Из воспоминаний

Конфискация архива Солженицына

Андрей Донатович Синявский, талантливый писатель и литературный критик, еще с 1959 года начал публиковать некоторые свои произведения за границей под псевдонимом «Абрам Терц». Первой обратила на себя внимание его книга «О социалистическом реализме», изданная в Париже. В 1960 году был опубликован за границей очерк Абрама Терца «Суд идет», а затем и некоторые другие произведения. В КГБ была создана специальная группа для разгадки реального писателя, скрывавшегося под именем «Абрам Терц», и, судя по слухам, после многих лет работы лингвистический анализ навел экспертов из КГБ на Синявского.

Солженицын в течение всего августа 1965 года в «Борзовке» писал с огромной быстротой некоторые главы третьей книги обширного произведения, известного сейчас как «Архипелаг ГУЛаг». Об аресте Синявского он узнал из русской радиопередачи Би-би-си. К русским программам из Лондона все мы относились тогда с большим доверием, да они не глушились так сильно, как передачи радиостанции «Свобода» из Мюнхена. Неожиданно Солженицын запаниковал и, как известно сейчас, не без оснований. В 1975 году, живя уже в Цюрихе, Солженицын писал:

«Хрущевское же падение подогнало меня спасать мои вещи: ведь все они были здесь, все могли быть задушены. В том же октябре с замиранием сердца (и удачно) я отправил “Круг Первый” на Запад. Стало намного легче. Теперь, хоть расстреливайте!». [4]

Микрофильм романа «В круге первом» увез на Запад литератор Вадим Андреев, сын русского писателя Леонида Андреева, эмигрировавшего из России после революции. Вадим Андреев жил в Женеве и восстановил в 1948 году свое советское гражданство. Это давало ему возможность часто приезжать в СССР. [5] Но в это время Солженицын еще не давал разрешения на публикацию романа за границей, это можно было делать лишь в случае ареста автора. Вскоре Солженицын успокоился:

«Гонений мне как будто не добавилось. Как заткнули мне глотку при Хрущеве, так уж не дотыкали плотней. И я опять распустился, жил как неугрожаемый: затевал переезд в Обнинск, близ него купил чудесную летнюю дачку на р. Истье у села Рождества. Разрывался писать и “Архипелаг” и начинать Р-17». [6]

Под «Р-17» было тогда зашифровано произведение, которое через много лет стало известно как «Красное колесо».

Арест Синявского вывел Солженицына из этого «неугрожаемого» положения. Он боялся конфискации рукописей «Круга», лежавших в редакции «Нового мира». 6 сентября он приехал на дачу Твардовского и уговорил его возвратить рукописи романа: «настаиваю забрать подчистую все четыре экземпляра… 7 сентября из редакции с трудом добиваюсь Твардовского к дачному телефону. Голос его слаб, но осмыслен, не вчерашний. Он ласково просит меня: не берите, не надо! У нас – надежно, не надо! Хорошо, возьмите три экземпляра, оставьте один.

Ему – как матери отпускать сыновей из дому. Хоть одного-то оставьте!..

Забираю все четыре. Отпечатанные с издательским размахом, они распирают большой чемодан, мешают даже замкнуть его.

С чем бы другим, секретным, я сейчас поостерегся, пооглянулся, замотал бы следы. Но ведь это – открытая вещь, подготовленная к печатанию. Я только уношу ее из угрожаемого “Нового мира”. Я несу ее, собственно, даже не прятать.

Правда, я несу ее на опасную важную квартиру, где еще недавно хранился мой главный архив – тот самый, в новогоднюю ночь увезенный из Рязани. Но основную часть похоронок, всё сокровище, я недавно оттуда забрал, осталось же второстепенное, полуоткрытое, и хозяин квартиры В. Л. Теуш, пенсионер, антропософ, уезжая на лето, передал все эти остатки своему прозелиту – антропософу, молодому И. Зильбербергу…

И вот теперь на квартиру Теуша – нашел я надежней новомирского сейфа! – я припер чемодан с четырьмя экземплярами “Круга”. (Когда тащил его, как будто удушенным, загнанным ощущал себя на московских улицах: оттого, наверно, что в спину мне упирались прожектора совиных глаз.)…

Вечером 11 сентября – в щель между арестами Синявского и Даниэля, – гебисты одновременно пришли и к Теушам (взяли “Круг”), и изо всех друзей их – именно к молодому антропософскому прозелиту – за моим архивом.

