Избранные шпионские и криминальные романы и повести. Книги 1-40

Глава 1

Он держит нас всех под прицелом пистолета. Этот мерзавец уверен в своих силах. Нужно видеть, с каким чувством собственного превосходства он смотрит на нас. Ему кажется, что они все тщательно продумали и приготовили для этого необычного захвата. Рядом находится его напарник, у которого в руках тоже есть с собой оружие, хотя в отличие от первого из бандитов, он его особенно не демонстрирует. Но все равно это очень страшно. Двое вооруженных мужчин на группу перепуганных женщин и детей в помещении детского сада. Я еще раз осматриваю нашу комнату. Четыре перепуганные женщины и шестнадцать детей дошкольного возраста. И никаких шансов на спасение. Эти двое бандитов захватили нас, ворвавшись в детский сад в то время, когда сюда обычно приезжали родители. Как раз к вечеру, когда дежуривший у детского сада сотрудник полиции, куда-то отлучился. И как раз в это время, по «закону подлости» или наоборот, по понятным мотивам самих бандитов, появилась эта «сладкая парочка». Они ворвались в детский сад, ударив по голове мужчину, зашедшего сюда за своей дочкой. Мужчине было около сорока лет. Он упал на пол… Хотелось верить, что они его не убили… Посмотреть, что с ним случилось, нам просто не разрешили. Самое страшное, что все это увидела его дочка, которая вскрикнула и заплакала. Но нападавших не взволновали чувства ребенка, на глазах у которого они свалили ее отца. Эти мерзавцы собрали всех оставшихся в детском саду, чтобы иметь подходящее число заложников. Потом они затолкали нас в большую угловую комнату с двумя окнами, выходившими во двор, и забаррикадировали дверь. На окнах в этой комнате крепкие решетки, маленький двор просматривается как на ладони. Здесь просто невозможно появиться незамеченным. У спецназа не было никакой возможности проникнуть в нашу комнату со стороны двора. Даже если бы решетки на окнах были распахнуты настежь. Двор слишком хорошо просматривается. А нас всего четыре женщины…

Заведующая, полная, лет пятидесяти, страдающая сахарным диабетом и повышенным давлением. Она хватает воздух губами, и я все время боюсь, что она потеряет сознание. Повариха детского садика, еще более полная и с неменьшим количеством недугов… Она бормочет какие-то слова и не скрывает своего страха. Молодая воспитательница, только недавно принятая на работу. Хорошенькая… Ей не больше двадцати пяти лет, и один из нападавших уже несколько раз похотливо посмотрел в ее сторону, всем своим видом показывая, что находящиеся в комнате люди полностью в его власти, и он решает кому жить, а кому умереть… И наконец я, молодая женщина, которой только недавно исполнилось тридцать лет и которая по воле случая или судьбы оказалась в этом детском саду. По официальным документам я представитель районного отдела здравоохранения и проверяю соблюдение санитарных норм в детском саду: в пищеблоке и в спальных комнатах. Хотя везде очень чисто, но было заметно, как мое появление нервировало всех сотрудников детского сада. И еще с нами шестнадцать потрясенных, испуганных, заплаканных детей в возрасте от трех до шести лет.

Конечно, теперь эти двое будут выдвигать свои требования. И наверняка они продумали это нападение в деталях, иначе не стали бы сразу собирать нас именно в этой комнате… Ее словно специально придумали, чтобы именно здесь, в этой комнате, можно было держать заложников, не опасаясь нападения спецназа. Оборонять весь детский сад было бы невозможно и неразумно, именно поэтому выбрано удобное место для того, чтобы отсидеться с детьми до завтрашнего дня. Им нужно выиграть время, только сутки, чтобы правительство дало согласие на освобождение и отъезд находящегося под следствием главаря их группировки. Собственно, напавшие бандиты почти ничем не рискуют. Как только освободят их главаря, они спокойно могут сдаться властям. Даже получив по десять или пятнадцать лет тюрьмы, они станут очень богатыми людьми. И не факт, что просидят весь срок в колонии. Хорошо оплаченные адвокаты могут существенно скосить им срок, а потом эти двое молодых негодяев выйдут на свободу. Уже миллионерами, в этом можно не сомневаться. И если здесь не произойдет ничего неожиданного и все останутся в живых, то и наказание обоим будет не столь суровым. Поэтому не в их интересах убивать кого-то из детей, существенно увеличивая срок своего возможного тюремного заключения.

Хотя, по большому счету, им ничего страшного не грозит. Ведь в европейских странах уже давно отменили смертную казнь, и теперь даже если они перестреляют всех шестнадцать детей заодно с нами, им дадут только пожизненное заключение, которое всегда можно будет обжаловать в будущем. Хотя про «все европейские страны» не совсем точно. В Белоруссии не отменили смертной казни и не ввели на него мораторий. Именно поэтому двух террористов, устроивших взрыв в Минском метро, приговорили к высшей мере наказания. Президент отказался их помиловать — террористов расстреляли. И я считаю, что сделали абсолютно правильно. За подобные преступления нужно беспощадно наказывать. Самое страшное, что это были террористы-любители, не выдвигавшие никаких политических или иных требований. Просто решили таким необычным образом «позабавиться». И количество психопатов увеличивается во всем мире с каждым днем. Почему они пошли на подобное варварство? Именно потому, что за предыдущие два взрыва, которые они устроили, не понесли наказания, и таким образом породили у преступников синдром безнаказанности.

Девочка, отца которой ударили у нее на глазах, впала в какой-то ступор. Боюсь, что у нее шок, молодая воспитательница пытается с ней разговаривать. Но девочка не реагирует на ее призывы. Она сидит в углу и не отвечает даже на вопросы своей подруги. Только этого не хватало. Один из бандитов переговаривается с кем-то по мобильному телефону. Странно, что он не боится говорить по мобильному. Должен понимать, что с этой минуты все его разговоры будут зафиксированы и все связи будут проверяться по нескольку раз. Значит, он делает это сознательно, возможно, звонит кому-то из своих сообщников, которые должны сообщить в полицию о захвате детского сада с заложниками. Скоро здесь появятся и официальные переговорщики. Они попытаются уговорить бандитов сдаться, будут тянуть время, чтобы оперативники начали изучать обстановку, заранее понимая, что штурм абсолютно невозможен и очень опасен, начнут делать мелкие уступки, привезут воду, еду, лекарства, будут искать родственников бандитов, чтобы те уговорили негодяев сдаться. В общем, все будет как обычно. А дети будут еще сутки или двое находиться в этом тесном, душном помещении, под прессингом страха и беспомощности. И в лучшем случае выйдут отсюда только через день или через два, когда правительство решит выпустить из следственного изолятора главаря этих подонков.

Собственно, все давно знали, что нечто подобное готовится. Именно поэтому у каждого детского сада, у каждой школы в городе были выставлены скрытые посты и засады. А этот детский сад, находившийся напротив здания районной полиции, казался самым безопасным …Наверное, поэтому дежуривший сотрудник полиции так спокойно отлучился… Но преступники все рассчитали правильно и решили захватить именно этот детский сад, где их, думали, никто не ждал. Полицейским начальникам и в голову не могло прийти, что бандиты рискнут захватить детский сад, который располагался в самом центре города, буквально по соседству с отделом полиции, где находилось больше ста пятидесяти вооруженных полицейских. Но именно так все и произошло. По тому самому «закону подлости», о котором я говорила. Собственно, англичане называют этот закон «законом щельности». Шарик, упавший на пол, обязательно закатится в единственную щель, которая имеется в полу. На русском языке это называют «законом бутерброда», когда бутерброд, намазанный маслом, обязательно падает на пол маслом вниз. Все так.

За исключением одной небольшой детали. Анализ ситуации провели не только в Министерстве внутренних дел, но и в Министерстве национальной безопасности. Хотя вполне возможно, что это был не тщательный анализ, на который обычно ссылаются в подобных случаях, не гениальное предвидение наших генералов, о котором они сами так любят говорить, и не успешная работа наших аналитиков, которые рассчитали возможное появление бандитов в определенных местах. А банальное сообщение кого-то из агентов, внедренных в это преступное сообщество. Собственно, почти все преступления раскрываются и предотвращаются именно благодаря агентуре уголовного розыска или контразведки. Но об этом не принято ни говорить, ни писать. Этих агентов как будто нет и гораздо интереснее читать о гениальных сыщиках, раскрывающих преступления силой своего интеллекта и таланта, чем об обычных «стукачах», с помощью которых не только раскрывается, но и предотвращается множество преступлений. Кому нужны оперативные работники без надлежащей агентуры? Но подобные слова вы не прочтете ни в одной детективной книге, об агентах просто не принято писать. Гораздо удобнее рассказывать о чужих шпионах и наших разведчиках, чем о сотнях сотрудников полиции, внедренных в преступные сообщества, или о тысячах уголовников, которые поставляют информацию своим «кураторам». А ведь офицеры полиции, работающие среди преступников, гораздо больше герои, чем любой из современных разведчиков. Хотя бы потому, что разведчиков при задержании помещают в хорошую современную тюрьму, показательно судят, с участием лучших адвокатов, делающих себе имя на подобных процессах, и еще чаще обменивают на других разведчиков. Тогда как участь разоблаченных сотрудников полиции бывает страшной. Невозможно даже представить, через какие страдания и боль им приходится проходить, прежде чем умереть. И безо всякой надежды даже на нормальные похороны, потому что труп в большинстве случаев никогда не будет найден.

Говоря об этом, имею в виду и собственную судьбу. Конечно, я оказалась в этом райотделе не случайно. И конечно, никто даже не догадывается, почему именно я сидела здесь уже третий день, якобы проверяя санитарное состояние детского сада, чем вызывала дикое раздражение заведующей, уже несколько раз намекающей мне, что она готова «отблагодарить» за мою работу и избавить меня от дальнейшей проверки. Но я, конечно, делала вид, что ничего не понимаю и не хочу понимать. Откуда ей было знать, что у меня в сумочке лежат пистолет и электрошокер. Таким образом эти двое, так внезапно появившиеся в детском саду, даже не подозревали, что их уже ждут.

Расслабившись, один из бандитов убирает оружие в кобуру, которая находится у него под мышкой, и подходит к окну, чтобы осмотреть небольшой двор. Второй продолжает похотливо смотреть на молодую воспитательницу, облизывая губы. На мой взгляд, у нее слишком короткая юбка для работницы детского сада. Этот второй явно сожалеет, что они заперлись в одной комнате, он хотел бы оказаться с молодой воспитательницей где-нибудь в другом месте. Я даже начинаю постепенно ревновать. Мне становится немного обидно. Конечно, я не ношу такой короткой юбки и у меня не такие длинные волосы, но он мог бы хотя бы иногда смотреть и в мою сторону. Все-таки нас здесь двое — молодых женщин, и я выгляжу совсем не хуже… У меня хорошая фигура, упругая грудь и в свои тридцать с небольшим я выгляжу вполне достойно. Или это мне только так кажется? Не знаю, но его похотливый взгляд меня нервирует. И еще то, как он облизывает свои полные губы.

Первый продолжает смотреть в окно, изучая обстановку. Лучшей возможности у меня больше не будет. Нужно не только обезвредить обоих бандитов, но и сделать это так, чтобы не испугать детей. Задача практически невыполнимая, если учесть, что мы заперты в одной комнате. Она достаточно большая, что затруднит быстрое передвижение от одного бандита к другому. И достаточно небольшая, чтобы гарантированно обезопасить детей и женщин, собранных в другом углу от случайных выстрелов этих подонков. По-моему, это самое последнее дело — вот так отыгрываться на детях. Вмешивать их в наши взрослые игры. Хотя после случившегося в Беслане уже ничему не удивляешься. Помните, какая невероятная трагедия там произошла? И как много детей погибло. Не сомневаюсь, что нападавшие абсолютно виноваты в том, что произошло. Но когда власть допускает такое количество убитых в мирное время, когда гибнут сотни детей, то должны приниматься как минимум административные меры. Хотя бы из чувства самоуважения или по долгу чести министр внутренних дел и руководитель службы безопасности должны уходить в отставку. Не говоря уже о руководителях местных. Но в наше время чиновники предпочитают жертвовать сотнями жизней детей, чем собственными креслами.

От первого бандита до второго расстояние в пять или шесть шагов. Если действовать быстро, то можно все успеть. Нужно только воспользоваться ситуацией, когда первый смотрит в окно. Именно в этот момент.

Поэтому я поднимаюсь с пола и подхожу ко второму бандиту. Сумочка у меня в руках. Пусть на секунду оторвется от созерцания красивых ножек нашей молодой воспитательницы. Он поворачивает голову и наконец смотрит на меня. Он спокоен, ведь в комнате нет никого, кроме четырех перепуганных женщин и шестнадцати детей. Я подхожу к нему близко, очень близко, совсем близко. Самое главное, ничего не говорить, чтобы первый из бандитов не повернул голову. Поэтому я показываю на свою сумочку, словно хочу что-то достать и от страха не могу даже открыть защелку замка. У него на лице улыбка превосходства. Он понимает, что не только сильнее меня, но у него есть еще и оружие, а за моей спиной стоит его вооруженный напарник. И его невозможно испугать.

Кажется, ему даже нравится, что я подошла к нему так близко.

— Чего тебе? — наконец спрашивает он.

— Хочу показать вам свой телефон, — тихо поясняю я ему. Первый, стоящий у окна, поворачивает голову в нашу сторону и снова отворачивается. Он тоже не подозревает ничего плохого. Но, конечно, мне не следовало ничего говорить. Это небольшая ошибка, теперь стоящий у окна может повернуться в любой момент. И у меня не останется времени, чтобы вплотную подойти к нему. Расстояние, правда, небольшое, только несколько шагов. Если он даже повернется и будет некоторое время осмысливать, что именно произошло, то я успею подойти к нему достаточно близко. Я все-таки справляюсь с замком, раскрываю сумочку и, улыбаясь, достаю электрошокер. Бандит даже не успевает понять, что именно происходит. Я резко прикасаюсь к его шее и даю разряд. Он, дернувшись, падает на пол. Падает на пол с таким шумом, словно это мешок металлолома, а не обычный человек. Я не успеваю подхватить его под руки. Разумеется, я бы его удержала. Но у меня в одной руке сумочка, а в другой электрошокер. И он с таким грохотом падает на пол. Потом я поняла, в чем дело. Он был напичкан оружием. Два пистолета и две гранаты, нож… И все это шумит и грохочет.

И почти сразу его напарник снова поворачивает голову и смотрит на нас. Вот этого я и боялась больше всего. У меня нет времени на мои пять шагов, отделяющих двух мужчин друг от друга.

Но какая хорошая реакция у этого типа. Он обернулся практически мгновенно. Уже позже я узнала, что он раньше служил в десантных войсках. Одна секунда, чтобы обернуться. Еще две секунды оценить положение, увидев своего напарника на полу. И четвертая секунда, чтобы достать свой пистолет. Четыре секунды. Почти идеальная машина для убийства. Но думал он слишком долго. Две секунды, чтобы оценить обстановку, это слишком много. Я, конечно, понимаю, что он был удивлен, когда увидел своего друга лежащим на полу. И не сразу понял, что именно происходит. Но две секунды на размышление — это все-таки слишком долго. Теперь вы можете легко подсчитать. Ровно через четыре секунды у него в руках был пистолет. Ну а мне понадобилось только три секунды, чтобы достать свое оружие из сумочки. Первая секунда, когда он обернулся, я поднимаю уже открытую сумочку, вторая — достаю пистолет. Третья — выпускаю из рук сумочку. И стреляю в него как раз в тот самый момент, когда в руках у него оказывается пистолет. Первый выстрел отбрасывает его к окну. Второй, третий. Подхожу ближе. У него уже кровавые пузыри на губах. За спиной слышу крики и плач, резко оборачиваюсь. Я совсем забыла про женщин и детей. Но в этом случае выбирать не приходилось. У меня была в запасе только одна лишняя секунда. Зато первый лежит на полу целый и невридимый, хотя и без сознания, что и требовалось сделать.

Я достаю свой телефон и коротко докладываю о случившемся. Ко мне подходит насмерть перепуганная заведующая.

— Доктор, — говорит она мне, — хорошо, что у вас был пистолет. — А у вас есть разрешение на его хранение?

Она еще ничего не поняла.

— Нет. Я случайно взяла пистолет своего соседа, — отвечаю я этой дуре и устало улыбаюсь. Кажется, все прошло как нельзя лучше. Оба нападавших обезврежены и одного даже удалось оставить в живых. Теперь лет пятнадцать или двадцать он будет любоваться коленками своих товарищей по камере. Но при одной мысли, что скажет мой непосредственный начальник — полковник Кафаров, у меня портится настроение. Конечно, стрелять в присутствии детей было глупой и непростительной ошибкой. Но как я могла поступить иначе? Нужно было действовать быстро и решительно. Лучше даже не думать о том, что именно скажет Кафаров. Я знаю его уже почти десять лет и могу поспорить, что он будет очень недоволен. Хотя одного мне все-таки удалось взять живым. Но в нашем ведомстве редко благодарят…

Глава 2

Меня зовут Кеклик. У нас это довольно распространенное имя. Хотя на самом деле так называется куропатка. Каменная куропатка, как сказано в энциклопедиях. Но это довольно симпатичные птички и поэтому подобное имя прижилось у нас и им часто называют девочек. Вот и меня в детстве отец назвал куропаточкой. И я стала Кеклик Алиева, именно на эти имя и фамилию были выписаны мои документы в семьдесят шестом году, когда я родилась. У нас в Азербайджане фамилия Алиевых не просто самая распространенная. Можно смело сказать, что в России все Ивановы, Петровы и Сидоровы в общей массе составляют гораздо меньший процент от числа общих русских фамилий, чем Алиевы в Азербайджане. Это связано с религией, при которой особо почитался имам Али, зять Пророка, женатый на его дочери. И конечно, его сын Гусейн, внук Пророка, умерщвленный врагами и почитаемый мусульманами-шиитами как истинный наследник Мухаммеда. Именно поэтому после Алиевых у нас больше всего Гусейновых и Мамедовых. Ну а потом идут фамилии — Бабаевых и Абдуллаевых, что тоже понятно. В первом случае «баба» (ударение на втором слоге) — это отец или дед, смотря на каком из тюркских языков вы это говорите, а во втором — так звали отца Пророка. Вот и получается, что почти все самые распространенные фамилии в Азербайджане так или иначе связаны с религией. Наверное, ничего иного и не могло быть, учитывая, что мусульманство пришло на земли Азербайджана вместе с арабами еще в девятом веке нашей эры. А шиизм вообще господствующая религия в Иране и Азербайджане, что тоже связано с нашей историей и культурой.

