История Стилихона

Если при императоре Феодосии Великом не выдаются в государстве сила и значение полководцев, так это только потому, что он сам был отличный вождь и твёрдый государь; по смерти же его, когда ему наследовал несовершеннолетний Гонорий, власть их естественно должна была возрасти, особенно в лице такого гениального человека, как Стилихон.

Гонорий принадлежит к слабейшим римским императорам. Нельзя указать ни на одно дело, которое бы говорило о нём с хорошей стороны. До исполнения четырнадцатилетнего своего возраста, Гонорий обыкновенно сидел внутри своего дворца, незнаемый ни войском, ни народом. Стилихон свободно управлял государственными делами и по своему благоусмотрению двигал силами Империи; но при этом он не забывал, что есть высшая власть в государстве, и оказывал Гонорию все знаки верноподданнического уважения [136]. Он не имел времени заняться воспитанием императора и, будучи благороден в душе, ничего не искал для себя в неопытности его. Впрочем, в этом отношении у него были достойные помощники.

Св. Амвросий Медиоланский [137] наставлял молодого императора в делах веры и сообщал ему некоторые необходимые познания. Хотя этот знаменитый пастырь церкви умер вскоре (397 г.), но его влияние на императора не осталось без благих последствий, и выбор такого наставника для Гонория указывает на старание Стилихона о пользах царственного питомца. Всего же более Гонорий воспитывался под влиянием и присмотром Серены [138]. С нею он жил в удалении от тогдашнего шума политических дел, и проводил большую часть времени в Медиолане. Не одна любовь к державному отроку и родственнику побуждала Серену быть ему вместо матери: она имела в виду впоследствии теснее соединиться с императором, отдав в замужество ему одну из своих дочерей. Мысль эта возникла в её голове с того самого времени, как по смерти Феодосия она овладела душою Гонория и с ним немедленно отправилась из Константинополя в Италию [139]. С этих пор Серена крепко держала его при себе и, не упуская из внимания дел политических и придворных, умея поставить себя к нему в такое отношение, что ни один из придворных без неё не мог говорить с юным императором. Не видя Двора, Гонорий, однако ж, не скучал; все невинные игры, все ласки и всё возможное доставляла ему услужливая Серена, лишь бы только развлечь его [140]. Впрочем, император и не желал многого: слабый телом и малоразвитый духом, он радовался, как дитя, всякой игрушке и прыгал от радости, когда Серена вывозила его куда-нибудь. Так рос император до 398 года, когда ему исполнилось четырнадцать лет. Серена рассудила, что пора привести в исполнение свою мысль о родстве своего дома с Гонорием. И Стилихон со своей стороны начать сознавать, что нужно своей власти в государстве дать прочнейшее основание; он понимал, что с возмужалостью императора, когда он будет являться при дворе и к войску, отношения их могут измениться, что император может попасть под влияние его врагов. Желая предотвратить это, Стилихон решил, что не нужно откладывать брак до другого времени. Возмущение солдат во время Гильдонской войны, показавшее Сталихону, что не совсем прочна их привязанность, на которой главным образом покоилось его могущество, без сомнения, было важной причиной, почему он поспешил женить Гонория на своей дочери. Этот же брак, по его мнению, должен был навсегда упрочить за ним первое место а Империи: потому что он ставил его выше обыкновенных подданных. У Стилихона были две дочери и одна из них не достигла совершеннолетия. Обе они и наружностью и характером походили на свою мать. Старшей, Марии, было в то время 18 лет и она с горестью услышала, что ей нужно идти замуж за слабодушного и капризного Гонория, который при этом и наружностью был не хорош.

