История Стилихона

ГЛАВА 5

Поход Стилихона в Германию и Британию. — Евтропий. — Его внутренняя и внешняя политика. — Гайна. — Аларих. — Его замыслы и тайный союз с Руфином. — Поход его в Грецию. — Распоряжения Стилихона. — Движение его против Алариха. — Военные действия в Пелопоннесе, — Опасное положение готов в Аркадии. — Аларих в Эпире. — Политика константинопольского Двора. — Окончательное отделение Востока от Запада, или образование Византийской и Латинской Империй.

В то самое время, когда Стилихон из Иллирии приготовлялся отправиться в Константинополь, дела в Германин заставили его отложить эту поездку до другого, более благоприятного времени. Воинственные племена Рейна, как скоро узнали, что Стилихон находится в войне с варварами, опять взволновались. Это волнение сначала обнаружилось в землях, расположенных по берегам Немецкого моря, оттуда проникло в Британию и вскоре разлилось по большей части Германии; многие варварские князья перешли линию укреплений, отделявшую римские владения от Германин. Стилихон взял своих отборных солдат и скорым маршем пошёл против германцев, чтобы не допустить их до пределов Италин.

К счастью Стилихона, поднявшиеся теперь народы не имели в своих действиях ни малейшего единства и плана, а каждое племя действовало по благоусмотрению своего предводителя. Мало того: некоторые племена даже заводили ссоры между собой.

При таких обстоятельствах, Стилихон скоро и без большого труда усмирил их. Для водворения же спокойствия в этих землях и на будущее время, Стилихон занялся устройством этих наций. Одних мирил, другим давал законы, между третьими, более наклонными к беспокойству, строил укрепления. А чтобы усилить себя для будущей деятельности, Стилихон многих варваров завербовал в солдаты и разместил их по легионам [49]. Это было тем необходимее, что с отсылкой половины армии на Восток войско Западной Империи, после непрерывных походов последних двух лет, значительно уменьшилось, и что теперь важные дела на Востоке, заставившие Стилихона оставить Германию, прежде нежели он там окончательно водворил спокойствие и порядок, требовали значительных сил.

Между тем как Стилихон, в продолжение почти всей зимы 396 года, жил в Германии, в Константинополе воспользовались его отсутствием, чтобы воспрепятствовать его поездке на Восток. Едва только прошли впечатления, произведенные на народ убийством Руфина, как взоры всех обратились на Запад; всякий с нетерпением желал знать, что замышляет римский министр. Евнапий рассказывает, что каждого, кто только приезжал в то время из Италии, забрасывали вопросами вроде следующих: «а что, ты видел Стилихона? что он поделывает»? Это было не простое любопытство, но любопытство народа, которому угрожает опасность. Если в народе высказывались неприязненные чувства к Западу и его регенту, то, тем более этого нужно было ожидать от Двора. Там место Первого Министра, как нужно было ожидать, занял евнух Евтропий [50]. Это был старик чрезвычайно хитрый и тем более опасный для своих врагов, что хитрость его была всегда прикрыта личиной простодушия.

Прежде, нежели он появился при Дворе, судьба бросала его из одной страны в другую; он толкался среди людей всех наций, всех классов, видел много на своем веку и хорошего и худого, был во всевозможных положениях жизни и глубоко изучил дух тогдашнего общества; правда, в своей бродячей жизни он не сохранил в себе ни одного доброго чувства, но зато вынес знание, умение быстро распознавать окружавших его людей, приноровляться к обстоятельствам и извлекать из них для себя пользу. Мы уже видели, как он искусно вёл интриги против Руфина. Вступив в управление делами Империи, Евтропий в делах как внутренних, так и внешних последовал политике своего предшественника. Точно так же, как и Руфин, по вступлении своем на место министра, он первым долгом почёл для себя укрепить это звание за собой. [51] Лучшим средством для этого он считать удаление от Двора и от участия в правлении всех, кто только выдавался своею знатностью, или делами доблести, или богатством и в особенности тех, которым он был обязан своим возвышением и которым была известна его прежняя тёмная жизнь. При этом действовал он не открыто, как Руфин, по более тайно, различными интригами и вообще так осторожно, что нельзя было сказать, что это сделал Евтропий; а между тем многие были лишены жизни, или заключены в темницу, или изгнаны единственно по его старанию. Имущества этих бедняков, которые он прибирал к своим рукам, вместе с огромными богатствами Руфина, также перешедшими в его сундуки, конечно, не могли не упрочить могущества евнуха, тем более, что он награбленным богатством делился с другими лицами, занимавшими важные должности в государстве [52]. Впрочем, от этого выдела казна его нисколько не уменьшалась: потому что он в распределении должностей следовал такому правилу, что кто более давал ему денег, тот и место получал доходнее [53].

