История Стилихона

ГЛАВА 6 [85]

Дальнейшие действия Евтропия против Стилихона. — Замыслы Восточного Двора. — Гильдон. — Сношения и заговор с ним Евтропия. — Мятеж Гильдона. — Интриги Восточного Двора. — Опасность в Риме и распоряжения Стилихона. — Масцельд в Африке - и конец войне. — Следствия её.

Громкий ропот в Италии и гнев Стилихона произвели на константинопольский Двор и на Евтропия только то действие, что они стали ещё решительнее в своей политике в отношении к Западу. Всё ещё опасаясь, чтобы Стилихон, по своему честолюбию, не вздумал явиться в Константинополь и там отомстить Двору за его неуместное вмешательство в военные действия, Евтропий нашел нужным положить однажды навсегда грань между Востоком в Западом, между тамошним министром и собою, так, чтобы всем было известно, что между этими двумя частями Империи и их первыми министрами нет ничего общего. Для этого он убедил императора созвать Сенат и публичным декретом обявить Стилихона врагом Империи [86]. После этого Стилихон, если бы захотел искать власти на Востоке, то не иначе мог достигнуть этого, как только вооруженной рукою. Восточный Двор, как видно, думал, что Стилихон исполнит это, и многие придворные упрекали Евтропия в поспешности такого приговора. Но Стилихон, занятый устроением германских народов и введением там порядка, — что, как мы видели, он оставил, когда возгорелась готская война, и что по окончанин её было ещё необходимее, — не мог обратить внимания на выходку Евтропия, да и считал её ничего не значащей.

Восточный Двор со своей стороны почёл это презрение к определению Сената за выражение слабости; и потому немедленно изменил свою политику относительно Запада, сделав её из оборонительной наступательною, т. е. теперь он в свою очередь сам захотел потревожить западные интересы и за счёт их усилить свою Империю. Восточному Двору было крайне неприятно, что он был вынужден согласиться на требование готского вождя, и потому он обратил своё внимание на Африку, желая приобретением этой богатой страны вознаградить себя за утрату Иллирийской префектуры [87]. Оружием добыть эту область он не имел ни права, потому что со стороны Западного Двора не было никакого повода к войне, ни довольно силы и решимости, чтобы вступить в открытую борьбу с Стилихоном, неоднократно показавшим в себе искусство отличного полководца. Константинопольский Двор задумал приобрести Африку путём дипломатическим или, лучше сказать, хитростью и имел основание надеяться достигнуть своей цели.

В то время наместником африканским был некто Гильдон. Человек этот успел обратить на себя внимание Феодосия Великого, и тот послал его в Африку. Вот как изображает Клавдиан характер этого африканского наместника [88]: «Всякий страшился проходить мимо его дворца; там всё блистало великолением и роскошью; там за столом, уставленным бутылками дорогих вин и блюдами с разными многоценными явствами, сидел дряхлый старик; на отвислом и мрачном лице его сладострастие, жестокость и глупая спесь положили глубокую свою печать; по всем сторонам стола неподвижно стоят невольники с секирами и обнаженными мечами: это телохранители подозрительного господина. В стороне, недалеко от стола, под звуки музыки поют прекрасные мальчики, и вот молодая стройные вакханка, с огненными глазами, быстро несётся по полу, то вдруг усталая останавливается, то опять скользит перед своим господином, и ударяет в такт. А он с жадностью пьет, и страсти начинают волновать его жалкое тело; лицо пламенеет. Но вот ему почудились, что один из гостей, у которого он недавно отнял молодую жену или дочь, что-то подозрительно смотрит на него; при мысли, что этот гость замышляет отмстить ему, Гильдон бледнеет от злости и страха, и по одному мановению его руки, бедняк мертвый падает под ножами рабов».

Сколь, можеть быть, ни преувеличено это изображение; но, принимая во внимание других писателей, сделавших также заметки об этом лице, нельзя не согласиться, что Гильдон выживал из ума.

Стилихон не имел времени заняться рассмотрением дел в Африке и, кажется, вполне полагался на преданность римскому Двору престарелого Гильдона. В ничтожной, безнравственной душе префекта это отсутствие всякого надзора за его действиями должно было ещё более развить сознание своего достоинства и желание безусловной независимости от правительства; и действительно Гильдон распоряжался в Африке, как полный властелин.

От Евтропия не укрылась эта личность, равно как и образ мыслей Гильдона о Западном Дворе; в Константинополе носился слух, что наместник африканский с презрением говорит о правительстве и об опекуне Говория. На этой личности Евтропий и основал свою надежду присоединить африканские земли к Восточной Империи. Хитрый евнух постиг, что из человека с таким характером и при незнании его положения и хода дел в обеих Империях, можно сделать всё, что угодно, лишь бы только уметь приноровиться к нему.

