятнышко вдали, этот первый вещественный знак присутствия европейцев наполнил сердце Гранта глубоким волнением, впервые дав почувствовать, что путешествие по Африке близится к благополучному концу.

Однако Спик выглядел совершенно спокойным и даже не ускорял шага. Дорога спустилась к самой реке. Вот уже видны большие парусные суда, выстроившиеся в линию у причалов… Вот первые хижины поселка… Мухаммед на своем осле догнал англичан.

— Зайдемте сюда, — указал он на один из первых домов прямоугольной формы, построенный из прутьев и соломы. Здесь живет один купец, который наверное знает последние новости…

Первый вопрос касался, разумеется, Петрика. Последовало некоторое замешательство. Хозяин и Мухаммед переглянулись.

— Поверьте, что господин Дебоно — единственный человек, которого вы должны благодарить за помошь. полученную вами в пути от Мади, — сладким голосом проговорил купец.

— Дебоно? Да кто такой Дебоно?

— Вы увидите его в Хартуме.

Между тем Мухаммед наскоро простился с англичанами и ушел, сославшись на дела. Англичане тоже недолго задержались у купца, назвавшегося компаньоном таинственного Дебоно; но когда они вышли из дома, Мухаммеда вместе с его караваном уже и след простыл. По-видимому, хитрый вакил не желал, чтобы англичане видели, куда он направился со своим товаром. Сиди во главе с Бомбеем, расположившись на траве, пытались завести знакомство с представительницами прекрасного пола, которые выглядывали из соседних хижин…

Спик и Грант пошли дальше по берегу реки, присматриваясь к стоявшим у причалов судам и гадая, какие бы из них могли принадлежать Петрику. Вдруг они заметили по-европейски одетого мужчину, со всех ног спешившего им навстречу. Грант и Спик приветственно замахали шляпами. Но кто это, Петрик? Такая же пышная окладистая борода, такая же крупная фигура, только повыше и постройнее; есть даже что-то общее в чертах лица — крупный прямой нос, густые брови… Но нет, совершенно другие глаза — ясные, карие, с открытым прямым взглядом…

— Что, старина, не узнаешь? А ну ка представь меня без бороды?

Боже праведный, да ведь это Сэм Бейкер, знаменитый цейлонский охотник, с которым Спик стрелял слонов в предгималайских джунглях!

— Как поживаешь, старый дружище? Вот это встреча! Каким ветром тебя занесло? Поистине все пути ведут в Африку…

В опрятном домике Бейкера, которому рука его супруги сумела придать известный уют, за бутылкой рейнского вина были рассказаны все важнейшие новости.

Потом Бейкер повел гостей смотреть корабли. Большая дахабия с отличной пассажирской каютой на корме и два нуг-гера, грузовых судна, полные муки, кофе, чая, сахара, вина и прочих даров цивилизации, укомплектованные обученными командами и вооруженной охраной, — все это предоставлялось в распоряжение Спика!

— Ты явился как сказочный принц! — говорил повеселевший Спик. — Мы никогда не забудем твоей благородной услуги.

— Не за что меня благодарить, это все дело рук ваших друзей в Англии, которые собрали средства для спасательной экспедиции. К сожалению, я прибыл в Гондокоро слишком поздно, когда вы с Мухаммедом уже приближались, и не имело смысла выходить вам навстречу…

— А что же делал Петрик? Почему он не разыскивал нас? Ведь он, как ты говоришь, получил тысячу фунтов от Королевского географического общества?..

— Видно, у него были дела поважнее… — ухмыльнулся Бейкер. — Впрочем, я ничего о нем не знаю. Слышал только, что хартумские купцы послали в Лондон бумагу за полусотней подписей, в которой аттестуют Петрика как первейшего работорговца…

— Когда же вы повезете нас в Хартум? — спросил Грант, в глубине души опасаясь, как бы и тут не случилось какой-нибудь проволочки.

