История Стилихона

Когда сделался гласным отъезд императора, то отчаяние объяло всех. Тогда-то во всем блеске своём обнаружились твердость духа, гибкость и глубокий государственный ум Стилихона. В то время, как Сенат несколько раз сходился, чтобы придумать что-нибудь к отвращению угрозы, и столько же раз расходился, ничего не придумав, Стилихон постоянно почти упражнял военными экзерцициями войско, какое только находилось в Италии, и вместе с тем соображал план спасения Империи. Взоры всех теперь обратились на него, тревожно ожидая, что он будет делать. Осенью 401 года он явился в Сенат, и спокойным взором окинул собрание смущённых сенаторов. Здесь как бы повторились времена Ганнибала, «Что же вы — сказал он — упали духом? Разве уже не надеетесь на лучшее в будущем? Уймите своих плачущих жён и детей. Ведь вы знаете, что рыдания на корабле нисколько не помогают ему, когда волны бросают его из стороны в сторону, постоянно грозя потопить его в безднах; и можно ли затушить пожар медленным поливанием и одними мольбами? И теперь, в наших обстоятельствах, не отчаиваться нужно, а действовать, как поступали древние римляне в подобных случаях, бодро встречая их и со славою выходя из них; соберём войско, снарядим флот и встретим неприятеля лицом к лицу. Вы спросите, где взять столько войска, чтобы можно было отразить огромные полчища врагов? Я немедленно и скорым маршем пойду в Германию; там, при помощи Божией, подавлю восстание, наберу солдат, выведу легионы из Британии. Все теперь зависит от того, перешёл ли Аларих чрез Альпы; если нет, то обстоятельства ваши не так плохи, как вы думаете».

Слова эти [105], извлечённые мною из той речи, которую Клавдиан влагает в уста Стилихона, как ни мало в сущности подавали надежды на улучшение состояния Империи, но всё же твёрдость и самоуверенность, с какими он произносил свою речь, несколько ободрили сенаторов и народ, чего главным образом Стилихон и добивался.

После этого он начал приготовляться к экспедиции в Германию. Всё войско, какое было у него под рукою, он разделил на две части: одна должна была идти к Юлийским Альпам и, заняв Юлиеву дорогу, всеми силами удерживать неприятеля от вторжения в Италию, по крайней мере до тех пор, пока другая, под личным начальством самого Стилихона, успеет пробраться через Верхнюю Италию к верховьям Дуная. Сверх того небольшие отряды поставлены были в важнейших пунктах Италии.

Когда всё это было устроено, Стилихон со своим немногочисленным войском вышел из Рима. До реки По он дошёл благополучно и без больших трудностей. Но отсюда он должен был бороться с неимоверными препятствиями и опасностями. Наступала жестокая стужа. Стилихон шёл большей частью ночью, чтобы скрыть свое движение как от готов, часть которых уже успела перебраться за Альпы, так и от взбунтовавшихся других варваров. Таким образом он дошёл до озера Лариуса, или Комского, находившегося на границе между Италией и Рецией. Дальнейший путь представлял ещё большие опасности в затруднения [106]. Чтобы достигнуть своей цели, т. е., усмирить мятежных варваров, занявших горные ущелья Винделиции и селения Норика, он должен был со всевозможной скрытностью и скоростью пройти Ретинские Альпы, обойти Венделицию, проникнуть на линию укреплений к Герцинскому лесу (Silva Hercinia) и соединиться с расположенным там корпусом. Стилихон решился на этот отчаянный переход, подобных которому мы встречаем в истории немного. В холодную зиму бодро он шёл чрез высокие горы, покрытые вековыми дремучими лесами, на каждом шагу подвергаясь опасности упасть в пропасть [107].