Понятно, что такой человек, каков был Евтропий, не мог равнодушно смотреть на притязания Западного министра. Он хорошо видел настроение умов в Константинополе не в пользу Стилихона, и, находя, что это как нельзя более благоприятствует ему, смело выступил против него. Всё его внимание было устремлено на Запад и вся политика его клонилась единственно к тому, чтобы не допустить Западного министра до вмешательства в дела Востока. Как человек, который прежде был в дружелюбных отношениях к Стилихону и много содействовал ему в борьбе с Руфином [54], Евтропий прекрасно понимал все его виды на Восток и знал многие его планы, как осуществить эти виды на деле. Теперь он понял, что для отклонения путешествия Стилихона в Константинополь необходимо прежде всего привлечь на свою сторону преданные ему войска, которые были присланы с Гайной. Евнух угадал, где тут слабая сторона, в стал на нее действовать сколько решительно, столько же и искусно; он понял, что прежде всего приняться нужно за Гайну, склонить его на сторону константинопольского Двора, и успел в этом деле как нельзя лучше.

Гайна был прекрасный солдат и, проведя почти всю жизнь в лагере, не мог похвастаться умением обращаться в свете; он привык слова других принимать, как говорится, за настоящую монету. Этот человек при том же и от природы не имел большой проницательности, так что он едва ли понимал хорошо ход тогдашних дел и, если мог действовать с успехом, так это только под влиянием других. Впрочем, его солдатская душа заражена была страшным честолюбием. С поля битвы попав в блистательнейший и утонченнейший Двор того времени, он не оставил своих лагерных привычек и, чувствуя своё значение, держал себя чрезвычайно высокомерно. Хитрый евнух и императрица Евдоксия оказывали ему уважение и не щадили ласкательств [55]. Это, конечно, льстило его самолюбию, и он, не замечая сам того, склонился на их сторону, а потом, когда ему торжественно был поднесен титул Magistri Militum, то он решительно изменил видам Стилихона и посвятил свой меч и войско на защиту независимости Восточной Империи. Этого-то только и желал Евтропий. Когда таким образом поставлена была преграда влиянию Стилихона на дела Востока, тогда Евтропий сделался свободнее и откровеннее в своей политике и с добродушным, своим обычным смехом отзывался о нём и его неуместных притязаниях. Он не замедлил бы тотчас же выказать свои силы пред Западным Двором, если бы неустройства в азиатских провинциях не отвлекли от этого его внимания. Варвары, вызванные Руфином, ещё не думали оставлять Каппадокии и Сирии; пользуясь плохим состоянием Восточной армин (потому что Евтропий, желая привлечь её к себе, ослабил дисциплину, дозволил солдатам разные вольности, так что они выходили из всякого повиновения своим начальникам), к ним присоединились другие варварские племена; беззащитные жители азиатских провивций должны были терпеть от них всякого рода насилия. Чтобы воспрепятствовать дальнейшему их своеволию, Евтропий сам поспешил в начале весны 396 года с большей частью армии в Азию. Дело могло исполниться хорошо и без него, - старанием какого-нибудь опытного генерала; но Евтропий хотел ознаменовать себя военным подвигом, чтобы показать себя вполне достойным занимаемого им места. Впрочем, хотя он и выгнал варваров, но за это избавление страна должна была поплатиться очень дорого: солдаты его грабили города и деревни ничем не снисходительнее самих варваров [56]. Этот поход Евтропия, равно как исключительное направление его политики на утверждение собственного могущества и на отчуждение Востока от Запада, также экспедиция Стилихона в Германию, — все эти обстоятельства, показывая состояние обеих Империй в 396 году, имеют ещё то значение, что они как нельзя более благоприятствовали давно задуманным замыслам готского вождя [57].