— Можете отправляться хоть завтра, — отвечал здоровяк Бейкер. — А мне придется еще подзадержаться в Африке. Думаю все же добраться до истоков вверх по реке. Меня отговаривали в Хартуме — было уже столько неудачных попыток; но ведь это пытались французы! — Бейкер сочно рассмеялся. — Вот только вы немного испортили дело — все открыли, мне ничего не оставили…

— Никак нет, дружище Сэм, — возразил Спик. — Осталось кое-что и для тебя…

И он рассказал об озере с местным названием Люта Нзиге, расположенном на северо-запад от Виктории-Ньянцы. С этим озером, как утверждают туземцы, сообщается Нил на том участке своего течения, где он направляется сначала на запад, а потом поворачивает на север.

— Мне не удалось исследовать этот участок; может быть, ты окажешься счастливее.

— Я довершу твое дело, Джек, можешь не сомневаться, — заверил отважный Сэмюэл, никогда не страдавший недооценкой своих сил.

Спик снабдил друга подробной информацией о местности, о племенах, о правителях, о тактике, которой следует придерживаться в переговорах с Камраси и Мтезой. Когда все было договорено, Спик добавил:

— И еще, Сэм… Если придется тебе попасть в Урондогани, есть такое селение у берега Нила, недалеко от Ньянцы — запомни, Урондогани — разыщи там место, где похоронен мальчик по имени Лугой. Поклонись от меня его могиле…

На третий день пребывания путешественников в Гондокоро, когда уже заканчивались сборы к отплытию в Хартум, ружейная пальба возвестила вдруг о чьем-то прибытии. Выстрелы раздавались из-за реки, и англичане поспешили к берегу Нила. Взобравшись на возвышенное место и вооружившись биноклями, они стали свидетелями впечатляющего зрелища. По бескрайней травяной равнине, насколько хватал глаз, растянулся огромный караван. Впереди ехало несколько всадников, одетых в яркие восточные одежды, позади тянулась бесконечная вереница чернокожих носильщиков, нагруженных слоновыми бивнями, а посередине, верхом на белом в яблоках скакуне ехал дородный мужчина в отличном верховом костюме европейского покроя. Рядом с ним на резвой кобылке каурой масти ехала амазонка в широкополой шляпе, защищавшей от солнца ее лицо.

Для встречи прибывающих на западный берег Нила отплыла большая красивая лодка, на которой распоряжался, поторапливая гребцов, не кто иной, как одноухий Букет, сопровождавший англичан из Фалоро. А полчаса спустя консул Джон Петрик и его супруга осчастливили Гондокоро своим появлением.

Петрик, узнавший от Букета о прибытии Спика в Гондокоро, сойдя на берег, удивился, не обнаружив англичан среди встречающей публики. Он немедленно направился в дом Бейкера.

Старые знакомые обменялись холодным рукопожатием.

— Поздравляю вас с благополучным исходом экспедиции, капитан Спик.

— Вы могли это сделать несколько раньше, консул Петрик.

— Насколько мне помнится, вы собирались прибыть в Гондокоро осенью шестьдесят первого года? Вы опоздали на полтора года, а я всего лишь на три дня…

— А вы не считаете, что вам следовало продвигаться мне навстречу?

— По договоренности с Королевским географическим обществом я должен был ожидать вас в Гондокоро.

— Но вы и этого не сделали…

— Спик, вы сами говорили мне когда-то — помните, когда мы только обсуждали наше будущее взаимодействие, — что попутно я мог бы заняться своей торговлей…

— Был такой разговор. Только тогда я плохо представлял себе, что вы называете торговлей.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я не знал, что вы имеете дело не только с белой, но и с черной слоновой костью!

Консул побледнел, затем побагровел. Бейкер и Грант затаили дыхание. Спик спокойно смотрел в лицо Петрику.