Хотя в этом трудном пути Стилихон потерял почти половину своих солдат, которые гибли частью в горных трущобах, уносимые туда с шумом падающими снеговыми глыбами, частью от недостатка провианта, но он достиг своей цели: неожиданно в начале весны 402 года явился на Дунае к римскому войску, которое не в силах было остановить возмущение в соседних землях. Когда утихли с обеих сторон, столь естественные в подобных случаях, порывы радости, Стилихон соединённые таким образом войска немедленно повёл против варваров и внезапно охватил их со всех сторон. Варвары, вовсе не ожидавшие такого оборота войны и думавшие, что римское правительство, угрожаемое Аларихом, предоставило им полную свободу опустошать земли, пришли в неописанный ужас, когда увидели перед собой знаменитого римского полководца. Не выдержав и первого нападения, они нестройными толпами бежали в разные укреплённые пункты и горные ущелья [108]. Продолжать с ними войну было бы не сообразно с обстоятельствами Империи и с предначертанным планом к её спасению. Стилихон, удовольствовавшись тем впечатлением, какое произвёл на них, не хотел дальнейшим стеснением их положения вызывать их на отчаянное сопротивление, на которое варвары были так способны, и которое отняло бы у него много времени в тем дало бы Алариху возможность ещё более усилиться; напротив, он теперь вошёл с ними в переговоры, желая дипломатическим путем смирить их и склонить на свою сторону. Со спокойным, но немного опечаленным лицом, с кротостью и добродушием в глазах, в которых, однако ж, по временам, на одно мгновение, вспыхивало с трудом удерживаемое негодовавие, обозначаясь грозным их выражением, Стилихон явился на съезд, куда для переговоров были приглашены некоторые варварские князья. «И вы взбунтовались», — говорил с лёгким упрёком Стилихон — «пользуясь вероломством готов? Что же вы теперь смутились? Напрасно, вы ошиблись, думая, что судьба наслала на Италию уже такую великую опасность, что Рим не в силах будет наказать ваши возмущенив. Не тревожтесь: Рим великодушен; я пришёл не наказывать вас, а принять вас опять в свои союзники» [109]. Варварские князья очень обрадовались, что их мятеж кончился так удачно и, когда Стилихон предложил им вступить в римскую службу, то охотников набралось немало. Подавив таким образом восстание, Стилихон немедленно послал предписание к генералам, командовавшим легионами в Британии и Галлии, чтобы они тотчас же выступили в поход и стягивали войска в Галлии Нарбонской, куда и сам он с войском, набранным из варваров, и с прирейнскими легионами направил свое движение. Это было, приблизительно, в конце мая 402 года.

Между тем Аларих с началом весны этого же года двинулся из Паннонии в Италию. Встретив на Альпах римский корпус, занявший Юлийский проход, он дружным натиском смял его и, отбросив в Истрию [110], при реке Тимаве окончательно истребил его. После этого поражения, которое впоследствии Стилихон называл поношением, посрамлением римского оружия, путь в Италию готам был открыт. Аларих, не встречая сопротивления, дошёл до реки Атезиса (Эч), опустошая всё на пути, и через эту реку и Падус устремился на Равенну. Город этот, по своему местоположению, был для того времени неприступной крепостью [111].

Примыкая на востоке к морю, где в гавани стоял флот, окружённый на западной стороне болотами, через которые только узкая дорога вела к городским воротам, с севера и юга опоясанный реками и горами, - он представлял в себе все условия для выдержания долговременной осады.

Не видя возможности ни взять Равенну приступом, ни принудить к сдаче продолжительной осадой, и в то же время не желая оставить у себя в тылу этот укрепленный пункт, когда бы готы пошли на Рим, — Аларих отправил к Гонорию послов для переговоров [112]. Он требовал согласия Двора на поселение готов не только в Иллирии, но и в самой Италии, чтобы составить с римским народом один народ; иначе, говорили послы Алариха, пусть война решит, кому владеть Италией. Равеннский Двор не мог дать положительного ответа на это требование: ибо вовсе не желал родниться с готами и в то же время чувствовал, что не в состоянии с ними бороться. Когда же Аларих неотступно требовал ответа, то Двор заблагорассудил указать ему путь в Галлию и Испанию [113]. Конечно, он этим вовсе не выражал своего желания уступить готам упомянутые земли; по это была только искусная мера, чтобы удалить Алариха на Италии и выиграть время, в которое, по рассчётам придворных, должен был явиться Стилихон с войском.

