Избранные шпионские и криминальные романы и повести. Книги 1-40

Вступление (из эпилога)

Можете представить, как я себя почувствовал при виде дула пистолета, направленного мне в грудь. Говорят, что в такие моменты перед мысленным взором человека проносится вся его жизнь. Это, конечно, неправда. Ничего не проносится, ничего не вспоминаешь, тем более про детство, про маму, папу и свои школьные годы. Их обычно вспоминаешь в гораздо более приятной и спокойной обстановке. Но когда на тебя наставляют оружие, в этот момент не до приятных воспоминаний. Только видишь это отверстие в пистолете – и понимаешь, что в любую секунду оттуда может вылететь небольшая пуля, которая оборвет твою жизнь, и больше не будет никаких воспоминаний вообще. И ничего больше не будет. Страх, полное отсутствие воли, некоторая заторможенность, и ты, как завороженный, смотришь на этот пистолет.

Собственно, я должен был понимать, что все так и закончится в моей жизни, ведь я всегда считался неудачником. И в детстве, и в юности, и потом, когда стал постарше. Ничего особенно хорошего я вспомнить не могу. А вот теперь, видимо, кто-то там, наверху, решил, что нужно поставить точку. И через несколько секунд все мои переживания и волнения уже не будут никому известны. Может, поэтому я и решил опубликовать свое повествование, чтобы рассказать о том, что именно со мной произошло. А может, просто захотелось вот таким нелепым образом оставить по себе хоть какую-то память. Пусть меня помнят неудачником, но хотя бы помнят.

Впрочем, еще неизвестно, кто и как будет меня поминать. Обидно. Ужасно обидно, что все так закончится. Пистолет точно на уровне моей груди. Если пуля попадет в сердце – а ей просто больше некуда лететь, – я умру почти мгновенно. Если попадет в легкое или разорвет печень – умру в страшных мучениях через несколько минут. Что бы вы выбрали на моем месте? Помните, как сказал Сухов в «Белом солнце пустыни»: «Лучше, конечно, помучиться»? Но я всегда боялся боли; как себя помню, так всегда и боялся. Я вообще много чего боялся в своей жизни. Не лез в обычные мальчишеские драки, сторонился своих сверстниц, не проявлял особого рвения на работе. Может, все, что произошло со мной, – это некая закономерность, которая должна была произойти именно со мной? Не знаю. Не хочу даже думать об этом. В любом случае понятно, что жить мне осталось не так много. К тому же никто не мешает ему выстрелить мне сначала в печень, а потом в голову. Я читал, что обычно в таких случаях делают контрольный выстрел в голову, чтобы убить наверняка. Вот тогда я точно мучиться не буду. И вообще ничего не пойму, когда выстрел разнесет мой мозг.

Ох, как обидно! Как все-таки обидно, когда тебя убивают здоровым и еще не совсем старым! Господи, какая глупая мысль! Как будто всегда убивают только тяжелобольных и очень старых людей. Как раз все наоборот: убивают в основном молодых и здоровых, которые либо мешают, либо слишком много знают, либо перешли дорогу, либо являются конкурентами… в общем, можно привести кучу доводов, из-за чего убивают человека в наши дни. А старые и больные уже никому не интересны и никому не нужны. Мне еще повезло, что я успел прожить несколько больше, чем должен был жить с такой дурацкой судьбой и с таким «везением». Но хватит глупой интриги. Похоже, у меня действительно мало времени. Поэтому лучше вспомнить все, что произошло со мной, вплоть до этого дурацкого дня, когда я оказался здесь и в меня целятся из пистолета. Может, мой пример действительно окажется поучительным. Хотя говорят, что никто не учится на чужих ошибках, все предпочитают делать свои собственные и не извлекают из них нужных выводов…

Глава 1

Я родился в Казани зимой шестидесятого года в обычной семье. Отец был инженером на местном заводе полимеров, а мать работала в библиотеке рядовой сотрудницей, хотя у обоих было высшее образование. Отца тяжело ранили на войне, но главное – он вернулся живым. Много лет спустя я узнал, что у него была первая семья, до того как он встретил мою маму. Но с женой у него не заладилось, кажется, после войны она его бросила, ведь он вернулся в сорок четвертом на костылях, одна нога стала короче другой, вдобавок еще и заикался. У него была тяжелая контузия. Это потом придумают миф о наших женщинах, которые терпеливо ждали своих мужей все четыре года войны. Наверняка были и такие, которые ждали. Только первая супруга моего отца явно не относилась к их числу. Они поженились в сороковом году, и у них была трехлетняя дочь. Пока отец воевал, первая жена сначала сошлась с каким-то местным штабным офицером, потом с командированным в наш город режиссером и под конец с каким-то чиновником из райисполкома. В общем, жила не так плохо, как многие другие во время войны. Об этом мне рассказала однажды моя бабушка, мать отца, которая не могла простить его первой жене такой измены. Отец вернулся в сорок четвертом, и «добрые люди» ему сразу обо всем рассказали. Очень подозреваю, что среди «добряков» была и моя бабушка, возмущенная поведением невестки.

Но отец все равно не бросил эту стерву и продолжал с ней жить, пока в сорок девятом она сама не ушла от него. Взяла дочку и ушла к тому самому чиновнику, который стал уже большим человеком в горисполкоме. И отец остался один со своей короткой ногой и контузией. Ринат Илалутдинович Зайнашин, ветеран войны, инвалид второй группы, кавалер орденов Красного Знамени и Красной Звезды, которому в сорок девятом исполнилось только тридцать три года.

До войны он успел окончить институт и получить образование, когда его призвали в армию, через четыре месяца после свадьбы. Началась финская война, и нужны были специалисты по металлоконструкциям. Помните «линию Маннергейма»? Сплошь бетонные укрепления, с пулеметными гнездами в снегах. Сколько тысяч наших солдат и офицеров там погибло, пока преодолевали эту проклятую «линию». Отец был там впервые ранен, но достаточно легко. Я сейчас думаю, что нельзя осуждать его первую жену. Она прожила с ним только четыре месяца, а потом надо было ждать долгих четыре года. Не каждая такое выдержит, вот она и не выдержала. К тому же маленький ребенок, больная мать и две младшие сестренки. Это я все потом узнал. Конечно, это ее совсем не оправдывает, но, если подумать… На один офицерский аттестат лейтенанта, который она получала за отца, выжить впятером во время войны было крайне сложно.

В общем, отец остался один и пошел работать на завод, где начинал еще до войны. А напротив его дома была библиотека, в которую он иногда заходил. В пятьдесят четвертом там по-явилась новая симпатичная библиотекарша. Отец ходил туда почти два года, перечитал все книги, которые она ему рекомендовала, пока не решился наконец предложить молодой сотруднице встретиться после работы. Вы уже, конечно, догадались, что это была моя мать – Лидия Алексеевна Некрасова. К тому времени ей исполнилось только двадцать два года, и она была младше моего отца ровно на шестнадцать лет. В пятьдесят седьмом они поженились. В пятьдесят восьмом родилась моя сестра Зарина, а в январе шестидесятого – я. Меня назвали в честь моего деда, красного комиссара, о котором отец и бабушка всегда говорили с особым восхищением. Он погиб еще в девятнадцатом, когда моему отцу было всего лишь три года. Все очень гордились этим фактом, поэтому меня и назвали таким смешным и трудновыговариваемым именем – Илалутдин, в честь моего геройского деда. Мать не стала возражать, она тоже знала историю о нашем героическом дедушке, но для нее я стал Илюшей. Так меня все и называли, даже отец, только бабушка упрямо называла меня Илалутдином. Для остальных же я был Илюшей и почти убежден, что многие наши бывшие соседи до сих пор помнят меня как Илюшу Зайнашина.

Можно легко подсчитать, что, когда я родился, отцу было уже сорок четыре года, и по возрасту он годился мне скорее в дедушки, чем в отцы, ну а матери, соответственно, двадцать восемь. Детство мое было обычным, жили мы в небольшой двухкомнатной квартире. В спальне спали родители, а рядом стояли наши детские кроватки. Потом, когда повзрослели, мы перебрались с сестрой на эти кровати, а родители устраивались в столовой. Мама спала на диване, а отец предпочитал раскладушку или спал на полу. Он вообще любил спать на жестком – видимо, сказывались его ранения.

В отличие от других детей мы много читали. Книг у нас всегда было предостаточно, сказывалась профессия мамы. Да и книги тогда стоили копейки. А еще мы ходили в библиотеку, и мама заставляла нас читать книги, которые считала обязательными для любого ребенка. Может, поэтому мы с сестрой были более начитанными и образованными, чем многие наши сверстники. Карьеру отец так и не сделал, всю свою жизнь проработал рядовым инженером на заводе. Ему было уже далеко за пятьдесят, когда его выдвинули в председатели профкома. Говорят, председателем он был честным и принципиальным. Никаких особых преференций для себя и своей семьи никогда не требовал, помогал рабочим, чем заслужил уважение всего коллектива завода. Он умер на пятьдесят восьмом году жизни, когда мне еще не было и четырнадцати. Честно говоря, с отцом мы никогда не были особенно близки. Он рано утром уходил и поздно вечером возвращался. Почти никогда не рассказывал о своем героическом фронтовом прошлом. Да и вообще говорить много не любил – из-за заикания после контузии. В выходные обычно сидел во дворе и читал газеты или уходил к друзьям, и они пили чай. Не смейтесь, действительно пили чай. Отец не переносил алкоголя, я никогда в жизни не видел его пьяным. Но когда его не стало, я сразу почувствовал пустоту в нашем доме. Сестре было уже шестнадцать, они с матерью громко плакали на похоронах. Все говорили правильные речи, играл оркестр, директор завода вспоминал о заслугах покойного. Оказывается, уже в мирное время отец был награжден орденом Трудового Красного Знамени, о котором я даже не знал. Можете себе представить? В общем, и на фронте, и в работе этот человек не щадил себя, выкладывался по полной – и в пятьдесят восемь лет «сгорел». Такое это было поколение. Их родители защищали страну в Гражданскую, а они отстояли ее в Великую Отечественную. Мое поколение не пережило такой большой войны, хотя у нас был Афганистан. А уже следующее поколение – наши дети, родившиеся в восьмидесятые – девяностые, – это уже люди, не готовые ничего и никого защищать, даже собственные интересы. Энергия красных комиссаров и отвага их дедов на полях сражений Второй мировой выродилась в наших детях и внуках.

На похоронах многие вспоминали, как отец помогал им, ходил в райисполком, выбивал квартиры и путевки нуждающимся. В общем, говорили те слова, которые обычно говорят в таких случаях, – светлые воспоминания, незаменимый работник, хороший семьянин, верный товарищ, фронтовик. А потом все поехали к нам на поминки.

Мать устроила поминки по мусульманскому обряду. Отец был татарином, а она русской. Так что на стол подавали плов, а спиртное отсутствовало. Кажется, многие остались недовольны, но мать настояла, чтобы не было выпивки. Никто не решился спорить, хотя некоторые из друзей отца все же «помянули» его по собственному разумению, разлив водку под столами.

После смерти отца мать сразу как-то потухла, стала носить непонятные широкие юбки, как-то странно одеваться, голова всегда покрыта платком. Она мгновенно превратилась не просто в молодую вдову, а постарела лет на двадцать. Больше в ее жизни не было ни одного мужчины. Вот такая судьба моего отца. Первая жена, умудрившаяся завести во время войны сразу трех любовников, – и вторая, которая вышла за него замуж девственницей и осталась верна ему даже после смерти. Вот так иногда бывает в жизни.

Шел тысяча девятьсот семьдесят четвертый год. Потом это время назовут временем «брежневского застоя». Может, тогда и был застой – сейчас приводят разные цифры и факты, – но я точно знаю, что на зарплату моей мамы, работавшей в библиотеке, и на пенсию бабушки мы с сестрой могли нормально жить, питаться, ходить в театры и в кино, покупать себе одежду. Как вы думаете, сегодня подобное возможно – на зарплату библиотекаря и пенсию старушки поднять двух взрослых детей и прокормить четверых? Если честно ответите на этот вопрос, то больше никогда в жизни не будете вспоминать про «застой». Это я так, к слову о понятиях.

Через два года я должен был получить паспорт. Надо сказать, что мое дурацкое имя меня несколько раздражало. Если узнавали, как меня зовут, сразу начинали дразнить. Такое имя редко встречалось даже в татарской столице – Казани, а я учился в школе при нашем заводе, где почти все ребята были либо русские, либо украинцы. Постепенно я даже привык к тому, что меня все называли Ильей, и когда получал паспорт, потребовал, чтобы меня записали не Илалутдином Зайнашиным, а Ильей Некрасовым.

Сестра на меня даже обиделась. Она была Зариной Ринатовной Зайнашиной, а я стал Ильей Ринатовичем Некрасовым. Отчество менять не разрешалось, иначе я наверняка поменял бы и его. Я ничего не имею против татар, но уже тогда твердо решил для себя вырваться из провинциальной Казани и поехать учиться в Москву. До шестнадцати лет мы только два раза выезжали из Казани – отец раздавал путевки всем, а для собственной семьи выбивал их очень неохотно. Один раз мы отдыхали всей семьей в Ялте, и море произвело на меня неизгладимое впечатление. Я вернулся в Казань и даже на-учился плавать в заводском бассейне, чтобы еще раз отправиться на море. Эта бескрайняя водная гладь меня просто потрясла. А во второй раз мы ездили с Зариной в какой-то молодежный лагерь на Северном Кавказе, в Пятигорске. Зарине там очень не понравилось, к ней все время приставали местные парни. Это я узнал позже, когда мы уже вернулись. Один раз ее по-настоящему спасли ее татарские имя и фамилия. Двое местных подростков решили всерьез заняться приехавшей недотрогой, но, узнав, что она мусульманка, не тронули ее.

В семнадцать лет я окончил школу. Моя сестра к этому времени уже училась в институте; она мечтала стать врачом и, получив золотую медаль в школе, достаточно легко поступила в медицинский – ей надо было сдать только один экзамен по химии, и она сдала его на «отлично». У меня не было золотой медали. Учился я неровно, на четверки и тройки, хотя троек было не так много, но вступительные экзамены я провалил, набрав только четырнадцать баллов из двадцати, что не давало право быть зачисленным в студенты.

Я понял, что моя дальнейшая жизнь на ближайшие два года определена. Так и получилось. Несколько месяцев я не учился и не работал, слоняясь без дела и дожидаясь повестки. Наши военкоматы работали как часы. Как только зимой мне исполнилось восемнадцать, я сразу получил повестку в армию – и уже через несколько недель стоял, стриженный наголо, перед медицинской комиссией, которая определила меня в пограничные войска в экзотический для меня Таджикистан. Тут я, конечно, впервые подумал, что не стоило так быстро менять имя и фамилию. Может, в этом самом Таджикистане ко мне будут лучше относиться, если узнают, что я тоже мусульманин? Но было уже поздно, и Илья Некрасов отправился «по этапу» сначала в Душанбе на предварительные двухмесячные курсы, а уже оттуда – на границу в горы, где мне предстояло отслужить два года.

Мы прибыли туда вместе с моим товарищем-белорусом Кирьяном Нехаем, с которым я успел подружиться на курсах. Можете себе представить, его фамилия действительно Нехай. Сколько неприятностей и смешных случаев было у него из-за своей фамилии, и я понимал его лучше других. Кирьян родом из деревни в Витебской области, и для него поездка в Таджикистан была как полет на Луну.

На границу мы приехали часам к пяти вечера. Нас сразу вызвал к себе начальник заставы капитан Гудыма, который недовольно оглядел новичков и негромко произнес:

– Значит, так. Застава у нас небольшая, но дружная. Новичков не обижаем, но работать заставляем. Иначе нельзя, такой закон. Начнете с чистки туалетов и уборки казарм. Потом посмотрим, что с вами делать. И учтите, что здесь вы не просто отбываете свой срок. Здесь вы проходите настоящую школу жизни, чтобы вернуться в свои родные места уже взрослыми мужиками.

Он был украинцем и сразу невзлюбил белоруса Нехая, ко мне же относился более терпимо. На заставе служили два офицера – кроме капитана, был еще лейтенант Волохов, – прапорщик Нуралиев, четыре сержанта и тридцать восемь рядовых, не считая нескольких местных жителей, работавших у нас вольнонаемными.

Ночью я вышел из казармы и посмотрел на окружавшие границу горы. Зрелище было величественным и впечатляющим. Неожиданно я услышал, как рядом тяжело вздохнул Нехай. Он тоже не спал в эту первую ночь, глядя на освещенные луной склоны вершин. Мы так с ним и простояли несколько минут, ничего не говоря друг другу, пока нас не согнал с места появившийся дежурный сержант. Откуда нам было знать, что уже в следующем году это место станет прифронтовой зоной, а в соседней стране начнется война?

Глава 2

В просторном кабинете, из которого открывалась панорама почти всего города, сидел хозяин кабинета. Ему было уже пятьдесят два года. Валентин Давидович Рашковский, один из учредителей и основателей известного банка «Армада», закрытого еще в начале этого века. У Рашковского уникальная биография. Его отец был наполовину поляком, наполовину грузином – именно поэтому его назвали Давидом, – а мать была русской. Давида Рашковского, коронованного «вора в законе», знали не только в Грузии, но и по всему бывшему Советскому Союзу. В семидесятые годы в СССР началось развитие целой империи так называемых «цеховиков». Это были предприимчивые люди, использующие ошибки и недостатки социалистической системы в собственных интересах. На обычных фабриках или в полукустарных условиях они налаживали производство и выпуск дефицитных товаров местной легкой промышленности, удовлетворяя спрос населения. Выпускались дефицитные блузки, кофточки, платья, даже джинсы, пара которых могла стоить в СССР на руках у спекулянтов больше месячной зарплаты.

Давид Рашковский не только был криминальным авторитетом, но и держал под контролем производство дефицитных товаров от Риги до Баку. Нужно сказать, что власть жестоко преследовала подобных «цеховиков» и их покровителей. Беспощадные приговоры поражали своей жестокостью. За хищения в особо крупных размерах выносились однозначные приговоры о расстрелах. Даже насильники и убийцы имели шанс получить помилование, но с «цеховиками» власть поступала самым безжалостным образом, понимая, что эти люди не просто работают на себя – они разрушают советскую плановую экономику и наглядно демонстрируют преимущества индивидуальной деятельности над плановым хозяйством.

Рашковский был богатым человеком даже по меркам Запада, а в бывшем СССР он считался одним из самых уважаемых и богатых людей в стране. Все свои деньги и влияние он передал своему сыну, основавшему банк «Армада» и сделавшему карьеру уже в новых экономических условиях. Тогда Валентину Давидовичу Рашковскому было чуть больше тридцати.

«Армада» стал одним из первых и наиболее успешных коммерческих банков начала девяностых. Тогда шла беспощадная борьба за выживание, и многие банкиры вместе с криминальными авторитетами оказались на кладбище. В этой войне Валентину Рашковскому удалось не только выжить, но и сохранить свой бизнес. В середине девяностых он уже был влиятельной политической фигурой, а его состояние оценивалось в несколько сот миллионов долларов.

Разумеется, подобные успехи вызывали ненависть недоброжелателей, порождали врагов и завистников. На Рашковского несколько раз покушались, несколько раз пытались подорвать репутацию его банка, но все попытки оказались тщетными. Шепотом рассказывали, что спецслужбы даже провели специальную операцию, заслав к нему своих агентов, среди которых была и женщина, ставшая его личным секретарем. Служба безопасности банка смогла всех их вычислить. Говорили, что Рашковский пощадил только секретаршу, к которой испытывал симпатию, поэтому сохранил ей жизнь. Еще добавляли, что, как и отец, сам Валентин Рашковский также считался одним из коронованных королей преступного мира – правда, ни разу не побывав в тюрьме и не получив официального звания «вора в законе», к которому банкир относился достаточно скептически. Как бы там ни было, к началу нового века его состояние оценивалось уже близко к миллиарду долларов, и он попадал в списки журнала «Форбс».

Но затем все поменялось. К власти в стране пришла другая команда, в которой преобладали уже не бывшие друзья Рашковского, а товарищи из компетентных органов. Рашковский оказался умнее многих своих куда более богатых и влиятельных соседей по списку «Форбса». Одни, потеряв свое влияние, предпочли сбежать в Англию, чтобы отсидеться там, как Борис Березовский; другие, отказавшись от борьбы, эмигрировали в Израиль, чтобы пережить там новые времена, как Владимир Гусинский; третьи выбрали очень непривычную для себя роль борца с существующим режимом и оказались в тюрьме, как Михаил Ходорковский.

Рашковский же пошел по другому пути – благоразумно отказался от акций своего банка, передав контрольный пакет представителям государства, входившим в состав директоров «Армады»; свернул почти всю свою деятельность в России, предпочитая вкладывать деньги в другие предприятия за рубежом, – одним словом, выбрал себе путь Романа Абрамовича, который вполне лояльно выполнял все требования власти, соглашаясь даже работать губернатором далекой Чукотки и вкладывать деньги в развитие этого края. Взамен Абрамовичу разрешили продать все свои активы и спокойно вывезти огромные суммы за рубеж, где он поражал иностранцев своими невероятными покупками, приобретая футбольный клуб «Челси», невиданные прежде яхты и самолеты, дворцы и поместья.

Но Рашковского подобная мишура мало интересовала. Правда, и денег у него было гораздо меньше, чем у Абрамовича, – примерно раз в десять или в пятнадцать. Но даже тех полутора миллиардов, которые оставались у Валентина Давидовича после сворачивания всех дел в России, было вполне достаточно, чтобы удовлетворить свои амбиции и позволить себе жить так, как хотелось. Сейчас он возглавлял инвестиционную компанию «ТОР», в которой владел контрольным пакетом акций.

Сидевший напротив него мужчина лет шестидесяти по внешнему виду напоминал ресторанного метрдотеля. Мягкие, плавные движения, неспешная речь, волосы каштанового цвета, которые он, конечно, подкрашивал, крупные черты лица. Леонид Дмитриевич Кудлин работал еще с отцом Рашковского и был знаком с их семьей уже больше тридцати пяти лет. Он помнил маленького Валентина, когда тот был еще подростком; помнил становление и взросление молодого Рашковского. Умирая, старый Давид поручил сыну всегда иметь рядом с собой Кудлина, который за столько лет действительно ни разу не подвел Валентина Давидовича. Более того, он всегда оказывался неизменно прав в любой сложной ситуации, которая возникала вокруг персоны Рашковского. Именно с подачи Кудлина Валентин Давидович в начале века отказался от контрольного пакета акций своего банка. Кудлин отчетливо видел, что наступали новые времена и необходимо было срочно перестраиваться. Другие, не сумевшие понять или разобраться, что именно произошло, проигрывали бесповоротно. Немногие, сумевшие осознать степень перемен, безусловно выигрывали.

Кудлин словно каким-то неведомым образом сумел подслушать разговор между уходящим президентом и его преемником, при котором последний пообещал в течение первых нескольких лет не трогать команду предшественника. Новый президент был из числа офицеров Комитета государственной безопасности. Он умел ждать, умел слушать и слышать, умел терпеливо выбирать подходящее время для смены команды. Собственно, все потом так и произошло. Даже руководитель администрации президента и премьер-министр не удержались в своих креслах. Новый президент обновил почти всю команду, расставив везде своих людей. В отличие от прежних, с которыми всегда можно было договориться за два или три процента, эти оказались упертыми державниками. Нет, они тоже зарабатывали миллионы, умело манипулировали своими должностными преференциями, отлично выстраивали новые схемы взаимодействия с финансовыми и правоохранительными органами. Но все понимали, что работа в команде требует определенных жертв и уступок, и охотно шли на подобные «издержки». Они не получали свои «откаты» и «проценты» так грубо, как это делалось в девяностые годы. Наоборот, теперь они умело манипулировали своим влиянием и положением, умножая собственные доходы, которые вырастали до неприличных для государственных чиновников размеров.

Кудлин предвидел подобное развитие еще в начале нулевых, понимая, что пришедшая на смену «либеральным демократам» команда, состоящая из «патриотов» и «державников», резко сменит ориентиры и не позволит существовать в стране параллельным центрам власти в виде крупных банкиров или олигархов, пытающихся руководить страной. Именно поэтому он не только сумел спасти состояние Рашковского, но и умело вывел из-под ударов свои собственные деньги, позволявшие причислить его к числу не самых бедных соотечественников.

Теперь, сидя в кабинете Рашковского, они негромко разговаривали. На столике стоял довольно большой скремблер, исключающий возможность прослушивания и записи их разговора. На всякий случай в кабинете работал еще и телевизор, включенный на достаточную громкость, чтобы заглушить их слова.

– Уже второй, – зло напомнил Рашковский. У него было породистое лицо, делавшее его похожим на киноартиста, и густые темные волосы, все еще не начавшие седеть.

– Да, второй, – спокойно подтвердил Кудлин, – но я не считаю, что мы должны с тобой так переживать из-за этого случая.

– По-моему, ты издеваешься, – нахмурился Рашковский. – Как это «не должны»? Может, мне устроить праздник в честь второго провала? Собрать друзей, выпить, рассказать о наших неудачах? Может, подскажут или помогут?

– Не нужно так нервничать, – терпеливо повторил Кудлин. – Конечно, это очень неприятно, но пока несмертельно. Как говорят ученые в таких случаях, отрицательный результат – это тоже результат, позволяющий продвигаться вперед.

– У нас здесь не научные эксперименты, – повысил голос Рашковский.

– Не кричи, – попросил Кудлин, показывая на лежавший скремблер, – иначе нам не поможет даже новейшее оборудование. Твой крик просто услышат в приемной.

– Ты опять считаешь, что у нас завелись «кроты»? – невесело усмехнулся Рашковский. – Кажется, после Марины Чернышевой ты готов не доверять даже собственной супруге.

– Предают только свои, – напомнил известную истину Кудлин. – Если ты помнишь, речь не идет о Чернышевой – она как раз никого не предавала, а честно работала на свою организацию, будучи специально внедренной в наш банк. Но все остальные… Напомнить, или ты уже забыл? Фомичев и Галустян. Их ты должен помнить.

– Не нужно называть фамилий, – быстро проговорил Рашковский, понизив голос, – их давно уже нет в живых. И учти, что мы не можем быть уверены, что нас никто не слышит, даже с этой аппаратурой. Может, там опять придумали новые разработки, и нас сейчас записывают. Не нужно ничего вспоминать. Это было давно и неправда.

– Сам говоришь «второй» – и не хочешь ничего менять, – добродушно заметил Кудлин. – Я только напоминаю, что кто-то тогда решил нанести нам удар, убрав некоторых наших близких товарищей.

Оба знали, что этот удар наносился по приказу самого Рашковского, поэтому просто посмотрели друг другу в глаза, не добавив больше ни слова.

– Ладно, хватит лирики, – предложил Валентин Давидович, – давай более конкретно. Что у нас с этим вторым?

– Его арестовали в Испании. Он приехал на встречу в Барселону, и его там взяли. Судя по сообщениям от наших партнеров, его уже ждали. Это была даже не местная полиция, а сотрудники Интерпола.

– Значит, знали заранее?

– Получается так.

– Тогда нужно понять, кто его сдал.

– Они уверяют, что сами ничего не знали. Вместе с нашим человеком арестовали и их связного.

– Он в курсе наших переговоров?

– Нет, это был один из их «шестерок», его просто послали на встречу. Так всегда делают для предосторожности.

– Лучше бы они из предосторожности охраняли нашего человека, – зло пробормотал Рашковский.

– Они сами не понимают, что там происходит.

– А ты понимаешь?

– Пока нет. Но два провала подряд… я не верю в такие случайности, Валентин.

– И я не верю, – согласился Рашковский. – Тогда кто мог сообщить о поездке нашего представителя в Испанию? Если его там ждали, то могли сообщить и наши возможные компаньоны. Но первого посланца арестовали еще на границе, значит, утечка отсюда. Или ты со мной не согласен?

– Об их поездках знали только два человека, – напомнил Кудлин.

– Кто эти двое?

– Ты и я, – ответил Кудлин.

Рашковский метнул на него страшный взгляд своих черных глаз, и взгляды их встретились. Бывший банкир невесело усмехнулся и первым отвел глаза.

– И кого теперь я должен подозревать? Тебя или себя? Может, подскажешь? Я точно знаю, что никому и ничего не говорил. Я ведь еще не идиот и не страдаю болезнью Альцгеймера. Значит, остается только один подозреваемый.

– Да, – спокойно согласился Кудлин, – только я тоже никому и ничего не говорил.

– А твой Иосиф? Он ведь твоя правая рука и знает обо всех наших делах.

– Когда Реваз уезжал, Иосифа не было в Москве, – возразил Кудлин. – Он тогда поехал в Англию, проверял, как оборудован твой новый дом, если помнишь.

– Тогда у нас проблема, – медленно произнес Рашковский. – Понимаешь, в чем дело… Не верить тебе я не могу. Мы с тобой знакомы уже тридцать с лишним лет, и я понимаю, что сдавать меня тебе просто невыгодно. Останешься один – разорвут. Все знают, что ты работаешь со мной в паре уже столько лет.

– А если бы было выгодно, значит, я бы сдал? – поинтересовался Кудлин.

– Предают только свои, – напомнил Рашковский, пристально посмотрев на своего советника, – это ты сам сказал пять минут назад. Но предают только в том случае, если это выгодно. Какая тебе выгода от срыва наших договоренностей – я не представляю, а какая выгода от завершения сделки – очень даже представляю. Выгода материальная и вполне конкретная.

– Что будем делать, уважаемый философ?

– Думать. Ты сам учил меня еще в детстве, когда я лез в драку, что прежде нужно подумать и оценить обстановку, а уже потом лезть сломя голову.

– Это верно. Но у нас целых две проблемы – вернее, даже три…

– Я думал, только одна – отправить человека, чтобы он все проверил на месте. А какие остальные две?

– Наши двое посланцев. Первым был Реваз, но за него я опасаюсь меньше всего. Он давно работает с нами и понимает, что в таких случаях лучше молчать. Себе дороже. Из него вряд ли смогут выбить показания. А если смогут, у нас будут неприятности. Не очень большие, доказательств все равно не найдут, но неприятности все равно обеспечены.

– Я знаю Реваза уже больше пятнадцати лет, – возразил Рашковский, – он будет молчать, и никто не сможет из него даже одного слова вытащить. И не забывай, что мы послали к нему своего адвоката. Если ситуация выйдет из-под контроля, нам сразу об этом сообщат.

– Согласен. Эта проблема самая легкая, а вот вторая – Леонас Кярчаускас, наш второй посланец.

– Это была твоя кандидатура, – напомнил Рашковский.

– Мы с ним работали уже давно, но я решил, что нужно подстраховаться. После ареста Реваза мы вызвали из Каунаса этого литовца, который вообще не имеет никакого отношения к нашим делам. Он ведь работал обычно в своем порту, принимал и отправлял грузы. У него было большое преимущество – он гражданин Литвы, а значит, ему не нужна виза для поездки в Испанию. Конечно, мы рисковали, но сознательно пошли на это, чтобы не подставлять наших людей. И его тоже взяли. Но к нему мы не можем послать нашего адвоката.

– Я думаю, что его не станут бить в Интерполе, – невесело пошутил Рашковский, – или в испанской полиции, чтобы выбить показания.

– Конечно, не станут. Он считается гражданином Европы, Литва входит в ЕС и Шенгенскую зону. Я уже распорядился перевести деньги его семье, чтобы наняли хорошего испанского адвоката.

– Значит, проблем у нас нет, – подвел итог Валентин Давидович.

– Есть. Мы не знаем, кто и как выдает наших людей. Это во-первых. Не можем доверять нашим будущим компаньонам, которые не смогли обеспечить безопасность Леонаса. Это второе. И, наконец, самая главная проблема – нужно найти третьего посланца или отказаться от работы с марокканцами.

– Ты считал прибыль от этой сделки, – произнес Рашковский, – кажется, говорил, что полторы тысячи процентов гарантировано. Ты много знаешь дел, за которые можно получить такой процент? Если знаешь, подскажи.

– Не знаю, – согласился Кудлин, – но мне не нравится такое начало. Нужно очень серьезно продумать кандидатуру третьего. И если он провалится, будем сворачивать наши отношения с марокканцами. Значит, мы что-то не можем предусмотреть, а это самое опасное в нашем деле.

– Может, туда отправиться мне или тебе? – невесело предложил Рашковский. – Погуляем, посмотрим красивые места, заодно все лично проверим.

– Ты сможешь проверить качество товара? – спросил Кудлин. – Лично я не могу даже смотреть на него. У меня больная печень, и диабет зашкаливает, ты об этом прекрасно знаешь. Ты тоже не подходишь на роль приемщика товара, слишком известная фигура. Представляешь, какие заголовки будут в газетах, когда тебя арестуют?

– Типун тебе на язык, – рассмеялся Рашковский. – Надеюсь, что не доставлю такого удовольствия нашим журналистам.

– Тогда будем думать, – согласился Кудлин. – Еще раз все проверим, пройдем заново всю цепочку. Может, к нам опять кого-то внедрили.

– Это твоя забота, – заметил Валентин Давидович, – ты у нас главный специалист по всем этим гадам. И разыщи наконец своего генерала, он ведь может нам помочь.

– Нельзя, – убежденно ответил Кудлин, – сейчас нельзя. В Министерстве внутренних дел идет переаттестация всего руководящего состава. За ним наверняка наблюдают сотрудники собственной службы безопасности МВД. Генерал сейчас должен быть чистым как стеклышко, чтобы спокойно пройти переаттестацию и не вызывать никаких подозрений. Когда все закончится, мы с ним встретимся.

– Когда все закончится, он нам вообще не будет нужен, – отчеканил Рашковский.

– Такие люди нам всегда будут нужны, – возразил Кудлин. – Это как золотой запас, который никогда не теряет в цене, а только дорожает с каждым годом.

– Что ты предлагаешь?

– Слишком много неизвестных, – задумчиво произнес Кудлин. – Я думаю, что нужно начать собственную игру, сыграть на опережение.

Раздался звонок внутреннего телефона. Рашковский нажал кнопку.

– Валентин Давидович, вы просили напомнить, что у вас сегодня обед с австрийским послом, – сообщила секретарь.

– Да, я помню. Скажи Акперу, что мы поедем в половине первого, чтобы не опоздать.

Акпер Иманов был руководителем его службы безопасности и работал с ним уже больше десяти лет.

– Как твоя новая секретарша? – поинтересовался Кудлин. – Нормально работает?

– Пока да, а почему ты спрашиваешь?

– Она у нас только пять месяцев, и уже два провала, – объяснил Леонид Дмитриевич.

– Ты думаешь, это как-то связано с ней?

– Нет, просто вспомнил, сколько она работает. Ты ведь у нас всегда берешь на работу девочек из модельных агентств. О твоих секретаршах рассказывают такие красивые легенды… У тебя с этой Виолой что-то было?

– Не говори глупостей! Ты ведь знаешь мой принцип – на работе никаких фривольностей, никаких интрижек. Иначе это не работа, а бардак. Если бы я хотел с ней спать, сделал бы ее любовницей, а не секретарем.

– Это я понимаю, – удовлетворенно произнес Кудлин, – но однажды ты уже изменил собственным принципам, и мы едва не погорели…

– Я помню, – негромко ответил Рашковский, меняясь в лице, – не нужно мне напоминать. Это урок на всю жизнь. Нет, я не сплю с Виолой и никогда этого не сделаю. Теперь ты удовлетворен?

– Вполне. Хотя хорошо, что она этого не слышит. Каждая из них приходит к тебе в приемную с тайной надеждой, что ты наконец обратишь на них внимание.

– Иди к черту! – рассмеялся Рашковский.

– Уже ухожу, – кивнул Кудлин, – и обещаю, что буду очень крепко думать над нашими проблемами.

Глава 3

Пограничные войска входили в систему всесильного Комитета государственной безопасности. И, конечно, на границе не было такой страшной «дедовщины», как вообще в армии. Да и коллектив достаточно небольшой, все друг друга знали и относились достаточно терпимо. И хотя капитан Гудыма был неприятным типом, злым и упертым, нужно отдать ему должное – своих ребят он всегда прикрывал и никогда не сдавал. А лейтенант Волохов страдал характерной болезнью – почти все время был немного навеселе, умудряясь находить самогон даже в условиях высокогорья у местных жителей.

За первые полтора года мы задержали троих или четверых нарушителей, чабанов и охотников, случайно оказавшихся на нашей территории. Ни одного серьезного нарушителя мы так и не увидели. Сейчас в это трудно поверить, но это действительно так. В соседнем Афганистане произошла революция, к власти пришел Нур Мухаммед Тараки, и наши соседи решили строить социализм. Можете себе представить? Из раннего феодализма – сразу в социализм!

Но контрабандистов и вражеских шпионов у нас не было. Все афганцы прекрасно знали, что мы очень неплохо контролируем свою границу, и не рисковали лезть к нам через горы. Тем более что с другой стороны был город Питай, и начальник полиции вместе с руководителем местной власти этого городка считались нашими друзьями и довольно часто бывали на нашей стороне.

В общем, служба протекала спокойно, и вскоре я даже стал сержантом. Кирьяну сержанта не дали, его Гудыма недолюбливал. А потом мы узнали, что Тараки задушили, и вместо него лидером афганских революционеров стал Хафизулла Амин. Наш прапорщик Нуралиев еще глубокомысленно изрек, что это нормально, когда один лидер убирает другого. Но оказалось, что не все так нормально… Амина потом обвинили в том, что он был едва ли не американским шпионом. Вы все, конечно, помните, что потом случилось. В декабре в Кабуле произошел очередной переворот, только на этот раз там отличились наши профессионалы. Во дворец Амина ворвались сотрудники наших элитных групп и убили его, заодно перебив и его охрану, и, кажется, кого-то из членов его семьи. И мы еще говорили о каких-то наших идеалах… Все это вранье, пока не сталкиваешься с действительностью. До сих пор не понимаю – для чего нам это было нужно и кто советовал устроить такую глупую резню в спокойном государстве? А потом туда привезли это ничтожество Бабрака Кармаля, и в Афганистан вошли наши войска. Хотя нет, все было совсем наоборот. Сначала вошли наши спецназовцы, потом войска, а уже потом привезли Кармаля, который и обратился за союзнической помощью к уже марширующим по его стране советским войскам.

Это произошло уже зимой восьмидесятого, до моей демобилизации оставались считаные месяцы. И мы узнали, что в Афганистане началась война. Все понимали, что это не просто ввод наших войск в мирный Афганистан, а война, которая затянется на долгие годы – ведь невозможно победить миллионы сельских жителей, рассыпанных на огромных территориях.

В общем, уже через два дня на нашей заставе появилось начальство. Приехал какой-то неизвестный мужчина в штатском, подполковник, руководивший нашим отрядом, и еще несколько старших офицеров. Всем сообщили, что теперь нужно будет усилить внимание к государственной границе, ведь в соседней стране идет война, которую начали империалисты. Мы молча слушали и прекрасно знали, что никаких империалистов там не было. Просто шла обыкновенная борьба за власть, когда одна гадина съела другую, а потом, с нашей помощью, появилась третья гадина и, с нашей же помощью, съела вторую.

Уже через неделю мы задержали первого беженца с той стороны, потом еще несколько человек. Таджики и узбеки, проживающие в Северном Афганистане, начали перебираться к нам в надежде спастись от ужасов войны. Затем появились наркокурьеры, которым помогали некоторые наши офицеры. Это была самая большая тайна афганской войны. Любой воинский контингент, входивший в Афганистан, неминуемо оказывался перед дилеммой, как ему дальше существовать. Ведь все понимали, что опиумный мак дает неслыханные доходы при его транспортировке в Европу. А войска входили в страну вместе с самолетами и вертолетами. Теперь все поняли? Конечно, наркотики перевозили и те, кто хотел на них заработать. А заработать очень легко. Просто погрузить несколько мешков в салон и выгрузить где-нибудь в европейской части нашей страны. В результате можно получить деньги, превышающие любой генеральский оклад на тысячу лет вперед. Кто перед таким устоит? Может, поэтому никто не мог добиться никакого военного успеха, и в этом как раз и состоит главный военный секрет Афганистана? На самом деле побеждают не талибы или моджахеды, а соблазн деньгами и наркотиками.

Так было с нашими войсками, начавшими разлагаться в Афганистане, так будет и с американцами, и с войсками НАТО. Они привезут эту заразу к себе домой и станут не только поставщиками и курьерами, но и сами подсядут на этот проклятый героин, идущий из некогда тихой южной страны. Единственная сила, которая может действительно справиться с этой чумой, – фанатики-талибы. Сейчас вы сразу вспомните о моем отце и скажете, что я сторонник исламского государства. Ничего подобного, я говорю абсолютно искренне. Только фанатики, верящие в Аллаха, способны отрубать головы наркоторговцам и контрабандистам и проявлять необходимую последовательность и жестокость, чтобы бороться с этой чумой. Но здесь есть еще один нюанс. Эти же фанатики считают, что отравлять и одурманивать неверных – вполне богоугодное дело, поэтому, решительно расправляясь со всеми возможными контрабандистами и поставщиками наркотиков в собственных странах, берут под свой контроль наркотрафики и с удовольствием травят этим зельем европейские страны и американцев, а заодно и получают деньги от продажи этой гадости. Но все равно это один контролируемый канал, тогда как в отсутствии жесткой власти наркотики идут по всем каналам, включая официальные, дипломатические и особенно военные. Таможенники не проверяют военный транспорт и военные грузы, а этим почти всегда пользуются нечистоплотные офицеры.

Оставшиеся до моей демобилизации несколько месяцев были достаточно трудными, один раз меня даже чуть не убили. Все закончилось весной восьмидесятого, когда группа контрабандистов попыталась прорваться через нашу границу. Мы их остановили. Всех четверых. А они убили Кирьяна, которому оставалось служить всего два дня. Иногда бывает в жизни и такое невезение. А в меня пуля угодила рикошетом, и я попал в больницу еще на несколько месяцев. Ранение в плечо было не таким опасным, и я надеялся выйти довольно быстро, но в госпитале мне занесли инфекцию, и началось общее заражение крови, едва не отправившее меня на тот свет. В результате я вместо положенного месяца провалялся целых четыре и вернулся домой истощенный и похожий на бежавшего из фашистского концлагеря узника. Разумеется, в восьмидесятом году я уже не успел подать документы в институт. А если совсем честно, и не собирался этого делать.

Конечно, нам с Кирьяном очень не повезло. Ведь мы должны были выйти в наряд ночью, а поменялись с новичками и решили идти днем, чтобы было спокойнее и удобнее. А оказалось, что сами выбрали себе судьбу. Его убили, а меня ранили. И я в августе восьмидесятого при-ехал в Казань.

Устроился на завод, где работал мой отец, подсобным рабочим, и меня довольно быстро перевели в цех вальцовщиком – очевидно, в память об отце. Но на заводе мне очень не нравилось. Через несколько месяцев я уволился и пошел работать в местную типографию обычным рабочим, куда мне помогла устроиться мама. Там тоже не очень понравилось, и тогда я твердо решил уехать в Москву. К этому времени умерла моя бабушка, оставив двухкомнатную квартиру. Зарина уже встречалась с молодым парнем, и их свадьба была намечена на следующий год, когда Зарина должна была окончить свой медицинский институт и стать дипломированным врачом. У ее жениха была отдельная квартира, так что, продав квартиру бабушки, мама вручила мне деньги на поездку в Москву. Очень большие по тем временам деньги – пять тысяч рублей. Чувствуя себя миллионером, я сразу взял билет в Москву, твердо решив попытать счастья в столице, где прежде никогда не был.

Через несколько дней я прибыл на площадь трех вокзалов. Москва произвела на меня оглушительное впечатление, просто невероятное. Я поехал к нашему дальнему родственнику – Мусе Хайрулину, который жил где-то в Черемушках. Его дом я искал часа два, пока наконец не нашел эту дурацкую типовую девятиэтажку. Родственник оказался неприятным типом лет пятидесяти; он долго не открывал дверь, выспрашивая меня о моих родственниках и знакомых, а когда я уже собирался махнуть рукой и плюнуть на этого гниду, все-таки открыл.

Принял он меня нелюбезно. Сразу предупредил, что в квартире живут его мать, жена, двое детей, хотя я никого из них не видел и не слышал. Муса сказал, что мне надо устроиться в гостинице. Конечно, я готов был сразу уехать, но не знал, к кому и куда обращаться. Когда я объяснил, что деньги у меня есть, родственник согласно закивал, стал кому-то звонить по телефону, прося помочь мне с устройством в гостинице. Потом перезвонил еще кому-то. В конце концов выяснилось, что я могу поехать в гостиницу «Орленок», где мне уже забронирован двухместный номер. Кстати, уже спустя несколько лет я узнал, что на тот момент он был разведен, жил один, а его бедная мама умерла за пять лет до моего приезда. Он, наверное, думал, что я, как бедный родственник, позарюсь на его квартиру. Какое счастье, что у меня были деньги.

Вечером я, заплатив за тридцать дней, устроился в гостинице, которая должна была стать моим вторым домом, и сразу отправился на Красную площадь.

Несколько дней я просто гулял по столице, а потом решил, что нужно устраиваться на работу и думать о будущем, пришлось снова звонить Хайрулину. Он выслушал меня и сухо сообщил, что устроиться на работу без московской прописки невозможно. Я попросил помочь в оформлении этой прописки.

Хайрулин перезвонил мне через час и сказал, что столичная прописка будет стоить три тысячи рублей, и еще я должен буду жениться на какой-то неизвестной особе, чтобы гарантировать себе нормальную московскую прописку. Я был согласен на все условия. В общем, через несколько дней вместе с Мусой приехал какой-то простуженный хмырь, который все время сопел носом, говорил скороговоркой и достаточно невнятно. Он сначала внимательно проверил мой паспорт, затем пересчитал деньги – я дал вперед полторы тысячи рублей. Потом я узнал, что мне еще очень повезло. Родственник и его знакомый вполне могли «кинуть» меня, но они не обманули. Меня повезли куда-то в сторону аэропорта Шереметьево, где стояли заброшенные дома, но считавшиеся строениями в черте города. Там меня ждала женщина лет сорока пяти с помятым лицом и мрачными глазами. При мне ей выдали тысячу рублей, и она поехала в загс. Там мы заплатили еще двести рублей, и нас быстро зарегистрировали. Можете себе представить, эта тетка годилась мне в матери и выглядела на все шестьдесят.

Она напомнила мне, что через шесть месяцев нужно будет подать в этом загсе заявление на развод.

– Разве не в суд? – удивился я.

Все дружно расхохотались.

– В суде разводят только тех, у кого есть имущественные споры, – пояснил хмырь. Кстати, его все называли Вовой, – или если у вас есть несовершеннолетние дети. А если нет ни детей, ни совместно нажитого имущества, которое нужно делить, можно разводиться и через загс. Надеюсь, что вы не будете заводить детей, – добавил он под дружный смех Мусы и моей новоявленной супруги.