— Знаете, Спик, — произнес, наконец, Петрик, криво усмехнувшись, — никому другому я этого не простил бы. Впрочем, вы еще пожалеете о своих словах. Но в Африке нам не следует ссориться, тем более что вам все же придется воспользоваться моей помощью для плавания в Хартум…

— Вы ошибаетесь: мистер Бейкер любезно предоставил нам свои корабли и припасы.

— Ах так… Ну что ж, дело ваше. Я считаю, что выполнил свой долг, — промолвил консул Петрик и повернулся к выходу.

— Это самое главное, — иронически заметил Спик…

Между тем юная госпожа Петрик, не подозревая о конфликте, лихорадочно готовилась к праздничному обеду в честь встречи двух путешественников, в ее представлении почти одинаково великих — капитана Спика и консула Петрика. Ибо разве консул Петрик во время своей поездки по зарибам Бахр-эль-Газаля не занимался исследовательской работой?

В этой работе и она, его отважная спутница, принимала деятельное участие. Они вели подробный дневник с описанием природы, собирали коллекции растений и минералов, наносили на карту реки и ручьи. Консул охотился и даже открыл совершенно новый, никому в Европе не известный вид антилопы, которую он в честь своей тещи назвал «антилопой миссис Грей».

Конечно, не одним ученым трудам предавались они с мужем в этой поездке, но ведь имели же они право на какое-то свадебное путешествие! На зарибах вакилы и многочисленная челядь устраивали им пышные торжественные встречи. Люди Петрика — по существу его подданные! — соперничали друг с другом, оказывая всяческие почести ему и его очаровательной супруге. В пути на привалах туземцы-носильщики развлекали их своими танцами. Устраивались целые представления, в которых она сама участвовала в качестве режиссера. Эти представления она называла «фантазиями» — так причудливы, экзотичны были эти дикие танцы, эта беспокойная музыка рожков и барабанов, это протяжное пение в странном синкопическом ритме…

В этом увлекательном путешествии за своими разнообразными занятиями Эллен научилась не думать о Спике. В самом деле, не пора ли ей, замужней леди, забыть о девичьих, полудетских грезах, о призрачном увлечении человеком, которого она знала только по портретам?

Два года назад, выйдя замуж за консула Петрика, она решила, что с мечтами о Спике покончено. Но сообщение мужа о порученной ему миссии вывести из Африки экспедицию Спика потрясло ее до глубины души. Рука судьбы вела ее навстречу ее герою. Однако экспедиция Спика затянулась, а жизнь, полная впечатлений, забот и утех, постепенно будто бы изгоняла из памяти образ бородатого следопыта, тем более что свой собственный следопыт, обладая нисколько не худшей бородой, находился постоянно рядом, готовый выполнить любую прихоть…

И все же сердечко Эллен Петрик билось с небывалой быстротой, когда она обдумывала меню, отдавала приказания повару, развешивала привезенные из путешествия сувениры по стенам большой комфортабельной каюты на дахабии консула Петрика…

Спик и Грант были немало удивлены, когда час спустя после объяснения с Петриком слуга последнего принес им, так же как и чете Бейкеров, приглашение на обед. Спик хотел было отказаться, но Бейкер сказал убежденно:

— Оставь, Джек! Деловые разногласия сами по себе, а светская учтивость сама по себе. Подумай, по крайней мере, о нас двоих: не лишай нас удовольствия съесть хороший английский обед, перед тем как отправиться к твоему приятелю Камраси, который преподносит гостям живых коров.

И в самом деле, почему не пойти? Уж одно то, что обед назначен на восемь часов вечера, как будто приближает к старой доброй Англии…

Отличный бифштекс, первоклассные вина, артистически приготовленный кофе, сигары лучших сортов — черт возьми, а все-таки жизнь прекрасна!