Брак Марии с Гонорием был несчастен. Молодая императрица вскоре умерла [141]. Смерть её произвела некоторую перемену в отношениях Стилихона к императору. Гонорий от времени до времени являлся перед народом и войском и, видя, что более уважения оказывают Стилихону, нежели ему, естественно досадовал. Но что могла значить его досада? Он видел, что опекун его слишком силён, чтобы противодействовать ему, да и для чего было бы противодействовать Стилихону, когда он правил Империей мудро? Гонорий понимал это, а вместе с тем желал быть полным властелином; он страдал, как только может страдать человек, чью душу грызёт бессильная зависть; но он должен был затаить в себе эту душевную муку. Он сделался ещё своенравнее, чем прежде, но в присутствии Стилихона был тих и спокоен. Стилихон проник в душу императора; хотя он был убеждён, что Гонорий бессилен пред ним, бессилен лишить его могучего влияния на государство, но он не хотел пользоваться его бессилием, чтобы одному управлять Империей и одному получать дань заслуженных им похвал; напротив, он являлся перед императорон, как самый почтительный его верноподданный [142], предоставляя все важные дела его решению, — которое, конечно, всегда было согласно с его мнением, — и употреблял много других средств, которые бы могли льстить честолюбию властителя : устраивал торжественные выезды, ставил в честь его статуи и т. п. Всё это примиряло Гонория со Стилихоном. Впрочем, он и не мог иначе поступать по отношению к министру: потому что не показывал ни малейшей охоты к занятию государственными делами [143] и, конечно, должен был радоваться, что министр принимает на себя все заботы правления. Тем более был необходим для него Стилихон, что вскоре Аларих вторгнулся в Италию. При этом император, обыкновенно всегда послушный воле своего министра, выказал решительное упорство и, несмотря на все его увещания остаться в Риме и своим там присутствием показать народу, что опасность невелика, почти при первом слухе о нашествии готов удалился в Равенну [144]. Умные распоряжения Стилихона во время опасности империи и блистательные победы, одержанныя им над готами, ещё более увеличили его славу и значение в государстве. Мы уже видели, с каким неподдельным восторгом встречал народ Стилихона, когда он с войском приплыл из Галлии. По мере увеличения славы военачальника падало значение императора. Его малодушное удаление в Равенну возбуждало в народе явные насмешки. Хотя Стилихон спас его от опасности попасться в плен Алариху, хотя после войны предоставил ему наслаждаться триумфом; однако ж слабый государь не мог подавить в себе чувство зависти к министру и, кажется, поверил врагам спасителя Италии и некоторым недальновидным людям, объяснившим мир с Аларихом как измену Империи. Если Гонорий не выказывал своего нерасположения к министру, то только потому, что он скоро нужен был ему опять по случаю новой грозы, разразившейся над Италией. Душа Гонория не была лишена благородства: когда была окончева война с Радагайсом, то он вполне чувствовал благодарность к победителю варваров и, желая доказать её, просил у Стилихона руки младшей его дочери Ферманции. Стилихон не желал отдавать в замужество свою несовершеннолетнюю дочь [145], опасаясь, что её постигнет участь её сестры; но, уступая требованию Серены в не желая отказом огорчить императора, согласился. Казалось бы, что этот союз навсегда укрепит дружелюбные отношения между императором и полководцем, но вышло иначе. Говорий был очень слабодушен и доброе чувство к Стилихону, которое возникло было в его душе, скоро исчезло, когда поднявшаяся Римская партия начавшая обнаруживать реакцию против варваров, стала обвинять министра в разных преступлениях.

Немедленно после истребления Радагайсовой армии, Стилихон снова обратил свое внимание на Восток [146] и снова вступил в союз с Аларихом для успешного достижения своей цели. Приготовления к походу были громадны. В то самое время, как Аларих занял Империю, имея при себе многочисленное войско и готовый по первому знаку Стилихона начать военные действия, этот последний увеличил свою армию ещё легионами, выведенными из Галлии, и приготовил значительный флот, на котором предположено было перевезти войска в пределы Восточной империи. Главной целью союза было, на первый раз, отторгнуть от Восточной империи Иллирийскую префектуру и присоединить её к Западной империи, так чтобы Аларих относился к одному римскому правительству. Предлогом к войне было то, что во время прежних разделений империи вся Иллирийская префектура досталась на долю Западной части. Судя по приготовлениям союзников, этот проект должен был скоро осуществиться и Восточная империя едва ли могла устоять против таких сильных и искусных противников.

Между тем как Стиликон приготовлялся к походу, при дворе образовалась партия, которая с другой точки зрения смотрела на его предприятие [147]; она состояла большею частью из чисто-римских аристократических фамилий. Эти люди или не понимали, или не хотели понять надлежащим образом предприятий министра; они не разделяли с ним мысли, что только тогда Западная Империя может держаться против варваров, когда присоединит к себе если не весь Восток, то по крайней мере часть его; не хотели верить, что только в соединении всех сил Империи в одно целое заключается залог её крепости. Они видели только массы варваров, которые жили там и сям в государстве и которые все были привязаны к Стилихону и им покровительствуемы; в этом они видели нарушение своих прав, и теперь, когда союз министра с готами обещал ещё большее усиление варваров в Империи, они возвысили свои голоса против этого усиления, — голоса, которые молчали с января и февраля 395 года, будучи принуждены к тому Стилихоном. Но что враги Стилихона могли сделать против него теперь, когда он стал ещё сильне, чем в 395 году? Они понимали это и, чувствуя себя бессильными явно восстать на Стилихона, решились действовать скрытно.

