История Стилихона

ГЛАВА 9 [193]

Характеристика Стилихона. — События, бывшие следствием его смерти. — Заключение.

Стилихон был одарён от природы умом обширным, глубоким и всесторонним, соображение имел необыкновенно быстрое. Самые враги-порицатели отдавали ему в этом отношении должное. Обширность и глубина его и быстрота соображения отразились как в военных его подвигах, так и в делах управления государством. Как полководец, Стилихон не следовал какой-либо однажды навсегда принятой тактике, но всё соображал с обстоятельствами в характером своих противников. Можно однако ж признать за верное, что Стилихон наперёд старался всегда поставить неприятеля в возможно-тесное положение, и потому он сначала всегда уклонялся от боя, утомлял его разными манёврами, и потом, когда замечал, что тот ослабевает, стремительно нападал на него; после этого он не давал своему врагу покоя, и оставлял его только тогда, когда тот, стеснённый со всех сторон, соглашался на все его условия [194]. Причина огромных успехов Стилихона на военном поприще, без всякого сомнения, преимущественно заключается в том, что он не полагался слишком самонадеянно на свой талант и никогда не увлекался вониским порывом или нетерпеливостью, желанием поскорее решить дело битвой, что замечается в действиях многих талантливых полководцев, но все свои движения соображал с заранее составленным планом. Каждый его план военных действий был плодом долгих соображений, строгого обсуждения всех, даже малейших обстоятельств, представлявшихся ему, и обыкновенно никогда не был известен его врагам. Сам Аларих никогда не мог разгадать его образа действий я, являясь в опасных положениях неустрашимым солдатом, мужественным и искусным вождём, в отношении к соображению хода всей войны стоит далеко ниже Стилихона; мы не видим, чтобы он с такой отчётливостью, с такою точностью обдумывал свои действия и с таким спокойным хладнокровием вёл их, как делал это Стилихон, и потому сей последний всегда побеждал его. Вообще в отношения к военному искусству Стилихон может стать наряду с великими полководцами всех времён и народов.

Не менее великим является Стилихон и в деле управления империей. При нём не возникло новых учреждений, не было издано новых законов, которые могли бы изменить государственное устройство; занятый постоянно войной, он следовал прежде установленному порядку. Но нельзя не согласиться, что и это - заслуга с его стороны чрезвычайно важная, если мы припомним то плачевное, безнадёжно-горькое состояние, в котором находилась при нём Империя, если мы припомним тот, так сказать, процесс разрушения, который совершался с ней.

Стилихон умел держать в повиновении все государственные чины, он умел властвовать над умами их, так что они волю его считали для себя законом, и горе было тому, кого он замечал в лихоимстве.

Но всего замечательнее управление его по части финансовой. Понятно, что при постоянных войнах, корыстолюбии префектов, естественных бедствиях, постигавших Империю, народонаселение не могло надлежащим образом платить государству повинностей: финансы действительно находились в дурном состоянии. Казнохранилище было пусто и не могло покрыть издержки Двора. Стилихон находил средства и содержать войска, и устраивать празднества, и поддерживать различные государственные учреждения. К сожалению, мы не знаем этих его мер; известно только, что он значительно против прежнего уменьшил расходы Двора и ограничил незначительной суммой свои собственные.

Таким образом нельзя не удивляться обширному и необыкновенно-практическому уму Стилихона, его воинским и правительственным талантам. И это не был ум эгоиста, ум холодный, который исключает всякое нежное чувство, чуждается наслаждения прекрасным и даже не допускает возможности этого наслаждения; напротив, в душе его имели место многие чувства благородные, вполне человеческие, и она не лишена была чувства эстетического. Его сердце сжимаюсь, когда нужно было ему подписывать смертный приговор, и часто слёзы преступника заставляли его отменять строгий приговор; он уважал в каждом человеческое достоинство, и с этой стороны он резко выдаётся между своими современниками.