Подумать только, в африканской глуши — такое отличное общество! Бейкер с Грантом рассказывают друг другу о своих охотничьих приключениях; миссис Бейкер, красивая и удивительно приятная шатенка, благовоспитанно выслушивает какие-то излияния толстяка Петрика… Доктор Кноблохер из Церковного миссионерского общества рассказывает о делах миссии — они из рук вон плохи. Из двадцати миссионеров, работавших здесь за последние тринадцать лет, в живых осталось только четверо, остальные погибли, главным образом от малярии. Но хуже всего, что жертвы напрасны: туземцы не проявляют интереса к слову христову… В первые годы дети из окрестных деревень приходили в церковную школу и обнаруживали неплохие способности, но потом, когда тут развернулась деятельность купцов из Хартума, на миссионеров стали смотреть как на их разведчиков. Теперь миссия покидает Гондокоро, не обратив в христианство ни одной заблудшей души. Туземцы еще не научились различать боговые и мирские дела…

— Что и говорить, отсталый народ.

Спик откинулся на удобную спинку кресла… Молоденькая госпожа Петрик в вечернем туалете, между прочим, дьявольски хороша! Почему она так странно на меня смотрит?.. Спик улыбнулся, стряхнув пепел с сигары. Эллен Петрик украдкой улыбнулась в ответ и отвела глаза… Гм, она не прочь пофлиртовать? Мудрено ли, имея такое сокровище в качестве мужа…

— А что, господа, не подышать ли нам свежим воздухом?

Предложение Спика понравилось, все потянулись на палубу. Случилось как-то само собой, что Спик оказался рядом с Эллен. Огромная луна висела в черном небе, отбрасывая целую пирамиду серебряных бликов на безмолвную гладь реки. Вокруг все сливалось в глубоком, мягком, чуть посеребренном мраке, неясно было, где берег, где река, и существуют ли вообще черты дневного мира или все растворил и смешал колдовской эфир африканской ночи, оставив только эту озаренную луной палубу, эту мачту, уходящую верхушкой в бездонное небо, эти шершавые перила борта и эти серебряные блики на воде…

— Какой фантастический вечер, не правда ли? — Спик откашлялся: его одичалый голос показался ему слишком грубым для разговора с дамой.

— О, вам наверное приходилось переживать в Африке немало очаровательных вечеров…

— Поверьте, сударыня, что такого приятного вечера я не вспомню за всю мою жизнь.

Эллен сказала, глядя в темноту:

— Мы все невыразимо рады вашему благополучному прибытию и вашему успеху… — И вдруг у нее вырвалось, легко и непосредственно, как перед богом — Я так тревожилась за вас!..

Темнота скрыла усмешку Спика. Он едва удержался, чтобы не спросить: «Одинаково с вашим супругом?»

Петрик объяснял австрийцу, Бейкерам и Гранту преимущества своей дахабии, построенной в Хартуме по его собственным чертежам. Он был, по-видимому, навеселе…

— Я очень тронут, сударыня, — ответил Спик. — Как жаль, что я раньше не имел чести быть с вами знакомым…

— Долго вы пробудете в Гондокоро?

— Мы собирались завтра плыть в Хартум…

— Ох, так скоро…

Спику стало вдруг весело и сладко на душе. Черт подери, как это все же приятно, когда какая-то живая душа — а уж тем более, если она заключена в такую очаровательную телесную оболочку! — проявит к тебе участие…

— Но я не уверен, — добавил Спик, стараясь, чтобы реплика не выглядела слишком поспешной, — будет ли у нас все готово к отъезду… Знаете, эти африканцы очень неисполнительны. Надеюсь, что если мне придется задержаться…

— Разумеется, мы увидимся! Обязательно приходите к нам, мой муж и я — мы будем очень рады…

Консул Петрик сидел один в каюте, перелистывая альбом. Листы были заполнены не обычными рисунками, а условными изображениями, которые непосвященному человеку показались бы бессмысленным переплетением причудливых линий и таинственных знаков. Здесь были собраны топографические наброски: слияния Белого и Голубого Нила у Хартума, окрестностей местечка Вао, где находилась главная зариба Петрика, города знаменитых пирамид северо-западнее Каира и многих других мест, память о которых Петрику хотелось сохранить. Отыскав нужную страницу, консул углубился в созерцание изображенной на ней местности, живо представляя себе за условными линиями и знаками подлинные очертания предметов…

