История Стилихона

Готы бежали. Римский полководец неутомимо преследовал их и при подошве отрога Тайгетского Лицея (Licaeus) в другой раз разбил их [77]; немногие только успели спастись в Аркадию и там соединиться с Аларихом.

Теперь готы были окружены почти со всех сторон, все главные проходы были заняты римскими легионами; в восточных, ведущих в Арголиду и к Коринфу, как мы уже знаем, стояли римские солдаты; на юге тоже, после Лицейского дела, поставлены были отряды; туда стремиться Алариху не было ни малейшей пользы; надеяться, что с этой стороны подоспейт к нему на помощь готы, плававшие в морях, было трудно; о них не было никакого слуха, и они, по всей вероятности, удовольствовавшись тем, что опустошили несколько островов, удалились восвояси, как скоро узнали о ходе дел в Пелопоннесе, столь неблагоприятном для них. На северо-западе , где было всего более местных удобств к отступлению, между речкой Ладоном в хребтом Эримантским, расположен, как уже известно, целый корпус, ещё до сих пор не бывший в деле, и к нему теперь отправился сам Стилихон с весколькими когортами для большего усиления этого пункта.

Аларих ожидал, что Стилихон нападёт на него, и потому занялся укреплением новой своей позиция в твердынях Филоена; он видел опасность своего положения, но верил в свою судьбу и думал, что при атаке Стилихона если не выиграет битву, то по крайней мере найдет как-нибудь возможность выйти из Пелопоннеса. Вскоре, однако ж, он должен был отказаться от этой надежды. Стилихон не выказывал ни малейшого желания вступить в бой с готами и штурмовать неприступное для того времени укрепление, где они засели, когда видел, что он без всякой потери солдат может истребить неприятеля голодом, или даже заставить его сдаться.

Положение готов было отчаянное. Аларих хотел было пробиться чрез северные горы Аркадии [78], но здесь с уроном был отражен и должен был возратиться на прежнее место. Между тем открылся у готов недостаток в съестных припасах и повальная болезнь [79]. Готский вождь с грустью видел, как лучшие солдаты перед его глазами умирают от истощения и болезни.

Однако ж душа его не ослабела в этой опасности, так что, несмотря на всю кажущуюся безвыходность из этого положения, он не хотел допустить и мысли о сдаче военнопленным. В то время, а это было в начале сентября, когда Стилихон считал Алариха уже в своих руках, со дня на день ждал от него предложения о мире, и потому ослабил дисциплину, дозволив своим солдатам разные вольности, в это время готский вождь не дремал, постоянно следил за всем, что происходило в неприятельском стане и, ободряя приунывших готов, задумывал с честью выйти из теснин. Как это случилось, какой маневр употребил Аларих, чтобы спастись со всем своим войском, — прямых сведений об этом мы не имеем. Можно предположить, на основании некоторых намеков Клавдиана, положения страны и расположения в ней римских войск, что он перешёл, непримеченный Стилихоном, реку Алфей, потом быстро прошёл через горы Элиды и, в другой раз перешедши Алфей, явился во фланг неприятелю; и хотя он должен был выдержать сильный натиск Стилихона в горах Эримантских, но успел отбиться. Как бы то ни было, только Аларих спасся из этой искусно задуманной засады. Не нужно обвинять здесь Стилихона, беспечности которого Зосим приписывает упущение готов из рук. Стилихон, как увидим в своем месте, не был развратным, да ещё до такой степени, чтобы во время войны напиваться пьяным и предаваться распутству с бесчестными женщинами, что утверждает Зосим [80]. Если он дозволил подобное своим солдатам, то мы согласимся, что это было с его стороны необходимо, когда вспомним, каким своевольным духом заражено было в ту эпоху римское войско. Причина этого почти чудесного отступления заключалась в гениальности готского вождя, и действительно, здесь Аларих явил в себе необыкновенный талант полководца. Аларих едва оставил за собою Истмийский перешеек, скорым маршем пошёл по Средней Греции и быстро явился в Эпире. Готы, как бы мстя за смерть своих товарищей, истребляли всё, что попадалось им на пути.

Стилихон, однако ж, хотел преследовать неприятеля и, стянув свои войска в Ахайю, думал настигнуть неприятеля и в Эпире, и там смирить непреклонную гордость Алариха. Предводя гораздо многочисленнейшей армией, имея флот и, следовательно, возможность в двух пунктах, с мора и сухого пути, вторгнуться в Эпир, он, без сомнения, достиг бы своей цели, если бы по-видимому странное, но на самом деле подготовленное ходом событий, обстоятельство не помешало ему в этом.

Оно было плодом политики Восточного Двора. Правительство Восточной Империи не принимало решительно никаких мер к защищению Греции, да едва ли и могло оно что-нибудь сделать в её пользу, не потому, впрочем, чтобы в Восточной Империи нельзя было найти для этого достаточно сил и средств; заключая в своем составе гораздо более единства, чем Империя Западная, она имела их; но силами этими, которые поддерживали Империю уже в продолжение 1000 лет, распоряжался Евтропий и императрица Евдоксия. Евтропий с самого начала своей власти мало обратил внимания на чрезвычайно живой и современный тогда вопрос — на готов и их отношение к Империи, и занятый политикой в отношенив к Западу, кажется, даже совершенно упустил его из виду.