Мой отец — Надир Агаевич Алиев, работал нефтяником на промыслах, был мастером, затем заместителем руководителя нефтегазодобываюшего управления, имел ордена и медали, даже избирался депутатом городского совета два раза. Ему было уже за сорок, когда я родилась. Моя мать была на восемь лет его младше. Когда они познакомились и поженились, ей было только двадцать четыре, а ему уже тридцать два. Сначала родились двое моих старших братьев — Мансур и Расул. А еще через несколько лет родилась и я. Мансуру было уже восемь, а Расулу шесть, когда я появилась на свет. Родители хотели девочку и получили вот такой своеобразный подарок уже в достаточно зрелом возрасте. Нужно ли говорить, как сильно они радовались и какое особое положение в семье я заняла с самого рождения. Отцу к этому времени было больше сорока, а матери соответственно тридцать три года. Мама у меня была учительницей русского языка и литературы. Имея троих детей, которых она растила, мама продолжала преподавать, благо школа, где она работала всю жизнь, располагалась по соседству. Зибейда Бабаева, так звали мою маму, из большой многодетной бакинской семьи. Все ее родственники были родом из Мардакян, это дачный пригород Баку, куда многие бакинцы выезжают на лето отдыхать. А отец родом из Нардарана. Это уже другой поселок Баку. Понятно, что родители у меня коренные бакинцы, и я тоже бакинка. У нас традиционно считается, что самые религиозные люди — выходцы из Нардарана, хотя по моему отцу этого не скажешь. Но зато мой дед, его отец, был «Мешади», еще в сороковые годы, во время иранской революции, сумевший посетить Мешхед в Иране и стать «Мешади», что в те годы было практически немыслимо. Может, поэтому его и его детей в Нардаране особенно уважали и до сих пор помнят Мешади Агу, который сумел в советское время совершить паломничество в Мешхед. В Мекку или в Кербелу в те годы попасть было просто невозможно.

В семь лет меня повели в школу, которую уже оканчивал мой старший брат и в которой учился другой брат. Эта была та самая школа, где преподавала моя мама, которая стала и моей учительницей. Более того, даже классным руководителем. Не скажу, что это было легко. Мама была требовательным педагогом и никаких поблажек я от нее не получала. Да я на них и не рассчитывала. Училась я неплохо, хотя иногда получала и тройки. Но гораздо чаще — четверки и пятерки. В школе я была непоседой и даже хулиганистой особой, которую боялись все мальчики нашего класса. Во-первых, у меня была такая мощная поддержка в лице старших братьев, которые могли наказать любого, кто посмел меня обидеть. Во-вторых, мама была нашим классным руководителем. Но честно признаюсь, что я не пользовалась ни помощью братьев, ни покровительством своей мамы. Я старательно зарабатывала свой авторитет и беспощадно дралась с мальчиками, когда нужно было отстоять свою позицию. Мама иногда называла меня «третьим сыном». Я несколько раз приходила домой с синяками и ссадинами. Но на все вопросы братьев и родителей упрямо твердила, что упала, и никогда не называла имен тех, с кем дралась.

Постепенно обстановка вокруг менялась. В восемьдесят седьмом меня еще успели торжественно принять в пионеры. Помню, как я радовалась, когда мне повязали пионерский галстук. Можете не поверить, но в девяносто первом меня даже успели принять в комсомол. Я помню, какие слова говорили тогда о верности идеалам коммунизма, о заветах старших товарищей. Штампованные фразы, которые к тому времени вызывали только смех. Но комсомольским начальникам нужно было делать карьеру, и они старались. Интересно, что к моменту распада страны в ней было почти двадцать миллионов коммунистов и в два с лишним раза больше комсомольцев. Такая большая армия людей, на словах готовых умереть за свои идеалы. И никто не умер. За исключением нескольких порядочных людей, которые просто покончили с собой. Остальные быстро перекрасились, поменяли взгляды и очень неплохо устроились в жизни. Это я к слову о человеческом постоянстве. И немного о совести.

В конце восьмидесятых начались различные потрясения, почти все ребята бегали на митинги, которые ежедневно проходили в центре города. Армянская община Нагорного Карабаха потребовала выхода области из состава Азербайджана и передачи ее в состав Армении. Началось противостояние двух республик, двух соседних народов, трагические события в Сумгаите и в Баку. Ради справедливости скажу, что первыми жертвами были двое азербайджанцев в самом Карабахе. Ну а позже уже пошло по цепочке. Погромы с обеих сторон. Наши соседи в ответ взяли штурмом наш город Ходжалы, уничтожив более шестисот мирных жителей, и захватили Шушу, бывшую столицу Карабахского ханства. И война вспыхнула с новой силой. В девяносто первом произошел распад СССР, потом у нас в течение двух лет поменялось пятеро руководителей республики. И наконец в девяносто третьем, когда в Баку к власти вернулся Гейдар Алиев, я как раз окончила среднюю школу. Вот такая бурная была у меня юность. Начинала учиться в советской школе, а окончила уже в школе независимого Азербайджана. И еще, несмотря на все эти тектонические потрясения, успела сдать нормативы мастера спорта по гимнастике. Мне это потом очень пригодилось в жизни, хотя кто мог подумать о том, что произойдет с нашей страной, когда в восемьдесят третьем я пошла в школу, а через год начала заниматься гимнастикой. Правда, события конца восьмидесятых и начала девяностых все-таки сказались и на моей спортивной карьере. В Баку выступать мне разрешали, а вот выезжать на сборы в Волгоград или для выступления в Воронеж меня уже не пускали родители. Думаю, что на их месте я поступила бы точно так же. К тому же выяснилось, что наши девочки просидели в Воронеже лишние два дня на вокзале, пока им наконец не дали автобус для возвращения назад. В девяносто первом все уже разваливалось так стремительно и быстро, что в этом не было ничего удивительного.

В следующем году погиб мой старший брат Мансур, он сражался в составе батальона добровольцев в Шуше. Мать буквально почернела от горя. У отца начались проблемы с сердцем. Другой брат тоже сражался, и родители теперь особенно переживали за него. Я поступила в педагогический университет, решив выбрать мамину профессию. Эти пять лет были тоже наполнены всякими событиями, среди которых были попытки вооруженных мятежей, противостояние ОМОНа с центральной властью, отстранение спикера и премьера от власти и много разных других потрясений. В девяносто восьмом, когда я оканчивала университет, положение уже стабилизировалось и теперь можно было относительно спокойно гулять по улицам городов, ничего не опасаясь.

В девяносто девятом в нашем доме появились сваты. Мне было уже двадцать три года, по местным меркам, почти критический возраст. Все попытки моих родственников выдать меня замуж за моего двоюродного брата Рауфа, сына брата моего отца, наталкивались на решительное противодействие моей матери. Не говоря уже обо мне, я его терпеть не могла с самого детства. Он был ниже меня на целую голову.

Мне всегда казались противоестественными подобные браки, хотя у нас они были достаточно распространены. В королевских семьях Европы это случалось достаточно часто, когда кузен и кузина сочетались династическими браками, но в наше время и с такими последствиями? Моя мама и я прекрасно знали, какие ужасные генетические сбои бывают при подобных родственных браках, и поэтому решительно отказывали родственникам, часто намекающим на возможности подобного брака. Самое обидное, что все знают об ужасных генетических сбоях, и в Баку даже открыли большой центр, занимающийся изучением таллесемии, но подобные родственные браки между двоюродными братьями и сестрами по-прежнему разрешены.

И… Вместо моего двоюродного брата со стороны отца меня решили выдать за сына друга моего дяди. Его отец к этому времени уже стал довольно состоятельным, работал в налоговой службе и был очень уважаемым человеком. У нас всегда так: сначала должность, потом производные от этой должности — деньги, ну и затем всеобщее уважение и почет. Поэтому все наши чиновники так боятся потерять свои должности. Без руководящего кресла ты ничто. Нуль без палочки. Человек, потерявший связи, сразу теряет друзей, которые навсегда забывают о тебе. И все твои частные клиники, магазины, рестораны, сауны и другие подобные заведения сразу попадают под пристальное внимание всех служб города — налоговых, санитарных, ревизионных, финансовых, контролирующих, в общем, тебе сразу дают понять, что теперь из тебя будут трясти все деньги, которые ты раньше так неправедно зарабатывал и не хотел ими делиться. Происходит своего рода перераспределение. Такой своеобразный закон нашей эволюции. «Каждый имеет то, что охраняет». По-моему, эта фраза Жванецкого. Ну а когда тебя увольняют с должности, то «охранять» поручают другим людям, которые, в числе прочих забав, считают своим долгом вытрясти твои деньги.

В общем, нас познакомили. Мне понравилось, что мой будущий муж был хотя бы высокого роста. У нас с этим тоже большая проблема. Это потомки викингов или литовцы бывают высокого роста, а мы потомки степных народов. У нас гигант на коне не имел ни единого шанса выжить. Нужно было быть маленьким, юрким, увертливым, ловким. Поэтому рост у наших парней достаточно невысокий и многие мальчики в нашем классе или в моей группе в педагогическом университете были гораздо ниже меня. Но Анвер, мой будущий муж, был достаточно высокого роста, что мне сразу понравилось. Он мало говорил, что мне тоже понравилось. Позже я поняла, что он мало говорил не потому, что был такой умный и скромный, а просто потому, что ему нечего было говорить. Почему молчание считается золотом даже в тех случаях, когда молчат дураки? Ведь понятно, что если человеку нечего сказать, то он и будет молчать, чтобы не демонстрировать свою глупость другим. И наоборот, в разговоре со своим собеседником сразу можно выявить степень его интеллекта. Но Анвер почти все время молчал, соглашаясь со мной. Как вы уже поняли, я говорила за двоих. И рисовала себе образ такого немногословного мужчины, немного похожего на американских ковбоев.

К этому времени я уже работала в институте литературы, куда меня устроили по знакомству. Анвер довольно красиво за мной ухаживал, но был очень зажатым и каким-то потерянным при встречах. Можете мне не поверить, но это я проявила инциативу, когда первый раз поцеловала его в щеку. Хотя мне казалось, что он должен быть более настойчивым. Но с другой стороны, может, это и хорошо, что он был такой скромный, некоторые из знакомых парней вели бы себя на его месте гораздо более несдержанно. Через два месяца его мать и тетки пришли к нам договариваться о встрече мужчин, потом появились мужчины его семьи. Мой отец дал согласие, и мы официально стали женихом и невестой. Потом обменялись кольцами, подарками, сладостями — все как полагается. Анвер вел себя безукоризненно. Я думаю, что он даже немного меня побаивался. Это наше привычное восточное ханжество. С женой нельзя вести себя так, как с обычной женщиной. Никаких вольностей, никаких различных ухищрений, никаких сексуальных выдумок. Исполнение супружеского долга и рождение наследников, конечно мальчиков, чтобы понравиться мужу и его родителям, — вот главная обязанность выходящей замуж женщины.

Свадьба была шумной и многолюдной. Собралось человек шестьсот гостей. Я сидела на собственной свадьбе и чувствовала себя полной дурой. Неужели все так и закончится? Искоса я посматривала на своего мужа, с которым отныне должна была прожить всю свою жизнь. Неужели именно этот человек будет отныне находиться всегда рядом со мной? Станет отцом моих детей? Человеком, с которым я проживу всю свою жизнь? У нас ведь не принято разводиться. Приличные женщины не могут оставаться одни, без мужа. Он сидел рядом и пил минеральную воду. Что я чувствовала в тот момент? Все, что угодно, кроме любви. Мне шел уже двадцать четвертый год, нужно было выходить замуж. Анвер был из состоятельной семьи, старший сын, там еще были две девочки. У него была своя машина, своя квартира, которую мы по традиции обставили нашей мебелью и посудой. Ему было уже двадцать шесть лет, и он работал в таможенной службе, что тоже считалось исключительно престижной и денежной работой. Он был высокого роста, употреблял хороший парфюм, носил дорогие итальянские костюмы. Во всем со мной соглашался до свадьбы, и я подумала — почему бы и нет? Вот так мы и попадаем в собственную ловушку. С одной стороны, уже просто неприличный возраст для Баку, ведь девушкам лучше выходить замуж в восемнадцать или девятнадцать лет. И с другой стороны, приличный парень из хорошей семьи. Что еще тебе нужно, дурочка?

Не берусь сказать, какой процент наших девушек рассуждает именно так. Но процент достаточно большой. Главное, выйти замуж, рожать детей, иметь семью и мужа. А если будущий муж из богатой семьи, то это уже просто мечта. И на некоторые недостатки можно не обращать внимания. И уж тем более не стоит гоняться за химерой любви. «Стерпится — слюбится», как гласит старая пословица. Большая любовь бывает только в книгах и в кино. А в жизни нужно быть более приземленной и прагматичной. Вот так мы и выходим замуж, вот так рожаем детей и всю свою жизнь живем с мужчинами, которых, обманывая самих себя, выдаем за своих любимых. А потом достигаем сорокалетнего возраста, начинаем безобразно полнеть и перестаем спать даже с собственными мужьями, думая только о детях и появляющихся внуках. И так проходит вся жизнь. Если опросить пятидесятилетних женщин в нашей стране, уточняя, что именно они думают о любви, то в лучшем случае вы получите сконфуженный ответ, что на подобные темы ваша собеседница просто не хочет разговаривать. Либо ограничится общими фразами и обязательно добавит, что уже поздно об этом думать. А ведь на Западе многие женщины именно в этом возрасте начинают жить для себя, заводят молодых любовников и наслаждаются жизнью.

Совсем размечталась. Пятьдесят мне будет еще очень не скоро. А на свадьбе я сидела и отчетливо понимала, что не люблю этого чужого человека, сидящего рядом. Но мне придется его терпеть всю свою жизнь. Может, у нас действительно с ним что-нибудь получится?

Увы! Уже первая наша брачная ночь развеяла все мои иллюзии. От его прежней скромности не осталось и следа. Теперь он был моим законным мужем, так сказать, хозяином моего тела. Поэтому он деловито разделся и, не стесняясь меня, снял даже свои трусы, ложась в кровать. Честное слово, я немного испугалась.

— Не стой как дура, — недовольно произнес Анвер, — раздевайся и ложись рядом со мной.

Вот так. «Раздевайся и ложись». И вся романтика куда-то быстро улетучилась. Я прошла в другую комнату, переоделась в ночную рубашку, на всякий случай надела трусы. Не знаю почему, но меня начало трясти от страха. Никогда в будущем я не буду испытывать ничего подобного. Осторожно подошла к кровати и легла рядом с ним. Он протянул руку. Начал поднимать рубашку. Я вся напряглась от волнения. Конечно, ему было сложно. Я была зажатой, испуганной, боялась первой боли. Ему пришлось преодолевать это сопротивление. Он даже накричал на меня. И все-таки сумел сделать свое дело. Или, как говорят в подобных случаях, — исполнить свой долг. Достаточно грубо и суетливо. Чувствовалось, что особого опыта у него нет. Но он решил сразу продемонстрировать свое мужское превосходство. Было больно и не очень приятно. А потом он заснул. В первую брачную ночь. Просто отвернулся на другой бок и заснул. Я прошла в ванную, чтобы помыться, и проплакала там два часа. Утром, пока я еще спала, он бесцеремонно разбудил меня и снова овладел мной. Вот так весело и началась наша семейная жизнь.

Глава 3

У нас в отделе ходят упорные слухи, что наш руководитель — полковник Микаил Кафаров — раньше был Михаилом Кафаровым и работал за рубежом совсем под другими именами. Сейчас ему за шестьдесят пять, и его до сих пор держат на службе именно в силу уникальности его знаний и опыта, ведь начинал он больше сорока лет назад еще в Первом главном управлении КГБ СССР, как тогда называли разведку. Легко посчитать, что это было задолго до моего рождения, еще в те благословенные шестидесятые годы, которые смело можно назвать пиком противостояния двух сверхдержав, и как следствие этого процесса — противостояния двух самых мощных спецслужб мира — ЦРУ и ПГУ КГБ. Это была великая схватка, которая закончилась полным разгромом и крахом одной из сторон. В поражении меньше всего виноваты Кафаров и его товарищи, ведь их просто сдало политическое руководство бывшего Союза.

Шестидесятые годы начались двумя самыми опасными кризисами в истории человечества, когда вся цивилизация балансировала на грани третьей мировой войны. «Берлинский кризис», когда танкисты уже смотрели друг на друга на расстоянии нескольких сот метров и «карибский кризис», когда корабли обеих сторон сходились почти носом к носу. Но у лидеров обеих сверхдержав хватило ума избежать ядерного столкновения, при котором обоим государствам и всей нашей планете был бы нанесен просто невосполнимый ущерб. Политики — люди, конечно, амбициозные и тщеславные, но, как видим, не все идиоты. Понимали, что атомная война не принесет ничего хорошего, и решили начать переговоры. Потом уже были обмены шпионами и разведчиками, потом уже начали искать общие точки соприкосновений, а к восьмидесятым советские и американские спецслужбы уже были не столько врагами, сколько партнерами в борьбе с террористами, бандитами и сепаратистами всех мастей.

Кафаров вызвал меня в свой кабинет. Внешне он похож на доброго Санта-Клауса. Небольшая щегольская ниточка седых усов, добрые уставшие глаза, седые волосы, всегда коротко остриженные, немного полноватое лицо. Если бы я не знала, какой он профессионал, то вполне могла принять его за шеф-повара небольшого ресторана или галантного менеджера небольшого семейного отеля. Но это обманчивое впечатление. Иногда мне кажется, что он умеет читать мысли своих себеседников, настолько тщательно и внимательно он анализирует их поведение, движения, слова, даже выражение лиц. Ничего не может ускользнуть от его внимательного взгляда. При этом сам он никогда не выдает своих эмоций или настроения. Хотя за последние годы я научилась различать его возможную реакцию на различные события. И теперь было заметно, что он не совсем доволен. В его руках карандаш, которым он постукивал по столу. Это признак недовольства. Не гнева, но такой очевидной досады.

— Здравствуй, Кеклик, — вежливо начинает он, — проходи, садись.

Это уже гораздо хуже. Если начинает так вежливо, то потом будет очень невежлив. Я прохожу к его столу, усаживаюсь напротив.

— Значит, прекрасно справилась с поставленной задачей, — скучающим голосом говорит Кафаров, — просто оказалась в нужное время и в нужном месте. Одного бандита нейтрализовала, другого застрелила. Ноль потерь, все дети целы, воспитательницы остались живы, бандит у нас в изоляторе и ты на коне? Все правильно?

Я молчу. Сейчас последуют разборки.

— Когда я послал тебя в этот детский сад, я уже понимал, как именно они будут действовать, — поясняет Кафаров, — их кто-то консультировал. И конечно, детский сад, находившийся рядом с полицией, должен был охраняться хуже всего, ведь рядом было столько вооруженных полицейских. Что рассчитал их возможный аналитик и получилось в действительности. Сотрудник полиции, который обязан был дежурить у здания, куда-то отлучился. Он даже не подумал о возможных последствиях, ведь рядом находилось столько его вооруженных товарищей. Но это была лишь видимая безопасность, их не было в детском саду, когда туда ворвались эти отморозки. И в результате нарвались на тебя…

Он молчит, давая мне возможность осознать его слова. Вообще, он мастерски умеет делать паузы. Как Джулия Ламберт, великая актриса, чей образ был создан Сомерсетом Моэмом в своем известном романе. Она тоже была мастером делать многозначительные паузы. А он, между прочим, тоже работал на английскую разведку. Ну, это так, к слову.

— А потом вы оказались заперты в большой комнате, где ты так умело расправилась с этими типами, — продолжал Кафаров. Я уже догадываюсь, что именно сейчас он будет говорить. Карандаш еще раз стукнул о стол, и он аккуратно положил его перед собой.

— Они толкали нас вместе с детьми в сторону этой комнаты, пояснила я ему, — и дети не успевали. Один мальчик упал, и я очень испугалась. Поэтому я взяла его на руки, чтобы успокоить…

— И отнести в комнату для заложников, — продолжил Кафаров, — забыв, зачем тебя туда послали.