Вскоре после того, как Восточный Двор объявил Стилихона врагом Империи, Евтропий вошёл в сношения с Гильдоном [89], на первый раз ограничиваясь, однако ж, удивлением к его мнимым добродетелям и небывалым подвигам. Это внимание Восточного министра возбудило в мелочной душе префекта гордость, а отсюда ещё более раздуло в нем желание полной, самостоятельной власти и неповиновения римскому правительству и распоряжениям Стилихона. Сознавая своё влияние, произведенное на Гильдона, Евтропий спешил докончить начатое, и разными хитрыми происками довел его до того, что тот в начале 398 года провозгласил себя императором. Евтропий, без сомнения, недаром склонял африканского префекта к мятежу; он понимал, что Гильдон сам собой, притом ненавидимый жителями Африки, не в силах будет держаться против Стилихона, и волей или неволей, должен будет обратиться к покровительству константинопольского Двора: потому что, при своей трусости, думал Евтропий, он скорее согласится предаться на сторону Востока, чем захочет испытывать счастья в неравной борьбе с талантливым римским полководцем.

Евтропий не ошибся в своих расчётах. Едва Стилихон возвратился из Германии и выказал обычную свою решимость пресечь зло в самом начале, как Гильдон струсил и убежал в ливийские степи. Тогда Восточный Двор тайно обещал ему свою защиту, если только он признает себя и Африку в зависимости от императора Аркадия. Гильдон, боявшийся, что Стилихон нечаянно нападёт на него и разобьёт его, охотно согласился на это предложение. Замыслы и интриги Восточной политики проникали в Рим, и Западный Двор, по мысли Стилихона, требовал у Аркадия обяснения касательно таких действий. Восточный Двор спешил оправдаться; оп представил римскому Двору, что совершенно не знает, почему Гальдон поднял знамя бунта и почему вадумал объявить себя и Африку присоединёнными к Восточной Империи, и не щадил уверений в своем сочувствии к Западу, а между тем нисколько не упоминал о том, отказывается ли он от своих прав на Африку. Агенты Евтропия появились в Риме и там повели свои интриги: льстили первейшим сановникам, смущали народ различными баснями; из Константинополя постоянно присылали грамоты за подписью Аркадия, где щедро раздавались похвалы недавно объявленному врагом империи Стилихону и важнейшим придворным. Стилихон понял, что всё это одни уловки Восточного Двора, которые имеют своей целью запутать более дело, замять вопрос об Африке, поставить в нерешительное состояние римское правительство. Серена, как и всегда в подобных случаях, оказала и теперь очень много пользы ему, как женщина, владевшая необыкновенным умением обращаться в свете, одарённая как бы от природы чутьём распознавать всё её окружающее, Серена постигла, что нужно ей делать в этих обстоятельствах. Ей нужно было знать прямую цель постоянных посольств из Константинополя, и для этого она свела притворную дружбу с константинопольскими придворными; притворилась, что считает искренним их деликатное поведение, сама ласкала их, оказывая им всевозможные знаки почтения, доставляла им все роды увеселений, а между тем она высчитывала каждый их шаг, взвешивала каждое их слово. Константинопольские посланники, осаждённые со всех сторон её вниманием, не могли выдержать свою роль: они высказывались, хоти и ненамеренно и против своего желания. По соображении всех обстоятельств, Серена убедилась, что предположение её мужа справедливо; она выразумела политику Евтропия, открыв некоторые из его планов. Разгадав таким образом политику Восточного Двора, Стилихон сам стал действовать с большей осторожностью; он не хотел делать формального разрыва с Восточным Двором, чтобы не иметь в одно и то же время с двух сторон врагов [90], а потому на льстивые письма, присылаемые от имени Аркадия, он отвечал не меньшей лестью, через которую, однако ж, проглядывали колкие намёки насчёт действий константинопольского Двора. Это было тем необходимее, что Гильдон с началом весны оправился от первого испуга и, подстрекаемый Евтропием, опять явился в Карфагене и не пропускал в Рим ни одного корабля с хлебом. Известно, что Италия большую часть хлеба получала из Африки, след. с пресечением подвоза из этой страны, цена его должна была возвыситься, а как, вследствие жестокой зимы, на весну поля не могли дать хорошей жатвы, то в Риме открылся голод.

Все эти обстоятельства требовали мер решительных.

Стилихон ещё во время зимы собрал войско для похода в Африку и снарядил две флотилии, из которых одна должна была перевезти туда солдат, а другая назначалась под провиант. Но весной, когда надлежало приводить в исполнение все эти приготовления, вдруг солдаты, вероятно вследствие интриг евтропиевых агентов, отказались повиноваться распоряжениям Стилихона, и не хотели плыть в Африку, говоря, что их ждёт верная погибель в этой жаркой стране.