Аларих, кажется, разгадал эту политику равеннского Двора. По крайней мере, удалившись от Равенны, он вовсе не спешил оставлять Италию, а напротив, опустошал её в продолжение июня, июля и августа самым ужасным образом.

В то время, как сам он с главной армией занял зимние квартиры в Пьемонте, сильный корпус был расположен по левому берегу Рубикона (маленькая река, называемая ныне Пизателло или Фиумичелло) и ещё часть готов захватила в гаванях Лагустического залива суда и на них начала грабить берега Этрурии.

Овладев всеми близ Италии лежащими островами, готы до того сделались смелы в своих нападениях, что нередко появлялись в окрестностях Рима. Если мы припомним, что и в Адриатическом море плавали неприятельские суда, то нельзя не согласиться с Клавдианом, что положение Италии было в это время отчаянное [114]; тем более нельзя не согласиться, что другой современник говорит то же самое.

Я здесь представлю то место Филосторгия, в котором изображается в сильных словах бедственное состояние Империи в это время [115]. «В моё время, — говорит этот писатель — было такое истребление людей, какого никто не знал от начала мира. Его-то, быть может, и предзнаменовала мечевидная звезда [116]. Теперь гибли не одни военные, как некогда в прежних войнах; бедствия обрушились не на одну какую-либо страну, но погибли люди всякого рода и опустошена была целая Европа, немалая часть Азин, Ливия, особенно подвластная римлянам. Множество людей гибло от меча варваров, от язвы, голода и нападения диких зверей. К этому присоединились необычайные землетрясения, ниспровергавшие до основания дома и целые города. В одних местах расседалась под жителями земля и была для них готовым гробом; в других происходили наводнения от дождей, либо палящие засухи; инде проявлялись огненные вихри и возбуждали невыносимый ужас. На больших пространствах земли падал град больше, чем в булыжник; потому что тяжесть его иногда доходила весом до 8-и литр. Глубокие снега и чрезвычайные морозы обхватывали и убивали тех, кого не успели почтить другого рода бедствия. Все это ясно возвещало гнев Божий. Но описать все подробности зла было бы выше сил человеческих».

В таком несчастном положении Империя могла ожидать спасения от одного только Стилихона, и не обманулись. Обстоятельства вдруг переменились, Аларих ничего не знал о Стилихоне [117] и, кажется, не беспокоился о том. Полагая, что дела в Винделиции и Норике займут римского полководца на долгое время и не подозревая его движения, король рассчитывал, что Стилихон совершенно отрезан от Италии и решительно не может пособить её горю, подать ей помощь, если бы даже и успел подавить скоро возмущение. В таких мыслях Аларих думал с весною 403 года идти к Риму [118] и , взяв его, предписать Двору, какие захочет условия. Но в это время, когда в голове готского короля созревали такие отважные замыслы, когда в Риме было всеобщее уныние, прекращение подвоза хлеба из Сицилин и Африки и вследствие упомянутых естественных бедствий, открылся страшный недостаток в съестных припасах, в это время (осенью 408 года) вдруг разнёсся слух, что «Стилихон с многочисленным войском и огромным запасом хлеба приплыл из Галлии; что варвары, плававшие по морям, испугались и оставили занятые ими острова, и что он уже высадился и идёт к городу». Вскоре за сим невдалеке от города на via Ottiensi поднялись облака пыли; бедный, напуганный народ говорил: «уже нейдут ли готы». Но вот сквозь пыль начали обозначаться стройно, с распущенными знамёнами идущие колонны солдат, и впереди их обрисовывалась мощная, гигантская фигура Стилихона. Громкий, радостный крик огласил разные части Рима, в бесчисленных, разнообразных эхо понёсся через стены и слился с военными кликами и бряцанием оружия приближавшегося войска. Народ рекою хлынул в городские ворота вместе со знатнейшими чинами Империи встречать опору и защиту своей безопасности. Непритворные слезы радости блестели в глазах престарелых сановников [119].