В мой последний миг, перед тем как начать набирать глубину, в мой последний миг на поверхности – я был подстрелен!» [7]

(Юрий Даниэль, поэт и автор опубликованной под псевдонимом «Николай Аржак» за границей книги «Говорит Москва», арестован 12 сентября 1965 года.)

Солженицын, по-видимому попал под «оперативное наблюдение» КГБ в начале 1964 года, в связи с выдвижением его произведений на Ленинскую премию. Секретные отделы Комитета по Ленинским премиям получают из КГБ «досье» на всех кандидатов, так как «наиболее достойные» отбираются не только на основании качества произведений, но и биографий. Проверке «лояльности» в СССР подвергались все кандидаты на ответственные посты, высокие звания и почетные награды. По свидетельству Вадима Бакатина, возглавлявшего КГБ в последние месяцы 1991 года, все материалы «оперативной разработки» Солженицына в КГБ, составлявшие 105 томов, уничтожены в 1989–1990 годах путем сжигания в специальных печах, предназначенных для ликвидации документов. [8] Эта акция ликвидации «оперативных разработок»

диссидентов производилась по директивам руководства в связи с изменением структуры власти в СССР. «Диссиденты» прошлых лет начинали входить в руководящие органы, и прежде всего в состав «народных депутатов». В сжигавшихся папках были пленки подслушиваний и их частичная печатная расшифровка, копии писем, видеозаписи, доносы секретных информаторов и т. д.

Однако секретные архивы ЦК КПСС не подвергались такой же ликвидации. В этих архивах хранились не «первичные» документы КГБ, а рапорты и меморандумы КГБ в ЦК КПСС, то есть обобщенные материалы. По этим материалам из архива ЦК КПСС редакция журнала «Источник» составила в 1994 году сборник «Кремлевский самосуд. Секретные документы Политбюро о писателе Солженицыне». [9] Первый «Меморандум» КГБ «По оперативным материалам о настроениях писателя Солженицына», который направлен из КГБ в ЦК КПСС 2 октября 1965 года, то есть после обысков, проведенных на квартирах Теуша и Зильберберга, свидетельствует о том, что квартира Теуша прослушивалась КГБ уже с конца 1964 года. «Меморандум» КГБ сообщал в Политбюро ЦК КПСС многие заявления Солженицына, записанные «оперативной техникой», в которых он сообщал Теушу и каким-то еще присутствовавшим в квартире доверенным друзьям о своих планах:

«…Если они возьмут меня по-серьезному или вызовут по-серьезному объяснить, скажут: “Мы с вами то-то сделаем”, я им скажу: “Господа! Вам это обойдется дороже. Предупреждаю вас, что пока что, как видите, я не печатался за границей. Но если только вы меня возьмете, начнут появляться такие вещи, перед которыми „Иван Денисович“ померкнет…”

Ая сейчас пока должен выиграть время, чтобы написать “Архипелаг”. …Я сейчас бешено пишу, запоем, решил сейчас пожертвовать всем остальным… Я обрушу целую лавину… Я ведь назначил время, примерно, от 72 до 75 года. Наступит время, я дам одновременный и страшнущий залп».

На вопрос: «А если события пойдут гораздо быстрей?» Солженицын ответил: «Слава Богу, раньше так раньше. Но я для себя назначил вот этот крайний срок в том смысле, что если даже ничего не произойдет, если события будут неблагоприятные, не позже 75 года, я даю этот страшный залп…

…Я пущу здесь по рукам все и там опубликую (смеется). Что будет, не знаю. Сам, наверное, буду сидеть в Бастилии, но не унываю».

