Из первых рук

Глава 8

И я помчался в сарай. Ну и что, сказал я. Может, в этом что-то есть. А может, нет. Но, по правде сказать, у меня было чувство, что я поставил на ту лошадку, что надо. И когда я замазал чертов мослак, который был у Адама вместо плеча, и переделал спину, чувство это так усилилось, что я схватил сам себя под уздцы. Тпр-ру, сказал я, не слишком-то резвись. Возможно, эта проклятая старая холстина и превратится со временем во что-нибудь путное, возможно, и нет. Скорее всего нет.

Вдруг меня так дернули, что я чуть не грохнулся. Передо мной была Коукер при полном параде. Добротный костюм из твида, мужские туфли, на бычьей шее — кроличье боа. Никаких украшений. Коукер одевалась респектабельно. А что еще прикажете делать, когда у тебя ни кожи, ни рожи.

— Чем это вы занимаетесь, мистер Джимсон, ради всего святого?

— Ничем.

— А что это за синяя штука? Если это человек, так он больше смахивает на лошадь. И почему у него только одно плечо?

— Это просто картина, Коуки.

— Ну, я, видно, ничего в этом не смыслю.

— Видно, так.

— Это, видно, вы и называете искусством?

— Видно, так.

— А кто обещал ждать меня на автобусной остановке?

— Так ведь это в среду.

— Сегодня и есть среда. Я специально отпросилась на все утро.

— Неужели? Какая жалость! А я договорился тут с одним типом встретиться насчет картины. Можно подзаработать... — И так далее и тому подобное. В общем, стал ей заливать. Потому что, сказать по правде, мне ужасно хотелось работать. И потом я прекрасно знал, к чему приведет ее затея. К неприятностям. К спорам. Даже к обидам. Последний раз я видел Сару Манди три года назад и больше не хотел ее видеть. Я был слишком занят, — Мне очень жаль, Коукер, но не упускать же такой случай. Тут пахнет сотней-другой фунтов, я смогу отдать тебе долг.

— А это правда?

— Честное слово.

— Вы такой лгун, мистер Джимсон.

— Как перед Богом!

— Когда, вы сказали, у вас назначена встреча?

— В половине десятого в кофейной Корнера.

— Я подожду.

— Ты опоздаешь к открытию бара.

— Стоит того, если, вы вернете мне долг.

И она осталась. Работать я больше не мог. Только вид делал. Отправился с ней в кофейную в половине девятого и поднял шум из-за того, что «тип» не пришел. Коукер явно догадалась, в чем дело. Даже не угостила меня кофе. Итак, на автобус.

Да, с картиной я завяз. Мне казалось, я окончательно ее погубил, Адам был похож на лягушку — и чему тут удивляться! Мне хотелось дать Коукер хорошего тумака. Но однажды, когда я попытался ее шлепнуть — сама напросилась, — она так огрела меня, что чуть не сломала мне челюсть. О фонаре под глазом я уж не говорю. А потом спустила с лестницы. В классическом стиле. Пинком в зад. Впрочем, это даже не пинок, если его даст мастер своего дела. Скорее задотычина ногой чуть пониже крестца. Я скатился вниз со скоростью ракеты и насажал себе столько синяков, что две недели потом не мог ни снять штанов, ни надеть ботинок, ни почесать в затылке. И сейчас смешно, как вспомню. Люблю Коукер. Женщина с характером. Кремень. В следующий раз, когда мне вздумается побеседовать с Коукер на равных, я захвачу с собой молоток.

— И чего тебе так неймется туда идти? — сказал я. — Из старой Сары много не выжмешь.

— Поживем — увидим, — сказала Коукер. — Ей, верно, не очень захочется доводить дело до суда... Сожительствует с мужчиной, который ей вовсе не муж, да еще на десять лет моложе. И сама побывала за решеткой.

— Заваривать кашу ради четырех фунтов четырнадцати шиллингов, — сказал я.

— Я не собираюсь дарить им эти деньги, — сказала Коукер. — Славная парочка — эта Манди и Хиксон. Неплохо они вас облапошили.

Коукер стала распаляться, и я замолчал. Она уже давно затеяла это дело, а когда женщина втемяшит себе в голову, что она должна добиться справедливости, пиши пропало. Вот почему у нас нет женщин судей. У них слишком сильно развито чувство справедливости, чтобы чинить правосудие.

А Коукер распалялась все больше. Накручивала себя.

— Уж эта мне Сара Манди! — сказала она. — Где вы только подцепили ее? В какой-нибудь конторе, где нанимают натурщиц? Или взяли прямо с панели?

— Она не была натурщицей, и я ее не подцеплял. Она была замужняя дама и сама подцепила меня.

— Что? Сама пошла на панель? Быть не может!

— Конечно, нет. К чему ей это? Мы познакомились в ее собственном доме, когда я писал портрет ее мужа.

— Что? Строила вам глазки в собственном доме? Быть не может!

— И глазки, и куры, и прочие амуры. Кинулась мне на шею, я и опомниться не успел.

— Замужняя женщина!

— Семь лет замужем, пятеро детей.

— Пятеро детей! — сказала Коукер. — Таких женщин вешать мало.

— Ты не поверишь, — сказал я, — сколько женщин бегает за художниками, особенно за художниками, которые пишут обнаженную натуру. Видно, это помогает им чувствовать себя женщинами.