— Не забыла, конечно. Сумку я держала при себе. Но решила помочь ребенку. И подумала, что в суматохе лучше ничего не предпринимать, пока эти двое не успокоятся. А уже потом выбрала момент…

— И открыла стрельбу при детях, — снова заканчивает за меня полковник, — подвергнув риску всех присутствующих. И ты действительно считаешь, что так должны действовать профессионалы?

— Нет, не считаю. Но времени уже не оставалось. Они забаррикадировали дверь, и было понятно, что больше никого они в комнату не впустят. И этот первый подошел к окну, чтобы еще раз просмотреть двор, куда выходили оба окна. Было понятно, что они выбрали эту комнату не случайно. Туда очень трудно пройти незамеченными. И тогда я решила действовать. Второй смотрел в сторону молодой воспитательницы, у которой была слишком короткая юбка…

— И это вызвало у тебя раздражение? — ухмыляется Кафаров.

— Не совсем. Скорее я поняла, что можно воспользоваться моментом. И поэтому смогла подойти к нему достаточно близко. А потом нужно было только ткнуть его электрошокером, и он сразу потерял сознание. Но я не смогла рассчитать реакции первого. Я думала, что у меня будут в запасе несколько секунд, чтобы подойти к нему со спины, пока он обернется, поняв в чем дело, достанет оружие. Но он оказался гораздо лучше подготовлен. И почти сразу обернулся. А потом достал пистолет. У меня были секунды… И тогда я начала стрелять.

— Прямо при детях?

— Вы считаете, что было бы лучше, если бы он меня застрелил? — Полковник иногда позволяет так с ним разговаривать. Во всяком случае, сейчас я отстаиваю свою позицию.

— Было бы гораздо лучше, если бы ты не стреляла. На твоей стороне был фактор внезапности. И всего двое нападавших. А если бы их было трое? Или четверо? Ты понимаешь, что твои суперменские замашки там бы просто не прошли? Можно было найти другой удобный момент. У тебя было много времени. Они должны были успокоиться, может, даже уснуть, расслабиться. И ты бы легко с ними справилась.

— Я понимаю.

— Тогда почему ты поступила именно так? Только не рассказывай сказки про «удобный момент». Он был не очень удобным. А ты сорвалась. И я тебе скажу почему. У одной из девочек был шок, мы отправили ее в больницу. Я думал, что это из-за твоей стрельбы, но нам удалось установить, что на ее глазах один из этих напавших ударил ее отца. Тебе стало жалко девочку. Ты сразу вспомнила о своей девочке, которая немного старше нее. Потом тебя начала раздражать короткая юбка воспитательницы. Ты чувствовала себя почти героем-освободителем, а тут смотрят на красивые ножки другой… И наконец, тебя просто разозлила бесцеремонность этих типов, внезапность их нападения, когда ты не смогла сразу и правильно среагировать. И конечно, отсутствие дежурного сотрудника полиции, который обязан был оставаться в детском саду. Все правильно или я что-то пропустил?

В ответ я молчу. Он умеет читать чужие мысли, я об этом уже давно знаю. Но еще он лучший аналитик в нашем Министерстве национальной безопасности и об этом тоже все знают. Поэтому я молчу. Спорить все равно бесполезно.

— Я много раз тебе говорил, Кеклик, что твое преимущество в твоем очаровании и принадлежности к женскому полу, — напоминает Кафаров, — когда никто из твоих противников даже представить не может, насколько ты хорошо подготовлена и каким опасным врагом ты можешь быть. А ты срываешься именно как женщина. Есть такая поговорка: «У женщины все сердце, даже голова». Кажется, ее сказал кто-то из наших писателей. А у тебя должна быть вместо сердца тоже голова. Иначе невозможно. К твоим безусловным достоинствам должно относиться умение объективно анализировать ситуацию. Ты там была оставлена как наш офицер, а не как женщина, и тем более не как мать, которая должна жалеть чужих детей.

— Я считала, что в первую очередь мы думаем о детях, — не выдерживаю я.

— Без демагогии, — морщится полковник, — конечно, ты дежурила там именно для спасения детей. Но спасать их нужно тоже профессионально. С холодным разумом. Неужели ты не понимаешь, насколько опасны были твои действия? Стрелять в комнате, в которой находилось столько детей. В следующий раз, когда подумаешь о детях, не начинай стрелять. А если бы он попал в детей? Об этом ты подумала? Или выстрелил бы раньше тебя?

Я снова молчу. Конечно, он прав. И эти мерзавцы действительно вывели меня из состояния равновесия. Слишком резкий контраст. С одной стороны напуганные, заплаканные дети, а с другой — эти уверенные в своих силах бандиты. Одному еще повезло. Я бы с огромным удовольствием пристрелила обоих.

— Все понимаешь? — спрашивает Кафаров.

— Конечно. Я поспешила, — теперь я опускаю голову и жду, когда он объявит, как именно меня будут наказывать. Может, объявят выговор или отстранят на время от оперативной работы. Выгонять меня, конечно, не станут, все-таки столько сил и средств вложено в мою подготовку.

— Хочу вас поздравить, — неожиданно говорит Кафаров, обращаясь ко мне на «вы», что делает в исключительно редких случаях, — согласно приказу министра вам досрочно присвоено звание майора. За умелые и смелые действия по освобождению детей. Поздравляю.

Он поднимается и протягивает мне руку. Я растерянно поднимаюсь и тоже протягиваю ему руку. Он жмет мне руку и таким же сухим голосом сообщает:

— Лично я был против. Но министр решил по-своему. Можешь садиться.

Вот так всегда. Как будто без его участия мне могли дать такое звание. Конечно, нет. Но старик любит поворчать, пожурить, покритиковать. Может, это и правильно. Я ведь действительно могла немного подождать и выбрать более удобный момент, чтобы не стрелять. Нет. Я поступила правильно. Там были дети, и в этот момент я действительно вспомнила и о своей дочери. Я видела их испуганные лица. Каждая минута в этой комнате была для них страшным испытанием. Не говоря уже об их родителях. Поэтому я поступила правильно.

Кажется, полковник сумел снова прочесть мои мысли. Он смотрит на меня и снова усмехается:

— Считаешь, что все-таки поступила правильно? Решила не подвергать ненужным испытаниям детей и их родителей? Считаешь меня немного ворчливым стариком?

Неужели он все-таки умеет читать мысли?

— Дети были сильно напуганы, — честно отвечаю, глядя ему в глаза. Как можно обманывать человека, который слышит твои мысли. Может, у него такие способности? Или он просто хороший аналитик, который умеет читать человека как книгу. По его выражению лица, по жестам, осанке, настроению, движениям, взглядам. Говорили, что в бывшем КГБ было несколько таких отменных специалистов. И среди них наверняка был полковник Кафаров. Самое поразительное, что полковником он был еще до девяносто первого года. Потом два года без работы. Отказывался, когда его звали на службу. Говорили, что его уговорили только после того, как пообещали предоставить полную свободу в выборе сотрудников и методов работы. Среди тех, кого он лично отбирал, была и я. И с тех пор снова работает в нашем ведомстве, правда, теперь оно называется иначе. Но самое поразительное, что он остается полковником уже столько лет. Наверное, не всем министрам или генералам нравится его умение читать чужие мысли. В том числе и их собственные.

— В любом случае мы с тобой еще раз тщательно проанализируем твои действия, майор Алиева, — говорит уже с некоторой иронией Кафаров, — а теперь я тебе скажу, какое новое задание ты должна получить. Ты знаешь, что в прошлом году мы выиграли конкурс «Евровидения»?

— Конечно, знаю. Эти молодые ребята. Парень еще учится в университете. Кажется, в Славянском. А молодая женщина приехала из Великобритании. Говорили, что у нее уже двое детей. Такая симпатичная пара. Они молодцы, — оживилась я. Стало интересно, почему он спрашивает меня о конкурсе. Что опять произошло?

— И теперь, по уже сложившейся традиции, конкурс будет проходить в Баку, — продолжает Кафаров.

Это мне тоже известно. У моря строят дворец специально для этого конкурса, теперь понятно, почему он спрашивал о «Евровидении». Конечно, когда проводится мероприятие такого масштаба, то здесь следует задействовать все лучшие силы страны. Не знаю, как я сама, но группа Кафарова относится к лучшим силам нашего министерства, это безусловно. Как и сам полковник, наверное, лучший аналитик не только в нашем министерстве, но и вообще на всем постсоветском пространстве. В бывшем Комитете государственной безопасности СССР умели готовить кадры. Наши ребята иногда в шутку говорят, что в молодости Кафарова учил сам Вольф Мессинг. Я верю в эти слухи.

— Ты уже поняла, зачем я спросил, — он не спрашивает. Он утверждает.

— Мы будем задействованы по время проведения «Евровидения», — я тоже не спрашиваю. Я продолжаю разговор, понимая, что именно собирается сообщить мне Кафаров.

— Вот именно, — подтверждает полковник, — сама понимаешь, какое количество гостей к нам приедет. Со всей Европы и со всего мира. А среди исполнителей практически три четверти бывают женщины. Если не больше. Если посчитать с группами, которые их сопровождают, то и больше девяносто процентов. Там ведь обычно поют и танцуют тоже красивые девушки. В качестве своеобразного антуража. Смотреть и слушать приятно.

— В прошлом году тоже так было. И нашей паре тоже подпевали молодые девушки, — вспоминаю я, — между прочим, мне они очень понравились. Симпатичные ребята и заслуженно взяли первое место.

— Для имиджа страны это прекрасно. Но они поставили перед всеми нами очень сложную задачу. Сделать так, чтобы все прошло на привычном для Европы высоком уровне и при идеальной организации службы безопасности этого мероприятия.

— Где мы задействуем все наши силы, — поняла я, — учитывая количество гостей, среди которых большинство — женщины.

— И поэтому будут задействованы все наши дамы, — поясняет Кафаров, — женские туалеты, женские раздевалки и уборные — все это должно быть под нашим пристальным контролем.

— Я должна дежурить в туалетах? — Очевидно, на меня подействовало мое новое звание. Нельзя так срываться. Но мне стало обидно.

— Если понадобится, мы оба будем там дежурить, — возвращает меня на землю полковник, — и давай без ненужного пафоса. Наша задача — обеспечить полную безопасность участников и гостей конкурса. Полную безопасность, — подчеркивает Кафаров, — и давай без ненужной иронии. Никто не предлагает тебе дежурить в туалетах. Мы прежде всего аналитики, хотя среди нас есть и оперативные сотрудники, действующие под прикрытием, как майор Кеклик Алиева, — он делает свою фирменную паузу, чтобы я осознала свою ошибку. И впервые осознала, какое высокое звание мне присвоено. А затем он также негромко и спокойно продолжает говорить:

— Но только в том случае, если она не будет срывать и не станет забывать, что сначала она аналитик, а уже потом оперативный сотрудник. И ее готовили совсем не для показательной стрельбы по бандитам или террористам. Для этого не нужно было столько лет тебя готовить. Для этого есть снайперы, офицеры контрразведки, сотрудники полиции и еще тысячи других сотрудников. Не забывай, что ты уникальный специалист. В твою подготовку вложено очень много сил и средств. В конце концов, по легенде, ты прежде всего сотрудник института литературы, а не работник санэпидемстанции, за которого ты себя выдавала в этом детском саду. И кого-то может удивить такое непостоянство. Уже не говоря о том, что это вызывает ненужные вопросы.

Я молчу, опустив голову. В таких случаях лучше молчать и не спорить со стариком. Пусть выговорится. Я уже поняла, что он позвал меня не только для разборок или для торжественного объявления о моем новом звании. Хотя майором, наверное, быть приятно. Но мундира у меня все равно нет и, видимо, никогда не будет, ведь я агент, работающий в собственной стране под прикрытием. В любой стране мира есть такие люди, которые числятся и работают где-то в учреждениях, институтах, предприятиях, а на самом деле являются сотрудниками спецслужб. В Советском Союзе традиционно не любили таких законспирированных сотрудников, называя их то ли «стукачами», то ли «сексотами». Но на самом деле «стукачи» и «сексоты» — это осведомители, платные и бесплатные агенты, завербованные информаторы и тому подобное. А я кадровый офицер, работаю под прикрытием.

Кафаров смотрит на меня и, кажется, слышит все мои мысли. Все, как обычно.

— Мы с тобой знакомы уже почти десять лет, и все эти годы ты совершенствовалась в своих навыках, — продолжает Кафаров, — но учти, что это будет особое задание. На охране конкурса будут задействованы тысячи женщин, сотрудницы всех наших спецслужб. И представителей других ведомств. А у тебя будет особая роль и особая задача.

Вот так мне и поручили самое ответственное задание в моей жизни, через несколько минут после сообщения о присвоении мне очередного звания.

Глава 4

Через полтора года после свадьбы я родила здоровую девочку. Конечно, мой муж и его родня были более чем разочарованы. Все ждали мальчика, а я осмелилась родить девочку. Можете себе представить, что мой супруг даже не удосужился поздравить меня с рождением ребенка. И вообще, первые несколько дней не появлялся в больнице. Такой типичный местный половой шовинизм, когда каждый мужчина считает, что жена обязательно должна родить ему мальчика. Сколько моих подруг мучаются из-за подобных ожиданий. Рожают по нескольку раз, пока не появляется мальчик. Каждый мужчина хочет получить своего наследника, это я понимаю, но почему ни один из наших самцов не знает, что пол ребенка зависит совсем не от женщины, а именно от мужчины, и только от него. Об этом говорилось сотни раз, но все равно наши доморощенные «мачо» умудряются обвинять своих жен в неспособности родить им мальчиков. Причем среди них бывают даже врачи, которые прекрасно знают, кто именно отвечает за рождение мальчика. Но это уже своеобразная и плохая традиция обвинять именно женщин в неспособности дать мужчинам наследника. В общем, мой Анвер появился в больнице только на третий день. А на седьмой меня выписали, и в больницу за мной, кроме мужа, не приехал ни один из его родственников. Они считали, что я просто обязана была принести им наследника. И поэтому меня встречали только мои родные. А Анвер привез нас домой и почти сразу уехал, как будто я родила девочку от другого мужчины. Представляете, как мне было обидно. В общем, мне наглядно дали понять, что следующий ребенок обязательно должен быть мальчик. Девочку мы назвали Нарминой. Мне всегда нравилось это имя.

К этому времени я уже точно знала, что мой муж полное ничтожество. Кроме посиделок со своими друзьями и употребления анаши с кальяном, его больше ничего не интересовало. На работе его терпели только из уважения к его отцу. Денег он почти не зарабатывал, и его отцу приходилось оплачивать все наши счета. Единственное, что он делал достаточно регулярно, — это занимался со мной сексом. При этом его мало интересовали мои собственные ощущения и чувства. Он просто протягивал руку, когда ему хотелось, не спрашивая меня ни о моем состоянии, ни о моем самочувствии. К сожалению, до сих пор во многих семьях, даже молодых, считается, что сексом нужно заниматься только тогда, когда хочет муж. И разумеется, жена не имеет права ему отказывать ни при каких обстоятельствах. А если она проявит инициативу, то это вызовет либо подозрение, либо изумление у ее мужа. И Анвер был похож на остальных наших недоразвитых придурков. Если день был абсолютно запретным, он просто недовольно хмыкал и убирал руку, поворачиваясь ко мне спиной. Если поводов для отказов не было, он, так же лениво и без воодушевления, просто получал удовольствие. И почти сразу засыпал. Нужно ли говорить, что подобные «упражнения» постепенно стали вызывать у меня раздражение и нарастающую ненависть. Сразу после родов мне удалось несколько раз прочувствовать, как это должно быть по-настоящему, когда я смогла получить нормальное удовлетворение, очевидно связанное с тем, что после родов мой организм несколько изменился, и я понимала, что наши сексуальные отношения очень далеки от идеала. В некоторых умных книгах я позже прочитала, что многие женщины вообще не знают, что такое настоящий оргазм, а большинство местных женщин даже думать об этом считают неприличным. Просто выполняют супружеские обязанности, подстраиваясь под темперамент своего мужа. Нужно ли говорить, что наши восточные мужчины считают, что «друг по жизни», примерно так переводится с азербайджанского на русский слово «жена», должна быть целомудренной, выдержанной и высоконравственной даже в постели. Предлагать некие позы просто непростительно, а фантазии вообще предосудительны. Не считайте меня ханжой, все обстоит даже хуже, чем вам может показаться. Те же самые мужчины очень даже изобретательны в отношениях с другими дамами, но это уже особая тема…

Конечно, я обязана была подстраиваться под мужа, кормить ребенка, следить за нашей квартирой и вообще быть идеальной супругой. Я оформила декретный отпуск, чтобы самой кормить девочку и быть рядом с ней в первый год ее жизни. Анвера это интересовало меньше всего. По-моему, ему вообще было все равно — хожу я на работу или сижу дома. У нас была домработница, которая готовила и убирала квартиру. Разумеется, ей тоже платил за работу отец Анвера. К концу первого года у меня прекратились месячные, и я поняла, что возможно рождение второго ребенка.

Ну а дальше произошла трагедия, которая круто изменила мою жизнь и мою судьбу. Но расскажу все по порядку. Через некоторое время я почувствовала характерные изменения и поняла, что жду второго ребенка. На этот раз все были убеждены, что я обязательно должна родить мальчика. Я была уже на шестом месяце беременности, когда к Анверу приехал его друг из Дербента. Два дня они вместе отдыхали и развлекались, а при расставании наш гость предложил в конце месяца приехать к нему. Я еще тогда подумала, что это вежливая форма прощания. У нас на Востоке не всегда нужно всерьез принимать все слова, которые вам говорят. Например, есть такое идиоматическое выражение, которое дословно переводится «Да буду я твоей жертвой». Так иногда даже мать может сказать сыну или близкий человек очень близкому человеку. На самом деле жертвой быть никто не собирается и эти слова вполне можно заменить словами «Дорогой мой». Но так принято говорить. Вообще, восточный цветастый стиль очень характерно проявляется как раз в этом случае. Я все-таки по образованию филолог. Или наши пословицы, поговорки. Есть такие интересные выражения. Если дословно перевести получится — «Мои глаза не пьют воды его глаз», а на самом деле это означает, что я не доверяю этому человеку.

Почему я об этом вспомнила? Как раз потому, что приехавший к нам Мустафа предложил нам с Анвером побывать у него в гостях. Нужно было вежливо его выслушать и все. Но Анвер загорелся желанием поехать в Дербент. И утром в субботу мы выехали на нашей машине в сторону Дагестана. Я словно чувствовала какую-то опасность и очень не хотела туда ехать. Но Анвер буквально настоял на нашей совместной поездке, сумев уговорить меня поехать вместе с ним. До границы мы доехали без происшествий. Повсюду были хорошо отремонтированные трассы, новые бензоколонки, современные магазины. Правда, на границе пришлось довольно долго ждать, пока пограничники и таможенники договорятся и пропустят нашу машину. На российской границе все повторилось в еще худшем исполнении. Там нас продержали еще больше. Меня даже обыскали, объяснив, что под видом беременных женщин сейчас часто появляются «шахидки», которые готовы в любой момент выступить в роли живой бомбы. Но вот наши мытарства закончились, и мы направились в Дербент. Мустафа встречал нас при въезде в город. Конечно, нам отвели лучшую комнату, накрыли царский стол и всячески пытались угодить. Интересно, что в Дербенте живет очень много азербайджанцев, а в нашем Хачмасе, находящемся на нашей территории, соответственно проживает много лезгин. И вообще, любые государственные границы в подобных местах всегда носят достаточно условный характер, ведь на протяжении тысячелетий азербайджанцы и лезгины жили рядом, перемешиваясь друг с другом. Как, впрочем, и многие другие народы.