Вот большой двухэтажный дом, выстроенный в подражание средневековым замкам — восьмиугольная зубчатая башня на одном углу, невысокий шпиль, увенчанный старомодным флюгером, на другом, большие сводчатые окна на нижнем этаже и маленькие подслеповатые на верхнем… Вот небольшой парк вокруг дома, вот аллея, ведущая в глухой угол парка; дальше идет тропа, петляющая среди кустарниковых зарослей. Стоит отойти двести ярдов от дома, и местность становится девственно дикой: пологие холмы, разделенные глубоко врезавшимися оврагами, молодой лесок из кленов, буков, орешника, акации и бересклета, густая трава, подвыгоревшая на возвышенностях, сочно зеленая в низинах. На широкой поляне, окруженной невысокими чащами, стоит огромный старый дуб, одинокий ветеран, уцелевший от некогда шумевшей здесь дубовой рощи… Тишина, и ни души вокруг — крестьянские поля далеко отсюда, в широкой долине реки, а здесь — заветный уголок нетронутой природы.

«Это моя маленькая Африка… Люблю здесь побродить с ружьем: случаются зайчишки, шныряют куропатки в траве… Великое удобство — охота в четверти часа ходьбы от дома!»

Так говорил капитан Спик — тогда, весной 1860 года, показывая эти места Джону Петрику, приехавшему затем, чтобы обсудить детали взаимодействия двух экспедиций в район нильских верховий…

С тех пор прошло больше трех лет. Но альбомный листок надежно хранит память о каждом дереве и каждой поляне, виденной Джоном Петриком в небольшом именье Спиков в Соммерсетшире, близ Ильминстера…

Много воды утекло с тех пор. Многое вышло не так, как представлялось тогда. Вместо радостной встречи и дружеского сотрудничества, вместо общей славы с ее выгодами — ожесточенный конфликт, грозящий тяжелыми последствиями…

Консул Петрик морщит низкий выпуклый лоб, сводит мохнатые брови… Этот Спик оказался куда как ловок, по всем статьям! Мало того, что он воротит нос от припасов, которые теперь придется гнать обратно в Хартум и распродавать с убытком; мало того, что отказался признать какую бы то ни было полезную роль Петрика в выполнении задачи экспедиции, как будто не Букет, уполномоченный Петрика, вывел его из дикой Африки, — мало всего этого, он еще завел интригу с его женой! У Спика давно все готово к отъезду, какого же черта он околачивается в Гондокоро! Какого черта является в гости, словно хозяин в нем души не чает! И этого мало, я последние дни он появляется на дахабии Петрика в его отсутствие. А сегодня… Сегодня, вернувшись со склада, — прибыла новая партия слоновой кости, — консул узнал, что его супруга вместе с капитаном Спиком отправилась на охоту! Нет, такого Джон Петрик не прощает…

Впрочем, можно было бы простить и это, если бы в остальном обстановка складывалась иначе… Но в том-то и дело, что были еще другие причины для беспокойства, причины, если подумать хладнокровно, гораздо более серьезные. Тот донос, который купцы из Хартума направили английскому правительству, можно было бы еще как-нибудь обезвредить: доказать, что купцы обозлены на него, английского консула, выступающего против торговли рабами… Но что возразишь, когда этакий вот Спик, капитан ее величества индийской армии, кавалер боевых медалей, знаменитый исследователь, национальный герой — если такой заявит во всеуслышание, что консул Петрик не выполнил задачи, возложенной на него Королевским географическим обществом, не выполняет и консульских функций, возложенных на него правительством ее величества, продолжает торговать слоновой костью, а поскольку эта торговля неизбежно связана с невольничьим промыслом, то, следовательно, консул Петрик — работорговец! И представит доказательства — кто может поручиться, что их у него нет?!