У вестготов был в то время главным вождём Аларих. С самого детства меч и колчан со стрелами были любимой его забавой. Едва достигнул он юношеского возраста, как со всем пылом дикой храбрости бросился на поле битв, происходивших тогда между готами и римлянами.

Опасность для него не существовала. Обыкновенно впереди своей дружины скакал молодой гот против римских когорт. Молодые и старые готы изумлялись его отваге и бесстрашию и говорили: «вот так прямой Бальта [58] (смельчак)! хороший будет герцог» [59]. С этой необыкновенной смелостью он соединял ум быстрый, беспокойный, — ум, который постоянно ищет все нового, душу предприимчивую, жаждущую деятельности, и натуру в высшей степени раздражительную. Прибавьте к этому любовь Алариха к своей нации, любовь сильную, безграничную, которая в варваре охватывает всю душу, все наклонности и стремления, — и вы составите понятие об этой личности. Такому человеку, конечно, не была суждена участь большей части людей, которые скользят по жизненному пути, не оставляя после себя и следа; родившись среди племени в тот период его существования, когда силы его рвутся наружу, чтобы сделать что-нибудь, выходящее из ряда обыкновенных вещей, — человек с такой душою не мог оставаться в неизвестности; напротив, так как настроение его духа точь-в-точь сообразовалось с стремлениями его народа, было им родственно, то он должен был явиться вождём его и двинуть его силы к совершению чего-нибудь нового. ещё когда он был юношей, в голове его родилась мысль, или по крайней мере проблески мысли — крепче соединить силы своей нации и потом, устремив их на Империю, год от году всё более слабеющую, отнять у неё выгодную для поселения землю и в ней основать независимое царство.

Мало-помалу он приобретал вес у готов и во мнении их заслонил собой других вождей; а с этим вместе всё более росла его мысль. Когда, после похода готов против Евгения, Аларих, участвовавший в этом походе и имееший случай видеть и изучить военное искусство римлян, явился во главе нации, тогда он окончательно решился приводить эту мысль мало-помалу в исполнение и с этих пор он приобретает важное историческое значение.

Первую попытку к исполнению своего намерения Аларих обнаружил в том, что, вопреки договору, нисколько не помог Империи, когда опустошали её призванные Руфином варвары, и даже не препятствовал, как мы уже знаем, некоторым готам пристать к грабителям. Мы также упомянули, что ходили слухи, будто Руфин находился в тайной переписке с Аларихом. Слухи эти были вполне справедливы. Не получить ожидаемого результата от появления в Империи варваров, и не совсем надеясь, что Стилихон исполнит требование константинопольского Двора — не пришлёт Восточную армию, Руфин счел за необходимое обезопасить себя с другой стороны и обратнл своё внимание на вестготов. Руфин очень хорошо понимал, что равнодушие, с которых готы смотрели, как варвары опустошали Македонию и Фракию, и некоторое с их стороны участие в этом опустошении, при воинственности народа и честолюбии вождя его, предвещают явный разрыв, и что скоро Аларих потревожит Империю. Если он не в состоявии был предотвратить это, то по крайней мере видел возможность извлечь из этого обстоятельства пользу для себя.

Предположения Руфина сбылись. Аларих потребовал себе от Восточного Двора чина Migistri militum и земли для поселения в Иллирийской префектуре, но получил отказ. Это значило обявление явного разрыва между готами и Империей, и Аларих действительно думал и приготовлялся отомстить Империи за её к нему холодность. Руфин поспешил вовремя оказать услугу готскому вождю, чтобы тем более заставить его действовать сообразно со своими выгодами. Немедленно он тайно дал знать Алариху, что со своей стороны готов содействовать ему в достижении его целей. Аларих, ещё не знавший, с какой сторовы потревожить Империю и не имевший достаточно для этото оружия и денег, с радостию принял вызов магистра [60] Положено было, что Аларих вторгнется в Грецию и силой оружия заставит константинопольский Двор признать действительными права свои на звание главнокомандующего.

Оба союзника рассчитывали на многое, и план Руфина в этом случае был составлен с необыкновенной хитростью.