— Женщины, мистер Джимсон? — сказала Коукер, взвинчиваясь еще пуще. — Девки! Вот как таких зовут. А если они леди, живут за мужем и нужда их не гонит, так они еще хуже, чем девки.

— Ну, Сару-то нужда гнала, — сказал я. — Ей перевалило за тридцать, и все котлы были под парами. Форменная пожирательница мужчин, с «Ах, мистер Джимсон, я обожаю искусство», а сама не отличит картины от сдобного кренделя. «Ах, мистер Джимсон, как это замечательно — уметь так рисовать!» И шейку набок, и глазки вниз. О, Сара умела льстить. Не похвалишь — не поедешь. Я знавал на своем веку лгунов и притворщиков, но до Сары им далеко. Даже предлагая вам сливок к кофе, она и то стреляла глазами, выставляла фасад, а в голосе так и слышалось: «Поди сюда».

— Фу, прямо с души воротит!

— Но всего смешнее было смотреть на ее ужимки, когда она принимала гостей. «Еще чашечку чая, леди Пай; кусочек торта, миссис Пэддл. О, вы должны его попробовать! Ну, пожалуйста, самую крошечку». Они были без ума от нее. Прелестная молодая хозяюшка, ангел-хранитель семейного очага.

— Не говорите мне о ней больше, сказала Коукер. — Я и так вижу ее как живую.

— Семейные молитвы. На коленях каждое утро и вечер. «Помилуй нас, Господи, помилуй нас». А потом прыг-скок ко мне в мастерскую. «Попозировать вам?» — «Благодарю, мэм, в другой раз». — «Но ведь вы же рисуете эту фигуру по памяти?» — «Да, мэм». — «А не легче рисовать с натуры?». — «Ну, это зависит от натуры». — «Я не могу тут вам помочь?» И успел я глазом моргнуть, как она уже в чем мать родила.

— Я бы ей показала, будь я ее мать! — сказала Коукер.

— По воскресеньям церковь. Библия и молитвенник в красном сафьяне с золотым обрезом. Вечером холодный ужин. Семга, салат, омары, язык, буженина, холодная телятина, портер, красное бургундское. Бисквит с девонширским кремом и пинта-другая старого хереса. А в сумерках вечерние гимны. «Ах, мистер Джимсон, какая прелестная мелодия... Мне всегда хочется от нее плакать. Какая чудесная луна — не пройтись ли нам по саду? Может быть, раскрылся еще один цветок табака. Ах, мистер Джимсон, какой божественный запах... прямо голова кружится». У нее это называлось «голова». И незаметно мы у беседки, и на скамье позабыты подушки...

— Ну и сука, — сказала Коукер. — Для такой плетки мало.

— А потом, ты только представь, Коуки, она заливалась слезами... настоящими слезами... «Ах, мистер Джимсон, как это случилось? Я сама себе не верю, все это сон, дурной сон. Не правда ли? Я так привязана к мужу. Он такой верный, такой хороший человек. О Боже, у меня так тяжело на сердце...»

— И вы все это глотали, — сказала Коукер. — Как все мужчины. Еще и подзадоривали эту шлюху.

— Сару? Очень надо! Я смеялся над ее фокусами.

— Да, и попались к ней на крючок, как только она свела в могилу мужа.

— Никогда я не был у нее на крючке. Бедняжка Сэл, мной ей не очень-то удавалось вертеть; когда она слишком стала меня донимать, я выгнал ее в три шеи.

— Так я вам и поверила, — сказала Коукер. — Вы бы посмотрели сейчас на себя. Нос кверху, хвост трубой — ну чисто мартовский кот при луне... Держите ухо востро, не то она снова приберет вас к рукам.

— Никогда, — сказал я, опуская немного голову и выпячивая живот. Но что скрывать: с рыси я давно перешел на галоп. Странно, я и не думал о Саре, клянусь честью. Разве что злился на чертову старуху. Испортила мне целый рабочий день.

— Приберет меня к рукам? Сара? Да я ее вдоль и поперек знаю! — сказал я. — У бедняжки Сэл на это мало шансов. Говорят, у некоторых людей правая рука не ведает, что творит левая. Это что! Сара могла грешить с одного конца, оплакивать свои грехи с другого и получать удовольствие от обеих процедур одновременно. Это не женщина, это целая дюжина женщин — одна хуже другой.

— Прямо хоть возвращайся, — сказала Коукер. — Не представляла, что она такая дрянь. — И она выставила свой перед и еще громче застучала каблуками. У Коукер не очень пышный бюст. Ровная, как пароходная труба.

— Прекрасно, Коукер, — сказал я, — мне это подходит. Я не хочу связываться со старой хрычовкой. Только беды наживешь.

— Еще чего! — сказала Коукер. — Не вздумайте увиливать. Не знаю только, как мне разговаривать с этой тварью и не показать, что я о ней думаю.

— Говори все, что угодно, — сказал я. — Для Сары слова что с гуся вода. Ее ничем не проймешь. Женщина до мозга костей. Есть только один способ задеть ее чувства — ударить ее тяжелым предметом. По носу. Тарелкой по сопелке. Единственное уязвимое место.

— Этого я не могу, — сказала Коукер. — Я б не дотронулась до нее и ершиком для мытья бутылок. У меня к таким женщинам идиотокразия. Показывать себя нагишом! Тьфу!