С этого времени перевес войны явно стал клониться на сторову римлян. Аларих с ужасом сведал о прибытия Стилихона; оно не только разрушало весь его план, но и грозило готам опасностью. Не предвидя скорого прибытия Стилихона, даже не допуская его возможности, готский король растянул, для зимовки, свою армию на значительное пространство от берегов Адриатического моря до Генуи с одной стороны, и от Флоренцин до реки По с другой, разместив её в различных пунктах нынешних герцогств Тосканского, Моденского, Пармского, частей Сардинии, Ломбардии и Церковной Области. Соединение всех этих отдельных корпусов, по причине гористого положения страны, в короткое время, и притом зимой, было решительно невозможно. Аларих понял опасность своего положения и, собрав военный совет, требовал от своих приближённых мнения, что делать в этих обстоятельствах. Один престарелый гот, прославившийся своими воинскими подвигами и пользовавшийся уважением всего народа, и даже бывший воспитателем Алариха, подал голос в пользу того мнения, что нужно отступить за По и там войти в переговоры с римским правительством. Его сторону приняли многие другие знатные готы, которые, судя по рубцам на мужественных, смуглых их лицах, не раз сходились с врагом и приобрели опытность воинскую. Но эта речь старца и голоса лучших генералов пришли не по сердцу Алариху.

Пылкая, славолюбивая душа его видела в этом отступлении только один стыд для своей нацин. «Уж если мне не суждена слава - сказал он - победителем царствовать в это земле, так я, побеждённый, смертью своей добуду её себе [120]». Не одно, впрочем, безотчётное желание идти наперекор любым опасностям, лишь бы достигнуть своей цели, не одна слепая вера в свое счастье, которая более или менее замечается во всех великих людях и которая упорно и как бы с некоторым презрением идёт против всех препятствий, заставили Алариха отвергнуть благоразумный совет своих приближённых: тут действовал рассчёт. Готский король льстил себя надеждой, что он успеет сосредоточить все свои силы в одном пункте до начатия Стилихоном военных действий; он думал, что римский полководец до весны не предпримет ничего, а между тем в это время он сумеет обратить перевес войны на свою сторону при помощи неожиданного обстоятельства, именно: завладев особою императора, бежавшего в то время из Италии в Галлию, о чём он узнал от верных людей. Действительно, не считал себя безопасным в крепких стенах Равенны, постоянно тревожимой одним из готских корпусов и совершенно отрезанной от Южной Италии, Гонорий, ещё не получивший никаких сведений о Стилихоне, решился бежать в Галлию, в Арелат [121]. Почти без свиты, с немногочисленным конвоем выехал он из Равенны в то самое время, когда Стилихон прибыл с войском в Рим, перешёл По в той мысли, что через западанские земли, где тогда не было готов, и перешедши в другой раз эту реку в верхних частях её, он счастливо доберётся до Галлии. Но едва император переплыл в другой раз По, как Аларих, стоявший тогда лагерем при Аппенинах, погнался за ним с лёгким кавалерийским отрядом. Готский король так неутомимо преследовал Гонория, что тот увидел явную невозможность выбраться из Италии и должен был заключиться в городе Асти.

Положение императора было чрезвычайно опасно: город был плохо укреплён, а Аларих осадил его и предлагал Говорию сдать город на унизительных для римлян условиях. Хотя Гонорий и с достоинством отвергнул это предложение, но положение его от этого нисколько не улучшилось [122]. Аларих считал и императора, и город в своих руках; но вдруг должен был снять осаду, и для спасения себя и армин своей поспешно отступить.