Мы заснули поздно ночью, а утром Мустафа повез нас за город, к своему старшему брату, который работал заместителем начальника городской полиции. Думаю, что вы уже догадались, что именно там произошло. Несчастный Дагестан, там теперь даже руководители местных отделений почты или собеса вынуждены ходить с охраной, а в городах иногда устраивают откровенную «охоту» на участковых или сотрудников полиции в форме. Ненависть, которая зародилась при распаде бывшего Советского Союза и во время двух войн в Чечне, никуда не делась. Она выплеснулась за границы собственно самой Чечни и стала проявляться в Ингушетии, Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, на всем Северном Кавказе, доползла до Москвы и других российских городов. И в самой страшной форме проявилась в Дагестане, где, если сказать правду, вот уже несколько лет идет настоящая война. Война всех против всех. Когда предают свои, сдают близкие, подставляют друзья, саботируют товарищи и все не ради мифического исламского эмирата или каких-то высоких целей, а ради конкретных денег, конкретной прибыли, конкретной выгоды. Если убивают ответственного чиновника, то все знают, что это не всегда ваххабиты или террористы, хотя исполнителями могут быть и они. Но за такими убийствами очень часто стоят просто конкуренты или еще хуже, первые заместители этих чиновников, которые справедливо рассуждают, что смерть их руководителей спишут на отморозков, а освободившееся место достанется им. И поэтому с удовольствием делятся не только информацией, но еще и платят деньги, обеспечивают надежной связью, предоставляют транспорт. Они не считают себя подонками и предателями. Они прежде всего обычные «бизнесмены», которые таким образом убирают своих руководителей, перераспределяя денежные доходы на свой карман. И все об этом в Дагестане прекрасно знают. Но каждый раз предпочитают говорить гневные слова о террористах, приехавших арабских наемниках и других бандитах. Самое смешное, что почти со всем бандподпольем на своей территории может покончить обычный участковый. Но тогда не будет никаких дополнительных преференций, очередных званий и выдвижений. Бандиты выгодны всем. И своим руководителям, и тем, кто платит их руководителям, и тем, кто их перекупает, и тем, кто с ними якобы борется, получая деньги на антитеррористическую деятельность, и так далее по всей цепочке.

Поэтому не стану долго об этом рассуждать. Мне достаточно больно об этом вспоминать. Просто расскажу, что когда мы подъехали к дому старшего брата Мустафы, он сам выехал, чтобы нас встретить. В его внедорожнике сидели водитель и охранник. Но старший брат Мустафы вышел из автомобиля, чтобы приветствовать гостей. Именно тогда, когда мы остановились. Наша машина встала с другой стороны, и я вышла из салона, оказавшись почти рядом с хозяином. И именно в этот момент прогремел взрыв. Какой-то смертник, очевидно, долго ждавший этого момента, взорвал себя, подъехав к нам на максимально близкое расстояние. Все, кто был во внедорожнике старшего брата Мустафы, вместе с хозяином погибли на месте. Мустафа и мой муж были легко ранены, а мне осколок попал прямо в живот. Это был даже не осколок, а какой-то обрубок болта. Интересно, о чем думают эти нелюди, когда начиняют свои бомбы болтами, гвоздями и арматурой, чтобы поразить как можно большее число людей? И как бы они отреагировали, если бы на моем месте были их матери, сестры, дочери? Или они не хотят понимать, что среди погибших тоже есть чьи-то родные и близкие? А если не хотят понимать и делают это намеренно, то можно ли их считать нормальными людьми, ведь они деловито и аккуратно готовятся к этим террористическим актам, начиняя свои бомбы этой разнообразной металлической «начинкой».

От боли я потеряла сознание и уже ничего не видела. Рассказывали, что меня почти сразу отвезли в больницу. Там был опытный врач, старик, который раньше работал в Майкопе и хорошо разбирался в подобных ранениях. В общем, меня спасли. А ребенка, своего будущего мальчика, я потеряла. Говорят, что Анверу долго не решались говорить о судьбе погибшего ребенка, ведь он так хотел мальчика. Один из врачей потом рассказал, что мне очень повезло. У меня было тренированное тело спортсменки, и поэтому я выжила. Выжила, но потеряла своего ребенка.

Я пролежала в этой больнице больше месяца. Анвер вернулся в Баку и навестил меня два или три раза. Любезная медсестра сообщила ему, что детей, возможно, у меня больше никогда не будет. Не будет ни мальчиков, ни девочек, и не будет продолжения рода, которого ждали все родные и близкие Анвера. Вот почему он навестил меня в больнице и сразу уехал в Баку. А потом приехал ко мне только через неделю и опять сразу уехал. По-моему, уже тогда он решил, что нам нужно разводиться. А меня так ранило его предательство. Хуже этой проклятой бомбы. Разве можно бросать свою жену в такой момент и в таком положении? Мать своего ребенка? Просто из обыкновенного человеческого сочувствия он обязан был меня поддержать и остаться со мной. Позже, уже оправдываясь, он однажды сказал, что не мог отпроситься со своей работы. Работы, на которую он почти не ходил и к которой никогда серьезно не относился. Но в тот момент он меня просто предал. Мустафа и его родные, потерявшие своего родственника, считали себя отчасти виноватыми и навещали меня в больнице в день по два или три раза. Если бы не они, если бы меня не поддерживали сестра и мать Мустафы, сами потерявшие своего брата и сына, то я бы просто не выжила, задохнувшись от своего горя. Но я выжила, и через месяц снова появился мой муж, который отвез меня в Баку. Он вошел в палату с таким недовольным видом, словно я сознательно сделала аборт и нарочно отказалась от его сына. Сейчас я понимаю, что он делал это не со зла. Он вообще не был злым человеком. Просто очень глупым. А глупость иногда бывает хуже подлости. Ему не хватило такта, ума, обычного понимания ситуации, чтобы вести себя немного иначе. Просто ему казалось, что потеря сына — это в первую очередь его собственная потеря. А о моих чувствах, моих переживаниях он просто не думал. Наверное, многие недалекие мужчины мыслят именно таким образом. Это не их вина. Скорее беда. Очевидно, виноваты их матери, которые просто не приучили своих сыновей сопереживать страданиям своих женщин, которые будут рядом с их любимыми чадами.

По дороге мы почти не разговаривали. Нам было просто не о чем говорить. Я смотрела на него и поражалась, как я могла выйти замуж за такое ничтожество. Словно взрыв снял пелену с моих глаз. Или я стала видеть несколько под иным углом зрения. Молодым девушкам я могу посоветовать только одно. Не обращайте внимания на физические достоинства своего будущего супруга. Не придавайте особого значения его деньгам, связям, родственникам, карьере, положению. Прежде всего задумайтесь над тем, с каким человеком вы собираетесь жить? Не предаст ли он вас при возможных испытаниях, сумеет ли стать настоящей опорой на всю оставшуюся жизнь, каким и должен быть настоящей мужчина, и вообще, хотите ли вы связать свою судьбу с ним? Может ли он быть отцом ваших детей и вашим самым близким другом, готовый разделить с вами радости и невзгоды. Раньше об этом так и спрашивали. А теперь просто уточняют, хотим ли мы быть замужем. Хотим, хотим, сто раз хотим, конечно, хотим. И часто закрываем глаза на очевидные недостатки наших избранников. Что поделаешь. Принцев на белых конях не осталось. Принцев вообще нет. Остались только кони.

Одним словом, уже через некоторое время наметившийся разрыв углубился. Он стал чаще исчезать из дома, я начала ездить ночевать к своим родителям. Не было ни скандалов, ни разборок, ни семейных ссор. Просто было очевидно, что мы не можем и не хотим жить вместе друг с другом. Когда однажды ночью он протянул руку, чтобы дотронуться до меня, меня всю затрясло. Словно впала в какой-то ступор. Сжалась от ужаса при одной мысли, что между нами что-то может произойти. И мне кажется, что он понял. Понял мое состояние и явное нежелание вступать с ним хоть в какие-то отношения. В тот момент я его просто презирала. Или брезговала. Что, в общем, одно и то же.

Он убрал руку и отвернулся на другой бок. Больше подобных попыток он не предпринимал. А еще через несколько недель я сама предложила ему развестись. Даже не могла себе представить, что смогу сказать такие слова своему мужу. Но я их сказала. А он молча ушел из дома. И два дня не появлялся в квартире. А потом позвонил по телефону и сказал, что согласен на развод. Я думаю, что он советовался со своими родителями, и те, рассудив, что я больше не смогу родить им наследника, решили дать согласие на наш развод. Вот так все и произошло. Мне оставили квартиру, и я заявила в суде, что не имею больше никаких имущественных претензий к моему супругу. Он тоже не имел ко мне никаких претензий. У нашей дочери оставались фамилия и отчество отца. Разумеется, я не возражала, чтобы он встречался с дочерью в любое время, когда захочет. Но, кажется, он довольно быстро забыл о своих отцовских обязанностях, а его родители забыли, что у них есть любимая внучка. Это тоже наши своеобразные восточные традиции. При разводе ребенок остается с матерью, и родители мужа почти автоматически вычеркивают их из числа близких родственников. Или сама бывшая невестка, чтобы отомстить своему мужу и его родителям за развод, препятствует общению ребенка с бабушкой и дедушкой. В подобных случаях всегда есть конкретные виноватые, а чаще всего виноваты обе стороны. Я не собиралась ждать от мужа особой помощи, хотя он аккуратно переводил четверть своей официальной зарплаты. Несложно понять, насколько издевательской была эта сумма. Ведь наши таможенники, налоговики, полицейские, судейские и всякие другие «погоновожатые» не живут на свои зарплаты, которые составляют только одну сотую или одну тысячную от их реальных доходов. Но я не могла претендовать на его скрытые доходы и получала мизерные двадцать пять процентов алиментов от его официальной зарплаты. Я точно помню, что сразу после развода это была сумма примерно в тридцать долларов, на которую я должны была содержать своего ребенка. И он ни разу не спросил, каким образом можно содержать девочку на тридцать долларов. Точно так же, как этим не интересовались его родители, казалось, навсегда вычеркнувшие меня из своей жизни. Меня и нашу девочку, их внучку. Однажды я встретила на какой-то свадьбе его мать, у которой потемнело лицо, когда она меня увидела. Можете себе представить, что она даже не поздоровалась со мною, отвернувшись. Это тоже местный менталитет. В таких случаях всегда винят женщину, считая ее основной виновницей любого развода.

Вот в таком положении я оказалась. Без денег и среди презиравших меня родственников и знакомых, которые тоже смотрели на разведенную молодую женщину с большим подозрением. Я же не могла всем рассказывать об обстоятельствах своего развода. И тем более не могла говорить, что мой бывший муж фактически оставил меня и свою дочь без средств к существованию. И это была своеобразная месть его семьи.

Но в тот момент такие «мелочи» меня мало волновали. Я оставалась одна с дочерью и радовалась своей свободе. Первые несколько дней. А потом начала серьезно размышлять о том, что мне нужно выходить на работу и вообще думать о том, как содержать себя и свою дочь, не рассчитывая на помощь моих родителей и старшего брата, которые, конечно, готовы были мне помогать. Домработница, которой раньше платил отец Анвера, перестала к нам приходить. Теперь мне предстояло жить совсем по-другому.

Глава 5

Помните, какой праздник был в Баку, когда в немецком городе Дюссельдорфе победила наша молодая пара на конкурсе «Евровидения»? Ребята действительно были молодцы. И уже тогда стало понятно, что следующий конкурс будет проведен в нашей столице. Но подобного зала с такой вместимостью в городе просто никогда не было. Никто не мог даже предположить, какие сложные политические игры начнутся сразу вокруг этого конкурса, который впервые должен был состояться в нашей стране.

И почти сразу стало понятно, что проведение подобного конкурса в нашей стране вызовет резкое неприятие подобного мероприятия у наших южных соседей. Их позиция была понятна с самого начала. У их границ собирается этот безнравственный конкурс с обилием полуголых девиц и непонятных мужчин, которые собираются исполнять свои песни в основном на английском языке. Если учесть, что Азербайджан мусульманское государство, да еще и с преобладанием шиитов, то проведение подобного конкурса в Баку вызывало резкое неприятие у наших южных соседей. Для тех, кто не знает, могу сообщить, что в самом Иране проживает в несколько раз больше азербайджанцев, чем, собственно, в Азербайджане, и наш народ один из немногих оставшихся в мире народов, который вот почти двести лет был разделен между двумя великими империями — Российской и Персидской. Конечно, наших южных соседей раздражал не только сам конкурс. Очень сильно нервировало их и появление в нашей стране многочисленных иностранных делегаций и, конечно, сотрудников спецслужб, которые в большинстве своем появлялись в нашем городе. С этой точки зрения, Баку превращался в абсолютно уникальный город, где одновременно работали посольства Израиля и Ирана, Соединенных Штатов и Ирака, Великобритании и России, Китая и Турции. Разумеется, все посольства имели своих сотрудников службы безопасности, а несколько стран имели и свои мощные резидентуры, опиравшиеся на многочисленную внутреннюю агентуру. Нужно ли говорить, что у таких стран, как Россия, Иран и Израиль, в нашей стране могла быть достаточно многочисленная агентура. Не говоря уже об американцах, англичанах, французах и даже китайцах, которые также весьма активно работали в городе. Где еще можно было встретить такое количество собравшихся вместе разведчиков?

И мы с самого начала понимали, что будут попытки сорвать проведения конкурса, который становился вызовом не только нашим южным соседям, но и некоторым другим странам, очень недовольным европейской ориентацией Баку, который не скрывал своего стремления стать частью большой Европы. Самое поразительное, что подобные претензии не предъявлялись Турции, которая за несколько лет до этого принимала конкурс «Евровидения». Начнем с того, что Турция была суннитской страной в отличие от Азербайджана. Одним из очень важных факторов было и то обстоятельство, что в ней правила религиозная партия справедливости, регулярно побеждавшая на выборах. И хотя сама Турция не скрывала, что изо всех сил пытается пробиться в единую Европу, она, очевидно, представляла меньшую опасность для Ирана, чем Северный Азербайджан, ведь практически треть страны составляли азербайджанцы, компактно проживающие по другую сторону границы.

Кафаров достал сразу четыре папки, протягивая их мне, чтобы я ознакомилась.

— На этот раз у меня будет сразу четыре объекта? — поинтересовалась я, стараясь не выдавать иронии, невольно проявившейся в моем голосе.

— Все не так весело, чтобы ты еще и шутила, — недовольно сказал Кафаров, — у нас есть более чем достоверные сведения о том, что в Баку попытаются сорвать проведение конкурса «Евровидения».

— И вы уже собрали материал на четыре папки? — только спросила я.

— Уже сейчас у нас гораздо больше материалов, чем ты думаешь, — отрезал Кафаров, — повторяю, что все оказалось гораздо серьезнее, чем мы могли предполагать. И мы собираемся задействовать всю вашу группу.

Он никогда еще так не говорил. Вообще, он не любил, когда в разговорах вставляли подобные фразы. Он часто повторял, что наша работа требует прежде всего беспристрастного и выдержанного анализа, а все превосходные эмоциональные степени нужно оставлять романистам.

— Ты будешь работать с одним человеком, — пояснил полковник, — это будет человек, которому ты должна помогать. А остальные три папки — это информация о людях и организациях, которым может не понравиться пребывание этого человека в нашей стране. Очень не понравиться. И соответственно они сделают все, чтобы ему здесь было не очень удобно. Поэтому у тебя будет сразу две задачи. Охранять этого человека и помогать ему. И вообще, относиться к нему так, как будто он твой самый близкий родственник.

— Получается, что я буду его личным телохранителем, — все-таки ирония еще раз прозвучала у меня в голосе.

Полковник покачал головой:

— Ему не нужен телохранитель. Ему понадобится только помощник, чтобы ориентироваться в местных условиях. Хотя русским и турецким он владеет в совершенстве. И еще английским, французским, немецким, арабским, фарси. Возможно, знает еще несколько языков, о которых мы не знаем.

— В общем, он полиглот. Это я уже поняла.

— Чтобы совместить свою легенду с твоей, он прилетит сюда под видом известного литературного критика, как раз в соответствии с твоей специальностью. И никто не удивится, что именно ты, сотрудник института литературы, будешь работать вместе с ним.

— Вы заранее согласовали с ним эту легенду?

— Нет. Просто так получилось. В Европе он достаточно известен как литературный критик. Поэтому ваши легенды в какой-то мере пересекаются. Самое важное, что он специалист именно в области контртеррористической деятельности и может оказать нам существенную помощь именно на стадии подготовки к «Евровидению».

— Это я уже поняла. Как зовут вашего критика?

— Профессор Яков Гольдфарб. Слышала про такого?

— Не может быть, — растерянно произнесла я, — он действительно известный специалист по литературе девятнадцатого века. Я читала его статьи. Он очень известный ученый и достаточно популярен в Европе. Напрасно вы все это устроили. Весь замысел достаточно примитивен. Его фотографии наверняка есть в Интернете и в Википедии. А вы хотите заменить его каким-то другим специалистом, которого сразу разоблачат. По-моему, неразумно.

— Ты так считаешь? — Кажется, на этот раз ирония проявилась в голосе самого Кафарова.

— Во всяком случае, нужно было найти другого человека, под именем которого ваш специалист мог бы появиться в Баку. Настоящему Гольдфарбу должно быть лет сто или еще больше. Неужели вы не понимаете, что приехавший под его именем агент сразу себя разоблачит?

— Не все так однозначно, — загадочно заметил полковник, — когда познакомишься с ним, тогда все и узнаешь.

— В каком смысле? Фотографии Якова Ароновича Гольдфарба есть почти во всех учебниках литературы. Это примерно так, если бы мы объявили о приезде Шолома-Алейхема. Нужно было выбрать другое прикрытие.

— Ты все еще ничего не поняла, — усмехнулся Кафаров, — никакого прикрытия не будет. И никакой замены.

— Я вас не понимаю…

— Все очень просто. Приедет настоящий Яков Гольдфарб. Ему семьдесят четыре года, и он все еще в хорошей физической и интеллектуальной форме. И это тот самый Гольдфарб, чьи фотографии есть во всех учебниках по литературе.

Я несколько секунд молчу, соображая, что он мне сказал.

— У него есть брат-близнец? — это первое, что приходит мне в голову.

— Буйная фантазия при полном отсутствии логики. Если вы, уважаемая Кеклик Алиева, можете быть майором нашей службы и работать под прикрытием в литературном институте, то почему Яков Гольдфарб не может быть лучшим аналитиком МОССАДа и известным литературоведом? Одно совсем не исключает другого. Разведка его призвание, а литература — хобби. Или наоборот, я не знаю. Но он один из самых лучших аналитиков в мире и действительно очень известный ученый по истории литературы девятнадцатого века. Поэтому не удивляйся. К нам прилетит тот самый всемирно известный литературовед — Яков Аронович Гольдфарб. Можешь мне не поверить, но советская разведка и Первое главное управление КГБ СССР потратили почти двадцать лет, чтобы только узнать имя Гольдфарба, хотя оно было во всех учебниках литературы.