Они знали характер императора, знали его желание безусловно независимой власти в Империи и стремление поставить её выше влияния своего министра, и во всем этом они нашли достаточную опору для своих действий против варварского элемента. Немедленно Римская партия представила Гонорию предприятие Стилихона опасным как для императора, так и для римлян; представила ему, что он слишком уже окружил себя варварами, что он сам варвар и по всей вероятности замышляет свергнуть властителей обеих империй. Как ни нелепо было такое обвинение, но Римская партия достигла своей цели: Гонорий, который сначала сам согласился на этот поход, опять начал подозревать Стилихона в неверности; он вообразил, что полководец предпринял этот поход для того, чтобы иметь предлог перевести из Галлии войско и ещё боле увеличить свою армию варварами и, усилившись таким образом, самовластвовать в государстве; а потому положил, во что бы то ни стало воспрепятствовать исполнению его планов. Стилихон был в то время в Равенне и снаряжал флот [148]. Не имея смелости официально отменить предположенный поход в Иллирию и дать предписание главнокомандующему отослать назад галльские легионы, Гонорий стал действовать окольными путями. Тайно, не снесясь предварительно со Стилихоном, он послал Алариху предписание, чтобы он оставался в Иллирии, но ни под каким видом не начинал военных действий и не переходил со своим войском в пределы восточной части Иллирийской префектуры [149]. Вскоре за сим разнесся слух в Италии, что Аларих умер [150]. Кто распустил эту молву, достоверно не известно, но, судя по ходу событий, должно полагать, что это были уловки Римской партии, сделанные с той целью, чтобы заставить этим самым Стилихона отменить поход и распустить войско. Действительно, когда слух о смерти Алариха дошёл до Стилихона, то он глубоко опечалился, что лишился верного и благородного союзника, и намеревался отменить до времени поход, тем более, что о том просила его Серена, которая не могла не заметить, что этот поход неприятен Гонорию, и которая между тем, сделавшись тёщей его, желала единственно согласия между ним и своим супругом. Но лишь только Стилихон узнал, что этот слух ложный и что Аларих по-прежнему здравствует, то ещё с большей энергией стал делать приготовления к экспедиции, и намеревался весной 407 г. плыть на Восток. В это время случились два события, которые положили преграду его намерению. События эти - нашествие на Галлию свевов и вандалов и узурпаторство Константина; они имели огромное влияние на отношения Стилихона и варваров, служивших в империн, к императору и римскому элементу: посему я считаю необходимым с возможной полнотой объяснить причины, породившие эти события, и представить сопровождавшие их обстоятельства.

Свевские племена, вследствие движения между готами, в начале IV столетия, устремились с севера на юг, с востока на запад и подступили к пределам империи в намеренин искать себе земли для поселения [151]. Им однако ж не удалось получить ничего от римского правительства, и они остались в Германии. Оттуда они постоянно делали вторжения в земли франков и нередко порывались овладеть берегами Рейна.

В второй половине IV столетия свевы получили большое подкрепление. Вследствие нашествия на Европу гуннов, вандалы и аланы оставили свои земли, перешли Дувай и соединились с ними. Здесь эти народы наконец усилились до значительной степени, так что в 399 году Стилихон, в тогдашних обстоятельствах Империи, признал за полезнейшее для государства покончить с ними дело полюбовно и убедил императора отдать им во владение самовольно занятые ими земли [152].