В то время, как его век смотрел на известный класс людей, как на вещь, которой позволительно распоряжаться, ни стесняясь ничем; в то время, как его современники были убеждены, что не только имущество, семейство, свобода раба находятся в полнейшей зависимости господина, что он имеет право на его жизнь, Стилихон подал свой голос в пользу рабов. Он не мог увичтожить рабство, но по крайней мере сделал то, что господин не только не имел права на жизнь раба, называвшегося еще со времени Константина В. не seгvus, a colonus, но даже не мог обременять его налогами и жестоко наказывать, и раб получил право откупаться на волю и искать в суде на господина. Изданный, по желанию Стизихона, такого рода закон [195] был одной из причин ненависти к нему римской аристократии и беспредельнаго уважения к нему низшего класса народонаселения Италии. Желая, чтобы все люди пользовались человеческими правами, Стилихон требовал от каждого, чтобы он вёл себя сообразно с достоинством человека и христианина; вот почему он не терпел клеветы и лести, и со всяким обходился без всякой гордости; вообще, если и вполовину верить Клавдиану, то и тогда Стилихон окажется с редким благородством души и с редкой любовью к другим; с близкими своими и друзьями он всегда был добродушно-весел, увлекал их своим остроумием. Жену и детей своих Стилихон любил безграничной, однако ж не пристрастной любовью, в иных людях доходящей до излишней и приторной чувствительности, которая видит в детях одни только совершенства, но спокойной любовью твёрдого сердца; часто, утомлённый походной жизнью, оставив лагерь, он скакал к своей семье, и там, в продолжение немногих дней отдохнув от трудов, опять возвращался на театр войны. Отдохновение от государственных трудов Стилихон находил также в цирке, где любил смотреть на бой зверей,— черта, столь свойственная тогдашнему времени, которой не был чужд и Стилихон; он ничего не щадил, чтобы достать для цирка какую-нибудь диковинку из породы зверей, если только знал, что она где-нибудь находится. Но вместе с этим он всей душой был предан истинному искусству: благоговел перед творениями Гомера и Вергилия, и старался, чтобы наука и искусства процветали и в Италии; с этой целью он выписывал картины и статуи из Греции, покровительствовал учебным заведениям и учёным мужам, равно как и поэтам. Плоды этих его забот остались в творениях Клавдиана.

Нельзя упустить из внимания еще одной черты в характере Стилихона: он был равнодушен к тогдашней музыке, нежащей слух, но заслушивался, когда какой-нибудь варвар дико-унылым голосом напевал свою национальную песню.

Вообще, надобно сказать о Стилихоне, что он представляет в себе соединение свежих, неиспорченных сил германца с греко-римским образованием.

С такими счастливыми способностями и с таким прекрасным направлением их выступил Стилихон на сцену света, а потом и истории. Тяжёлая, однако ж, судьба выпала на его долю, и трудную, почти неразрешимую задачу пришлось решать ему. Жизнь его была один труд и труд. Мы видели уже, что он в самой ранней юности своей увлечён был вихрем войн, происходивших вследствие борения Империи с варварами и вследствие споров Восточных императоров с Западными; тут он видел постоянно вблизи себя смерть; в этих бурях Империи образовался его характер. Стилихон окреп духом, научился равнодушно смотреть на опасности и привык смело глядеть в глаза смерти. Сохранив сердце своё от отравы всеобщего разврата, Стилихон сочувствовал всему высокому, благоговел перед громкой славой Рима и гордился тем, что стоит в рядах римских воннов. Несчастные обстоятельства империи, громимой варварами, вызвали на сцену истории Феодосия. Этот государь постиг, что Империя тогда только может продолжать своё существование, тогда только может быть безопасна со стороны варваров, наводнивших ее, когда они сольются с римлянами в одну нацию, и сообразно с этим убеждением начал действовать по отношению к ним. Стилихон, отличенный Феодосием Великим, понял необходимость этой политики и, по смерти его оставшись главным деятелем империи, вполне последовал ей. Но он в то же время увидел, что для осуществления мысли Феодосия необходимы силы всей Империи и что, след., нужно соединять в одно целое Запад и Восток, которые уже давно стремились идти различными дорогами и Феодосием были окончательно разделены. Из-за этих вопросов, из-за этой задачи произошли те почти постоянные войны, которыми ознаменованы были конец IV столетия и начало V-го и историю которых мы изложили. Стилихону принадлежит тут главная роль, и эту роль он выполнил блестящим образом. От начала до конца в этой страшной драме он остался верен самому себе, не отступая ни на шаг от своей задачи. Он трудился неутомимо. Что же побуждало его к этому труду? Честолюбие? Да; оно, жажда деятельности, и клятва, данная Феодосию, когда тот лежал на одре смерти, клятва пещись об империи Гонория были пружиной его действиї. Других корыстных видов он не имел. Зосим так говорит об этом [196]: «Стилихон был умереннейший из всех, кто только в его время был облечён высокой властью. Ибо хотя он был женат на дочери брата Феодосия Великого и царства обоих сыновей Феодосия были вверены ему, и исправлял он должность полководца 23 года; но никогда не было замечено, чтобы он давал места за деньги и никогда военный запас не обращал в свою пользу. Будучи отцом единственного сына, он положил такую грань его гражданским преимуществам, что, возвысившись до сана Tribuni notariorum, он не мог получить никакой другой власти и степени». И это говорит писатель беспристрастный. Между тем нашлись люди, которые в отношениях его к варварам видели желание только усилить своё могущество, чтобы через то иметь более возможности самовластвовать в государстве, в отношениях к Востоку — намерение посадить там на престоле своего сына. Вырос император Гонорий и принял то же мнение. Тайно готовились средства к низвержению могущественного министра. Стилихон знал отчасти это. Он быль одарён душою впечатлительною; но эта впечатлительность была особого рода: он глубоко поражался несправедливостью людей, но скорбь своей души затаил в себе, с грозным спокойствием смотрел на своих завистников, считая их неопасными для себя, бодро шел по своему трудному пути. Бывали, впрочем, минуты, когда он, видя вместо благодарности одну недоверчивость, как бы уставал, но вскоре стыдился своей слабости и опять принимался идти вперёд. Но злоба врагов его, непонимание современниками действий его не дали ему достигнуть целей своих и Феодосия Великого предначертаний и забот. Он погиб. Со смертью Стилихона, естественно, сами собою должны были рушиться мирные отношевия, так недавно положенные им, между римлянами и готами и другими варварами. Оба эти элемента теперь опять стали друг против друга и вступили в борьбу; начали римляне.