Это, пожалуй, будет посильнее, чем посвящение в орден рогоносцев… Это пахнет отставкой, публичным порицанием, а может быть, и судом, разорением…

Этого ты хочешь, голубоглазый геркулес? Мало тебе моей жены, ты хочешь лишить меня моего доброго имени, моего богатства? Но ты плохо знаешь, кто такой Джон Петрик. Тебе слишком везло до сих пор…

3 марта после двухнедельной задержки в Гондокоро Спик и Грант отплыли на судах Сэмюэла Бейкера в Хартум и 27 марта прибыли туда без особых приключений. Днем позже в Хартум прибыл легко нагруженный нуггер с небольшой командой гребцов, которую возглавлял коренастый человек с единственным ухом. Нуггер в тот же день отправился обратно на юг, а его одноухий капитан остался в Хартуме.

Во дворе британского консульства, обнесенном высокой каменной стеной, уныло копались в песке два догола общипанных страуса. Несколько верблюдов стояли неподвижно как изваяния, только их нижние челюсти медленно совершали кругообразное движение, перемалывая нескончаемую жвачку. Ручная антилопа с детенышем лежала в углу двора в тени виноградных лоз, где стоял столик и несколько плетеных кресел. Полосатая гиена, прикованная к стене, играла со своей цепью. Почти все свободное пространство задней половины двора занимали штабели древесины и груды каких-то товаров, укрытые брезентом.

В небольшом зале консульского дома, неуклюжего сооружения из глины и кирпича с плоской крышей, по утрам бывало прохладно. Этот зал с низким потолком, обставленный низкой мебелью и устланный мягкими коврами, был главным помещением консульства, предназначенным для приема посетителей. Первая половина дня посвящалась деловым разговорам или праздным беседам с гостями за питьем кофе и раскуриванием табака. Во второй, жаркой половине дня никаких дел обычно не велось, и обитатели дома искали прохлады в тенистом уголке двора.

Такого распорядка, принятого во всем Хартуме, придерживались и Спик с Грантом, остановившиеся в британском консульстве, несмотря на отсутствие самого консула, которое их нимало не огорчало. Египетско-европейское общество Хартума приняло героев Нила с радушием и почетом. Отбоя не было от визитов и от приглашений. Особенно горячее гостеприимство оказывали путешественникам французы — консул Тибо и крупнейший негоциант Хартума де-Боно — тот самый мифический «Дебоно», который вместе с Петриком в качестве младшего компаньона владел зарибой в Фалоро.

Де-Боно не был заурядным купцом, думающим только о наживе. Проявляя живой интерес к науке, к географическим исследованиям, он охотно откликнулся на просьбу Петрика помочь экспедиции Спика выбраться из африканских дебрей.

Тот же де-Боно два года назад помог итальянцу Чиано организовать экспедицию вверх по Нилу. Итальянец не располагал почти никакими средствами — де-Боно дал ему людей, снабдил продовольствием, оружием, бусами, проволокой и поручил Мухаммеду, своему вакилу, сопроводить отряд Чиано до Фалоро. К сожалению, итальянец оказался не из храброго десятка: он отказался от своих планов, как только столкнулся с первыми трудностями. Однако он поставил рекорд дальности продвижения вверх по Нилу, увековечив свой подвиг царапинами на коре тамаринда…

Как рад был мосье де-Боно успеху смелых англичан, как счастлив видеть их у себя в доме! Он и слышать не хотел никаких благодарностей за ту бескорыстную помощь, которую он оказал им через своих людей — это долг всякого цивилизованного человека! Англичане и французы делают в Африке общее дело — несут дикарям прогресс и цивилизацию. Разве не естественно, что они помогают друг другу, показывая образец сотрудничества? Мосье де-Боно готов впредь делать для английских друзей все, что будет в его силах. Кстати, есть ли у них все необходимое для путешествия вниз по Нилу до Каира? Ведь на участке знаменитых Нильских Катарактов им придется срезать Большую Извилину реки по пустыне от Абу Хамеда до Короско — достаточно ли у них верблюдов? Есть ли мехи для воды? Хорош ли проводник, знаком ли он со всеми капризами пустыни? Нет, все же напрасно джентльмены отказались поселиться в его доме; он бы лично занялся всей подготовкой… Нет, нет, вовсе не за что его благодарить, долг цивилизованных людей — держаться вместе, помогать друг другу, помнить об интересах друзей.

