История Стилихона

ГЛАВА 4

Отношения между Востоком и Западом до Стилихона. — Руфин. - Его характер и образ действий в государстве и личное его отношение к Стилихону. — Руфин призывает варваров в Империю. — Движение их к Альпам. — Поражение их Стилихоном. — Аудиенция Руфина с императором. — Заговор Стилихона против Руфина. — Смерть Руфина.

Отношения Рима к Востоку всегда были таковы, что они ничего не имели общего между собой. Покорённый владычеству Рима частью оружием, частью политикой правительства, Восток удержал за собой и свой родной язык, и свои обычаи, и все особенности, отделявшие его от Запада, признавая над собой только верховную власть сперва республики Римской, а потом императора. Рим не произвёл на него огромного, радикального влияния, какого бы можно было ожидать от его могущества, напротив — сам подпал его влиянию. Римская молодёжь хотела учиться так, как учатся в Греции. Сперва дети знатнейших римлян, а потом за ними и весь народ спешили выучиться греческому языку, нанять себе учителя-грека и толпами отправлялись в Афины слушать уроки греческих риторов и софистов. Понятно, что вместе с образованием с Востока переходили в Рим и многие обычаи и условия жизни частной. Таким образом совершенно оправдывалось на деле то, что сказал ещё Гораций: Graecia capta ferum victorem cepit [34]. Повсеместное сознание такого огромного нравственного влияния, какое произвёл Восток на Рим и на Италию, со временем не могло не пробудить там желания независимости и политической жизни. Это желание начало выказываться с конца второго века, когда войско опять получило такое значение, что по своему произволу, кого хотело, выбирало в императоры, если являлось несколько претендентов на престол. Каждый почти, желавший быть императором, но встречавший сильного соперника в лице другого императора, искал и находил себе убежище и подкрепление на Востоке: так Песценний Нигер держался там против Септимия Севера; замечательно, что когда Нигер погиб в неравной борьбе, Византия с беспримерным упорством защищалась (196 г.) против победителя его.

Конечно, это были только проблески стремления Востока к независимости, но события на Западе не замедлили раздуть эти искры. Поражаемая отвне германцами, раздираемая внутри деспотизмом войска и честолюбием некоторых частных лиц, искавших престола, и отсюда междоусобными войнами, истощённая голодом и моровой язвой, Империя к концу третьего столетия заключала в себе все признаки распадения на свои составные части. Чтобы воспрепятствовать этому, Диоклетиан нашёлся вынужденным разделить императорскую власть между несколькими лицами. Но этим разделением Рим сам, там сказать, поднимал крылья Востоку, им покорённому, и сам вдыхал в него сознание собственных сил: потому что в этом разделении выиграл более всех Восток, а проиграл Рим. Глава Империи жил на Востоке и управлял им, — чем, конечно, не замечая, может быть, того, выразил предпочтение его перед Римом, потерявшим теперь своё прежнее значение средоточия Империи.

Не изнурённый в такой степени, как Запад, борьбой с варварами, заключавший в своём составе гораздо более единства Восток окончательно сознал свои силы, и, когда христианство одержало и праздновало там свою победу над язычеством, он смело стал смотреть в глаза Западу, как равный равному. Во время войн императоров Восточных с Западными Восток является как бы самостоятельной державой, и замечательно, что каждый император, оставшийся победителем в междоусобной войне, там спешил утвердить свой резиденцию. Вообще во весь период времени от Диоклетиана до Феодосия Великого, — период кровопролитных войн, страшных ударов, наносимых Империи варварами, Восток опять выиграл более, нежели все другие части государства.

Из вышепредставленного мною очерка отношений Феодосия Великого к Западу, когда он был Восточным императором, нельзя не видеть, что Восток в отношении к Западу являлся каким-то посредником, судьёй; и обстоятельство, что сам Феодосий жил на Востоке и старшему своему сыну дал Восток, тогда как младший получил себе в удел Запад, не могло не способствовать и решительному утверждению там чувства собственного политичеснего достоинства и независимости от римского влияния [35].