Мы уже видели, что Стилихон умел извлечь для государства пользу из поселения этих варварских народов, составив из них, во время войны с готами, целый кавалерийский корпус. Но это союзничество с римлянами нисколько, однако ж, не мешало им иметь замыслы, противные интересам Империи, особенно когда они видели, что благоприятствуют тому обстовтельства. В 406 году вандалы подали другим народам в этом отношении пример : они двинулись из глубины севера, прошли по середине Германин и явились на берегах Рейна, где обитали франки. Хотя там не было много войска: потому что галльские легионы, как мы уже знаем, Стилихон перевел в Италию [153] частью во время готской войны, частью для предположенного похода на восток; однако франки мужественно встретили пришельцев и, по свидетельству Фригерндия, в завязавшейся битве положили их на месте до 20 тысяч, причём пал их герцог [154]. Дело, однако ж, скоро приняло другой оборот, когда по следам вандалов прибыли на Рейн свевы и аланы и приняли их сторону. Хотя франки несколько и усилились от того, что один из аланских князей, по имени Гоар, приведённый в удивление их мужеством, перешёл на их сторону [155]; но они, сражаясь только пешие, не могли держаться против страшно быстрых натисков аланской кавалерии, и должны были оставить доселе защищаемый ими правый берег Рейна [156]. Тогда, соединенные вместе, толпы свевов, вандалов и аланов, в последних числах декабря 406 года, перешли по льду Рейн и вторглись в Белгику [157].

Вторжение этих диких полчищ сопровождалось всеми ужасами опустошения и убийства. По свидетельству Св. Иеронима, варвары взяли Майнц, разорили его, а жителей умертвили; погибли под их мечами даже те, которые искали убежища в храмах.

Вслед за Майнцем пали под их ударами Реймс, Амьен, Аррас, Страсбург и другие города. К лету 407 года все провинции между Луарой, Роной, океаном и Пиренеями, кроме гористой Оверни, сделались добычей германцев; народонаселение было умерщвляемо, или попадало в плен, или погибало от голода в стенах городов, где искало себе спасения [158]. Всё войско, какое только было тогда в Галлии, состояло на гарнизона в Пуатье, одного легиона в Блей (Blabia) и одного отряда при устье Адура. Находясь друг от друга на значительном расстоянии, эти отряды, конечно, ничего не могли сделать против варваров. Свевы и вандалы, не встречая таким образом никакого сопротивления и препятствия, вскоре появились у Пиренеев и частью перешли в Испанию.

В то же самое время [159], в Риме узнали об этом несчастьи, постигшем Галлию, куда не замедлило прийти навестие о возмущении в Британии. В первые годы правления Гонория, этот отдалённый остров, неусыпными трудами Стилихона был так хорошо устроен, что, при помощи расставленных там легионов, в которых введена была строгая дисциплина, смело мог защищаться против постоянных своих врагов, приходивших из-за моря, с гор и с берегов Ирландии [160].

Но эти беспокойные варвары опять начали тревожить Британию, когда, вследствие Готской войны, берега её и пограничные укрепления остались безо всякого почти войска, Впрочем, Стилихон умел внушить им такой страх, что нападения их теперь были незначительны, и опасность грозила римскому правительству с другой стороны. Пребывание британских солдат в Италии дало им возможность узнать плохое состояние двора, разделявшие его партин, характер Гонория, — человека слабого, недальновидного и думавшего только об удовольствиях, Все эти и другия сведения должны были расторгнуть ту связь, посредством которой Стилихон держал в повиновения британскую армию и еще более распалить и без того наклонные к мятежу умы британских солдат. Дух возмущения, который в первый раз обнаружился в Британии в правление императора Галлиена, теперь опять пробудился, когда, по окончанин Готской войны, некоторые легионы получили позволение возвратиться в Британию. Солдаты, услыхав о бедствии Галлии и опасаясь, чтобы варвары не проникли и в Британию [161], отказались повиноваться Гонорию и решились избрать себе императора по собственному усмотрению [162]. Выбор пал на какого-то Марка, и он был провозглашен императором Британии и Запада. Впрочем, он не мог угодить своевольной армии и через четыре месяца после своего избрания был убит.

Когда другой узурпатор, именем Грациан, подвергся участи своего предшественника, тогда неистовые солдаты нарекли императором одного рядового, именем Константина (основывая свой странный поступок на том, что был некогда император великий, носивший имя Константина: посему, если они тогда возвели на престол Константина, то в теперь хотят, чтобы избранный ими император назывался тем же именем). Этот человек [163] оказался вполне достойным возложенной на него власти. Он скоро восстановил порядок в Британии и перешёл в Галлию с намерением, очистив ее от варваров, подчинить своей власти.