Я снова несколько секунд перевариваю его информацию и спрашиваю:

— Можно вопросы?

— Давай.

— Зачем вся эта ненужная секретность? Если он вам настолько необходим как такой известный специалист, то вы можете его принять и без этой ненужной легенды. Выделить ему в качестве телохранителей группу офицеров из нашего спецназа или из личной охраны президента и выполнять все его рекомендации.

— Это первый вопрос или будут еще?

— Первый и самый важный. Зачем вообще нужна вся эта игра в литературного критика?

— Это не игра. Но на твой вопрос я могу ответить. Нам нужен очень сильный аналитик, каким является Гольдфарб. Который сумеет провести необходимый анализ ситуации и дать свои конкретные рекомендации по обеспечению безопасности. Мы обратились за помощью к Израилю, считая, что именно в этой стране лучшие специалисты по вопросам обеспечения безопасности. Почему мы не принимаем его официально, тоже все должно быть понятно. У нас нет никакой гарантии, что среди тех офицеров, о которых ты говоришь, не будет человека, который за крупные деньги может сдать инкогнито нашего гостя. Когда о его приезде узнает сразу несколько человек, охранять его будет практически невозможно, а он приезжает сюда активно работать.

— Тогда получается, что о его приезде никто не знает?

— Никто и никогда не узнает, — поясняет мне Кафаров, — о нем знают только четыре человека. Что тоже много. Но это тот минимум, который и должен об этом знать. Между прочим, это было требованием самих израильтян. Наш министр, который получил сообщение о его приезде, в ответ на посланный запрос, начальник контрразведки генерал Кадыров и я. Больше никто. С гостем будет работать ваша группа. Так будет гораздо лучше. Только в этом случае я могу гарантировать его безопасность и самостоятельную работу, которой никто не сможет помешать.

— Можно еще вопрос?

— Хочешь спросить, почему мы с тобой вне подозрений? — ухмыльнулся Кафаров, словно заранее просчитавший мой вопрос.

— Просто интересно. Офицерам нашего спецназа вы не доверяете, считая, что там может быть провокатор, которому могут заплатить. А разве нам с вами не могут заплатить? Или нас считают бессребрениками? И настолько доверяют?

— Нет, не думаю. Наши циники справедливо считают, что купить можно любого. Необязательно за деньги. Есть много других форм оплаты. В наших случаях все несколько иначе. Моя форма оплаты — мое тщеславие. Ведь если мы сорвем подготовку конкурса, то это будет мое личное и самое большое поражение. Никакие деньги не смогут возместить потерю моей репутации, и я полагаю, что об этом все знают. Теперь насчет тебя…

— Тоже тщеславие? — не выдержала я.

— Нет, конечно. Причем тут тщеславие? У тебя есть самый действенный стимул, который работает гораздо лучше денег, тщеславия и всего остального…

Я замерла. Неужели он осмелится сказать…

— Твоя дочь, — очень спокойно и цинично продолжал Кафаров. — Ты прекрасно понимаешь, что если ты сдашь своего гостя, то расплачиваться будут твои близкие. Это без вариантов. Мать, брат, дочь. И даже я не смогу ничего сделать. МОССАД не прощает таких предательств. В самом лучшем случае твоя дочь останется без мамы или вообще полной сиротой. Поэтому ты сто раз подумаешь, прежде чем сдать нашего гостя. И никакие деньги не перешибут этого материнского чувства. В этом я убежден.

— Вам не говорили, что вы нехороший человек? — гневно спросила я.

— Много раз, — согласился Кафаров, — но у нас с тобой такая профессия. Здесь уже ничего невозможно изменить.

— Можно еще вопрос?

— Можно. Чем больше ты задашь сейчас вопросов, тем меньше будешь задавать их потом.

— Почему мы обратились к израильтянам? Почему не к американцам или русским? Наконец, почему не к туркам? У них тоже неплохие специалисты. Конечно, израильские специалисты — самые лучшие в мире, но раньше мы старались их не привлекать, чтобы не раздражать наших южных соседей.

— Ты должна уметь сама все вычислять, — недовольно говорит Кафаров, — это не тот случай, когда мы можем привлекать специалистов из ЦРУ или СВР. У каждой из этих организаций свои конкретные интересы в нашей стране.

— А у израильтян их нет?

— Есть. Еще какие. Но в данном случае наши интересы совпадают с их интересами. Мы имеет точные данные, что проведение конкурса «Евровидения» в нашей стране не понравится очень многим нашим южным соседям. Теперь все поняла?

— А израильтяне в первую очередь противостоят именно им, — словно рассуждая вслух, говорю я ему.

— Вот именно. Но твой подопечный будет как бы вне игры. Он аналитик, а не офицер спецназа. Кроме него, прибудет целая группа легальных специалистов из Тель-Авива. И еще несколько консультантов из Турции и Великобритании. Англичане готовятся к проведению Олимпиады, и нам будет полезно познакомиться с их опытом. Хотя масштабы, конечно, несопоставимые, но в обоих случаях угрозы более чем реальные.

— Ясно. Кто из моей группы будет знать о приезде «гостя»?

— Мы постараемся особенно не разглашать цели приезда нашего гостя и его истинные задачи. Учти, что всей полнотой информации будешь обладать только ты одна. Всю правду не будет знать даже руководитель вашей группы подполковник Бехбудов. И знаешь почему? Именно потому, что ты тоже проходишь по ведомству литературных сотрудников. Члены вашей группы будут знать, что ты опекаешь этого человека. И больше никаких подробностей. Только так можно обеспечить абсолютную безопасность и секретность. Ты меня понимаешь?

— Я понимаю. Но они догадаются, что он приехал не просто так.

— Безусловно. Они ведь работают с тобой уже несколько лет. Ариф тоже может все понять…

Кажется, я краснею, хотя обычно пытаюсь держаться. Но точно отвожу глаза. А Кафаров продолжает как ни в чем не бывало:

— Официально твоей группы не существует, поэтому никаких контактов с приехавшим гостем у них не должно быть. Они будут знать только об известном литературоведе, который приезжает в нашу страну и которого мы должны опекать. Учитывая, что ты работаешь в институте литературы, все правильно. О настоящем задании нашего гостя и его реальной деятельности, кроме тебя, никто не будет знать. Каждый станет работать самостоятельно, и ты будешь их координатором.

Он помолчал и добавил:

— И учти, что это будет, возможно, самое важное задание в твоей карьере. Слишком много оппонентов появилось у нашего конкурса «Евровидения».

— Может, потому, что мы не в Европе, — рискнула сказать я.

— В каком смысле? Географически Кавказ все-таки находится в Азии. Хотя мы и приняты во все европейские структуры. Может, поэтому проведение этого конкурса вызывает такое неприятие у наших соседей… И не только поэтому, — говорит полковник, — здесь масса разных факторов, от геополитических до региональных. Такой клубок проблем, который не может разрешить даже наша победа на «Евровидении». Еще раз предупреждаю — Гольдфарба ведешь лично ты и лично ты отвечаешь за его безопасность.

— Бехбудов руководит нашей группой, — напомнила я ему.

— В этой операции ты будешь координатором, — Кафаров выделяет слово «ты», — я думаю, что он не обидится. Он и остается руководителем вашей группы. Просто у вас теперь разные задачи.

Подполковник Самир Бехбудов — единственный из нашей группы штатный офицер контрразведки, работающий в отделе. И он всегда был нашим координатором. Но в этом случае, очевидно, принято другое решение. Кроме Бехбудова, в группу входят еще три человека, которые работают, как и я, под «прикрытием». Это лезгин Шамиль Тушиев, который работает заместителем директора филармонии, косметолог Люда Борисенко из очень престижного и элитарного косметологического салона, и сотрудник Министерства связи Ариф Салимов. Ариф имеет воинское звание, как и я, — майор… После недавней операции, получив звание майора, я сравнялась с ним, хотя когда-то именно он был моим наставником. Конечно, не таким, как Микаил Алиевич Кафаров, но все-таки он вводил меня в курс дела. Интересно, как он на это прореагирует? Мне даже сложно представить его реакцию. Бехбудов и Салимов — офицеры по штатному расписанию. Остальные двое на «вольных хлебах». Это позволяет нам проникать в разные сегменты общества для выполнения любых заданий. Группа подобрана с учетом рекомендаций психологов и аналитиков. Насколько я знаю, применялся опыт английской контрразведки, которая формировала подобные группы для внедрения их в различные слои общества и получения более объективной информации.

Именно подобное внедрение своих агентов, работающих «под прикрытием», очень помогло англичанам выявить самый масштабный террористический акт, который готовился в Лондоне летом две тысячи шестого года. По своей жестокости и огромным жертвам он должен был превзойти события одиннадцатого сентября в Нью-Йорке.

В августе шестого года планировались террористические акты на борту сразу десяти трансатлантических лайнеров, совершающих перелеты между Лондоном и американскими городами. В каждом таком гиганте, а планировалось взрывать самолеты типа «Боинг-747» и «Аэробус-340», могло находиться от трехсот до четырехсот пассажиров. Трудно даже вообразить масштабы этой катастрофы, которые могла произойти, ведь в августе бывает самый пик туристического сезона, когда самолеты заполнены отдыхающими, выезжающими обычно целыми семьями, с родителями и детьми. Под видом детского питания и обычных бутылок с водой собирались пронести взрывчатку для смертников, которые должны были одновременно взорвать десять лайнеров.

До этого момента никто и не думал, что подобное вообще возможно. Если бы не внедренные британские агенты, которые разоблачили подобную подготовку террористических актов, то могла произойти большая беда. Сейчас уже все забыли. Но именно тогда, после лета шестого года, было принято решение — более тщательно проверять всех пассажиров и не допускать никакие жидкости на борт самолетов. Сейчас разрешают перевозить емкости не более ста граммов, чтобы исключить возможность использования водной взрывчатки в самолете во время полета. Фантазии террористов иногда можно просто позавидовать. Ведь и сам террористический акт одиннадцатого сентября был по-своему гениально спланирован, когда в спокойной Америке, где никогда не угоняли самолеты, неожиданно угоняют четыре лайнера, которые врезаются в башни Всемирного торгового центра, в здание Пентагона. Насчет четвертого самолета до сих пор идут споры. Считается, что он должен был врезаться либо в здание Капитолия, либо в здание Белого дома. И если бы не героические действия американцев, обычных пассажиров, оказавшихся в этом самолете, последствия могли быть еще ужаснее.

Почему я об этом вспомнила? Все, что произошло в следующие несколько месяцев в нашей стране, могло вызвать такие потрясения, которые изменили бы нашу историю. И боюсь, что не только нашу. Могли сказаться и на общей ситуации в мире. Но лучше обо всем по порядку…

Глава 6

Иногда я вспоминаю свою жизнь и думаю — могло ли все получиться иначе. Или все было запрограммировано еще тогда, когда к нам пришли свататься родственники моего первого мужа. Ведь его недостатки были заметны еще до нашей свадьбы, но почему-то я считала, что на такие «мелочи» необязательно обращать внимание. Какой глупой и наивной девочкой я была! Сейчас понимаю, что именно из мелочей складывается характер человека, с которым ты связываешь всю свою жизнь. На Западе все гораздо проще. Там вместе живут годами, проверяют чувства друг друга, пытаются приобрести опыт совместного проживания, притирки друг к другу. И только затем женятся. У нас все иначе. Нет, конечно. Мы не настолько отличаемся, как наши соседи в Иране или Ираке. Разумеется, у нас светская страна. И наши девушки достаточно эмансипированы. Иногда более чем нужно. Но… традиции все-таки сохраняются. Порядочная девочка из хорошей семьи выходит замуж по правилам, установленным много лет назад. Две семьи сговариваются, знакомят молодых. Как правило, молодые соглашаются, понимая, что родители уже все решили за них. Если девочка не абсолютная уродина, а парень не полный дебил, то уже неплохо. В конце концов, родители берут на себя ответственность за будущую семью, пытаясь поддержать молодых в решении всех бытовых проблем.

Девушкам, конечно, сложнее. Они заставляют себя поверить, что этот молодой человек и есть смысл их жизни. Рожают от него детей, пытаются приспособиться. Конечно, если парень хоть немного воспитан и идет навстречу своей молодой супруге, то все достаточно неплохо. Большой любви, конечно, никогда не будет, но зато почти гарантирована спокойная, обеспеченная жизнь. Может, это и не так мало? Правда, после сорока, уже родив детей и приближаясь к климаксу, ко многим приходит осознание, что настоящие радости жизни прошли мимо. К этому времени, как правило, сказывается наша жирная и острая пища, когда женщина начинает разбухать и ее фигура напоминает некое подобие груши. Возможно, все сложилось неплохо и у тебя есть заботливый муж и нормальные дети, обеспеченное существование и даже работа, если супруг и его семья не возражали против твоего карьерного роста. Но ты никогда не испытаешь большой любви, даже не узнаешь о том, как волнительны могут быть встречи с мужчиной, не почувствуешь всей полноты жизни и, вполне вероятно, никогда не посмеешь даже подумать о каких-то плотских радостях, включая обыкновенный оргазм.

В нормальной средней семье считается абсолютно неприличным, чтобы жена проявляла инициативу в кровати, чтобы пыталась хоть как-то разнообразить свои позы и вообще получать удовольствие от секса, когда она выполняет свой супружеский долг. Некоторые исключения бывают, но крайне редко, а дозволительное поведение почти не допускает никаких особенных отклонений. При этом мужчины имеют право на любые эротические фантазии, которые они претворяют в жизнь. От содержания любовниц до групповых извращений, от посещения свингер-клубов, разумеется, с другими подружками, до содержания целых гаремов. А женщины остаются дома, хранительницами домашнего очага, а когда подрастают их дети, так же выдают замуж своих девочек, делая их такими же несчастными по своему образу и подобию. И так же женят мальчиков, считая, что устоявшаяся форма брака наиболее приемлема для всех.

Правда, и сегодня в нашем строго очерченном для женщин пространстве появляются различные мужчины. Хорошо, если среди них появится не обычный «мачо» с его агрессивно-сексуальными взглядами, а относительно порядочный мужчина, который решится на встречу с замужней женщиной. Это, конечно, идеальный вариант, но таких мужчин почти не осталось. Зачем связываться с замужней матроной, рискуя навлечь на себя гнев ее мужа и его родственников, когда вокруг столько незамужних и разведенных женщин? Да и где найти порядочного мужчину, который, с одной стороны, сам проявит инициативу, а с другой — не будет таким напористым «мачо», которого волнует только количество женщин в его «послужном списке». Женщин, над которыми он, одержав победу, почти сразу теряет интерес, зачастую после первого же свидания. А самой проявлять инициативу у нас абсолютно не принято, это неслыханное нарушение всех возможных правил и приличий.

Разумеется, в таком обществе отношение к разведенной женщине всегда крайне отрицательное. В любом случае всегда виновата женщина, которая обязана терпеть все идиотские выходки своего мужа и его скверный характер. Заодно терпеть и свою несносную свекровь и родственников мужа. И никому не интересно, почему они развелись. Никого не волновало, что я чуть не погибла и совсем не была виновата в том, что потеряла второго ребенка. Мы официально развелись, Анвер перестал появляться в нашем доме, и я решила взять тему для написания кандидатской диссертации. Через несколько месяцев одиночества я поняла, что просто не приспособлена к такой жизни. Мне только исполнилось двадцать семь лет, и, конечно, во мне бушевали страсти и нереализованная энергия. Анвер никогда не был особенно заботливым или внимательным мужем. Но он был в моей жизни. Присутствовал. И даже с учетом того, что я почти всегда только откликалась на его призывы, я стала чувствовать себя достаточно некомфортно. Может, дело в том, что моя эмоциональность была несколько выше, чем у других женщин. Не знаю. Но через четыре месяца я начала понимать, что прожить всю оставшуюся жизнь без мужчины мне будет достаточно сложно.

Нужно было как-то продумывать свою жизнь. Я ведь понимала, что в моем возрасте еще очень рано запирать себя в стенах квартиры и ни с кем не встречаться. Но здесь тоже была огромная проблема. Сваты к нам второй раз уже не придут, так просто не бывает. Это не принято в нашем обществе — ходить свататься к разведенной женщине с ребенком. Нет таких родителей, которые согласились бы на подобный брак своего сына с почти «отверженной» женщиной. Значит, искать нужно самой. Самой проявлять некоторую инициативу, встречаться, выбирать, оценивать и принимать решение. С одной стороны, это даже удобно. На этот раз можно выбрать вариант, который тебя устраивает. А с другой стороны, выбор очень невелик. Хорошо, если найдешь молодого вдовца или разведенного молодого человека. Хотя и в этих случаях молодые люди предпочитают жениться на девственницах. Ничто так высоко не ценится в нашем обществе, как девственность невесты. При этом моя знакомая, работающая в соседнем научно-исследовательском институте, умудрилась к двадцати четырем годам сохранить свою девственность, но попробовать все возможные варианты своих сексуальных фантазий с разными молодыми людьми. Думаю, что подробности можно опустить. Но зато сохранила свою девственность и выходила замуж с красной ленточкой на талии, символизирующей чистоту невесты. А другая, переспав с полутора десятками парней, умудрилась сделать операцию и предстать перед своим глуповатым мужем в роли девственницы. Правда, в ее случае все было несколько иначе. Она была дочерью министра, а женившийся парень был из семьи чиновника меньшего ранга. Я думаю, они согласились бы взять ее и без операции, учитывая приданое, которое дал за свою дочку ее высокопоставленный отец. Плюс возможности карьерного роста зятя… Альфонсы в нашем обществе принимают несколько иное обличье, они женятся с расчетом на должностное положение отца. Помню одну семью, где молодой человек женился на дочери очень высокопоставленного сановника. И даже когда родился мальчик, он дал ему фамилию супруги, пояснив, что его фамилия не так благозвучна. То есть уже тогда прикидывал разные варианты. А когда его тестя сняли с работы, он уже через два дня оставил свою супругу с сыном. Такой мерзавец. Я и сама знаю, что это злой вывод. Но зато честный. Взрыв в Дагестане очень сильно меня изменил. Я просто перестала быть доброй ко всем подряд.

Сначала я начала посещать обычные фитнес-центры, чтобы хоть немного разряжать накопившуюся энергию. Я занималась с таким усердием, что наблюдавшая за мной инструктор, посоветовала мне заняться каким-либо видом спорта, к примеру, вернуться в гимнастику. Но в двадцать семь лет возвращаться в этот вид спорта довольно глупо. И практически невозможно. Я успела немного поправиться, кости стали гораздо тяжелее, я уже испытала радость материнства и горе выкидыша, поэтому ни о каком возвращении в гимнастику не могло быть и речи. Но мне порекомендовали заняться самбо или тэквондо для собственного удовольствия. С этим у нас тоже бывают проблемы. Замужние женщины, разумеется, не ходят в спортивные залы для занятий спортом. Мужчинам не нравится, когда их жены в трико или в спортивных костюмах бегают по аренам. В основном этим занимаются незамужние девочки и приглашенные из других стран молодые женщины, выступающие за наши команды. Но я начала заниматься тэквондо не для того, чтобы попасть в сборную или поразить всех своими успехами, а скорее для собственного удовольствия.