На приеме в честь английских путешественников у французского консула царила атмосфера веселья и непринужденности. Мосье Тибо тоже был немножко натуралистом. В его гостиной подрастающий леопард играл с мохнатым щенком, а в обширной усадьбе, хорошо орошенной и засаженной финиковыми пальмами, бродило несколько пар диковинных птиц и зверей.

— Какого вы мнения о работе французских исследователей в Африке, дорогой Спик? — спрашивал консул, с грехом пополам объяснявшийся по-английски, у своего гостя.

— О да, разумеется, — отвечал Спик, стараясь показать, что и он может связать пару слов по-французски, — они, безусловно, дали богатый материал…

— Я бы желал, чтобы вы объяснили это вашим английским коллегам. К сожалению, наша работа в Африке не всегда протекает в духе сотрудничества, столь необходимом для дела прогресса и цивилизации. Порой имеет место опасное, неуместное соперничество… Я надеюсь, что вы не забудете приятных часов, проведенных среди друзей в Африке… Дамы и господа, — продолжал консул, поднявшись с бокалом в руке, — я предлагаю тост за союз между Францией и Англией!

Было выпито за союз. Потом за дело прогресса и цивилизации. Потом за героев, служащих своими подвигами вышеуказанному делу.

— За капитана Спика!

Мужчины степенно хлопали в ладоши, дамы хлопали резво и строили глазки. Так начиналась новая слава.

Но, странное дело, она не трогала капитана Спика. Неужели ради этого претерпел он столько невзгод, принес столько жертв?

Какие-то новые, еще неясные мысли бродили в голове, то расплываясь в неуловимых абстракциях, то принимая конкретные образы виденного и пережитого: Мтеза казнил своих вакунгу, вакил Мухаммед жег деревни, Петрик объезжал зарибы, де-Боно пил за здоровье капитана Спика, а чернокожий мальчишка отдавал за него свою жизнь…

Неужели все это так и нужно? Если нужно — кому? Три года назад все было ясно, а теперь…

После ухода гостей хозяин дома задержался со споим соотечественником и другом де-Боно.

— Кажется, они действительно нас опередили. Черт возьми, англичане не замедлят этим воспользоваться! — консул с досадой бросил окурок сигары в чашу с остатками глинтвейна.

— Еще бы, наши географы умеют только просиживать штаны в своих кабинетах! — проговорил де-Боно, расхаживавший по опустевшей зале, останавливаясь время от времени у стола, чтобы опрокинуть рюмку коньяку.

— Впрочем, у них есть одно слабое место, — продолжал консул. — Спик видел реку, вытекающую из Ньянцы, но потом он отклонился от нее и вышел к Нилу лишь немного выше Гондокоро…

— Нам от этого не легче! Идиот Чиано! Я истратил на него тысячи франков.

— Да, если бы исток Нила оказался в наших руках!.. Впрочем, у нас есть еще кое-какие шансы. Я все время думаю об этом слабом месте в открытии Спика…

— Ты действительно полагаешь, что открытая Спиком река, вытекающая из Ньянцы, не Нил?

— Едва ли можно сомневаться в том, что это действительно Нил… Ну и черт с ним! Надо опровергать Спика!

Де-Боно перестал ходить по комнате и с любопытством уставился на своего друга.