Не удивительно после этого, что Константинопольский Двор не обнаружил ни малейшего сочувствия в замыслах Стилихона относительно Востока. Хотя он не имел средств противиться Стилихону, но все же не признал его притязаний справедливыми, и в Константинополе все были в каком-то напряженном состояния, не зная, что делать в этом случае. Но более всех намерения Стилихона встревожили Руфина, который успел утвердиться при Восточном Дворе в качестве Первого Министра.

Этот человек, первым установивший политику Восточного Двора в отношении к Западу, — политику, началом которой было — не иметь ничего общего с Италией, родился в Галлии; отец его владел там богатыми поместьями [36]. Снедаемый непомерным честолюбием, а ещё более корыстолюбием и властолюбием, Руфин решилса оставить свою родину, где жил в совершенной неизвестности, и искать счастья в Константинополе. Это было в царствование императора Валента, когда Империю громили варвары и когда, следовательно, она находились в самом стеснённом состоянии и когда, думал он, всего скорее можно добиться видного поста в государстве. Соединяя с привлекательной наружностью ум хитрый, пронырливый, коварство величайшее, Руфин, посредством своих происков, успел свести знакомство с некоторыми придворными и умел понравиться им; он не щадил для них своих денег, за то они доставали ему место при Дворе и наконец так приблизили к императору Валенту, что он оказывал ему особую доверевность, и когда Восточный престол занял Феодосий, он играл при Дворе не последнюю роль и имел у себя очень много клиентов. Тут он столкнулся со Стилихоном и возненавидел его со всей силой завистливой души. Для такого властолюбивого человека, каков был Руфин, действительно быстрое возвышение Стилихона, а потом родство его с императором было крайне неприятно и, как любимец Феодосия не старался быть с ним слишком вежливым и нередко изобличал некоторые из его тёмных дел, то это послужило для него сигналом к начатью враждебных действий против родственника императора. Впрочем, Стилихон был так силён и благосклонностью императора, и собственными средствами, что при его жизни он всегда мог бороться с этим честолюбцем, без всякого опасения пасть или даже ослабнуть в этой борьбе. Но тем не менее Руфин не упускал ни одного случая, чтобы помешать успехам Стилихона как в его походной жизни, так и при Дворе, и если его интриги в этом отношении оставались безуспешны, зато он подвиги своего врага представлял в таком виде, что они в глазах простаков не имели никакого или, по крайней мере, большого значения. Чувствуя превосходство своих сил и значение при Дворе и в государстве, Стилихон мало обращал внимания на все его интриги; но тем не менее питал к нему непримиримую ненависть и вражду. Вражда эта получила более основания, когда Руфин, по смерти Феодосия, при помощи своих многочисленных приверженцев, успел получить при Восточном Дворе место Первого Министра [37], несмотря на все усилия Стилихона и в особенности Серены воспрепятствовать этому, стал по своему произволу управлять государством от имени слабоумного Аркадия и, что наконец всего важнее, желая отдалить Западного министра от вмешательства в дела Востока, всеми силами начал стараться поставить оба Двора в недружелюбные отношения.

Политика Руфина, очевидно, имела целью единственно упрочить личное своё значение и могущество в государстве, и потому вскоре, по-видимому, должна была измениться; но как она вполне согласовалась с направлением умов на Востоке, желавших, как уже известно, отделиться от Запада, то она послужила началом и для дальнейших неприязненных отношений Востока к Западной части Империи. Во всяком случае, она противоречила как личным интересам Стилихона, не желавшего уступить место Первого Министра при Восточном Дворе кому бы то ни было, тем более своему врагу, так и ещё более государственным его предначертаниям: поэтому он твёрдо решился низринуть своего врага, думая, что с падением главы министерства, нерасположение прочих сановников к нему и Западу не представит для него больших затрудневий в исполнении Восточного проекта.