Руфину нужно было, как мы уже несколько раз говорили, не допускать Западного министра до вмешательства в дела Востока. Теперь, ожидая от Стилихона половины армии и в то же время призывая в Грецию Алариха, он достигал скоро этой цели. «Если Стилихон, думал он, пришлёт армию, то он её сосредоточит около Константинополя, следовательно там будет иметь для себя защиту. А Стилихон, если бы и после этого решился идти в Константинополь (в чем Руфин впрочем не сомневался): то, конечно, исполняя обязанность руководителя и советника Аркадия, которая, по его словам, возложена на него Феодосием, должен прежде всего очистить от варваров провинции вверенного его благоразумию императора. В противном случае, его притязание на место Первого Министра при Восточном Дворе было бы нелепо. Это же он должен сделать для своей пользы, чтобы, отправляясь в Константинополь, не иметь у себя в тылу неприятеля и не открыть ему пути морем в беззащитную Италию. А вступив в войну с готами, Стилихон естественно ослабит свои силы, после чего ему трудно будет бороться с Восточной армией. Даже если сия последняя останется под властью его, а не будет прислана по требованию, то и тогда большой беды не будет: потому что во всяком случае война Западного министра продолжится много времени, в которое обстоятельства могут измениться в пользу его (Руфина). Если бы, наконец, ни одно из этих ожиданий не сбылось, то Аларих, получив при его содействии чин главнокомандующего и Грецию для заселения, всегда будеть защищать своего союзника против врагов, которых у него при Дворе было много».

Но Руфин ошибался в этом последнем. Аларих вовсе не думал служить ему орудием, напротив, он Руфина считал орудием для себя. Ему нужно было звание главнокомандующего для того, чтобы иметь решительное влияние на константинопольский Двор; ему нужна была земля, где бы он мог безопасно стать твёрдой ногой и откуда бы мог действовать на обе Империи. Таким пунктом прекрасно могла служить ему Греция, занимавшая, по своему географическому положению, середину между Западной и Восточной Империями и представлявшая, по своему плодородию и укреплённым местам, все удобства для безбедной, спокойной и безопасной жизни.

Так как союз обещал много выгод обеим сторонам, то союзники стали деятельно приготовляться к походу на Грецию. Руфин немедленно тайно переслал готскому вождю значительное количество денег на издержки, необходимые в предстоящем походе [61]; Аларих со своей стороны подготовлял оружие, провиант и исправлял другие нужды. Гораздо труднее было преодолеть препятствия, противопоставленные предприимчивому готскому вождю самой природой и греческим искусством.

Мы разумеем Фермопильский проход, где в то время была построена неприступная крепость, где горсть солдат могла удерживать целую армию, и где между тем лежала единственная дорога из Фессалии в Грецию. Руфин взял на себя уничтожить и это препятствие. Для этого он назначил проконсулом Греции некоего Антиоха, отъявленного негодяя, которого отец и братья давно уже прогнали из дому, а комендантом Фермопильской крепости какого-то Геронция, человека не менее безнравственного. Оба они охотно согласились в точности следовать данной им Руфином инструкции на случай нападения Алариха, т. е. первый - не предпринимать ничего против готов, а второй — при приближении их к Фермопилам сдать крепость без бою и со своим гарнизоном отступить [62].

Таким образом приготовления союзников шли успешно. Впрочем, как ни скрытно действовали они, Серена через агентов своего супруга успела проникнуть в замыслы Восточного министра и разведать о результатах его переговоров с готскних вождем, и немедленно дала знать об этом в Иллирию Стилихону. Этот последний почти с ужасом сведал о приготовлениях своих врагов; он постигнул опасность, которой угрожали всей его политике с такою адскою хитростью задуманные планы Восточного министра и предприимчивость Алариха; следовательно, понятно, почему он решился пожертвовать половиной армии и отпустил её на Восток, как скоро того потребовал константинопольский Двор, лишь бы только навсегда освободиться от Руфина.

Стилихон полагал, что с погибелью Руфина сам собой уничтожится союз его с готским вождём, и с этой мыслью отправился в экспедицию в Германию, намереваясь, по усмирении там варваров, приступить к исполнению своего Восточного проекта. Но такой человек, каков был Аларих, не любил останавливаться на середине дела, а тем менее задуманное однажды оставлять без исполнения. Смерть Руфина имела для него только то следствие, что замедлила на несколько времени поход в Грецию. Он решился только переждать зиму.