Между тем как Константин со своими полководцами Юстинианом и Невигастеном начал бить повсюду рассеявшихся по Галлии свевов и вандалов, в Риме и во всей Италии эти два события произвели страшное волнение. Внимание умов однако ж было устремлено не на то, как бы пособить горю и поправить дела; но, считая это невозможным, все старались разузнать, кто был причиною этих бедствий Империи. Из изложенных обстоятельств, которые сопровождали эти несчастные события, нельзя не заметить, что причина их кроется в безнадежно-плохом состоянии империи, где все элементы, империю составлявшие, пошли врознь друг от друга: потому что не было силы, которая могла бы связать их, — или, лучше сказать, в воле Провидения, управляющего судьбами царств и народов. А между тем большая часть народонаселения Италии приписывала эти бедствия умышленным распоряжениям Стилихона. Римская партия распустила молву, что свевы, вандалы и аланы к нападению на Галлию возбуждены были министром. Всем было известно, что Стилихон был по природе вандал и окружил себя преимущественно варварами: поэтому слухи об измене его показались вероятными. Народ позабыл те благодения, которыми был обязан ему; позабыл, что он и сам незадолго до этого встречал с восторженными кликами победителя Алариха и Радагайса; упустил из виду, что эта политика Стилихона в отношенин к варварам была установлена не им, а существовала уже до него, и что она решительно была необходима для поддержания империи в это время, - и склонился на сторону его врагов, приняв оскорбительное мнение, что министр изменил государству и императору [164]. Итальянцы с неприязнью смотрели на варваров, поселившихся и служивших в Империи, и если теперь же ничего не предпринимали против них, так это потому, что те, находясь под покровительством Стилихона, были гораздо сильные их, Нечего, кажется, упоминать, что Гонорий вполне разделял с врагами Стилихона и итальянцами мнение об измене его и чувство ненависти к варварам. Напрасно Стилихон, мало знавший, по всей вероятности, об оппозиции, которая составлялась против него и варваров, отменил поход на Восток [165]; напрасно со всей своей обычной энергией принялся за новое дело, чтобы освободить Галлию от варваров и Британию от узурпатора: это нисколько не уменьшило в душе Гонория подозрений в верности своего министра, а в римлянах ненависти к варварам. Нерасположение Гонория к Стилихону ещё более усилилось, когда известный тогда своими воинскими способностями Сар, отправленный министром против Константина, появившегося недалеко от Бононии с намерением овладеть всей Империей, не имел успеха и должен был спасаться отступлением в Италию [166]: Римская партия сделалась после того смелее в своей ненависти к нему и варварам, и ждала только случая, чтобы обнаружить свои чувства перед ними.

Случай не замедлил представиться, когда весной 408 г. Аларих выступил опять со своими требованиями перед римским Двором. Простояв целые полтора года в Эпире и других провинциях Иллирийской префектуры, с тем, чтобы вместе с римскими войсками отправиться в поход на Константинополь, готский король крайне был раздосадован, когда узнал, что в Италии распустили слух о его смерти; гнев его сделался основательным и справедливым, когда дошла до него весть, что похода вовсе не будет и что, следовательно, он напрасно делал к нему приготовления [167]. Он немедленно двинулся с войском из Эпира и, перешедши горы, явился в Норике; оттуда он послал к Стилихону в Равенну послов с требованием вознаграждения деньгами за издержки, которые он употребил в приготовлении к экспедиции. Стилихон признал справедливость этого требования, и тотчас после того, как выслушал алариховых послов, отправился в Рим, чтобы там передать это дело на рассмотрение императора и Сената. В чрезвычайном заседании, которое составилось по этому случаю, мнения сенаторов разделились. Большая часть нашла требование Алариха чересчур заносчивым и полагала, что нужно оружием смирить его гордость; Стилихон же объявил решительно, что следует удовлетворить требование готского вождя и заключить с ним мир. Тут-то в первый раз обнаружилась явно оппозиция против министра, которая доселе действовала скрытно; приверженцы Римской партии и другие враги Стилихона подняли страшный крик, когда услыхали решение Стилихона. «Что заставляет тебя так думать?» - спрашивали они Стилихона, «Почему ты желаешь мира с варваром? Мир, купленный за деньги, есть бесчестие для империи».

Министр выслушал все колкости. Грусть и негодование волновали его; но он, однако ж, подавил в себе это чувство.