Через какое-то время я отдал еще полторы тысячи, но они потребовали сверху еще двести рублей, за услуги в загсе. Пришлось отдать и эти двести. Однако теперь я был женат на москвичке и мог абсолютно законно устраиваться на работу, прописавшись в ее хибаре. Позже я узнал, что она была «профессиональной женой» для таких приезжих, как я, получая с каждого по две тысячи рублей. Вы уже догадались, что оставшуюся тысячу делили между собой мой родственник и Вова. И еще двести рублей платили за оформление бумаг в загсе. А потом еще двести – при быстром разводе. В общем, у своей «жены» я был уже шестым мужем. Говорят, что ее третьим «мужем» был ставший сейчас очень популярным известный артист, которому срочно нужна была московская прописка. И он заплатил ей, кажется, пять или шесть тысяч рублей.

На следующий день я пошел искать работу. Сейчас в это трудно поверить, но в начале восьмидесятых везде висели объявления о приеме на работу. Я отправился на завод ЗИЛ, о котором много слышал, рассудив, что лучше работать на крупном предприятии, где меня не станут теребить и задавать ненужных вопросов. В отделе кадров меня встретили очень любезно – рабочих не хватало по всей стране – и сразу оформили, правда, с испытательным сроком, пояснив, что я должен прописаться у своей московской «супруги». Еще триста рублей ушли на разные формальности, но уже через месяц я работал на заводе, получал около двухсот рублей и был прописан у своей жены в ее покосившемся однокомнатном домике, где она сама, похоже, вообще не бывала.

После месяца проживания в «Орленке» я съехал в дом у метро «Текстильщики», где нашел для себя комнату у милых старичков, сдававших ее приехавшим провинциалам, и пошел в профсоюзный комитет, чтобы рассказать о неприятностях с женой, которая мне сразу начала «изменять». Сидевший в профкоме пожилой мужчина с орденскими планками на груди и культей левой руки слушал меня мрачно и явно недоброжелательно. Не перебивал, но все время морщился, словно от зубной боли.

– Не нужно было так торопиться с браком, – укоризненно сказал мне он.

Хорошо еще, что он не спросил про возраст моей супруги, иначе просто выгнал бы меня из профкома. Я понял, что здесь мне ничего не светит, и, уже уходя, неожиданно вспомнил про своего отца.

– Между прочим, мой отец тоже работал в профсоюзном комитете у нас в городе, и он, как и вы, был фронтовиком.

– В Казани? – уточнил ветеран.

– Да, конечно. На нашем заводе. У нас был большой и дружный коллектив. Там и сейчас работает около трех тысяч человек.

– Как звали отца? – неожиданно поинтересовался «старый хрыч».

– Ринат Илалутдинович Зайнашин, – ответил я. – У меня фамилия мамы, но в своей анкете я указал его имя и фамилию.

– Зайнашин был твоим отцом? – оживился ветеран. – Так я его знал. Мы с ним вместе однажды ездили по профсоюзной линии на Дальний Восток, проверяли работу профкомов в рабочих коллективах рыбпрома. Ты его сын, значит?

– Да. – Вот уж не думал, что отец может как-то помочь мне, тем более с того света.

– Геройский был человек, – горячо произнес профсоюзный вояка, – два боевых ордена имел. Он ведь в гвардейских частях служил… В общем, ты подавай заявление, думаю, мы сможем тебе помочь. Но если не хочешь жить со своей стервой, то лучше сразу разводись, тогда мы сможем тебя и на очередь поставить как нуждающегося в жилье молодого человека и комнату дадим в нашем общежитии. А еще лучше, если ты учиться пойдешь в институт. Сейчас инженеры знаешь как нужны!

Я уныло кивнул. Даже после школы мне не удалось набрать нужного количества баллов, а сейчас об этом мечтать даже глупо.

– У меня есть знакомый проректор, с которым мы вместе воевали, однополчанин, – пояснил этот тип, который начинал мне нравиться. – Я тебя отправлю к нему, может, он поможет с зачислением на заочный. А там постепенно и институт окончишь.

В общем, этот старик изменил мою жизнь. Уже через два месяца я получил комнату в общежитии, а к концу года успел развестись, снова став холостяком. А на следующий год умудрился поступить на заочный, набрав четыре тройки, из которых две мне поставили просто из жалости. Но не забывайте, что у меня уже был двухлетний стаж службы в армии, а это засчитывалось как особая льгота при поступлении. Были и такие времена.

Шесть лет пролетели, как один миг. В общежитии жилось весело. Работа была несложной, свободного времени навалом, молодых женщин рядом сколько угодно. А двести рублей зарплаты, да еще когда не нужно платить за жилье, были целым состоянием. Я даже два раза ездил по профсоюзным путевкам за границу – сначала в Болгарию, потом в Румынию. Хорошее было время. Не скрою, что наш профсоюзный ветеран меня по-особенному опекал. Александр Васильевич Филимонов, мир его праху, хороший был мужик.

В восемьдесят седьмом я получил диплом, и меня почти сразу перевели в цех уже на должность инженера. Правда, зарплата моя к тому времени была двести шестьдесят, а как инженер, я получал только сто девяносто. Хотя часто бывали и премии. Первое время я даже не хотел переходить в цех, но потом подумал, что нужно иметь в виду и свою карьеру, и жилье, которое я могу получить как молодой специалист.

Филимонов добился для меня аж двухкомнатной квартиры в районе метро «Сокол» из освобожденного фонда. Конечно, это был царский подарок. Уже в начале восемьдесят девятого я переехал в свою двухкомнатную квартиру. Вы не можете себе представить, каким счастливым я тогда был! Мы гуляли с друзьями целых три дня. Дом просто ходил ходуном, и один раз соседи снизу, не выдержав, даже вызвали милицию. Мы, конечно, напоили патруль.

Одним словом, в двадцать девять лет я уже был дипломированным инженером с московской пропиской и двухкомнатной квартирой почти в центре города. Сейчас понимаю, что это был подарок судьбы и я просто успел вскочить в «последний вагон». Стоявшие в очереди за мной молодые ребята так больше ничего и не получили. Понимаю, что обязан был этим исключительно Филимонову, который пробил мне в профкоме такую квартиру, и памяти моего отца-фронтовика. Тогда мне казалось, что я сумел ухватить судьбу за гриву и теперь все будет так, как я хочу. Увы, все получилось совсем не так, как я предполагал. Уже через несколько месяцев начались политические и экономические неурядицы, которые в конечном счете привели к развалу нашей прежней страны и к краху моей собственной судьбы… Но не буду забегать вперед. Лучше рассказывать все по порядку.

Глава 4

На этот раз Леонид Дмитриевич Кудлин приехал к Рашковскому на дачу. Они сидели на веранде в удобных креслах-качалках. Рядом работал магнитофон с записями песен в исполнении Валерия Меладзе, которые так нравились хозяину дачи. На кухне повар готовил еду, вокруг дома дежурило сразу четверо охранников. Рашковский был в джинсах и темной спортивной майке навыпуск. Он вообще умудрялся сохранять достаточно подтянутую фигуру, несмотря на свой возраст. Кудлин приехал в светлом костюме. Темно-голубой галстук и голубой платок в нагрудном кармане дополняли облик. Несмотря на раннюю весну, было достаточно тепло, и он позволил себе расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки, немного ослабив узел галстука. У ног Рашковского лежала породистая кавказская овчарка, смотревшая на гостя умными блестящими глазами.

– Есть новости? – поинтересовался Рашковский.

– Да. Из Испании, Леонас передал через жену. Она полетела к нему и добилась, чтобы им разрешили свидание. Он считает, что его уже ждали, поэтому и взяли во время встречи с представителем марокканцев. Но тот все отрицает, и Леонас тоже ничего не собирается говорить. Адвокат у него испанец; он заверил супругу Леонаса, что против ее мужа нет никаких фактов.

– Хорошо. И все же, выходит, мы были правы. Его там ждали.

– Да. Как и нашего Реваза. Его арестовали прямо в аэропорту. Пока он проходит как обвиняемый по другим делам и ему никто не говорит о предстоящей встрече в Испании. Но взяли его, когда он садился в самолет, вылетавший в Барселону.

– Здесь все понятно. В обоих случаях они знали о наших посланцах. Ты проанализировал ситуацию. Кто еще, кроме нас двоих, мог знать о них? Только не говори, что мой повар или мой водитель. Я при людях вообще о делах не говорю, а твоя бдительность иногда выглядит просто смешной.

– Я стараюсь для нас обоих, – сказал Кудлин, – но мы действительно проверили всю цепочку. О наших переговорах могли знать еще двое, один из которых тесно связан с Ревазом.

– Кто?

– Гиви Челанишвили. Хорек, как его обычно называют. Он много лет работал вместе с Ревазом, мог знать о том, куда и зачем тот едет. И самое главное, что до этого у них произошла ссора, о которой многие в Москве уже знали.

– Предположим, – согласился Рашковский, – предположим, что он знал Реваза и выдал его. Но он не мог знать про Леонаса. Тогда кто выдал Леонаса?

– Есть еще один человек, – торжествующе сообщил Кудлин, – это хромой Джамал.

– Джамал, – задумчиво повторил Рашковский, – мы о нем даже не вспоминали.

– Он вывел нас на марокканцев, он предложил эту сделку, – напомнил Кудлин, – и был очень недоволен своими процентами, о чем говорил и тебе, и мне, считая, что мы обошлись с ним не совсем по-товарищески. Когда отправляли Реваза, он лично его инструктировал, а когда поехал Леонас, он не знал, кто именно будет, но знал, что поехал второй посланец. Ведь инструкции Леонасу давал я. Поэтому того взяли не на границе, как могло быть, если бы предатель знал имя и фамилию нашего гостя, а прямо во время встречи с марокканцем. Между прочим, это мое алиби, я ведь знал точно весь маршрут Леонаса. – С видом победителя он посмотрел на Рашковского.

– И ты не мог об этом раньше вспомнить? – нахмурился Валентин Давидович.

– Мне казалось это просто невероятным – ведь Джамал должен был получить в ходе сделки большие деньги. Но, видимо, чувство обиды и уязвленная гордость оказались сильнее. У этих кавказцев гипертрофированное чувство самолюбия.

– Не забывай, у меня бабушка грузинка, – заметил Рашковский.

– А у меня бабушка осетинка, – усмехнулся Кудлин, – и я помню, что мы оба из Тифлиса. Только наши гордые родословные тут ни при чем. Ты сам прекрасно знаешь, что для кавказского мужчины оскорбленное самолюбие дороже любых денег. Если это был Джамал, тогда все сходится.

– Удавлю его, как котенка, – сжал руку в кулаке Рашковский.

Собака, уловив его движение, подняла голову.

– Ничего, ничего, – погладил животное Валентин Давидович, – успокойся, все нормально.

– Пока мы ничего не знаем, – продолжил Кудлин, – но обязаны все узнать и проверить.

– Ага. Послать третьего, четвертого, пятого, пока наконец они все не начнут давать против нас показания? – зло спросил Валентин Давидович.

– Нет. Не нужно доводить до крайностей. Надо подготовить и послать человека, который будет в курсе наших дел. Новичок, из которого вообще ничего нельзя выжать. Такой «попка-дурак», «обманка», к которой будет приковано внимание возможных соперников, друзей и правоохранительных органов. Если пройдет благополучно, значит, все в порядке. Ели возьмут, значит, это кто-то из наших. Джамалу и Гиви мы ничего говорить не будем. Может быть, «крот» завелся у наших марокканских друзей.

– Интересно, – немного подумав, согласился Рашковский, – и где ты собираешься искать этого «попку-дурака»? Чтобы он, с одной стороны, был достаточно умным, чтобы все проверить на месте, а с другой – достаточно глупым, чтобы ничего не узнавать и не расспрашивать. Где ты возьмешь такого?

– Найду, – уверенно заявил Кудлин. – Самое важное – определиться со стратегией. Он не знает, от кого туда едет, и о его визите не должен знать никто, кроме нас двоих. Благополучно выйдет на связь с марокканцами, значит, все в порядке. Потом, когда вернется, можно уже решать, что именно с ним делать – окажется достаточно сообразительным, оставим у нас, не понравится, уберем. Окажется болтуном – себе дороже, а если дураком – значит, повезло.

– Нам или ему? – уточнил Рашковский.

– Всем, – быстро ответил Кудлин.

– И это должен быть человек со стороны, – напомнил Валентин Давидович, – чтобы не имел никакого отношения к нашей компании, никакой связи с нами.

– Конечно. Я об этом тоже подумал. Но этого мало… Нужно подготовить еще двоих таких дурачков, наших посланцев к марокканцам – одного для Гиви, другого для Джамала – и найти способ сообщить обоим об этих гостях. Кого возьмут на границе или во время встречи, тот и поможет нам вычислить возможного иуду.

– Хорошо, – кивнул Рашковский, – мне твой план понравился. А может, еще кто-то мог узнать?

– Я все проверил, – заверил его Кудлин, – больше просто некому. Это не такие поставки, чтобы писать о них в газетах или снимать репортажи для телевидения. Марокканцы тоже не дураки, они рискуют не меньше нашего. Ведь пока товар у них, они не получают никаких денег. Что им делать с такой массой товара? У них начнутся проблемы, если мы откажемся от поставок. Не так просто найти в сегодняшней Европе людей, готовых заплатить наличными больше двадцати миллионов долларов.

– Не нужно о деньгах, – оглянулся по сторонам Рашковский.

– А еще говоришь, что моя подозрительность выглядит смешной, – улыбнулся Кудлин. – В общем, не беспокойся, я все продумал. Первый посланец будет направлен к марокканцам, и о нем будем знать только мы двое и человек, который с ним будет разговаривать. Этого человека мы тоже должны выбрать и проинструктировать. Затем – два других посланца. Ими может стать кто угодно, даже обычные туристы. Находим двоих подходящих людей, которым оплачиваем недельный отдых в Барселоне, и отправляем разными самолетами в Испанию, а заодно устанавливаем за ними наблюдение. Таким образом, все и выясним.

– Ты только не учел, что в Интерполе тоже сидят не дураки. А если они вычислят нашу игру? Им ведь не нужны наши посланцы, им нужен марокканский товар. Тем более что ни один из прежних «гостей» никаких показаний давать не намерен. Значит, нужно задержать с поличным. Я бы устроил им «театральный сезон»…

– В каком смысле?

– Нужно купить несколько мешков сахара и попросить привезти нашего возможного связного к условленному месту, чтобы он проверил качество этого сахара. Представляю лица сотрудников Интерпола, когда они поймут, как именно их обманули. Еще ни одного человека не арестовывали за покупку нескольких мешков сахара.

– Хочешь разозлить Интерпол?

– Хочу, – кивнул Кудлин. – Не люблю проигрывать. Попытаюсь взять реванш хотя бы таким необычным способом.

– Действуй, – согласился Рашковский, – и учти, что я через два дня улетаю к Оксане в Лондон. – Оксана Савчук была его второй женой.

– Она давно там?

– Уже неделю, как раз в среду улетела. А до этого приезжала к нам месяца два назад.

– Два месяца назад, – повторил Кудлин, несколько растерянно глядя на своего собеседника.

– Да, два месяца… – Вдруг Рашковский увидел выражение лица своего советника и осекся: – О чем ты подумал?

– Да, – кивнул Кудлин, – и ты тоже об этом подумал.

– С ума сошел, – неуверенно пробормотал Рашковский, – совсем чокнулся от своей шизофренической подозрительности.

– Два месяца назад, – упрямо повторил Кудлин, – мы как раз планировали отъезд Реваза. А две недели назад говорили об отправке Леонаса.

Рашковский замер. Он протянул руку, взял рюмку с коньяком, залпом выпил и неожиданно закашлялся. Кудлин поднялся и несколько раз хлопнул своего патрона по спине. Собака тут же вскочила и зарычала на гостя, осмелившегося ударить ее хозяина. Рашковский сделал ей знак рукой, чтобы она успокоилась.

– Ненавижу тебя, – наконец выдавил он, обращаясь к гостю. – Скоро начнем подозревать наших детей и даже наших собак. Ты считаешь, что на нее надели «жучок», чтобы слушать наши разговоры?

– Очень может быть, – меланхолично заметил Кудлин, усаживаясь на свое место.

– Хватит! – резко проговорил Рашковский. – Давай на этом закончим. Я доверяю своей жене, к тому же никогда не посвящаю в свои дела. И ты об этом прекрасно знаешь.

– Но она могла слышать…

– И побежала с заявлением в ФСБ? Зачем мне тогда такая сука в собственном доме? Не-ужели ты действительно думаешь, что Оксана могла это сделать! Она ведь неглупая женщина и знает, что я не ангел; но сдавать своего мужа, отца своего сына, на котором держится ее благосостояние и обеспеченная жизнь, по меньшей мере глупо. Тебе так не кажется?

– Предают только свои, – протянул Кудлин, – ты ведь тоже об этом всегда напоминаешь.

– Но не в этом случае, – отрезал Рашковский. – Давай заканчивать эту глупую дискуссию. Если все сделаем правильно, то уже через несколько дней будем точно знать, кто нас сдает и кому мы должны быть благодарны за эти «подарки».

– Узнаем, – пообещал Кудлин. – Остается только уточнить, кто будет беседовать с нашим «попкой».

– Ты сначала найди его, а потом мы найдем и нашего человека, – добродушно произнес Рашковский, поглаживая собаку. Она действовала на него благотворно. Было заметно, что и ей нравится его ласка.

– Это важный вопрос, – возразил Кудлин. – Должен быть человек, которому мы верим на все сто процентов. Чтобы, в случае ареста нашего «попки», он наверняка нас не выдал.

– Где я тебе найду человека, которому могу верить на сто процентов, – поинтересовался Рашковский, – если мы друг другу не верим на сто процентов? А еще ты готов подозревать даже мою супругу.

Кудлин оглянулся, словно опасаясь, что его услышат, и тихо проговорил:

– У меня есть одна кандидатура.

– Интересно, – неприятно поразился Рашковский. – Значит, ты знаешь человека, которому я могу доверять на сто процентов? И этот человек не ты, не моя жена и наверняка не мой сын. Может, тогда поделишься секретом, кто это такой? Кому я могу так верить? И кто в случае ареста будет молчать на допросах и не выдаст меня ни при каких обстоятельствах? Не-ужели у тебя действительно есть такая кандидатура?

– Есть, – сказал Кудлин. – Твой начальник охраны. Акпер Иманов.

Рашковский молча налил себе еще одну рюмку коньяка и медленно выпил.

– Красиво, – наконец изрек он, – очень красиво. Я об этом даже не думал. Конечно, Иманов – подходящая кандидатура. Меня он не выдаст, и я ему почти абсолютно доверяю. Доверяю не только свою жизнь, но и жизни моих близких. Очень неплохо. Только учти, что, если твоего «попку-дурака» арестуют, потом возьмут Иманова, все подозрения все равно падут на меня. Он ведь мой начальник охраны.

– Это необязательно. Он занимался своими делишками, не ставя нас в известность, – возразил Кудлин, – просто подвел тебя, воспользовавшись твоим доверием и хорошим к нему отношением.

– Ты что, ревнуешь его ко мне?

– Надеюсь, что нет, не мой уровень. Просто излагаю возможное развитие ситуации. Если его арестуют, ты всегда можешь от него отречься.

– Послушай, Леонид, у тебя есть совесть? – ошеломленно спросил Рашковский.

– Я предлагаю свой план, чтобы спасти твою задницу, – разозлился Кудлин, – а ты читаешь мне моральные сентенции.

Собака подняла голову и громко залаяла.

– Успокойся, успокойся, – снова погладил ее Рашковский. – Ладно, – уже примирительно сказал он, – делай, что хочешь. Сам и будешь отвечать за свой дикий план.

– Договорились. – Кудлин поднялся, поправляя галстук и застегивая верхнюю пуговицу. – Я тебе позвоню, как только отыщу нужного «попку». Сразу позвоню, чтобы тебя обрадовать.

Он ушел, а Рашковский еще долго сидел в одиночестве, размышляя над этой беседой. Его беспокойство постепенно передавалось собаке, которая вскочила и начала бегать кругами вокруг его кресла.

Глава 5

Вы помните, как все началось? В мае восемьдесят девятого, когда открылся первый съезд народных депутатов. Вся страна не работала, а смотрела это дурацкое шоу с участием первых лиц государства. Там были и свои «солисты». Горбачев, Лукьянов, Нишанов с его смешным русским – с одной стороны, и Сахаров, Ельцин, Собчак – с другой. Этот театр был самым занимательным зрелищем эпохи распада нашей прежней страны. Именно с него и начался обший разброд и бардак. Ну, разве будут уважать первого человека в государстве, если на весь мир показывают, как с ним спорят, третируют его, оскорбляют, обвиняют, издеваются, смеются, забавляются, унижают. Конечно, Горбачев сам породил эту ситуацию. Но когда понял, что происходит, было уже поздно. Джинн вырвался из бутылки, и загнать его обратно не было никакой возможности. Это ведь были, в большинстве своем, люди с рабской психологией, считавшие, что вождь всегда прав. Сталин тридцать лет бил народ мордой об стол, чтобы научить уважать вождей. Потом дурака Хрущева десять лет боялись снять – все еще сохранялся пиетет перед первым лицом. Ну а потом умирающие друг за другом старики докончили и культ вождя, и нашу страну. Три смерти за три года – это был явный перебор для такой большой страны. Затем появился Горбачев и «разрешил лаять». Вот на него и накинулись всей стаей, каждый упражнялся в остроумии.

Ельцин и его сотоварищи методично били по государству и партии, им помогали прибалтийские и грузинские депутаты. Становилось понятно, что мы обречены. Эта общая говорильня постепенно всем просто надоела. Народных депутатов справедливо считали не очень серьезными людьми, обычными демагогами, авантюристами, аферистами и болтунами. В общем, больше половины из них действительно были популистами и аферистами, но об этом многие узнавали гораздо позже.

У нас на заводе тоже проходили митинги в защиту Ельцина и его единомышленников. Я старался держаться подальше от этой многоголосой толпы, стараясь не влезать в политику.

Уже в девяностом у нас снова начались митинги и забастовки. Разыгралась инфляция, и на наши нищенские зарплаты уже невозможно было существовать. И тут я встретил Ольгу. Мне было уже под тридцать, ей двадцать три. Почти идеальное соотношение – мужчина старше своей подруги на семь лет. Мы встретились у знакомых, куда меня пригласила моя прежняя подружка Варвара. Я сразу обратил внимание на Ольгу. Тихая, скромная, спокойная, она сидела в углу на диване и листала альбом по изобразительному искусству. Одухотворенное лицо, светлые волосы, внимательный взгляд, очки. Значит, еще и интеллигентная девушка, подумал я, увидев, как она просматривает книгу. Немного позже выяснилось, что Ольга действительно искусствовед и занимается художниками эпохи Возрождения. Вот такой винегрет. Мне она сразу приглянулась, слишком уж отличалась от моих прежних подружек, заводских девочек, охотно хохочущих над сальными шутками парней.

Я был молодым, наглым и самоуверенным, но чем-то, очевидно, тоже ей приглянулся. А может, впервые соприкоснулась с другим миром и я ее удивил. Уже через неделю мы начали встречаться. Должен сказать, что, к моему огромному изумлению, мне никак не удавалось затащить ее к себе домой. Все мои уговоры пресекались решительно и категорично. Я даже немного нервничал, ведь раньше такого почти никогда не было. Как правило, мои знакомые девушки и молодые женщины соглашались выпить кофе у меня дома, а остальное – уже дело техники. Но Ольга отказывалась даже обсуждать эту тему.

Однако мне нравились ее спокойная уверенность, ее выдержка, ее интеллигентность, ее энциклопедические знания. К тому же выяснилось, что она дочь известного профессора медицины, а ее мать работает доцентом Московской консерватории. В общем, Ольга Семернина казалась мне очень приличной партией. Позже я узнал, что мать хотела выдать ее за какого-то молодого скрипача-еврея, который делал фантастическую карьеру и обещал вырасти в новую звезду мирового уровня. Но Ольге этот заумный очкарик не глянулся, и она почему-то выбрала меня. Может, ей понравились мой напор, моя молодость, мое очевидное нахальство? Думаю, еще ее привлекала моя непохожесть на тех молодых хлюпиков, которые появлялись у них дома. Это были в основном студенты ее матери, будущие пианисты и скрипачи, или ее однокурсники – будущие искусствоведы и театроведы. Я потом ближе познакомился с этой светской тусовкой. Наркоманы, гомосексуалисты, извращенцы – на любой вкус. Такое ощущение, что искусством и музыкой должны заниматься только сексуально неполноценные люди. На их фоне я выглядел секс-гигантом и настоящим мужчиной, чем, видимо, и привлекал Ольгу больше остальных.

Меня поддержал и ее отец, профессор Николай Павлович Семернин, который относился ко мне очень доброжелательно. Ему нравился и мой армейский опыт в Таджикистане, и мое трудное становление в Москве, и даже моя работа на прославленном заводе. В отличие от своей жены, твердо уверенной, что такой плебей, как я, не может быть мужем ее дочери, он как раз относился ко мне с уважением и полагал, что его взрослая дочь имеет право на самостоятельный выбор. Все было хорошо, пока мама Ольги не увидела мой паспорт и не узнала про мой первый брак. Она сразу заявила, что первый брак у меня был настоящим и я бросил свою первую жену. А вот Николай Павлович мне поверил, когда я рассказал ему, что был вынужден заключить фиктивный брак для получения московской прописки. Он громко хохотал, когда я рассказывал подробности.

Но моя будущая теща была неумолима. Она все время намекала, что я жил с этой теткой, называвшейся моей первой женой. Я рассказывал о разнице в возрасте, о ее помятом лице, о ее профессиональных услугах «жены», у которой я был шестым «мужем», показывал паспорт с пропиской и датой «женитьбы», но все было безрезультатно. Будущая теща не хотела мне верить.

С Ольгой же постепенно все налаживалось. Через три недели она наконец согласилась подняться ко мне в квартиру. В первый вечер я вел себя деликатно и осторожно. Во второй раз я уже перешел к более решительным действиям, хотя она честно сопротивлялась до последнего, причем так яростно, словно я собирался ее изнасиловать. А в третий раз, еще через неделю, я наконец сумел уговорить ее раздеться. И только тогда понял, уже непосредственно в процессе нашего общения, почему она так боялась и сопротивлялась. Ольга оказалась девственницей. Можете себе представить? В двадцать три года быть девственницей!

После того как она перестала ею быть, Ольга полтора часа плакала и переживала, словно потеряла самую большую ценность в своей жизни, вместо того чтобы радоваться, что наконец стала женщиной. Через несколько дней она сама позвонила мне, и мы снова встретились. На этот раз она вела себя более раскованно. В общем, через три месяца она уже ждала нашего общего ребенка, а еще через два месяца мы сыграли свадьбу вопреки желанию ее матери. На свадьбу приехали из Казани моя сильно постаревшая мама, сестра Зарина с мужем и даже двое их оболтусов-близнецов, которые были похожи друг на друга как две капли воды. Я пригласил на свадьбу всех своих знакомых и коллег. Не скрою: многие мне завидовали. Такую партию сделал, из такой семьи девочку отхватил, будучи провинциалом, лишь недавно перебравшимся в столицу… И еще я стал зятем самого профессора Семернина, члена-корреспондента Российской академии наук, профессора, проректора, лауреата и тому подобное. Меня сразу сделали начальником цеха с довольно приличным окладом. Хотя окладов приличных тогда ни у кого не было, сказывались события девяностых, когда началась галопирующая инфляция.

Осенью девяностого у нас родилась дочь, и мой тесть сделал нам королевский подарок – подарил трехкомнатную квартиру на Чистопрудном бульваре, куда мы с Ольгой и маленькой Аллой и переехали. И еще тесть помог обставить квартиру заграничной мебелью. В общем, все шло как нельзя лучше. Но в конце девяносто первого, отправившись в Сибирь на какой-то научный симпозиум, наш профессор простудился, вернулся домой с воспалением легких и сгорел буквально в считаные дни. Буквально через несколько дней после этого в Беловежской Пуще трое руководителей славянских республик дружно разорвали нашу страну на куски. И мы оказались в новом году уже в другой стране и без нашего тестя, который так много значил для всех нас.

У моей тещи, кроме дочери, никого не было, и она больше времени проводила у нас, чем в своей четырехкомнатной квартире. Конечно, она меня раздражала, я ведь не забывал, что она была против наших отношений с Ольгой.

Тут начались такие времена, о которых даже вспоминать страшно. На заводе платили сущие гроши, в магазинах было пусто, о детском питании нельзя и мечтать. Должен признаться: теща здорово выручала. Некоторые из ее воспитанников ездили за границу и привозили оттуда детские подгузники, памперсы, детское питание. Но так не могло продолжаться долго. Моя зарплата была эквивалентна восьми долларам, и нужно было что-то предпринимать. К середине девяносто первого мы уже просто выживали. Я решил уйти с завода, где проработал почти десять лет, и устроился в кооператив по выпуску керамической посуды. Кооператив прогорел через три месяца, и я перешел в другой кооператив, который занимался изготовлением мягких игрушек. Но и здесь ничего не получилось – прогорели уже через два месяца, нашу продукцию просто выбросили на помойку.

Только не считайте меня идиотом. Я просто невезучий человек. Иногда такое случается. Некоторые рождаются везучими, а некоторые невезучими. Ну почему мой отец так рано умер? Почему я попал под пулю за два дня до демобилизации? И почему получил в госпитале общее заражение крови? Почему Николай Павлович умер так не вовремя… хотя разве можно умирать вовремя? И почему прогорели оба наших кооператива? Вы скажете, что это было просто несерьезно – выпуск мягких игрушек. А я вам приведу другой контраргумент. Вы знаете, что Роман Абрамович тоже начинал с кооператива, выпускающего мягкие игрушки? Не знали? Теперь будете знать. Где он теперь – помните? Кажется, его капитал оценивается в восемнадцать миллиардов долларов. Да, я прекрасно знаю, что свое состояние он сделал благодаря близости сначала с Березовским, а потом с дочерью президента, но ведь сумел сделать. А начинал с мягких игрушек. И был, между прочим, круглым сиротой, так что исходные данные у него были еще хуже, чем у меня. Я же говорю, что есть просто везучие типы, а есть невезучие, как я.

К концу девяносто первого стало понятно, что дальше так жить нельзя. Мы начали продавать вещи из дома, чтобы элементарно выжить. Честно признаюсь, что первоначально Ольга держалась достаточно неплохо. Она меня всячески поддерживала, помогала, подбадривала. Но через какое-то время превратилась постепенно в неуравновешанную истеричку, закатывавшую скандалы по любому поводу. И почти каждый наш разговор неизменно сводился к отсутствию денег. Конечно, в этих спорах ее всегда поддерживала мать, обвинявшая меня в том, что я не умею зарабатывать деньги и вообще оказался никуда не годным мужчиной. Было ужасно обидно и стыдно.

Я долго думал и наконец решил что-то предпринять. Весной девяносто второго позвонил мой родственник Муса Хайрулин и предложил на паях купить большую партию кожи в Турции, чтобы продать ее в России с двойной наценкой и получить нужную прибыль. Он обеспечивал перевозку и растаможку продукции, а я должен был закупить эту партию в Стамбуле. Дело было за малым – где-то достать двадцать тысяч долларов. Муса считал, что у меня есть такие деньги, ведь умерший профессор должен был оставить наследство своей единственной дочери. Откуда ему было знать, что, кроме книг, мы получили три сберкнижки на сумму в двадцать две тысячи рублей, которые по советским временам были огромным состоянием, а к девяносто второму вообще ничего не стоили.

Честное слово, я не спал несколько ночей. Но в конце концов решил продать нашу кооперативную квартиру и полученные деньги вложить в эту турецкую кожу.

Тогда цены на московскую недвижимость были совсем другими, они еще не взлетели до заоблачных высот, а доллар стоил очень дорого. За мою двухкомнатную квартиру давали несколько тысяч долларов, за нашу с женой – только восемнадцать тысяч. Уже через пятнадцать лет я случайно узнал, что соседнюю квартиру продали за восемьсот пятьдесят тысяч долларов, и хозяин считал, что отдал ее почти задаром. А я тогда уговорил жену переехать вместе с дочерью к матери и продал нашу квартиру всего за восемнадцать тысяч долларов. Мне казалось, что я смогу стать успешным бизнесменом. Недостающие две тысячи занял у друзей и знакомых.

Вы, конечно, догадываетесь, что потом случилось? Я заплатил двадцать тысяч долларов и купил кожу, которая оказалась некондиционной и очень некачественной выделки. Никто не давал за нее не только сорок тысяч, но и своей цены. С огромным трудом мне удалось продать все это гнилье за четыре тысячи долларов. И я еще радовался, что сумел так удачно выкрутиться. Две тысячи долгов я раздал сразу и с остальными деньгами явился к жене. Кажется, Ольга тогда впервые назвала меня козлом, придурком и неудачником и отобрала все оставшиеся деньги. Я действительно чувствовал себя настоящим придурком и неудачником.

Целый месяц я сидел дома, никуда не выходя. Вернее, отсиживался в своей двухкомнатной квартире на «Соколе», куда я сбегал от постоянных упреков жены и тещи. Они, уже не стесняясь маленькой Аллы, по каждому поводу и без повода называли меня дебилом, загубившим жизнь Ольги, идиотом, который ничего не соображает, кретином, который прогорел на своих дурацких турецких закупках. Можете себе представить, как я в тот момент ненавидел всех мусульман. И не только турков, а вообще всех, включая моего родственника Мусу. Они казались мне воплощением всего самого худшего, что бывает в людях, как будто кто-то был виноват, что я оказался обычным лохом.

Было ужасно обидно. И еще эти беспрерывные скандалы дома… Ольга уже работала в музее и приносила домой «живые» деньги, ее мать преподавала в консерватории, а я сидел дома без работы и перспектив. Проситься обратно на завод было глупо, там все время шло сокращение, а оставшиеся сотрудники получали нищенские зарплаты, которые можно было считать лишь символической платой за труд.

Я честно терпел несколько лет, пытаясь хоть как-то заработать деньги. За какую только работу не брался! Готов был работать гидом в туристических организациях, охранником в казино, инженером в жэке. Но это были лишь временные работы, откуда меня через какое-то время или увольняли, или выгоняли. Сказывалась моя невезучая судьба. Последним предложением была должность водителя троллейбуса. Я готов был на нее согласиться, хотя машины у меня никогда не было, но водить я умел, однако узнал, что на мое место уже взяли другого, более молодого. Хотя в тот момент мне было только тридцать пять!

Шел девяносто пятый год.

Обстановка в доме накалилась до предела. Алла уже все понимала, ей исполнилось пять лет. По любому поводу жена устраивала дикие сцены, говоря об отсутствии денег у такого козла, как я, и все время вспоминала, что продала за восемнадцать тысяч долларов квартиру на Чистопрудном бульваре, которая теперь могла стоить в десять, двадцать, тридцать раз дороже. Можете себе представить, в каком аду я жил? И еще моя теща, эта ядовитая змея, готовая в любой момент поддержать свою дочь. Она словно нарочно, приходя домой, рассказывала об успехах своих учеников – скрипачей и пианистов, которые ездят по всему миру, получают огромные гонорары и позволяют себе покупать даже недвижимость за границей. Подтекст ее выступлений был понятен: если бы Ольга не вышла замуж за такого никчемного дебила, а выбрала бы кого-то из учеников матери, то теперь она жила бы в Лондоне или Париже, ни в чем не нуждаясь.

Должен заметить, что Ольга мне не изменяла. Она была просто не тем человеком, который способен разделять свое ложе с двумя разными мужчинами. Но эти ежедневные скандалы были просто невыносимы. Лучше бы она мне изменяла; может, тогда стала бы немного спокойнее. Последние два с лишним года мы жили практически как чужие. Она не пускала меня в кровать, утверждая, что брезгует и презирает меня. А потом заявила, что вообще потеряла ко мне всякое желание. А ведь ей было только двадцать восемь. Иногда мне казалось, что она просто сходит с ума, настолько меня доставали ее внезапные приступы бешенства, ее постоянные истерики. Как только она узнавала об успехах своих знакомых, о поездках за границу своих замужних подруг, об их новых нарядах, тут же выплескивала на меня свое негодование и свою ненависть. Вы можете мне не поверить, но в последние годы мы просто ненавидели друг друга. Не могли спокойно разговаривать или слышать какие-то доводы. Каждый разговор заканчивался либо скандалом, либо ссорой. Несколько раз я едва не ударил ее, но еще больше мне хотелось убить ее мать.

Конец наступил неожиданно, когда к нам приехала моя мама. Я поселил ее в нашей двухкомнатной квартире, куда неожиданно заявилась Ольга с Аллой. Она сразу начала с претензий, рассказав моей матери, как я продал ее квартиру, постепенно продавал все вещи ее отца и вообще сделал нищей свою семью. Мать, считавшая, что мы почти миллионеры, только испуганно охала и всплескивала руками. Кульминация наступила в тот момент, когда Алла сказала, что она голодная. Я отправился на кухню, чтобы найти там еду для дочери, а моя мать спокойно заметила, что это не мое дело, у ребенка есть мама. Вот тут Ольга словно с цепи сорвалась. Она начала кричать на мою мать; орала, что та не смогла вырастить нормального сына, упрекала ее во всех моих грехах, даже вспомнила, что я чищу зубы по утрам и не люблю чистить их по вечерам. А потом забрала Аллу и ушла, сильно хлопнув дверью. Мать долго молчала, а потом тихо посоветовала мне разводиться.

– У вас уже не будет нормальной жизни, вам лучше разойтись. Нельзя жить с женщиной, которая настолько не уважает своего мужа.

Я подавленно молчал. Эта безобразная сцена со стороны Ольги была вполне предсказуема. И моя мать права: больше жить в подобном аду было просто невозможно.

Через четыре месяца мы подали на развод. Только на этот раз – в суд, так как у нас был несовершеннолетний ребенок. Я понимал, что не имею права ни на что претендовать. Я и не претендовал. Суд вынес решение, что двадцать пять процентов моего будущего заработка я должен отдавать на алименты. Я соглашался, только нужно было найти работу и зарплату, с которой могли снимать эти несчастные двадцать пять процентов. Я тогда даже не подумал, что следует оговорить в суде право на свидания с дочерью. Жена и теща меня так достали, что я готов был на все, чтобы больше не видеть и никогда не слышать их. Они оставались в огромной четырехкомнатной квартире профессора Семернина, а я возвращался в свою квартиру у метро «Сокол». Все было правильно, и никто не возражал. В последний день Ольга даже как-то внимательно и тепло посмотрела на меня, предложив звонить и заходить когда хочу. Теща со мной принципиально не разговаривала. Нас развели через два месяца после подачи заявления, и я остался холостым, без работы и без семьи в свои тридцать шесть лет.

Глава 6

Офис Леонида Дмитриевича Кудлина находился в неприметном месте на Старой Басманной улице, занимая небольшое двухэтажное помещение. В свое время Кудлин получил второе, юридическое, образование и теперь был членом московской коллегии адвокатов, что позволяло ему открыть свою юридическую консультацию, в которой не давали консультации и не работали с клиентами. В преступном мире Москвы все знали, что Кудлин работает только на Рашковского и является его правой рукой. Однако переезжать в величественный офис компании патрона Кудлин всегда отказывался, полагая, что правильнее находиться на некотором отдалении от своего работодателя и напарника.

В его здании, кроме самого Кудлина, работало еще несколько человек, которые выполняли наиболее деликатные поручения своего босса. Кудлин не понимал и не принимал внешнего антуража. Огромные кабинеты с массивной мебелью, украшенные персидскими коврами, были не для него. В его кабинетах все было просто и максимально удобно. Дешевая шведская мебель, очень простые телефоны, обычные вешалки из металлических отходов, чешские обои. Кудлин знал, что настоящая власть не в антураже, а в реальных деньгах и влиянии, которым располагал Рашковский, а значит, и его советник. Единственное исключение, которое безусловно допускалось, это спецтехника, которой был нашпигован его двухэтажный офис. Буквально каждый сантиметр был под контролем. Везде стояли скремблеры и скэллеры, не позволявшие посторонним услышать, о чем говорят хозяева кабинетов. Даже в оконные рамы были вмонтированы специальные приборы, мешавшие считывать разговоры с вибрации оконных стекол. Именно здесь Кудлин чувствовал себя достаточно комфортно, чтобы разговаривать с нужными людьми на важные темы и не опасаться, что его могут услышать. В особняке был и отдельный кабинет, защищенный со всех сторон, какой обычно оборудуется в зарубежных посольствах для шифровальщиков и сотрудников службы безопасности. В этом кабинете Кудлин принимал самых важных гостей.

Приехав на работу, он кивнул своему секретарю, пожилой женщине, работавшей с ним почти тридцать лет, и прошел в тот самый закрытый кабинет, где полагалось проводить самые важные беседы. Он ждал вызванного сюда человека, чтобы переговорить с ним по последним делам. Но гость запаздывал, и он позвал своего помощника – Иосифа Мейгеша. Это был мужчина ниже среднего роста, лысый, со смешными оттопыренными ушами, крупным носом и печальными карими глазами. Мейгеш работал с Кудлиным уже достаточно давно, если среди окружения Леонида Дмитриевич и был человек, которому он верил несколько больше остальных, это был именно Иосиф Мейгеш.

– Мне нужны все данные по Джамалу, – сразу сказал Кудлин, – все, что сможешь найти. Его новые связи, его возможные помощники, его сфера бизнеса. Это ведь он инструктировал Реваза перед его отправкой в Испанию?

– Да, – кивнул Мейгеш, – он отвечал за отправку Реваза.

– И если миссия Реваза провалилась – значит, виноват лично Джамал, – сделал вывод Кудлин.

Помощник с непроницаемым выражением лица смотрел на него. Кудлин знал, что когда у Иосифа появляется такое выражение и он молчит, значит, не согласен со своим патроном.

– Что не так? – спросил Леонид Дмитриевич. – Разве я не прав?

– Не совсем, – ответил Мейгеш. – Кто в таком случае ответит за провал миссии Леонаса? Его готовили мы с вами.

Он деликатно сказал «мы», хотя инструкции Леонасу давал лично Кудлин. Леонид Дмитриевич улыбнулся. Он ценил своего помошника за деликатность и ум.

– Согласен, это не аргумент. Но Джамал точно знал, что мы посылаем и второго, хотя не мог знать его имени. И Леонаса взяли только в Барселоне, на встрече с их представителем.

– Я все проверю, – понял Мейгеш. – У вас что-нибудь еще?

– Нужен подходящий человек. Достаточно разумный, грамотный, понимающий. Но в то же самое время «попка-дурак», которого мы смогли бы использовать втемную. С одной стороны, он будет проверять качество товара, а с другой – ничего не должен знать.

– Это сложная задача.

– Нужно найти.

– Будем искать, – согласился Мейгеш.

– И учти, что времени у нас почти нет. Ты меня понимаешь?

– Начнем немедленно.

Раздался телефонный звонок, и Кудлин снял трубку.

– Прибыл наш гость, – услышал он сообщение.

– Пусть машина въедет во двор, – приказал Леонид Дмитриевич.

На улице уже стоял «Мерседес» с тонированными стеклами, и когда ворота открылись, машина медленно проехала во двор. Из салона автомобиля вышел неизвестный гость и быстрым шагом прошел в здание. В коридоре его встретил Мейгеш, который проводил приехавшего к кабинету Кудлина. Это был тот самый кабинет без окон и дверей, где хозяин чувствовал себя более защищенно.

Гость усмехнулся, когда за ним захлопнулась железная дверь, и подошел к столу, протягивая руку.

– Никак не хотите спокойно жить, Леонид Дмитриевич, – добродушно заметил он. – Уже все давно в прошлом – криминальные разборки, войны, уголовный беспредел. Теперь жизнь вполне нормальная и налаженная, а вы все еще живете в девяностых годах.

– Да, – согласился Кудлин, усаживаясь за стол и приглашая гостя садиться, – я старомоден. Только те, кто не предохранялся, как я, уже давно вымерли, как динозавры. Кажется, врачи говорят, что если предохраняться, можно не заболеть СПИДом. Вот я и не хочу болеть этой гадкой болезнью.

– Вы все шутите, – улыбнулся гость. Ему было лет сорок пять. Высокий, подтянутый, коротко остриженный, с глубоко посаженными глазами, несколько длинным носом и тонкими губами, этот человек только недавно прошел аттестацию и был утвержден начальником одного из управлений Министерства внутренних дел страны. Кирилл Эдуардович Бандриевский.

– Не шучу, Кирилл Эдуардович, – возразил Кудлин, – а вас хочу поздравить с переаттестацией. Значит, теперь вы стали полицейским вместо милиционера и остались начальником управления.

– Остался, – усмехнулся Бандриевский, – хотя один бог знает, чего мне это стоило. Чтобы пройти переаттестацию, с меня попросили два миллиона зеленых. Два миллиона, уважаемый Леонид Дмитриевич, и не отдавать их было просто опасно. Ведь проверка проходила даже на детекторах, которые могли меня выдать. Пришлось соглашаться.

– Зато вы успешно все завершили, с чем вас и поздравляю, – сказал Кудлин.

– Надеюсь, – пробормотал Бандриевский, – в следующий раз нас будут переименовывать еще лет через семьдесят. Значит, у меня есть время спокойно уйти на пенсию.

– Ну, до пенсии вам еще далеко, – улыбнулся Кудлин, – вы у нас молодой и перспективный. Может, еще до министра дослужитесь.

– Министр – это политическая фигура, – возразил генерал, – а вот заместителем не отказался бы. Только те, кто принимает решение о назначении на этот пост, уже давно не интересуются ни зелеными, ни розовыми бумажками, – он имел в виду пятисотевровые купюры, – они уже сделали себе такие состояния, что даже их внуки будут обеспечены на всю жизнь. А нам еще нужно крутиться.

– Мы всегда ценили наше тесное сотрудничество, – осторожно заметил Леонид Дмитриевич.

– Поэтому принимаете меня в своем бункере без окон и дверей? – весело уточнил генерал. – Боитесь даже чихнуть без своей аппаратуры?

– Это в наших общих интересах.

– Согласен. Только у меня теперь руки развязаны. По крайней мере, на несколько лет вперед. Второй раз аттестацию проводить не будут, это точно. А к такому известному юристу, как вы, я мог заехать и по своим личным делам.

– Безусловно, – согласился Кудлин. – Но я человек пожилой и привык к старым методам работы. Так надежнее. Поэтому сразу хочу перейти к делу, уважаемый Кирилл Эдуардович. Вы, наверное, слышали о наших неприятностях. Примерно полтора месяца назад – нет, даже чуть меньше – в аэропорту Шереметьево был задержан Реваз Барнабишвили, наш большой друг, который много лет работал с нами.

– Знаю, – лениво ответил генерал, – его взяли прямо на границе. Между прочим, не наши сотрудники, а офицеры ФСБ. И увезли его прямо к себе.

– Ничего нельзя узнать?

– Можно, конечно. Его трясут по всем старым делам. Я думаю, вытрясут все, что он знает, можете не сомневаться.

– Он человек крепкий, его не так просто сломать.

– Дорогой мой Леонид Дмитриевич, – снисходительно произнес генерал, – все-таки вы очень отстали от жизни, сидя в своих бункерах. Неужели вы действительно считаете, что он сможет молчать в изоляторе ФСБ? Из него вытрясут абсолютно все, что он знает, и даже больше того. Вернее, даже то, что он не может вспомнить в нормальном состоянии.

– Сейчас применяют такие пытки? – встревожился Кудлин.