— Понимаешь меня — опровергать! Если Форейн Оффис будет знать наверняка, что истоки Нила открыты, проникновение англичан немедленно получит размах. А если уверенности не будет, их продвижение может задержаться. Ты меня понимаешь? Скажу тебе больше: довольно недооценивать Чиано… Мы говорим, что он пустозвон и мелкий авантюрист, а не ученый… Между тем этот человек видел Нил на широте около трех градусов…

Де-Боно хлопнул себя по лбу:

— А ведь ты прав! Как я в нем ошибался!..

Через несколько дней Спик и Грант с «вернейшими» сиди отправились в последний этап своего путешествия по Африке. Накануне отъезда произошел странный эпизод, заронивший в голову Спика какие-то смутные подозрения. Возвращаясь с пристани, где они наблюдали за погрузкой судна, Спик и Грант столкнулись в воротах консульства с одноухим Букетом. Не было ничего удивительного ни в том, что Букет оказался в Хартуме, ни в том, что привратник пропустил его на территорию консулата, ибо Букет был здесь известен как лицо, состоящее на службе у Петрика. Но в поведении одноухого при встрече с англичанами была заметна некоторая растерянность. Как заявил Букет, он пришел спросить капитана Спика, не возьмет ли тот его к себе на службу: дело в том, что он поссорился с консулом Петриком и ушел от него… Он хорошо знает дорогу на Короско по пустыне и мог бы пригодиться в качестве проводника… Спик ответил, что проводник уже нанят и услуги Букета не понадобятся. Приниженно простившись, проситель ушел.

Наутро сиди, подметавший в спальне Спика, спугнул под его кроватью небольшую змею, притаившуюся в углу, и тут же убил ее метлой. Но связывать это происшествие с посещением Букета никому, разумеется, и в голову не пришло…

Пребывание в Каире было кратковременным: пассажирский пароход в Лондон отправлялся на следующий день. Оставалось только позаботиться о темнокожих членах экспедиции — Бомбее, Фридже и восемнадцати других «вернейших» сиди, прошедших с англичанами весь путь от Багамойо до Каира. Всем им было выдано дополнительное месячное жалованье в размере пяти долларов, билеты на пароход и деньги на пропитание в пути. Британскому консулу в Занзибаре были направлены рекомендательные письма на каждого в отдельности, в которых содержалась просьба оказать содействие в обзаведении небольшим участком земли и постройке дома на восточноафриканском побережье. Фридж, который в Хартуме справил свадьбу с чернокожей девушкой, вывезенной из Уганды, получил от Гранта особый подарок: синие штаны и белую рубашку для себя и розовое платье для жены.

Бомбею Спик предложил снова сопровождать его в Англию.

— Нет, бвана, в Англию я не поеду, — тихо ответил Бомбей.

— Что ж так? Затаил обиду?

— Нет, бвана, зла я никакого не помню. Мне хорошо жилось с тобой, и я многому у тебя научился. Только я думаю, что если ты, с кем я бок о бок прожил шесть лет, считая по двенадцати месяцев в году, — если даже ты никогда не видел во мне настоящего человека, то чего же мне ждать от других людей твоей страны? Мне не найти счастья среди белых людей. Место негра — в его родной Африке… Конечно, в Англии хорошо, там все умеют читать и писать, там люди ездят в железных вагонах и едят с фарфоровых тарелок. Но когда-нибудь и у нас в Африке будет не хуже. Спасибо тебе за науку. Не поминай лихом своего верного Бомбея…

Белый и черный пожали друг другу руки…

Когда от пристани александрийского порта отчалил пароход, отправляющийся в Англию, смуглокожий человек с одним ухом, опоздавший к посадке, предлагал большие деньги тем, кто возьмется доставить его на отплывшее судно — но кто же догонит большой корабль, на котором работает паровая машина?

Блаженствуя в каюте первого класса, Спик и Грант безмятежно плыли к родным берегам.

А в почтовой каюте, в мешке, который надлежало выгрузить в Неаполе, плыло письмо из Хартума, адресованное в Венецию, синьору Чиано.