«Я так думаю» — возразил он — «вот почему: Аларих ради выгод императора стоял так долго в Эпире, чтобы, соединив со мною свои силы, оружием отторгнуть от Восточной империи Иллирию и присоединить её к Западной. И это удалось бы нам, если бы предписание императора не остановило похода; в ожидании этого похода Аларих потратил много времени и денег» [168]. При этом Стилихон показал повеление императора, которое прислал ему готский король для подтверждения правоты своих требовавий. Нам уже извество содержание этого повеления, равно как и цель, с которого оно дано было Алариху. Твёрдость, с которой министр произнёс свою речь, и очевидная справедливость его суждений смутили сенаторов: они увидели, что ничего больше не остаётся делать, как согласиться с его мнением. Тотчас было определено заплатить Алариху четыре тысячи литр золота. Впрочем, в душе сенаторы нисколько не были расположены повиноваться распоряжениям Стилихона, а делали это единственно потому, что опасались своим противоречием навлечь себя гнев всё ещё могущественного министра. Один из них однако ж, именем Лампадий, человек известный своим происхождением и заслугами, не мог скрыть своих чувствований и, когда подписывали Senatus consultum, римская гордость взяла верх над всеми другими его ощущениями, и он громко сказал: nоn eat uta pax, sed pactio servitutis (это не мир, но договор на рабство); но тут же спохватился. Опасаясь мести министра, он укрылся в христианскую церковь [169].

Хота Стилихон теперь не мог не убедиться, что значение его в государстве уже не таково, какое было прежде; что при дворе составилась против него целая партия, целью которой было низвергнуть его с высоты величия; но он был слишком горд, слишком верил в свое могущество, упроченное столь многими летами славного служения империн, чтобы беспокоиться об этом. Оставив без внимания противоречие некоторых сановников, высказанное ими с такой колкостью и с такими оскорбительными намёками в торжественном заседании, и выходку Лампадия, Стилихон спешил поправить неудачный поход Сара против узурпатора. Он тотчас обратился к Алариху с требованием от него вспоможения в предстоящей войне. Готский король, еще раз имевший случай убедиться в благородстве действий министра, охотно принял это предложение и сделал гораздо более, нежели чего требовал Стилихон: сам с многочисленной армией перешёл в Италию и ждал только, когда соединятся с ним римские легионы, которые были ему обещаны, чтобы открыть действия против мятежника. Посылая готского короля против узурпатора, Стилихон сам в то же время думал с несколькими легионами занять восточную часть Иллирийской префектуры. Между тем как всё внимание Стилихона было устремлено на пользу государства и императора, когда он единственно об этом и заботился, враги его не дремали. В общем собрании Сената они так далеко зашли в своей ненависти к военачальнику, что воротиться назад, оставить свои замыслы против него и варварской партия, по их мнению, значило бы без всякого прекословия отдаться в их руки, или сделать их своими господами. Враги Стилихона пошли вперёд. Не трудно было им склонить на свою сторону императора; Гонорий после того, как Стилихон разоблачил его тайные думы пред целым собранием, поставив его через это в какое-то страдательное, чтобы не сказать смешное положение, Гонорий возненавидел своего тестя со всей злобой непримиримого врага и решился погубить его. Для достижения этой цели он со своими вельможами составил следующий план: «Немедленно он отправится в Равенну и, склонит на свою сторону Сара, военачальника тамошних легионов, поедет в Павию к войску, которое уже давно ненавидело Стилихона за то, что он оказывал предпочтение варварам. Когда всё это исполнится, то ему легко будет сделать всё, что захочет со Стилихоном, который таким образом не будет иметь на своей стороне войска». Заговор был ведён с такой скрытностью, что никто, даже Серена и сам Стилихон, не знали об умысле императора [170]. Вскоре, однако ж, Стилихон неожиданно догадался, что ему грозит опасность со стороны Гонория: один чиновник, очень много обязанный Стилихону, под секретом сообщил ему, что императору угрожает опасность в Павии, куда он отправляется. «Потому что,» — говорил он, — «тамошние войска, не расположенные к тебе, без всякого сомнения, не замедлят выместить свою злобу на твоём зяте». Этот человек говорил так потому, что нисколько не сомневался, как и многие другие, в расположении императора к министру [171]. Но едва он разведал о замыслах императора против Стилихона, как скрылся: потому что за свою приверженность к министру боялся подвергнуться опале. Сколько ни искал его Стилихон, было напрасно. Когда он узнал о причинах такого поведения своего клиента, то первое чувство, которое возникло в его душе, было глубокое огорчение, чувство человека, оскорбленнаго несправедливостью любимого лица; он ещё не знал вполне и в подробности составившегося против него заговора; ему только больно было от того, что Гонорий, для пользы которого он не щадил ничего, замышляет ему зло. Он чувствовал свои силы, уверен был, что император ничего не может ему сделать; но он в то же время не хотел вступать в борьбу с сыном Феодосия Великого, взявшего с него клятву пещись о детях своих.