Причиною этому были распоряжения Стилихона. Он, нимало не медля после прибытия своего в Рим, повёл свое войско, вопреки рассчётам Алариха, на врагов, невзирая на открывшуюся зиму. Поход был назначен через гористую Умбрию. Часть войск готских, стоявших по Рубикону, не выдержала нападения несравненно многочисленнейшей Стилихиновой армии и спешила отступить. Когда Стилихон, соединившись с аланской конницей, которая под приводительством мужественного своего вождя Саула перешла По и пробилась через стоявшие здесь готские полки, стал по направлению этой реки и когда, следовательно, готы имели перед собою на юге Аппенины, на севере и востоке неприятеля, тогда Аларих, осаждавший Асти, увидел, что он сам осаждён. Оставаться в этой позиции значило бы готовить себе такую же участь, какую он испытал в горах Аркадии, и когда Стилихон стал напирать на него всей массой своих сил и причинил большой урон его войску, то он поспешно отступил и занял выгодную позицию при городе Полленция.

Стилихон шёл по пятам Алариха [123]. Наконец обе армии остановились в недальнем друг от друга расстоянии.

Был первый день Пасхи (29 марта 403 года). С глубоким благочестием, с тихой, обнажающей всю душу радостью, встретили готы Светлый день. Они молились, как бы позабыв, что недалеко стоит неприятель; они все были христиане. Римский лагерь представлял несколько другое арелище. И там в некоторых, не многих впрочем, отрядах солнце осветило картину духовного торжества; но большую часть Стилихоновой армии составляли варвары, не признававшие Распятого. Они ликовали по-своему. Звуки оружия, громкий говор и военные клики, шум, пляска, песни и вино одушевляли варварские, нехристианские легионы. Вдруг всё затихло. Стилихон решился напасть на готов в этот день, когда они не были приготовлены к сражению, и отдал приказ к бою. Поставив войско в боевой порядок, он объезжал ряды солдат и воодушевлял их, говоря : «Теперь приспело время отомстить виновнику несчастий поруганной Италии, и загладить оружием ошибку (nefas) императора, запершегося в Равенне и потом осаждённого в Асти [124]; мечами своими сотрите позор Альпийский и отплатите за поражение при Тимаве! Здесь тот, кого вы громили в горах Аркадии и на полях ахейских. Союзники (socii)! да не смутится ваш дух мыслью, что враг силён! Он силён не своей мощью, но несогласием и непризанием, которые разъединяют обе Империн. Вы, которых воспитала суровая Британия, вы, которых вскормили Дунай и Рейн! поверьте мне: вы поразите нарушителя святости договоров и дадите мир всему миру. Солдаты (говорил он, обращаясь к чисто римским легионам)! Вы спасаете Италию; враг стоит в самом сердце Империи». С этими словами Стилихон двинул свои легионы на готов.

Сражение началось атакой, сделанной против готов аланской конницей. её вождь Саул был мал ростом, но в этом малом теле, украшенном многими ранами, заключался вместе с необыкновенной физической силой дух героя. Быстро понёсся он впереди своих летучих эскадронов; с гиком мчались за ним аланские всадники. Саул стремительно ударил в правый фланг неприятельской армин.

Готы пришли было в неописанный ужас, когда врезавшиеся в средину их аланы неожиданно произвели страшное поражение. Но вскоре, однако ж, они оправились от этого неожиданного нападения. Так как Саул пал при начале битвы, то его воины бросились бежать, увлекая за собой на пути и римскую конницу. Готы преследовали бегущих. В римском войске произошло волнение, похожее на испуг. Минута была самая критическая для Стилихона. Только одно его присутствие духа могло поправить дело. Стилихон поскакал навстречу бежавшей своей коннице, остановил её и, скоро сомкнув обредевшие её ряды, пустил пехоту на центр готской армин; в это же самое время конные полки, оправившись от первого поражения, снова атаковали её с флангов, Тогда завязался всеобщий бой. Долго с обеих сторон дрались с одинаковым мужеством и ожесточением и неизвестно было, кто останется победителем. Но наконец, когда Стилихон ввёл в битву лучшую часть своей пехоты, которая доселе не участвовала в ней, готы поколебались и, если не были совершенно разбиты, то этим обязаны были мужеству и воинскому таланту своего короля. Аларих успел привести в порядок свои колонны, но не в силах был долее держаться против римлян, всё с большей и большей силой напиравших на него, оставив весь обоз и пленных, поспешил немедленным отступлением спасти свою армию от совершенного поражения [125].