Мы уже видели, что Стилихон запас довольно средств, чтобы вести успешнее это дело, и видели также, что Константинопольский Двор страшно смутился, когда узнал о распоряжениях Западного министра. Действительно, командуя обеими армиями, Восточной и Западной, Стилихон, без всякого опасения потерпеть неудачу, мог идти на Восток, где не было войска, и удалить Руфина от дел правления; но он в то же время чувствовал, что такое самовластие, такой решительный шаг наделают слишком много шуму, а если каким-нибудь образом ему не посчастливится, то произведут даже междоусобную войну. Посему он нашел нужным переменить план действий относительно Востока и Руфина и немного подождать, тем более, что его внимания и сил требовали дела на самом Западе. Между тем, как Стилихон отправился в поход на Рейн, можно было надеяться, что обстоятельства, происходившие при константинопольском Дворе, обратятся в его пользу.

Пользуясь слабостью своего императора, Восточный министр, для удовлетворения своего корыстолюбия и честолюбия действовал не только несправедливо, но и безрассудно. Желая утвердить за собой место Первого Министра, но не имея войска, Руфин полагал в одном богатстве найти опору своего могущества, и чтобы приобрести больше денег, продавал должности, отнимал богатства у богатых людей, поместья у помещиков, возводя на них различные обвинения. Многие из богачей и людей знатных, чтобы избежать гнева министра, добровольно уступали ему свои поместья, в надежде по крайней мере получить за это какую-нибудь должность в государстве. Редкий сын богатой фамилин получал наследство после смерти своих родителей: оно поступало в казну Руфина [38].

Понятно, что такой способ правления государством доставил Руфину несчётное богатство. Человек с умом, холодно всё взвешивающим, с волей твёрдой, неуклонно стремящейся к одной цели, может всегда употребить богатство в свою пользу: так поступал с богатством Стилихон, который также, как мы видели, частью из своих видов, а больше из политических, лишил многих богатства: богатство утвердило его могущество. Но Руфин, так сказать, опьянел, когда увидел в руках своих огромные сокровища. Удовлетворив свою алчность к богатству, Руфин начал безумно самовластвовать; пытки, казни, проскриции, изгнания стали весьма обыкновенными явлениями в Константинополе [39]. Кажется, излишне упоминать, что клиенты и агенты его вполне следовали примеру своего патрона и начальника и при всяком случае прибирали к своим рукам имущества не только людей зажиточных, но и последнее достояние, хотя бы это стоило головы обладателям имения [40]. Народ бесплодно роптал на самовластие временщика и отчаивался когда-нибудь освободиться от его тирании; Руфин же не обращал на это никакого внимания, а чтобы власти своей дать прочнейшее основание, задумал женить императора на своей дочери. Аркадий страшно боялся своего министра, и потому нетрудно было склонить его на этот брак, хотя к наречённой своей невесте не чувствовал он ни малейшего расположения. Но эта-то попытка и нанесла удар влиянию Руфина. Стилихон знал об всём этом и с радостью принял участие в этих, столь благоприятных для него, придворных распрях: он послал в Константинополь своих агентов, которые должны были ещё более распалять всеобщую ненависть против Руфина. Руфин хотел скрывать своё намерение до самой свадьбы; но ещё более усилившейся надменностью выдал сам себя и хитрые придворные всё разгадали. Для уничтожения намерения министра, которое, если бы исполнилось, было бы для многих гибелью, придворные избрали следующее средство: они обратили внимание императорское на Евдоксию, дочь одного франка по имени Бауто, и успели в нём возбудить любовь к ней. Евнух Евтропий, поддерживаемый агентами Стилихона и действуя заодно с Западным министром [41], потому что сам хотел первенствовать в государстве, так искусно вёл все эти придворные интриги, что Руфин заметил обман не прежде, как уже после брака Аркадия с Евдоксией. Это случилось в то самое время, когда Стилихон, усмирив северных варваров, возратился из похода; он не мог не порадоваться, что враг его от этого случая потерял много из своего прежнего весу в государстве и при Дворе и потому, нимало не медля, выразил явное намерение отправиться на Восток к Аркадию и там управлять так же, как и на Западе. А чтобы не показаться самовластным, Стилихон обявил, что император Феодосий, умирая, завещал ему управлять обеими частями Империи [42].