На вопрос об «Архипелаге»: «Это что, художественная вещь?» Солженицын ответил: «Я определяю так: опыт художественного исследования. Значит там, где наше научное исследование не может иметь место, благодаря отсутствию всех данных статей, можно применить метод художественного исследования, т. е. там много логики, там очень ясная схема, очень ясное построение, но во многих недостающих звеньях работает интуиция, языковый образ…

…Первая часть “Фабрика тюрьмы”. Я все написал, 15 печатных листов. Вторая часть “Вечное движение”. Это этапы и пересылки… Я ее закончил. Кроме этого, у меня написана 5-я часть, “Каторга” – 12 глав. Вся написана… Теперь мне надо возвращаться к третьей части… Мне сейчас не хватает дел по раскулачиванию… Я в Тамбов съездил, так хорошо! Я там такого повидал!

…Я использую себя только в самых ударных местах, ярких сценках, в которых я сам был свидетелем. Это я здорово сделал… И историческая, и идеологическая, и экономическая, и психологическая канва. Полная картина «Архипелага»… прямо лава течет, когда я пишу “Архипелаг”, нельзя остановить. Думаю, что к будущему лету я закончу “Архипелаг”». [10]

Из расшифровок магнитофонных записей в КГБ было уже в начале 1965 года известно и о планах Солженицына публиковать свои произведения за границей:

«На высказанную в разговоре мысль о возможности передачи рукописей за границу Солженицын ответил: “Так там оно и есть… Нам надо предусмотреть ряд вещей, кто передает в русское издательство, когда, по чьей команде, каким образом будет обеспечен перевод. Русское издательство не может себя окупить. Очень маленький тираж, и им не выгодно перепечатывать. Я принял такое условие, чтобы за каждый перевод платили 10 процентов, чтоб русскому издательству каждое иностранное платило 10 процентов. Тогда русскому издательству будет очень выгодно, и оно все сделает. Такая простая вещь, но и ее нужно предусмотреть. В каком порядке, какие издательства других стран имеют право это получить. Оказывается, там масса таких вопросов начинает возникать, которые здесь в голову не пришли. Мне вся информация пока не известна, я ее должен получить”.

В части получения гонорара за произведения, опубликованные за рубежом, Солженицын ответил: “Ни черта пока не поступает, но приняты меры по нескольким каналам. Сказали в Италии, во Франции, чтобы не зажимали, чтобы слали деньги”…». [11]

С этим «Меморандумом» из КГБ, судя по наличию подписей, знакомились в Политбюро Суслов, Шелепин, Демичев, Андропов, Косыгин и другие – практически все члены Политбюро, кроме Брежнева.

Отдельной «докладной» КГБ информировал ЦК КПСС о конкретных произведениях Солженицына, изъятых при обыске 11 сентября 1965 года «у близкого знакомого А. Солженицына Теуша В. Л.». Был представлен список этих произведений и даны их аннотации. «Оперативная техника» КГБ зафиксировала и рассказ Солженицына Теушу о «недавнем» посещении Обнинска. Эта запись делалась, таким образом, в июне 1965 года: «…Там сейчас такой стиль – не вступать в партию. Тимофеев-Ресовский (начальник отдела Института медицинской радиологии Академии медицинских наук, бывший “сокамерник” Солженицына, по его словам) сказал: “У нас не было ни одного партийного среди 725 младших сотрудников. Потом вступили двое. Когда они вступили, то они как-то безнадежно оторвались от коллектива – их все презирали, высмеивали: “Один кандидат, один член. Они уже оторвались, отделились от них!”» [12]

Подобного заявления Тимофеева-Ресовского, кстати, не было и быть не могло. Разговор шел о том, что в отделе генетики и радиобиологии, когда он сформировался, не оказалось ни одного члена КПСС, среди примерно тридцати младших и шести старших научных сотрудников. Но отделу, по мнению дирекции, был все же нужен парторг, и нам его прислали из другого института и зачислили старшим научным сотрудником без конкурса. Это был генетик Николай Бочков, которого Тимофеев-Ресовский не только не презирал, но даже помогал писать ему докторскую диссертацию. 725 младших научных сотрудников не было тогда и во всем институте.