В то самое время, как римские солдаты предались собиранию добычи и празднеству по случаю победы, Аларих, пользуясь этим случаем, не замедлил переправиться через По. Он думал, что Стилихон не будет его туда преследовать. Но римский полководец рассуждал иначе; в то время, как готы шли по левому берегу этой реки, Стилихон вёл свою армию по правому, но так, что движение его не было известно готскому королю. Сей последний только тогда узнал, что Стилихон преследует его, когда тот, переправясь через По недалеко от впадения в него Тицина, стал во фланг его армин.

Искусным манёвром Аларих однако ж уклонился от битвы и успел перейти Тицин, хотя и со значительной потерей. Такими же обстоятельствами и таким же результатом сопровождалась переправа готов чрез Минчиус. Наконец Стилихон настиг готов недалеко от Вероны. Здесь Аларих увидел невозможность уклониться от боя и остановился, решась ещё раз попробовать счастья и дать отпор римлянам. Стилихон смело напал на врагов и, когда первые полки их были опрокинуты, прочие пришли в замешательство и побежали. Хотя Аларих с остатками своей армии и перебрался за Эч, но это было для него нисколько не лучше. Армия его была страшно изнурена: потому что страна, по которой она отступила, была уже прежде опустошена ею, так что готы теперь чувствовали большой недостаток в съестных припасах, и только с мужеством и гениальностью Алариха можно было отбиваться им до сих пор от неприятеля, далеко превосходившего их и численностью, и порядком.[126] Стилихон видел это жалкое состояние готской армиии, и в полной уверенности добить её окончательно, сам перешел Эч. Гонясь за готами по их пятам, Стилихон наконец так прижал их к Альпам, в такое тесное положение поставил их, что им оставалось или погибнуть, или сдаться. Аларих перебрал в своей голове все средства, чтобы сколько-нибудь поправить свои обстоятельства, и когда убедился, что ни одно из них не годится, а между тем его солдаты умирали от голода и болезней, то поколебалась его натура: он с невыразимой горестью и почти отчаянием однажды воскликнул [127]: «О! каким колдовством, каким искусством меня запирает всегда этот непостижимый Стилихон?»

Когда таким образом Аларих находился в совершенно безвыходном положенин, Стилихон вдруг объявил ему, что соглашается на его требование - отдает ему в управление западную часть Иллирийской префектуры. Этот договор произвёл всеобщее изумление между готами и всеобщее неудовольствие в Италии. Что же на самом деле была за причина этой неожиданной уступчивости? Чтобы правильно смотреть на это событие, не нужно упускать из виду того, что, по поводу этой войны Германия, Британия и Галлия были оставлены без всякого войска, не должно также упускать из виду и других обстоятельств. Ведя продолжительную войну с готами, Стилихон, суда по прежним событиям, мог и должен был опасаться, что где-нибудь вспыхнет возмущение среди безпокойных обитателей этих стран; мало того, он мог ожидать, что явится где-нибудь похититель престола. В своём месте мы покажем, что и эти последние опасения не были излишни, судя по тогдашнему состоянно и устройству Империи.