– Какие пытки? Зачем? Эти средневековые ужасы давно остались в прошлом. Сейчас даже в милиции – пардон, в полиции – никого не бьют. Это глупые и неэффективные приемы. И потом, как определить, когда человек вам врет, а когда говорит правду? Если показать нормальному человеку кулак, ему уже будет страшно, а если отбить ему почки, он готов признаться даже в убийстве Кеннеди. Собственно, поэтому вся наша система была раньше столь неэффективной. Когда под пытками выбивались любые признания и человек соглашался на все, лишь бы избежать побоев. Сейчас совсем иные времена. Век науки, XXI век, уважаемый Леонид Дмитриевич.

– Я вас не совсем понимаю, Кирилл Эдуардович.

– Все очень просто. Сейчас достижения передовой медицины внедряются в жизнь. Достаточно сделать один укол, и человек вспомнит все. Вспомнит то, чего не может помнить в нормальной жизни. Независимо от себя расскажет всю правду, даже если очень не хочет ее рассказывать.

– Так, – мрачно произнес Кудлин, – теперь я понимаю. Значит, единственная гарантия от подобных уколов – это полная изоляция наших людей. Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.

– Примерно похоже. Но давайте без намеков. Что конкретно вас волнует? Мы ведь взрослые люди, Леонид Дмитриевич, и я всегда охотно вам помогал.

– Спасибо. Мы это очень ценим. Дело в том, что наш друг господин Барнабишвили должен был вылететь в Испанию на встречу с нашими компаньонами. И мы беспокоимся, что после этого укола он может вспомнить совсем ненужные подробности.

– Теперь понятно. Каков характер ваших отношений с этими компаньонами?

– Они поставляют нам товар, а мы им платим.

– Это я понимаю. Какой именно товар?

– Шампиньоны, – спокойно ответил Кудлин, – сейчас очень модно заказывать в ресторанах грибные блюда.

– И за этими грибами вы отправляете в Испанию такого известного бандита? – расхохотался генерал. – Всегда ценил ваше чувство юмора. Только если это нечто противозаконное, вас могут схватить за мягкое место. И очень больно схватить. В ФСБ иногда встречаются фанатики, настойчивые патриоты. У нас таких давно не осталось, а после того, как перетрясли всю милицию, превратив нас в полицию, даже самые честные офицеры поняли, что жить нужно, приспосабливаясь. Остался только один идеалист – это наш министр Нургалиев. Кажется, он единственный, кто еще верит, что среди нашей братии можно встретить порядочного человека. Поэтому готовьтесь к большим неприятностям, уважаемый Леонид Дмитриевич. Как говорили раньше, сушите сухари.

– Вы полагаете, что они будут раскручивать его по полной?

– Убежден. Иначе бы этого уголовника поручили арестовать нам, а не им. Я могу узнать, кто именно с ним встречался?

– Непосредственно я.

– Это плохо. Тогда вам нужно подумать о другом убежище. Желательно в теплой стране, на берегу южного океана. Хотя в этом случае хуже всех будет мне.

– Все знали, что мы были знакомы, – сдержанно сообщил Кудлин, – но детали предстоящей поездки с ним обговаривал совсем другой человек.

– Кто именно?

– Другой наш друг.

– Как много у вас друзей, – вздохнул Бандриевский. – Он тоже из блатных?

– Да.

– Тогда все в порядке. Он давал ему поручение, и он непосредственный заказчик вашего контракта на поставку… шампиньонов. Между прочим, вы могли бы заранее меня предупредить и провести эти поставки под моим контролем. Тогда все было бы достаточно спокойно.

«Только этого нам не хватало, – подумал Леонид Дмитриевич. – Если бы эта милицейско-полицейская мразь узнала о размерах партии, которую собираются ввозить, потребовала бы такую контрибуцию, что на нее можно было бы купить пять генералов. И не только МВД». Но вслух сдержанно пообещал:

– Мы будем иметь в виду ваше предложение.

– И так будет надежнее, – кивнул Бандриевский. – Кстати, этот ваш «наставник», он сейчас в столице?

– Да.

– Значит, ему нужно срочно уехать, – посоветовал генерал. – Конечно, если еще не поздно. Возможно, его уже взяли в разработку и установили за ним наблюдение. Тогда нужно принимать другие меры.

– Какие?

Генерал усмехнулся и сделал характерный жест, проведя указательным пальцем по своей шее. Даже в этой комнате, оборудованный всеми возможными средствами, он не стал ничего уточнять. Кудлин и так его понял.

– Вы уверены, что этот Барнабишвили ничего не расскажет про вас и Рашковского? – уточнил гость.

– Конечно, расскажет, если ему сделают такой укол. Но ничего особенного не скажет. Мы дружили, работали вместе, были компаньонами. А подробности своего визита в Испанию он узнавал совсем от другого человека.

– Тогда никаких проблем, – развел руками генерал, – можете не волноваться.

– Мы хотели бы узнать, почему его взяли, – сказал Кудлин.

– Взяли потому, что он бандит, – улыбнулся Бандриевский, – странный вопрос.

– Его давно могли взять в Москве, – возразил Кудлин, – но прихватили именно на границе в тот момент, когда он вылетал в Испанию. А потом – еще одного нашего друга, но уже непосредственно в Испании. И мы хотим знать, кто за этим стоит.

– Если вы их отправляете отсюда, а их ловят поодиночке, значит, «крыса» завелась где-то у вас, и тогда вам не помогут никакие бункеры, уважаемый Леонид Дмитриевич.

Кудлин промолчал. Развязно-хамский тон гостя его несколько коробил, но он терпел, понимая, как ему нужен этот человек.

– Мы хотели бы знать точнее, – настойчиво произнес он.

– Попытаюсь, но не обещаю. Сами понимаете, что не наше ведомство.

– Понимаю. Но нам очень важно узнать.

– Сделаю. Пошлю официальный запрос на вашего друга. Оформим, что он находится у нас в особой разработке. Мне понадобятся несколько его знакомых, чтобы все оформить как полагается. Сможете организовать?

– Троих достаточно?

– Вполне.

– Список я вам пришлю завтра, – пообещал Кудлин.

– Давайте, – согласился Кирилл Эдуардович, – и еще небольшой аванс. Вы должны учитывать, как именно я потратился за последние несколько месяцев. Я полагаю, что мои гонорары следует поднять до круглой цифры сто в месяц. Так будет справедливо.

– Это большие деньги, – задумчиво произнес Кудлин. – Вы ведь сначала получали двадцать пять, потом сорок, пятьдесят, семьдесят… Давайте остановимся на цифре восемьдесят тысяч. Она мне больше нравится.

– Вы готовы торговаться из-за одного доллара, – погрозил пальцем генерал. – Ладно, пусть будет восемьдесят. Только сделайте мне небольшой аванс. Вперед месяцев за семь или восемь. Скажем, тысяч шестьсот мне бы сейчас очень помогли.

– Завтра привезем, – согласился Кудлин. – Что еще?

– Все. Я человек скромный, и запросы у меня скромные. Учитывая, что меня переназначили, вы могли бы меня и поздравить.

– Это обязательно. – Кудлин взял со стола небольшую полированную коробку и вручил ее гостю.

– Что это? – спросил генерал. – Сигары? Я их не курю. Нужно следить за своим здоровьем.

– Это не сигары. Там наш небольшой подарок, – пояснил Леонид Дмитриевич.

– Судя по коробке, сюда не влезет больше одной пачки, – недовольно пробормотал гость. – Дешево вы меня цените, господин Кудлин. Такие подарки дают обычно наши лейтенанты. Между прочим, я подарил вашему шефу на день рождения слона из Таиланда, инкрустированного настоящими алмазами. Он стоит у него в кабинете на даче.

– Откройте коробку, – посоветовал Леонид Дмитриевич.

Бандриевский открыл. В коробке лежали две пачки денег. Две пачки пятисотевровых купюр, плотно пригнанные друг к другу.

– По сегодняшнему курсу это сто сорок тысяч долларов. Вместо подарка, – сообщил Кудлин. – Надеюсь, вам понравился наш маленький презент? Или ваши лейтенанты дарят вам такие «сувениры»?

– Более чем, – улыбнулся генерал, – этот подарок мне очень понравился. Вы всегда были достаточно умным человеком, Леонид Дмитриевич. С вами приятно иметь дело. Завтра я жду свой аванс и ваш список. Аванс может быть даже немного меньше, с учетом вашего сегодняшнего «сувенира». Я постараюсь все уточнить и сразу вам сообщу. А вы имейте в виду мою информацию. Чем меньше будете лично общаться с этим быдлом, тем будет лучше и для вас, и для Валентина Давидовича.

– Я передам ваши пожелания Рашковскому, – заверил его Кудлин.

Генерал пожал ему руку и вышел, бережно прижимая коробку к груди. Если бы он увидел взгляд Кудлина, которым тот проводил своего гостя, он наверняка был бы менее доволен. В глазах Леонида Дмитриевича читалось нескрываемое презрение. Впрочем, самому Кудлину тоже повезло – ведь он не увидел взгляда генерала, которым тот окинул это здание, когда садился в свою машину. В его глазах была бешеная ненависть. Так они и существовали уже несколько лет – один презирал и ненавидел другого, а тот другой ненавидел и презирал первого. И оба считали себя правыми.

Глава 7

В тысячу девятьсот девяносто шестом году у нас в стране прошли выборы президента – если вы, конечно, об этом помните. Ельцина тогда не очень любили. Говорили, что его рейтинг «ниже плинтуса». Хотя его основной соперник лично у меня тоже никаких симпатий не вызывал. Основной выбор был между популистом Ельциным и партократом Зюгановым. Возвращаться в коммунистическое прошлое не хотелось, а демократическое настоящее уже всем обрыдло. И я не пошел на выборы. К этому времени я уже дважды успел побывать в Турции. Да, да, опять в этой проклятой Турции. Куда еще можно было ездить за дешевым товаром и зарабатывать себе на жизнь? Конечно, в эту страну. Я ведь знал татарский, а он достаточно похож на турецкий. Хотя еще лучше устраивались азербайджанцы. У них языки практически не отличаются, и они ловко захватывали самые лучшие места.

Мне, как татарину, иногда даже делали скидки, хотя склады с гниющим бельем и дурно пахнущей кожей заполнялись «челноками» из России, Украины, Молдавии, Польши, Венгрии, других стран Восточной Европы и СНГ. Вы не поверите, но уже через несколько лет на всех крупных турецких оптовых складах сидели наши девочки и бойко говорили по-русски. Турки понимали необходимость «великого и могучего» языка – ведь на нем можно было договариваться практически с любым покупателем, приезжающим из стран СНГ и Восточной Европы. Практично и удобно. Чем учить сразу полтора десятка языков, лучше взять на работу молодую девочку и научить ее турецкому, чтобы она работала переводчицей. Как правило, эти девочки оказывали еще и сексуальные услуги своим хозяевам. Вот такая практичность, все в одном флаконе.

Я три года ездил по этому маршруту. Запах немытых тел перекупщиков, дешевого белья, орущие бабы на границах и в магазинах, мрачные типы в спортивных костюмах, жуликоватые продавцы и наглые таможенники – все это навсегда отложилось в моей памяти. Я не замечал, что похудел на четырнадцать килограммов и стал напоминать вышедшего из тифозного барака больного. Даже после госпиталя я был в лучшем состоянии – у меня тогда не было таких потухших глаз. Я уже привык к тому, что меня мог обмануть любой продавец, оскорбить любой полицейский или милиционер, потребовать взятку любой таможенник или пограничник. Я превратился не просто в «челнока», а стал совсем другим человеком, вечно заискивающим, неуверенным в себе, суетливым и боязливым. Ведь за товар я отвечал своей головой и своим кошельком. Голова моя ничего не стоила, но вот кошелек был мне дорог. Если груз пропадал, я лично возмещал его хозяину полную стоимость и еще неполученную выгоду, поэтому мы тряслись над каждой тряпкой. Ведь большинство из «челноков» ездили в Турцию не от хорошей жизни. Они занимали деньги, брали взаймы под большие проценты, чтобы хоть как-то выкарабкаться из той нищеты, в которую нас загнала наша новая демократическая власть.

В этом плане две страны были для нас особенно значимы – Турция и Китай. Две страны, заполонившие все республики СНГ своим дешевым ширпотребом. Если в начале девяностых, еще по инерции, везли какие-то товары из Польши или Венгрии, то уже с середины девяностых почти все «челноки» переключились на эти две страны. Вы можете мне не поверить, но я точно знаю, что турецкая и китайская экономики резко поднялись за счет миллионов «челноков», хлынувших в их страны. У меня на глазах менялись облики старых районов Стамбула. Сначала маленькие магазинчики в Агсарае, потом более крупные, потом супермаркеты, гипермаркеты и так далее. На месте обычных ночлежек появлялись сначала дешевые отели, а затем и отели более высокого класса. Когда будете в Стамбуле, пройдите по району Агсарая. Раньше это был район маленьких закусочных, дешевых магазинчиков, двухзвездочных отелей, куда европейские туристы почти никогда не заглядывали. Сейчас это район крупных магазинов, хороших ресторанов и пятизвездочных гостиниц. Я смотрю на эту роскошь и вспоминаю, в какой нищете они начинали. Турки и китайцы должны поставить два бронзовых памятника Горбачеву и Ельцину, которые совместными усилиями разорвали и разорили нашу прежнюю страну, обрекли большую часть трехсотмиллионного населения страны на нищету, поставив на грань выживания, и, конечно, помогли турецкой и китайской экономикам так резко подняться. Говорят, что китайские города вдоль российской границы сейчас просто не узнать. Очевидно, там проходят процессы, сходные с теми, которые я наблюдал в Турции. И пока на нашем Дальнем Востоке идет отток населения и города превращаются в руины, сто миллионов китайцев с другой стороны терпеливо ждут, когда мы окончательно обанкротимся и разоримся.

Так продолжалось около трех лет. Я даже выплачивал деньги Алле, которые посылал Ольге. Правда, видеть девочку я не мог. Моя бывшая теща упрямо не разговаривала со мной, когда я пытался звонить им, а Ольга уже успела защитить кандидатскую диссертацию и теперь довольно часто ездила в свою любимую Италию на различные выставки и биеннале. Так что Аллу я не видел больше трех лет. Да, наверное, и не очень рвался увидеть. Мне не хотелось, чтобы Ольга увидела, в кого я превратился. Эта заискивающая улыбка, которая была у меня вечно на лице. Этот взгляд беспризорной собаки, которую каждый может ткнуть ногой или ударить палкой. Может, поэтому любой опытный таможенник сразу вычислял таких, как я, в любой толпе. Я даже начал носить темные очки, чтобы глаза меня не выдавали, но вся моя унылая сгорбившаяся фигура, неуверенная боязливая походка, осторожный шаг выдавали во мне «челнока», которого можно безнаказанно обижать, унижать и обирать. Чем наши доблестные таможенники, пограничники и милиционеры очень искусно пользовались.

Но несмотря на все трудности, я все-таки умудрялся выживать и даже купил себе старый «жигуль». Казалось, что все постепенно налаживается. Помните, я говорил, что познакомился с Ольгой через свою прежнюю подружку Варвару. Она работала учетчицей на нашем заводе, а ее двоюродная сестра училась с Ольгой в одной группе. С Варварой тогда мы расстались друзьями, а через много лет снова встретились. Выяснилось, что она уже давно разведена и воспитывает сына. Мы как-то сразу сошлись. Не нужно было притворяться, лгать, что-то придумывать. Она приняла меня таким, какой я был. Мы случайно встретились у проходной нашего бывшего завода; я подошел туда, чтобы забрать заказ одного из моих прежних знакомых, а она оказалась там, поджидая свою подругу. Конечно, она сильно изменилась – из прежней худощавой девочки превратилась в довольно плотную женщину. Я даже сначала не поверил своим глазам, а потом подошел к ней и заговорил. Вы не поверите, она сразу согласилась со мной поехать, словно специально пришла сюда, чтобы увидеться со мной. С ней было так легко и просто, безо всяких там ужимок и непонятных реверансов.

Варвара осталась у меня на ночь. Потом я узнал, что она живет вместе с сыном и родителями на Каширке. Стала довольно часто навещать меня, иногда оставалась до утра. Должен признаться – мне с ней было достаточно комфортно. Но с моим везением так не могло долго продолжаться.

В апреле девяносто девятого, возвращаясь с очередной партией груза, я попал в автомобильную аварию, когда возвращался из Домодедово. Самое обидное, что за рулем сидел какой-то обалдуй. Мой обычный водитель, который встречал меня и отвозил грузы на склад, попал в больницу из-за банального аппендицита и прислал вместо себя молодого парня, кажется, своего племянника. Мы погрузили весь товар в его микроавтобус, и этот молодой кретин выехал прямо на красный свет под удар грузовика. Хорошо еще, что грузовиком управлял опытный водитель, который сумел затормозить и свернуть в сторону, иначе удар пришелся бы прямо в меня. Авария была не такой серьезной, груз вообще не пострадал, водитель отделался легким испугом, а я сломал себе правую ногу и оказался сначала на больничной койке, а потом уже дома с переломанной ногой. А «челнока», как и волка, кормят ноги. Вот такое у меня «везение».

Хорошо, что рядом была Варвара, иначе я бы просто не выжил. У меня были некоторые сбережения, тысячи три долларов, и они оказались как нельзя кстати. Целых два месяца я лежал дома и терпеливо ждал, пока наконец смогу ходить. За это время бо́льшая часть моих денег была потрачена. Нужно отдать должное Варваре: она стоически ухаживала за мной, переехав ко мне, готовила, убирала, стирала. А через два месяца, когда я уже начал ходить, в нашей квартире неожиданно появилась Ольга.

Она приехала без предварительного телефонного звонка, словно не было трехлетнего расставания. Ольга похорошела, сделала себе другую, более стильную короткую прическу, вставила линзы вместо очков, сразу придавшие ей какой-то взрослый облик. Раньше она была похожа на студентку-отличницу, а сейчас передо мной стояла уверенная в себе, взрослая красивая молодая женщина. Одета она была в итальянские тряпки – это я понял сразу, как только она вошла. Качество товара я уже научился определять с первого взгляда. Я сидел за столом, когда Варвара открыла дверь. Ольга, увидев ее, чуть поколебалась, затем спросила, можно ли войти. Варвара посторонилась, пропуская ее в квартиру.

Я сидел на кухне, небритый, заросший, ел какой-то сыр и творог, который мне купила в соседнем магазине Варвара. От меня плохо пахло, и я выглядел очень непрезентабельно. Ольга замерла на пороге. Очевидно, она не ожидала, что я буду в таком состоянии. Она брезгливо поморщилась, и эта гримаса тоже не ускользнула от моего внимания.

– Здравствуй, Некрасов, – заставила себя произнести Ольга. Не понимаю, почему наши женщины всегда называют мужей по фамилии, может, им так больше нравится?

– Здравствуй, – кивнул я в знак приветствия.

– Можно сесть? – поинтересовалась она, оглядывая захламленную кухню.

– Конечно.

Не скрывая своей брезгливости, она взяла стул, смахнула с него крошки и осторожно села. Следом за ней вошла Варвара. Рядом с гостьей она явно проигрывала. Уже располневшая, неприбранная, в какой-то непонятной серой юбке и малиновой блузке. У блузки был дефект на плечах, и я не сумел ее реализовать, поэтому подарил Варваре. Ольга взглянула на нее, но ничего не сказала. Затем обратилась ко мне:

– Кузина Варвары сказала мне, что ты сломал ногу и находишься дома. Я не знала об этом и сразу решила, что нужно приехать.

– Да, сломал, – кивнул я, – но это было давно. Если ты пришла за алиментами, то извини, я два месяца провалялся в кровати и не работал. Но я все вам выплачу.

– Глупости, не нужно об этом думать, – благородно произнесла моя прежняя супруга.

Она еще раз посмотрела на Варвару. Было понятно, что Ольга хочет поговорить со мной без свидетелей. Это, очевидно, поняла и Варвара.

– Я спущусь вниз, за молоком, – спокойно произнесла она, – и возьму ключи, чтобы ты не вставал. А вы можете спокойно поговорить.

Она повернулась и вышла. Через несколько секунд раздался достаточно громкий звук захлопнувшейся двери. Очевидно, этот неожиданный визит Варваре не понравился.

– В каком ты виде! – неожиданно произнесла Ольга. – Ты ведь был руководителем большого цеха, инженером. Как ты мог так опуститься? Мне сказали, что ты ездишь в Турцию за каким-то дешевым товаром, за тряпками. Неужели это правда?

– Мне нужно было выживать, – пояснил я, – а это был самый легкий способ выжить. Пришлось поездить.

– И твой неудачный турецкий опыт тебя ничему не научил?

– Наоборот. Как раз он и был лучшим моим учителем. Я понял, что нельзя никому доверять и все нужно проверять самому. Как видишь, сумел выжить.

– Но хотя бы бриться вовремя ты можешь. Я никогда не видела тебя в таком виде.

– Тогда я был зятем профессора Семернина, – равнодушно заметил я, – и мне полагалось соответствовать своему статусу.

– Хватит, – ей явно не понравился мой тон, – не нужно ерничать. Посмотри, во что ты превратился. И живешь с этой толстой неухоженной женщиной…

– Вы с ней ровесницы, просто она не имеет возможности следить за собой, как ты, и ездить в Италию.

– Нужно было учиться, чтобы иметь возможность ездить, а не гулять с парнями, – жестко отрезала Ольга. – Ее кузина, между прочим, училась со мной в одной группе.

– Кузина… – скривился я. – Ты могла бы сказать более нормально – двоюродная сестра. Только это нечестное сравнение. Ее двоюродная сестра была дочерью начальника железной дороги и выросла в очень обеспеченной семье. А Варвара – дочь обычного путевого обходчика, и мама у нее никогда не работала. Вот поэтому она и пошла в учетчицы, а не стала кандидатом искусствоведения.

– В этом я не виновата, – ответила Ольга, – каждый имеет такую судьбу, какую заслужил.

– Значит, я заслужил себе Варвару, – меланхолично проговорил я. – Не понимаю, почему тогда ты так раздражаешься.

– Ты – отец Аллы, внучки академика Семернина, – нервно произнесла Ольга, – и обязан об этом помнить.

Они с матерью всегда упрямо называли Николая Павловича академиком, хотя он был только членом-корреспондентом Академии медицинских наук. Я уверен, что если бы он не ушел в таком относительно молодом возрасте, то наверняка бы стал академиком. Но он им так и не стал. Мою тещу и жену всегда коробило, когда я поправлял их. Не скрою: я это делал намеренно, мне нравилось их дразнить. Но на этот раз я ничего не сказал, только спросил:

– Зачем ты пришла? Неужели для того, чтобы проведать меня? Или хотела узнать про алименты?

– Не говори ерунду, – нахмурилась Ольга, – у меня к тебе конкретное дело.

– Я тебя слушаю.

– Дело в том, что у меня появилась возможность отправить Аллочку в хорошую школу в Швейцарии. Насчет денег можешь не беспокоиться. Твои алименты никому не нужны, их не хватит даже на билет. Оплату возьмет на себя одна известная итальянская фирма, которая согласилась предоставить девочке этот грант.

– Поздравляю, – пробормотал я.

– Алле уже десятый год, мне нужно думать о ее будущем, – нервно добавила Ольга.

– При чем тут я?

– Ты – ее отец и согласно нашему законодательству должен дать разрешение на ее выезд в Швейцарию. Такое правило. Даже если мы разведены.

– Конечно, – кивнул я, – можешь даже не сомневаться. Все, что нужно, я подпишу. Пусть едет и учится. Интересно, какой она стала? Я не видел ее столько лет.

– Видимо, не очень хотел, – вспыхнула Ольга, – считал, что можно отделаться только выплатой этих грошей. Твоя собственная дочь тебя мало интересовала.

– Я много раз звонил, но твоя мама все время бросала трубку.

– Хватит обвинять мою маму. Прошло уже столько лет, а ты все никак не можешь успокоиться, – поморщилась Ольга. – В общем, давай заканчивать этот бесполезный разговор. Я прошу тебя приехать в следующий четверг в нотариальную контору и подписать все документы. Если не сможешь, я пришлю за тобой машину. Только, пожалуйста, побрейся и приведи себя в порядок. У тебя есть приличный костюм?

– Найду для такого случая.

– Тогда в четверг. Я еще тебе позвоню. У тебя не сменился номер телефона?

– Нет.

– Хорошо. – Она поднялась, огляделась. – Послушай, Некрасов, тебе нужно подумать о своей жизни. Нельзя так жить. И прогони эту женщину. Как ты можешь ее здесь терпеть? Она похожа на типичную крестьянку. Мне казалось, что ты человек с более утонченным вкусом.

– Она меня выходила, пока я лежал дома.

– Ну да. Понятно. Такое своеобразное чувство благодарности. А то, что я для тебя сделала, ты уже забыл. И как стал начальником цеха благодаря связям моего отца, и как продал нашу трехкомнатную квартиру, которая сейчас стоила бы миллион долларов, и как разрушил мою жизнь. Все это ты забыл? Или у тебя возникает чувство благодарности только к таким бабам, как эта Варвара?

Я молчал. Ни спорить, ни ссориться с ней мне не хотелось. Все это было в прежней жизни, о которой я не хотел вспоминать.

– Молчишь, – горько произнесла Ольга. – Ну, молчи, молчи. Плебей останется плебеем, что бы с ним ни делать. Моя мама была абсолютно права. – Она повернулась, чтобы уйти, но вдруг остановилась и сказала: – Ты даже не спросил про Аллу? Тебе неинтересно ее увидеть?

Я по-прежнему угрюмо молчал. Из нашего опыта совместной жизни я точно знал, что в таких случаях лучше молчать. Любой ответ спровоцирует либо истерику, либо выпады в мой адрес.

– Несчастный ты человек, – убежденно произнесла Ольга, – никого ты в жизни не любил. Ни меня, ни нашу дочь. Тебе нужна такая баба, как эта Варвара, чтобы сидеть на грязной кухне небритым и непричесанным и есть свой сыр, который наверняка уже давно просрочен. Не забудь, в четверг. До свидания.

Мое молчание действовало на нее хуже любых слов. Она вышла из дома, сильно хлопнув дверью. Через пять минут в квартиру поднялась Варвара, прошла на кухню, вопросительно взглянула на меня:

– Поговорили?

– Да. Она просит дать ей разрешение на выезд ребенка в Швейцарию. Хочет, чтобы Алла там училась.

– Ты согласился?

– Конечно.

– Правильно сделал. – Она подошла к плите, начала переставлять сковородки и кастрюли, затем обернулась ко мне: – Знаешь, я никогда тебе об этом не говорила, но я ведь помню, как вы познакомились дома у моей двоюродной сестры, с которой Ольга вместе училась. Ты тогда весь вечер смотрел на нее. И сестра мне сказала, что напрасно вас познакомила. Вы – люди из параллельных миров.

– Так и сказала?

– Да. И еще она мне тогда сказала, чтобы я тебя увела. Но я этого не сделала. И ты сам выбрал свою судьбу. Может, я тогда поступила неправильно, как ты считаешь?

– Не знаю. – Я с трудом поднялся, опираясь на палку. – В четверг нужно будет поехать в нотариальную контору, чтобы подписать документы. Ты поедешь со мной?

– Нет. Мне одной встречи с Ольгой было достаточно. Она так на меня смотрела, словно я ее прислуга. Нам лучше больше не встречаться.

В четверг я заказал такси и поехал по адресу, где меня ждала Ольга. Я побрился и постригся, надел свой лучший костюм, но брезгливое выражение с лица моей прежней жены так и не исчезло. Она явно стеснялась того факта, что такой мужчина мог быть отцом ее дочери. Как только мы подписали все документы, она попрощалась и уехала. С ней был какой-то пожилой юрист, а перед зданием ее ждала серебристая «Ауди» с приятным молодым человеком за рулем. Дочку я тогда так и не увидел.

Глава 8

Узнав о том, что генерал Бандриевский запросил увеличить его содержание, Рашковский зло пробормотал, что один хороший киллер сможет остановить неуемные аппетиты этого бандита – так он называл полицейского генерала. Но они с Кудлиным понимали, что такой человек им очень нужен. Бандриевский оправдывал свое содержание. Он передавал нужную информацию, прикрывал бизнес Рашковского, опекал его людей. Уже на следующий день генерал получил имена троих подельников Реваза Барнабишвили, которые были арестованы в тот же день и сразу начали давать показания на своего знакомого. Генерал приказал отправить сообщение в ФСБ о передаче задержанного в его управление. Но из ФСБ пришел вежливый ответ, что гражданин Барнабишвили проходит по делу, которое расследуется сотрудниками Федеральной службы безопасности.

Бандриевский приказал отправить второе письмо с подробными показаниями троих задержанных, в которых описывались криминальные подвиги гражданина Барнабишвили. На этот раз копия письма была передана в Следственный комитет. Именно тогда Кириллу Эдуардовичу позвонил его коллега из ФСБ и любезно сообщил, что задержанный рецидивист Реваз Барнабишвили по кличке Бес проходит не только по статьям за мошенничество и покушение на убийство в последние годы, но также имеет две прежние судимости за незаконную предпринимательскую деятельность и валютные спекуляции, едва не закончившиеся для арестованного высшей мерой наказания. Генерал ФСБ пояснил, что Барнабишвили был задержан по агентурным данным, и сотрудники Службы безопасности уверены в том, что он был послан криминальной группой известного бизнесмена и преступного авторитета Валентина Рашковского для принятия крупной партии наркотиков.

Выслушав своего коллегу, Бандриевский хмыкнул и так же любезно сообщил, что понимает проблемы, связанные с задержанием и разработкой дела гражданина Барнабишвили. Он только хотел уточнить, как были сформулированы причины ареста в аэропорту Шереметьево, тем более что у задержанного международный паспорт и шенгенская виза были в порядке.

– Мы получили информацию, – ответил генерал ФСБ, который даже в самом страшном сне не мог предвидеть, что его слова будут переданы руководителю той самой преступной группировки, о которой он говорил.

Кирилл Эдуардович положил трубку и широко улыбнулся.

«Шампиньоны, – вспомнил он. – И как лгал, глядя мне в глаза! Не хотел сообщать об этой партии. Очевидно, слишком большой куш. Извините, господин Кудлин, но это не по-товарищески. Вам придется поделиться».

Он почти сразу перезвонил Леониду Дмитриевичу и сообщил, что хочет срочно встретиться. На этот раз их встреча произошла за городом. Бандриевский приехал на своем автомобиле и пересел в салон машины Кудлина, откуда вышли водитель и охранник.

– Что произошло, Кирилл Эдуардович? – поинтересовался Кудлин.

– У меня появились новости, – сообщил генерал, – и новости важные. Начнем с вашего задержанного. Его арестовали не просто так, а по агентурной наводке. Это означает, что его сдали, и ФСБ только воспользовалась этой информацией.

– Кто именно стоял за этими событиями?

– Этого я пока не успел узнать. Но в наше ведомство Реваза не переводят, и я даже знаю почему.

– Вы можете нам подсказать?

– Не могу. Такие сведения не разглашаются. Это категорически запрещено.

– Но тогда получается, что его действительно сдали?

– Именно это я и пытаюсь вам объяснить.

– Нам нужно знать, кто это мог сделать, – жестко потребовал Кудлин, – и желательно как можно быстрее.

– Я вас понимаю, – усмехнулся генерал, – вы ведь хотите отправить нового связного с подобным поручением. Если не ошибаюсь, речь идет о достаточно крупной партии наркотиков.

Лицо Кудлина напоминало восковую маску. Он вспомнил Мейгеша, который в таких случаях делал такое же непроницаемое лицо.

– Вы ничего не хотите мне сообщить? – почти ласково спросил Бандриевский.

– Не хочу, – грубо ответил Леонид Дмитриевич, уже догадываясь, о чем именно пойдет разговор. И не ошибся.

– Привезти, спрятать и реализовать такую партию без моей помощи у вас все равно не получится, – все еще улыбаясь, сказал генерал, – поэтому предлагаю свои услуги. И учтите, что предлагаю только один раз, и из личной симпатии к вам и к Валентину Давидовичу. Я могу послать туда нужного человека, проверить товар на месте и организовать его доставку в нашу страну, минуя таможенные и пограничные терминалы. По-моему, это для вас почти идеальный вариант.

– Сколько вы за него хотите? – поинтересовался Кудлин.

– Немного. Двадцать пять процентов от суммы сделки. По-моему, условия хорошие. Вы ведь гарантированно получите семьдесят пять процентов после реализации товара.

Генерал не знал, что общая стоимость товара оценивалась самими марокканцами в сорок миллионов долларов. Он полагал, что это обычная партия в миллион или в полтора, при которых его доля будет составлять соответственно около миллиона долларов. Такие деньги можно было спрятать и осторожно тратить, не привлекая к себе ненужного внимания. Но Кудлин не собирался называть точную сумму товара и тем более выплачивать такие грабительские проценты.

– Это очень перспективное предложение, – осторожно сказал он, – и мы должны его обсудить. Я убежден, что мы сможем найти общий язык. А у вас действительно есть специалисты, которые смогут провезти весь этот груз от Испании до нашей страны?

– Не сомневайтесь, – заверил его Бандриевский, – это уже наши проблемы.

– Вам так и не выдали Реваза.

– А зачем он нам нужен?

– Мы не сдаем наших товарищей, – несколько патетически воскликнул Кудлин.

Бандриевский изумленно взглянул на этого лицедея. Ведь для того, чтобы полиция могла начать расследование, ему пришлось отправить за решетку троих молодых людей, когда-то связанных с Ревазом. Но говорить подобное Кудлину он не решился.

– Если найдете Реваза, сразу сообщите нам, – предложил Леонид Дмитриевич, – и я полагаю, что вы сможете получить еще один похожий презент от нашей компании.

– Это уже похоже на подкуп должностного лица, – шутливо произнес генерал, – не нужно делать таких предложений. Вы же знаете, что я готов идти с вами до конца.

– В таком случае вытащите Реваза.

– Не могу. Он сидит во внутреннем изоляторе ФСБ. Оттуда еще никто не убегал. Они знают, что это самая надежная тюрьма для такого человека, как ваш знакомый.

– Я понял. Но все-таки постарайтесь узнать, – Кудлин взялся за ручку, чтобы опустить стекло, но передумал, выпрямился и добавил: – И еще, мне нужны ваши препараты.

– Какие препараты?

– Те самые уколы, которые развязывают языки даже самым молчаливым клиентам.

– «Сыворотка правды», – понял генерал. – Это будет вам дорого стоить, они на строгом учете.

– Сколько?

– А сколько вам нужно?

– Для начала – пять ампул. Или десять. Все равно. Сколько это будет стоить? – снова спросил Кудлин.

– Я думаю, по пять тысяч долларов за ампулу, – ответил генерал.

– Значит, каждая стоит не больше тысячи, – сразу отреагировал Кудлин. – Я готов заплатить вам по две. Согласны?

– Нет, не согласен. По-моему, вы издеваетесь.

– Тогда по три тысячи долларов. И учтите, я просто хочу оказать вам любезность, ведь мы легко найдем врачей, которые продадут нам подобный препарат за гораздо меньшие деньги.

– У вас феноменальные способности торговаться и сбивать цену, – покачал головой Бандриевский. – Черт с вами, пусть будет тридцать тысяч за коробку. Когда она вам нужна?

– Вчера, – без иронии заявил Кудлин.

– Завтра, – согласился генерал.

– Мы привезем деньги, – заверил его Леонид Дмитриевич.

– И не забудьте о моих гонорарах, – напомнил генерал, дернув за ручку и открывая дверь. Немного подумал и добавил: – И о моем коммерческом предложении.

«Чтоб ты сдох!» – подумал Кудлин, когда Бандриевский вышел из салона его автомобиля.

Случилось то, чего более всего боялся Леонид Дмитриевич. О поставке такой крупной партии нельзя было никому говорить, иначе каждый из узнавших попытался бы оттяпать свой куш. Что, собственно, сейчас и произошло. Этот наглый и самоуверенный генерал даже не подозревает, что речь идет не об обычных суммах, а о колоссальной сделке, которая могла сделать его либо баснословно богатым, либо одним из слоняющихся по пляжу безработных бездельников, которые не могут найти хоть какое-то применение своим многочисленным талантам.

«Представляю, как разозлится Валентин, – вспомнил Кудлин. – Он ведь предупреждал, что о подобной операции никто не должен знать, иначе цены на поставку этой продукции сразу упадут, и появится слишком много компаньонов, готовых предложить свои услуги в обмен на прибыль от такого беспроигрышного товара. Не говоря уже о риске, связанном с транспортировкой и реализацией». Но Кудлин также твердо знал, что не намерен делиться с генералом полиции ни при каких обстоятельствах.

Когда Бандриевский уехал, Леонид Дмитриевич вернулся к себе в офис. Он все время думал об информации, которую сообщил ему генерал, и через полтора часа вызвал к себе Иосифа Мейгеша.

– Реваза кто-то специально подставил, – сказал он, – и, судя по всему, это один из возможных агентов самой ФСБ.

– Значит, этот тип работает среди нас, – предположил Иосиф.

– Не уверен. Но мы все равно должны будем все проверить. Однако я думаю не об этом. Сегодня я точно узнал, что ФСБ действовала на основании специальной информации своей агентуры. Но тогда кто и каким образом сдал Леонаса? И почему его взяли уже в Барселоне? Когда сегодня генерал стал говорить о поставках нашего товара, я неожиданно нашел ответы на все вопросы. – Кудлин поднялся и начал ходить вокруг стола. Иосиф терпеливо ждал. – В обоих случаях это были не специальные операции ФСБ или Интерпола, чтобы помешать нам работать с марокканцами. Ведь тогда, по логике, они должны были разрешить выезд Реваза, который проходил бы под их контролем, или устроить ему встречу. Но они поторопились взять его в аэропорту. Странная логика, ведь они могли с его помощью выйти на поставщиков очень крупной партии и арестовать всех вместе, однако ограничились только Ревазом. А в Барселоне сотрудники Интерпола повели себя как обычные дилетанты, арестовав Леонаса в момент его встречи со связным и не подождав совсем немного, чтобы задержать их с поличным и выявить источник финансирования. О чем это говорит?

– Они не знали о героине, – уверенно произнес Мейгеш, – поэтому нас никто и не трогал. Оба наших связных были арестованы по наводке их агентуры. И в данном случае это должен быть человек, не связанный с правоохранительными органами.

– Правильно. И это тот самый человек, который не хочет, чтобы героин попал в чужие руки, – громко сказал Кудлин. – Ему важно устранить наших связных, но нужно сделать все, чтобы сам товар не пострадал. Значит, это человек, который не просто сдал наших парней, но и пытается оттереть нас от этого контракта и взять его под свой непосредственный контроль. Кто это может быть?

– Либо хромой Джамал, либо Хорек, – пробормотал Иосиф, – больше никто не мог знать о марокканцах.

– Правильно. Следовательно, нужно срочно принимать меры, – кивнул Кудлин. – Я предлагал сделать иначе – найти трех отдельных кандидатов и подставить каждого одному из подозреваемых. Первого отправить к марокканцам, о втором сообщить Гиви, о третьем рассказать Джамалу. Валентин Давидович согласился с моим планом. Только я подумал, что Джамал и Гиви совсем не дураки. Они легко просчитают наши действия, когда мы попытаемся сообщить им, кто именно поедет в Барселону. Ведь если провалился один кандидат, мы должны послать нового, о котором никто не должен знать. Элементарные законы конспирации. А мы сообщаем имя следующего посланца. Любой из наших сразу почувствует неладное. И времени у нас нет – марокканцы торопят, груз нужно срочно забирать. Поэтому собери ребят и отправляйся к Джамалу. Я почти убежден, что это он. Ведь марокканцы вышли на нас именно через него. И когда мы оговаривали его процент, он был очень недоволен нашим соглашением. Давай к нему и попытайся все выяснить.

– Думаешь, что он расколется?

– Сейчас XXI век, – вспомнил слова генерала Кудлин, – нужно использовать более современные методы. Говорят, уже есть уколы, после которых никто не будет молчать. Человек вспоминает даже то, о чем хотел бы забыть. Я думаю, пара уколов – и Джамал вспомнит, как он в детстве мочил свои штанишки.

– А где нам взять такое лекарство?

– Это моя проблема. Завтра вечером ампулы будут у тебя. Можешь вкатить в Джамала хоть всю коробку, но узнай у этой сволочи, кому и зачем он нас выдавал. Все понял?

– Он живет в загородном доме, а там всегда вооруженная охрана, – напомнил Иосиф, – трое или четверо вооруженных людей. Его трудно застать врасплох.

– А вот это уже не мое дело. Позвони Иманову, пусть даст тебе лучших людей. Возьми с собой сколько нужно – десять, двадцать, хоть сто. Меня интересуют не охранники, а сам Джамал. И чтобы с вами обязательно был профессиональный врач, который сделает все как нужно. Вкати ему укол под язык, и пусть говорит, не останавливаясь, пока самому не надоест. Мне нужно наконец узнать и понять, что у нас творится и кто решил сыграть с нами злую шутку. И учти, что во время вашей беседы в комнате никого не должно быть. Ни наших людей, ни врача. Джамал может знать такие тайны, которые другим знать необязательно.

– А если там будут и другие люди? – не унимался Иосиф. – Я имею в виду в его доме?

Кудлин снова сел за стол и внимательно посмотрел на своего помощника.

– Что случилось? Ты так постарел, что становишься излишне осторожным? Или просто тебе все надоело? Я должен тебя учить, как это все делается? Если внимательно посчитать, то на твоей совести не одна загубленная душа. А сейчас тебя заботит судьба Джамала и его родственников, чтобы, не дай бог, не причинить им никакого вреда. Это уже паранойя.

– Я думаю не о нем, а о деле, которое вы мне поручаете, – пояснил Мейгеш. – Если там будут охранники, нам придется стрелять, а я не люблю лишнего шума, как и вы, Леонид Дмитриевич.

– Значит, обойдитесь без лишнего шума, – приказал Кудлин. – И учти: как только я вручу тебе коробку с ампулами, сразу пойдет отсчет твоего времени. У тебя будет только двадцать четыре часа на установление истины. Ты все понял?

– Да, конечно.

Кудлин кивнул, как бы разрешая помощнику удалиться. Тот быстро поднялся и, осторожно ступая, почти бесшумно вышел из кабинета.

«Джамал, – подумал Леонид Дмитриевич, оставшись один, – если ты решил сыграть в свою игру, лучше бы ты этого не делал. Ты ведь коновал, убийца, а не игрок. В покер играть не умеешь – для этого нужно уметь блефовать; ты же привык бить своих партнеров по голове. Мы тебя все равно переиграем. В любом случае ты останешься среди проигравших. При этом у тебя будет выбор: либо потерять все, включая и твою никчемную жизнь, либо только деньги, которых ты явно не заслуживаешь».

Глава 9

Я начал ходить и понимал, что нужно возвращаться к прежней работе. Но возвращаться не хотелось. Дома оставалось не больше трехсот долларов, нужно было думать, как жить дальше. Я же не могу находиться на содержании Варвары, которая работала в каком-то институте простой лаборанткой, причем во вторую смену – с двух до десяти вечера. Она так договорилась, чтобы по утрам приглядывать за мной. При этом еще успевала навестить своих родителей, проведать маленького сынишку и прибраться в моей квартире. Не понимаю, когда она отдыхала. Воистину, когда человек хочет, он многое может.

Я постепенно обрюзг, располнел, потяжелел и уже не мог представить себя в роли прежнего «челнока». Тем более что к началу нулевых эта профессия начала медленно умирать. Таможенники взвинтили цены, турки тоже подняли цены на все свои товары, билеты, гостиницы, питание, проживание – все это обходилось теперь гораздо дороже. А самое главное – в стране появилась относительная стабильность, и импортный товар в поражающем воображение количестве хлынул через границу. Это были уже не турецкие и китайские тряпки, а гораздо более качественный товар итальянских, французских и немецких производителей – правда, пошитый на тех же турецких, китайских, малайзийских фабриках. Но люди постепенно богатели и уже хотели носить более фирменную одежду, пусть даже и сшитую в Китае.

И тогда я стал думать, как мне дальше жить. Нужно было начинать все заново, а ведь мне уже под сорок. Возвращаться на наш умирающий завод я не хотел, снова отправляться за товаром в Турцию было накладно и невыгодно. Да и нога все еще болела. Иногда я даже немного похрамывал, хотя доктор, смотревший мои рентгеновские снимки, уверял, что кости срослись нормально. Может, нога болела из-за погоды?

И тут я встретил Расула Хакимова, которого знал еще по Казани. Его семья жила в соседнем доме, а отец работал в милиции и был нашим участковым. Я помнил его – строгого сурового человека с характерными отвислыми усами. И вообще Хакимовы были типичными татарами – с узкими глазами, широкими щеками и вытянутыми скулами. С Расула, его братьев и отца можно было рисовать персонажи для картин о монголо-татарском иге. Мы встретились случайно. Я ждал на остановке свой автобус, когда рядом затормозил внедорожник и оттуда выбежал молодой человек, которого я не сразу узнал. Такой здоровый амбал-татарин. Я даже подумал, что он хочет на меня напасть. Но он распахнул свои объятия и бросился ко мне.

– Здравствуй, дорогой Илюша! – закричал он, увидев меня. – Я остановился и смотрю: ты это или не ты?

– Здравствуй, Расул! – Я обнял старого товарища. Мы в детстве играли с ним во дворе в казаки-разбойники, состояли в одной футбольной команде, даже пробовали вместе курить, купив дешевую «Аврору» за четырнадцать копеек и коробку спичек за одну копейку.

– Мне говорили, что ты большой человек, – продолжал Расул, – женился на дочери какого-то академика, стал директором завода, ездишь за границу. А я встречаю тебя на автобусной остановке… Пойдем в машину, я тебя отвезу куда нужно.

Мы сели в его внедорожник, который не шел ни в какое сравнение с моим «жигуленком». Я же не мог сказать Расулу, что шины на моей машине прохудились настолько, что я опасался выезжать на ней в зимнее время.

– Рассказывай, – потребовал Расул, – как у тебя дела? Дети уже взрослые?

– Все нормально. Живу как и все. Машина барахлит, поэтому решил поехать на автобусе. У меня квартира около метро «Сокол». – Мне было приятно сообщать о своей машине и своей квартире – единственные достижения к сорока годам моей жизни. Обидно, конечно, что все так получилось.

– Мы тебе все завидовали, когда ты в Москву уехал, – признался Расул. – Матери тебя в пример другим ставили. Говорили, что ты сумел здесь устроиться, женился, окончил институт, сделал карьеру… Ты просто молодец!

– Да, – меланхолично согласился я, – наверное, молодец. А как у тебя дела?

– Тоже все нормально. Я теперь живу в Москве, уже пятый год. Занимаюсь поставками продуктов в сеть супермаркетов «Весна». Ты, наверное, видел эти магазины. Только в столице их больше десяти. А я, значит, главный по поставкам, хотя у меня есть и акции этих магазинов. Я уже давно женат, у меня две девочки. Одной двенадцать, другой восемь лет. Тебе нужно будет обязательно у нас побывать. Я тебя познакомлю со своей женой, а ты меня познакомишь со своей. Сколько у тебя детей?

– Одна девочка.

– И сколько ей лет?

– Кажется, будет десять.

– Что значит кажется? – не понял Расул. – Ты не знаешь, сколько ей лет?