Как бы то ни было, только, как уже известно, он отправился в Азию, не оставив в Европе почти нисколько войска, чем воспользовались готы и напали на Грецию. Евдоксия, оставшаяся в Европе и управлявшая государством именем своего супруга, если бы и желала, то ничего без войска не могла бы сделать против Алариха; да притом это была женщина тщеславная и пустая, заботившаяся более о нарядах, чтобы блистательней явиться в цирке, чем о государственных делах и общественном интересе. Евтропий, воротившись из похода в то самое время, когда в Аркадии происходили военные действия и Аларих принимал всё более и более опасное положение, и когда, след., небольшая помощь со стороны константинопольского Двора Стилихону могла нанести готам решительный удар, — Евтропий предоставил окончание войны самой себе. Он поступал таким образом и как глубоко безнравственный человек, который не имеет привычки озабочиваться тем, что не обещает ему существенной пользы, и как политик, видевший в этой войне ослабление сразу двух врагов. Потому, предоставив Грецию самой себе, как будто бы она была совершенно чуждой Империи, Евтропий счёл за лучшее и полезнейшее для себя позаботиться, как бы поход свой представить константинопольцам в лучшем свете и возбудить в них удивление к своим подвигам [81]. Но едва только обстоятельства в Аркадии изменились, едва только Аларих занял Эпир, как евнух всё своё внимание обратил на театр войны. По-настоящему, нужно было бы ожидать, что Восточное правительство немедленно пошлёт войско против готов, чтобы тревожить их с одной стороны в то время, как Стилихон напал бы на них с другой. Но Евтропий, а с ним конечно и весь Двор, рассуждали иначе. Мало того, что они не послали подкрепления Стилихону; они сочли нужным воспрепятствовать его успехам. Несмотря на счастливое отступление Алариха, Евтропий не мог не заметить, что перевес ещё на стороне Стилихона, и что если сей последний пойдет в Эпир, то готам придётся плохо; а после этого он, как спаситель Греции, будет иметь полное право на большее значение при Восточном Дворе и на вмешательство в дела Империи, и, без сомнения, будет домогаться этого права; домогательство же это не может не иметь успеха, с одной стороны, потому, что такой подвиг Стилихона, как избавление Греции от готов, за который и без того благословляли его во всей Греции, будучи довершен конечным истреблением сих готов, встретит всеобщую признательность народа и сочувствие к намерениям своего виновника, а с другой - дорога, благодаря походу Алариха, совершенно была открыта в Константинополь, куда он, без сомнения, не замедлит явиться. Такого рода результат войны, очевидно, совершенно не согласовался с политикой Евтропия и вообще Восточного Двора. Чтобы воспрепятствовать этому, Восточный Двор согласился дать Алариху сан Magistri militum и земли для поселения готов в Восточной части Иллирийской префектуры [82]. Мы увидим ниже, что замыслы готского вождя далеко не ограничивались этим приобретением, и , следовательно, можно положить, что только крайность заставила его согласиться на эти условия.

Таким образом кончилась эта война, которая, при миролюбии обоих Дворов, могла бы совершенно уничтожить готского вождя. На Западе живо сознавали это и не находили слов для выражения своего неудовольствия против Востока за его политику. Что же касается Стилихона, то неприязненные распоряжения константинопольского Двора глубоко опечалили его.

Теперь он видел, что все его труды пропали, что он напрасно погубил много времени, денег и людей, и что нужно оставить, или надолго отложить свою мысль о Востоке, и с душой, полной горечи досады, сел со своим войском на корабли и отправился в Италию, откуда вскоре поехал в прирейнские провинции. Не меньшее негодование [83] Восточная политика возбудила и во всех жителях Италин, преимущественно же в солдатах. Повсюду громко кричали «Евтропий — изменник» [84]. С этого времени неприязнь и отчуждение между Востоком и Западом, доселе не для всех заметные, становятся очевидными и решительными, и осень 396 года нужно почитать временем окончательного разъединения между ними и образования Греческой или Византийской Империи. Восток отстоял свою независимость, так давно уже подготовляемую, и, отразив влияние Запада, которому хотел было подчинить его Стилихон, пошёл своей особой дорогой. Все позднейшие усилия как Стилихона, так и других исторических деятелей соединить эти две части Империи, так чтобы Рим был владыкой, были напрасным трудом. Первая Готская война, не доставив Западу желанного результата, само собою разумеется, значительно ослабила его. Восточный Двор заметил это и в свою очередь сам решился домогаться влияния на него. Для достижения этого он считал необходимым отторгнуть от Западной Империи какую-нибудь область и в особенности желал присоединить к Востоку богатую и хлебородную Африку. Но как он не чувствовал в себе большой решимости, чтобы вступить в явную борьбу со Стилихоном, то сделал попытку достигнуть своей цели путем дипломатическим. Следствием этого стремления была так называемая Гильдонская война, в которой вполне разоблачилась политика константинопольского Двора со всей своей хитростью и пронырливостью; и хотя в ней Восточный Двор равно не выиграл ничего, но она ещё раз показала Стилихону, что Восток и Запад слишком уже отделились друг от друга, чтобы можно было надеяться на соединение их под одною властью.