Не скрою, что подсознательно я думала и о том, что в спортивных залах смогу встретить нормального мужчину, с которым я могла бы иногда встречаться. Мне казалось, что среди спортсменов будет гораздо больше независимых и сильных мужчин. Уже через несколько месяцев я поняла, что ошиблась. Сильных было много. Но, во-первых, средний интеллектуальный уровень спортсменов явно недотягивал до моего уровня, а во-вторых, это были в основном молодые ребята восемнадцати-двадцати лет, и я для них была старой коровой, такой отвязной теткой, которая бесится с жиру и в своем «преклонном возрасте» ходит на тренировки. Это меня злило. Особенно когда надо мной смеялись молодые девчонки, которым было по шестнадцать-семнадцать лет. Они легко, и явно издеваясь, побеждали меня, а за спиной я слышала насмешки. Не скрою, что меня это начало заводить и злить по-настоящему. И хотя с моей кандидатской диссертацией тоже были некоторые проблемы, я начала заниматься тэквондо с удвоенной энергией. Ее ведь все равно некуда была девать. Мама смотрела за Нарминой, в нашем литературном институте можно было появляться на несколько часов, один из дней считался творческим, отведенным для чтения книг в библиотеках, когда можно было совсем не приходить. И поэтому я начала больше внимания уделять спорту. Тело начало вспоминать растяжки и постепенно приобретало уже забытую эластичность.

Результат не замедлил сказаться. Еще через несколько месяцев я начала побеждать этих молодых глупых самочек, которые выходили на татами, заранее уверенные в своем успехе. Разница в десять-одиннадцать лет казалась невероятной. Они рассчитывали на легкую победу. Но в любом поединке важен интеллект, которым они явно не обладали, и заряженность на победу, которой у них тем более не было. И еще спортивная злость, которая переполняла меня. Соедините эти три слагаемых, и станет понятно, почему я начала побеждать. Первые поединки вызывали просто изумление от спортивной злости и стремительности атак. Но постепенно к моим победам привыкли и начали меня уважать. Не скажу, что я всегда побеждала. Конечно, когда попадались талантливые и умелые девочки, я проигрывала. Но это случалось все реже и реже. На меня даже обратил внимание тренер сборной, который предложил мне выступить на республиканских соревнованиях.

Я его внимательно выслушала и, конечно, отказалась. Мне было невозможно представить себя на каких-то соревнованиях, где могут оказаться либо родственники моего бывшего супруга, либо мои родные. Представляю, что бы они подумали обо мне. Мало того что я развелась с мужем, я теперь еще и выступаю на татами, забыв о своем материнском долге. Опять сказывались наши традиции — молодой женщине в нашем обществе всегда очень нелегко. Я даже скажу больше. Ей гораздо сложнее существовать, чем мужчинам. В обществе к мужчинам традиционно снисходительное отношение. Он может сколько угодно изменять своей супруге, иметь кучу любовниц на стороне, вообще не появляться месяцами дома. Но если он обеспечивает свою супругу и семью, если у него достаточно денег, чтобы дать образование детям и содержать свой дом, то он образцовый муж и отец. А женщина не имеет права даже подумать о возможном друге, так как в этом случае она порочное существо, которое не может заниматься даже воспитанием собственных детей. Даже если она вполне состоявшийся человек, депутат или высокий чиновник, кандидат или доктор наук, известный композитор или популярная актриса. Во всех случаях она не имеет права даже мечтать о другом мужчине, так как это означает беспощадный и суровый приговор общества.

Конечно, я отказалась от подобного предложения. И продолжала побеждать на татами. Иногда к нам приходили даже мужчины, чтобы посмотреть на эту взрослую тетку, которая так неистово побеждала своих более молодых соперниц. Не скрою, мне было приятно. Но среди тех, кто появлялся в зале, не было ни одного, кто мог бы привлечь мое внимание. Я имею в виду не их накачанные мускулы, а выражение их лиц. Как филолог, я сразу видела, что чтение книг для этих спортсменов — невыносимая мука. Это просто отражалось в их глазах. Мне достаточно было в жизни одного Анвера, который так и не понял, как можно тратить время на чтение книг. За все время моего замужества я не видела его ни разу с книгой. Он даже газеты не читал, а журналы иногда только просматривал.

За окнами был уже две тысячи четвертый год. Мне исполнилось двадцать восемь, и я наконец-то была готова к защите своей кандидатской диссертации. И тут в нашем тренировочном зале появился относительно молодой человек. Ему было лет тридцать. Высокий, подтянутый, с внимательным взглядом серых глаз. Да, у него были непохожие на других серые глаза, что сразу привлекало к нему внимание. И вообще, он был не похож на обычного азербайджанца. Темные волосы и достаточно светлый цвет кожи. Позже я узнала, что мать у него была русской, и от нее он получил эти серые глаза и такой цвет кожи. Его звали Максимом. После того как он появился на нашей тренировке, я все время смотрела в его сторону. Он тоже не сводил с меня глаз. Я даже помечтала о том, чтобы он подождал меня после тренировки. Такая глупая, почти девичья мечта. Чтобы я вышла из клуба и увидела его стоявшего у своей машины. Если бы он меня пригласил в свой автомобиль, я бы, конечно, не отказалась. Хотя я тогда вообще не знала — есть ли у него машина и почему вообще он приезжает к нам на тренировки и соревнования.

В тот вечер, приняв душ быстрее обычного, я торопилась к выходу. Но когда вышла из клуба, никто меня не ждал. Я подумала, что мечта была слишком наивной, чтобы оказаться реальностью. Забыла сказать, что у Максима были не просто серые глаза. У него были умные и внимательные глаза, что сразу привлекло мое внимание. Хотя, возможно, мне только показалось, что они были умными. Не знаю. Мы, женщины, способны часто домысливать несуществующие достоинства мужчин, пытаясь обманывать самих себя. Беспощадный анализ не для женского разума. У нас все — сердце, даже голова.

Он еще несколько раз появлялся в зале, и каждый раз я обращала на него внимание. Дважды я выступала против достаточно сильных соперниц и в обоих случаях чувствовала такой подъем, что легко расправлялась с обеими, словно присутствие Максима давало мне лишние силы. Я уже решила, что в очередной раз сама подойду и заговорю с ним, презрев все местные обычаи, когда однажды выходя из клуба, увидела его, стоявшего у машины. Заметив мой взгляд, он вежливо кивнул, улыбнулся и поздоровался. Я тоже поздоровалась и смущенно отошла. Словно боялась выдать себя неловким движением или какими-либо глупыми словами. Сердце у меня забилось, как у девчонки на первом свидании. Я дошла до угла и обернулась, чтобы посмотреть, кого именно он ждет. И с удовольствием увидела нашего тренера, с которым он беседовал. А потом Максим уехал, и я отправилась домой. Настроение в этот вечер у меня было просто замечательным. Я ведь не могла знать, что наша встреча закончится так трагически. Но в тот вечер самые светлые чувства просто переполняли меня.

Глава 7

Я приехала в аэропорт встречать нашего гостя, уже зная, что самолет из Тель-Авива прибывает в пять часов вечера. Конечно, в зале ожидания я была одна. Но видела, как с двух сторон на меня смотрят наши ребята. В газетном киоске устроился Бехбудов, который очень импозантно смотрелся в роли торговца цветами. Кажется, ему эта роль совсем не нравилась. А в другом конце зала сидел со скучающим видом Ариф Салимов. Он читал газету и делал вид, что даже не смотрит в нашу сторону. Но он смотрел, я сразу заметила его напряженную позу и частые повороты головы.

Конечно, я волновалась. Яков Аронович должен был появиться с минуты на минуту. Просчитывала в уме, что самолет уже прибыл и теперь они наверняка получают свой багаж. Уже начали выходить пассажиры, в основном бакинские евреи, ездившие гостить в Израиль. Хотя есть и много приезжих, которые хотят посмотреть наш город. У нас прямое сообщение с Тель-Авивом, что, наверное, самый большой парадокс в мире. Азербайджан не просто мусульманское государство, а государство, где господствующая религия шиитов, наиболее непримиримых врагов Израиля. Достаточно вспомнить «Хамас» или «Хезболлах», уже не говоря об Иране и большой части Ирака. Но наша религия совсем не мешает нам дружить с Израилем и даже иметь их посольство в нашей стране. К большому сожалению, мы сами не можем открыть свое посольство в их стране, хотя это давно уже нужно было сделать. Но мы члены организации стран исламского мира, в эту организацию входит несколько десятков мусульманских государств, и бросать такой откровенный вызов всем этим государствам мы просто не можем себе позволить. Поэтому наше посольство все еще не открыто в Израиле, хотя регулярное воздушное сообщение существует уже давно, а их посольство работает в Баку вот уже больше полутора десятков лет.

Пассажиры выходят с большими чемоданами, и я стою у ограждения, терпеливо ожидаю, когда появится Яков Аронович. Его фотография есть в Википедии, как известного ученого-литературоведа, и я до сих пор не совсем понимаю, как это сочетается с его деятельностью в разведке. Впрочем, я тоже работаю под прикрытием своего филологического образования и даже успела стать кандидатом наук. Но я всего лишь обычный сотрудник, тогда как Гольдфарб был легендой среди литературных критиков и легендой среди разведчиков-аналитиков.

Я вижу, как выходит группа пожилых женщин, громко обсуждающих что-то по-русски. Очевидно, выходцы из нашей страны. Их четверо или пятеро. Когда они говорят по-русски, у них сразу чувствуется такой потрясающий «одесский акцент». Никогда не понимала антисемитов. Как можно ненавидеть этот умный и талантливый народ? Особенно непонятно, когда антисемиты встречаются среди христиан. Господи, нужно быть полными идиотами, чтобы не помнить о Христе и его матери — Деве Марии. Поклоняться им и быть антисемитом. Это уже какое-то извращение. Или националисты и фанатики не подозревают о том, что Мария была еврейкой, а ее сын тоже немного еврей? И почему нужно не любить целый народ, который сумел пронести свою веру и идентичность через такие неслыханные страдания, через такие вековые гонения и погромы? И сумел доказать, что действительно является первым в мире среди равных. Конечно, есть умные и талантливые люди среди всех наций и народов, но среди евреев их поразительно много. Возможно, это последствия естественного отбора, ведь на протяжении тысячелетий выживали самые умные, самые приспособленные, самые толковые. Или все еще сложнее? Может, они действительно богоизбранный народ и всем остальным народам нужно учиться у них воспитанию своих детей и отношению к своей работе? Вы когда-нибудь видели еврейских детей, которые плохо учатся? Я о таких даже не слышала. Или еврей, который не любит свою работу? Наоборот, они пытаются быть первыми и достигают потрясающих успехов. Не говоря о том, что в их постоянно воюющей стране нет детских домов. Это нормальное отношение к детям и к своей нации. Поразительно чувство единения, очевидно, выработанное веками преследований. По большому счету, нужно учиться у этого народа, как необходимо жить, дружить, воспитывать детей, овладевать своей профессией, зарабатывать деньги, заниматься творчеством и уметь сплачиваться в минуты опасности. Просто учиться и любить этих мудрых людей. А ненавидят их только из-за собственных комплексов неполноценности. В этом я убеждена.

Пассажиры продолжают выходить, и я не вижу Якова Ароновича. Ну, когда он появится? Почему его так долго нет? Кажется, уже вышли последние пассажиры, а его все еще нет. Я терпеливо жду еще минут десять и растерянно смотрю по сторонам. Ариф убирает газеты и качает головой. Он сам не понимает, что произошло. Бехбудов хмурится и достает мобильный телефон. К нему подходят две девушки, чтобы купить цветы, но он даже не замечает покупательниц. Ему нужно выяснить, куда пропал наш гость. И в этот момент я слышу за своей спиной мягкий голос безо всякого акцента:

— Добрый день. Вы госпожа Алиева? Я не ошибся?

Я резко оборачиваюсь. За моей спиной стоит Яков Аронович собственной персоной. Каким образом он сумел выйти незамеченным? Ведь мы следили за всеми выходящими в три пары глаз? Он просто не мог пройти мимо нас. Но это сам Гольдфарб. Не может быть никаких сомнений. Я сразу узнаю его по фотографиям. И киваю головой. Произношу смущенно:

— Я должна была вас встретить. Здравствуйте, Яков Аронович.

Он протягивает мне свою сухую узкую ладошку, и я жму его прохладную руку. Рядом оказывается высокий, немного грузный мужчина с почти кавказскими усами.

— Это атташе нашего посольства, — любезно поясняет Гольдфарб, — господин Давид Лернер.

— Очень приятно, господин Лернер, — пожимаю я руку мужчине.

Какая я дура. Конечно, я должна была предусмотреть и этот вариант. Ведь Яков Аронович Гольдфарб — известный на весь мир ученый и, конечно, его должен был встречать кто-то из посольства. Все правильно. Они, очевидно, заказали встречу через бизнес-зал, где встречают пассажиров за довольно высокую плату. Наверняка Лернер встречал гостя именно там. А мы, как полные дураки, ждали его здесь.

— У нас есть машина, — сообщает Лернер. По-русски он говорит чисто, но некоторый акцент все-таки чувствуется. Такой типично еврейский акцент, тогда как у Гольдфарба просто изумительный русский язык.

— У меня тоже машина, — несколько растерянно сообщаю я.

Наш сценарий встречи окончательно сломан. Мы заказали гостю номер в «Хилтоне». Хотя его вполне может отвезти сотрудник израильского посольства. Наверняка он тоже работает на два ведомства. Впрочем, в случае с израильским посольством все и так понятно. Любой сотрудник потенциально может быть сотрудником какой-нибудь спецслужбы. И не обязательно только МОССАДа. Это абсолютно нормально. Они работают на свою страну и на свой народ.

— Тогда я поеду вместе с вами, — решает помочь мне Гольдфарб, — поблагодарим нашего дипломата, и я поеду вместе с вами. Ведь я приехал работать именно в архивах вашего института.

— Спасибо, — мы идем к выходу, и чемодан гостя несет сам атташе. Моя машина — белый «Хундай» — стоит на стоянке. У меня нет дипломатических номеров, чтобы мне разрешили ставить автомобиль ближе к зданию аэропорта. И поэтому мы довольно долго идем к моему автомобилю. Я открываю багажник, Лернер закидывает туда чемодан гостя, жмет ему руку на прощание и дает мне свою визитную карточку. Кажется, он еще что-то сказал гостю, но я не расслышала, что именно. Яков Аронович садится рядом на заднее сиденье.

— Я не люблю ездить на переднем сиденье, — поясняет мне гость.

У каждого свои причуды. Я усаживаюсь за руль и осторожно выруливаю машину со стоянки. Мы выезжаем из аэропорта, и машина, набирая скорость, несется по трассе. Я молчу, даже не представляя, как начать беседу.

— Город сильно изменился, — помогает мне Гольдфарб, — я бывал здесь еще в восьмидесятые годы.

— Еще как, — оживляюсь я, — вы сами все увидите.

— Мне сообщили, что вы сотрудник, действующий под прикрытием, — сразу уточняет гость.

— Верно. Но я действительно работаю в институте литературы и даже успела защитить кандидатскую диссертацию.

— Похвально, — говорит Яков Аронович, — очень похвально. Литература относится к вечности, хотя шпионаж тоже почти вечное занятие. Но наши имена не остаются в истории, тогда как имена великих поэтов и писателей будут жить вечно. Как вас правильно называть?

— Можете просто Кеклик.

— Что это означает?

— Перепелка. Каменная куропатка. Нечто в этом роде.

— Красиво, — улыбается Гольдфарб, — потом расскажете мне подробно свою жизнь.

Он разговаривает со мной и следит за выражением моего лицо через зеркало заднего обзора, в которое я тоже смотрю. И поэтому видит несколько удивленное выражение моего лица.

— Не удивляйтесь, — предлагает гость, — я должен четко представлять, с кем именно я буду работать. Нам ведь предстоит проработать вместе почти два месяца. Кажется, ваш конкурс «Евровидения» состоится в конце мая?

— Да.

— А сейчас только начало апреля, — напоминает Яков Аронович, — срок более чем достаточный, чтобы мы успели подружиться и поссориться.

— Поссориться тоже?

— Обязательно. Иначе не будет вообще никаких результатов. Наша работа не терпит рутины и единообразия во мнениях. Чем больше мнений, тем лучше. Я имею в виду не только разведку, но и литературу.

Кажется, мне нужно будет привыкнуть к его своеобразному мышлению. У меня почему-то не работает радио. Я пытаюсь найти хоть какую-то музыку, но слышу только хрип.

— Выключите радио, — предлагает Гольдфарб, — у меня с собой включенный скэллер. Он нарушает работу вашего радио.

— Здесь нет магнитофонов, — возражаю я ему.

— Дорогая Кеклик, — снисходительно говорит мэтр, — нас легко могут записать с помощью направленного луча. Из машины, которая идет следом за нами или рядом с нами. Поэтому не будем рисковать. Кто знает о моем прибытии сюда? Я имею в виду ваших коллег по второй профессии?

— Мой непосредственный шеф — полковник Кафаров…

— Знаю. Прекрасный специалист еще по советским временам.

— Наш министр и начальник контрразведки. Больше никто.

— А ваши коллеги по группе, которые так нетерпеливо ждали меня в аэропорту. Что им известно?

— Вы их вычислили? — Неужели он смог так быстро просчитать обстановку.

— Конечно. Это было нетрудно. Вы с таким нетерпением меня ждали. А ваш коллега явно не хотел продавать цветы подходившим клиентам. Это было видно по его лицу. И когда я не вышел из накопителя, он сразу начал кому-то звонить, забыв о покупателях и уже даже не маскируясь. А другой делал вид, что читает газету, но выдавал себя частым переглядыванием с вами. Чтобы обмануть возможного наблюдателя, нужно хотя бы в течение минуты не отрывать глаз от газетных строчек, но при этом внимательно следить за нужным человеком. Ваш коллега слишком часто отвлекался. И было сразу заметно, что газеты его не очень интересуют…

— Мы думали, что вы не приехали.

— Все равно нельзя вести себя так провинциально, — делает мне замечание Гольдфарб, — вы должны были просчитать варианты и понять, что я могу появиться с другой стороны. Или кто-то третий может обратить внимание на поведение ваших товарищей. И не нужно так недооценивать спецслужбы других государств, которые наверняка также плотно работают в вашей стране.

— Мы ждали именно вас.

— Это мне понятно. Когда я смогу встретиться с Кафаровым?

— Сегодня. Он сам решает, когда и где ему появиться.

— Конечно. Он профессионал еще старой школы, — удовлетворенно кивает Яков Аронович, — хотя и моложе меня лет на десять. В восьмидесятые годы это был один из лучших аналитиков Первого главного управления КГБ СССР, так тогда называли внешнюю разведку. Очень известный специалист.

— Спасибо. Он наш руководитель.

— Это мне тоже известно. В ином случае я бы здесь просто не появился. Думаю, что именно он и был инициатором моего вызова в Баку. Вы подготовили какие-нибудь материалы по реальному положению дел в городе. Все, что мы запрашивали?

— Конечно. Папка у меня. Я передам ее вам в отеле.

— Хорошо, — Яков Аронович смотрит по сторонам, — кажется, мы въезжаем в город?

— Да. Полковник Кафаров сказал, что у вас тоже будет информация для нас.

— И очень много, — подтвердил Гольдфарб, — судя по нашим источникам, в вашем городе идет серьезная подготовка к срыву этого прекрасного мероприятия, которое вы планируете провести в конце мая. Не всем вашим соседям нравится сама идея проведения «Евровидения» в вашей стране. И не забывайте, что мы занимается этими вопросами достаточно давно. Ведь наша страна тоже принимает участие в этом конкурсе.