– Она учится в Швейцарии, Расул, – пояснил я, – уехала учиться в спецшколу. И я не видел ее уже достаточно давно…

– Извини, – сказал он после недолгого молчания.

– Ничего. Все нормально. Мы развелись с женой еще пять лет назад. Нет, четыре с половиной. И она была дочерью не академика, а только члена-корреспондента, – злорадно добавил я. Все-таки характер у меня сволочной, правильно меня теща не любила. – И директором завода я тоже не был. Меня сделали начальником цеха, а после смерти тестя я довольно быстро уволился. А за границу я ездил только, чтобы барахло набирать и здесь его продавать. Вот так, Расул.

Сам не знаю, почему я все это сказал. Может, во мне заговорил какой-то непонятный дух противоречия? Он сидел такой веселый, счастливый, радостный, и мне захотелось ткнуть его лицом в настоящую жизнь.

– Понятно, – изменился в лице Расул. – Значит, не повезло. Ничего страшного, так иногда бывает. Нужно просто вовремя все осознать и поменять.

– Судьбу трудно поменять, – невесело заметил я. – Кому на роду написано быть несчастливым, тот таким и будет. Кому суждено быть повешенным, не утонет.

– Зачем так говоришь? – нахмурился Расул. – Это нечестно и глупо. Судьба всегда дает шанс любому человеку. Ты куда обычно ездил за товаром?

– В Турцию в основном.

– Знаешь турецкий?

– Конечно.

– Вот и хорошо. Давай сделаем так. Сейчас я отвезу тебя домой, а завтра ты придешь ко мне в офис, и мы поговорим. У меня как раз нет человека на турецком направлении.

– Снова шмотки возить? Это не для меня, я давно уже выдохся.

– Чудак-человек… Какие шмотки? Мы продукты закупаем целыми контейнерами. Продукты, которые привозят сами поставщики прямо в Москву. Из Турции к нам фрукты идут, и мне нужен человек, который будет принимать все эти партии. Здесь, в Москве. Придешь завтра?

– Приду, – пообещал я ему.

На следующий день я тщательно побрился и отправился в его офис. Он бросил все дела и целых два часа ходил со мной по оптовым складам, все показывая и объясняя. Уже через два дня я работал в его компании. Когда он мне сообщил, какой оклад у меня будет, я решил, что он шутит. Столько денег я не имел даже за два рейса в Турцию. Но когда в конце месяца я получил свою зарплату, то почувствовал себя миллионером. Сразу купил Варваре новое платье, выбрав его в немецком магазине, а ее сыну – какую-то навороченную электронную игрушку. Оба были счастливы. Я даже подумал, что нужно сделать предложение Варваре, чтобы она переехала и жила у меня. А ее сына я могу усыновить. Хороший был мальчик, тихий, спокойный, вдумчивый. Ему шел уже девятый год, и он учился в третьем классе.

Я начал работать в концерне «Весна», и уже через шесть месяцев не только поменял шины на своей машине, но и отложил первую тысячу долларов. А еще через год купил довольно неплохой «Фольксваген». Вот так иногда бывает в жизни: случайная встреча с бывшим товарищем, и мне уже казалось, что я на коне. Нужно отдать должное Расулу – он меня очень поддерживал и помогал на первых порах. Через два года я стал руководителем отдела, и моя зарплата увеличилась вдвое. А еще через несколько месяцев Расул сделал меня своим заместителем. Это было уже летом две тысячи второго года. Я тогда впервые предложил Варваре поехать всем вместе на отдых за границу, только не в Турцию, а в Грецию. Мы провели там целую неделю и вернулись домой счастливыми и загорелыми. Варвара даже внешне стала меняться. Она немного похудела, загорела, сделала модную стрижку, стала ходить на фитнес, чтобы привести фигуру в порядок. Она всегда была склонна к полноте, но теперь придерживалась героической диеты и пыталась все время удерживать свой вес.

Если бы не мой неудачный опыт с Ольгой, я бы сделал предложение Варваре и мы давно бы стали мужем и женой. Мы и жили как муж и жена. Она переехала ко мне, ее сын довольно часто оставался у нас. Правда, он называл меня дядей Ильей, но меня так даже больше устраивало. Ведь у мальчика был и свой родной папа, который иногда появлялся, чтобы забрать его на воскресенье. Варвара относилась к подобным визитам достаточно спокойно. Она ни разу не позволила себе в присутствии сына сказать что-то неподобающее о его отце. Только однажды призналась мне, что он довольно сильно пил и однажды ударил ее по лицу. Вот этого она ему не смогла простить и, забрав сына, ушла из дома, а потом подала на развод, хотя он долго умолял простить его. Вот такой она была принципиальной.

Однажды ночью, когда Игорь, ее сын, ночевал в соседней комнате, Варвара неожиданно призналась мне, что все время вспоминает тот вечер, когда у ее сестры я познакомился с Ольгой.

– Ты так на нее смотрел, словно она была принцессой из сказки. А я все время смотрела на тебя. Мы ведь тогда с тобой дружили, но ты относился к нашим отношениям не очень серьезно. Я казалась тебе обычной девушкой, с которой можно просто приятно провести время. А она была для тебя настоящей принцессой. Знаешь, чего я себе никогда не прощу? Что не увела тебя тогда с собой. Но ты так на нее смотрел! И я ушла одна. А потом ты женился на Ольге, а я вышла замуж за своего. Когда вспоминаю, реветь хочется от злости. Почему я тебя так легко отдала ей, сама не понимаю…

Вот такое своеобразное признание в любви. Я лежал и молчал, чувствуя ее горячее дыхание.

– Почему ты ничего мне тогда не говорила? – наконец сумел выдавить я, глядя в потолок.

– Не знаю. Стеснялась. Нет, это неправильное слово. Не стеснялась, просто любила тебя и считала, что не имею права ломать твою жизнь. Мне казалось, что с дочкой академика ты будешь гораздо счастливее, чем с дочкой путевого обходчика.

– Он был членом-корреспондентом, – упрямо пробормотал я.

– Я предпочла твое счастье своему, – продолжала она, – и никогда себе этого не прощу. Сейчас Игорь мог бы быть твоим сыном.

– А он и так мне как сын.

– Вот именно «как». Все могло быть совсем по-другому. Когда я тебя встретила уже после твоего развода, я не могла поверить своему счастью. Ты даже не заметил, в каком состоянии я была. Словно во сне. Ты просто позвал, и я пошла. Для тебя я была одной из тех заводских девчонок, с которыми ты так весело проводил время в своей молодости, и тебе нужна была женщина. А я едва не кричала от счастья. Ты снова вернулся ко мне, и я тогда впервые поверила в Бога.

При этих словах я повернулся к ней и, приподнявшись на локте, взглянул на ее лицо. В лунном свете казалось, что она вся сияет изнутри.

– Почему ты столько лет мне ничего не говорила? – глупо спросил я.

– А разве это нужно говорить? Я почувствовала, что могу быть тебе полезной, нужной. А потом ты сломал ногу, и я переехала к тебе. Вот так все получилось…

– Я всегда буду помнить, что ты для меня сделала.

– Ничего я не сделала. Это ты для меня сделал, – прошептала она. – И спасибо тебе за все.

– Давай поженимся, – неожиданно даже для самого себя сказал я. – Чего мы дурака валяем? Нам нужно пожениться.

– А я всегда была только твоей женой. Только твоей, и ничьей больше. Даже когда выходила замуж за другого.

– Ты мне не ответила, согласна или нет?

– Конечно, нет. Сейчас ты устроился на хорошую работу, купил машину, у тебя появились большие деньги. И снова появятся красивые молодые женщины. Зачем тебе такая толстушка, как я?

– Не говори глупостей. Ты – моя жена, самая любимая и единственная.

– Скажи еще раз, – прижалась ко мне Варвара, – скажи мне это еще раз…

– Единственная и любимая, – тихо повторил я. Мне хотелось спать, завтра утром нужно было отправляться на наш оптовый склад в Подмосковье.

– Я хочу тебя попросить, – неожиданно заговорила Варвара, – если вдруг со мной что-нибудь случится, обещай, что не отдашь Игоря его отцу. Обещаешь?

– Что с тобой может случиться? – недовольно пробормотал я. – Все будет нормально. Завтра вечером я приеду позже обычного, надо заглянуть на наш оптовый склад. А послезавтра мы поедем в загс и подадим заявление.

– Так и сделаем, – согласилась она. – Только завтра тебе нужно быть дома пораньше. Мы ведь идем с тобой в театр, как договаривались. Говорят, очень интересный спектакль.

– Это тот, на который я тебе билеты покупал?

– Да. Ты еще поехал за ними на Тверскую, чтобы их забрать. Это мюзикл по роману Каверина «Два капитана». Помнишь, о нем был еще репортаж по телевизору?

– Завтра не смогу. Должен обязательно побывать на складе. Лучше возьми Игоря, ему будет интересно.

– Хорошо, я так и сделаю. Поедем вместе с ним. Это на Дубровке.

– Я вспомнил про этот спектакль. У него еще такое название географическое…

– «Норд-Ост», – сказала Варвара, и это были последние слова, которые я услышал перед тем, как погрузиться в сон. И последние слова в жизни, которые я слышал от Варвары.

Глава 10

Хромой Джамал был одним из тех уголовных авторитетов, которые осели в Москве после памятных событий в Баку в середине девяностых. В конце девяносто пятого года в кабинете министра внутренних дел Азербайджана Рамиля Усубова раздался телефонный звонок. Министр сразу снял трубку – это был телефон прямой связи с президентом республики Гейдаром Алиевым.

– Здравствуй, Усубов, – поздоровался президент.

– Добрый день, – ответил министр. Он знал характер босса и понимал, что тот не будет звонить по пустякам.

– Я хочу у тебя спросить, – продолжал Алиев. – Мне недавно стало известно, что существует такое понятие, как «вор в законе». Что это такое? Я не понимаю, это что, звание?

Министр замер от неожиданности. Гейдар Алиев, проработавший в Комитете государственной безопасности больше четверти века и прошедший путь от рядового сотрудника до генерала, не мог не знать, что означает понятие «вор в законе». Это было просто невозможно. Но ответить президенту, что он сам должен понимать значение подобного термина, министр тоже не мог, хотя сознавал, что вопрос задан не просто так, а с каким-то намеком. Алиев вообще ничего не говорил просто так.

– Это такое звание у криминальных авторитетов, которое присваивается им преступным сообществом, – пояснил министр, все еще не понимающий смысла телефонного звонка президента.

– Да, это я знаю, – ответил Алиев. – Но тогда получается, что в нашей республике есть люди, которые стоят как бы над законом. То есть они не просто криминальные авторитеты, а еще и люди, чьи распоряжения должны выполняться беспрекословно всеми остальными преступниками. Я ничего не перепутал?

Конечно, он знал о них больше, чем любой из его подчиненных. Министр сделал глубокий вдох и сказал:

– Ничего не перепутали, Гейдар Алиевич, они действительно считают себя преступными авторитетами и не подчиняются обычным законам.

– Вот об этом я и подумал, – со значением произнес президент. – Получается, что в республике нет ни главы государства, ни парламента, ни Кабинета министров, ни нашей Конституции. Я считал, что страной должен управлять президент, избираемый народом. А оказывается, есть еще и другие люди, которые получают право руководить в нашей стране. Я думаю, что это неправильно. Они не должны оставаться в нашем государстве. А ты как считаешь?

– Полностью с вами согласен, – сразу ответил министр, понявший наконец, чего именно хочет президент.

– Тогда я подожду, пока ты решишь этот вопрос, – сказал Алиев и положил трубку.

Министр приказал немедленно составить списки всех криминальных авторитетов по республике. И уже через два дня всем указанным в списке «ворам» было предложено в двадцать четыре часа покинуть республику. Некоторые поняли, что прежняя беззаботная жизнь закончилась, что оставаться в республике, где будет снова править вернувшийся к власти Гейдар Алиев, достаточно проблематично, и начали быстро покидать республику. Некоторые, строптивые и наглые, решили остаться, кое-кто просто «залег на дно». Еще через три дня президент снова позвонил министру внутренних дел и поинтересовался:

– У нас еще остались некоронованные короли преступного мира?

– Из восемнадцати уже уехали двенадцать, – сообщил министр.

– А остальные?

– Пока еще остаются.

– Странно. Я думал, что они умные люди и должны понимать все с полуслова. Может, ты не совсем правильно им объяснил?

– Они просто долго собираются, – нашелся министр.

– Значит, они тебя не поняли. Или ты не понял меня? – спросил Алиев.

– Они меня поймут, – заверил его министр.

– Посмотрим. – И президент положил трубку.

На следующий день одного из самых бескомпромиссных преступных авторитетов просто пристрелили прямо на улице. Другого убили, когда он отдыхал в своем дворе. Остальные поняли намек и начали спешно собирать вещи. Еще через два дня президент снова позвонил министру:

– Они уехали, или им опять нужно все объяснять? Сколько из них опять ничего не поняли?

– Все уехали, но двое погибли. Наверное, были криминальные разборки, – доложил министр.

– Да, у них такое бывает, – согласился Алиев.

Больше на эту тему он никогда не говорил. Когда через четыре года в Азербайджан попытался вернуться один из самых известных местных криминальных авторитетов, его ждала печальная участь. «Вор в законе» получил пулю в лоб, когда сошел с поезда, прибывшего в его родной город. Это была последняя капля. Собственно, не только воры, но и многие другие люди прекрасно понимали, что шутить с Гейдаром Алиевым не стоит. Это был не тот человек, которого можно было проверять на прочность. И Азербайджан оказался одной из редких стран в СНГ, полностью избавленных от криминальных авторитетов. Второй страной, где приняли не менее известные «драконовские» методы, был Узбекистан, только там преступных авторитетов уговаривали покинуть республику несколько месяцев. Они упрямо отказывались, и это закончилось для них весьма печально – в течение одной ночи в их дома врывались спецназовцы и просто добивали всех оставшихся прямо на глазах у родных и близких. Таким образом, проблема с королями преступного мира была решена и в Узбекистане.

Спустя несколько лет после смерти Гейдара Алиева Баку окажется одним из самых безопасных городов в мире. По бульварам, площадям и улицам будут гулять тысячи людей до самого утра, не опасаясь нападений хулиганов или грабителей. Квартирные кражи резко сократятся, а убийства станут происходить только на бытовой почве или в результате ДТП. Когда однажды на двух иностранных туристок попытаются напасть трое молодых парней, явно спровоцированных почти раздетыми дамами, всех троих вычислят и арестуют в течение суток. Идеальный порядок понравится не только жителям столицы, но и прибывающим гостям. Рестораны и бары будут работать до утра, а полицейские с удовольствием провожать подвыпивших туристов до гостиницы.

Через десять лет уже в соседней Грузии попытаются бороться с криминальными авторитетами своими методами. В уголовное законодательство Грузии введут статью, карающую людей, носивших звание «воров в законе». Только за это звание будет даваться значительный тюремный срок. Интересно, что законодатели сыграют на слабостях воровского мира. «Вор в законе», отрицающий свою принадлежность к коронованным королям преступного мира, не имеет права на уважение своих коллег. Значит, отказываться от своего звания нельзя, а подтверждать его означает автоматический приговор на достаточно большой срок. Не секрет, что большинство криминальных авторитетов в бывшем Советском Союзе были выходцами с Кавказа – грузины, армяне и азербайджанцы. В процентном соотношении на конец восьмидесятых – более шестидесяти процентов.

И в числе тех, кто покинул Баку в середине девяностых, оказавшись среди «понятливых», был и хромой Джамал, осевший в Москве. Именно он вывел Рашковского на марокканцев, предложивших беспрецедентно большой товар и запросивших за него неслыханную прежде цену наличными. При этом сам Джамал получал только отступные и небольшой процент от возможной сделки.

Его загородный дом напоминал хорошо оборудованную виллу. Вокруг дома постоянно дежурили вооруженные охранники. У преступных авторитетов всегда бывало много врагов, хотя в уголовном мире все точно знали, что любое убийство «вора в законе» чревато суровым наказанием со стороны других преступных авторитетов.

Иосиф Мейгеш подъехал к особняку Джамала в сопровождении четырех машин, где сидели его головорезы – он взял с собой полтора десятка вооруженных людей. Двое охранников почти сразу были нейтрализованы. Только не так, как обычно бывает в кинофильмах, где охранников эффектно убивают и они падают с дикими криками. Все было просто и обыденно: головорезы выполняли привычную работу. Слышались только щелчки выстрелов – на пистолеты были надеты глушители, – и даже проходивший мимо забора случайный прохожий не обратил бы внимания на подобный шум. Собак, находившихся во дворе, тоже убили. Они не успевали даже тявкнуть, как тело пробивалось сразу несколькими пулями. Третьего охранника, попытавшегося оказать сопротивление, тоже застрелили. И только после этого сразу восемь вооруженных людей вошли в дом хромого Джамала. Хотя назвать их людьми можно с большой натяжкой.

Мейгешу доложили, что в доме убит еще один охранник. Кроме хозяина дома в нем находились двое его внуков, приехавших погостить у деда, их няня, кухарка, домработница. Всех заперли в одной комнате под надзором людей Иманова. И хотя по строгим законам преступного мира «воры в законе» не имели права жениться, владеть имуществом или где-то работать, современные короли преступного мира не обращали внимания на подобные условности, их выполняли только «короли старой закалки». Иосиф прошел в большую комнату, где уже сидел Джамал, спокойно ожидавший, кто именно войдет к нему со смертным приговором. Шестидесятипятилетний вор относился к собственной жизни и смерти стоически. На его счету были сотни загубленных жизней. К тому же он был верующим человеком и считал, что на все воля Всевышнего.

Увидев вошедшего Мейгеша, он удивленно поднял бровь. Обычно Иосифа не посылали на подобные задания, связанные с убийством конкурентов. Значит, здесь было нечто другое. В комнате кроме них находились еще двое, прибывшие вместе с Иосифом.

– Наденьте на него наручники и выйдите отсюда, – приказал Мейгеш.

Когда Джамала приковали наручниками к тяжелому креслу и вышли из комнаты, хозяин взглянул на непрошеного гостя.

– Играешь в ментов? Зачем этот спектакль? Или боишься, что я могу придушить тебя собственными руками? Стар я уже для таких фокусов, Иосиф. И ты тоже старик. Нам ведь почти под семьдесят.

– На всякий случай. Чтобы ты не дергался, – пояснил Мейгеш.

– Зачем пришел? – покачал головой Джамал. – Если хотел убить, то послал бы своих головорезов и не стал бы меня здесь держать. Значит, хочешь поговорить. Тогда почему так пришел? Если ты гость, я готов тебя принять как друга. А если враг – то и приходи как враг.

– Все зависит от тебя, – пояснил Иосиф. – Ты ведь все понимаешь, Джамал. Я по своей воле в гости не хожу, это не моя задача. Меня посылают, и я выполняю поручения. Поэтому ты зла на меня не держи.

– Знаю, – согласился Джамал, – этот грех на твоем боссе. Только не знаю, на каком из них. Хотя оба сапога – одна пара. Тогда скажи, что ты хочешь?

– Реваза арестовали в Шереметьево, – напомнил Мейгеш, усаживаясь на стул напротив хозяина дома.

– Это я тоже знаю. Ну и что?

– Его забрали из аэропорта сотрудники ФСБ.

– Предположим. Не понимаю, при чем тут я? Ты приехал, чтобы рассказать мне про Реваза?

– А через две недели в Барселоне арестовали уже второго нашего связного. Леонаса из Литвы, – сообщил Мейгеш.

– Я об этом не знал, – мрачно ответил Джамал.

– Теперь знаешь.

– Ну и что? – снова спросил хозяин дома. – Зачем ты пришел?

– Два случая подряд, – сказал Иосиф. – Наши считают, что это очень много и таких совпадений не бывает.

– Не бывает, – согласился Джамал, – но это не я и не мои люди. Или твой босс считает, что я могу пойти на сотрудничество с ними? Я ведь наши законы знаю и никогда не стану работать на федералов.

– Кто-то им сообщил, – упрямо повторил Мейгеш.

– Я не сообщал, – равнодушно произнес Джамал. – Если ты и твои боссы думают, что это сделал я, значит, ты должен позвать сюда одного из своих головорезов, чтобы он меня пристрелил. Зачем эти бесполезные разговоры? Раз вы сюда пришли, следовательно, больше не верите хромому Джамалу.

– Мы хотим знать правду.

– Правду я тебе уже сказал.

– Здесь твои внуки, Джамал, – напомнил Иосиф, – ты сам понимаешь, что свидетелей мы не оставим.

– Так нельзя, – шепотом заговорил Джамал, его глаза налились кровью. – Детей нельзя трогать, это против всяких правил. Можете стрелять моих собак и моих охранников, но детей трогать нельзя!

– Кто это сказал, что нельзя? Я ведь не уголовный авторитет, как ты, и никогда в тюрьме не сидел, мне ваши законы не указ.

– Ты не посмеешь! – разозлился Джамал. – Такое зверство тебе не простят. Ни тебе, ни твоим боссам. Или ты хочешь, чтобы вас преследовали, как бешеных собак? Против вас поднимутся все. Напишут «маляву» и пошлют по всем колониям и комендатурам, во все города и страны. И вы нигде не сможете укрыться. Наши законы нарушать нельзя, Иосиф. Тебе тоже достанется. Сам знаешь, что всех твоих людей вместе с тобой будут резать на куски. Я не пугаю, просто предупреждаю тебя. Мы договаривались, что семьи трогать нельзя, беспредельщики сейчас никому не нужны. Я тебе сказал, что не знаю, кто сдал вас федералам. Я этого никогда не делал и не собираюсь делать. Если не веришь, можешь стрелять. Только внуков моих не трогай. Это нечестно.

– Давай сделаем так, чтобы помочь и тебе, и мне, – предложил Иосиф. – Я сейчас приглашу нашего врача, и он сделает тебе укол. Только один укол, и потом ты будешь отвечать на мои вопросы. Если твои ответы меня удовлетворят, мы спокойно уйдем, а тебя оставим спать в твоем кресле. И, конечно, внуков твоих никто не тронет. Если же они мне не понравятся, тогда мы уберем всех, кто есть в этом доме. Я предлагаю тебе самому выбрать любой вариант. Но учти: расскажешь мне правду сейчас, даю слово, что, кроме тебя, мы никого больше не тронем. А если обманешь… остальное я тебе уже сказал.

– Зови своего врача, старый негодяй, – криво усмехнулся Джамал, – мне нечего бояться. Я свой кодекс всегда соблюдал. Это твой хозяин и его верный пес Леня Кудлин всегда стараются обмануть своих компаньонов, получить большую часть прибыли. Я в такие игры не играю.

Иосиф подумал, что он может даже поверить этому человеку. В такой ситуации Джамал не станет лгать, хотя бы ради своих внуков. А смерти этот человек давно не боится. Глупо пугать убийством человека, который лично принимал участие в расправах над соперниками и конкурентами. Но в любом случае все нужно проверить до конца. Мейгеш прошел в соседнюю комнату, пригласил врача и сказал ему:

– Две ампулы.

– Он может не выдержать, – покосился на сидевшего в кресле Джамала врач, – ему много лет.

– Мне еще больше, – отмахнулся Мейгеш, – две ампулы. И давайте быстрее, у нас мало времени.

Врач достал ампулы и шприц. Действие укола начиналось через тридцать минут, и Иосиф терпеливо ждал, пока наконец можно будет приступить к допросу. Джамал больше ничего не спрашивал, только криво усмехался. Через полчаса Иосиф положил на столик небольшой магнитофон и стал задавать вопросы. Импровизированный допрос длился больше часа. К концу Джамал уже отвечал заплетающимся языком, глядя на своего мучителя мутным взглядом. Но ответы были логически безупречными и свидетельствовали о полной невиновности хромого Джамала.

Можно было не сомневаться, что он не имел никакого отношения к обоим арестам. Иосиф откинулся на спинку стула, а Джамал закрыл глаза – он очень устал, лекарство подавляло силу воли. Иосиф достал телефон, набрал номер Кудлина.

– Мы все проверили, – сообщил он, – тухлый номер. Он чист.

– Ты вкатил ему ампулу? Или веришь ему на слово? – уточнил Леонид Дмитриевич.

– Мы вкололи две ампулы, – пояснил Мейгеш, – я лично допрашиваю его уже больше часа. Запись нашего разговора у меня есть. Он чист, я в этом абсолютно уверен. Кроме ампул, здесь еще двое его внуков. Он знает, что, если соврет, мы не оставим их живыми.

– Не говори глупости, – мрачно посоветовал Кудлин, – ты заигрался в мафию. Хватит. Если ты так уверен, можете оттуда уходить. И не смейте трогать его детей…

– Внуков.

– Какая разница? Не смейте их трогать!.. А как он сам объясняет эти два случая?

– Никак, говорит, что не имеет к этому никакого отношения.

– Значит, будем искать другого иуду. Собери своих людей и быстро уходи. И учти, что теперь ты будешь личным врагом хромого Джамала. Он тебе никогда не простит своего унижения. Это я могу тебе обещать.

– Вы так говорите, чтобы я его пристрелил, пока он спит?

– Ни в коем случае! Только этого не хватает. Если бы он оказался предателем, ты мог убить его с чистой совестью. А раз нет… у нас в городе еще полно стариков, которые сохраняют традиции старого воровского мира. Хочешь, чтобы они все начали против нас войну?

– Не хочу.

– Тогда не трогай его. Пусть спит. Можешь даже уложить его на диван и накрыть пледом, чтобы, проснувшись, он почувствовал твою заботу. Может, когда придет тебя убивать – а это рано или поздно обязательно случится, – сразу пристрелит тебя и не заставит мучиться.

– Спасибо, – пробормотал Иосиф.

Он действительно приказал перенести уснувшего Джамала на диван и накрыть его пледом. Внуков заперли в их комнате вместе с няней, попросив не шуметь и не мешать дедушке спать. Трупы охранников и собак погрузили в машины, чтобы увезти и закопать. На всякий случай Мейгеш оставил машину с двумя своими людьми охранять дом Джамала, пока тот не придет в себя. Беспомощностью хозяина и отсутствием охраны могли воспользоваться обычные грабители.

Когда они возвращались в город, позвонил Кудлин:

– Как у вас дела?

– Уже возвращаемся.

– Это хорошо. Я сейчас подумал о Джамале. Он, конечно, нам этого не простит – ни тебе, ни нам – и будет теперь мстить самым беспощадным образом. Может, тебе лучше вернуться и закончить свою работу?

– Вы серьезно это говорите? – изумился Иосиф.

– Нет, конечно, несерьезно. Давай возвращайся быстрее. Необходимо еще и Гиви проверить. Кстати, как у тебя с поисками «попки-дурака», о котором я просил?

– Пока ищем. Я так понял, что вам нужен «умный попка», а таких найти очень трудно.

– У тебя только два дня, – жестко сказал Кудлин, – иначе потом Джамал действительно сдаст нас федералам. Хотя бы из мести за свое унижение.

Глава 11

Двадцать третьего октября я поехал на своей машине на оптовый склад, куда меня отправил Расул. Обычная проверка товаров. У нас было уже двенадцать супермаркетов по всему городу, и следовало проверить, какие товары и в каком количестве отправляются по всем адресам. Я провозился на этом складе почти весь день, даже в перерыве никуда не ушел. Питался одними бутербродами и пил крепкий кофе. Поздно вечером наконец закончил свою работу и сел в машину, чтобы вернуться в город. И в этот момент услышал, что террористы захватили здание на Дубровке.

Честное слово, в первый момент я даже не понял, что там произошло, и вообще, какое отношение имеет здание на Дубровке к нашему мюзиклу, который там должен был идти. Но постепенно все-таки осознал, что здание захвачено вместе со всеми зрителями и актерами, и в нем находятся террористы, которые выдвигают свои требования; и что это именно то самое здание и тот самый спектакль, где находятся Варвара с Игорем. И тогда я повернул машину в другую сторону.

Был уже поздний вечер, когда я добрался до этого проклятого здания. Вокруг стояло оцепление, толпились люди, журналисты, операторы. Подъезжали артисты и политики. В первую ночь все напоминало какую-то игру. Никто не предполагал, что все это может быть настолько серьезно. Это ведь не Буйнакск, где Басаев захватил больницу, а все-таки Москва. Как можно захватить большое здание Дворца культуры с почти тысячей заложников? И вообще незаметно оказаться в столице, подтянув на Дубровку не только своих людей, но еще оружие и взрывчатку? Можете себе представить, какое количество сотрудников правоохранительных органов было задействовано в этой операции, когда все получали взятки – от инспекторов Госавтоинспекции до сотрудников спецслужб, закрывших глаза на доставку такого количества взрывчатки и оружия в столицу.

На второй день стало понятно, что все это очень серьезно. В здании окопался отряд террористов, состоящий из мужчин и женщин-смертниц. Они заминировали здание и готовы были умереть вместе со всеми заложниками. На переговоры не шли, требуя выполнить их условия.

Я, конечно, не специалист по терроризму и ничего в этом не смыслю. И, конечно, не мне давать советы в этой области. Но я точно знаю одно – если бы не было Буйнакска и Кизляра, никогда бы не случились события на Дубровке и в Беслане. В этом я абсолютно уверен. Вспомните, что в Буйнакске спецназ остановили накануне штурма, а потом разрешили всем террористам спокойно уехать. В Кизляре попытались что-то сделать, но ничего не получилось, и отряд Радуева ушел от спецназа. Два подряд таких удачных захвата и породили уверенность в том, что подобное возможно повторить. Поэтому сначала был такой неслыханный террористический акт на Дубровке, а потом – еще более страшный и невероятный по своей трагедии захват школы в Беслане. В этом отношении правильно поступают в Израиле. Там законодательно запрещено договариваться с террористами. Результат – ни одного захвата заложников за последние несколько десятилетий. Все знают, что никаких переговоров не будет, даже если террористы перебьют всех заложников. Их все равно разыщут и убьют – если не на месте преступления, то в любом другом месте.

Сейчас даже стыдно вспоминать, сколько людей делали себе политический капитал на этой трагедии, ходили туда-сюда, иногда выводили женщину или детей. Конечно, каждый спасенный человек – это огромное счастье. Но таким образом террористам показывали, что с ними считаются, с ними проводят переговоры и вообще принимают за сторону, с которой можно договариваться. А договариваться с ними нельзя. И пускать к ним актеров, политиков, бизнесменов, врачей и всех остальных просто глупо. Только опытных переговорщиков, которые могут реально оценить ситуацию, только психологов и аналитиков.

Но этот бардак на глазах у всего мира продолжался долгих три дня. И все три дня я дежурил у здания на Дубровке в надежде получить оттуда весточку и рассчитывая, что все закончится благополучно. Но с каждым днем становилось только хуже и хуже. Постепенно все начинали понимать, что это противостояние не может закончиться ничем, кроме смерти.

За эти три дня я вымотался до предела и все время ждал какого-то чуда, убеждая себя в благополучном исходе. Поздно ночью возвращался домой и кричал от злости и бессилия. Мы ведь собирались пойти с ней в загс. И я сам купил ей билеты на этот проклятый спектакль. Это с моим «везением» нужно было так постараться. Мне было почти сорок три года, и я наконец нашел женщину, с которой хотел жить и умереть. И теперь эту женщину вместе с сыном держали под прицелом какие-то отморозки, а я ничего не мог сделать…

Я даже подумал тогда, что нужно было нам всем раздать оружие и пустить нас в это здание. Всем мужьям, братьям, сыновьям тех, кого захватили эти ублюдки. Мне казалось, что мы просто разорвем этих террористов голыми руками. Через несколько лет, уже в Беслане, так все и получилось. Отцы и близкие несчастных детей, захваченных в школе, бросились туда с оружием в руках, создали панику, неразбериху, столпотворение, и в результате погибло больше трехсот детей. Нет, в таких случаях родственников пускать нельзя. Нужно, чтобы работали профессионалы.

Я был в эти дни и ночи словно в бреду. Мне все еще казалось, что все может закончиться разумным компромиссом. Сейчас, анализируя события тех лет, я должен признаться, что шансов не было никаких. Во главе государства стоял уже совсем другой человек, воспитанный в иных традициях. И этот человек не был готов к компромиссам и не хотел договариваться с террористами. Просто он вырос в другой системе координат. Господи, как я его ненавидел после всего случившегося на Дубровке! Готов был загрызть его зубами, считая главным виновником всего происшедшего кошмара. А сейчас я понимаю, что он был прав. Честное слово, только сейчас понимаю, что иначе было просто нельзя. Ни при каких обстоятельствах нельзя было договариваться с террористами. Это все равно не поможет, только продемонстрирует всему миру вашу слабость.

Двадцать шестого октября все закончилось. В здание пустили газ, и туда вошли спецназовцы. Террористов убивали прямо на месте, никто не сумел даже оказать сопротивление. Но газа оказалось слишком много. В результате много заложников отравились этим газом. Вспомните, что они три дня сидели в запертом помещении без достаточного количества воды и еды. Теперь, спустя столько лет, я понимаю, что иначе было просто нельзя. Если бы кто-то из террористов сумел нажать на кнопку, началась бы серия неуправляемых взрывов.

Людей, конечно, пытались спасти, быстро вывезти, оказать помощь. Но разве можно сразу вытащить такую массу людей! По официальным данным, там погибло сто тридцать человек. Некоторые правозащитные организации потом написали, что на самом деле погибло сто семьдесят четыре человека, и обвиняли в этом федералов. Это как минимум безнравственно. Не-ужели было бы лучше, если бы эти бандиты взорвали здание и убили всех находившихся в нем людей? А большинство все-таки удалось спасти. В любом случае было понятно, что произошла страшная трагедия. Среди погибших была и Варвара. Она тихо заснула, словно решив отдохнуть, и лицо у нее было такое умиротворенное. Это я потом ее увидел, уже в морге на опознании. А вот Игорь выжил. Его отвезли в больницу, и он выжил. Но пролежал в больнице почти месяц.

Я поехал на опознание тела Варвары. Ее отец посчитал, что именно я должен туда поехать и забрать тело его дочери. Сразу мне ее не выдали, только через несколько дней. Там было столько убитых горем людей… Ужасное зрелище, когда мужей, отцов, братьев, сыновей приглашают опознавать своих близких. Я понимаю, что иначе нельзя, но все равно это ужасно. И столько погибших! Сто тридцать человек задохнулись в этом аду. Даже вспоминать страшно. Хорошо еще, что их смерть была не такой болезненной; они просто засыпали, сидя в своих креслах. Мы похоронили Варвару на престижном Ваганьковском кладбище – у них там свой участок, где была похоронена еще ее бабушка. Рядом с ней мы похоронили и ее внучку.

Я вернулся домой. Опять предстояло все начинать заново. В моей квартире все напоминало о Варваре – ее вещи, ее посуда, ее бумаги. Я долго не решался открывать шкаф, который был наполнен ее вещами. Спасибо Расулу, он понимал, в каком я состоянии, и разрешил мне оформить отпуск, чтобы не появляться на работе в эти дни. Две недели я ходил как оглушенный. Потом принес две коробки, собрал все вещи Варвары и отвез коробки ее матери. Не хотел и не мог оставлять их у себя. Я предупредил родителей Варвары, что теперь сам буду заботиться об Игоре, хотя мальчик и остается жить с ними. Как будто Варвара заранее чувствовала, что с ней произойдет, подумал я, вспомнив ее слова, сказанные однажды ночью.

В декабре я вышел на работу. Все было привычно, буднично, скучно. Я возвращался в мою пустую квартиру и сразу забирался в постель, иногда даже не включая свет. Принимал душ почти в полной темноте и шел спать. Даже не включал телевизор, который я теперь ненавидел. А больше всего ненавидел чеченцев и вообще мусульман, из-за которых погибла Варвара. Как только видел на улице женщину в платке или мужчину с бородой, сразу чувствовал, как меня начинает трясти. Только не напоминайте мне, что мой отец тоже был мусульманином, я об этом всегда помню.

Две тысячи третий год я встретил в одиночестве. Я так мечтал о елке, которую мы поставим для Игоря и вокруг которой соберемся втроем. Но на новогодние праздники Игоря забрал его отец, и я не решился возражать. Мальчик и без того потерял свою мать, ему нужен был родной человек. Так что я сидел один, слушая, как за стеной шумно отмечают Новый год мои соседи.

Следующие два года промелькнули словно один длинный день. Иногда я ездил навещать Игоря, иногда мы с ним вместе гуляли, ходили в зоопарк, в цирк, в парк Горького. Только в театр мы больше никогда не ходили. Я чувствовал себя так, словно внутри у меня все перегорело. Там были даже не угли, там был пепел. Я все еще работал, получал зарплату, исправно выполнял все поручения.

Вы можете не поверить, но за два следующих года у меня не было женщины. Ни одной. Я их просто не замечал. И самое забавное, что даже не хотел. Здоровый и относительно молодой мужчина, не думающий о женщинах. Вы скажете, что такого не может быть. Иногда бывает, как, например, в моем случае. Целых два года я не вспоминал про женщин, меня они не интересовали. Я все время помнил о Варваре, и она часто приходила ко мне во сне.

Но однажды, возвращаясь домой на своей машине, я увидел стоявших на трассе двух молодых женщин характерной внешности. Одна из них напомнила мне Варвару. Стыдно вспоминать, но она действительно была на нее похожа. Я проехал мимо них, затем остановился, немного подумал и подал машину назад. Они наклонились.

– Чего ты хочешь? – спросила первая. – Обслужить прямо здесь или куда-нибудь поедем?

– Поедем, – согласился я, – только не ты, а твоя подруга. Пусть садится в машину.

– Сначала заплати, – сказала первая. – Ты должен оставить пять тысяч рублей и привезти сюда нашу подругу через час.

– Хорошо. – Я протянул ей пять тысяч рублей.

Подруга протиснулась в салон моего автомобиля, и я тронулся с места. От девицы пахло какими-то дешевыми духами.

– Как тебя зовут? – спросил я ее.

– Лариса. Угостишь сигаретой? – Ей было даже неинтересно знать мое имя.

– У меня их нет. Я не курю.

– Как хочешь, – ответила она. – А куда мы едем?

– Ко мне домой.

– Ты живешь один? Неужели без семьи? Или у тебя есть специальная квартира для таких встреч?

– Какая тебе разница?

– Никакой. Только учти, что очень далеко мы не можем уехать. Через час я должна вернуться, иначе меня будут искать. А номер твоей машины они уже записали, – на всякий случай предупредила меня моя гостья.

Через двадцать минут мы были у моего дома. Она спокойно вышла из машины, направляясь за мной. Гулявший со своей собакой пожилой сосед с любопытством посмотрел на девицу, но ничего у меня не спросил. Они все знали о случившемся и по-хорошему мне сочувствовали. Мы поднялись в мою квартиру, и девушка сразу прошла в ванную комнату. Я сидел на стуле, когда она вышла оттуда уже полуголая.

– У нас мало времени, – напомнила мне Лариса. – Давай все сделаем по-быстрому, мне нужно успеть вернуться.

– Да, конечно, – согласился я. Честное слово, мне было стыдно, что у меня могло проснуться желание к такой девице. Но желание было. Если вы скажете, что все мужчины немного скоты, то будете абсолютно правы. Но не забывайте, что у меня больше двух лет вообще не было никакой женщины. А в тот момент я действительно чувствовал дикое желание, словно меня прорвало.

Я схватил девицу и потащил ее в спальню.

– Не так быстро, – посоветовала она. Ей было лет двадцать пять, не больше, но она была уже достаточно опытной профессионалкой.

Именно Лариса раздела меня и спросила о предохранительных средствах. Я покачал головой, совсем забыл о подобных вещах. Она вздохнула, достала серебристый пакетик и деловито проговорила:

– Заплатишь еще двести рублей.

Потом все действительно закончилось довольно быстро. Меня словно прорвало. Она даже не успела понять, что происходит. Я вел себя как неопытный мальчик, который впервые встречается с понравившейся ему женщиной, намного старше и опытнее его. Лариса, наверное, даже удивилась. Хотя на самом деле все было именно так. Раньше я не понимал, как можно встречаться с женщиной за деньги. У меня всегда было много знакомых девушек и молодых женщин, с которыми я мог довольно приятно провести время. С этим как раз никогда не было никаких проблем. Но вот впервые за столько лет я привел к себе домой женщину, которой заплатил примерно сто пятьдесят долларов. И сделал все так быстро и суетливо, словно мечтал и ждал этого всю предыдущую жизнь.

Лариса несколько озадаченно отодвинулась от меня. А я неожиданно уткнулся в подушку и заплакал. Она села рядом, все еще не понимая, почему я себя так веду, и принялась меня успокаивать. Наверняка подумала, что я либо человек с расстроенной психикой, либо неуверенный в себе идиот. Так продолжалось минут десять. Потом она ласково напомнила, что нам необходимо возвращаться, и я могу даже вызвать такси, только оплачу его сам. Я согласно кивнул, но решил лично отвезти ее на прежнее место. Обратно мы возвращались под песни группы «Машина времени»…

Представляю, что сейчас думают женщины, читающие эти строчки. Меня, наверное, презирают и ненавидят. После такой любви, после такой романтической и трагической истории с моей неудавшейся женитьбой я не имел права опускаться до уровня обычной уличной девки, а обязан был всю свою жизнь хранить верность ее памяти. Но проклятая жизнь брала свое. Помните, у Льва Толстого в его гениальном «Отце Сергии»? Он ведь писал не пером, а сердцем. Его героя пытается соблазнить красивая аристократка, и тот рубит себе палец, чтобы противостоять этому искушению, чтобы подавить зов плоти. Вот так страшно – ударом по руке, отсекая указательный палец, чтобы только дикая боль привела в чувство, заставила отказаться от соблазна, стать выше, чище, нравственнее. Если бы Толстой закончил на этом свое повествование, это был бы просто неплохой рассказ, достаточно забавный и нравоучительный. Но Толстой продолжает рассказывать нам о его жизни, и мы с ужасом узнаем, что в конце концов этот высоконравственный человек уступит зову своей плоти и будет соблазнен дочкой купца – слабоумной девушкой с испуганным детским лицом и очень развитыми женскими формами. И отец Сергий поймет, что похоть уходит из-под его контроля.

Сейчас вы сразу скажете, что я не отец Сергий. И я соглашусь. Но Толстой просто описывал человеческую породу, когда зов плоти порой ломает даже очень стойкого и сильного человека. Зачем Богу нужно было, создавая нас, вкладывать в наши тела этот зов желания, если потом слуги Божьи будут называть его грехом? Я не знаю. Часто себя спрашиваю и не могу ответить на этот вопрос. Более того. Недавно я узнал, что только люди и дельфины получают от секса удовольствие, у остального животного мира это обычная физиологическая потребность. Тогда вообще непонятно – почему нам дается такой дар?

Так что не спешите меня осуждать. Я больше двух лет даже не смотрел на женщин. И неожиданно сломался. Когда мы подъехали к тому месту, где ее ждала подруга, я протянул пятьсот рублей.

– Двести, – напомнила мне Лариса. Она была по-своему честной девушкой.

– Бери все, – отмахнулся я.

– Спасибо. – Она взяла деньги и вышла из машины. Я еще услышал, как она сказала своей подруге, что ей попался какой-то псих. Очевидно, я действительно вел себя как псих, но эта сексуальная психотерапия мне очень помогла. Я начал приходить в себя, улыбаться, общаться, мир снова заиграл всеми красками. Пока не произошло новое несчастье…

Глава 12

В этот день из Марселя позвонил сам Абу-Гасан. Марокканец не понимал, что происходит, почему посланец Рашковского до сих пор не прибыл в Барселону и почему арестовали связного, которого он направил на встречу с при-ехавшим литовцем. Рашковский, уже давно отвыкший оправдываться, пытался что-то объяснять о технических сложностях с поездками его людей, которым слишком долго оформляли шенгенские визы. Марокканец недоверчиво выслушал и сказал, что будет ждать еще одну неделю, а потом предложит товар другому покупателю. Они, конечно, не говорили, о каком именно товаре идет речь и какая сумма денег нужна для оплаты подобного товара, но оба прекрасно знали, о чем идет речь и какая сумма фигурирует в их договоренностях. Разозлившийся Рашковский позвонил Кудлину, приказав ему срочно приехать в офис.

Леонид Дмитриевич появился в его кабинете ровно через сорок минут. Рашковский, не поднимаясь с места, протянул руку и показал на стул. Кудлин пожал руку и уселся, уже понимая, что опять произошли какие-то неприятности.

– Звонил наш марокканский друг, – пояснил Валентин Давидович. – Он очень недоволен нашим бездействием. Говорит, что не хочет и не может больше ждать. Если в течение недели мы не заберем товар и не заплатим деньги, он найдет другого покупателя. И можешь не сомневаться, он его найдет.

– Мы работаем, – тихо доложил Кудлин. – Ты забыл включить телевизор, – напомнил он боссу.

Тот поднял пульт, включил большой плазменный телевизор, висевший на стене, и прибавил громкость звука.

– По моему предложению Иосиф проверил хромого Джамала, – сказал Кудлин, – но этот тип оказался чист. Он никому нас не сдавал.

– Это он так сказал, а вы поверили?

– Нет, не поверили, а проверили. Я купил у нашего полицейского «друга» специальную «сыворотку правды». За тридцать тысяч долларов. Десять ампул. Действует очень эффективно. Это сейчас основное средство сотрудников ФСБ, которое они применяют во время допросов. У человека подавляется воля, и он независимо от себя рассказывает все, о чем его спрашивают. Лгать под таким наркозом еще никому не удавалось.

– И ты сумел достать такое лекарство? – недоверчиво уточнил Рашковский.

– Оно у меня в кабинете. Иосиф взял с собой врача, и тот сделал Джамалу инъекцию. Вкатил даже две ампулы, хотя вполне хватало одной. И Джамал рассказал ему все, о чем знал. И даже о чем не знал, но подсознательно помнил. Он нас не сдавал, Иосиф в этом убежден.

– Вы объяснили Джамалу, почему пришлось прибегнуть к таким варварским методам?

– Да, но полагаю, что он все равно обидится. Во всяком случае, мы должны все время помнить, что он будет готов наброситься на нас в любое удобное для него время. В этом нет никаких сомнений.

– Спасибо. У меня было мало врагов, так вы еще одного мне создали, – зло пробормотал Рашковский.

– Иначе невозможно было узнать, лжет Джамал или нет. Кроме того, в доме находились двое его внуков, совсем малыши. И дедушка понимал, какая участь ждет их, если он не скажет правду.

– Надеюсь, вы не перестарались? С детьми все в порядке?

– Конечно. И с Джамалом тоже все нормально. Жив и здоров. Но сильно обижен.

– На обиженных воду возят, пусть спасибо скажет, что жив остался, – заметил Рашковский. – Значит, у нас остается только Гиви, который мог нас сдать.

– У нас остается человек, который не хочет допустить нашего соглашения с марокканцами, – пояснил Кудлин, – и поэтому наших посланников убирают еще на подступах к товару. Я проанализировал ситуацию. Это не федералы, Валентин, это кто-то из наших конкурентов, кому нужен весь наш товар. Его задача – не подставлять нас, а сорвать поставку товара.

– И ты знаешь, кто это?

– Кроме Гиви, других подозреваемых пока нет. Но его найти не так легко. Он ведь давно заслужил кличку Хорек. Изворотливый, расчетливый и хитрый грузин, которого почти невозможно застать врасплох. Это не Джамал, живущий в своем поместье в окружении охраны. Гиви каждый день меняет свое место ночлега. У него слишком много врагов, в том числе и среди преступных авторитетов.