Стилихон в этом случае рассчитывал на несомненный успех: он полагал, что теперь без труда можно низринуть Руфина, когда против него вооружены все сословия и сам император не любит его; что же касается остального Двора, то Стилихон думал, что, раздираемый партиями, он не в состоянии будет противиться его желанию, и, не имея военной силы, побоится противодействовать ему, особенно коль скоро он явится туда с войском.

Расчёт Стилихона, однако ж, далеко не был верен. Мы уже видели, с каким неудовольствием и негодованием принял Константинополь и весь народ известие об этом намерении Стилихона; разные партии при Дворе, когда узнали об этом, соединились и, если они ничего не могли сделать вопреки Стилихону, то это нисколько им не мешало видеть в его намерениях нарушение прав Империи и желание междоусобной войны, и побуждать народ к оппозиции. Руфин, со своей стороны, решался испытать все средства, чтобы удержать за собой место Первого Министра и держаться против Стилихона или, если пасть, то по крайней мере недаром, но достаточно отмщённым. Так как опасность грозила более всех ему, его личным интересам, то, покуда прочие сановники Восточной Империи ограничивали оппозицию против Стилихона одними жалобами на несправедливость его притеснений, он немедленно приступил к делу.

В своём затруднительном положении, Руфин решился искать у варваров опоры для своего колеблющегося могущества и влияния в государстве и с их силами выступить против Западного министра. Он расчитывал так: « Если варвары придут в Империю, то Стилихон уже не подумает идти на Восток: ему тогда нужно будет быть готовым к защите пределов Западной Империи, которую варвары не преминут потревожить; вступив же с ними в борьбу, он потеряет войско, которое доселе давало ему такое огромное преимущество в силах пред Восточным Двором, а следовательно вместе с ним и всякую охоту к притязаниям на управление Востоком; между тем, когда будет обессилен этот враг, он (Руфин) выигрывает очень много в отношении к внутренним своим врагам; они должны будут тогда замолкнуть со своими интригами, а он приобретёт, какую захочет, власть в государстве; потому что варвары всегда будут крепким оплотом для его могущества» [43]. Составив себе такой план, Руфин, при первом наступления весны 305 года, вошёл в союз с разными варварскиии племенами, жившими в нынешней Южной России, Сербии, Галиции, Молдавии, Валахии. Не нужно представлять себе вместе с Клавдианом этот союз явной и намеренной изменой государству; не нужно думать, что Руфин призывал варваров с намерением опустошить Империю в отмщение за ненависть к нему всех сословий: потому что это решительно не приносило Руфину пользы и нисколько не сообразовалось с характером министра, который во всех своих распоряжениях искал положительной выгоды для себя; напротив, этот союз должно представлять призванием варваров на службу Империи, что было в то время, как видно на предыдущего моего изложения, делом весьма обыковенным, А по всей вероятности, этот союз заключён был не тайно, как думает Клавдиан, но с согласия других государственных мужей, желавших притязание Западного министра на власть на Востоке отразить силой: если варвары опустошили области Империи, то это ещё не доказывает намеренной измены со стороны министра, а только указывает на их характер, отличительной чертой которого было грабить и опустошать везде, где только не было препятствия. Таким образом хотя Руфин не имел желания разорять свою Империю, но варвары, из-за Дона и из задунайских стран быстро перешедши через Caspia Claustra и снежные горы Армении, и вступив в азиатские провинции, начали грабить их жителей. Каппадокия, Киликия и вся Сирия много от них потерпели [44]. В то же самое время другие варвары пришли в европейские области Империи и, не имея для себя дела и не получая достаточно денег от правительства, воспользовались беззащитным положением государства и тоже начали грабить. Готы, поселившиеся во Фракии, нисколько не мешали им продолжать опустошение, несмотря на то, что по договору с Феодосием Великим, обязывались защищать Империю от врагов и вообще служить в её пользу; напротив, многие, увлечённые их примером, сами пристали к ним; тогда действия варваров сами собой обратились в формальную войну. Не встречая нигде сопротивления, они, подобно разбойникам, нестройными, но многочисленными толпами бродили по землям Македонии, Фессалии, Паннонии, нередко появляясь во Фракии в виду Константинополя, знаменуя свой след опустошением. Руфин увидел наконец, что варвары вовсе не занимаются его интересами, и нисколько не обращают внимания на выгоды Империи, и что они своим поведением способны не столько поддержать его могущество, сколько ускорить его падение. Попав, что называется, из огня в пламя, Руфин начал искать средств поскорее удалить их из Империи.