Во всяком случае, предположения Стилихона не замедлили оправдаться, как увидим на самом деле. Если к этому прибавить ещё то обстоятельство, что войска Стилихона были всякий сброд, составившийся из разных наций, готовый при малейшей неудаче изменить своему вождю, чему примеры в то время были нередки, то мы увидим, что Аларих, хотя был побежден, разбит и стеснён, однако ж имел перед Стилихоном огромное преимущество по тому единству, которое было между ним и готами. Армия Алариха состояла преимущественно, а под конец войны, может быть, исключительно из одних готов, обожавших своего короля и готовых умереть с ним. Чтобы избавиться от этого врага, Стилихон должен был истребить всё его войско вместе с ним. Но каких же последствий можно бы было ожидать от этой кровавой меры? Тогда было бы решительно невозможно соединение готов в одну нацию с римлянами, что задумывал Феодосий Великий и что Стилихон должен был признать единственным средством, дабы порешить вопрос в отношении к этому воинственному народу, появившемуся в римских землях, в пользу Империи, — и нет сомнения, что готы явились бы страшными мстителями за смерть своего короля и за погибель своих братий. Это было совершенно в духе древних германцев. Что же после этого оставалось делать Стилихону? По моему мнению, договор Стилихона с готским королем, стеснённым им до крайней степени, не только не может служить доказательством его измены государству, но был решительно необходим для Империи и есть несомненный признак глубокого политического ума в римском генералиссимусе: мало того, что он предотвращал часть тех вредных следствий, которые готовила Империи эта готская война, но он доставлял ещё Стилихону немало выгод. Благородная, сочувствовавшая всему высокому душа Алариха не могла остаться равнодушной к мирному предложению одолевавшего его врага; напротив, готский король глубоко быль тронут великодушием своего победителя и, принимая в управлевие западную часть Иллирийской префектуры, он поклялся в вечной дружбе к Стилихону и всегдашней готовности служить мечом в пользу его интересов, и, как увидим, сдержал своё слово. Стилихон не замедлил воспользоваться своим влиянием на готского короля и, безопасный теперь со стороны готов, при помощи его, задумал дать снова почувствовать свои силы Восточной Империи [128]. Обстоятельства в Константинополе благоприятствовали этому намерению [129].

Евтропий, энергический и неутомимый деятель на поприще неприязненной политики константинополского Двора в отношении к Риму, не только не мог продолжать свою опасную и для Стилихона и для Запада деятельность, но должен был позаботиться о своей личной безопасности. Он вооружил против себя Гайну и императрицу, и те сумели сперва удалить от Двора, а потом и погубить его. Гайна, заступивший теперь его место, по ограниченности своего ума, мог только поддерживать систему внешних действий, заведенную его предшественниками. Все его отношения к Западу ограничились тем, что он с невозмутимым спокойствием в изумительным хладнокровием смотрел на стеснённое положение Италии в начале готской войны. К тому же злоупотреблением власти он скоро сам себе приготовил гибель. Так как императрица Евдоксия, которая сделалась теперь правительницей Востока, мало занималась политикой, то система внешних действий, так хитро задуманная и с таким постоянством веденная Руфином и Евтропием, сама собою падала. Это не могло не быть благоприятным для Стилихона. Когда в 404 году Евдоксия, и без того не любимая народом, ещё более раздражила его своим гонением на Св. Иоанна Златоуста, то Стилихон почёл это достаточным предлогом ко вмешательству в дела Восточной Империи и убедил императора Гонория принять участие в судьбе Великого Святителя. Аларих [130], занявший по распоряжению Стилихона Норику, готовился к походу на Константинополь и ждал только, когда римский министр, с которым у него по этому случаю было свидание и заключён союз, подаст к этому знак. Сам Стилихон деятельно приготовлялся к походу и, полагаясь на дружбу Алариха, был уверен в успешном его окончании.