– Ты меня обрадовал, – процедил Рашковский. – Значит, пошли искать Гиви всех своих свободных людей, пусть они его вычислят. А потом можешь вкатить ему свой дьявольский раствор и узнать, как он продавал наших людей федералам.

– Если это был он, – загадочно произнес Леонид Дмитриевич.

– Тогда скажи, кто! – закричал Рашковский. – Мне уже надоели твои полунамеки, полупризнания. Скажи, кто нам мешает. У нас осталось только семь дней, а мы все еще ничего не знаем. Вообще не понимаем, кого можно посылать, а кого нельзя. И как послать туда нашего человека. И где найти такого человека, который все сумел бы сделать достаточно аккуратно. У тебя ведь был гениальный план. Ты хотел послать трех разных «дурачков» и подставить их каждому из подозреваемых. Одного «попку» – марокканцам, второго готовили для Гиви, а третьего – для Джамала. Вместо этого ты послал своего Иосифа-прекрасного с бандой негодяев домой к Джамалу. И мне еще придется перед ним извиняться, прекрасно понимая, что он никогда мне этого не забудет.

– Я уже приказал Иосифу найти Хорька, – угрюмо доложил Кудлин, – и как только его найдут, сделают ему укол. А от своего плана я отказался только потому, что его могли легко просчитать правоохранительные органы, если они за нами следят. И, конечно, Гиви с Джамалом, которые сразу бы поняли, что это дешевая подстава, иначе зачем нам сообщать им об этом.

– У тебя семь пятниц на неделе. Теперь я ничего не понимаю. Мы полностью отказались от прежнего плана?

– Нет. Мы по-прежнему ищем человека, который отправится в Барселону принимать товар. Но только одного, как и полагается в таких случаях. Если не считать его охраны.

– Теперь понятно. А эти ампулы, значит, хранятся у тебя в кабинете?

– Да, – кивнул Кудлин, – а зачем они тебе? Хочешь узнать, изменяет ли тебе Оксана или нет?

– Нет. Хочу получить другую информацию. Тебе нужно просто отложить три ампулы отдельно, – предложил Рашковский.

– Три ампулы? Для чего? – поднял глаза Кудлин.

– Если эксперимент с Гиви нам ничего не даст, я думаю, нам останется проверить только троих главных действующих лиц, чтобы убедиться в их полной непричастности к этим арестам. Ты ведь говорил, что об обоих связных знали только мы с тобой. И еще наверняка твой любимчик Иосиф. Этот хитрый маленький еврей, который всегда в курсе всего происходящего и о котором ты всегда забываешь, ведь он твоя персональная тень. Я вызову сюда твоего любимчика и прикажу врачу сделать нам уколы по очереди. Тогда мы все точно узнаем.

– Ты не доверяешь самому себе? – не поверил Леонид Дмитриевич. – Но это уже паранойя!

– Не доверяю, – крикнул Рашковский, – уже никому не верю и не доверяю! Я только знаю, что у меня срывается контракт на огромную сумму, и я могу потерять шестьдесят миллионов долларов. Кажется, это ты считал, что прибыль может быть в полтора раза больше всей затраченной суммы?

– Мы считали правильно, – еще тише проговорил Кудлин. – Сейчас мы заняты поисками конкретного человека, которого можно туда отправить. Он не должен знать об истинной цели своей поездки, но должен быть готовым принять наш груз на месте.

– Ты мне уже сто раз об этом говорил. «Попка-дурак»? И где этот твой «попка»? Опять не нашли?

– Найдем, – убежденно ответил Кудлин. – Ты не беспокойся, с деньгами тоже не будет никаких проблем. Я поручу Иманову охранять яхту, на которой привезут деньги.

– Это потом, сначала нужно забрать товар, – напомнил Рашковский. – Может, действительно послать Акпера, чтобы он занимался этим вопросом?

– Он будет занят деньгами, – напомнил Леонид Дмитриевич. – Ты же знаешь, еще твой покойный отец говорил, что нельзя все деньги держать в одном кармане. А известная пословица гласит, что нельзя держать все яйца в одной корзине, они могут разбиться. Мы и так доверяем Иманову невероятную сумму денег. Этого вполне достаточно. Товар должен принимать другой, иначе у Акпера будет довольно сильное искушение.

– Знаю, знаю, – отмахнулся Рашковский. – Ну, так найди этого другого. Найди как можно быстрее.

– Сделаю, – пообещал Кудлин. – Но нам еще нужно проверить Гиви, хотя про Леонаса он никак не мог знать.

– Что хочешь делай, но поскорее, у нас очень мало времени. А как ты сможешь быстро найти Гиви, если он прячется? Москва, по сути, маленький город; уже сегодня все будут знать о том, что твои люди взяли штурмом дом Джамала. Дураков сейчас мало, их всех перебили еще в девяностые. И все сразу поймут: если Джамала не тронули, значит, он ни в чем не виноват, но речь шла о чем-то серьезном, ведь убили его охранников. Любой нормальный человек сразу просчитает ситуацию – значит, Джамала не смогли ни в чем обвинить и теперь будут искать другого козла отпущения. А козлами сегодня никто быть не желает.

– Да, – немного подумав, согласился Кудлин, – мы совершили небольшую ошибку, но я не хотел начала новой войны.

– Какую ошибку? – насторожился Валентин Давидович.

– Следовало пристрелить Джамала и всех, кто был в его доме. Тогда слух об этом быстро разошелся бы по Москве, и возможный иуда немного успокоился бы.

– А мне предъявили бы счет за убийство «вора в законе» без согласия криминальных авторитетов, – подвел неутешительный итог Рашковский. – Пока ты в свои игры играешь, мне бы выставили счет на десятки миллионов. Никакие марокканцы нас тогда не спасли бы. Убивать королей никому не дозволено. А если убиваешь, то должен платить. Или воевать. Но воевать со всем миром у меня просто не хватило бы ни сил, ни денег.

– Поэтому мы и оставили его в живых, – кивнул Кудлин, – и даже не тронули его домочадцев.

– Вы просто ангелы, а не бандиты, – всплеснул руками Рашковский, – только меня не интересует ваше благородство. Нет конкретных результатов, а все остальное просто демагогия. Как ты думаешь найти Гиви?

– Позвоню нашему «другу», который так успешно прошел аттестацию. Я же тебе говорил.

– Звони, – согласился Рашковский, – от паршивой овцы хотя бы шерсти клок.

Кудлин вернулся к себе в офис, где его уже ждал Иосиф Мейгеш.

– У меня есть четыре кандидатуры для поездки в Барселону, – сообщил он. – Я лично просмотрел досье каждого. Можете убедиться.

– Я просмотрю документы, – согласился Кудлин. Подождав, пока Иосиф выйдет, он набрал знакомый номер и любезным тоном произнес:

– Здравствуйте, Кирилл Эдуардович.

– Привет, – ответил генерал. Он наконец получил свой аванс и был доволен.

– У меня к вам одна просьба…

– Опять Реваз? – недовольно перебил его Бандриевский. – Я же сто раз вам объяснял, что его сложно вытащить из ФСБ, хотя мы все равно работаем.

– У меня к вам другая просьба. Потерялся один человек, которого никто не может найти. Может, вы могли бы нам помочь?

– Кто?

– Гиви Челанишвили, – сказал Кудлин.

На другом конце воцарилось молчание. Затем генерал не очень уверенно спросил:

– Он – человек авторитетный, и вы об этом знаете. Если его задержат, то сразу появятся его адвокаты, которые заставят нас объяснить причины такого задержания. И мы будем вынуждены его отпустить.

– Нам он нужен часа на полтора-два, – почти ласково пояснил Леонид Дмитриевич. – Мы только зададим ему несколько вопросов, и больше никаких проблем.

– Поэтому вам так нужно было наше лекарство? – понял генерал.

– Не только поэтому. Но и поэтому тоже.

– Хорошо, – согласился Кирилл Эдуардович, – мы его найдем и сразу передадим вам. Но вся ответственность лежит на вас, уважаемый Леонид Дмитриевич. Я надеюсь, вы знаете, что такие люди, как Гиви, обладают своеобразным «криминальным иммунитетом», какой бывает обычно у дипломатов. Его нельзя арестовывать просто так, задерживать, бить, оскорблять, убивать. Об этом вы помните?

– Конечно. Мы очень уважительно отнесемся к нашему другу.

– Ладно, попытаемся. Кстати, что там с Барселоной? Я ведь предложил свою помощь. Если нужно, то мой человек полетит в Испанию. И шенгенская виза ему не нужна. Он гражданин Германии и спокойно может путешествовать по Европе.

– Как раз сейчас мы обдумываем ваше предложение, – солгал Кудлин.

Он попрощался и положил трубку. Посмотрел на список кандидатов. Первым, конечно, был Михаил Ямпольский, один из знакомых самого Иосифа. Прочитав его фамилию, Кудлин усмехнулся. Хитрый Иосиф готов подставить на такую работу даже одного из своих знакомых.

– Что это такое? – снова вызвав Мейгеша к себе, спросил Леонид Дмитриевич, указывая на первую фамилию.

– Вам не нравится, что у него еврейская фамилия? – спросил Иосиф.

– Мне не нравится, что ты находишь мне такую кандидатуру, – нахмурился Кудлин. – Я же тебе объяснил, что мне нужен достаточно средний кандидат, который не должен проявлять инициативу или доказывать теорему Эйнштейна. Его задача – принять товар и сдать его нашему человеку. Все. Больше никакой импровизации. Я говорил тебе, что мне нужен «попка-дурак», чтобы мы могли подставить его в случае необходимости, и даже после десяти ампул он бы не мог ничего рассказать. А ты подсовываешь мне кандидатуру еврея. Ты видел евреев-дураков? Я лично – нет. Или ты считаешь дураком меня?

– Даже не знаю, как мне реагировать, – улыбнулся Иосиф, – плакать или смеяться. Он человек простой, не посвящен в наши дела.

– Все равно не подходит, – убрал первый лист Кудлин. На втором был указан Альберт Янсон, гражданин Латвии, работавший в Литве вместе с Леонасом. Прочитав этот пункт, Леонид Дмитриевич, отбросил и второй лист, убежденно сказав:

– Тебе нужно выходить на пенсию, совсем думать перестал. Как можно посылать в Барселону человека, знакомого с Леонасом, которого там арестовали? Может, тогда мы еще дадим ему табличку с именем и фамилией Леонаса, чтобы его взяли прямо в аэропорту?

– Он гражданин Латвии и может передвигаться по Шенгенской зоне без получения визы, – напомнил Иосиф.

– Все равно не подходит, – убрал второй лист Кудлин. На третьем были данные на Бексултана Кирабаева. – Это кто такой?

– Работает с нами уже три года, – доложил Иосиф, – сотрудник таможенного комитета, поэтому не должен вызывать особых подозрений. У него есть полугодовая виза. Ему платят за грузы, которые проходят через его терминал. Ничего конкретного не знает, никогда не задает лишних вопросов. Получает свои деньги и пропускает товар. Я подумал, что он почти идеальная кандидатура.

– Все хорошо, но мне не очень нравится его место работы, – признался Кудлин, – нам могли его подставить. Такого тихого и спокойного человека, который никогда не задает лишних вопросов. Это может быть очень опасно. В наше время нельзя так рисковать. Речь идет об очень крупной партии.

Он убрал и третий лист. На четвертом были данные на Илью Ринатовича Некрасова, шестидесятого года рождения, русского, разведенного, имеющего дочь и усыновленного сына.

– Где он раньше работал? – поинтересовался Кудлин.

– В концерне «Весна». Помните, были такие супермаркеты, которые разорились несколько лет назад во время кризиса? – ответил Иосиф. – Там все указано. Он обычно принимал грузы, отвечал за поставки продуктов, работал заместителем генерального директора.

– Очень интересно, – пробормотал Леонид Дмитриевич. – А где он сейчас работает?

– Уже два года работает в нашей страховой компании. Сначала был рядовым сотрудником, затем его сделали заведующим отделом.

– Считаешь, что мы можем ему доверять?

– Они занимаются переоформлением транспортных средств, – пояснил Иосиф. – Некрасов получает хорошие отступные и закрывает глаза на несоответствие номеров. Неплохие деньги.

– Значит, его можно купить, – удовлетворенно кивнул Кудлин. – Неплохая кандидатура, и то, что у него нет семьи, тоже неплохо. Сын, наверное, был у жены, если он его усыновил.

– Наверное, этого я не знаю, – признался Иосиф.

– Очень неплохо. Родился в Казани. Отец – Ринат Илалутдинович Зайнашин… Почему тогда его сын Некрасов?

– Взял фамилию матери, – пояснил Мейгеш.

– Значит, у него еще и комплексы… Начинал работу на ЗИЛе, был рабочим, инженером, начальником цеха. Работа в кооперативах, почти десять лет в концерне «Весна». Там, кажется, работал Самохин. Позвони и узнай у него, что он думает об этом Некрасове. Хотя нет, вызови его завтра ко мне, я сам с ним переговорю. Так, так. Как будто неплохо… Ага, вот это совсем хорошо. Он служил два года в пограничных частях в Таджикистане – значит, был сотрудником КГБ.

– Каким сотрудником? – испугался Иосиф. – Его в армию призвали в восемнадцать лет и отправили служить в пограничные войска. А там афганская война началась, и его тяжело ранили. Все написано. Никаким сотрудником КГБ он никогда не был.

– Тебе нужно пить успокаивающие таблетки, чтобы укреплять свои мозги, – добродушно заявил Кудлин. – Пограничные войска в Советском Союзе были подведомственны КГБ СССР. Неужели ты этого не знал?

– Я тогда в Риге рубашки выпускал в нашем цехе, и меня такие вещи не очень интересовали, – признался Мейгеш.

– А меня, представь, очень даже интересовали, – сказал Кудлин, глядя на лежавший перед ним лист бумаги. – Очень неплохая кандидатура. Я думаю, что мы выберем как раз вот этого Илью Некрасова. Нужно будет только поговорить с Самохиным, чтобы он рассказал нам о нем более подробно. Если Некрасов был заместителем гендиректора, он его должен помнить.

– Я найду Самохина, – поднялся Иосиф.

– Нет, я сам его найду. Необязательно, чтобы Самохин понял, почему мы интересуемся Некрасовым. И вообще, эту фамилию, кроме нас с тобой, никто не должен знать. Ты ведь сам видел, как действуют эти ампулы с лекарством. Скрыть не получится, даже если очень захочешь. Поэтому, чем меньше знаешь, тем дольше живешь.

Глава 13

Я продолжал работать у Расула. И уже поменял свой старый «Фольксваген» на довольно приличный «Опель». Потом купил внедорожник «Ниссан». Расул стал генеральным директором и почти сразу сделал меня своим заместителем. В две тысячи шестом я переехал из своей бывшей двухкомнатной квартиры у «Сокола» на Ленинский проспект, в один из новых домов, где купил трехкомнатную квартиру. У меня появились женщины, и я снова почувствовал вкус к жизни. Летом две тысячи седьмого года я забрал с собой Игоря, и мы поехали отдыхать в Испанию. Ему там очень понравилось. Он был уже взрослым, переходил в десятый класс. Однажды, когда мы загорали на пляже и мимо прошла симпатичная дама в купальнике, я, подняв голову, долго смотрел на ее удалявшуюся фигуру и вдруг услышал вопрос мальчика:

– Дядя Илья, вы любили мою маму?

Я отвел глаза. Затем внимательно посмотрел на него – да, он действительно уже взрослый, и с ним можно говорить на такие темы.

– Любил, очень любил. Мы хотели официально зарегистрировать наши отношения, чтобы я мог тебя усыновить. Договаривались пойти с ней в загс двадцать четвертого октября. А двадцать третьего вы поехали в этот театр…

– Я помню, – очень серьезно произнес Игорь. – Она тогда была такая счастливая и сказала мне, что скоро мы будем все время жить вместе. Втроем.

– Да, мы так и планировали. Но все получилось иначе. Кто мог подумать, что она погибнет в Москве, пойдя на спектакль? Кто мог вообще об этом подумать?

Игорь замолчал. Наверное, ему было труднее, чем всем нам. С отцом он общался достаточно редко, а мать потерял еще пять лет назад, совсем маленьким. Моя мать умерла в две тысячи пятом году, когда мне было уже сорок пять лет, а ей, соответственно, шел семьдесят третий. Умерла спокойно, во сне, как обычно умирают праведники. У нее было больное сердце. Зарина, уже погрузневшая и сильно постаревшая, все время плакала. Я с удивлением смотрел на свою старшую сестру. С характерным татарским лицом, ширококостная, она была папиной дочкой. А я всегда был похож на маму – худощавый, с типично славянским лицом, словно отец и не принимал участия в моем рождении. Хотя у моей дочери Аллы тоже были хитрые татарские глазки. Я не видел ее много лет и, честно говоря, даже не хотел видеть. Если ей было неинтересно встречаться с человеком, который был ее биологическим отцом, то мне тоже не хотелось навязываться. Тем более что там нужно было встречаться не только с моей бывшей супругой Ольгой, но и с ее мамой, которая так меня ненавидела.

На похоронах матери я все время думал о ее судьбе, о судьбе ее поколения, о том, через какие испытания им пришлось пройти. Проклятая война, ударившая по каждой семье, потом разруха и голод, продовольствие по карточкам, вечный страх, невозможность никуда уехать, «железный занавес». А под конец жизни – двадцать лет нищеты и неуверенности в завтрашнем дне. Хорошо еще, что у нас с Зариной все сложилось относительно благополучно. Супруг Зарины стал директором фабрики, и они жили неплохо. Да и я не бедствовал. У нас была возможность помогать маме, и она с удовольствием жила с Зариной. Я сейчас скажу еще одну очень глупую, но очевидную вещь: если хотите спокойно умирать в своей постели, рожайте дочку. Это я говорю женщинам. Жить на старости лет с невесткой – самое глупое дело. Вы становитесь раздражительной, нервной, у вас появляются дурные привычки, вас все не устраивает. И только родная дочь может принимать вас такой, какой она вас помнит. Зарина была счастлива, что мама все эти годы жила у нее. И поэтому так переживала, когда мама умерла.

Мы вернулись в гостиницу, и я еще раз подумал, что Игорю было тяжелее всех. В августе ему исполнялось шестнадцать лет. Я решил сделать ему своеобразный подарок. Возможно, я был не прав, возможно, так нельзя было делать. Но я считал себя почти отцом этого мальчика. Вот такая странная вещь: если любишь женщину, то готов принимать даже ее детей, а если ненавидишь, готов отказываться даже от собственных, в которых есть и ее кровь. Вот такие мы глупые мужчины.

Как раз в это время вышли две книги Андрона Кончаловского, и я по старой привычке купил их в книжном магазине. Вы, наверное, уже забыли, что моя мама была библиотекарем, и любовь к книгам осталась у меня на всю жизнь. В одной из них он написал, как его отец, знаменитый детский поэт Сергей Михалков, узнал о том, что сын уже становится достаточно взрослым и запирается в ванной комнате, пытаясь самоудовлетвориться. Михалков-старший принял мудрое решение и отправил сына к знакомой даме, которая сразу научила подростка многим премудростям любви, в том числе и не совсем обычным. Подробности рассказывать не стану, можете сами прочитать в его книге. Вот я и решил, что должен заменить Игорю отца.

На его шестнадцатилетие я пригласил молодую, но достаточно опытную девицу, с которой уже несколько раз встречался. Ей было двадцать три или двадцать четыре года, вполне подходящий возраст. Позвал и Игоря, объяснив ему, что это мой «своеобразный подарок», и он должен стать мужчиной в свои шестнадцать лет. К моему удивлению, мальчик совсем не испугался и не оробел, словно ждал именно такого предложения. Стыдно признаться, но я очень боялся за него. У меня первый опыт с какой-то разбитной девицей в Казани, которой мы заплатили двадцать пять рублей на двоих, был весьма неудачным. Мне очень не понравился сам процесс и запах ее тела. И вообще мне все не понравилось. Только после третьей или четвертой дамы, с которыми я близко сходился, я начал входить во вкус. А этот мальчик спокойно разделся и занялся с ней сексом так, словно раньше уже встречался с женщинами. Мне было даже немного обидно. Правда, выйдя от него, девица тихо сказала мне, что он очень стеснительный. Игорь два дня мне не звонил, и я даже начал беспокоиться. Может, это было пошло и грубо, и мальчик на меня обиделся? Но вечером он сам приехал ко мне и за чаем неожиданно сказал:

– Спасибо вам, дядя Илья. А то мне стыдно было признаться, что я никогда и ни с кем не встречался… Все наши ребята хвастались, а я даже не знал, что это такое…

– Теперь будешь знать, – я был счастлив, что он оценил мою заботу, – только не рассказывай дома дедушке с бабушкой, иначе они меня больше к вам не пустят.

– Пустят, – уверенно произнес Игорь. – Я хотел с вами посоветоваться, если вы, конечно, разрешите…

– Что еще?

– Мне нужно получать паспорт…

Ну да, конечно. В шестнадцать лет выдают паспорт. Мы ведь ездили в Испанию по моему паспорту и по доверенности от его отца. Зарубежный паспорт у него был уже с четырнадцати лет, а вот общегражданский он должен был получить сейчас.

– У тебя какие-то проблемы? – не сразу понял я.

– Нет. Просто я не хочу получать паспорт на имя Игоря Зайцева, – это была фамилия его отца. – Если вы разрешите, я возьму вашу фамилию. Буду Игорем Некрасовым. – Он посмотрел на меня, ожидая, что именно я отвечу.

Честное слово, у меня на глазах появились слезы. Его мать просила меня заботиться о нем. И вот сейчас этот взрослый парень хотел взять мою фамилию. Кажется, я даже всхлипнул, настолько трудно было сдерживать себя, и пробормотал:

– Спасибо тебе, Игорь, это самый лучший подарок, который я получал когда-либо в своей жизни. Спасибо тебе большое. Конечно, ты можешь взять мою фамилию. А что скажут твои дедушка с бабушкой? Они не обидятся?

– Нет. Они говорят, что мама тоже так хотела. И так будет правильно.

Тут я уже не сдержался. Соскочил со стула, бросился к парню, обнял его и прижал к себе.

– Конечно, ты будешь Некрасовым, обязательно будешь.

Легко было пообещать, но мне пришлось три месяца бегать по всем инстанциям, чтобы оформить усыновление Игоря. И вы не поверите, кто мне помог. Честное слово, не поверите. Я снова встретил Вову. Помните маклера, который в начале восьмидесятых помог мне так удачно «жениться» и получить московскую прописку? Тогда ему было лет сорок, а мне – чуть больше двадцати. Теперь, спустя тридцать лет, мне было уже сорок семь, а ему соответственно под семьдесят. Но он вообще не изменился за такой большой срок и просто меня поразил, когда я случайно встретил его в нашем загсе, куда пришел за очередной справкой. Все такой же пронырливый, простуженный, говорящий скороговоркой. Похоже, все эти годы он процветал, занимаясь тем, что умел: женил и разводил нужных людей, помогал с оформлением липовых доверенностей, находил понимающих нотариусов. Не человек, а просто важная государственная функция. Честное слово, мне было даже приятно увидеть этого мерзавчика спустя столько лет.

Я заплатил ему две тысячи долларов, и он сделал все за несколько дней. Я бегал три месяца по инстанциям, а он оформил все за четыре дня. И попросил у меня еще тысячу долларов, которые я ему с благодарностью вручил. Такие люди, как он, просто неистребимы. Они нужны во все времена и на все случаи жизни. Кстати, от него я узнал, что мой родственник Муса уже давно «почил в бозе», умерев от инсульта после августовского дефолта девяносто восьмого года. Он тогда заключил большинство сделок в иностранной валюте, получив предоплату в рублевом эквиваленте. А в августе произошел дефолт, и рубль упал сразу в четыре раза; следовательно, нужно было платить по прежним договорам в четыре раза больше денег. Такого удара Муса не выдержал. Его разбил инсульт, и он, пролежав два месяца в больнице, умер, так и не сумев поправиться. Последними его словами были: «Обменяйте рубли на доллары».

Я официально усыновил Игоря, получив даже согласие его непутевого отца. У того к этому времени была новая семья и двое мальчиков от второго брака. Правда, он по-прежнему пил и, судя по всему, не собирался бросать это приятное для себя занятие, но против моего усыновления не возражал. Тем более что этот тип уже столько лет не платил никаких алиментов на мальчика, и его содержание лежало полностью на мне. Вот так Игорь Зайцев стал Игорем Некрасовым. И отчество у него теперь было мое. Игорь Ильич, ведь я официально его усыновил.

Правда, переезжать ко мне он стеснялся. И я его не принуждал – пусть сам решает, где ему жить. В конце концов моя квартира всегда для него открыта. К этому времени у меня появилась подружка Светлана, которая стала довольно часто появляться в моей квартире, иногда оставаясь на ночь. Жизнь брала свое. Я начал посещать хорошие рестораны, ходить на выставки и в театры. И все казалось таким налаженным и удобным…

Но на следующий год начался финансовый кризис, который мы все сразу почувствовали на себе. Сначала закрылся один наш супермаркет, потом второй, потом еще два. Доллар, стоивший двадцать три рубля, резко пошел наверх. Этот кризис произошел из-за каких-то непонятных проблем с американскими инвестиционными компаниями, и он больно ударил по всему миру, в том числе и по нашей стране. А еще больнее ударил по нашей сети супермаркетов. Мы ведь закупали продукты на зарубежных рынках и платили очень дешевой валютой. А теперь все резко подорожало, и люди не готовы были платить такие деньги. Магазины закрывались один за другим. На какие только уловки мы не шли, чтобы выжить! Сокращали штаты, урезали зарплаты, искали более дешевых поставщиков, старались экономить буквально на всем… Но общий тренд был понятен всему коллективу – мы пытались держаться изо всех сил, но были обречены. К началу девятого года доллар стоил около тридцати пяти рублей, и мы официально объявили о своем банкротстве. Я приехал к Расулу, который сидел у себя в кабинете с потерянным лицом. Увидев меня, он мрачно кивнул и, вздохнув, сказал:

– Вот видишь, в какую неприятную историю мы попали. Кто мог подумать, что все так закончится? У нас ведь так росли доходы все эти годы… Росла цена на нефть, а значит, укреплялся рубль, и общие доходы увеличивались. А теперь, видишь, что получилось. Из-за каких-то идиотов-амриканцев мы все оказались в глубокой яме. Ты, наверное, уже слышал о том, что правление нашей компании объявило об официальном закрытии всех наших супермаркетов? Магазины будут выставлены на продажу. Вот так, Илюша. И ничего с этим сделать уже невозможно. У тебя хоть сбережения какие-нибудь есть?

– Никаких, – честно ответил я, – все, что было, потратил на новую квартиру. Я ведь продал старую, в которой мы еще с Варварой жили, и купил себе новую. Вот туда все деньги и вбухал.

– Плохо, – скорбно произнес Расул, – у меня такая же ситуация. Отправил девочек учиться в Англию и на все деньги, которые у меня были, купил им небольшую квартиру. Теперь нужно как-то выкручиваться. Квартира дорогая, а я выплатил еще не все проценты. Вот такие у нас дела. Ты, наверное, сейчас меня во всем обвиняешь, ведь это я втянул тебя десять лет назад в нашу компанию. Но кто мог знать, что все так получится?

– Не говори глупости, – прервал я его, – я тебе очень благодарен. И буду благодарен всю жизнь. Благодаря тебе я сумел подняться, начал работать, получал хорошие деньги, почувствовал вкус к жизни, машину поменял, квартиру новую приобрел… Я твой должник на всю жизнь. Можешь всегда на меня рассчитывать.

Мы пожали друг другу руки. Можно говорить сколько угодно красивых слов, но все было и так понятно. Наша компания закрывалась, супермаркеты меняли вывески, поставщики отказывались давать товар без предоплаты, всех сотрудников ждало увольнение. Через три месяца Расул уехал к своим в Англию. Ему не хватало для выплаты за квартиру около миллиона долларов. Тогда он поступил, как разумный человек, – продал свою московскую квартиру за два миллиона и перевел миллион в Англию, а на оставшиеся деньги купил себе небольшую квартирку в Праге, где и поселился вместе с женой. Он поклялся, что больше никогда не вернется в Москву, так сильно достал его этот финансовый кризис.

У меня, кроме квартиры, больше ничего не было. А еще следовало не забывать об Игоре, который должен был в этом году поступать в институт. Поэтому я, недолго думая, продал свой почти новый автомобиль, решив, что смогу пока обойтись и без него. Сначала я по привычке еще ходил в знакомые рестораны, встречался со Светланой и даже делал ей дорогие подарки. Но деньги имеют одну странную особенность: они всегда неожиданно заканчиваются, как бы много их ни было. Тем более что у меня было не так много… Светлана почувствовала, что я теряю свой статус, и постепенно от меня отдалилась. Нет, мы не скандалили, не ругались, не ссорились. Просто стали реже встречаться и постепенно перестали звонить друг другу. А когда я продал свою машину, то вообще перестал отвечать на ее телефонные звонки. Я же не мог ездить за ней на метро и приглашать ее в обычные закусочные! Летом девятого года Игорь поступил в МИФИ, и я на радостях купил ему на оставшиеся у меня деньги самый навороченный ноутбук. На карточке у меня оставалось только двести сорок шесть долларов, и я ломал голову, думая, как жить дальше.

В это время в Москве найти приличную работу было практически невозможно. Финансовый кризис и очередное падение рубля вызвали массу банкротств и закрытие целого ряда компаний. Самые крупные банки и компании, владельцами которых были известные на весь мир олигархи, конечно, выжили. Государство в очередной раз протянуло им руку помощи, выделяя нужные миллиарды рублей и долларов на покрытие их долгов и поддержку их программ. Я в который раз удивлялся цинизму властей предержащих. Выходило, что бедные люди становились еще беднее, середняки разорялись, обеспеченные становились малоимущими, а миллиардеров нужно было спасать. У каждого из этих господ столько имущества, в том числе за рубежом, что они вполне безбедно могли существовать еще много лет. Но их все равно упрямо «спасали», выделяя многомиллиардные субсидии и кредиты, и богатые становились еще богаче. Все это было очень несправедливо, но разве можно назвать наш мир справедливо устроенным? А я продолжал мыкаться по разным организациям в поисках работы. Не забывайте, что мне шел уже пятидесятый год. Как только слышали о моем возрасте, так сразу и прекращали все разговоры. В пятьдесят человека уже не берут на работу и не хотят даже обсуждать его перспективы. Он считается безнадежным стариком, которому нет «места под солнцем». Поэтому я снова и снова обходил разные организации, отчетливо сознавая, что обязан как-то устроиться в этой жизни. Вот такой кульбит сделала моя судьба. Но это был еще не тот финал, о котором вы подумали. Самые главные неприятности ждали меня впереди…

Глава 14

Генерал Бандриевский сдержал свое обещание. Уже на следующий день Гиви был задержан на одной из своих конспиративных квартир, где он обычно отсиживался. Криминального авторитета брала целая группа спецназа, которая высадила дверь и проникла в квартиру с балконов, спускаясь по веревкам с крыши только для того, чтобы до смерти напугать кухарку, готовившую на кухне обед, и двух пожилых соседей, которые даже вызвали полицию, а потом им самим пришлось вызывать «Скорую» после пережитых волнений.

Гиви лежал на кровати и читал газету, когда в комнату ворвались сразу несколько человек в масках. Он спокойно убрал газету и, даже не вставая, спросил:

– К чему такой маскарад?

Его заставили подняться, надеть куртку и вывели из квартиры, надев на голову мешок. Потом долго куда-то везли, а когда он пытался заговорить, больно били в бок, чтобы он молчал. Гиви все понял и больше не задавал никаких вопросов. Машина наконец остановилась. Его поволокли по длинному коридору, втолкнули в какую-то комнату и, не снимая с него наручников и мешка с головы, быстро вышли, закрыв дверь.

– Эй, ребята! – позвал их через некоторое время Гиви. – Что происходит? Совсем с ума посходили? Снимите с меня мешок и наручники! У меня уже руки болят.

Но ему никто не ответил. В комнате было тихо. Это уже хамство, зло подумал Гиви. Они могли хотя бы объяснить, куда и зачем его привезли и почему нужно держать его в этом дурацком мешке. Несмотря на свои сорок четыре года, Гиви оставался стремительным и шустрым. Небольшого роста, с коротко остриженными волосами и острым носом, он действительно был похож на хорька. Но свою кличку он получил за особую изворотливость и умение выходить неуязвимым из любого сложного положения.

Гиви сидел в такой позе минут сорок, понимая, что необходимо ждать. Наконец услышал мягкие шаги. Кто-то вошел в комнату, обошел вокруг него и остановился.

– Сними мешок, – попросил Гиви. – Я скоро в нем задохнусь, и ты не сможешь даже со мной разговаривать.

Неизвестный наклонился и сорвал с головы мешок. Яркий свет ударил в глаза, и Гиви, прищурившись, посмотрел на стоявшего перед ним человека.

– Иосиф, это ты? – изумленно спросил он, а про себя подумал: «Могло быть и хуже». – Что происходит, Иосиф? Может, ты мне что-то объяснишь? И отстегнешь наручники? У меня уже руки затекли.

– Скоро отстегнем, – загадочно пообещал Мейгеш.

– Что ты дурака валяешь! – крикнул Гиви. – Ты знай свое место, «шестерка» дешевая! Я – Гиви Челанишвили, известный человек, а ты грязь, слуга, пустое место и смеешь еще со мной так разговаривать! Неси ключи и открывай наручники, придурок!

– У меня есть поручение, – спокойно начал Иосиф, не обращая внимания на этот выпад. – Вы же умный человек, господин Челанишвили, и понимаете, что я не мог приказать спецназу забрать вас из своей квартиры и привезти сюда. Значит, это было нужно кому-то другому. А я всего лишь выполняю приказы своего руководства.

– Понятно. Ты у нас скромный человек. Насчет спецназа тоже понял. Кто еще платит такие деньги ментам? Хотя ментов уже нет, понты остались… Так, наверное, будут называть теперь полицейских? И все знают, что купить спецназ и любого генерала может в нашем городе только твой шеф – Валя Рашковский. Давай говори, что вам нужно и зачем меня сюда привезли?

– Дело в том, что полтора месяца назад в аэропорту Шереметьево был арестован наш общий знакомый Реваз Барнабишвили, – сказал Иосиф, усаживаясь на стул, стоявший перед Гиви.

– Меня привезли сюда, чтобы ты сообщал мне тухлые новости полуторамесячной давности? – хмыкнул Гиви. – Послушай, я все знаю про Реваза. Его взяли сотрудники ФСБ, и он сейчас находится у них. Только не понимаю, какие могут быть претензии ко мне. Или твой подозрительный шеф решил, что это я его сдал?

– Через некоторое время был арестован другой связной, которого мы послали в Барселону, – продолжал Мейгеш, – гражданин Литвы Леонас Кярчаускас. Его арестовали вместе с пришедшим на встречу представителем наших компаньонов.

– Не мели чепуху! – не очень уверенно произнес Гиви. – Какой Леонас? Когда его арестовали?

– И теперь мой шеф хочет знать, кто именно пытается сорвать его контракт с нашими компаньонами, и выяснить, почему его люди все время попадают в тюрьму, – закончил Иосиф.

– Ну и выясняйте, – пожал плечами Гиви, – при чем тут я? Про вашего Леонаса я даже не слышал.

– Мы бы хотели провести небольшую проверку.

– Какую проверку? – удивился Гиви. – Снимай наручники, у меня уже плечи затекли. Снимай, говорят, иначе я тебя просто убью!

– Сейчас сюда войдет врач и сделает вам успокаивающий укол, – сообщил Иосиф, – а потом вы ответите на несколько моих вопросов, и вас отвезут домой. Или в другое место, куда вы захотите.

– И все? – недоверчиво спросил Гиви.

– Абсолютно все.

– Что за укол? Мне не нужно делать уколов. Я здоровый человек.

– Этот укол поможет вам успокоиться.

– Иди к черту! – выругался Гиви. – Я тебе говорю, что никаких уколов мне не нужно. Я и так отвечу на все твои вопросы.

В комнату вошел незнакомец в белом халате.

– Ты слышал, что я тебе сказал? – повысил голос Гиви. – Никаких уколов! И сними с меня наручники.

Врач посмотрел на Иосифа, и тот согласно кивнул.

– Я тебя убью! – крикнул Гиви. – Не смейте мне ничего делать!

Врач наклонился, протер ему руку ваткой и вонзил в него иглу.

– Ах, твою мать! Ну все, Иосиф, можешь считать себя покойником. Я тебя лично буду на мелкие кусочки резать. Я же тебе сказал, что не нужно никакого укола. Это наркотик?

– Нет, – ответил Мейгеш, – конечно, нет.

Врач еще раз взглянул на Иосифа и быстро вышел из комнаты. Уже через несколько минут лекарство начало действовать. Гиви покачнулся, улыбнулся и вздохнул, посмотрев на своего мучителя.

– И зачем ты такой глупый? Я же тебя предупреждал. Теперь точно убью дурака.

Иосиф наклонился и отстегнул наручники. Гиви потер онемевшие запястья. Иосиф бросил наручники на стол, сел на стул.

– Сейчас поговорим, – предложил он.

– Я тебе поговорю!.. – Гиви хотел подняться и броситься на этого ничтожного типа, который осмелился так долго держать его в наручниках, но почувствовал, что не может встать. Ситуация вдруг показалась ему настолько комичной, что он даже расхохотался. Мейгеш поставил рядом с собой магнитофон и задал первый вопрос:

– Вы знали о Леонасе?

– Какой Леонас? – поднял голову Гиви. – Я ничего не знал.

Допрос продолжался около часа. Затем Гиви уснул. Иосиф посмотрел на спящего, достал мобильный телефон, набрал знакомый номер и коротко сообщил:

– Он ничего не знал.

– Этого не может быть, – возразил Кудлин. – Ты уверен?

– Абсолютно. Лекарство на него подействовало как самый лучший наркотик. Он готов был рассказать мне все свои секреты. И он даже не слышал про Леонаса.

– Понятно. Вызови ребят и скажи, чтобы они перевезли его обратно домой. Только очень осторожно, чтобы он не проснулся. Может, вообще решит, что это был дурной сон.

– Не решит, – ответил Иосиф. – Он обещал меня убить.

– Думаю, что до этого не дойдет, – успокоил его Кудлин. – Значит, ты уверен, что он ничего не знал?

– Я же вам уже сказал. Он ничего не знает. Запись нашего разговора я вам привезу.

– Понятно. Отвезите его домой, и приезжай ко мне, – распорядился Леонид Дмитриевич.

…В кабинете Валентина Давидовича шло совещание, но когда Виола сообщила, что приехал Кудлин, Рашковский прервал совещание и предложил небольшой перерыв. Все понимающе закивали. Кудлин был не просто юридическим советником президента компании. Почти все присутствующие знали, что Леонид Дмитриевич работал еще с отцом Рашковского и знал их семью многие десятилетия.

Кудлин вошел в кабинет и сразу показал на телевизор. Рашковский включил его, проверил установленные скремблеры.

– У меня скоро будет онкологическое заболевание, – недовольно заметил Кудлин, усаживаясь на стул. – Вся эта твоя навороченная техника очень вредно действует на организм. Я об этом узнавал у нашего врача. Надо чаще на природе встречаться, чем запираться в этом кабинете.

– Давай к делу, – предложил Рашковский, – что там у тебя с Гиви? Иосиф его допросил?

– Да, конечно. Наш полицейский «друг» все сделал отменно. Гиви скрутили и привезли к нам, он даже пикнуть не успел. А потом Иосиф с ним поговорил и записал разговор на пленку.

– И что он выяснил?

– Ничего. Хорек даже не знал о Леонасе. Как я и думал.

– Тогда мы в полном дерьме, – разозлился Рашковский. – Остается только вкатить ампулу сначала тебе, а потом и мне. Может, мы как-то бессознательно выдали себя, попав под чужой гипноз или влияние? Такое бывает?

– У меня еще может быть, но не у тебя. Нет, это что-то другое. Джамал и Гиви, конечно, далеко не ангелы, но и не кретины. Зачем им сдавать наших людей? Зачем срывать сделку? Ни у одного из них нет таких денег. Я с самого начала сомневался, поэтому и отказался от своего плана послать троих связных и каждому сообщить имя одного из них. Теперь мы точно знаем, что наши компаньоны достаточно честные люди, если можно так выразиться.

– А кто нечестный? – быстро спросил Рашковский. – Мне нужно знать, как информация о наших посланцах просочилась к федералам и в Интерпол.

– Не знаю, сам ничего не понимаю. Но у нас остается наш генеральный план. Готовим и посылаем в Барселону главный козырь – специально подготовленного человека, который может и должен провалить все дело и вызвать подозрения. На каждом этапе за ним будут внимательно следить наши люди, чтобы понять, где и когда его возьмут. Начиная с Шереметьево.

– Ты уже нашел своего «попку-дурака», – понял Рашковский.

– Кажется, нашел. Очень неплохая кандидатура. Мы долго выбирали из всех кандидатов. Этот самый лучший. Он разведен, живет один, имеет большой опыт приемки грузов и товаров, работал почти десять лет в компании «Весна», в том числе и заместителем генерального директора. А самое смешное, что начинал службу в рядах пограничных войск КГБ СССР.

– Это еще ничего не значит. В Грузии все знают, что Михаил Саакашвили был сержантом в пограничных войсках КГБ, – усмехнулся Рашковский, – тогда в армию призывали всех поголовно.

– Все равно очень неплохо. Я думаю, что он нам подойдет. Сегодня вечером собираюсь с ним встретиться и переговорить.

– Сам будешь разговаривать?

– Конечно. Мне важно почувствовать его настроение, понять, какой это человек. А насчет Барселоны я ему ничего не скажу. Для этого у нас есть другие люди, которые будут его инструктировать. Теперь всегда нужно помнить, что содержимое любой головы не является секретом и информацию можно получить от любого свидетеля. Поэтому нам нужно несколько перестраивать свою работу. Никаких личных встреч, никаких личных заданий, никаких личных поручений. Все через посредников, через секретарей. В идеале ты должен разговаривать только с двумя своими заместителями и с Виолой.

– И еще с тобой, – улыбнулся Рашковский.

– Можешь еще со мной, – согласился Кудлин. – Но если они просканируют мою голову, то получат столько «полезной» информации, что мне даже страшно об этом подумать.

– А мы тебя не отдадим, – пошутил Рашковский, – поручим кому-нибудь из ребят Акпера все время охранять тебя от ненужных посягательств. Но если он увидит, что тебя хотят арестовать, всегда может выстрелить тебе в голову и лишить следователей твоих воспоминаний.

– С одним небольшим нюансом: после этого я уже не буду помнить ничего, – рассмеялся Кудлин. – Нет, скажи, чтобы в голову не стреляли, она мне еще пригодится. – С этими словами он попрощался и вышел из кабинета.

Стоявшие в приемной люди терпеливо ждали, когда он закончит свой разговор с Рашковским. Увидев столько обращенных на него взглядов, Кудлин улыбнулся и мягко произнес:

– Извините, мы, кажется, немного увлеклись…

В свой кабинет он приехал через сорок минут. Его уже ждал Валерий Самохин, работавший в транспортном отделе.

– Здравствуй, Валерий, – пожал ему руку Кудлин, когда Самохин осторожно вошел в его кабинет, – проходи, садись. Я хотел с тобой переговорить.

Самохин уселся на краешек стула.

– Ты ведь раньше работал в компании, которая была занята супермаркетами, – добродушно напомнил Леонид Дмитриевич.

– Да, восемь с половиной лет, – ответил Самохин.

– Я вот почему тебя позвал. Мы собираемся открыть собственный супермаркет и хотим использовать опыт сотрудников той компании. У нас никто больше не работает из «Весны»? – Ему было важно, чтобы Самохин сам назвал имя Ильи Некрасова.

– Работает, – сразу сказал Самохин, – и даже двое. Казакова, в финансовом отделе, и Некрасов, в страховой компании. Илья Ринатович был в «Весне» заместителем генерального директора. А генеральным был его друг, с которым они вместе в Казани выросли.

– Очень интересно. И ты хорошо знал Некрасова?

– Его все знали. Добрый человек, мягкий, всем старался помочь. У него в жизни произошла трагедия – его невеста погибла на Дубровке во время теракта. Умерла от газа.

– Это была его жена или невеста? – спросил Кудлин.

– Нет, не жена. Мы все его тогда очень жалели.

– Ну да, конечно. А потом он сразу перешел к нам?

– Нет, не сразу. Он остался без работы и еще некоторое время сидел дома. Потом попал в одну нехорошую историю…

– В какую историю? – быстро уточнил Леонид Дмитриевич.

– Он ехал в метро, когда скинхеды напали на какого-то парня с девушкой. Он их попытался защитить, и его сильно избили. Это потом мы узнали, когда он уже к нам устроился.

– Значит, он у нас еще и неравнодушный человек, – заметил Кудлин, – понятно. А как Казакова, она в финансовом отделе работала?

– Ее я знаю хуже. Только уже здесь узнал, что она тоже в «Весне» работала, – виновато произнес Самохин.

– Ну, ясно. У вас ведь была большая компания. Сколько человек? Три или четыре тысячи?

– Пять с половиной, – ответил Самохин. – Было двенадцать магазинов по всей Москве. Когда кризис грянул, мы стали их закрывать. Сначала один, потом другой, под конец последние четыре закрыли и здания продали, а работников всех уволили. Вот так иногда бывает. А ведь такая мощная компания была.

– Безобразие, – согласился Кудлин, – прямо «гримасы капитализма». Ну, спасибо тебе, Самохин. Можешь идти.

Когда гость ушел, Кудлин снова достал из стола личное дело Ильи Некрасова. Посмотрел на его фотографию и прошептал:

– Посмотрим, сможешь ли ты нам помочь.

Глава 15

Когда человек теряет свой привычный статус, он словно попадает в вакуум, лишается опоры. Дело даже не в деньгах, которые имеешь или не имеешь, и не в социальном статусе, который пытаешься изо всех сил сохранить. Дело в самом себе, когда, оставшись без работы и денег, неожиданно четко понимаешь, чего именно ты стоишь. И просто перестаешь себя уважать, слоняясь без дела, никому не нужный. Ужасно обидно и противно.