Тем не менее, однако ж, Стилихон решился дать почувствовать свою силу легкомысленному зятю, который, как предполагал он, возымел к нему нерасположение единственно вследствие наущения придворных, и показать, что нелегко бороться со Стилихоном. Мера эта казалась Стилихону тем необходимее, что все усилия склонить императора не ехать в Равенну, а оставаться в Риме, были напрасны, и Гонорий не оставлял своего намерения, говоря: «Аларих, перейдя из Италии, может нарушить мир, нечаянно напасть на Рим и взять меня в плен» [172]. Ничтожность, даже велепость предлога к этой поездке не могли не навести Стилихона на мысль, что император всё ещё замышляет против него что-нибудь недоброе, и нисколько ещё не одумался. Во всяком случае, эта поездка императора явно грозила разрушением планов Стилихона относительно образа действий против узурпатора и Востока, что нельзя было не заметить из отзывов Гонория о готском короле, из неудовольствия его, с каким он согласился на этот план. Тогда Стилихон тайно дал знать равеннскому префекту и командующему тамошними войсками, чтобы он произвёл фальшивый бунт. Здесь Стилихон рассчитывал на то, что Гонорий не поедет в город, где возмутились солдаты, а оставшись в Риме, его же самого пошлёт усмирять мятежников. Хотя приказание Стилихона исполнено было в точности, однако ж эта мера не имела успеха. Император сначала, по-видимому, решился отменить свою поездку; но это было сделано с особой целью: в это время враги Стилихона неутомимо продолжали действовать против него; они успели склонить на свою сторону Сора. Этот человек желал занять место главного вождя (utrinaque militiae), и потому охотно согласился содействовать императору и его сообщникам к погублению Стилихона. Все эти интриги, как и прежде, ведены были с необыкновенной скрытностью. Замыслы императора против министра все обозначились и цель его поездки сделалась очевиднее, когда он, приехав в Равенну, не остался здесь долго, — что, как прежде он говорил, необходимо для его безопасности, а отправился в Бононию [173]. Стилихон остался в Равенне.

Прибыв в Бононию, Гонорий задумал вооружить против Стилихона и здешнюю армию, которая, как мы уже сказали, была предана ему всей душою. Для этого он прибегнул к следующему средству: он послал из Бононии Стилихону предписание наказать солдат за то, что будто бы они произвели между собой раздор [174]. Стилихон не мог не понять, к чему клонился этот императорский приказ; он не мог не видеть, что если в точности исполнить повеление Гонория, который и сам имел полное право наказывать преступников, то не говора уже о том, что солдаты тогда не пойдут в Иллирию в поход, он этим лишит себя последней опоры в государстве: потому что они после этого не будут ему преданы и не окажут повиновения. Посему он счёл нужным уладить это дело другим образом, — так, чтобы и император не имел повода на него негодовать, и солдаты ещё более полюбили его.

Не теряя времени, Стилихон отправился в Бононию. Солдаты не знали, что и подумать, увидев своего вождя нисколько не разгневанным: потому что им сказали, что Стилихон жесточайшим образом намерен наказать их, и что виновнейшие будут казнены. По всей вероятности, эти слухи между солдатами были распущены врагами Стилихона с той мыслью, что они поднимут бунт, коль скоро явится он, и умертвят его. Примеры подобных поступков солдат римских со своими полководцами были многочисленны.