В этом затруднительном обстоятельстве, доказывающем, как много нужно было иметь мужества, терпения и блогоразумия, чтобы управлять государством в описываемую нами эпоху, в этом обстоятельстве Стилихон восстановил древнее обыкновение, по которому Сенат распоряжался началом, ходом и концом войны [91]. Созванный Сенат, который, без сомнения, находился под влиянием Стилихона, придав этому случаю особую торжественность, должен был произвести — и действительно произвёл — сильное впечатление на народ и солдат своим консультом, данным всем чиновникам Империи: deut operam, ne quid ditrimenti respublica capiat. Это вызвало в солдатах воспомивание о прежнем счастливом времени грозной, могущественной республики и вдохнуло в них обольщающую мысль, что и теперь Рим силен, как и прежде, и что, хотя большая часть из них не может похвалиться происхождением от римской крови, но они ни в чём не уступят древним римским солдатам, и что наконец по службе они сами римляне. (Известно, что варвары очень дорожили званием римлянина и чином римским). Хотя это чувство, одушевившее на минуту Рим, было похоже на чувство человека, быстро идущего к могиле, но когда-то полного жизни и жизненного здоровья, уверенного, что он ещё по-прежнему, силён и проживет долго, но всё же оно возымело своё действие: солдаты, воодушевившись, требовали, чтобы их немедленно вели на битву.

Стилихон, однако ж, остался в Риме, потому что с одной стороны Рим и Италия, по случаю дороговизны хлеба, находились в беспокойстве и беспорядке, которые могли превратиться в явный бунт, а потому требовали неусыпного надзора: а с другой потому, что надлежало опасаться неприязненных действий от Восточного Двора, - что всего скорее могло случиться в отсутствие Стилихона [92]: потому он старался выбрать вместо себя другого вождя. Выбор его пал на Масцельда, брата Гильдонова. Этот человек уже давно горел желанием отомстить Гильдону за то, что тот вероломно умертвил его сыновей, и за многие другие обиды в оскорбления, которые претерпел от него, и с радостью теперь видел, что время мщения наступило [93].

Гильдон между тем не думал оставлять своих привычек: полагаясь на содействие Евтропия, он по-прежнему проводил время в пьянстве и грубом разврате, по-прежнему из-за одного подозрения или корыстолюбия поражал опалой и правого, и виноватого. Посему, нисколько не заботясь о том, что делает его неприятель, он не препятствовал высадке римских войск, а опомнился только тогда, когда было уже поздно.

Без труда разбив отдельные отряды Гильдона, стоявшие в различных пунктах, Масцельд устремился на главные силы мятежника. Войско Гильдона состояло из 70 тысяч человек и занимало позицию при реке Акдалиусе, между городами Тебастом и Митридером. Одушевленный местью и ненавистью в своему брату, Масцельд смело повёл своё, в несколько раз малочисленнейшее, войско на лагерь мятежника [94]. Он был проникнут мыслью, что сам Бог поможет ему отомстить злодею, и врасплох, стремительно ударил на врага; скоро одна часть войска мятежника была истреблена, а другая бежала. Хотя Гильдон также успел убежать; но, оставленный всеми, он ничего не мог лучше придумать, как прекратить жизнь самоубийством: он удавился. Смертью его спокойствие в Африке было восстановлено.

Окончание Гильдонской войны произвело различные впечатления на Дворы Восточный и Западный. Как порождение политики государства, только что начавшего независимую от чуждого влияния жизнь, как первое проявление сил его вовне, эта война, своим исходом разрушив план Восточной политики и поставив неожиданную преграду замыслам Востока, естественно, неприятно и как-то тягостно подействовала на него. После этого константинопольский Двор сбросил с себя личину искренности, под которой он вёл свои интриги против Западного Двора; теперь он не скрывал своей неприязни к Западу [95], и можно думать, что за враждебными чувствами, которые разъединяли Восток с Западом, скоро последовали бы и неприязненные действия со стороны первого в отношении к второму, если бы смуты, начавшиеся там вслед за окончанием войны, не приковали исключительно к себе внимание всего константинопольского Двора.

Напротив того, на Западе окончание мятежа произвело всеобщую радость; народ спешил принести дань благодарности Стилихону за его мудрые распоряжения в несчастное время Империи, — в честь ему был воздвигнуть памятник [96]. При таком сочувствии к себе народа, Стилихон не встретил ни малейшего препятствия со стороны вельмож, когда вздумал отдать дочь свою в замужество за императора. Но вместе со всеми этими выгодами, которые Стилихон извлёк для государства и себя из успешного подавления мятежа, он должен был снова убедиться, что соединить Восток и Запад под одну власть не только трудно, да едва ли и возможно, и что если можно иметь на это какие-нибудь виды, то не иначе, как со временем и при благоприятных обстоятельствах, когда в Западной Империи будет восстановлено совершенное спокойствие.

Таким образом отчуждение между Востоком и Западом достигло теперь полного своего развития, и вместе с тем сношения между обоими Дворами пресеклось. Затем возникла новая война Запада с готами: она ознаменована была страшным опустошением Верхней Италин, естественными бедствиями государства, необыкновенным мужеством Стилихона, глубоким соображением с его стороны всех обстоятельств, блестящими победами, одержанными им над Аларихом, и кончилась бы совершенным ослаблением готов, если бы важные политические рассчёты Стилихона не заставили его примириться с ними.

Хотя непосредственно за этою войной, как необходимое следствие её, явилась новая опасность Италии — вторжение 200 тысяч варваров; но это послужило только ещё к большей славе Стилихона.