В ноябре я остался совсем без денег и поехал в ломбард, чтобы продать свои золотые часы. Это был подарок Расула на мое сорокапятилетие. Я точно знал, что они стоят шесть тысяч долларов, но оценщик предложил только триста. Я обиделся и пошел в другой магазин. Там предложили четыреста долларов. Мне так не хотелось отдавать часы за гроши, ведь я точно знал их истинную стоимость; но я обошел еще несколько магазинов и снова вернулся в этот. Продавец, молодой и прыщавый парень лет двадцати пяти, с явным пренебрежением посмотрел на мои часы и согласился взять их за четыреста пятьдесят. Я сразу обменял доллары на рубли и накупил себе еды где-то на двести долларов. И еще около двухсот отвез Игорю. Он студент, у него свои расходы. Откуда ему было знать, что у меня в кармане после этого широкого жеста оставалось около двух тысяч рублей… Я поплелся к станции метро, чтобы вернуться домой. Игорь не должен знать о моих проблемах. Когда я входил в метро, то увидел, как рядом со станцией появился дорогой «БМВ», в котором сидела очень молодая девочка лет восемнадцати. Она о чем-то весело болтала по своему мобильному телефону, стоившему целое состояние. Я подумал, что нужно будет позвонить Ольге. Нет, я ни за что на свете не стал бы просить помощи, хотя бы узнал, как они живут, что там с Аллой, которой, кажется, уже девятнадцать. Интересно, смогу ли я ее узнать? И сможет ли она узнать меня спустя столько лет? Ведь ее мать принципиально отказалась от алиментов, а ее бабушка так сильно меня ненавидела, что все эти годы мы с Аллой не общались. Обязательно надо позвонить Ольге. Странно, что я вспоминаю о своей бывшей жене только тогда, когда мне плохо. Целых десять лет я о ней не думал и не вспоминал. И, к своему стыду, почти не думал и не вспоминал о своей дочери. Игорь был моим сыном и моим единственным ребенком, которого я любил и о котором заботился.

Наверное, мне было так плохо с Ольгой, что вспоминаю о ней только в критические минуты своей жизни. Может быть, и так. А может, просто, когда мы счастливы, мы не хотим вспоминать о негативных сторонах нашей жизни, предпочитая плыть по течению и наслаждаться этим состоянием до тех пор, пока не врежемся в какую-нибудь скалу, неожиданно появившуюся на нашем пути.

Я сидел в электричке, размышляя об этом, когда в вагон вошли сразу пятеро молодых ребят примерно одного возраста, лет по семнадцать-восемнадцать. И одеты они были почти одинаково – кожаные куртки, бритые головы, на ногах тяжелые ботинки. Увидев их, почти все сидевшие в вагоне боязливо притихли. Одна женщина крепко прижала к себе свою маленькую дочь, сидевший рядом мужчина поспешно убрал газету в карман и закрыл глаза, делая вид, что спит. Эти молодые ребята оглядели вагон и направились прямо ко мне. Я смотрел, как они подходят ближе. Но они шли не ко мне, а к моему соседу, типично кавказскому пареньку лет пятнадцати. Он о чем-то говорил с приятной рыжеволосой девочкой, очевидно, его одноклассницей или знакомой.

– Нашла себе друга, – сказал один из подошедших. Он стоял совсем близко от меня.

– Наверное, долго искала, – громко предположил другой.

– Ребята, что вам нужно? – спросила девушка, и голос ее предательски дрогнул.

– Ничего. Просто интересно знать, где ты находишь таких чурок. Тебе мало наших парней, обязательно нужно встречаться с чернозадыми?

Парень, сидевший рядом с девушкой, нахмурился, попытался встать, но его толкнули обратно.

– Давай уйдем, Армен, – предложила девушка, – это хулиганы.

Она тоже попыталась встать, и ее тоже толкнули на место. Люди в вагоне, а нас было человек тридцать или сорок, половина из которых мужчины, старательно отводили глаза, чтобы случайно не встретиться с наглыми взглядами нападавших.

– Куда пойдете? – поинтересовался один из них. – Он тебя отведет в какую-нибудь подворотню и там обработает, чтобы ты родила ему нового чернозадика, чтобы в Москве их было больше. И так уже развелось как тараканов.

Я видел, с каким трудом сдерживается этот несчастный Армен, видел, как злорадно переглядываются эти ублюдки. И видел также трусливые взгляды невольных зрителей этого позора. Но я тоже сидел и молчал. А что я мог сделать? Пятидесятилетний мужчина далеко не атлетической внешности против пятерых здоровых подростков…

Один из них неожиданно выхватил сумку из рук девушки. Она вскрикнула, попыталась ее отнять, но ее опять толкнули на сиденье. Армен уже не мог сдерживаться. Он быстро вскочил, оттолкнул нападавшего и, выхватив у него сумку, передал ее девушке. Кажется, парни только этого и ждали. Удары посыпались на несчастного со всех сторон. Он даже не пытался отбиваться, только схватился руками за поручень, чтобы не упасть. Они били его так жестоко, словно это происходило не в жизни, а в кино. Девушка беззвучно плакала. Но когда она попыталась подняться, один из этих типов просто схватил ее за плечи. Вы скажете, что это все я придумал и такого не могло быть в московском метро. Было. Было, и я сам все это видел. Его били ботинками, отбивая внутренности, и он постепенно терял силы.

– Мужчины, почему вы не вмешаетесь?! – крикнула какая-то женщина.

Но все продолжали трусливо молчать. Один из сидевших мужчин не успел убрать ногу, и кровь из носа избитого парня капнула ему на ботинок.

– Безобразие! – громко сказал он, поправляя очки. – Хулиганья развелось…

Помните, что я говорил? Я не люблю евреев, мусульман, негров, гомосексуалистов, демократов, либералов, политиков. Но фашистов я не люблю еще больше. Поэтому не хотел и не мог больше сдерживаться. Рядом с женщиной лежал какой-то пакет, кажется, тяжелый. Я выхватил этот пакет и, поднявшись, резко ударил им одного из нападавших по голове. Из пакета выпала большая рыба. Парень, явно не ожидавший нападения, обернулся и удивленно спросил:

– Ты чего, дядя?

– Правильно! – закричала вдруг какая-то полная женщина лет сорока. – Чего вы все ждете? Чтобы они забили этого мальчика до смерти на ваших глазах?

Она поднялась и грозно пошла на скинхедов. Наверное, в спокойное время они бы легко ее оттолкнули. Но они еще не разобрались со мной. Кто-то резко ударил меня в живот. Я согнулся от боли и получил второй удар. Теперь избивали нас обоих. Но вагон уже «проснулся», к тому же мы подъезжали к станции. Люди начали кричать, громко выражая свое возмущение. Откуда-то из глубины вагона появился военный, который деловито и быстро отбросил двоих парней, не давая им наносить удары. К нему присоединились еще несколько человек. Когда двери открылись, этих пятерых просто выбросили из вагона, и мы поехали дальше. Все весело улыбались. Военный подал мне руку, помогая подняться.

– Вы храбрый человек, – сказал он с уважением.

Потом мы помогли подняться Армену. Девушка испуганно держала в руках сумку, прижимаясь к избитому другу. Но он улыбался.

– Молодец, – похвалил юношу военный. – А я по телефону говорил и вдруг крик услышал. Чего же ты на помощь сразу не позвал?

– Стыдно было, – признался Армен.

Все улыбались друг другу. Я подумал, что мне больше не стоит ездить на этой ветке метро, ведь такие отморозки обычно отличаются злопамятностью и легко вычислят меня, если я буду здесь часто появляться. Но все равно было приятно, что на моих глазах не забили этого мальчика, чем-то напомнившего мне Игоря.

Я приехал домой под впечатлением этой сцены. Честное слово, после того как погибла Варвара, я сам ненавидел всех «чернозадых», хотя и сам к ним относился. Зачем они сюда лезут, с ненавистью думал я, забывая о том, что сам, будучи татарином, настойчиво лез в Москву, пытаясь здесь обосноваться. Но в отличие от террористов я не захватывал заложников, не взрывал мирных людей, никого не убивал. И только со временем, по здравому размышлению, начинаешь понимать, что в твоих собственных несчастьях не могут быть виноваты мусульмане или евреи, негры или китайцы. Можно их любить или не любить, принимать или отторгать, но нельзя поддаваться ненависти. Иначе она разрушает тебя самого, разрушает изнутри.

Я сейчас скажу еще одну глупость, которую никто до меня не говорил. Конечно, во время Второй мировой войны вклад Советского Союза в победу над фашистами был решающим, и с этим невозможно спорить. Конечно, очень многое сделали для победы американцы и англичане, французы и китайцы, югославы и поляки; в общем, все это – банальные истины. Но фашисты проиграли еще и потому, что они сеяли ненависть внутри собственного государства. Воспитывали на ней своих сограждан, внушая им ненависть к другим народам. А среди собственных людей, особенно среди образованных генералов и офицеров, было много понимающих, начитанных, думающих интеллектуалов, которые никак не хотели и не могли мириться с этим порождением ненависти. Они были превосходными военными, но не хотели становиться палачами; они были искусными стратегами, но не мечтали быть убийцами; они превосходили все армии Европы своей выучкой и подготовкой, но не желали оставаться в памяти народов мучителями. И это противоречие, рано или поздно, должно было взорвать немецкое общество и немецкую армию. И дело даже не в том, что большинство умных генералов и офицеров выступили против Гитлера летом сорок четвертого – тогда как раз не было большинства. Но червь сомнения все равно был посеян. Поэтому такие блестящие стратеги и умницы, как Клюге и Роммель, предпочли уйти из жизни добровольно, чтобы не разделять с нацизмом всю меру его ответственности за содеянное зло. И даже такой убежденный сторонник Гитлера, как Модель, сражаясь до последнего, все-таки пустил себе пулю в лоб, понимая, насколько неизбежной будет расплата за деяния этого чудовищного режима.

Сейчас вы скажете, что я все равно должен полюбить человечество. А я его все равно не люблю. И это тоже мое право, которое никто не может у меня отнять. Просто когда у меня на глазах бьют мальчика только потому, что он с Кавказа, во мне зарождается протест. Наверное, все-таки сказывается папина фронтовая кровь, которая не позволяет мне оставаться безучастным свидетелем такого зрелища. Это вовсе не означает, что я должен любить мусульман, но я против того, чтобы избивали и убивали только за то, что он другой крови.

Вечером мне стало плохо, и я, чувствуя головокружение, с трудом добрался до телефона и вызвал «Скорую помощь», ощущая нарастающую боль в боку. Врачи долго звонили, прежде чем я сумел дойти до дверей и впустить их в квартиру. Меня сразу забрали с собой и отправили на рентген. Выяснилось, что два ребра сломаны. Я отдал последние деньги за какие-то анализы и на той же «Скорой помощи» уже под самое утро вернулся домой. Мне сделали в больнице болеутоляющий и снотворный уколы, поэтому, закрыв дверь, я прямо в одежде лег на кровать и сразу заснул. Проспал часов двадцать, не меньше. Проснулся от боли в боку – сломанные ребра ужасно болели. Дернул же меня черт вмешаться в эту драку! Вот такая неприятность… Я пролежал дома целых три недели. Когда боль становилась нестерпимой, я вызывал «Скорую». Питался тем, что оставалось в холодильнике. И только через месяц, снова сильно исхудавший и с трудом передвигающийся, пошел к соседу и занял у него триста рублей, чтобы купить себе хлеба и молока.

Что и говорить, мое участие в драке обернулось мне боком в самом прямом смысле этого слова – два сломанных ребра и почти месячное пребывание дома без денег и без еды. Когда я попробовал немного ходить, ребра еще болели, но выживать все рано как-то нужно, и я отправился на соседнюю улицу, где находилось туристическое бюро. Я точно знал, что им требуются «люди-плакаты», которым они платили ежедневно живые деньги. Это такие рекламные агенты, которые нацепляют на себя картонки с предложениями о покупке горящих путевок и ходят по улицам, завлекая потенциальных клиентов. Конечно, работа для студентов, желающих подзаработать, но в тот момент я меньше всего думал о своей гордости. Дома не было денег вообще, а я еще должен помогать Игорю, который не понимал, почему я так долго к нему не приходил и даже не открывал дверь, когда он приезжал ко мне. Я же не мог принимать его в таком виде, с пустым холодильником и пустыми карманами. Мне не хотелось, чтобы он меня видел в таком состоянии. Поэтому я придумал историю о том, что уехал куда-то на Север в экспедицию, и целых два месяца не подходил к городскому телефону. Обмануть Игоря я еще мог, но выкарабкиваться из сложившейся ужасной ситуации все равно надо. Поэтому я и отправился в это туристическое агентство.

Там сидела женщина лет сорока пяти. Добрый человек, она почему-то решила, что я профессиональный алкоголик и поэтому готов работать за гроши на такой смешной и малопочетной работе. Она даже участливо посоветовала мне бросать пить. Я потом понял, почему она так решила. Я делал спиртовые повязки, и от меня разило спиртом. Но самое главное, что в этом туристическом агентстве платили живые деньги по итогам каждого дня. А мне нужно было получать деньги сразу, я не мог ждать, просто не протянул бы до получки. А за день такой работы давали около трехсот рублей, что составляло примерно десять долларов. И я, конечно, согласился, только надевал темные очки и бейсболку, чтобы меня никто не узнал. Я стал ходячей рекламой, и иногда меня даже просили повернуться в анфас, чтобы прочесть надписи на моих рекламных щитах, которые я носил на себе.

Так продолжалось около месяца, до тех пор, пока я случайно не встретил Ольгу с Аллой. Это был самый унизительный и страшный день в моей жизни – даже врагу такого не пожелаешь. Но обо всем по порядку…

Глава 16

В этот день Леонид Дмитриевич Кудлин пригласил к себе Илью Некрасова. В кабинет вошел довольно высокий мужчина, немного сутулившийся, с уже поседевшими висками, несколько покатым черепом и уставшими глазами. Кудлин знал, что Некрасову было чуть больше пятидесяти, но выглядел он гораздо старше.

– Садитесь, – кивнул Леонид Дмитриевич, с некоторым любопытством глядя на вошедшего в его кабинет человека. – Мне говорили, что вы работаете у нас уже почти два года, – начал он, – и работаете настолько хорошо, что вас уже назначили руководителем отдела.

Некрасов молчал. Он вообще производил впечатление достаточно замкнутого человека.

– Вы раньше работали в концерне «Весна» и занимали там высокую должность, – продолжал Кудлин.

– Да, – ответил глухим голосом Некрасов, – я был заместителем генерального директора по закупкам. Правда, совсем недолго, около двух лет или чуть больше.

– И еще вы работали начальником цеха на ЗИЛе.

– Это было еще в советские времена.

– Тем более. Сколько лет вам тогда было? Ведь ЗИЛ считался флагманом советской индустрии.

– Около тридцати. Но и начальником цеха я был недолго. Когда началось кооперативное движение, я ушел с завода.

– Да, я читал вашу биографию, – кивнул Кудлин. – А где вы работали в девяностые годы? В анкете указано место работы в каком-то непонятном ОАО.

– Я там просто числился, – признался Некрасов. – На самом деле работал обычным «челноком». Возил текстиль и кожу из Турции.

– Интересно, – оживился Леонид Дмитриевич. – Значит, вы ездили туда за оптовым товаром. И у вас есть опыт?

– Лучше бы его не было, – мрачно пошутил Некрасов, – это не очень приятные воспоминания. Живешь как бомж, все время думаешь о товаре, ночуешь где попало, ешь когда придется, даже в туалет не можешь отлучиться. И тебя все обирают и обманывают – продавцы, покупатели, таможенники, пограничники, полицейские, налоговики, даже санэпидемстанция… Вот так и жил.

– Значит, не понравилось, – понял Кудлин.

– Разве такая жизнь может понравиться нормальному человеку? – вздохнул Некрасов.

– И тем не менее вы занимались этим делом достаточно много лет, – напомнил Леонид Дмитриевич.

– Да, пришлось. Я тогда выплачивал алименты на дочь после развода со своей первой… простите, со своей второй женой. А у меня в это время была уже другая семья. Хотя мы не были официально зарегистрированы, но ее сына я усыновил.

– Я слышал, что она погибла во время трагических событий на Дубровке, – уточнил Кудлин.

– Да, – чуть запнувшись, ответил Некрасов, – мы тогда не успели ее вытащить и спасти.

– Вам нравится работать в нашем страховом бизнесе? – спросил Кудлин, резко меняя тему разговора.

– Интересно, – сдержанно ответил Некрасов, не вдаваясь в подробности.

Чем больше они разговаривали, тем больше гость нравился хозяину кабинета. Немногословный, много повидавший, спокойный, выдержанный, достаточно интеллигентный.

– Сколько вы получаете? – задал неожиданный вопрос Леонид Дмитриевич.

– Восемнадцать тысяч рублей, с вычетами, – ответил Некрасов.

– И на эти деньги вы купили себе внедорожник «Мицубиси Паджеро»? – уточнил Кудлин. – Кажется, он стоит около сорока тысяч долларов. А ваша зарплата только шестьсот долларов в месяц. Если даже считать, что вы питаетесь воздухом и не тратите денег на одежду и жилье, то и тогда для того, чтобы купить такую машину, вам нужно было проработать у нас больше трех лет. Можете рассказать мне, в чем секрет такого экономического чуда?

– У меня были некоторые сбережения, – ответил Некрасов. – Вы же сами прочли, что я был заместителем генерального директора.

– А потом почти полтора года не работали, – заметил Кудлин. – Итак, вы ничего не хотите мне сказать?

– Ничего. Я думаю, что работаю достаточно неплохо, если меня решили выдвинуть.

– Даже хорошо, – согласился Кудлин, – и, насколько я знаю, вы лично оформляете самые дорогие иномарки, которые прибывают к нам из-за рубежа. Правда, уже несколько раз госавтоинспекция и налоговые службы обращали наше внимание на некоторый разнобой в ваших документах, когда номера кузова и мотора фиксируются не по фактическим номерам, а по документам, которые привозят сами владельцы иномарок. И часто они не совпадают, что вызывает некоторую озабоченность у наших автоинспекторов.

– Вы хотите сказать, что мы неверно оформляем документы? – поднял голову Некрасов.

– Скорее невнимательно, – ответил Кудлин.

Он прекрасно знал, чем была вызвана «не-внимательность» самого Некрасова и сотрудников его отдела. За благожелательное отношение и быстро оформленные документы все владельцы иномарок платили своеобразный налог. Быстрое оформление отечественных машин стоило около трех тысяч рублей, зарубежные иномарки иногда оформлялись еще быстрее и обходились их владельцам уже в три тысячи долларов, а перебитые номера на моторах – еще дороже. Безусловно, при таких финансовых потоках господин Некрасов мог позволить себе внедорожник за сорок тысяч долларов. Ведь каждый месяц он лично передавал своему руководителю сто – сто двадцать тысяч долларов, оставляя на отдел в два раза меньшую сумму, которую делил между всеми сотрудниками. Обычно ему оставалось около восьми тысяч, а его сотрудники получали по пять-шесть тысяч, и каждый из них был доволен существующей системой поборов.

– Я думаю, что мы с вами еще увидимся, – сказал на прощание Кудлин.

Некрасов кивнул и вышел из кабинета. Леонид Дмитриевич вызвал к себе Иосифа Мейгеша и, когда тот появился, сразу спросил:

– Сколько он получает в месяц?

– Тысяч восемь, не меньше, а иногда даже десять, – ответил Иосиф. – Все оставшиеся деньги он честно делит между своими сотрудниками, я специально уточнял. Такой вот справедливый начальник. И передает своему руководителю каждый месяц больше ста тысяч долларов.

– Порядочный человек, – задумчиво произнес Кудлин, – это совсем хорошо. В наше время сложно встретить порядочного человека.

– У них хорошие заработки, – напомнил Иосиф. – Один из их работников говорил, что они просто не успевают регистрировать и оформлять машины, такой поток движется к нам через границу.

– Ясно. Значит, он не так прост, как хочет казаться… Теперь слушай меня внимательно. Ты лично вызовешь его к себе и предложишь поездку в Барселону, где он должен будет встретиться с марокканским представителем.

– Опять? – нахмурился Иосиф. – Его могут арестовать прямо в аэропорту.

– Могут, – согласился Кудлин, – для этого я его и выбрал. Нужно провести с ним беседу и отправить в Испанию. Уже через два дня он должен быть в Барселоне. И его наставником и инструктором будешь ты, Иосиф.

– Я все понял. Мы сообщим марокканцам о его поездке?

– Конечно. Пусть они его встречают. И нашим тоже передадим о поездке господина Некрасова в Восточную Европу.

– Значит, вы делаете все, чтобы его взяли прямо на границе, – понял Мейгеш.

– Я делаю все, чтобы узнать, кто именно мог нас сдать и кто хочет отобрать у нас контракт, – сухо возразил Кудлин. – Сегодня его больше не трогай, а завтра прямо с утра вызови к себе и скажи о своем предложении. Пусть он сразу поймет, что это будет не твоя просьба, а наше общее желание. В конце концов он очень неплохо устроился в нашей страховой компании, если может позволить себе купить автомобиль за сорок тысяч долларов сразу после того, как устроился к нам на работу.

– Не беспокойтесь. Я найду аргументы, чтобы его убедить.

Когда Иосиф ушел, Кудлин подвинул к себе телефонный аппарат и набрал знакомый номер.

– Слушаю, – прохрипел в трубку Джамал, – кто говорит?

– Это я, Леонид, только не бросай трубку, – попросил Кудлин, понимая, что разговор может не состояться.

– Что тебе нужно? Твои люди уже успели побывать на моей даче, перебить всех моих личных телохранителей и даже моих собак. И ты еще осмеливаешься звонить мне!

– Я подарю тебе новых, – пообещал Кудлин.

– Собак или телохранителей? – зло спросил Джамал.

– Кого хочешь. Я позвонил, чтобы помириться, а ты сразу лезешь в бутылку.

– Мириться, – процедил Джамал. – А кто ответит за убитых? Напугали моих внуков, у кухарки чуть инфаркт не случился. И ты еще смеешь говорить, что нам нужно мириться? Или считаешь, что тебе с твоим евреем все дозволено? Я возьму штурмом ваши дома и повешу вас на глазах у ваших родных и близких.

– Я же сказал, что позвонил извиниться, – повторил Кудлин. – У нас появились сведения, что нас предает кто-то из своих, из самых близких, поэтому мы вынуждены были пойти на такой шаг. Другого выхода у нас просто не было. Раньше в подобных случаях даже не пытались проверять, просто посылали киллера, и тот из укрытия убирал подозреваемого. И никаких проблем. Думаешь, нам очень хотелось устраивать подобные проверки? Думаешь, мы не понимали, как сильно оскорбляем и обижаем тебя? Все понимали и все сознавали. И сознательно шли на этот риск, чтобы сохранить тебе жизнь. Мы с Валентином Давидовичем никогда не верили в твое предательство…

– Поэтому устроили такое нападение на мой дом, – злобно перебил его Джамал.

– Я же тебе говорю, что у нас просто не было другого выхода, хотя мы не верили в твое предательство. Если хочешь, мы тебя этим спасали…

– В следующий раз, когда будете спасать, предупреждайте заранее, – посоветовал Джамал. – Вам еще повезло, что у меня была смена олухов-охранников. А если бы мои люди открыли огонь? Тогда началась бы настоящая бойня. Ты бы лучше начал проверку со своих людей…

– Мы так и сделали. Меня тоже проверяли на этом лекарстве. И Валентина Давидовича проверяли. И даже Иосифа. Мы все прошли через эту процедуру. Поэтому тебе не стоит обижаться. Эти ампулы мы получили из ФСБ, – снова соврал Леонид Дмитриевич, – и решили проверить всех, кто с нами работал. Если считаешь, что я тебе лгу, набери телефон Гиви. Он подтвердит, что подобным образом мы проверяли всех, кто с нами работает.

– К нему вы тоже домой ворвались, перебив его охрану? – поинтересовался Джамал.

– К нему ворвался полицейский спецназ, который привез его в другое место в наручниках и с мешком на голове. С трудом удалось его выкупить, – снова соврал Кудлин. – Но ему тоже вводили это лекарство. Позвони и проверь, если мне не веришь. И он так же, как и ты, смертельно обижен. Мы пытались таким образом защитить своих друзей, которые ничего не хотят понимать.

– Посмотрим, – после недолгого молчания проговорил Джамал, – я проверю твои слова. Что тебе еще нужно?

– Ничего. Просто позвонил сказать, что скоро мы закрываем наше марокканское отделение, – со значением сообщил Кудлин.

– Вы с ними договорились? – Голос Джамала предательски дрогнул. Он знал точные цифры. Нужно вносить сорок миллионов долларов наличными, чтобы затем получить более ста миллионов.

– Мы попытаемся договориться, – уклончиво ответил Кудлин.

– Кто поедет туда вместо Реваза? – поинтересовался Джамал.

– Наш новый сотрудник Илья Некрасов. Он работает начальником отдела в нашей страховой компании. Очень толковый и понимающий человек. Я думаю, что все пройдет нормально.

– Да поможет ему Аллах, – с чувством пробормотал Джамал, но не стал уточнять, когда именно полетит Некрасов.

Теперь следовало позвонить Гиви и выслушать все проклятия и угрозы в свой адрес. Хорек уже поклялся отомстить всем, кто его посмел так унизить. Кудлин тяжело вздохнул и набрал нужный номер мобильного. Его номер высветился у Гиви, и тот сразу дал отбой. Кудлин набрал еще раз и снова получил отбой. Кажется, Гиви был сильно рассержен.

Тогда Леонид Дмитриевич послал грузинскому компаньону сообщение: «Возьми трубку. Произошла чудовищная, недопустимая ошибка, и я готов извиниться. Возьми трубку, мне нужно поговорить о марокканском контракте».

Отправив сообщение, он снова набрал его номер. После седьмого вызова Гиви наконец отозвался. Слова «марокканский контракт» возымели свое действие.

– Что тебе нужно? – спросил Гиви, даже не поздоровавшись.

– Позвонил, чтобы извиниться, – быстро сообщил Кудлин. – Если хочешь, я отправляю к тебе Иосифа в багажнике своего автомобиля. Он просто ничего не понял и все перепутал. Тебя должны были арестовать и вывезти за город, чтобы пристрелить при попытке к бегству, но мы сумели договориться с федералами и отменить этот приказ.

– Получается, что вы меня еще и спасли? – разозлился Гиви.

– Именно поэтому я тебе и звоню. Могу даже при всех извиниться, когда ты их соберешь. Но тебя действительно должны были убрать. Был получен приказ – кончать всех, кто так или иначе мог знать о наших марокканских друзьях. Мы, конечно, очень перед тобой виноваты, что не успели вовремя предупредить. И поэтому после долгих размышлений я решил позвонить и извиниться.

– Я чуть не задохнулся от надетого на меня мешка, а ты думаешь, что все закончится твоими извинениями? Сделаем так. У меня три условия. Во-первых, голова Иосифа. Ты пришлешь мне ее в подарочной коробке, перевязанной ленточкой, чтобы я немного успокоился. Во-вторых, подаришь эти ампулы, которые заставляют человека быть таким болтливым. И в-третьих, вы разрешите мне принять участие в вашем марокканском проекте. Много я не потяну, но на десять-пятнадцать процентов меня хватит. Все понял или повторить еще раз?

– Хорошо, – сказал Кудлин. – Голову Иосифа могу прислать прямо сейчас, ампулы нужно купить – мы их уже потратили, а участие в проекте я тебе гарантирую. Тем более что мы сейчас отправляем в Барселону нашего представителя – Илью Некрасова, который и должен будет договориться по всем пунктам.

– Пятнадцать процентов, – прохрипел Гиви.

– Конечно, – радостно согласился Леонид Дмитриевич, а про себя подумал: «Ты еще двадцать попроси, чтобы наверняка подписать себе смертный приговор».

– И насчет ампул не забудь. Мне только один укол сделали, – напомнил Гиви, – значит, у вас есть еще коробка с этими ампулами.

– Мы все потратили, – перебил его Кудлин, – Джамалу сразу две ампулы вкатили. Можешь позвонить и узнать, он тоже на нас страшно обижен. Только у тебя ничего не произошло, если не считать разбитого стекла на балконной двери, а у него погибли все собаки и все охранники.

– Я проверю, – пообещал Гиви.

– Можешь прямо сейчас ему перезвонить. И еще одна небольшая просьба. Насчет Иосифа. Он сейчас улетает в Англию по приказу Рашковского. Как только вернется, я его к тебе пошлю. Лучше живого пошлю, чтобы ты сам ему голову отрезал. Зачем лишать тебя такого удовольствия?

– Ты отдашь мне своего помощника? – недоверчиво спросил Гиви.

– Он мне надоел… Значит, договорились? У нас мир?

– Я сейчас позвоню Джамалу и все у него узнаю. Если ты соврал, больше мне не звони.

– Зачем мне лгать? Это же глупо, ты легко можешь все проверить.

– Так я и сделаю. – И Гиви отключился.

«Кажется, была такая песенка: «На дурака не нужен нож, ему с три короба наврешь и делай с ним что хошь». Это как раз тот случай», – усмехнулся Кудлин и тут же перезвонил Рашковскому:

– Все нормально. Я уже сообщил обоим имя нашего связного.

– А он сам об этом знает?

– Пока нет. Но Иосиф будет с ним говорить.

– Только не нужно пережимать, – посоветовал Рашковский. – А как Гиви? Неужели ничего не потребовал?

– Три пункта: голову Иосифа, ампулы «сыворотки правды» и участие в марокканском контракте.

– А мою голову он случайно не хочет?

– Твою – нет.

– Какое участие?

– Пятнадцать процентов.

– Шесть миллионов долларов, – нехорошо засмеялся Рашковский. – Значит, свою жизнь и честь он оценил в такую крупную сумму. Он себя явно переоценил. Шесть миллионов… А получить хочет девять. Итого пятнадцать. Красиво жить не запретишь. Только мне кажется, что он вообще ничего не получит.

– Не будем обсуждать такие вопросы по телефону, – заметил Кудлин.

– Почему не будем? Мы ничего незаконного не делаем. Обороты нашей компании достаточно большие, и мы платим все налоги в отличие от нашего грузинского друга. Даже если нас сейчас слушают, пусть знают, что мы законопослушные граждане и у нас все в порядке, – со значением произнес Рашковский.

– Да, конечно, – пробормотал Кудлин, – до свидания.

Он положил трубку и вызвал к себе Иосифа. Тот появился почти сразу, словно ждал за дверью.

– Позвони Некрасову прямо сегодня, через два часа, ближе к вечеру, – приказал Кудлин. – У нас почти не остается времени, а ему еще нужно будет оформлять визу. И я хотел бы присутствовать при вашем разговоре.

Иосиф согласно кивнул.

– Между прочим, я извинялся за тебя перед Джамалом и Гиви. Им твой цирк явно не понравился, – добродушно сообщил Кудлин. – А Гиви даже потребовал твою голову в коробке.

– Когда пошлете? – спросил Иосиф, не меняясь в лице.

– Я сказал, что ты пока улетаешь в Англию. Им обоим нужно участие в нашем совместном проекте с марокканцами. Меня очень беспокоит, что об этом уже знает так много людей. И генерал Бандриевский, который захотел двадцать пять процентов, – тоже. Поэтому твой Некрасов будет идеальным прикрытием для нашего проекта. А потом мы с ними поговорим насчет твоей головы.

– Хорошо. Только предупредите, когда будете посылать мою голову, чтобы я тоже был в курсе, – с серьезным выражением лица пошутил Иосиф.

– Не беспокойся. Твоя голова нам еще понадобится, – уверенно произнес Кудлин.

Глава 17

Я приходил в туристическое агентство по утрам, надевал на себя эту двойную картонку, темные очки, бейсболку и выходил на улицу, уже не стесняясь своего клоунского вида. Такой живой человек с рекламой, вышагивающий по Ленинскому проспекту. Может, вы меня даже видели там. Единственное, чего я никогда не позволял себе, – это появляться рядом с моим домом, все-таки неудобно перед соседями: здоровый мужчина, который носит на себе эти картонки и таким образом зарабатывает себе на хлеб… Должен сказать, что я, очевидно, неплохо справлялся со своими обязанностями, если поток туристов в нашей конторе начал расти. Но, думаю, дело не во мне. Просто пик финансового кризиса спал, и люди начали постепенно приходить в себя, уже планируя летние отпуска на следующий год. А мне подняли зарплату на целых сто рублей – это примерно чуть больше трех долларов, и теперь я получал в день не триста, а четыреста рублей, что позволяло лучше питаться. А еще через неделю я уже мог отправиться к Игорю и передать ему первую тысячу рублей. Кажется, он что-то почувствовал и сказал, что у него есть деньги, но я настаивал, чтобы он взял у меня эту тысячу. А на следующей неделе я получил уже около трех тысяч рублей за семь дней. Я работал добросовестно, не пропускал ни одного дня в отличие от алкоголиков и студентов.

Работа была интересной. Можно было наблюдать за людьми, слушать их разговоры, обсуждать с ними «горящие путевки». Иногда цены бывали просто смешными. Например, за девяносто девять евро предлагался трехдневный тур в Грецию, Египет или в Турцию с проживанием в трехзвездочном отеле, включая завтрак. Иногда цены бывали настолько низкими, что я с трудом удерживался от покупки такой «горящей путевки». Хотя понимал, что доверять рекламным проспектам не стоит. К примеру, трехзвездочный отель мог вполне оказаться обычной ночлежкой, в которой на завтрак вам давали бутерброд с чаем. Но все равно было интересно. Я работал уже три недели и постепенно приходил в себя. Оказывается, гулять на воздухе совсем неплохо. Я начал по вечерам даже выходить в город, пытаясь найти более достойную работу.

Все произошло в пятницу, ближе к полу-дню. Я как раз вышел со своей картонной одеждой на проспект, намереваясь перейти улицу. На спине у меня было предложение о покупке путевок на турецкие и итальянские курорты. И в этот момент я услышал за своей спиной девичий голос:

– Вот видишь, мама, я была права. Здесь тоже можно покупать путевки. В Турцию всего за триста евро, а в Италию – за четыреста. А ты говорила, что таких путевок просто не бывает.

– Это для людей с очень маленькими доходами, – возразила мать, и я, замерев, остановился, не решаясь повернуться к ним.

– Посмотри сама. Здесь написано, что проживание возможно в трехзвездочных отелях, – не унималась девочка, – а вот здесь даже есть четырехзвездочный отель с завтраком. И только за шестьсот евро.

– Хватит читать эти объявления, – разозлилась мать. – Сейчас подъедет дядя Толик, и мы поедем в посольство. Я тебя очень прошу, чтобы ты вела себя сдержанно. И не нужно задавать никаких лишних вопросов.

Они обе замолчали, и только тогда я наконец решился повернуться. Передо мной стояла Ольга. Холеная, красивая, в цветастом платье и в легком светлом пиджаке. Я примерно знал, сколько могут стоить это платье и этот пиджак. На ногах были модные «лабутаны», на левой руке – часы с плавающими бриллиантами от известной французской фирмы. Она явно не бедствовала. Рядом с ней стояла высокая красивая молодая девушка лет восемнадцати. Светлые волосы, тонкие, словно нарисованные, черты лица, изящная девичья фигура. Она была в легком брючном костюме и короткой кожаной куртке. И еще поразительно похожа на… меня, когда мне было двадцать лет. Я стоял, замерев от ужаса и понимая, что передо мной моя бывшая жена и дочь Алла.

– А с этой стороны есть предложение поехать в Египет, – рассмеялась Алла, показывая мне на грудь.

Мать повернулась, тоже прочитала и усмехнулась:

– Я же тебе уже объяснила, что это для людей мидл-класса. А ты – внучка академика. И не смей говорить об этом при дяде Толе. Он не поймет твоего восторга перед этими дешевыми турами.

Когда я услышал слово «академик», мне сразу захотелось ее поправить и сказать, что Алла – внучка всего лишь член-корреспондента. Но я сдержался. Просто стоял и любовался своей красавицей дочкой. А ведь она уже совсем взрослая, ей должно быть девятнадцать лет. Интересно, где она живет и где учится? Я так давно ее не видел и ничего о ней не слышал, словно прошла целая вечность. Нужно будет познакомить ее с Игорем… Забывшись, я даже сделал шаг вперед. Но, опомнившись, отступил назад.

– Вечно он опаздывает, – недовольно проговорила Ольга. Она оставалась все такой же нетерпеливой и нервной, как много лет назад. Достав телефон, набрала номер и быстро спросила: – Где ты находишься? Мы уже полчаса стоим на проспекте и ждем тебя. Нет, постарайся быстрее, мы не можем так долго ждать.

Пока она говорила, Алла сделала три шага вперед и оказалась рядом со мной.

– А у вас бывают путевки в пятизвездочные отели?

– Да. – Я даже удивился собственному голосу, с таким трудом мне удалось выдавить из себя это слово.

– Очень интересно, – обрадовалась Алла, – значит, бывают «горящие путевки» и в такие отели?

– Бывают. А какие страны вас интересуют?

– Экзотические, – рассмеялась она, – Южная Америка или Африка. В Европе скучно, все слишком заорганизованно…

Она не успела договорить, так как к нам шагнула Ольга, пряча телефон в сумочку.

– Сейчас дядя Толик приедет. Они попали в пробку. Это настоящее испытание для нашего города. А ты опять полезла с расспросами к чужому человеку? – Меня она в упор не замечала, я был для нее всего лишь живой рекламой.

– У них есть путевки и в пятизвездочные отели, – сообщила Алла, – а ты все время говоришь, что это только для мидл-класса.

– Не нужно повторять мои слова. Сейчас можно заказать любой отель через Интернет, – напомнила мать, – поэтому им приходится нанимать разных бомжей и опустившихся типов, чтобы они ходили по городу с такими плакатами. – Она внезапно вспомнила про меня и, взглянув в мою сторону, быстро добавила: – Но это тоже вполне достойный способ заработка.

– Да, – кивнул я, – очень достойный. И не всегда у нас работают бомжи.

Ольга вздрогнула. Кажется, она узнала мой голос. Напрасно я не сдержался, если бы она не сказала про бомжей, я бы промолчал. Откуда ей знать, что у нас при приеме на работу требуют паспорт с московской пропиской, и никакому бомжу не доверят такую ценную картонку. Может, поэтому я так глупо не сдержался. Нужно было сразу отойти, но мне так хотелось побыть лишнюю минуту рядом с дочерью. Ольга посмотрела на меня и отвернулась. Затем снова посмотрела, уже более внимательно.

– Алла, – неестественно высоким голосом заговорила она, – давай пройдем немного дальше. Наверное, дядя Толик подъедет к другому дому. – И, взяв дочь за руку, почти насильно потянула за собой.

Они отошли от меня, а я остался стоять в своем дурацком прикиде. Алла молча оглянулась, а Ольга, отпустив ее руку, снова пошла в мою сторону и остановилась передо мной. Я был в бейсболке и в темных очках, но скрыть рост, фигуру, голос просто невозможно.

– Это ты? – спросила она. – Неужели это ты?

– Да, – ответил я, снимая очки. – А разве ты меня сразу не узнала?

– Не говори глупостей! Как я могла тебя узнать в таком виде? Как вообще ты мог устроиться на такую работу? Это занятие для самых опустившихся людей, у которых уже нет никаких стимулов в жизни.

– Может, у меня тоже нет никаких стимулов в жизни, – пробормотал я своей бывшей супруге.

– Что с тобой происходит, Некрасов? Мне говорили, что ты стал большим человеком, заместителем генерального директора крупной компании, переехал в новую квартиру… Значит, все это неправда? Ты упал на самое дно, ходишь с этой рекламой на груди…

– Нормальная работа. На свежем воздухе.

– Что ты несешь, – поморщилась она, – какая работа? Это ты называешь работой? Некрасов, одумайся! И тебе не стыдно? Хорошо, что Алла нас не слышит. Какой позор!

– Я могу позвать ее и представиться.

– Не смей, – вспыхнула она, – не смей ломать ей жизнь! Ты и так сломал мою, дебил проклятый! Как был казанской сиротой, так им и остался. Не смей даже приближаться к ней, ты меня слышишь?

– Не кричи, – попросил я, – на нас люди смотрят.

– Это на тебя, шута горохового, смотрят люди, – зло прошептала она. Столько лет прошло, а она по-прежнему меня ненавидела.

– Где она сейчас учится? – Мне так хотелось узнать о своей дочери немного больше.

– Тебя это не касается, – прошипела Ольга, – и запомни, что ты ей не отец и никогда им не был. У нее уже есть другой отец, которого она любит и уважает.

– Дядя Толик?

– Откуда ты знаешь? Впрочем, это неважно. Это не твое дело. И вообще оставь нас в покое и никогда не появляйся в нашей жизни. – Она вся дрожала от возмущения, и ее лицо начало покрываться красными пятнами.

К нам подъезжал роскошный «Мерседес», за рулем которого сидел молодой парень лет двадцати пяти, явно не дядя Толик. А вот на заднем сиденье вальяжно откинулся на спинку солидный мужчина моего возраста, с большим брюшком и отвисшими щеками. Он помахал Алле рукой, и она поспешила к автомобилю. Очевидно, это и был дядя Толик, которого они ждали. Ольга напоследок еще раз посмотрела на меня и приказным тоном произнесла:

– Никогда не напоминай о себе Алле и не забывай, что она внучка академика, а ты плебей…

– Он был член-корреспондентом, – машинально напомнил я.

– Кретин! – Она отошла от меня, а я снова надел очки и повернулся к ней спиной.

Ольга уехала с этим толстым «папиком» в большом шестисотом «Мерседесе». Но самое обидное, что она уехала с моей дочерью, которая так и не узнала, с кем именно разговаривала. С одной стороны, конечно, ужасно обидно. А с другой – может, и хорошо, что не узнала. Зачем ей нужно знать, что ее отец ходит по городу живой рекламой «горящих туристических путевок»? Наверное, ей было бы очень стыдно за меня. Или же, наоборот, было бы все равно. Ведь она видела меня в далеком детстве, может, даже не помнила меня, ведь все эти годы мы так и не общались. Наверное, в этом была и доля моей вины.

Я стоял с этими картонками, смотрел вслед уходящему «Мерседесу», и мне казалось, что жизнь закончилась. Остается прийти домой, лечь и умереть. А так как умереть спокойно я все равно не смогу, значит, нужно будет себе помочь. Например, открыть газ или сделать петлю. Какие дурацкие мысли лезут в голову! А Игорь, которого я усыновил? Он уже потерял семь лет назад свою мать, а теперь потеряет еще и меня… Нет, так нельзя, у меня нет никакого морального права так поступать. Я ведь дал слово Варваре. Пусть он вырастет, встанет на ноги, окончит институт, а потом мы уже посмотрим, что делать дальше. Нет, я не уйду из этой жизни просто так. Пусть все оставшиеся годы прохожу с этой картонкой, но буду зарабатывать деньги для своего сына.

На следующий день я поехал устраиваться на молокозавод подсобным рабочим, там платили немного больше. Еще через месяц устроился ночным сторожем. А потом меня взяли с испытательным сроком в только что созданную страховую компанию, которая была частью большой инвестиционной компании «ТОР», и я наконец получил работу в офисе.

В первые месяцы работал с девяти утра до девяти вечера. Работал не только за себя, но и за остальных, с удовольствием оставаясь после работы, ведь спешить мне было некуда. Я постигал премудрости страхового дела, пытался вникнуть в сложности этой новой профессии и постепенно понял, что большинство машин, которые шли через Прибалтику, были не совсем чистыми. Номера моторов и кузовов не совпадали, а документы часто попадали к нам в очень грязном виде, словно их нарочно подчищали или исправляли. Через полгода я уже освоил всю механику этого дела. Было абсолютно ясно, что среди прибывающих автомобилей есть много угнанных в Европе иномарок, которые проходят регистрацию уже в нашей стране и перепродаются на Кавказ или в Среднюю Азию. Это был отлаженный автомобильный бизнес, являвшийся составной частью работы нашей страховой компании.

Когда мне первый раз положили на стол тысячу долларов за нужное оформление автомобиля, я попытался вернуть деньги, даже возмутился. Но меня никто не понял. Ведь в мои обязанности не входило расследование и выявление похищенных машин. Я должен был только страховать те, которые перегонялись из Европы в страны Закавказья и Средней Азии, выдавая на них наши документы. И должен сказать, что оформлял я документы лучше всех. Меня скоро заметили. Сначала немного повысили зарплату, затем поставили старшим, а уже в две тысячи десятом году назначили заведующим отделом. Про инвестиционную компанию «ТОР» ходило много разных слухов. Нашим президентом был Валентин Давидович Рашковский, входивший в список ста самых богатых людей страны. Однако, по слухам, свое состояние он сделал на преступном бизнесе – наркотиках и рэкете; правда, никто не рисковал говорить об этом. А вот наша страховая компания абсолютно точно занималась оформлением краденых машин, поставленным почти на конвейерный поток. Уже позже я обратил внимание, что перегонщики машин – часто одни и те же люди. Возможно, наша страховая компания была создана при «ТОР» именно для того, чтобы самим оформлять угнанные автомобили.

Как начальник отдела, я получал не очень большую официальную зарплату, но мои доходы росли с каждым месяцем. К началу две тысячи одиннадцатого года я уже получал ежемесячно по семь или восемь тысяч долларов, давая возможность заработать всем своим сотрудникам. Меня мало интересовали волнения западноевропейских толстосумов, у которых похищали их автомобили. Ведь все машины были застрахованы, и владельцы получали очень неплохие деньги. А мы получали автомобили, на которые выдавали свою страховку, оформленную уже после ввоза их в нашу страну. Схема работала почти безупречно. Я снова купил себе машину, на этот раз внедорожник «Мицубиси Паджеро». И снова планировал уехать летом с Игорем куда-нибудь в Европу. Мне хотелось, чтобы он увидел Италию. Кроме того, у меня появилась новая подружка. Жизнь постепенно налаживалась. И так продолжалось до тех пор, пока меня однажды не вызывал к себе Леонид Дмитриевич Кудлин, главный советник самого Рашковского. Я поехал к нему на беседу, даже не подозревая, что именно ему от меня нужно, и не зная, какую роль в моей жизни сыграет это роковое знакомство и наша беседа…

Глава 18

Иосиф смотрел на сидевшего перед ним человека. Он не понимал, почему Кудлину так понравилась именно эта кандидатура. Но выбор все равно оставался за Леонидом Дмитриевичем, а ему нужно было всего лишь провести необходимый инструктаж.

– Вы бывали в Испании? – для начала поинтересовался Мейгеш.

– Да, один раз был, вместе со своим сыном. Несколько лет назад.

– Понравилось?

– Очень. Прекрасная страна, очень дружелюбные люди, красивые места. И сыну моему там тоже очень понравилось.

– Значит, в Шенгенской зоне вы уже бывали и визу получали?

– Да, несколько раз получал.

– Отказов не было?

– Нет. Я ездил как турист и документы оформлял через туристическое агентство.

– У вас паспорт в порядке? Когда истекает срок действия?

– Через два года. – Некрасов не понимал, почему ему задают подобные вопросы.

– Как вы относитесь к тому, чтобы снова полететь в Испанию, но уже за наш счет? – поинтересовался Мейгеш.

– Очень неплохо, – улыбнулся Некрасов. – А когда нужно лететь?

– Послезавтра. Только сегодня вечером вы должны будете сдать нам свой паспорт, чтобы мы завтра оформили вам визу в испанском посольстве.

– Хорошо. Куда мне его привезти?

– Никуда не нужно привозить. Наш водитель вечером заедет к вам домой и заберет его.

Некрасов согласно кивнул.

– Вы не спрашиваете, зачем мы вас туда посылаем? – поднял на него глаза Мейгеш.

– Я думаю, не для того, чтобы погулять за ваш счет, – предположил Некрасов. – Наверное, у вас будут конкретные поручения.

– Да, конечно. Дело в том, что мы хотим доверить вам очень ответственную миссию. Речь идет о приемке очень большой партии товара, которую вы должны будете осмотреть и принять.

– Какой товар?

– Специфический. Сахарный песок.

– Хорошо. Никаких проблем.