Правительство было того же мнения, и потому решилось вступить с ними в переговоры: Руфин, назначенный полномочным посланником, указал им на Италию и уговаривал их напасть на неё, обещая им за это награду; но как переговоры с ними на первый раз не имели успеха, и они не дали решительного ответа, то правительство нашло нужным прибегнуть к другим мерам, чтобы облегчить тягостное положение Империи. Двор разделился на партии: одна, во главе которой стоял Руфин, предлагала призвать на службу Империи гуннов. Руфин рассчитывал употребить этот воинственный и свирепый народ как для усмирения варваров, так ещё более для исполнения своей заветной мысли отразить силы Западного министра их силами. Другие же, более добросовествые сановники, вопреки намерению Руфина, хотели призвать Стилихона на помощь государству [45]. Так как эта партия была многочисленнее первой и одерживала явный перевес над ней, то Руфин употребил со своей стороны всё, что только от него зависело, чтобы воспрепятствовать исполнению её намерения: потому что с исполнением его сами собой рушились бы все доселе веденные им дела против Стилихона, и допустить Стилихона с войском до Константинополя значило приготовить самому себе погибель. Руфин вторично и уже тайно отправился в варварский лагерь, и как на этот раз он предлагал им не одни обещания денег, а самые деньги, то главная цель его достигалась: варвары удовольствовавшись этой наградой и тем, что они доселе награбили себе, оставили страну, быстро пошли к Альпам в выразили явное намерение, перешедши их, вторгнуться в Италию и там тревожить Стилихона. Руфин рассчитывал, что «возвратившись недавно из похода, западный министр не вдруг соберется с силами, чтобы отразить врагов, а тем менее победить их»; он полагал, что «дела на Севере на долгое время привлекут внимание Стилихона и заставят его поневоле дать варварам время ещё более усилиться».

Но Руфин жестоко обманулся в своих ожиданиях. Действительно, Стилихону нужно было пробыть на Рейне не два месяца, а гораздо долее, чтобы восстановить там спокойствие и порядок, и вскоре, как мы увидим, там опять вспыхнуло возмущение; но он не счёл нужным оставаться там доле, когда сведения о делах восточных, получаемые им через агентов и Серену, удостоверили его, что гораздо более и без труда выиграет он, если оставит Рейн, возвратится в Италию и оттуда пойдет на Константинополь. Посему в апреле месяце он явился в Риме, чтобы с наступлением лета начать свои действия против константинопольского Двора.

Весть о том, что Руфин призвал в Империю варваров, на первый раз смутила его, и он отложил до времени свою поездку на Восток; но скоро потом, узнав о несчастных следствиях для Империи Восточной от этого призвания, он увидел возможность и это обстоятельство обратить в свою пользу: оно давало ему законный повод вмешаться в дела Востока. Но в то самое время, когда Стилихон приготовлялся к походу против варваров, опустошавших Восток, вдруг разнеслась молва, что они появились у Альп. Теперь опасность грозила Западной Империи и Стилихон, хотя почитал её неважной, но должен был опять на время оставить свой Восточный проект. Не ослабленный, вопреки ожиданию Руфина, походом на Рейнских варваров, Стилихон с необыкновенной быстротой повёл свое войско, составленное из различных народов: галлов, персов, прирейнских обитателей, и неожиданно явился в Юлийских Альпах, где кочевали варвары. Главной целью Стилихона было не допустить их до вторжения в Италию, и без того много потерпевшую в прошедшие войны, рассеять их в пределах Восточной Империи и притом же силами Востока (у него под начальством была Восточная армия), а потом уже, как избавителю государства от опасности и потому имеющему полное право на благодарность его, двинуться на Константинополь.