Гонорий спешил доказать Империи, что он за дело велел казнить министра. Но это было нелегко: потому что никто не мог представить доказательства преступлений, в которых его обвиняли. Напрасно в этом случае Олимпий прибегал к насилию, заставляя некоторых друзей Стилихона сказать при торжественном допросе, что он домогался престола; — никто ничего не сказал худого о покойном. Все почти за это молчание были умерщвлены. Таким образом без всякого основания Стилихон, по прошествин четырех месяцев после своей смерти, был объявлен в императорском эдикте praedo publicus и обвинён в расточении казны на варваров.

Всякий, кто только считался другом, знакомым или приверженцем его, был убиваем. Евхерий, а потом и Серена погибли насильственной смертью. Той же участь подвергся шурин (муж сестры) Стилихона Батаварий, наместник африканский. Его место было отдано убийце Стилихона Гераклиану.

Олимпий и император как бы предчувствовали, что варвары, жившие в городах Италии, явятся мстителями за смерть Стилихона. Варвары так и располагали сделать. Олимпий решился предупредить их и вслед за его смертью разослал по всем местам, где только жили варвары, к тамошним солдатам весть, что Стилихона уже нет в живых и что теперь варвары не опасны римлянам. Весть служила сигналом к убийству. Так как варвары, способные носить оружие, стояли тогда при Бононии, и частью присоединились к войску Алариха, то солдаты, составлявшие гарнизоны в городах, начали резать их жен и детей [197]. Тогда тысячи готов, алан и других варваров обратились к Алариху с изъявлением готовности быть ему путеводителями и храбрыми сподвижниками, если он поведет их в Италию для мщения. Готский король принял вызов и выступил мстителем за смерть Стилихона; между прочим он потребовал, чтобы правительство дало ему место убитого министра и утвердило магистром utriusque militae [198]. Получив отказ, он из Верхней Италии вторгнулся в Среднюю, которую нашёл совершенно беззащитной: потому что, вследствие умерщвления Стилихона и распоряжений нового министра Олимпия, не осталось ни одного легиона от тех войск, которым Гонорий незадолго пред тем делать смотр [199]. Император теперь увидел, чего лишился в Стилихоне, но уже было поздно. В продолжение двух лет Аларих опустошал Италию вдоль и поперёк и наконец взял Рим. Замечательно, что Рим, погубивший Стилихона и восставший против варваров, был взят в тот же самый день, когда был убит этот министр и когда римляне начали преследовать варваров. Ночью с 23 на 24 августа готы вошли в Porta Salariana и военный крик неприятеля, пробудивший испуганных жителей, возвестил им, что победитель мира теперь сам в свою очередь достался на произвол германских племён. Три дня продолжалось опустошение; только церкви не были тронуты готами, которые, будучи христианами, чтили всё святое и боялись прикасаться к священным местам. Хотя Аларих в этом же году (410) умер, не успев привести в исполнение многих своих планов, хотя преемник его Атаульф старался поддерживать всё римское; но это нисколько не предотвратило окончательного падения в Империи римского элемента. При нападении Алариха на Италию многие римляне и итальянцы, и, без сомнения, по преимуществу ие, которые восставали против варваров, бежали из отечества, и берега Африки и Азии были покрыты эмигрантами из благородный фамилий, лишившихся при этом всего своего имущества [200]. Теперь жизнь в Империи в существенных своих элементах сделалась варварской. Варварам поручали все высшие должности, и ими же были отправляемы все маловажные службы. Епископ Синезий говорил [201]: «по русым волосам всех водовозов, дровосеков, банщиков и носильщиков можно узнать северное их происхождение; председатели правительственных коллегий, предводители войск и большая часть отвыкших от всякой дисциплины солдат были также на варваров». Власть императора также окончательно пала.