Но теперь этого не случилось. Стилихон с обычным своим спокойствием привествовал войско, и когда военные клики, с которыми обыкновенно встречались римские вожди, утихли, объявил ему волю императора. «Император» — говорил он — «приказывает мне наказать вас, а зачинщиков мятежа казнить». Ропот пробежал по рядам войска; слёзы потекли у некоторых солдат. Стилихону жаль стало их, и он тут же объявил, что им нечего бояться, что он будет ходатайствовать перед императором об их помиловании [175]. Можно себе представить душевное состояние солдат, когда они от страха, от тяжёлого ожидания невзгоды вдруг перешли к сознанию, что им нечего бояться; после этого Стилихон сделался для них ещё дороже. Сей последний с полною уверенностью в своей безопасности отправился к императору ходатайствовать за солдат. Гонорий ничего не мог лучше придумать, как исполнить желание министра.

По всему видно, что заговор императора и его сообщников против Стилихона оканчивался ничем. Гонорий, видя, как высоко возросло могущество министра над его собственным, кажется, потерял всякую охоту бороться с своим тестем и хотел покориться своей участи; с ним вместе приуныла и Римская партия, лишившаяся теперь в Гонории, по причине недостатка в нём решительности, своей опоры.

Дело, однако ж, вскоре приняло совершенно иной оборот; причиною тому было следующее обстоятельство. Тотчас после отъезда Гонория из Рима, сделалось там достоверно известным, что восточный император Аркадий умер [176]. Когда эта весть дошла до Гонория, то весь Двор пришёл в движение. После Аркадия наследником остался малолетний сын его Феодосий. Опека над ним и управление Востоком вместо него представляла Западу большие выгоды, а главное необыкновенно льстили самолюбию западного Двора; теперь планы Стилихона относительно Востока, прежде считавшиеся несбыточными, и потому вызывавшие сопротивление со стороны императора и Двора, теперь казались основательными. Император Гонорий тотчас выразил намерение отправиться в Константинополь, чтобы там принять бразды правления в свои руки [177], основывая своё право на опеку над наследником престола на ближайшем своём с ним родстве. Главное, что побуждало его к этой поездке, без сомнения, было то, что он надеялся там действовать совершенно независимо от влияния министра. Стилихон, который во всю жизнь свою лелеял мысль о соединении Востока с Западом, постоянно стремился к власти и в этой части Империи, не мог упустить этого удобного случая; напротив, он ухватился всеми силами за этот случай и тем более желал осуществить свою заветную мысль, чем менее видел расположения к себе на Западе. К тому же он давно приготовлялся к походу на Восток, и след., скоро мог привести свой проект в исполнение. Потому счёл нужным отговорить императора от поездки в Константинополь. Во-первых, он представил Гонорию громаду издержек, необходимых для этого путешествия. «Кроме того», говорил Стилихон, «не следует тебе удаляться от заботы управления империей потому, что мятежник Константин овладел всей Галлией и живёт в Арелате; он в отсутствие твоё опять задумает идти на Италию». Это, по замечанию Зосима [178], вполне достаточно показывало необходимость присутствия в Империи и бдительности самого императора; к сему Стилихон прибавил тот же самый довод, которым Гонорий незадолго перед тем, как уже известно, доказывал ему необходимость ревизии войска; именно Стилихон говорил: — «Аларих, уже выступивший против бунтовщика из Норика с многочисленным войском, легко статься может, обратить оружие на Италию, когда будет проходить через неё, а если и не то, то во всяком случае присутствие твоё в Италии необходимо для того, чтобы руководить его движением».

Доводы Стилихона были неотразимо основательны, так что император ничего не нашёлся сказать вопреки ему и тут же стал совещаться с ним о том, что должно делать в этих обстоятельствах. Результатом аудиенции императора с министром был следующий план [179]: «Гонорий немедленно отправится в Павию к войску и отдаст ему приказ выступить в поход против Константина, лишь только Стилихон даст знать, что пора выступить. Это войско соединится с армией Алариха, который и поведёт его против узурпатора. Стилихон же, получив от императора депешу к готскому королю и кредитивные грамоты к константинопольскому Двору, побудит первого к скорейшему соединению с павийским войском, после чего поедет на Восток».

План был прекрасный. Но нельзя не видеть, что тут император, несмотря на то, что Стилихон старался предоставить ему право высшего авторитета в государстве и по-видимому подчинил свои распоряжения его власти, является второстепенным лицом, а главным распорядителем остаётся министр; нельзя не заметить, что павинская армия, состоящая преимущественно из итальянского народонаселения, теряла своё значение, уступая его варварскому войску Алариха: потому что оно поступало теперь под начальство гота, и варвары составляли главные силы Империи.