Не приготовленные к этому неожиданному нападению, варвары скоро были вытеснены из ущелий альпийских. Рассеянные и без труда разбитые по частям, они вскоре, однако ж, успели соединиться и заняв в Империи, в одной из приальпийских долин, выгодную позицию, укрепились [46]. Здесь, в ожидании нападения Стилихона, который неутомимо преследовал и бил отдельные отряды варваров, главная масса их сосредоточила свои силы в приготовилась дать отпор.

Долина, где засели они, примыкала с двух сторон к горам, которые заграждая всякий путь в это место, образовали около неё тупой угол; с этих сторон варвары были неприступны. Две остальные стороны были укреплены следующим образом: одна из них была обнесена нарочно сделанным земляным валом, перед которым вырыт был глубокий ров, а другую защищала стена, которую варварская фортификация устроила из телег, тесно одна к другой примкнутых и обтянутых сырыми воловьими шкурами. Эта сторона была слабейшая, и потому здесь была поставлена целая половина варваров. Управившись с отдельными варварскими отрядами, Стилихон устремился всей массой бывших с ним легионов на это временное, но сильное укрепление. Вдруг разгромить этот варварский улус не было никакой возможности. Стилихон обложил его и начал делать приготовления к приступу.

Между тем быстрое движение Стилихона за Альпы, рассеяние им одних варваров и стеснение других повергли Руфина в отчаяние: потому что такие решительные и успешные действия Стилихона против варваров вдруг рушили весь план и все замыслы его. Он не мог не видеть, что Стилихон, по истребленин укрепившихся в приальпийской иллирийской долине варваров, явится в Константинополь и там, покончив с ним дело, т. е. умертвив его, возмёт власть в свои руки. Мы видели, что так думал распорядиться и сам Стилихон. Руфин, чувствуя, что теперь не только колеблется его влияние, но и положение его становится весьма опасным, что ему придется расстаться не только с занимаемым им местом, но и с жизнью, - чувствуя всё это и сообразив, он счел нужным подкрепить себя материальными средствами. Но где же было искать этих средств? Призвать в Империю гуннов, или какое-нибудь другое варварское племя? Но весь Двор и Сенат были против этого; да притом же опыт показал, что варвары помышляют более о своей добыче, чем о пользе того, на чью службу приходят. В уме Руфина блеснула, по-видимому, счастливая мысль. Он потребовал аудиенцию у императора; соображения, какие он ему представил, всего лучше определяют политику Руфина и всего Восточного Двора. «Стилихон - говорил он императору — ищет моей погибели; тебе, император, я поручаю мою жизнь, и умоляю спасти меня, не для меня, но для тебя, которому я служу: потому что с погибелью моей он овладеет всем Востоком и присоединит его к Западу. Человек этот имеет в своем распоряжении огромные средства и в своей власти много земель, и вмешательство его в наши дела ничем другим нельзя объяснить, как желанием власти на Востоке». Увидя, что речь произвела на императора желанное действие, т.е. что он слушал её как бы со страхом, Руфин тотчас же предложил ему средство поправить Восточные дела. «Пусть, —продолжал он, — Стилихон со всем своим могуществом останется в покое и о нас нет дела ему заботиться; посему пусть очистит немедленно Иллирию, а Восточную армию пришлёт в Константинополь; имея войско, мы и без него управится со своими врагами». Сенат и Двор нашли мысли министра вполне основательными; Император немедленно послал к Стилихону грамоту за своей подписью, заключавшую в себе требование оставить Иллирию и прислать Восточные легионы.

Это было в августе месяце. Стилихон между тем стоял в Иллирии почти два месяца не без дела; осаждённые варвары были доведены им до такого состояния, что им предстояло или сдаться, или быть истребленными. Стилихон легко мог бы без боя, голодом погубить их; он так и рассчитывал, но солдаты, наскучив долгим бездействием, требовали, чтобы он их вел на бой. В твёрдой надежде на победу, Стилихон уже двинул на приступ свое войско, правый фланг которого составляли галлы, левый — армяне, в центр - отборные солдаты, всегдашние его сподвижники, - как в это самое время прибыл курьер от императора Аркадия.