– Проблемы есть, – возразил Иосиф. – Дело в том, что это несколько специфический груз, который должен поступить к нам от наших марокканских друзей. В Барселоне, куда вы полетите, вас встретит их представитель. И вместе с ним вы получите груз, который погрузите на яхту.

– Большой груз?

– Почти тонна.

– Так много сахарного песка? – удивился Некрасов. – Хорошо. Что еще я должен сделать?

– Больше ничего. За песок расплачиваться будут другие люди. Ваша задача – принять товар и обеспечить его погрузку в порту. Вот и все.

– И вы посылаете меня только для того, чтобы я принял этот сахарный песок? – не поверил Некрасов. – С этим справится любой экспедитор, любая девушка.

– Мы решили послать вас, – сделал непроницаемое лицо Иосиф. – Это несколько специфический груз, о характере которого никто не должен догадываться.

В кабинете наступило молчание.

– Это не сахарный песок? – понизив голос, уточнил Некрасов.

– Для вас это сахарный песок и для всех проверяющих – тоже, – спокойно ответил Мейгеш. – Не нужно задавать лишних вопросов, на которые вам все равно не ответят.

– Куда пойдет груз?

– В Одессу. Украинская команда, капитан предупрежден. Ваша задача – принять груз и проследить за его погрузкой и отправкой. Никакой самодеятельности быть не должно.

– Понимаю. А если меня задержат с этим «сахарным песком»? Сколько лет я могу получить?

– Не нужно задавать глупых вопросов, Некрасов, – посоветовал Иосиф. – Я уже вам сказал, что ваша задача – всего лишь контроль за погрузкой. Вам необязательно знать, что именно находится в мешках. Если груз оформлен как сахарный песок, значит, он там присутствует.

– Я понял, – кивнул Некрасов.

– Вы ведь работаете у нас около двух лет, – напомнил Иосиф, – и уже стали начальником отдела. Обычно так быстро людей не выдвигают. Очевидно, вы действительно очень добросовестный и энергичный человек. В вашей поездке нет ничего необычного. Приехали, получили груз, отправили его в порт, погрузили и вернулись в Москву. Вот и все, что от вас требуется. Хотя, возможно, мы предложим вам сопровождать груз до Одессы. Вы не страдаете морской болезнью?

– Нет, – улыбнулся Некрасов, – не страдаю.

– Тогда все. И учтите, что мы ценим понимающих сотрудников. На своем месте в отделе вы все быстро усвоили. Говорят, что через ваш отдел в месяц проходит до трехсот машин, из которых больше двадцати процентов не имеют положенных сертификатов. Но вы умеете творчески мыслить и нестандартно подходить к решениям любых ситуаций, – замысловато выразился Мейгеш.

Он мог бы сказать проще – некоторые машины не имеют документов, оформленных по всем правилам, и ваш отдел умудряется оформлять их, закрывая глаза на явные нарушения и получая за это соответствующее вознаграждение. Но он не стал так прямо говорить столь очевидные вещи. Некрасов и так его понял.

– Говорят, что вы и ваши сотрудники очень неплохо зарабатываете, – продолжал Иосиф, – и вы смогли создать в своем отделе подлинно творческую обстановку.

Это означало, что Некрасов и его пятеро сотрудников получают конкретные суммы за конкретные машины. В конце каждого месяца Некрасов передавал собранные деньги руководителю их управления.

– У нас работают нормальные люди, – без пафоса произнес Некрасов. – Билет вы сами закажете или его должен купить я?

– Мы сами все сделаем, – заверил его Иосиф, – а сегодня вечером отдайте ваш паспорт нашему водителю. Он приедет часам к девяти.

– Хорошо. Я могу идти?

– Идите.

Некрасов поднялся и вышел. Мейгеш взглянул на небольшую камеру, висевшую в углу. Леонид Дмитриевич все видел и слышал прямо из своего кабинета.

– Зайди ко мне, – раздался его голос.

Иосиф поднялся и пошел в кабинет босса.

– Он неплохо держится, – сказал Кудлин. – Умный, спокойный, выдержанный. Просто идеальная кандидатура. Билет возьмете ему на утренний рейс. И передайте марокканцам, что он едет по нашим обычным каналам. Только уточни, кто именно его будет встречать.

– Я все сделаю, – кивнул Иосиф.

– Закажите ему самый хороший отель в центре города, – продолжал Кудлин, – выдайте приличные командировочные, чтобы он ни в чем себе не отказывал. Скажем, на три дня три тысячи евро. И билет бизнес-класса туда и обратно.

– С ним кто-то полетит?

– Двое охранников. На всякий случай. Понятно, что оружия у них не будет – его не разрешат провезти, – но это подготовленные ребята Акпера Иманова.

– Его предупредить?

– Конечно. У обоих уже есть визы. Они будут жить в соседнем с ним номере. И пусть он знает, что они летят туда для его охраны.

– Я ничего не понимаю, – признался Иосиф, – хотя обычно ход ваших мыслей мне понятен. Зачем он нам нужен? Зачем эти сказки про сахарный песок? Ведь он не идиот и понимает, что это совсем не сахар.

– Так нужно, – загадочно улыбнулся Кудлин. – Это как раз тот случай, когда никто, кроме меня, не знает всех нюансов предстоящей игры. Никто, даже Валентин Давидович. И ты не обижайся, Иосиф. Это и в твоих интересах. Тебя могут захватить и вкатить тебе наше чудо-лекарство. Если мы сумели купить его, то и наши враги легко достанут такой препарат. Поэтому лучшая гарантия – вообще ничего не знать. Тогда не сможешь проболтаться даже под воздействием «химии».

– Понимаю, – согласился Мейгеш.

– И еще одна просьба: чтобы в ближайшие несколько дней ты один никуда не ходил. Отправь всех родных куда-нибудь, а сам можешь ночевать в нашем офисе. Я уже сообщил, что ты улетел в Англию. Не нужно, чтобы тебя видели. И тем более не нужно, чтобы тебя захватили. Я, конечно, позвонил и попытался извиниться, но ты сам знаешь мстительный характер наших доморощенных уголовных авторитетов. Они считают, что ты их оскорбил, и могут забрать тебя даже до конца нашей операции. А мне бы не хотелось тебя терять.

– Спасибо, – сказал Иосиф. У него было совершенно безучастное выражение лица.

Кудлин с любопытством посмотрел на своего помощника. Они работали вместе уже столько лет, и он прекрасно знал Мейгеша.

– Будь осторожен, – еще раз попросил он, – меня или Рашковского они тронуть побоятся, а ты им представляешься почти идеальной фигурой для мести.

Иосиф снова кивнул в знак согласия.

Вечером водитель забрал паспорт Некрасова, на следующий день документы отправили в испанское посольство, и уже к полудню виза была получена. Три билета на утренний рейс в Барселону – один, бизнес-класса, для самого Некрасова и два, эконом-класса, для его сопровождения. Всем троим заказали отель «Мажестик», находившийся в центре Барселоны, на проспекте Грасиа. Некрасову заказали сьют, а его сопровождающим – обычный двухместный номер, примыкающий к этому сьюту. Всем троим было выдано по три тысячи евро.

Утром Кудлину позвонил Рашковский. Он был еще в своем загородном доме и звонил из своего кабинета.

– Как у нас дела? – поинтересовался Валентин Давидович.

– Все нормально, – доложил Кудлин, – завтра утром Некрасов и двое его сопровождающих вылетают в Барселону.

– Есть какие-нибудь проблемы?

– Пока нет, – ответил Кудлин, – все идет по плану. Нашим марокканским компаньонам мы уже сообщили о приезде Некрасова.

– А нашим друзьям?

– Тоже сообщили. Я лично сказал об этом обоим.

– Хорошо. Я буду через полтора часа у себя в кабинете. Если что-то случится, сразу найдите меня. Не знаю, что у нас вообще получится, но, думаю, ты знаешь, как нужно работать, поэтому я спокоен. Мне иногда кажется, что ты самый умный человек среди всех, кто меня окружает.

– Наконец я услышал от тебя комплимент, – пробормотал Кудлин, – впервые за столько лет… Это как орден. Тоже приятно.

– Не шути. Нельзя жить и никому не доверять. Я подумал, что ты единственный человек, кому я могу абсолютно доверять.

– И напрасно. Доверять нельзя даже самому себе, – напомнил Леонид Дмитриевич, – особенно сейчас, когда появились такие препараты. Уже невозможно даже свои мысли спрятать в голове и сделать так, чтобы о них никто не узнал.

Он попрощался и положил трубку. А буквально через час ему позвонил генерал Бандриевский.

– Как у нас дела? – поинтересовался высокий полицейский чин.

– Пока неплохо, а как у вас? Реваза так и не смогли вытащить?

– Даже не пытался, – признался генерал, – но твою тройку мы разрабатываем. Может, через несколько дней пошлем еще один запрос, чтобы не создавать ненужного ажиотажа.

– Нам он очень нужен, – сказал Кудлин, – мы до сих пор не знаем, кто именно его сдал.

– Говорят, что твои ребята устроили налет на дачу хромого Джамала? – добродушно спросил Бандриевский. – И еще вы хорошо потрясли этого паразита Гиви – с нашей помощью, конечно.

– Мы пытались узнать правду, – ответил Кудлин.

– Кстати, о правде, – словно только сейчас вспомнил генерал, – не нужно меня обманывать. Мы ведь договаривались насчет ваших африканских друзей.

– В каком смысле?

– В том смысле, что все ваши мероприятия будут проходить под контролем моих сотрудников. Не нужно самодеятельности. Я привык к тому, что мои просьбы обычно выполняются.

– Конечно, – насторожился Леонид Дмитриевич, – но я не совсем понимаю, о чем именно идет речь?

– Как раз о наших делах. Вы снова готовите нового гостя в Испанию и снова хотите обойтись без меня. Это нехорошо. Я могу обидеться, если вы будете меня так игнорировать. И тем более если не будете выполнять наши прежние договоренности.

«Жадная сволочь, – с поднимающейся ненавистью подумал Кудлин, – все никак не может успокоиться». А вслух сказал:

– Я вас понимаю, Кирилл Эдуардович, но наш представитель полетит туда только завтра. Я как раз собирался вам звонить.

– Значит, хорошо, что я вас опередил, – рассмеялся генерал. – Давайте сделаем так. Вместе с ним полетит и мой человечек. Он все будет держать под контролем. И, если нужно, свяжется со мной, чтобы я мог вмешаться и помочь. Зачем рисковать, когда у вас есть такие друзья?

– Вы правы. – Кудлин почувствовал, как у него дрожит правая рука. – Давайте вашу кандидатуру, чтобы он завтра вылетел вместе с нашим представителем.

– Конечно, – согласился Бандриевский. – Возьмите ему билет, выдайте деньги и закажите отель. Все, как полагается.

– Безусловно. – Кудлин буквально заставлял себя разговаривать, от напряжения даже скулы заболели. – Мы закажем ему билет и гостиницу…

– И выдайте командировочные, – напомнил генерал, – чтобы мой человечек не чувствовал себя обделенным. Он ведь летит туда, чтобы вам помочь…

«Он летит туда, чтобы узнать точную сумму и обеспечить тебе двадцать пять процентов, проклятая свинья», – прошептал про себя Кудлин, но возражать не стал.

– Мы платим нашим по три тысячи евро, – сообщил он, – такую же сумму получит и ваш представитель. Как его зовут?

– Лагунов. Капитан Егор Лагунов. Записали? Я пошлю его данные на ваш факс, чтобы вы могли взять ему билет и заказать номер в отеле.

– Обязательно, – согласился Кудлин.

– До свидания, – Бандриевский положил трубку.

Кудлин почувствовал, как болят пальцы, сжимающие трубку. Он буквально заставил себя разомкнуть их и осторожно положил трубку на рычаг, приговаривая при этом:

– Интересно, очень интересно. Если я скажу об этом Валентину, он мне не поверит. Но все равно забавно.

Он не стал никуда звонить, только распорядился заказать еще один билет на фамилию Лагунова. Через некоторое время пришел факс с копией паспорта капитана Лагунова. Кудлин вызвал Иосифа и приказал приготовить еще три тысячи евро для четвертого сопровождающего, который полетит вместе с группой в Барселону.

– Кто еще? – уточнил Иосиф.

– Капитан Лагунов. Он едет по просьбе нашего друга генерала Бандриевского.

Кудлин говорил бесцветным тоном, не позволяя себе ни намека на возможные эмоции. Иосиф поднял на него глаза. Лицо его напоминало восковую маску, но глаза выдавали – в них был неподдельный интерес. Иосиф редко позволял себе показывать свои эмоции.

– Он знает?

– Да. Сам позвонил и предложил свою помощь.

– Значит, кто-то успел сказать.

– И, кажется, я подозреваю, кто именно мог это сделать, – пробормотал Кудлин.

– Вы разрешите им вместе улететь? – уточнил Мейгеш.

– Обязательно. Только вместе. Мы должны наконец выяснить все до конца, иначе просто не стоило начинать игру.

– Это тот случай, когда я вас совсем не понимаю, – признался Иосиф.

– Это самый лучший комплимент, который ты мог мне сказать, – улыбнулся Леонид Дмитриевич. – Значит, не забудь билет, место в отеле и деньги на расходы. Все, как у наших.

– Сделаем.

Когда Иосиф вышел, Кудлин посмотрел на телефон.

– Ты себя выдал, Кирилл Эдуардович, – прошептал он, – тебя подвела твоя жадность. Нужно было немного подождать, прежде чем звонить, но у тебя не хватило терпения. А теперь я точно знаю, откуда идет информация…

Вечером того же дня вся группа в полном составе собралась в кабинете Иосифа, и он представил их друг другу. Один из охранников был больше похож на профессионального борца – с широкими плечами и могучими бицепсами. Олег Андреев раньше профессионально занимался боями без правил. Вторым был бывший боксер Назар Шарифов из Узбекистана. Более подвижный, быстрый, энергичный. Оба уже несколько раз ездили по поручениям Кудлина в различные страны, сопровождая отобранных представителей. Капитан Лагунов оказался относительно молодым человеком, лет тридцати пяти, среднего роста, с глубоко посаженными глазами, уже начинающий лысеть. Он сразу сказал, что не знает иностранных языков, и не протягивал руки никому из тех, с кем должен был отправиться завтра в командировку. Иосиф пояснил, что утром за всеми заедут машины.

Некрасов не задал ни одного вопроса. Но когда все начали выходить, попросил разрешения остаться. И только после того, как все вышли, уточнил у хозяина кабинета:

– Зачем мне этот капитан? Я думал, что у вас несколько специфический сахарный песок, а вы посылаете со мной капитана полиции…

– Именно поэтому и посылаем, – пояснил Иосиф, – чтобы он помог вам в случае необходимости. Не волнуйтесь, он едет туда не для того, чтобы следить за вами, а для того, чтобы вам помогать.

Некрасов пожал плечами и больше ничего не стал спрашивать.

На следующее утро все четверо вылетели в Барселону.

Глава 19

Должен признаться, что я был удивлен. Меня позвали сначала к Леониду Дмитриевичу Кудлину, а затем пригласил для разговора его помощник. Сначала он расспрашивал о каких-то подробностях, а затем предложил отправиться в Испанию, где я должен был принять важный груз. Он сказал, что это сахарный песок, но я сразу догадался, что это будет не совсем тот песок, который мы употребляем в пищу. И, возможно, совсем не песок… Но не стал ничего уточнять. Очевидно, в руководстве сочли возможным поручить мне такую миссию. За то время, которое я провел в страховой компании, я заслужил их доверие. Все-таки каждый месяц относил наверх больше ста тысяч долларов и при этом зарабатывал примерно сорок-пятьдесят, которые оставались в нашем отделе. Нельзя было и дальше сохранять «девственность» и делать вид, что ничего не происходит. Они, видимо, решили проверить меня по-настоящему и выдвинуть на более сложный участок работы. Я прекрасно понимал, что это настоящая мафия, и моя поездка в Барселону – своеобразный испытательный вояж. Если смогу оправдать их доверие, возможно, они переведут меня на другой участок работы и поручат более ответственные задания. О моральной стороне дела я не думал. После стольких лишений и страданий, всех бед и несчастий я научился ценить то, что имел. Я снова вспомнил о дорогих ресторанах, начал заходить в бутики, присматриваясь к дорогой одежде, которая в Москве была очень дорогой. Даже купил небольшую «Тойоту Короллу» Игорю, который был просто счастлив от такого невероятного подарка.

Утром мы все собрались в аэропорту. Этот капитан мне сразу не понравился. Он вел себя так, словно мы уже были преступниками, а он – нашим надзирателем. У нас с ним были билеты бизнес-класса, и мы прошли в салон, чтобы выпить там кофе. Когда я вышел в туалет, он рванулся следом за мной, словно я шпион, который мог отправить из туалетной комнаты какое-то шифрованное донесение своим хозяевам. Неприятный тип этот капитан Лагунов. А вот ребята, которые должны были нас охранять, мне, наоборот, понравились. Хорошие, нормальные парни безо всяких закидонов.

Самолет взлетел вовремя, и я почти сразу заснул в своем кресле, попросив стюардессу меня не будить. Два раза просыпался и видел, как бдит наш бравый капитан, который, очевидно, боялся, что я могу сбежать из летящего самолета.

Мы прибыли в Барселону в половине двенадцатого утра по местному времени. У нас с собой были небольшие сумки, поэтому мы прошли государственную границу и довольно быстро вышли в терминал, где нас уже ждали двое молодых людей. Один был мулат – очевидно, араб, другой – темнокожий негр. Кстати, интересно, что в Америке это слово под запретом, там его считают оскорбительным. Могут даже побить или подать в суд за обращение «ниггер». Самое забавное бывает в Бухаресте, где часто садятся американские самолеты, направляющиеся в Афганистан. Темнокожие офицеры и солдаты требуют принести им чай, и девушки-румынки обычно уточняют: «Негро?» – что по-румынски означает «Черный?». То есть они спрашивают, какой чай принести, черный или зеленый. А прибывшие афроамериканцы воспринимают эти слова как оскорбление и устраивают скандалы, а иногда и безобразные драки, требуя, чтобы их так не называли. Вот какие истории случаются уже в наше время. В русском языке в слове «негр» нет ничего обидного, но американцы сразу встают на дыбы, когда слышат это слово, – даже белые и латиносы, которых приучили не произносить его вслух. Такая современная политкорректность.

Нас посадили в два внедорожника, и мы поехали в центр города. Негр сел в машину с нами. Капитан Лагунов, конечно, прошел в первый автомобиль вместе со мной. Остальные разместились во второй машине. И по дороге этот темнокожий пояснил нам, что груз мы получим завтра утром в порту и должны будем сразу перегрузить его на нашу яхту. Он неплохо говорил по-русски; наверное, поэтому его и прислали к нам. Оказывается, он пять лет учился в Москве, а потом вернулся в Марокко, где так и не нашел достойной работы.

– А где будет наша яхта? – уточнил капитан Лагунов.

– Я должен им позвонить, – пояснил я.

– Будете звонить при мне, – строго приказал капитан, – и давайте быстрее. Меня в отеле будет ждать сотрудник нашего консульства.

Я посмотрел на него. Нет, он мне совсем не нравился. Или он считает, что его действительно послали с нами в качестве такого своеобразного надзирателя?

Отель «Мажестик» находился в самом центре города на потрясающе красивой улице Грасиа. На ней есть два дома самого Гауди. И вообще многие знатоки считают, что эта небольшая улица – одна из самых красивых не только в Барселоне, но и вообще в Испании, с чем я, конечно, могу согласиться. У меня был номер-сьют, а у капитана – обычный одноместный номер, что ему явно не понравилось. К тому же его номер располагался несколько дальше, чем наши, находившиеся рядом.

– Нужно было сказать, чтобы мне взяли номер рядом с вами, – сказал Лагунов.

– Это не в моей компетенции, – с удовольствием ответил я этому хаму. – Позвоните и предложите, чтобы вам поменяли номер. Мне лично все равно. Или спуститесь вниз и попросите вам его обменять. Денег у вас много, можете взять любой, – злорадно добавил я. Понятно, что тратить свои деньги он не будет.

Капитан помолчал, а потом пошел к себе. Я принял душ и подошел к окну. Отсюда открывался изумительный вид на город. Нужно будет пройтись сегодня, если, конечно, этот капитан не захочет составить мне компанию. Мы были с ним только несколько часов, но он уже меня раздражал. Я достал из сумки мобильный и набрал номер Иосифа. У нас была договоренность, что я сразу позвоню ему, как только мы разместимся в номерах.

– У нас все в порядке, – сообщил я, – прибыли нормально. Нас встретили, привезли в отель. Все хорошо, если не считать вечно недовольного капитана. Зачем вы его к нам прицепили? Он ходит с таким видом, будто мы заключенные, а он наш надзиратель.

– Не забывайте, что он капитан полиции, – сказал Иосиф, – и советую вам держаться с ним достаточно дружелюбно, но на некоторой дистанции.

– Что я и собираюсь делать.

– Когда вы должны получать груз?

– Завтра в порту. Они спрашивали про яхту, на которую нам надо перегрузить «сахар».

– Завтра они прибудут в Барселону, и я сообщу вам номер причала.

– А что нам делать сегодня?

– Ничего. Отдыхайте, гуляйте. Только не очень откровенничайте с этим капитаном.

– Я и не собирался.

Закончив разговор, я убрал телефон в сумку и тут услышал звонок в дверь. Пошел открывать и увидел стоявшего на пороге Лагунова.

– С кем вы разговаривали? – требовательно спросил он. – Я подошел к вашей двери и услышал, что вы с кем-то разговариваете.

– Ну, знаете, это уже некрасиво. – Я впустил его в свой номер и захлопнул дверь. – В конце концов вас прислали сюда не для того, чтобы вы следили за мной. И я могу разговаривать с кем хочу. Это была моя знакомая. Теперь вы удовлетворены?

– Какая знакомая? Покажите ваш телефон, – потребовал хам.

– Если будете так себя вести, я больше вас к себе вообще не пущу, – мрачно отрезал я. – И давайте сразу договоримся, что это вы прилетели со мной, а не я с вами. И мне поручено принять и перегрузить товар. На этом и закончим. Уже не говоря о том, что я старше вас лет на пятнадцать. Ведите себя прилично, хотя бы из уважения к моему возрасту.

– С кем вы разговаривали? – настойчиво повторил капитан, не обращая внимания на мою риторику.

– Со своей любовницей! – закричал я на него. – Уходите отсюда, и до завтра чтобы я вас не видел! Вы мне просто надоели!

– Вы уже знаете, где будет стоять яхта? – не унимался этот тип.

– Знаю, но не скажу, – в меня вселился какой-то бес, – специально не скажу, чтобы вы мучились.

– Это не шутки, господин Некрасов. Не забывайте, что перед вами офицер полиции. Я – сотрудник управления по борьбе с организованной преступностью, – грозно напомнил Лагунов.

– Очень приятно. Только мне не хочется, чтобы вы и дальше оставались в моем номере. Уходите, пожалуйста. Завтра мы с вами поедем принимать груз. А насчет яхты я пошутил. Я действительно не знаю, где она находится. Мне сообщат номер причала только завтра. Вы наконец удовлетворены?

Он промолчал. Затем повернулся и вышел из моего номера. Я захлопнул за ним дверь. Бывают такие люди, к которым сразу испытываешь антипатию. Я позвонил ребятам в соседний номер и предложил им отправиться в город. Они сразу согласились. Мы договорились встретиться в холле через двадцать минут. И что вы думаете там случилось? Ровно через двадцать минут мы спустились в холл и обнаружили сидевшего там капитана Лагунова, словно он подслушал наш разговор. Но я думаю, что он просто правильно рассчитал, что мы достаточно быстро выйдем из отеля, чтобы прогуляться по незнакомому городу. В общем, он увязался за нами.

Мы прошли немного вниз и вышли на величественную площадь Каталонии. Оказалось, что оттуда идут автобусы, совершающие экскурсию по всему городу. Причем экскурсии были на разных языках, в том числе и на русском. Мы поднялись на второй ярус – нужно отдать должное капитану, он сел немного в стороне, – получили индивидуальные наушники и поехали по городу. Честное слово, Барселона очень красивый город. Мы с Игорем были на юге, а в Барселоне я никогда не был, и мне очень понравился этот необычный, просторный, светлый, величественный, сюрреалистический и полифоничный город. Гид в наушниках с удовольствием рассказывал, что это город Сальвадора Дали, Пабло Пикассо и Хуана Миро. А еще это город – вечный памятник гению Гауди, сумевшему оставить после себя такое архитектурное наследие. Особенно потрясал его храм Святого Семейства, или Саграда Фамилиа, как говорят сами испанцы. Его строят уже сто лет и будут строить еще лет пятьдесят. Но уже сейчас видно, что это будет ни на что не похожий величественный храм, который прославит не только его автора, но и город, создавший такое чудо, и страну, в которой стало возможно строительство столь необычного храма.

Экскурсия нам очень понравилась. В нее было включено несколько маршрутов – красный, синий и зеленый. Причем, купив билет на один маршрут, вы могли бесплатно проехать и по другому. Мы так и сделали – пересели с синего на красный и поехали к порту мимо Олимпийского стадиона, где проходили игры в девяносто втором году. Кажется, экскурсия понравилась даже капитану Лагунову. Но когда мы пересаживались с одного автобуса на другой, вместе с нами пересела какая-то испанская пара, которая, очевидно, тоже приехала сюда в качестве туристов. Я бы не обратил на них внимания, если бы сразу после экскурсии меня не отозвал в сторону Назар.

– Мне кажется, что эти двое следили за нами, – пояснил он. – Я уверен, что они пересели за нами в другой автобус не просто так.

– Мы не делали ничего предосудительного, – отмахнулся я. – А почему ты решил, что они следили именно за нами? Может, как и мы, просто перешли с одного маршрута на другой?

– Нет, – возразил Назар, – дело в том, что они говорили между собой по-испански, а я видел, куда втыкала девушка свои наушники. Там ведь можно выбрать из восьми языков, и чтобы услышать гида на русском, нужно нажать цифру «семь». Вот эту цифру она все время и нажимала.

– Ты у нас прямо Шерлок Холмс, – удивился я его наблюдательности. И подумал, что нужно будет позвонить Иосифу и все рассказать.

Потом мы обедали в красивом итальянском ресторане, куда с нами пошел и Лагунов. За обедом заказали две бутылки хорошего красного вина, и он даже немного растаял после сытного обеда и выпитого вина, начал улыбаться и даже подмигнул нашей официантке. Мы вернулись в свой отель где-то в восьмом часу вечера, уставшие и довольные. Договорились встретиться утром за завтраком и разошлись по своим номерам.

Я сразу позвонил Иосифу, хотя в Москве было уже достаточно поздно. Разница во времени была два часа в пользу Москвы.

– Извините, что беспокою вас, – сказал я, услышав его голос, – но мне показалось важным сообщить вам об этом. Дело в том, что сегодня мы катались по городу в туристическом автобусе. И когда пересаживались в другой, то обратили внимание, что вместе с нами пересаживается и какая-то молодая пара, которая говорила по-испански…

Иосиф внимательно слушал, не перебивая. Мне вообще нравилась выдержка этого человека. У него всегда было спокойное, даже бесстрастное выражение лица, словно ничто в мире не могло вывести его из состояния душевного равновесия.

– А потом выяснилось, что девушка слушает гида на русском языке, – закончил я.

– Откуда вы знаете, что она слушала перевод по-русски? – уточнил Иосиф. – Вы забирали ее наушники?

– Нет. Просто Назар обратил внимание на номер, который она набирала для ячейки радио. Там была цифра «семь», что соответствовало русскому языку.

– Понятно, – сказал Иосиф. – Возможно, вы правы и за вами следят, поэтому будьте осторожнее. Завтра утром я сообщу вам номер причала, где будет стоять наша яхта. Капитана зовут Геннадий Трофимович Разлюк. Вместе с ним на яхте экипаж из четырех человек. Назовите пароль: «Привет от Магеллана». Все понятно?

– Скажу, конечно. А кто такой Магеллан?

– Португальский капитан, совершивший на испанских кораблях первое кругосветное путешествие, – любезно сообщил мне Иосиф.

– Кем был тот Магеллан, я знаю, – рассмеялся я, – но он вряд ли мог передать привет Геннадию Трофимовичу. Я думал, это какой-то другой Магеллан.

– Нет, тот самый. И учтите: если произойдет какая-то неожиданность или появится испанская полиция, вы не должны отвечать ни на один вопрос без присутствия нашего консула. Как российские граждане, вы имеете право попросить приехать нашего консула.

– Думаете, что из-за сахарного песка нас может задержать полиция? – не удержался я от обычного укола. Все-таки правильно со мной развелась Ольга – язык поганый, а характер еще хуже.

Но Иосифа трудно было вывести из состояния равновесия.

– Может, им не понравится, что вы решили вывезти такое большое количество сахара, – ответил он, и теперь уже я не понял, шутит он или говорит серьезно.

– Надеюсь, что они не будут к нам придираться, – сказал я примирительно, – и потом, у нас есть капитан Лагунов. Я думал, вы послали его с нами, чтобы он защищал нас в случае необходимости.

Иосиф молчал целую минуту. Потом наконец сказал:

– Вам никто не говорил, что вы обладаете очень интересным характером? Потрясающая смесь горького юмора, цинизма и меланхолии.

– Пока никто. Вы первый, – ответил я ему.

– До завтра. До свидания. – Мейгеш отключился.

Кажется, я все-таки достал его, и он обиделся. Я еще не знал, что с нами произойдет завтра, но чувствовал, что завтрашний день не сулит мне ничего хорошего. С моим-то феноменальным невезением… И, как всегда, оказался прав.

Глава 20

Утром позвонил Иосиф и сообщил, что вся группа благополучно прошла границу и вылетела в Барселону.

– Никаких происшествий не было? – уточнил Леонид Дмитриевич.

– Все прошло нормально. Мы проследили, как они прошли регистрацию, таможню и границу. Потом Некрасов и Лагунов ждали в салоне бизнес-класса своего рейса, а ребята сидели в кафе. И все четверо прошли в самолет, мы это проверили по компьютеру. Они уже летят в Испанию.

– «Хвосты» были?

– Наши ничего не заметили. Но в аэропорту всегда много людей, ничего понять невозможно. Если даже были, то они сейчас в самолете.

– Ясно. Держи меня в курсе. – Кудлин перезвонил Рашковскому: – Валентин, ты сейчас в своем загородном доме?

– Да. И собираюсь уже выезжать в город.

– Не нужно, – попросил Кудлин, – я сам к тебе приеду.

– Но у меня в городе сегодня много дел, – попытался возразить Рашковский.

– Не нужно, – с нажимом повторил Кудлин. – Будет гораздо лучше, если ты подождешь меня в своем доме и никуда не будешь выезжать.

– Понятно. Хорошо. Буду тебя ждать. Когда ты приедешь?

– Через час. И никому не звони. Алло, ты меня слышишь? Никому не звони и ничего не говори.

– Ты иногда бываешь каким-то странным, – пробормотал Валентин Давидович, – но хорошо, я тебя подожду.

Кудлин убрал телефон в карман и позвонил в техническую службу:

– Я просил вызвать двоих сотрудников охранной фирмы с аппаратурой.

– Они вас уже ждут, – доложили ему.

Забрав этих двоих, Леонид Дмитриевич выехал по направлению к загородному дому Рашковского. Он был в машине, когда ему позвонил генерал Бандриевский.

– Ваши ребята уже вылетели? – уточнил он.

– Конечно. Вместе с вашим капитаном, Кирилл Эдуардович. Или он вам не докладывает о ситуации?

– Как он мне может докладывать из самолета? – засмеялся Бандриевский. – Вы лучше скажите, на какую сумму этот ваш контракт. Я ведь до сих пор теряюсь в догадках.

«Не выдержал, – подумал Кудлин, – решил сам позвонить и проверить».

– Речь идет об очень крупной партии шампиньонов, – сообщил он.

– Назовите хотя бы примерную сумму, – настаивал Бандриевский, – если это не коммерческий секрет.

– Никакого секрета нет. Товар оценивается в диапазоне от двадцати до тридцати миллионов долларов. – Он все-таки занизил стоимость товара, но ненамного. Однако и этого было достаточно, чтобы генерал на другом конце ошеломленно замолчал. – Алло, – добродушно позвал его Кудлин, – куда вы пропали, Кирилл Эдуардович?

– Я не пропал. – Кажется, генерал чуть не поперхнулся от этой цифры. Он быстро подсчитал, сколько будет двадцать пять процентов от этой невероятной суммы. – Я не пропал, – повторил он. – Я хотел сказать… я готов вам помогать. Если нужно, даже дам свой транспорт. Свой вертолет, своих людей…

– Спасибо, но пока в этом нет необходимости, – улыбнулся Кудлин. Жадность полицейского его даже забавляла.

– Помните, что я вам предложил, – сказал генерал перед тем, как отключиться.

Кудлин не мог знать, что после этого разговора Бандриевский будет лихорадочно набирать номер капитана Лагунова, пытаясь до него дозвониться. И наконец услышит гудки телефона капитана, когда самолет сядет в аэропорту Барселоны.

– Алло, Лагунов! – закричал Бандриевский. – Слушай меня внимательно. Ты должен ни на минуту с ними не расставаться. Особенно с этим Некрасовым. Запомни, что поехал туда не гулять, а работать. Если нужно, залезай в его номер и ночуй там. Стань его другом или любовником. Сиди весь день и всю ночь в холле отеля, но не выпускай его одного. Он там основная фигура. Ты меня понял?

– Так точно, – ответил Лагунов.

– Ты уже встречался с представителем нашего консульства в Барселоне? – уточнил генерал.

– Да, все нормально, – доложил капитан.

Кудлин в это время приехал к Рашковскому и предложил ему выйти из дома и побеседовать на лужайке. Приехавшие с ним сотрудники технического отдела с аппаратурой сидели в микроавтобусе, терпеливо ожидая, когда их позовут.

– У нас все идет по плану, – сообщил Леонид Дмитриевич, – Некрасов и его команда уже вылетели в Барселону. Там тоже все подготовлено для встречи гостей.

– Хорошо. Тогда зачем ты приехал и не разрешил мне сегодня появляться на работе?

– Я с самого начала подозревал, что есть какой-то сбой, который я не могу понять, – признался Кудлин. – Ведь об отправке Реваза и Леонаса могли знать только мы двое. Я все время пытался понять, как могли узнать федералы об этих связных. Даже Иосиф не знал подробностей, так как был в это время в твоем английском доме. И, конечно, ни Джамал, ни Гиви не знали о Леонасе. Однако оба были арестованы.

– Мы об этом уже говорили, – нетерпеливо напомнил Рашковский, – зачем снова возвращаться к этому вопросу? Значит, где-то все-таки случился сбой, и кто-то нас выдал.

– Но мы с тобой обратили внимание, что оба наших связных были задержаны до того, как должны были встретиться с марокканцами. То есть связных убирали, а сам контракт словно охраняли, чтобы никто о нем не узнал. Ведь Реваза арестовали в Шереметьево, а Леонаса взяли в Барселоне. Но в обоих случаях не довели до груза, что не похоже на работу профессионалов, для которых подобный успех был бы определяющим.

– Правильно, – нетерпеливо кивнул Рашковский, – но мы все равно пока не знаем, кто сдал наших связных.

– Уже знаем, – возразил Кудлин.

Рашковский остановился и выжидающе посмотрел на гостя.

– Кто? – спросил он.

– Теперь я уже не сомневаюсь, – невесело усмехнулся Кудлин.

– Скажи, кто? – потребовал Рашковский.

– Ты, – ответил Леонид Дмитриевич.

Рашковский замер, потом взмахнул руками:

– У тебя дурацкий юмор. Нашел время шутить. Я тебя серьезно спрашиваю.

– А я тебе серьезно отвечаю. Очень серьезно, Валентин. Это ты сливал всю информацию, сам того не подозревая.

Рашковский смотрел на своего советника, понимая, что тот действительно не шутит.

– Рассказывай, – выдохнул он.

– Я тебе уже говорил, что не верю в случайные совпадения. Но обоих сдали, а марокканцев не тронули. Тогда кто и зачем это сделал? Либо конкуренты, которые хотят отобрать у нас этот выгодный контракт и замкнуть на себя линию поставки, либо кто-то другой, у кого могут быть иные планы. Я начал анализировать ситуацию. Реваза взяли сотрудники ФСБ, припомнив ему все старые грехи. При этом Бандриевский не сумел или не захотел добиться его передачи в свое управление, которое должно было заниматься делами Реваза. Потом взяли Леонаса. О нем сообщили непосредственно в Испанию, и его взяли в Барселоне вместе с курьером марокканцев. Значит, это была операция, не связанная с самими марокканцами, иначе Интерпол проследил бы всю цепочку. А так – взяли именно Леонаса и пришедшего на беседу с ним курьера. Все как-то странно, нелогично, неправильно.

И тогда я решил сыграть ва-банк, понимая, чем именно рискую. Нашел эти ампулы и поручил Иосифу допросить Джамала и Гиви, прекрасно понимая, как именно они обидятся и как трудно будет добиться перемирия с ними после такого страшного оскорбления. Но оба оказались непричастными к этим арестам. Я начал разрабатывать свой план. Мне нужен был такой человек, как Некрасов, чтобы подставить его и послать в Барселону, как я тебе и говорил. Но я не стал никого посвящать в детали моего плана. Даже тебя, даже Иосифа. Все подробности знал только я один, и это была абсолютная гарантия того, что никто не сумеет о нем узнать, даже случайно.

Я намеренно сообщил Джамалу и Гиви о поездке Некрасова, но никакой реакции не последовало, хотя Гиви попросил голову Иосифа и пятнадцать процентов прибыли. Я терпеливо ждал, что именно произойдет. И дождался. Вчера утром ты позвонил мне отсюда и уточнил про поездку Некрасова. Буквально через полчаса мне перезвонил генерал Бандриевский, который уже знал о том, что Некрасов улетает в Барселону. Это не могло быть совпадением. Бандриевский просто испугался, что потеряет свои деньги, и сразу предложил послать вместе с Некрасовым своего человека – капитана Лагунова. Чем себя и выдал.

– Я тебя не понимаю, – нахмурился Рашковский.

– Он узнал о нашей беседе и, не выдержав, сразу позвонил. Ведь ему не терпелось узнать, какова сумма контракта, о которой ты обычно не говоришь по телефону. Он услышал наш разговор и поэтому решил отправить с нами своего капитана.

– Ты думаешь, он прослушивает наши разговоры?

– Это невозможно, – улыбнулся Кудлин, – у нас по десять телефонов, и мы можем позвонить с любого из них, а у тебя в кабинете стоит такая аппаратура, что пробиться сквозь нее практически нереально. Кирилл Эдуардович – профессионал и понимает, что невозможно подключиться сразу ко всем телефонам. Но он выдал себя дважды. Сначала вчера утром, когда почти сразу позвонил мне и начал требовать, чтобы я согласился отправить в Барселону Некрасова вместе с его человеком. А до этого выдал себя, когда я передавал ему нашу коробку. Он тогда подумал, что в такой небольшой коробке не может быть больше одной или двух пачек денег. И даже обиженно заявил, что десять тысяч долларов ему дарят лейтенанты в качестве сувениров. Вот тогда он случайно и оговорился, вспомнив подарок, который привез тебе на дачу. Привез сюда, Валентин. Тот самый подарок, который сейчас находится у тебя в кабинете, на втором этаже. Небольшой слон из Таиланда, инкрустированный алмазами. Я сразу вспомнил, что он стоит у тебя именно на столе в кабинете. И вчера ты звонил мне из своего кабинета. Сюда не может попасть посторонний, и ты не держишь в кабинете такие мощные приборы, как на работе. Но генерал Бандриевский умудрился нас обмануть. Он привез этого слона и подарил его тебе именно с тем расчетом, что ты поставишь его у себя в кабинете. В разговоре со мной генерал случайно об этом проговорился. Он даже знал точное место. Вот так, Валентин. «Бойся данайцев, дары приносящих» – так, кажется, у Гомера.

– Не может быть, – прошептал ошеломленный Рашковский, – этого не может быть…

– Я привез с собой специалистов из технического отдела и охранной фирмы, – пояснил Кудлин. – Они могут проверить твой кабинет, и мы все выясним прямо сейчас. Но я почти на сто процентов убежден, что прав. Генерал слишком жаден и неразборчив в средствах, поэтому так неосмотрительно себя выдал.

– Позови людей, – согласился Рашковский.

Кудлин пошел к машинам. Там уже его ждали несколько сотрудников с аппаратурой. Осмотр кабинета был недолгим. В слоне действительно оказалось мощное передающее устройство. По предложению Кудлина статуэтку оставили на столе в кабинете. Техники осмотрели все остальные комнаты и ничего больше не обнаружили. Когда они уехали, Рашковский принес бутылку коньяка и щедро плеснул в пузатый бокал янтарную жидкость.

– Сукин сын, – пробормотал он. – Ты посмотри, как он нас обманывал! Мы гадали, кто это может быть, а оказывается, он просто слушал все наши разговоры из моего кабинета. Негодяй! Я хочу, чтобы ты сегодня нашел конкретного исполнителя. Генерал не должен больше жить. Со мной такие номера не проходят.

– Остынь, – посоветовал Кудлин, усаживаясь рядом. – Во-первых, не забывай, что мы еще не закончили нашу операцию и она вступила в решающую фазу. Во-вторых, хочу напомнить тебе, что Бандриевский не просто человек, которого ты невзлюбил. Он генерал полиции, начальник управления. Если с ним что-нибудь случится, его убийцу будут искать всем миром и рано или поздно выйдут на тебя. Ты прекрасно знаешь, что генералов полиции убивать нельзя. Хотя бы из чувства самосохранения.

– Ты предлагаешь все оставить и снова платить этому мерзавцу, как раньше? – зло поинтересовался Рашковский. – Ты посмотри, какая сволочь этот генерал! Одной рукой брал у нас деньги, а другой слушал наши разговоры…

– Чтобы иметь хорошую возможность вымогать деньги и дальше, – заметил Кудлин. – И я бы на твоем месте так не возмущался. Мы ведь с тобой всегда знали, что собой представляет наш уважаемый Кирилл Эдуардович. Или тебя так сильно удивил этот слоник?

– Больше ни одного подарка я не оставлю в своем доме, – пообещал Рашковский, – все буду складывать в сарае. К чертовой матери! Никогда не думал, что меня можно так легко наколоть.

– Нелегко, – возразил Кудлин. – Я думаю, что этот слоник действительно стоит больших денег, и алмазы там настоящие. Ты же слышал, что сказали сотрудники технического отдела. Алмазы были расположены таким образом, чтобы транслировать твои разговоры на максимально возможное расстояние.

– Не смей больше ему платить, – посоветовал Рашковский.

– Наоборот, – возразил Леонид Дмитриевич, – именно теперь мы и должны будем ему заплатить. Но это только следующая часть нашего большого плана. Сегодня надо будет еще дождаться вестей из Барселоны.

– Зачем ты не разрешил убрать этого слона из моего кабинета? – мрачно спросил Валентин Давидович. – Хочешь, чтобы он и дальше слушал все мои разговоры?

– Очень хочу. Когда мы знаем об этом, мы легко можем использовать этот факт против самого Кирилла Эдуардовича. Что мы с тобой обязательно и сделаем, но только чуть позже. Сейчас нужно закончить операцию с марокканцами. Она и так обошлась нам недешево. Но если все пройдет нормально, это будут копейки по сравнению с той прибылью, которую мы можем получить.

– Да, – кивнул Рашковский и снова щедро плеснул себе коньяку.

– В последнее время ты начал много пить, – заметил Кудлин, – мне это не очень нравится. Ты не забыл, насколько лет я старше тебя? А вот до сих пор не пристрастился к этой пагубной привычке.

– Здесь можно с ума сойти, – пробормотал Рашковский, но бокал отставил в сторону. – Что будем делать с Джамалом и Гиви? Ты ведь понимаешь, что твои извинения они все равно не примут. Им нужна не только голова твоего Иосифа, но и моя. Может, и твоя тоже.

– Конечно, – согласился Кудлин. – Это был тот самый риск, на который мы должны были пойти. Нужно было играть изо всех сил, чтобы выяснить, кто играет против нас. Если бы мы сидели и ничего не делали, это могло вызвать еще большие подозрения. И самое главное, что тогда мы сорвали бы наш контракт. А он для нас сейчас важнее всего. Слишком большая сумма, Валентин, стоит на кону. Когда я сегодня сказал Кириллу Эдуардовичу, что марокканский товар может быть оценен на сумму от двадцати до тридцати миллионов долларов, он чуть не подавился. И сразу стал предлагать мне свои вертолеты и самолеты. Он готов лично пилотировать этот груз, только чтобы получить свои проценты. А он ведь требует двадцать пять процентов и ради таких денег пойдет на все.

– Психолог ты наш доморощенный, – прошептал Рашковский, – и все-то ты знаешь. Интересно, что бы я без тебя делал?

– Нашел бы другого советника, – цинично заметил Кудлин, – свято место пусто не бывает. Давай договоримся твердо. Ты пока ничего не знаешь и не предпринимаешь. Только не говори со мной из кабинета. И вообще не говори о делах в своем кабинете. Ни под каким видом. А сейчас я расскажу тебе подробности моего плана.

– Давай, – согласился Рашковский, – я уже понял, что ты самый умный человек, и не только в моем окружении. Мой покойный отец был прав, когда, умирая, посоветовал держать тебя при себе. Это были его последние слова.

Глава 21

Утром следующего дня я поднялся раньше обычного – решил выйти и прогуляться перед завтраком. Спустился вниз и испугался. Капитан Лагунов сидел в холле. Неужели он провел там всю ночь? Мне стало даже его жалко. Несчастный тип, который так рьяно относится к исполнению своих обязанностей. Я кивнул ему, выходя из отеля, и он, сразу вскочив со своего места, поспешил за мной. Разве можно быть таким назойливым?

Его присутствие было настолько неприятным, что я довольно быстро вернулся в отель. К завтраку вышел через час, и он по-прежнему сидел в холле. Мы завтракали втроем, когда он наконец присоединился к нам.

– Когда мы поедем за товаром? – поинтересовался Лагунов.

– Понятия не имею, – ответил я. – Должны приехать продавцы и отвезти нас в порт. Мы договаривались на четыре часа.

– А где деньги? – неожиданно спросил меня Лагунов. – Почему вы не привезли деньги?

– Откуда я знаю? Мне приказано получить товар и погрузить его на яхту, которая будет вечером в морском порту. Больше я ничего не знаю. Вы меня удивляете, господин капитан. Кто сейчас возит деньги в сумках или чемоданах? Их, наверное, переведут на какой-нибудь счет. И потом, сколько может стоить тонна сахарного песка? Двадцать или тридцать тысяч долларов? Такие деньги можно спрятать и в кармане пиджака.

– Если там действительно сахарный песок, – заметил Лагунов.

– Ничего другого там просто не может быть, – ответил я ему под улыбки моих охранников.

Капитан не стал со мной спорить. Мало того, что он не очень честный человек и работает на не очень порядочных людей, так он еще и дурак. А это уже опасное сочетание.