— Это слухи или реальные факты?

— Да, реальные. По нашим сведениям, налажен определенный коридор по переброске в вашу страну оружия и взрывчатки, которая будет использована в день «Х».

— Можно вопрос?

— Конечно. Я для этого и приехал, чтобы вы все задавали мне вопросы. И вы больше других.

— Почему вы раньше не сообщили нам об этом? Мы могли перехватить это оружие и взрывчатку на этапе прохождения через границу.

— Не могли. Судя по всему, у них налаженный канал поставок. А кроме того, мы просто не знали. Мы действительно не знали, иначе в первую очередь предупредили бы ваши спецслужбы. Не секрет, что мы считаем вас своими естественными союзниками в этом регионе. Возможно, единственными, после того как с Турцией у нас столь ощутимо испортились межгосударственные отношения. Здесь либо откровенные враги, либо страны, тесно сотрудничающие с нашими врагами. Пожалуй, кроме официального Баку, мы могли бы попытаться опереться на Тбилиси, но там произошли такие стремительные изменения, что Саакашвили потерял в одночасье реальную власть и мы все еще пытаемся разобраться — кому оказались выгодны такие перемены в Грузии? Москве или Вашингтону? Или обоим сразу?

— Все еще не разобрались? — Кажется, я позволила себе усмехнуться.

— Это не так просто, — очень серьезно поясняет Яков Аронович, — иногда интересы великих держав могут совпадать, и тогда небольшим пограничным странам приходится очень тяжело. В данном конкретном случае оппозицию в лице миллиардера Иванишвили поддержали и Москва, и Вашингтон. Хотя не открыто и не столь явно. Но обе державы явно устали от непредсказуемых действий Саакашвили. И даже сейчас никто не может предугадать, какой именно фортель он может выкинуть. А в вашем нестабильном регионе любой лидер такого неврастенического склада — прямая и явная угроза интересам супердержав. И вообще интересам всех государств этого региона.

Неожиданно раздался телефонный звонок. Несмотря на скэллер, телефон гостя работал. Возможно, он был со спутниковой связью. Гольдфарб достал свой аппарат. Внимательно выслушал, поблагодарил, убрал телефон в карман.

— Звонил Лернер, — сообщил гость, — за его машиной следят с момента его выезда из аэропорта. Очевидно, полагая, что я могу находиться в этом автомобиле.

— Кто следит?

— Этого он не знает. Возможно, ваши спецслужбы, возможно, кто-то другой. В любом случае их интересуют все перемещения наших дипломатов и мой приезд. Хотя полагаю, что обо мне они пока не подозревают, иначе моя встреча была бы куда более плотной.

— В моей группе о вашем настоящем задании знаю только я.

— Это нормально. Так и должно быть. Большое количество посвященных означает необязательную возможность предательства, а всего лишь многократно возрастающую опасность случайной утечки информации, что в некоторых случаях бывает даже опаснее намеренного предательства.

— Почему? — не поняла я.

— Предателя легче вычислить, — поясняет Яков Аронович, — ведь в этом случае совершенно очевидно, что передача информации идет достаточно целенаправленно. А в случае с возможной утечкой информации очень сложно выделять кого-то конкретно. Но это только возможные ситуации, которые мы должны с вами просчитывать.

Я молчу. Я уже понимаю, что за эти неполные два месяца должна буду пройти курс у одного из самых опытных аналитиков в мире и получить хотя бы малую толику его знаний. Очень надеюсь, что я смогу соответствовать… Нет, не его уровню, это просто невозможно. Хотя бы своему. Чтобы оказаться достойным помощником приехавшему гостю. Если бы я тогда могла знать о том, насколько сложной и трагичной будет наша совместная операция.

Глава 8

Максим Гейдаров — так звали моего нового знакомого. Он расспрашивал тренера обо мне, и я была первой, кому это сообщили. Еще дважды я выходила из клуба и видела его стоявшим у машины. Он вежливо здоровался, улыбался и больше ничего не говорил. Честно говоря, было немного обидно. К тому времени я уже больше двух лет была в разводе и вся моя энергия уходила только на бойцовские упражнения в нашем клубе. Сложно в это поверить, но самоудовлетворение тоже не в наших традициях. Это будет не только противоестественно, но и аморально. В порядочной семье девочка не посмеет и подумать о таком. А в более зрелом возрасте все это выглядит неслыханным нарушением твердых моральных запретов. Как, впрочем, и многие способы физических контактов с противоположным полом.

Я уже слышу целый сонм возражающих мне голосов о том, что наши современные молодые женщины и девушки не такие. Но я говорю не о нескольких эмансипированных девочках, которые получали европейское образование и могли чувствовать себя независимо в любой компании. Я говорю о массе наших женщин, которые даже смеются, по привычке прикрывая рот. Ведь нельзя смеяться в присутствии посторонних мужчин, широко открывая рот, это считается глубоко неприличным. Конечно, везде есть исключения, и можно найти немало женщин, которые делают успешную карьеру, ведут независимый образ жизни и даже меняют любовников. Но повторяю, что я говорю о массе наших женщин в целом.

И конечно, я не могла подойти к нему первой и тем более сама с ним заговорить. Хотя мне очень хотелось это сделать. Ведь я разведенная одинокая женщина. Поэтому вполне могу подойти к Максиму и познакомиться с ним поближе. Но строгое воспитание, полученное в детстве, и не менее строгие нормы морали не позволяли мне так себя вести. И вся моя злая энергия снова уходила в удары по моим соперницам, которые не могли понять, отчего я так неистово отдаюсь этим соревнованиям на татами.

Когда я увидела его в третий раз, то твердо решила больше не сдерживаться. Просто подошла к нему и, когда он снова вежливо поздоровался, спросила:

— Вы кого-нибудь ждете?

— Если честно, то вас, — голос у него был приятный. Вообще, он был приятным парнем.

— Странно. Я даже не знала об этом.

— Теперь знаете. — Он снова улыбнулся.

Я улыбнулась в ответ.

— Мы даже незнакомы, — сказала я.

— Давайте познакомимся. Меня зовут Максимом. Максим Гейдаров.

— А меня…

— Я знаю, как вас зовут. Кеклик Алиева. Такое забавное и красивое имя.

— Спасибо.

— Видел вас на соревнованиях. Вы сражаетесь так неистово в каждом поединке, словно хотите обязательно победить.

— Конечно. А разве не в этом суть поединков?

— Но вы отказываетесь участвовать в республиканских соревнованиях…

— Это вы тоже узнали?

— Мы знакомы с вашим тренером.

— Я не считаю себя профессионалом. А занимаюсь для собственного удовольствия. И не собираюсь участвовать в разных чемпионатах, чтобы получить какую-то медаль. У меня нет таких амбиций. А в каждом поединке я честно выкладываюсь до конца. Я сумела объяснить вам свою позицию?

— Вполне, — снова улыбается Максим. Улыбка у него тоже приятная. И вообще, мне нравится стоять рядом с ним и разговаривать. Я не знаю, как закончить разговор и отойти. Мне так не хочется этого делать. И он, словно почувствовав мое настроение, неожиданно предлагает:

— Можно я вас подвезу?

— Я живу здесь недалеко. — Этот дурацкий дух противоречия, сидящий во мне, иногда злит меня более всего остального. Я ведь очень хочу сесть в его машину. А говорю такую глупую фразу, что он передумает.

— Хорошо. Не придется далеко ехать, — шутит Максим, — хотя я согласен отвезти вас и в другой город. — Он галантно открывает дверцу своей машины «Фольксваген», и я сажусь на переднее сиденье. Это тоже неслыханное нарушение традиций. Приличная женщина должна сидеть на заднем сиденье и ни в коем случае не садиться рядом с незнакомым мужчиной на переднее сиденье. Он усаживается за руль и, не спрашивая меня, трогает машину. Это немного насторожило. Почему он не спросил, где именно я живу. Откуда он знает мой адрес?

Но мы двигаемся в правильно направлении. Может, спросить у него?

— Вы тоже занимаетесь в нашем клубе? — спрашиваю я своего нового знакомого.

— Нет. Я занимаюсь в другом клубе, — усмехнувшись, говорит Максим, — у меня другие увлечения, более обычные. Тэквондо все-таки экзотический вид спорта.

— Мне он нравится. Я раньше была гимнасткой, серьезно занималась в школьные годы гимнастикой.

— А теперь решили переквалифицироваться?

— Нет. Просто решила немного себя подтянуть. Быть в хорошей форме. Я занимаюсь для себя…

— Это заметно. И вы делаете очевидные успехи.

— Просто я не люблю проигрывать. Такое чисто мужское качество.

— Я тоже не люблю проигрывать, — признается Максим, — это уже черта характера всех Тельцов. В этом мы похожи.

Я замерла, услышав эти слова. Ведь я не сообщала ему о своей дате рождения. Он посмотрел на меня и, очевидно, сразу понял, что допустил ошибку.

— Я узнал, что вы родились в мае, — негромко сообщил Максим, — хотел уточнить, кем вы являетесь по гороскопу.

Мне хотелось сказать, что прежде всего я Дракон по годовому исчислению. Но этого говорить не следовало. Его может просто испугать мой возраст. Хотя на тот момент мне еще не было и тридцати лет.

— Вы тоже родились в мае?

— Да, — отвечает Максим, — десятого числа. Поэтому знаю о Тельцах гораздо больше, чем о других знаках зодиака.

— Интересно, кто вы по другому гороскопу? Я имею в виду, когда вы родились? Если вы так интересуетесь этими знаками зодиака…

— Кот, — сообщил он, — хотя в некоторых гороскопах написано, что вместо Кота нужно говорить Кролик. В любом случае что-то очень мягкое, домашнее, удобное. Это, конечно, не Дракон, который следует за годом Кота-Кролика.

Это просто бальзам на мою душу. Конечно, я не помнила все эти дурацкие гороскопы и никогда в жизни не вспомнила бы, на какой год приходятся его знаки. Только про своего Дракона я и знала. И когда он сказал, что мой год следующий, я легко могла посчитать и выяснить, что он старше меня всего на один год. Это меня очень вдохновило, и я, в свою очередь, тоже допустила глупую ошибку. Почувствовав себя гораздо увереннее после его слов, спросила:

— Вы мой домашний адрес тоже узнали в клубе?

— Почему вы так решили?

Я почувствовала, что этот вопрос был ему неприятен. Он даже дернулся.

— Вы не спросили, куда меня отвезти, но едете правильно, — пояснила я ему.

Он натянуто рассмеялся. Было заметно, что он сильно нервничает. И смех получился не настоящим, вымученным.

— Вы правы. Конечно, я узнал ваш адрес. И вообще, понятно, что я дежурил у клуба, чтобы предложить вам эту совместную поездку.

Это меня вдохновило еще больше. Значит, он успел расспросить обо мне, узнать, где я живу и когда родилась. Я уже давно не чувствовала такого подъема. Мы, женщины, перестаем все замечать, когда нам хочется поверить в принца, который приедет за нами на белом коне. Я где-то прочла, что принцев давно не осталось. Остались только лошади, да и те явно не в масть.

Но он почему-то сильно нервничает. Не могу понять почему. В любом случае мне очень приятно, что этот молодой человек с такой приятной внешностью и бархатным голосом обратил на меня внимание. Когда машина подъехала к нашему дому, он вышел из салона, церемонно открыл мне дверь и деликатно поцеловал руку на прощание. Просто мечта любой дамочки, тем более в таком положении, как у меня. Разведенная женщина встречает молодого интеллигентного парня со своей машиной. Что еще нужно для счастья…

— Когда у вас следующая тренировка? — спрашивает меня Максим на прощание.

— Послезавтра в пять, — отвечаю я ему.

— Тогда в семь я заеду за вами. — Он не просит, он предлагает.

Я согласно киваю головой и иду к подъезду. На следующий день я нарочно выбираю строгий и элегантный брючный костюм, чтобы произвести на него впечатление. И вообще, в этот вечер меньше всего думаю о своей сопернице на татами, только о том, как он будет ждать меня на улице. Тренер несколько раз гневно прокричал, чтобы я работала собраннее…

Максим ждал меня на улице у своей машины. Когда я подошла ближе, он протянул мне букетик очень красивых желтых роз. Я вдохнула их аромат, поблагодарила его и уселась в машину. Мы опять говорим ни о чем. Но выходя из машины, я все-таки рискую и спрашиваю, чем именно он занимается.

— Работаю в институте физики, — отвечает мне Максим, — пока только младшим научным сотрудником, но собираюсь скоро защищаться.

— Правильно делаете. Я тоже подбираю себе тему диссертации. Только сейчас все эти диссертации уже никому не нужны. В наше время за степень кандидата наук платят копейки. Это раньше академики и профессора получали большие гонорары за свои работы.

— Но все-равно кто-то должен наукой заниматься, — настаивает Максим, — вот поэтому я и взял себе тему.

— Правильно сделали. — Мне хочется кричать, петь, размахивать руками, прыгать на месте. Хочется сообщить всем, какая я счастливая. Сейчас вспоминаю те дни и думаю, какой наивной дурочкой я была. Женщину вообще легко обмануть, если она сама хочет быть обманутой. Достаточно рядом появиться приличному мужчине, от которого не пахнет псиной и который может связать несколько слов, как нам кажется, что наконец нашелся принц… А если он еще и проявит какие-то знаки внимания, то можно почти гарантировать, что вы ему уступите. За исключением нескольких «железобетонных» дур, в которых наши моральные нормы вдалбливались с детства.

Возможно, я и не совсем права. Ведь если бы я была замужем, то никогда бы не села в его машину. Даже с таким, как мой Анвер. В меня тоже вдалбливали эти традиции, и они очень крепко во мне сидели. Мне казалось, что сексуальная сторона жизни вообще не для меня. Вышла замуж, родила ребенка — и будь добра всегда оставаться рядом с мужем. Шаг в сторону, даже невинный флирт — рассматриваются в обществе как неслыханное нарушение морального кодекса замужней женщины. А разве замужняя женщина не имеет право на обычное человеческое счастье? Пусть «наслаждается» счастьем со своим мужем, считают в нашем обществе. При этом сам муж имеет право делать все, что угодно. По-моему, несправедливо. Хотя раньше я об этом не думала. И вообще, не была столь категоричной. Максим мне нравился, и я даже боялась представить себе, каким может быть продолжение наших отношений. Только от этих мыслей у меня замирало сердце. Кроме мужа, у меня никого не было, и представить себе, что в моей жизни может появиться другой мужчина, мне было крайне сложно. Хотя не скрою, я этого хотела. А наивной дурочкой была потому, что у моего нового знакомого был совсем иной интерес ко мне. Абсолютно иной. Это я узнала через некоторое время.

В следующий раз он предложил нам встретиться. Конечно, я согласилась. Надела лучшее платье, даже успела сбегать в салон и сделать себе прическу. Мне так хотелось ему понравиться. Он пригласил меня в ресторан поужинать, и я волновалась больше обычного. Может, после ужина он куда-то меня отвезет? Конечно, я ему откажу. Уступать после первой встречи, по-моему, очень неразумно. Но я все равно надела свой лучший комплект нижнего белья. На всякий случай, конечно. Если вдруг не смогу устоять. Уже потом, спустя несколько лет, я поняла, как важно для мужчин добиться своего именно при первом свидании и как важно женщинам не уступить. Хотя половина мужчин определенно теряют интерес к таким недотрогам. Оставшаяся половина будет добиваться вашего согласия уже не с таким рвением. Сказываются разные взгляды на эту вечную проблему.

Но Максим вел себя безупречно. Мы ужинали в хорошем ресторане, он заказал бутылку красного вина. Сидел напротив меня. Не говорил никаких скабрезностей и не отпускал двусмысленных шуток. Наоборот, расспрашивал о моей прежней жизни, о моей дочери, о моих родителях, даже о погибшем брате. Меня это даже радовало. Значит, у него серьезный интерес ко мне и он не собирается ограничиться только свиданием, пусть даже и не совсем романтическим. Но после ужина он посадил меня в свою машину и повез домой. Мне было даже немного обидно. Нельзя быть таким воспитанным человеком в отношениях с женщиной, которая соглашается с вами поужинать. Нужно быть немного более настойчивым и решительным. Я даже немного разозлилась на себя, словно ожидала, что он обязательно повезет меня к себя домой, чтобы попытаться использовать ситуацию. Но он привез меня домой, церемонно поцеловал руку и попрощался.

Домой я вернулась в смешанных чувствах. С одной стороны, приятно, что он такой воспитанный джентльмен. А с другой — немного обидно. Так хочется испытать эти чувства, которые ты видишь только в кино или читаешь в романах, когда влюбленные разбрасывают одежду по комнате, а потом предаются многочасовой любви. Я чувствовала, что вполне созрела для такого общения. Если бы он попытался предложить мне нечто такое, я бы, конечно, возмутилась и отказалась ехать. Но в душе я точно знала, что мне этого хочется.

Через два дня позвонил мой дядя, который сообщил, что один его знакомый хочет со мной поговорить. Честное слово, у меня просто екнуло сердце. Неужели это кто-то из старших родственников Максима хочет со мной встретиться? Еще раз повторяю — какой наивной дурочкой я тогда была. Дядя предупредил меня, что я не должна никому говорить об этой встрече, и сам отвез к большому старому дому на проспекте Азербайджана. Я поднялась на четвертый этаж и позвонила в дверь. Дверь почти сразу открыли, словно меня здесь ждали. Мужчина лет сорока пяти — пятидесяти, лысоватый, с густыми «брежневскими» бровями, среднего роста. Внимательно посмотрел на меня и кивнул:

— Здравствуйте, Кеклик. Спасибо, что пришли. Проходите в комнату. Меня зовут Надир Кадыров. Надир Кулиевич, я знакомый вашего дяди.

Я прошла в большую комнату. Там сидел еще один мужчина, лет на десять старше. Короткие седые волосы, крупная голова, очень внимательные и выразительные глаза. Увидев меня, он улыбнулся:

— Добрый день, Кеклик. Хорошо, что вы пришли. Меня зовут Микаил Алиевич Кафаров. Проходите, садитесь.

Такая встреча явно не походила на сватовство родственников Максима. Но… прошла и села за стол.

— Я, наверное, вам больше не нужен, — спросил Кадыров, входя в комнату.

— Спасибо, Надир Кулиевич, — поднялся со своего места Кафаров.

— Не за что. До свидания, Кеклик, — вежливо попрощался знакомый моего дяди. Это уже вообще непонятно. Зачем меня заманили сюда, если он не хочет со мной разговаривать. Я даже немного разозлилась.

— Не нервничайте, — услышала я голос Кафарова, — мне понятны ваши чувства. Вас заманили сюда почти обманом, и знакомый вашего дяди решил сразу уйти. Так вы, наверное, подумали?

Я повернулась и несколько озадаченно посмотрела на пожилого мужчину. Он словно прочел мои мысли. Это было в первый раз. С тех пор я уже давно привыкла к подобной манере общения.

— Ничего я не подумала. Просто непонятно, зачем меня сюда позвали, — вспыхнула я. На стул уселась с твердым намерением очень быстро уйти: о чем мне разговаривать с этим проницательным незнакомцем…

Но он неожиданно спросил:

— Хотите кофе? Ваш любимый? Капучино?