Между тем, как уже известно, обстоятельства расположились в его пользу: Стилихон был в Британии, Евтропий в начале весны отправился с армией в Азию и таким образом обе части Империи были без войска. Аларих не пропустил этого, столь благоприятного для себя времени, и в марте 396 года, с многочисленными толпами готов и других варваров, соединившихся с ним, двинулся из Фракии [63]. Он беспрепятственно прошел Македонию и быстро явился в Фессалии. Здесь, при источнике Тенейском, горсть удальцов решилась дать отпор готам: врасплох, стремительно ударила на них и положила на месте до трёх тысяч человек; но зато, когда готы оправились от неожиданного нападения, эти предприимчивые фессалийцы почти все были истреблены, и только незначительная часть спаслась бегством [64]. Аларих не счёл нужным преследовать бегущих и скорым маршем пошёл к Фермопилам. Геронций, сколько вследствие тайно заключеннного условия с готским вождем, столько же вследствие малодушия, вышел со своим гарнизоном из крепости и отступил на Италийский перешеек. Через не защищаемый никем проход готы вступили в Грецию. Не для чего, кажется, говорить, что земли, через которые они проходили, были опустошевы страшным образом.

Всякий, кто только был способен носить оружие, был убиваем. Жены и дети целыми тысячами с воплем и рыданиями шли за варварами, своими пленителями; а они, одетые в кожи, двигались всё вперёд нестройными массами, звеня оружием и оглашая воздух военными кликами; а между тем там и сям горели деревни и города, и пламя, клубясь и вздымаясь, освещало ночью эту дикую толпу, и тем довершало ужасную картину варварского нашествия.

Считая бесполезным терять много времени на осаду Фив, которые в то время были очень хорошо укреплены, Аларих пошёл на Афины, с намерением взять и разрушить их; но, сверх всякого чаяния, он не стал осаждать города, который был колыбелью и в то же время убежищем наук и искусств, а напротив, вступил в переговоры с жителями; результатом их было то, что он вступил в город с немногими своими приближёнными, дал там пир важнейшим сановникам, после чего оставил Афины и Аттику, не сделав им ни малейшего вреда [65]. Отсюда через Мегариду и Истмийский перешеек, который Геронций также не заблагорассудил защищать и без боя отступил, Аларих вторгнулся в мае в Южную Грецию: все города без боя сдавались готам. После того, как они разорили Спарту, которая решилась было сопротивляться, и стали лагерем в плодоносных долинах между горами Тайгета и рекою Эвротом, Аларих начал делать приготовления к экспедиции в Италию [66]. В то самое время, когда главная армия его опустошала вдоль и поперек Пелепоннес, часть готов села на суда, захваченный в Коринфской гавани и в других приморских пунктах, и явилась в Адриатическом море; некоторые суда проникли даже в Средиземное море. Заняв Сардинские бухты и утвердившись в скалах Корсики, готы угрожали Сицилин [67] и могли тревожить Италию с Западной стороны в то время, когда Аларих с главной армией сделал бы нападение на Калабрию и Апулию [68].

Между тем Стилихон, устроив дела в Германии и Британии, отправился в Галлию, чтобы и там усмирить некоторых взбунтовавшихся князей и ввести по возможности порядок, как вдруг в одно и то же время получил весть об измене Гайны, интригах Евтропия и о вторжении Алариха в Грецию. К счастью, бунтовщики скоро утихли, и он, хотя чувствовал нужду долее пробыть в стране, но в то же время видел, что его ждут гораздо важнейшия дела, и потому со своими легионами и новобранцами быстро явился в Италии [69].

До вступления сюда, Стилихон ещё не знал об успехах готского вождя, и быстрое его движение имело целью единственно вмешательство в дела Востока [70], и в этом движении вполне выразилась его мысль, что Восток и Запад должны составлять одну Империю, и потому взаимно помогать друг другу. Но по мере приближения Алариха к Риму, весть о действиях его становилась всё неприятнее для Западного Двора. Теперь, когда готы плавали по Адриатическому морю и утвердились в Средиземном, цель Стилихона должна была измениться; быстрое его движение стало теперь мерою для отвращения грозы от Италии. Впрочем, Стилихон чувствовал своё превосходство над Аларихом и положил напасть на главные силы готов в Греции. В этом плане римского полководца нельзя не заметить стратегического его таланта и нельзя не видеть необыкновенной решительности, в силу которой уничтожен был весь не менее искусно задуманный план готского вождя. Аларих, когда узнал о появлевин Стилихона в Италин, рассчитывал, как видно, что он прежде всего займётся вытеснением неприятелей из островов Корсики и Сардинии и очищением от них морей Средиземного и Адриатического, чтобы не иметь врага у себя в тылу, и потому спокойно жил в Пелопоннесе, ожидая блогоприятного времени, чтобы напасть на Италию. Это было в первых числах июня 396 года.