Хотя Гонорию удалось, при помощи воинских талантов генерала Констанция, уничтожить узурпаторов (Константина, Геронция, Максима) одного за другим, но это нисколько не мешало предводителям войск быть в своих действиях совершенно независимыми от правительства; все вожди варваров, поселившихся в областях Империи, признавали величество и верховную власть Рима только тем, что принимали титулы римских должностей. Все последующие за Гонорием императоры не имели, можно сказать, и тени императорской власти; они служили полководцам орудием для их самовластия. Да и в составе своем Западная империя, в короткое время после смерти Стилихона, многое потеряла. Уничтожение узурпаторов, нисколько не возвысив против прежнего власти императора, имело в другом отношении огромные следствия. По падении Геронция, варвары, находившиеся у него в службе, овладели большей частью Испании. Свевы, под предводительством Гермериха, поселились в Галисии, аланы под предводительством Атакса, — в Португалин, вандалы, под предводительством Гундериха, — в Андалузии. Хотя готы, вследствие договора, заключенного Атаульфом с римским правительством и возобновленного Валлией, принятые в римскую службу, и были посланы очистить Испанию от этих народов, но они возвратили Империи только восточные её части и немногие южные области полуострова; вытеснить же свевов, вандалов и алан из занятых ими земель не могли. Очевидно, что при таких обстоятельствах владения Империи в Испании не могли быть прочны. В такие же отношения к Империи поставлена была и Галлия поселением в Аквитании готов, которые получили эту землю от римского правительства за свои заслуги, и поселением бургундов в Бургундии. Когда таким образом в Испании жили свевы, вандалы и аланы, в Галлии готы и бургунды, то образовалась целая цепь варваров, которая частью облегала, частью пересекала Западную империю на всём протяжении её от низовьев Дуная до самой отдалённой оконечности Пиренейского полуострова. От этого сообщение со странами, лежавшими на север от этой цепи, было отрезано; они отложились, и правительство не сделало никакой попытки, чтобы удержать их в повиновении. Бритты и соплемённые с ними армарики, на северном берегу Галлии, объявили себя независимыми. Одним словом, в двенадцать лет после смерти Стилихона Западная империя пришла в такое состояние, что всякий рассудительный человек мог сказать, что настало время её падения [202]. Между тем Восток, который ровно ничего не мог сделать Западу, когда тот находился в управлении Стилихона, и едва не подпал его влиянию, — Восток наслаждался спокойствием, значительно усилился и по смерти Гонория (423 год) мог решительно вмешаться в дела Западной Империи [203].

Соображая события жизни и деятельности Стилихона с обстоятельствами, случившимися в продолжение каких-нибудь 15-ти лет после и часттю вследствие его смерти, невольно приходишь к следующему и, кажется, нисколько не преувеличенному заключению: в лице его выразилось последнее, энергическое усилие Римской Империи, — империи когда-то грозной и сильной, и в его время явно умирающей, — стать на прежнюю степень величия, удержать свое владычество над различными варварскиии народами и различными землями и преимущественно над Востоком; в лице Стилихона явился для дряхлеющего Рима искусный врач, который принес ей последние средства, способные поддержать в нём жизнь; Рим принял эти средства, — и на минуту старческий вид его озарился прежним блеском и он стал грозой для варваров и Востока; но он отверг их и презрел врача, и быстро пошёл опять к разрушению.

* * * * *