Как ни велико было его негодование, когда он узнал содержание грамоты, но он подчинил своё чувство холодному рассуждению и отдал приказ войску остановиться и тем легионам его, которые входили в состав Восточной армии, готовиться к немедленному отправлению в Константинополь. Хотя солдатам и неприятно было, что она, простояв так долго около этого улуса с целью разорить его и получить добычу, и будучи близки к этой цели, теперь должны отправиться ни с чем, но они повиновались любимому своему генералу. Стилихон со своей стороны имел важные причины так распорядиться. С одной стороны, требование Восточного Двора было справедливо: Восточная армия рано или поздно должна была идти в Константинополь; а с другой, он видел, что осаждённые им варвары нисколько не опасны, и что после урока, данного им, они не захотят более оставаться в Иллирии, если бы даже были оставлены в покое, посему не считал нужным терять солдат Западной армии из-за дела другого Двора в предстоящем ему приступе против варваров, которые, без сомнения, стали бы драться со всем варварским ожесточением. А между тем такое распоряжение доставляло ему немало пользы: отославши Восточные легионы в Константинополь, Стилихон имел случай однажды навсегда разом и без труда освободить себя и обе Империи от злого врага Руфина, который, как носился слух, для своего подкрепления, ко вреду Империи, находится в тайной переписке с Аларихом, готским вождём. Стоило только со стороны Стилихона затронуть как-нибудь поискуснее отсылаемых на Восток солдат, возбудить в них ненависть к Руфину, которому они и без того не были преданы, и расположить в свою пользу генерала, который их туда поведёт; и наверное можно было ручаться, что Восточному министру не избавиться от гибели. Стилихон хорошо знал дух своих солдат, знал, что они не терпели над собою ничьей безусловной власти.
Непосредственно после того, как нашёл нужным исполнить требование Восточного Двора, он в речи к отправлявшимся солдатам коротко коснулся этих походов, в которых они с ним поражали врагов, и возбудив в них этим чувство сознания своего достониства, тут же иронически сказал: «Ступайте на Восток, щадите врагов, подле вас стоящих: так велит Руфин»!
Речь Стилихона тотчас же оказала своё действие; своевольные солдаты, показывая знаки своей преданности и покорности Стилихону, в то же время оглашали воздух проклятиями и угрозами Руфину.
После сего оставалось только найти такого человека, который бы сумел угрозы солдат против Руфина привести в исполнение. Стилихон имел преданного генерала, по имени Гайну, который уже давно злобился на Руфина за то, что тот, не имея ни талантов, ни заслуг, захватил себе в руки такую власть. Может быть, Гайна и сам хотел воспользоваться местом министра при Восточном Дворе: поэтому охотно согласился содействовать умерщвлению Руфина. Для этой цели он назначен был главнокомандующим армией, отправленой на Восток. Когда войска в ноябре 395 года подошли к Константинополю, то император, согласно с древним обыкновением и с требованием Гайны, вышел принять опору и ограждение своего трона. Руфин, ничего не предвидевший и мечтавший с прибытием войска господствовать ещё самовластнее, чем прежде, и уже с презрением отзывавшийся о Стилихоне, был во главе свиты, которая сопровождала императора.
Между тем как министр приветствовал солдат, хвалил их за усердие к Восточной Империи и императору, полки медленно обходили со всех сторон место, где стоял император с свитою, как будто для того, чтобы подойти поближе и послушать, что говорят там. Руфин ничего не замечал, увлекшийся своею речью; кончивши все, что хотел сказать солдатам, он обратился к императору, который между тем во всё время молчал и заметно тяготился этой церемонией, и сказал ему: «Вот теперь-то наконец пришло время, когда ты безопасно (намекая на притязание Западного министра) можешь сидеть на троне и я свободно буду править делами на твою пользу». В это время сходившиеся полки со всех сторон окружили свиту императора и послышался звук обнажаемого оружия. «Ошибаешься, подлец», — закричал Гайна, выведенный наконец из терпения гордым и самонадеянным тоном речи Руфина; «тебе не удастся оковать нас цепями, как пленников, ты воображал, что мы будем твоими покорными слугами, — мы, которые постоянно поражали врагов Империи. Ошибаешься; а вот тебе привет, который посылает тебе Стилихон». При этом, по данному им знаку, солдаты бросились на Руфина [47]. Пронзенный копьями и мечами, Руфин молча рухнулся к ногам растерявшегося и объятого ужасом императора.
Обезображенный труп его влачили по городу, самым ужаснейшим образом издеваясь над ним [48]. Так кончился первый год после кончины императора Феодосия. Казалось, что теперь Стилихон легко приобретёт влияние на дела Восточной Империи. Все обстоятельства, по-видимому, клонились к его пользе: войска, какие были на Востоке, со своим полководцем были преданы ему, неприязненные племена варваров были прогнаны из Империи, и Стилихон в той мысли, что со смертию Руфина уничтожились все препятствия к достижению власти на Востоке, тотчас же проявил намерение отправиться в Константинополь и взять там в свои руки бразды правления. Но на деле вышло совсем иное: Стилихон прежде, нежели мог предпринять что-нибудь против Востока, должен был позаботиться о защите Северных пределов Западной Империи, которым угрожали опять взволновавшиеся германцы, а между тем константинопольский Двор обнаружил явное неудовольствие к намерению Западного министра и в лице Евтропия приготовлял всевозможные средства, чтобы воспрепятствовать его исполнению. Пользуясь этими обстоятельствами и отношениями, опять поднялись готы, и их вождь Аларих обнаружил теперь свои замыслы, ещё прежде родившиеся в его голове, и предпринял поход на Грецию.
Так как Стилихон выступил и против готов, то он должен был выдержать борьбу в одно время и с ними, и с политикой константинопольского Двора. Вследствие вмешательства Восточного Двора, несмотря на успехи Стилихона, первая готская война не принесла Западной Империи ровно никакой пользы и, доставив его противнику то, чего он домогался, кончилась совершенным отделением Востока от Запада, или образованием Византийской Империи независимо от Латинской.