План союзников не удался. То, чего надлежало ожидать, случилось. Прирейнские варвары воспользовались прекращением наблюдения за ними и вздумали потревожить Империю. Двенадцать тысяч знатных людей, каждый со своей дружиной, приняли участие в составившемся теперь походе, так что всё число варваров, устремившихся на Империю, простиралось до 200 тысяч человек [131]. Начальство над ними принял предприимчивый гот именем Радагайс, который прежде находился в службе Алариха. Он потребовал, чтобы римское правительство приняло его войско к себе на службу на тех же условиях, на каких приняты войска Алариха. Стилихон не хотел впустить эти орды в пределы государства; впрочем, он и не в силах был удержать этот поток людей, устремившийся через проходы Граубинденские и Тирольские на Италию. Он не препятствовал им опустошать долины Ломбардии. Главные силы его были сосредоточены в то время в Лигурии. Стилихон не трогался с места до тех пор, пока дикая толпа варваров не дошла до Аппенин. Здесь, когда они разбрелись по разным ущельям, Стилихон зашёл им в тыл и начал бить их по частям. Разбитые отдельные отряды спешили соединиться между собою. Стилихон не препятствовал этому, видя возможность вконец истребить их всех вместе. Хотя Радагайс, стянув своих варваров в одно место, хотел остановить успехи Стилихона и выступил против него, чтобы сразиться с его армией [132], однако ж, что могло значить это рвение, когда его голодная дружина наполовину не имела даже хорошего оружия? Разбитый наголову, Радагайс был загнан в чрезвычайно тесные и суровые по климату Фезуланские ущелья [133]. Голод и болезни в короткое время истребили целые тысячи варваров в этой засаде, Видя неизбежную гибель, Радагайс хотел по крайней мере пасть со славой, в битве. Оставив здесь на произвол судьбы большую часть своих сподвижников, он с немногими вышел из теснин и напал на римское войско; но судьба не судила ему погибнуть в бою: он был взят в плен и казнён. Прочих пленников Стилихон разместил по легионам для пополнения их после потерь, понесенных в эти две войны.

Неописанная была радость Италии после истребления этих диких варварских полчищ. Стилихон, виновник спасения, теперь достиг самой высшей степени могущества и славы в государстве; он имел торжественный въезд в Рим при громких, радостных кликах признательного народа [134]. Мысль, что северные границы Империи теперь безопасны, что главный враг её — готы — приведены к мирному заселению её областей, сознание, что надежда Феодосия Великого — слить варваров в одну нацию с римлянами исполнена вполовину, всё это наполняло его душу какой-то торжественной, спокойной радостью, которую чувствует человек по окончанию известного дела, видящий, что он не напрасно трудился, а с пользой для себя и других. Тем приятнее было для Стилихона торжество его, что он теперь видел возможность осуществить свою заветную мысль о Востоке при помощи нового союза с Аларихом.

Но ему не суждено было достигнуть этого. Причина тому заключалась в неприязненных отношениях к нему императора, не хотевшего переносить, чтобы чьё-нибудь влияние в Империи превозмогло его собственное. Такие неестественные отношения между императором и полководцем были подготовлены целым рядом событий. Сторону Гонория против Стилихона приняли все чистые римляне, которые давно с бессильной завистью и злобой смотрели на возвышение последнего и усиление вместе с ним в Империи варварского элемента, заслонявшего собою их самих; нерасположение императора к министру теперь послужило для них сигналом к реакции против варваров. Эти личные отношения между министром и Двором скоро превратились в борьбу двух разнородных элементов Империи.

Несчастные для Империи события: нашествие на Галлию и Испанию свевов, вандалов и узурпаторство в Британии Константина, будучи объяснены врагами Стилихона и противниками варваров, как следствие дурных распоряжений министра, и даже измены с его стороны государству и некоторые другие обстоятельства возбудили в нерешительном Гонории твёрдое намерение каким бы то ни было способом, освободиться от Стилихона, и ускорили борьбу двух разнородных начал.

Так как Стилихон и его приверженцы-варвары имели гораздо более силы, нежели Гонорий и римская партия, то сии последние решились действовать тайным коварством. Хотя первые их попытки ослабить Стилихона и лишить варваров значения в Империи не имели успеха, но все же они достигли своей цели, когда намерение его ехать в Константинополь и взять там, по смерти Аркадия, вместе с опекою над малолетним Феодосием правление в свои руки, казавшееся им преступным, усилило их решимость: Стилихон погиб вместе со многими своими приверженцами.