Стилихон стянул свою армию в Апулию, оставив, однако ж, около Рима несколько дивизий, чтобы было чем отразить неприятеля, если бы ему вздумалось потревожить Италию. Там он посадил армию на нарочно приготовленные суда, Ионическим морем пустился в Грецию [71], и при попутном ветре скоро явился в Коринфской гавани. Готы, плававшие по Адриатическому и Ионическому морям, или не заметили римского флота, или, что вернее, побоялись вступить с ним в открытую битву. Как бы то ни было, только Стилихон в продолжение всего плавания не встретил ни малейшего препятствия. Аларих, кажется, не знал положительно, с какой целью снаряжена эта морская экспедиция, и едва ли был уведомлён, что Стилихон плывет в Грецию с сильным корпусом; по крайней мере он не предпринял решительно никаких мер, чтобы воспрепятствовать высадке римских войск, или хотя затруднить её, и по-прежнему стал между Тайгетом и Эвротом. Наконец он должен был оставить спокойную и привольную жизнь в долинах Лаконии, когда узнал, что Стилихон входит в Коринфский залив, и поспешил со всеми своими силами навстречу врагу; но уже было поздно: римские войска уже успели высадиться и выбить из Коринфа готский гарнизон, в приготовились к наступательным действиям [72]. Аларих не решился идти далее; но, заняв не совсем выгодную для себя позицию в узкой долине между горами с одной стороны и западным берегом Арголидского залива с другой, приготовился здесь встретить Стилихона и отразить его [73]. Римский главнокомандующий, вскоре после того, как занял Коринф, разделил свою армию на два корпуса, один перешел хребет Эримантский и остановился на правом берегу речки Ладон (Ladon), впадающей в Алфей, и должен был отражать всякое покушение варваров, плававших в морях, к соединению с главной армией с этой стороны и пресекать путь к отступлению Алариха; другой, многочисленнейший, под личным начальством самого Стилихона, двинулся к Аргосу и расположился на высотах близлежащих гор. Аларих не знал, что у него во фланге стоит неприятельский корпус, и полагая, что Стилихон хочет обойти его и таким образом запереть его в занятой позиции, поспешил уничтожить этот мнимый план Стилихона и сам, перешедши горы, отделяющие Арголиду от Аркадии, стал при реке Алфее на скате горы Менала, с намерением при первой неудаче уйти из Пелопоннеса через Эримант. Чтобы иметь время укрепиться здесь, Аларих оставил в Аргосе значительный корпус, который должен был удерживать римлян и не пускать далее. Но все эти распоряжения готского вождя не достигли своей цели.

Стилихон скорее, чем предполагал Аларих, спустился с занятых им высот и устремился против авангарда неприятельской армии; тот не выдержал натиска римских легионов и, оставив Аргос, поспешно стал отступать, чтобы соединиться с главной армией; но Стилихон искусным манёвром отрезал его, успев зайти ему во фланг, и заставил бежать в Лаконику той же дорогой, по которой готы пришли оттуда навстречу римлянам. Он не заблагорассудил преследовать бегущих, а предоставив это другому времени, направил свои силы против самого Алариха, и неожиданно явился на горах Менала в виду готов. Стилихон имел здесь то преимущество, что он занимал высоты, тогда как Аларих расположился на низменных местах. Солдаты его смело и дружно побежали вниз под гору и смяли готов. Несколько тысяч легло их на месте. Аларих однако ж не потерял присутствия духа: в порядке отступив вниз по течению Алфея, он сталь твёрдой ногою в горах Фолоен [74]. Теперь, когда Аларих быль в средине Аркадии, в месте неприступном, Стилихон распорядился так: укрепившись в горах Менахи и городе Тегее [75], из которого также были выгнаны готы, и заградив все проходы, по которым можно бы было отступить готскому вождю с этой стороны, он с отборными создатами пошёл по следам бежавшего в Лаконию неприятельского авангарда; здесь Стилихон настигнул его на реке Эвроте и нанес ему жестокое поражение [76].