Теперь нам предстояло ждать. Но до четырех еще было много времени, и Назар предложил пойти в город. Мы решили сегодня устроить себе пешую прогулку. Вчера в рекламных проспектах, которые нам раздали, было указано, что от площади Каталонии начинается самая известная улица Барселоны – Рамбла, на которой находятся рестораны и бары. Мы отправились туда вчетвером. Улица действительно была заполнена людьми, в основном молодыми. У моих охранников просто голова шла кругом. Здесь можно встретить молодых девушек на любой вкус. Светлые, темные, смуглые… оранжевые, желтые, хоть зеленые. Можно увидеть кого угодно. Такое ощущение, что это – бесконечная улица для знакомств молодых людей. Звучала другая речь; было довольно много парней и девушек, говоривших по-русски. Кого здесь только не было – застывшие живые статуи, измазанные краской и гримом, фокусники и факиры, акробаты и жонглеры, танцоры всех мастей, пытавшиеся поразить публику… Рестораны и бары были переполнены, и стулья выставляли прямо на тротуары. В общем, очень интересно. Ребятам понравилось, им ведь всего по двадцать пять. Мне тоже понравилось, хотя я в два раза старше. А вот капитану Лагунову здесь было явно не по себе. Он брезгливо морщился, отворачивался, пожимал плечами. Есть сорт людей, которые способны портить настроение другим даже на таком празднике жизни.

В половине четвертого мы вернулись в отель. Ровно в четыре к «Мажестику» подъехала машина с нашим знакомым темнокожим проводником, сидевшим за рулем. Он объяснил, что я должен поехать один, а остальные остаются в отеле. Ребята переглянулись, у них были твердые инструкции Иосифа – не оставлять меня одного. А вот Лагунов сразу разозлился и потребовал, чтобы взяли и его. Наш темнокожий связной – его звали Эжен – сказал, что это невозможно и я должен поехать один, иначе никакой сделки просто не будет. Назар позвонил в Москву господину Мейгешу и объяснил ситуацию.

– Скажите, что без охраны наш представитель никуда не поедет, – посоветовал Иосиф.

– Мы ему уже сказали, – сообщил Назар, – но он настаивает на своем. Говорит, что появление стольких мужчин в порту сразу привлечет внимание полиции.

– Может, он прав? – засомневался Иосиф.

– Я не знаю, – ответил Назар, – это вы должны решать.

– Господин Мейгеш, – выхватив у него телефон, закричал Лагунов, – вы, наверное, знаете, какие у меня полномочия от Кирилла Эдуардовича! Я обязан присутствовать на всех мероприятиях, связанных с получением товара и оформлением этой сделки. Поэтому я категорически требую, чтобы меня взяли с собой. Иначе я вынужден буду позвонить Кириллу Эдуардовичу и сообщать ему о срыве наших предварительных договоренностей.

– Подождите, – сказал Иосиф, – передайте телефон Эжену.

Наш афроамериканский друг взял телефон и начал что-то бубнить. Они говорили минут пять. Лагунов ходил по комнате, как зверь в клетке. Ребята вели себя более спокойно. Они ждали указаний руководства. Шел долгий и непонятный торг. Наконец Эжен вернул телефон Назару, но его опять выхватил хамоватый Лагунов.

– Что вы решили? – закричал он. – Сообщите сначала мне.

– Вы поедете втроем, – сообщил Иосиф, – господин Некрасов, вы и Эжен. Он согласился, чтобы вы их сопровождали. Но никого более там не должно быть.

– Очень хорошо, – капитан протянул телефон Назару.

– Оставайтесь в отеле и никуда не выходите без моего звонка, – приказал Иосиф, – а господин Некрасов вместе с капитаном пусть поедут в порт.

– Хорошо. – Назар взглянул на меня с таким виноватым видом, словно только что согласился меня сдать. Честно говоря, мне было все равно. Конечно, я с удовольствием поехал бы туда с ребятами, чем с этим нервным капитаном, но если так решил Иосиф, пусть все так и будет.

– Поехали, – сказал Эжен, посмотрев на часы.

Вместе с Лагуновым мы уселись в его внедорожник и быстро отъехали от отеля. Я обернулся. За нами никто не следовал. Может, Назару действительно показалось, что была слежка? Ехали мы довольно долго, около часа. За это время я успел позвонить Иосифу, и тот сообщил, что украинская яхта будет ждать нас на причале «восемнадцать тридцать один бэ» и она уже вошла в порт. Лагунов дважды переспросил, где именно нас будет ждать яхта. Как он мне надоел! Я уже мечтал от него избавиться.

Наконец показалась белая полоса песчаного пляжа, и Лагунов снова заволновался.

– Куда мы едем? – спросил он у нашего проводника. – Порт уже закончился. Почему мы едем в другую сторону?

– У нас ценный груз, – спокойно пояснил Эжен. – Не надо нервничать, мы скоро будем на месте.

Лагунов опять замолчал. Мне показалось, что он все время держится за свой бок, как будто у него болели ребра. Если бы я знал, что там было на самом деле! Но я не мог даже предположить, что подобное возможно.

Наконец показалось какое-то покосившееся строение из камня, рядом стояла довольно большая яхта. По палубе ходили двое матросов, один из которых был тот самый мулат, с которым Эжен приезжал за нами в аэропорт. Увидев их, Лагунов несколько успокоился. Мы вылезли из машины и подошли ближе. Эжен о чем-то спросил матросов, потом обратился к нам:

– Сейчас прибудут капитан и наш основной продавец. Они были в порту и уже едут к нам.

– Позвони и скажи им, чтобы поторопились, – предложил Лагунов, оглядываясь по сторонам.

Честное слово, я думал, что все будет иначе. Мы встретимся обязательно ночью, наши ребята будут грузить загадочные мешки, а негры – сверкать белками своих глаз под полной луной. Повсюду встанут вооруженные автоматами люди, которые должны контролировать весь этот процесс. Вот такое романтичное и бредовое представление у меня было. Но если подумать, это довольно глупо. Нас пичкают примитивными кинофильмами, заставляя поверить в такую муру. Зачем принимать и разгружать товар ночью, привлекая внимание остальных людей? Почему нельзя спокойно перегрузить весь товар днем, когда на вас вообще никто не обращает внимания? Вы знаете много случаев, когда вокруг стоят вооруженные автоматами люди?

Мы терпеливо ждали приезда капитана. Эжен несколько раз звонил и говорил, что мы уже прибыли, а нас успокаивал, что капитан скоро подъедет. Через некоторое время мы увидели, как к нам на полной скорости летят две легковые машины. Лагунов насторожился. Мне тоже показалась странной скорость, с какой двигались к нам эти машины.

– Давайте на яхту! – крикнул Эжен. – Быстрее, быстрее, мы должны уходить!

Один из матросов бросился к мотору, запуская его, но на пустом берегу уже резко затормозили обе машины, разворачиваясь в нашу сторону, и оттуда высыпали сотрудники полиции. Я замер на месте, не зная, как мне реагировать.

Матросы на яхте тоже остановились как вкопанные. И только капитан Лагунов не растерялся. Неожиданно он достал откуда-то из-под пиджака небольшой пистолет и направил его на подбегавших полицейских.

– Стоять! – закричал он. – Не подходить ближе! Иначе буду стрелять!

Эжен тоже достал пистолет и первым выстрелил в одного из полицейских. Тот, вскрикнув, упал на песок, и рядом с ним начало расплываться красное пятно. Лагунов изумленно взглянул на Эжена.

– Что ты делаешь, сукин сын?! – отчаянно крикнул он. – Это же полицейские! В них нельзя стрелять!

Но подбегавший офицер успел дважды выстрелить в Эжена. Тот покачнулся и упал за борт, прямо в воду. Лагунов смотрел на происходящее ошеломленным взглядом. Полицейские были уже совсем близко. Капитан поднял свой пистолет, очевидно тоже намереваясь выстрелить. Я еще хотел крикнуть ему, чтобы он этого не делал, когда наш знакомый мулат, неожиданно оказавшийся у него за спиной, ударил его чем-то тяжелым по голове. Лагунов обмяк как мешок и свалился вниз. Мотор сразу заглох, и яхта остановилась, покачиваясь у причала.

Полицейские наконец подбежали к нам. Их было трое, и форма у них была какая-то странная.

– Ты его случайно не убил? – спросил по-русски один из них, обращаясь к мулату, который вообще не знал русского языка. И тот на отличном русском ответил:

– Нет, только оглушил.

Я стоял, превратившись в столб, и ничего не понимал. Среди полицейских, напавших на нас, была и та парочка туристов из автобуса. Я их не сразу узнал. Но женщина сняла фуражку, и волосы рассыпались по плечам. А ее друг подошел к убитому офицеру и, толкнув его в бок, лениво сказал:

– Вставай, Петя, все закончилось.

«Убитый» полицейский пошевелился и начал подниматься, весело улыбаясь. С другой стороны яхты из воды поднимался Эжен. Его страшные раны висели клочьями. Из них еще капали кровь и вода, а он улыбался.

– Ты живой? – испуганно спросил я.

– Конечно, живой, – рассмеялся Эжен. – Это все ненастоящее. И пистолет мой ненастоящий, и раны тоже…

– И эти полицейские тоже ненастоящие, – начал понимать я.

– Конечно, – сказал Эжен, – мы все при-ехали из Москвы.

– А где груз? Где я должен получать этот груз?

Тот хитро улыбнулся и показал на «туриста-полицейского», который вытирал пот со лба, рассматривая оружие Лагунова.

– Кто вы такой? – спросил я у него.

– Не беспокойтесь, – ответил мне этот «испанец» на хорошем русском языке, – у нас все под контролем, кроме вот этого пистолета. Вы не знаете, как он мог пронести оружие в самолет?

– Он его не проносил, – ответил за меня Эжен. – Когда мы вчера ехали в гостиницу, он сказал, что должен встретиться с представителем консульства. Наверное, по договоренности с ним ему и передали это оружие.

– Он мог все нам испортить. Хорошо еще, что Мансур успел ударить его по голове, иначе он бы начал стрелять из своего настоящего пистолета.

– Значит, все это была имитация, и здесь нет никакого товара и никаких контрабандистов? И вы, конечно, не полицейские?

– Нет, конечно. Все это – постановка для этого типа, – показал на лежавшего Лагунова мой собеседник.

– Тогда где настоящий груз? Где настоящая яхта? Куда они делись?

– Груз увезли еще вчера вечером, – снисходительно пояснил мне переодетый полицейский, – а вы должны были сыграть роль настоящего покупателя, чтобы он вам поверил.

– Понятно. Теперь все понятно.

Я улыбнулся. Мне было приятно, что все так хорошо закончилось. Никого не убили, никто не пострадал, я не стал контрабандистом, не буду сидеть в испанской тюрьме, а капитан Лагунов и его покровители остались в дураках.

– Что теперь? – спросил я. – Куда мне теперь идти?

– На яхту, – сказал Эжен. – Теперь я уже «убит», и ты должен уплыть в море вместе с капитаном. Когда он придет в себя, ты напомнишь ему, как я убил одного офицера, как меня застрелили в ответ и я упал в море. А потом он убил еще одного офицера, и на него упала мачта с яхты. Вы успели выйти в море, прежде чем вас задержали. Нужно сыграть этот спектакль до конца.

– Вы думаете, что он поверит? – спросил я, глядя на лежавшего капитана.

– Хрен с ним, – улыбнулся «полицейский», – пусть теперь не верит. Свою операцию он уже провалил. Если выяснится, что его еще и обманули, его просто выгонят с работы. Значит, он будет молчать и всем рассказывать о своем героическом поведении во время нападения на яхту сотрудников испанской полиции. Не беспокойтесь. Теперь вам нужно выйти в море и там привести его в чувство. Только достаточно быстро. Еще ведь надо вернуться в отель, забрать вещи и уехать отсюда. Иначе он поймет, что все это была инсценировка.

– Лучше не так, – вмешалась женщина, – пусть они спрячутся где-нибудь в порту, а их товарищи сдадут номера и привезут их вещи, чтобы они могли отсюда уехать. Так будет правдоподобнее.

– Правильно, – согласился Эжен, – иначе этот подозрительный тип нам не поверит.

Я посмотрел на лежавшего без чувств капитана Лагунова. Сколько сил и средств было затрачено на этот спектакль! Несчастный капитан, ему не помог даже его пистолет. А с другой стороны, обидно. Получается, что меня, как дурачка, подставили и использовали, чтобы обмануть не только Лагунова, но и кого-то повыше.

– Оружие мы заберем, – сказал Эжен, – чтобы не рисковать. Скажите ему, что пистолет упал в воду. Таким типам нельзя оставлять оружие, они бывают очень опасны.

– Вы просто молодцы, – наконец сумел сказать я, – спасибо вам за все.

Глава 22

Яхта лениво покачивалась на волнах, и Некрасов осторожно бил по лицу лежавшего без сознания Лагунова, пытаясь привести его в чувство. Наконец капитан открыл глаза.

– Где я? – прошептал он. – Что случилось? Где мы находимся?

– На яхте, – пояснил Некрасов, – сейчас мы должны срочно сойти на берег. Они затормозят у причала и сразу уйдут, а мы должны сойти здесь. Вы в состоянии ходить?

– Не знаю, – ответил Лагунов, – у меня болит голова.

Некрасов помог ему приподняться. Капитан тяжело дышал, оглядываясь вокруг. Везде были мачты прогулочных катеров и небольшие яхты.

– Как мы сюда попали? – тихо спросил он.

– Неужели вы ничего не помните? – раздраженно сказал Некрасов. – Мы были с вами на яхте, пока там не появились сотрудники полиции. Эжен начал стрелять и убил одного офицера. А потом его застрелили, и он упал в воду. Мы попытались уйти, но они открыли стрельбу. Вы тоже достали свое оружие, неизвестно откуда появившееся у вас в руках, и начали отстреливаться. Кажется, тоже кого-то убили. А потом вас ударило мачтой, и вы свалились в воду. Это было примерно сорок минут назад. С тех пор я пытаюсь привести вас в чувство.

– А где мой пистолет? – вспомнил наконец капитан.

– В Средиземном море, – ответил Некрасов, – можете его там поискать.

Он помог Лагунову выпрямиться и потащил его на причал.

– Подождите, – сказал капитан, оглядываясь на яхту, – так нельзя. Мы должны забрать наш товар.

– Какой товар? Нас скоро будет искать вся полиция Испании, а вы думаете про товар. Вы только что убили офицера полиции. Откуда вы взяли этот проклятый пистолет?

– Консульский работник привез, – прошептал Лагунов, – это был приказ генерала. Оружие переслали специально для меня.

– И поэтому вы стреляли?

– Я не помню, у меня голова болит.

– Не падайте, – попросил Некрасов, – давайте сядем на скамейку. Вот туда. Осторожнее. Осторожнее. – Он наконец довел своего спутника до скамейки и усадил его. Затем достал мобильный телефон и набрал номер Назара.

– Ребята, у нас все сорвалось. Мы сейчас ждем вас в порту. Срочно сдавайте номера, берите такси и прямо сюда. Мы должны как можно быстрее отсюда уехать. Все понятно?

– А где наш бравый полицейский? – поинтересовался Назар.

– Рядом со мной. Он, кажется, ранен.

– Мы будем через полчаса.

– Только заберите наши вещи, – напомнил Некрасов.

Он убрал телефон и посмотрел на своего спутника. Тот сидел покачиваясь.

– Они скоро приедут, – сообщил Некрасов. – Вы не беспокойтесь, я вас не брошу. Мы уедем все вместе.

– Он мне этого не простит, – прошептал Лагунов.

– Кто не простит? – не понял Некрасов.

– Он мне этого не простит, – повторил капитан.

– Не надо так переживать. Все обойдется. Я всегда смогу подтвердить, что вы вели себя как настоящий герой.

– А где товар? – спросил капитан, словно очнувшись.

– Уплыл. Как только мы вышли в море, они выбросили мешки в воду. И я им помогал.

– Зачем? Нужно было их перегрузить!

– И бросить вас на причале? Чтобы вы получили пожизненный срок за убийство полицейского? Нужно было так и сделать, вы меня очень сильно достали.

– Я не хотел. У меня был приказ, – прошептал Лагунов.

– У вас был приказ стрелять в сотрудников испанской полиции?

– Это были не полицейские, – неожиданно сказал капитан, и Некрасов замер. – Я их форму знаю. Это были, наверное, жандармы или сотрудники таможенного комитета.

– Какая разница, кого именно вы застрелили? – резонно заметил Некрасов. – Все равно вас посадят в тюрьму, если найдут.

– А почему мы здесь сидим?

– Ждем, когда привезут наши вещи, чтобы мы могли отсюда сбежать.

– Понимаю. Но нужно позвонить генералу, – выдохнул Лагунов. – Хотя я не могу с ним разговаривать, у меня очень болит голова…

– Давайте ваш телефон, – проворчал Некрасов.

Лагунов достал свой телефон, поискал номер генерала Бандриевского и протянул его Некрасову. Тот подождал, пока произойдет соединение, и, услышав голос генерала, сказал:

– Здравствуйте, я звоню вам по поручению господина Лагунова.

– А почему сам господин Лагунов не соизволит мне позвонить? – зло спросил генерал.

– Он ранен, – пояснил Некрасов, взглянув на сидевшего рядом капитана, – и в таком состоянии не может разговаривать.

– Кто это говорит?

– Некрасов. Илья Некрасов. Мы были с ним вместе.

– Что у вас случилось?

– Мы приехали на причал получать груз, но тут оказалась полиция. Наш проводник открыл огонь и убил одного из офицеров. Его тоже застрелили. Яхта стала уходить, и полицейские открыли огонь. Оказалось, что у капитана тоже было оружие. Он убил одного офицера и получил ранение в голову. – «Так будет красивее», – подумал про себя Некрасов.

– Вы с ума сошли, – растерянно проговорил генерал. – Что вы мне сейчас рассказали? Какой-то бандитский фильм? Дайте немедленно телефон капитану Лагунову.

Некрасов протянул трубку капитану.

– Здравствуйте, господин генерал, – выдохнул Лагунов.

– Что у вас произошло? – уже с трудом сдерживая раздражение, спросил генерал.

– Нас атаковали сотрудники местной жандармерии, – доложил Лагунов, – и мы пытались уйти. Нашего проводника они застрелили, а мы убили двоих офицеров…

– Идиот! – закричал генерал. – Что ты плетешь? Где товар?!

– Они сбросили его в море, – виновато произнес капитан, – у нас просто не было другого выхода.

– Вы сбросили весь товар?! – Бандриевский закричал так, что, казалось, лопнет трубка.

– Так точно, – ответил Лагунов. – Я пытался что-то сделать, даже застрелил одного из нападавших. Но не смог их остановить.

– Можешь считать себя уволенным! – рявкнул генерал. – И лучше не возвращайся в Москву. Ты провалил самую важную операцию в своей жизни.

– Господин генерал… Кирилл Эдуардович… я не виноват. У меня выпал пистолет…

– Ты еще и оружие потерял, – чуть не задохнулся от бешенства генерал, – я тебя лично пристрелю как труса и болвана. – И отключился.

Некрасов даже с некоторым сочувствием посмотрел на сидевшего рядом Лагунова. Тот постепенно приходил в себя, уже сознавая все последствия случившегося.

– Я должен застрелиться, – твердо сказал он, – у меня просто нет иного выхода.

– Глупости, – возразил Некрасов, – при чем тут вы? Полиция устроила засаду и напала на яхту, а вы вели себя героически, пытались спасти товар, отстреливались до последнего… Никто не посмеет вас обвинить. Я же был там и все видел своими глазами. Если понадобится, могу быть вашим свидетелем.

– Спасибо, – кивнул Лагунов.

В этот момент зазвонил телефон Некрасова, и он достал аппарат.

– Здравствуйте, Некрасов, – раздался знакомый голос Иосифа Мейгеша. – Говорят, ваша миссия сорвалась?

Некрасов покосился на сидевшего рядом капитана и сдержанно ответил:

– Да, у нас ничего не получилось. В порту нас ждала засада. Связной убит, двое сотрудников полиции тоже убиты. У капитана Лагунова оказался с собой пистолет, и он попытался нас защитить, но тоже был ранен.

– Настоящий герой, – не скрывая иронии, проговорил Иосиф.

– Да. Он вел себя как герой.

– Где вы сейчас находитесь?

– В порту. Мы ждем, когда привезут наши вещи.

– Что случилось с товаром?

– Пришлось все выбросить в море, когда мы уходили от погони.

– Очень жаль, – ровным голосом сказал Иосиф. Он бы точно так же произнес эти слова, если бы товар на сорок миллионов долларов действительно пришлось выбросить. – Возвращайтесь в Москву, вы честно сделали все, что смогли. Это не ваша вина, что за марокканцами следила испанская полиция. К сожалению, никто не застрахован от подобных неудач.

Некрасов попрощался и убрал телефон в карман.

– Вам легче, – произнес Лагунов, – вас никто не будет наказывать. А я даже пистолет потерял.

– Он упал в воду. Его не найдут.

– Найдут. Мы ведь стояли у самого берега, – возразил Лагунов. – Как чувствовал, что все так и случится. Не хотел сюда ехать. Генерал сказал, что это будет самая запоминающаяся поездка в моей жизни… Так и получилось.

– У вас кровь на рубашке, – показал на красные пятна Некрасов.

– Это не моя кровь, а Эжена, – мрачно пояснил капитан. – Жаль, что все так получилось. Очень жаль. Генерал обещал выгнать меня с работы. Я думаю, что он сдержит свое обещание.

– Так нельзя. Вы честно пытались сделать все, что могли, – попытался утешить капитана Некрасов.

– Мне все равно никто не поверит, – вздохнул Лагунов.

Через некоторое время они услышали телефонный звонок. Это приехавшие в порт Назар и его напарник сообщали им, что будут ждать у третьего пирса.

Из Барселоны они уезжали на поезде в сторону Тулузы. Когда в вагон входили люди в форме, Лагунов сжимался и отворачивался.

– Трудно быть преступником, – ворчал он. – Кажется, что тебя в любую секунду могут разоблачить.

В Тулузе переночевали в «Софителе», находившемся рядом с вокзалом, и утром выехали в Париж на скором поезде. Уже в Париже взяли билеты в одну сторону и вечером того же дня были в Москве. Попрощавшись, все четверо разъехались по своим домам.

На следующий день Некрасова вызвал к себе Кудлин. Он смотрел на вошедшего к нему человека со смешанным чувством одобрения и сожаления. Конечно, было бы совсем хорошо, если бы Некрасов погиб. Это полностью укладывалось в рамки легенды. Но тогда некому было бы убеждать капитана Лагунова в том, что именно он застрелил полицейского офицера.

– Вы неплохо справились со своей задачей, – сказал Леонид Дмитриевич. – Во всяком случае, лучше, чем я ожидал.

– Спасибо. Я только не подозревал, что меня элементарно подставили, – ответил Некрасов, глядя в глаза хозяину кабинета.

Тот, нахмурившись, покачал головой:

– Не нужно так говорить, господин Некрасов. Не забывайте, что вы работаете на нас. И не просто работаете. Вы еще получаете очень приличные деньги за очень неприличную работу. Или я не прав?

– Правы, – кивнул Некрасов, – настоящая свобода – это не тогда, когда ты делаешь все, что хочешь, а когда ты не делаешь того, чего не хочешь.

– Это ваша собственная мысль? – поинтересовался Кудлин.

– Отчасти.

– Очень парадоксально, но, в общем, верно. Давайте договоримся так. В качестве премиальных бонусов за ваше неудавшееся путешествие в Барселону вы получите еще двадцать пять тысяч долларов. Но никогда и нигде больше не повторите той фразы, которую сказали мне сейчас. Никогда и ни при каких обстоятельствах. И учтите, что это царский подарок с моей стороны, так как я отношусь к вам с изрядной долей симпатии. Ведь мне гораздо легче и дешевле сделать так, чтобы вы замолчали навсегда, чем платить вам деньги и просить вас о молчании. Надеюсь, это вы понимаете?

– Да, – ответил Некрасов, – понимаю.

– До свидания, – сказал Кудлин, провожая уходившего долгим взглядом. Затем позвонил Иосифу: – Ты все-таки немного последи за ним, чтобы не натворил разных глупостей. Нужно держать его в определенных рамках.

– Обязательно, – заверил его помошник.

Некрасов вернулся в свой отдел. Все было как прежде. И все было немного иначе. Он видел, как смотрят на него сотрудники отдела. Слухи уже успели разойтись по всем кабинетам. В них он был героем, который отстреливался, спасал имущество компании, выходил на яхте в бушующее море. Правды почти никто не знал. Да и сама правда была не очень интересной.

«Нужно написать обо всем и назвать роман «Повествование неудачника», – мелькнула у Некрасова неожиданная мысль. – Начать еще с детства, рассказать о своем фиктивном первом браке, о переезде в Москву, о втором неудачном браке, о трагедии на Дубровке, о своей жизни, о своих успехах и неудачах… Может, кому-то будет интересно».

– Илья Ринатович, мы подготовили документы вам на подпись, – услышал он слова сотрудницы и сразу очнулся. Все выжидающе смотрели на него.

«Конечно, обидно, что они так бессовестно меня подставили, – продолжал размышлять Некрасов, – но, с другой стороны, именно на этот раз повезло. Или все-таки не повезло?»

Об этом можно будет подумать лет через пять или десять. А сейчас нужно работать, меньше всего вспоминая о том, что именно там произошло. Ведь Кудлин посоветовал никогда больше не вспоминать об этой истории. Нужно думать об Игоре, он уже стал совсем большим. Нужно съездить в Казань, навестить Зарину, ее мужа, своих племянников. Побывать на могиле у Варвары. Впереди еще много дел. Нельзя считать себя неудачником в середине жизни. Все еще может перемениться в лучшую или худшую сторону. Ведь сама судьба была, как горки, когда его то подбрасывало вверх, то отпускало вниз. Наверное, название «Повествование неудачника» слишком претенциозно. Хотя, с другой стороны, все правильно. Если вдуматься, мы все неудачники, заранее обреченные на проигрыш в этой жизни. И никакой свободы вообще не существует, в который раз подумал Некрасов. Мы рождаемся, и никто не спрашивает у нас, хотим ли мы появляться на свет. Мы умираем, и нас опять не спрашивают. А между этими двумя датами у нас есть вселенский выбор – либо признать Бога, либо выбрать дьявола. И вот этот выбор зависит только от нас самих.

Глава 23

Прошло три месяца. По Москве ходили разные слухи. Рассказывали о событиях в Испании, когда целая яхта с находившимся на нем героином на сумму в несколько сотен миллионов долларов подверглась нападению неизвестных пиратов. Яхту потопили, а покупателем должен был оказаться сам Валентин Давидович Рашковский. Другие говорили, что на самом деле яхту захватили сотрудники испанской полиции, которые штурмом взяли ее в неравном бою, перебив всю команду. Третьи уверяли, что команда сама затопила свой груз и погибла вместе с яхтой, чтобы не сдаваться окружившим ее сотрудникам полиции. Слухов было много. Однако ясно одно – марокканский груз не дошел до Москвы, и всесильный Рашковский потерял много денег. Правда, это почему-то не сказалось на его благополучии, и он даже начал финансирование ряда новых проектов, которые ранее были заморожены из-за финансового кризиса.

Хромой Джамал, узнавший о происшедшей потере товара, зарезал сразу двух черных баранов, принося их в жертву. Он был доволен, считая, что таким образом оказался отомщен за визит Иосифа с головорезами на его дачу. Гиви долго не успокаивался, требуя головы Иосифа, пока ему не передали акции двух ночных клубов, стоимость которых оценивалась в несколько миллионов долларов. Тогда Гиви успокоился и даже согласился продолжать работать с людьми Кудлина.

Капитан Лагунов был комиссован из полиции по состоянию здоровья. Врачи обнаружили у него симптомы нервного расстройства и рекомендовали уйти из правоохранительных органов на более спокойную работу. Приказ о его увольнении был подписан генералом Бандриевским.

Сам генерал попал в больницу с легким гипертоническим кризом, но довольно быстро поправился и уже через месяц вышел на работу. Говорили, что события в Испании стали для него тяжелым потрясением, так как он разрабатывал специальную операцию против наркотрафика и контрабандистов, собиравшихся осуществить поставку большой партии героина в Россию.

После выхода из больницы он сам предложил Кудлину встретиться. Встреча состоялась за городом, в одном из тех незаметных ресторанов, куда обычно приезжали не столько вкусно поесть, сколько приватно поговорить. За это время Кирилл Эдуардович сильно похудел – сказывалось нервное напряжение последнего месяца. А Кудлин выглядел так, словно не собирался меняться никогда. Он вообще не менялся последние двадцать лет.

– Вы знаете, что у нас случилось, Кирилл Эдуардович? – говорил Кудлин тихим голосом. – Мы понесли огромные убытки. Оплаченный товар должен был дойти до Москвы, но оказалось, что марокканские посредники давно находились под присмотром испанской полиции. Кто мог подумать, что в самый последний момент полиция захочет взять штурмом эту яхту?

– Нужно было встречаться в другом месте, – мрачно посоветовал генерал.

– Мы все крепки задним умом, – вздохнул Кудлин. – Кто же знал, что все так получится? Потом мы уточнили, что там был товар на сорок миллионов долларов.

– Вы говорили, от двадцати до тридцати, – шумно засопел Бандриевский.

– Да, но это было еще когда мы договаривались об объемах поставок. Цены растут, уважаемый Кирилл Эдуардович. И не только на золото. Героин – это тоже стратегический товар. И мы потеряли кучу денег.

– Где вы нашли этого Некрасова? – вспомнил генерал. – Я бы не доверил ему даже управление своим автомобилем. Начальник отдела страховой компании, канцелярская крыса… Как можно было доверять такому человеку такую сумму денег?

– Вы не знаете его биографии, – почти пропел Кудлин. – Он начинал еще в войсках КГБ, а потом долгие годы работал руководителем крупного подразделения на ЗИЛе и заместителем генерального директора концерна «Весна». Помните, сколько их супермаркетов было по всей столице? Он занимался закупками товаров на десятки миллионов долларов. И нам казалось, что это была просто идеальная кандидатура. Не говоря уже о том, что он поехал туда не один, а вместе с вашим офицером и двумя сотрудниками нашей службы безопасности. Такой состав должен был просто гарантировать нам сохранность и безопасность груза. Но вы знаете, что там произошло. К сожалению, ваш человек тоже оказался не на высоте. Потом оказалось, что ему тайком было передано оружие, он начал стрельбу и убил одного из офицеров полиции.

– Его убил марокканец, – возразил начавший багроветь от волнения генерал.

– Там убили двух офицеров, – скорбным голосом произнес Кудлин, – одного застрелил ваш сотрудник, а другого – марокканец. Вы представляете, сколько сил и денег нам стоило как-то потушить этот невероятный скандал? Хорошо, что тому же Некрасову удалось вывезти вашего раненого капитана. А если бы его взяли на причале? Представляете, какой вселенский скандал мог произойти? И учитывая, что вы непосредственный руководитель его управления, у вас тоже могли быть очень большие неприятности. Но нам удалось спасти не только вашего капитана, но и репутацию вашего управления.

– Это правда, – согласился Бандриевский, – и я вам очень благодарен за это.

– А сейчас нам нужно всего лишь помочь с освобождением нашего друга Реваза Барнабишвили, который уже столько месяцев находится в изоляторе ФСБ.

– Я уже говорил вам, что это очень сложно.

– Но мы сдали вам троих наших людей, чтобы вы могли провести оперативные мероприятия и затребовать к себе нашего друга, – напомнил Кудлин.

– Я подумаю еще раз, как это можно сделать.

– Реваз нам сейчас очень нужен, – пояснил Леонид Дмитриевич. – Возможно, нам придется снова отправлять его для переговоров по новой партии марокканского товара.

– Вы хотите снова попробовать? – сразу оживился генерал.

– Мы не можем позволить себе нести такие убытки, их нужно каким-то образом компенсировать. А Некрасов уже засветился и не сможет второй раз отправиться в Испанию. Как и ваш капитан.

– Он уже уволен из органов, – пренебрежительно заметил Бандриевский. – И какая сумма может быть в этот раз?

– Неменьшая, – сказал Кудлин, с удовольствием наблюдая, как беспокойно зашевелился генерал.

– Давайте сделаем так, – предложил Кирилл Эдуардович. – С самого начала переговоров я беру все под свой контроль. И посылаю туда вместе с вашим Ревазом своих самых опытных офицеров, которые останутся там до тех пор, пока не решится этот вопрос. И пока товар не прибудет в Москву.

– Вы – настоящий друг, – с чувством произнес Леонид Дмитриевич, – мы никогда не забудем всего, что вы сделали для нашей компании.

– Ничего особенного. Но мы сразу и твердо договариваемся о двадцати пяти процентах. Если будет сумма в сорок миллионов – значит, десять мои. Зато я обеспечиваю вам беспрепятственную поставку товара в Москву.

– Ничего лучшего и желать нельзя. Но сначала – освобождение Реваза.

– Я постараюсь все оформить, – согласился генерал.

– Это почти идеальные условия. – Кудлин улыбался, а глаза оставались холодными и внимательными.

– Но вы понимаете, что освобождение Реваза будет оформлено отдельным соглашением, – напомнил Бандриевский.

– Разумеется. Только назовите сумму.

– Учитывая, что он должен лететь в Испанию за вашим новым товаром, я полагаю, что сто тысяч евро будет скромным вознаграждением за мой труд.

– Прекрасно. Когда приготовить деньги?

– Вчера, – улыбнулся генерал. – Так, кажется, вы говорили, когда я спрашивал у вас про ампулы. Насколько я знаю, вы их использовали, сумев допросить ваших компаньонов. Но тогда вы так и не смогли найти иуду в своих рядах.

– У нас были подозрения. Но сейчас они все сняты – ведь теперь мы знаем, что информация шла из марокканских источников. Их уже предупредили, что все сроки и условия передачи товара отныне будем назначать только мы, чтобы избежать очередной неудачи.

– Правильно, – согласился генерал, – а мои люди будут вас подстраховывать.

На этом они расстались. Кудлин сразу поехал в загородную резиденцию Рашковского и прошел в его кабинет.

– Мы поговорили с Кириллом Эдуардовичем, – громко сообщил он, – у него есть очень хорошее и деловое предложение. Он готов взять на себя прием, хранение и транспортировку груза за двадцать пять процентов реальной стоимости товара.

– Это много, – так же громко возмутился Рашковский.

– Лучше отдать двадцать пять процентов и иметь гарантии, чем рисковать всей суммой, – резонно возразил Кудлин.

– Нужно подумать, – сказал Валентин Давидович, – но, похоже, ты прав.

– И еще мы договорились по кандидатуре Реваза. Господин генерал гарантирует нам его освобождение из изолятора ФСБ, а мы платим ему сто тысяч евро. Это не такая большая сумма за Реваза, который поедет на переговоры с марокканцами.

– Да, – очень громко сказал Рашковский, – мы можем позволить себе такую сумму.

Они спустились вниз и вышли на лужайку.

– Если он слышал, то уже клюнул, – усмехнулся Кудлин. – И очень хорошо, что ты не сразу согласился на его предложения. Мне пришлось тебя уговаривать.

– Ты уверен, что у тебя получится?

– Разве я тебя когда-нибудь подводил?

– Нет. Извини меня. Конечно, нет. Вся Москва считает, что я потерял деньги, и не понимает, как я мог так быстро восстановиться. Ты провел, возможно, самую лучшую операцию в нашей жизни.

– А теперь нужно избавиться от этой гниды, – напомнил Кудлин, – он становится опасным и неуправляемым. Двадцать пять процентов от любой суммы – это уже настоящий беспредел. И если мы его не остановим, он просто обложит данью всех наших друзей и знакомых. И достаточно кому-то заплатить, как его потом невозможно будет остановить.

– Правильно. А ты уверен, что этот генерал из Следственного комитета сможет заменить Бандриевского?

– Уверен. Сейчас у Следственного комитета очень большие права. Они даже к мнению прокуратуры не всегда прислушиваются с тех пор, как стали самостоятельным процессуальным органом. Нам будет очень нужен этот генерал.

– Поступай как знаешь. Сколько он просит?

– Его содержание будет стоить гораздо дешевле. Пятьдесят тысяч долларов в месяц. Для начала. Я думаю, что со временем можем перейти на евро, но сразу баловать не стоит.

– Делай как считаешь нужным. И давай поскорее уберем этого слоника. У меня к нему уже идиосинкразия. Мне везде мерещатся такие слоники; я даже фотографии теперь не ношу в свой кабинет, опасаясь, что меня могут прослушать.

– Не волнуйся, скоро все закончится, – заверил его Кудлин.

Через неделю он снова встретился с генералом в этом неприметном ресторане. У Кирилла Эдуардовича болела голова, и он не обратил внимания на несколько автомобилей, припаркованных с правой стороны от ресторана. Впрочем, он уже давно не обращал внимания на посторонние автомобили. Слишком долго он был на важных милицейских и полицейских постах.

В кабинете его ждал Кудлин. И коробочка, похожая на ту, которую ему однажды подарили. Улыбаясь, генерал открыл коробку, но там лежал только подарочный набор в виде ручки и карандаша.

– Красиво, – с грустью произнес Кирилл Эдуардович. – А где деньги?

– Мы принесли вам деньги за освобождение нашего друга Реваза, – как-то странно сказал Кудлин.

– Конечно, за него. Сто тысяч евро. Где деньги?

– Вы его уже освободили?

– Не волнуйтесь. Я послал официальное сообщение, что его следует освободить как нашего агента. Все оформили как полагается.

– Очень хорошо. Спасибо. Значит, за освобождение Реваза мы платим вам сто тысяч евро. – Кудлин говорил четко и раздельно. Обычно он разговаривал гораздо более тихим голосом.

– Сегодня вы какой-то странный, – усмехнулся генерал и повторил: – Где деньги?

– Здесь. – Леонид Дмитриевич достал пачку денег, завернутых в газету. Сто тысяч евро были в пятисотевровых купюрах. И все двести купюр лежали вместе.

– Обычно вы даете в новых пачках, – недовольно проговорил генерал, забирая деньги.

– Пересчитайте, пожалуйста, – попросил Кудлин. – Мне их привезли из банка, и я не успел пересчитать. Возможно, там будет не хватать одной или двух купюр.

Расчет был на жадность генерала. Тот согласно кивнул и принялся считать купюры, иногда слюнявя палец. Кудлин терпеливо ждал.

– Сто девяносто восемь… сто девяносто девять… двести, – закончил наконец Кирилл Эдуардович. – Все в порядке. Не беспокойтесь. – Он выбросил газеты и, разделив всю сумму на две пачки, сунул их в свои внутренние карманы.

– Мы будем ждать вашего звонка, – сказал Кудлин. – А теперь извините, я должен уехать.

– Останьтесь и пообедайте, – предложил генерал.

– Извините, не успеваю. И вот еще один сувенир, лично от Валентина Давидовича. Откроете, когда я уйду. – И Кудлин пошел к выходу.

– Подождите, – позвал его генерал, – мы не попрощались. До свидания, – протянул он руку.

– До свидания. – Кудлин пожал ее и вышел из комнаты.

Где-то в коридоре послышался нарастающий шум. Улыбающийся Кирилл Эдуардович сел за стол и открыл коробочку. В ней что-то блеснуло. Он внимательно посмотрел и увидел слоника, которого он подарил Рашковскому и который стоял у него в кабинете. Слоник был куплен в Таиланде, но потом лучшие специалисты МВД сумели вставить в него очень мощный «жучок», позволявший слушать любые переговоры Валентина Давидовича в кабинете. Генерал смотрел на этого слона с алмазами, чувствуя, как сердце начинает биться более часто. Это означало, что там догадались об истинном значении его подарка. Он протянул руку за слоном, но в этот момент в кабинет ворвались сразу несколько сотрудников ФСБ. Генерал поднял на них изумленный взгляд.

– Вы арестованы, – сказал вошедший вместе со всеми генерал Следственного комитета.

– На каком основании?

Вместо ответа генерал подозвал майора, который бесцеремонно поднял руки Бандриевского, осветив их специальным прибором. Все пальцы были синего цвета, а на деньгах, спрятанных в карманы, было написано «Взятка». В инфракрасных лучах это слово выглядело особенно грозно.

– Вы арестованы, – повторил генерал. – И еще вам придется ответить за фальсификацию документов, которую вы сделали для освобождения преступного авторитета Реваза Барнабишвили.

– Это провокация, – с трудом выдавил из себя Кирилл Эдуардович.

И вдруг услышал громкий голос Кудлина, записанный на пленку:

– Значит, за освобождение Реваза мы платим вам сто тысяч евро…

Бандриевский опустил голову. Он наконец понял, почему ему вернули его подарок. Все было кончено. На долгие годы вперед его жизнь уже определена.

Эпилог

Я поднимался наверх по лестнице, доставая ключи. Настроение было превосходным. Сегодня должен приехать Игорь. Я обещал взять его с собой на охоту, и мы уже купили новые ружья, которые оформили по всем правилам «Охотсоюза». Сейчас он поднимет их в мою квартиру. Меня пригласили на охоту, и я решил взять с собой Игоря. Он уже совсем взрослый, вытянулся, стал таким красивым, что на него заглядываются девушки. Я думаю, нужно поменять ему машину, купить что-то более современное – небольшая «Тойота Королла» ему совсем не подходит. Я достал ключи, чтобы открыть дверь, и услышал за своей спиной чей-то знакомый голос:

– Здравствуй, Некрасов.

Резко повернувшись, я увидел своего старого знакомого, капитана Лагунова, который стоял прямо на лестнице и держал в руках пистолет.

– Ты думал, что сумел меня провести вместе со своими друзьями? – спросил он, нехорошо улыбаясь. – Только я уже тогда начал подозревать, что нас обманули. А потом понял, что нас действительно провели.

Можете представить, как я себя почувствовал при виде дула пистолета, направленного мне в грудь. Говорят, что в такие моменты перед мысленным взором человека проносится вся его жизнь. Это, конечно, неправда. Ничего не проносится, ничего не вспоминаешь, тем более про детство, про маму, папу и свои школьные годы. Их обычно вспоминаешь в гораздо более приятной и спокойной обстановке. Но когда на тебя наставляют оружие, в этот момент не до приятных воспоминаний. Только видишь это отверстие в пистолете – и понимаешь, что в любую секунду оттуда может вылететь небольшая пуля, которая оборвет твою жизнь, и больше не будет никаких воспоминаний вообще. И ничего больше не будет. Страх, полное отсутствие воли, некоторая заторможенность, и ты как завороженный смотришь на этот пистолет.

Собственно, я должен был понимать, что все так и закончится в моей жизни, ведь я всегда считался неудачником. И в детстве, и в юности, и потом, когда стал постарше. Ничего особенно хорошего я вспомнить не могу. А вот теперь, видимо, кто-то там наверху решил, что нужно поставить точку. И через несколько секунд все мои переживания и волнения уже не будут никому известны. Может, поэтому я и решил опубликовать свое повествование, чтобы рассказать о том, что именно со мной произошло. А может, просто захотелось вот таким нелепым образом оставить по себе хоть какую-то память. Пусть меня помнят неудачником, но хотя бы помнят.

Впрочем, еще неизвестно, кто и как будет меня поминать. Обидно. Ужасно обидно, что все так закончится. Пистолет точно на уровне моей груди. Если пуля попадет в сердце – а ей просто больше некуда лететь, – я умру почти мгновенно. Если попадет в легкое или разорвет печень – умру в страшных мучениях через несколько минут. Что бы вы выбрали на моем месте? Помните, как сказал Сухов в «Белом солнце пустыни»: «Лучше, конечно, помучиться»? Но я всегда боялся боли; как себя помню, так всегда и боялся. Я вообще много чего боялся в своей жизни. Не лез в обычные мальчишеские драки, сторонился своих сверстниц, не проявлял особого рвения на работе. Может, все, что произошло со мной, – это некая закономерность, которая должна была произойти именно со мной? Не знаю. Не хочу даже думать об этом. В любом случае понятно, что жить мне осталось не так много. К тому же никто не мешает ему выстрелить мне сначала в печень, а потом в голову. Я читал, что обычно в таких случаях делают контрольный выстрел в голову, чтобы убить наверняка. Вот тогда я точно мучиться не буду. И вообще ничего не пойму, когда выстрел разнесет мой мозг.

Ох, как обидно! Как все-таки обидно, когда тебя убивают здоровым и еще не совсем старым! Господи, какая глупая мысль! Как будто всегда убивают только тяжелобольных и очень старых людей. Как раз все наоборот: убивают в основном молодых и здоровых, которые либо мешают, либо слишком много знают, либо перешли дорогу, либо являются конкурентами… в общем, можно привести кучу доводов, из-за чего убивают человека в наши дни. А старые и больные уже никому не интересны и никому не нужны. Мне еще повезло, что я успел прожить несколько больше, чем должен был жить с такой дурацкой судьбой и с таким «везением». Но хватит глупой интриги. Похоже, у меня действительно мало времени. Поэтому лучше вспомнить все, что произошло со мной, вплоть до этого дурацкого дня, когда я оказался здесь и в меня целятся из пистолета. Может, мой пример действительно окажется поучительным. Хотя говорят, что никто не учится на чужих ошибках, все предпочитают делать свои собственные и не извлекают из них нужных выводов.

– Почему молчишь? – спросил меня Лагунов.

– А что я должен говорить?

– Расскажи, как вы обманули меня в Барселоне, где устроили целый спектакль с убийствами и нападением полицейских. А я, дурак, вам поверил и генералу нашему так и рассказал. Только потом стал размышлять – как это нам удалось уйти от полиции? И какая мачта на меня упала? Я ведь точно помнил, что не стрелял. А вот наш проводник погиб, это я тоже помнил, как помнил и кровь, брызнувшую на мою рубашку. Я сдал ее на анализ в нашу лабораторию, и мне сразу сказали, что это не кровь, а обычная красная краска, Некрасов. Неувязочка у вас вышла. И причала «восемнадцать тридцать один бэ» там тоже нет. Это я через наше консульство проверил. Вот такие дела, Некрасов. И нашего генерала вы здорово подставили. Ему теперь лет пятнадцать колонии светит. Все так классно придумали… А сами свой товар тихо забрали и куда-то сюда привезли. Наверное, еще хороший навар получили. Ведь наверняка получили?

– Что ты хочешь? – Мне, конечно, обидно умирать, но еще обиднее будет умирать под сентенции этого негодяя.

– Ничего. Пришел тебя пристрелить. И на этот раз из настоящего пистолета. Чтобы твои дружки-бандиты не считали меня таким дураком.

Он поднял оружие. И тут я заметил, как у него за спиной мелькнула чья-то тень.

– Дурак ты, – счастливо улыбнулся я, – все равно дурак.

Кажется, он что-то понял. В последний момент попытался обернуться, и в ту же секунду Игорь, поднимавшийся по лестнице, ударил прикладом своего ружья по голове. Лагунов, во второй раз на моей памяти, упал как мешок на лестницу, пистолет выпал из его рук. Просто дежавю. Я продолжал счастливо улыбаться. Кажется, сегодня Игорь спас мне жизнь.

– Кто это был, отец? – спросил он меня.

Я замер на месте, боясь даже выдохнуть воздух. Как он меня назвал? Или мне показалось?

– Придурок один, Игорек, – ответил я, прислоняясь к дверям.

– Ты, батя, герой, – сказал сын. – Милицию будем вызывать?

– Обязательно. Как ты меня назвал? Повтори еще раз, – попросил я, продолжая улыбаться счастливой улыбкой.