— Откуда вы знаете, что он мой любимый? — снова удивилась я.

— Я про вас многое знаю. — Он поднялся и вышел на кухню. Какой-то непонятный тип, говорящий загадками. И вообще непонятно, что именно я здесь делаю. Если бы не рекомендация моего дяди, я бы решила, что это какой-то притон.

Кафаров вернулся с двумя чашечками капучино. Протянул мне одну из них. Уселся напротив. Улыбнулся.

— Вы, наверное, уже решили, что попали в какой-то притон или нечто в этом роде?

Я прикусила губу. Этот тип точно умеет читать мысли.

— А куда я попала? Мне пока вообще непонятно, почему меня сюда позвали, — иногда я бываю достаточно грубой. После аварии у меня испортился характер. Что совсем неудивительно. Потеряйте своего малыша после взрыва, попадите в больницу, разведитесь с мужем, и я посмотрю, как вы сможете сохранить свой ангельский характер.

— Это конспиративная квартира, — пояснил Кафаров. — Ушедший отсюда Кадыров, знакомый вашего дяди, работает заместителем начальника отдела контрразведки в Министерстве национальной безопасности.

— Какой разведки? — Зачем они меня сюда пригласили? Что это за цирк?

— Он из контрразведки, — терпеливо пояснил Кафаров, — а я из другого ведомства. Хотя у нас общие задачи.

— Зачем меня сюда позвали?

— Хотим предложить вам работу.

— Какую работу? Я уже работаю в институте литературы и собираюсь защищать диссертацию.

— Мы знаем…

— Кто это — мы?

— Наше ведомство. Хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Вас не просто так пригласили сюда. Этому предшествовала большая и кропотливая работа по изучению вашего психотипа, ваших способностей, наклонностей, ваших симпатий и антипатий.

— И после этого вы решили, что я могу пригодиться вашему ведомству? — Мне даже стало немного смешно. — Господин Кафаров, Мата Хари из меня не получится.

— Я знаю, — спокойно сказал он, — хотя бы потому, что, кроме вашего бывшего мужа, вы еще не встречались ни с одним мужчиной.

Вот так и сказал. Категорично. Любая нормальная женщина испытает шок, услышав подобное от незнакомого мужчины. Я была не готова к подобным откровениям со стороны незнакомых мужчин и сильно покраснела. Отодвинула чашку с кофе. Встала.

— Мне лучше уйти, — нахмурясь, произнесла я, — мне не нравятся беседы на подобные темы.

— Я всего лишь констатировал факт, — сказал Кафаров. — Сядьте и послушайте меня еще несколько минут. Уйти вы всегда успеете. Послушайте, что именно я вам предлагаю, чтобы потом не жалеть о своем быстром уходе.

— Стать Матой Хари, — снова удивилась я.

— Нет. Остаться Кеклик Алиевой, продолжать работать в своем институте, защитить вашу кандидатскую диссертацию. Кажется, ваш научный руководитель академик Бекир Набиев?

— Теперь поняла. Я буду вашим агентом. Как это называют? Информатором? Рассказывать о том, что замышляют мои товарищи в институте литературы и кого они ругают?

— Нет, — улыбнулся Кафаров, — это совсем неинтересно. Ваши коллеги ругают кого угодно, и нас это мало волнует. У меня к вам другое предложение. Вы будете сотрудничать с нами под прикрытием своей нынешней работы в качестве офицера нашей специальной группы.

— Какой офицер? У меня нет звания.

— Вы его получите. Когда пройдете соответствующую подготовку. С физической формой у вас все в порядке, остается подтянуть психологию и аналитику.

— И я буду вашим агентом?

— Не агентом. Вы будете офицером специальной группы, выполняющей очень деликатные и абсолютно секретные задания, о которой никто не имеет права знать. Даже ваши самые близкие и родные люди. Даже ваш дядя. Ему мы скажем, что интересовались у вас работой вашего спортивного клуба.

— Я не совсем понимаю. Зачем я вам нужна? Я ничего не умею делать, никогда не занималась такими вещами.

— В прошлом году в вагоне метро вы помогли задержать профессионального вора-рецидивиста, — напомнил мне Кафаров. — Надеюсь, этот случай вы хорошо запомнили?

Я растерянно кивнула. Действительно, в прошлом году я ехала в метро к своей тете, когда увидела, как неизвестный мужчина, подойдя к двум женщинам, осторожно достал у одной из них кошелек. Прямо из сумки. Он не мог меня видеть, я стояла боком. Но сама я все хорошо увидела. И когда он достал кошелек, я сильно и больно ударила его по руке. Не знаю сама почему. Может, чувство справедливости. А может, оттого, что он достал кошелек из сумки женщины, которая была похожа на мою маму. Кошелек полетел на пол. Все повернулись в нашу сторону.

— Ты что делаешь, сука? — зло пробормотал вор, обращаясь ко мне. Он, видимо, привык, что обычные пассажиры не вмешиваются.

— Не ругайся, — поморщилась я, — и не смей воровать чужие вещи.

Обворованная женщина испуганно вскрикнула. Ее подруга наклонилась, чтобы поднять кошелек.

— Ах ты, дрянь, — с какой-то непонятной ненавистью пробормотал вор, доставая нож. Лезвие было прямо у меня перед глазами. Женщины закричали от страха. Все замерли. В вагоне было человек десять мужчин, но никто даже не попытался вмешаться. К тому же все произошло достаточно быстро. А у меня страха не было. Наоборот. Появилось чувство какого-то куража. Я вдруг поняла, что именно должна делать. И так врезала этому типу, что он выронил нож и начал грузно оседать на пол. Кажется, я ударила его слишком сильно, вложив в удар всю свою злость к таким подонкам. Нож отлетел в сторону. Тут уж к нему бросились сразу несколько мужчин, которые начали пинать его ногами. Тоже герои. На ближайшей остановке его сдали сотрудникам полиции уже изрядно помятого. А я ушла, даже не сообщив, как меня зовут. Интересно, откуда Кафаров мог узнать об этом случае?

— Мы искали вас несколько месяцев по всем спортивным секциям, — он снова прочитал мои мысли, отвечая на незаданный вопрос. — Было понятно, что вы спортсменка, судя по вашему молниеносному и сильному удару.

— Что с ним стало?

— Получил пять лет, — сообщил Кафаров, — сейчас сидит в колонии.

— Туда ему и дорога.

— Согласен. Но нам было важно найти такого смелого и отважного человека, как вы. И именно поэтому мы вас так долго искали. Вы именно тот человек, который нам нужен.

— Благодарю за комплимент.

— В данном случае я просто сообщаю вам о факте. Если вы нам не подойдете и не сможете соответствовать нашим требованиям, то мы просто расстанемся с вами. Пока это только мое предложение пройти несколько психологических тестов. Возможно, мы ошибаемся. В таком случае вы будете считать, что этого разговора никогда не было.

Ну уж нет… Отступать не в моих правилах. Еще посмотрим на ваши требования. И попробуем им соответствовать. И поэтому я решительно сказала:

— Что я должна делать? И где эти ваши тесты…

Глава 9

Мне в жизни невероятно повезло. Я была свидетелем такой сцены, которая случается один раз в жизни. И почти никогда при ней не присутствуют посторонние. Но мне действительно повезло. Я была свидетелем встречи двух величайших аналитиков нашего времени — Микаила Кафарова и Якова Гольдфарба, которые разрешили мне присутствовать на этой исторической встрече.

Мы договорились встретиться с Яковом Ароновичем в условленном месте, чтобы вместе не выезжать из «Хилтона», где ему был заказан номер. Со стороны могло показаться, что этот сухонький старичок спешит на встречу со знакомой своей внучки. Честное слово, если бы мне не сообщили о том, что он такой выдающийся аналитик, я бы решила, что он просто великий литературовед и критик, чьи фотографии были во всех энциклопедиях. Хотя Бомарше тоже был шпионом. Да и Сомерсет Моэм. Вспоминать можно достаточно многих. Нам тоже есть чем гордиться. Говорят, что известный эксперт-аналитик, которого весь мир знает как Дронго, тоже из Баку. Не знаю, но мне всегда казалось, что это обычная выдумка. Уж слишком много разных подвигов приписывают этому аналитику. Может, его на самом деле и не существует, а Дронго всего лишь красивая выдумка, легенда, миф. Но если существует, то тогда мне было бы ужасно интересно с ним переговорить.

Мы поднялись с Яковом Ароновичем в конспиративную квартиру, я открыла дверь своим ключом. В полутемной комнате сидел сам Микаил Алиевич. Услышав шаги гостя, он поднялся, чтобы встретить Гольдфарба. И когда тот вошел в комнату, они оказались лицом к лицу, на расстоянии примерно полуметра. Я замерла от восторга. Первые двадцать, нет даже больше, тридцать секунд они молчали. Молчали и просто смотрели друг на друга. Вы можете себе представить эту картину? Два матерых волка, повстречавшихся на лесной тропе, чувствуя силу друг друга, не пытаются напасть, а только внимательно изучают каждый своего визави. Ах, какие у них были глаза! Эту картину нужно писать маслом. Они стояли и просчитывали друг друга. Словно молча разговаривали. Лишние слова им были не нужны. Они оценивали друг друга, и было понятно, что оба остались довольны увиденным. Тридцать секунд длилось это молчаливое разглядывание друг друга, но это была такая запоминающаяся картина. В кино ее просто невозможно снять. Для этого нужно найти двух гениальных исполнителей с мудрыми, умными глазами. Ну, например, Смоктуновский и Олег Борисов, уже покойные. Если бы стояли и смотрели изучающе друг на друга. Представляете себе картину? Или два академика — братья Сагдеевы, которые стояли бы друг против друга. С одной стороны, братья, связанные кровным родством, а с другой — два выдающихся ученых, сумевших подняться на такие вершины в науке. В общем, рассказать невозможно. Это нужно было видеть. Я замерла, боялась даже дышать, словно могла их вспугнуть. Наконец гость первым протянул руку:

— Добрый вечер.

— С приездом, — пожал ему руку Кафаров.

Оба не назвали своих имен и не представились. Но это было и не нужно. Оба слишком долго и много изучали операции и разработки друг друга, чтобы теперь начать с банального знакомства. Возможно, им казалось, что они знакомы уже много лет.

Кафаров пригласил гостя за стол и попросил меня сделать им кофе. Я отправилась на кухню. Как я ни прислушивалась, ничего не было слышно, словно они опять не разговаривали. Может, они умеют общаться телепатичеки, пришла мне в голову смешная мысль. При их знаниях и опыте такое вполне допустимо. Но когда я принесла им кофе, они оба улыбались, словно успели оценить какую-то шутку.

— Можешь остаться, — разрешил Микаил Алиевич, и я устроилась на стуле, у телевизора. — Мы хотим задействовать все имеющиеся у нас возможности, — очень тихо продолжал Кафаров, — и поэтому принято решение подключить нашу специальную группу. Четверо из пятерых работают под прикрытием. Трое из них — офицеры.

— А кто координатор группы?

— В группе есть старший, но в этом конкретном случае его роль будет выполнять госпожа Алиева. Учитывая вашу специфику и ее профессию. Мы посчитали такое совпадение знаковым.

— И очень практичным, — согласился Гольдфарб? — Вы получили последние сообщения из Тель-Авива.

— Да, нам их переслали. Ваши специалисты считают, что вероятность террористического акта во время проведения конкурса «Евровидения» достигает более чем восьмидесяти процентов. Это чрезвычайно высокий показатель.

— Согласен. Обычно при таких показателях возможность ошибки почти исключена. Значит, нужно искать того, кто и когда собирается провести этот террористический акт. Хотя вопрос «где» никто с повестки дня тоже не снимает.

— Мы полагаем, что главный удар будет нанесен в новом концертном зале «Кристал-холл», который построен специально к проведению этого конкурса.

— Учитывая место, время и количество зрителей, — это наиболее возможный объект, — согласился Гольдфарб, — тем более что там будут работать телекомпании почти из всех стран Европы и мира. Упустить такую возможность просто непростительно для террористов. В каждом из них есть нечто от актеров. Смерть на публике всегда вызывает некий восторг. А тут освещение всех ведущих телеканалов. Каждый террорист в этом смысле немного позер и немного хвастун. Поэтому ваш выбор достаточно логичен. И как вы собираетесь наладить охрану?

— Билеты станут продаваться только по предъявлению паспортов, которые должны быть у каждого посетителя, — сообщил Кафаров, — будут установлены металлоискатели, из Турции и Германии приедут опытные кинологи со своими питомцами. Собаки чувствуют взрывчатку на расстоянии. Кроме того, будут задействованы и ручные детекторы, обнаруживающие даже пыль на одеждах возможных террористов. Кроме личного досмотра, будут еще и специалисты-психологи. Причем большинство из вашей страны. Они еще на подходах к концертному залу будут встречать гостей, внимательно рассматривая их и вычисляя наиболее подозрительных для личного досмотра.

Гольдфарб согласно кивнул головой:

— Откуда приедут психологи?

— Из вашей страны и из Турции. Нам важно, чтобы эти специалисты хорошо говорили по-русски и по-азербайджански, что можно обеспечить приглашением специалистов именно из этих стран. Местные жители, которые придут на концерт, в большинстве своем знают не только азербайджанский, но и русский языки. Особенно те, кто решит посетить концерт. Поэтому ваши специалисты, владеющие русским языком, будут очень востребованы.

— Нужно обратить внимание на полуфиналы и репетиции, — предложил Яков Аронович. — Если подойти к вопросу шаблонно, то получается, что основной удар будет нанесен в день финального концерта всех основных участников. Но террористы умеют просчитывать варианты. Вернее, за них просчитывают эти варианты очень неглупые люди, получающие солидные гонорары. И уже успевшие доказать, что умеют мыслить достаточно не стандартно. Учтите и эти возможные варианты.

— Меры безопасности во всех случаях будут одинаковыми, — согласился Кафаров.

— Нужно усилить контроль на границе, — продолжает Гольдфарб, особенно на таможенных постах. При наличии коррумпированных таможенников очень легко будет выдать свой специфический груз за некое подобие коммерческого багажа, за который будет уплачена десятикратная пошлина. Нужно поставить рядом с таможенниками и пограничниками своих сотрудников, чтобы они контролировали работу. И обязательно из других ведомств.

— Мы это уже сделали, — усмехнулся Кафаров. — Любой незадекларированный груз все равно внимательно досматривается. Пока мы, конечно, ничего не сообщаем в Таможенный комитет, но думаю, что после проведения конкурса передадим все материалы руководителям таможенной службы, которые будут очень неприятно удивлены нашими выводами.

— Мне понадобятся все материалы, которые у вас уже есть, — предупредил Яков Аронович.

— Безусловно, — согласился Кафаров, — мы все вам подготовили. Можете работать прямо здесь. Соседняя квартира свободна, в ней никто не проживает. Вам никто не будет мешать. А внутренний двор имеет два выхода.

— Это я уже разглядел, когда к вам поднимался, — сообщил Гольдфарб, — но, думаю, будет лучше, если я стану работать в номере отеля и в литературном институте, куда я приехал по своей легенде. Мне понадобятся подробные карты местности и вашего нового дворца «Кристалл-холл». А здесь я буду появляться по мере необходимости.

— Мы все подготовим, — согласился полковник.

— И еще один важный момент, — заметил Яков Аронович, — кто, кроме госпожи Алиевой, будет посвящен в наши отношения?

— Мы стараемся сохранять ваш приезд в секрете, — сказал Кафаров, — и максимально ограничили количество людей, посвященных в тайну вашего приезда. Но конкрентно с вами будут работать наш офицер Кеклик Алиева и ее коллеги, которые обычно с ней работают.

— Группа создана под этот конкурс или они уже провели совместные операции? — поинтересовался Гольдфарб.

— Они работают вместе уже много лет, — ответил Кафаров.

Они говорят словно намеками, обрывками фраз. В разговоре участвуют одновременно выражение глаз, едва уловимые колебания тела, поднимающиеся веки, неподвижные, словно маски, лица, интонация и тембр голосов. И они понимают гораздо больше, чем говорят друг другу.

И я неожиданно понимаю, что именно происходит. Уже тогда я поняла, почему меня сделали координатором группы. Не только потому, что я работала в институте литературы и могла без подозрений встречаться с таким признанным мэтром литературной критики, как Яков Гольдфарб. На самом деле стало понятно, что это последнее дело нашей группы. Ни одна спецслужба мира не станет сохранять специальную группу в своем составе, после того как о ней узнали сотрудники другой спецслужбы. Даже если они работают с вами в тесном контакте и в этой конкретной операции являются вашими союзниками. Законы конспирации требуют, чтобы эта группа прекратила свое существование уже на следующий день после завершения операции. Во время «холодной войны» нас всех могли просто ликвидировать свои, сейчас почти наверняка расформируют. И поэтому подполковник Бехбудов может не обижаться. Нашей группы все равно не будет, и ему не придется снова принимать на себя координацию действий моих товарищей.

Кафаров не просто сказал о том, что мы будем работать всей группой. Он фактически подтвердил, что офицеры, встречавшие гостя и уже «засветившиеся» в аэропорту, являются членами нашей группы. С точки зрения конспирации это было ужасно. С точки зрения успешного проведения конкурса это было необходимо. Мы должны доверять приглашенным специалистам, чтобы вместе противостоять возможной угрозе террористического акта. В конце концов, основную информацию о готовящемся террористическом акте мы получали именно из Израиля.

— Насколько я знаю, у вас основная часть бюджета уходит на вооружение, — напомнил Гольдфарб, — и, по нашим сведениям, вы располагаете целым комплексом противоракетных систем и современными истребителями четвертого поколения.

— Да, — кивнул Кафаров. Обычно в таких случах он говорил «возможно», но перед ним был человек, который наверняка знал о вооружении нашей армии не меньше самого полковника.

— Во время полуфиналов и финала нужно будет задействовать эти комплексы и поднять в воздух истребители, — предложил Гольдфарб, — ведь время полета из соседней страны до вашей столицы исчисляется несколькими минутами.

— Девять минут после пересечения границы, — мрачно согласился Кафаров.

— Насколько мне известно, среди официальных кругов Тегерана существует очень отрицательное отношение к проведению данного конкурса в вашей стране, — продолжал Яков Аронович, — поэтому нужно быть готовыми к любым неожиданностям. К абсолютно любым, — подчеркнул он.

— Мы проанализировали ситуацию и выставим три блока защиты, — сообщил полковник, — первая линия обороны будет уже на границе, вторая — на подступах к столице и третья — непосредственно рядом с концертным залом. Вы сможете проехать и убедиться. Чуть выше находится площадь государственного флага и музей. Мы планируем разместить там наших наблюдателей с аппаратурой. Истребители будут в восьми километрах от этой площади. Уже готовые к взлету. При необходимости они будут на месте в течение двух минут.

— А ваши вертолеты? У полиции и Министерства по чрезвычайным ситуациям должны быть свои вертолеты, — напомнил Гольдфарб.

«Неужели он так досконально изучил все поставки военной техники в нашу страну за последние годы? — с восхищением и тревогой подумала я. — И если он располагает такой подробной информацией, то наверняка об этом знают и другие спецслужбы. Обидно. Хотя сегодня скрыть такие поставки вооружений все равно практически невозможно. И полковника Кафарова, похоже, совсем не удивляет осведомленность гостя».

— Вся имеющаяся техника будет задействована, — заверил он своего собеседника, — нам нужно будет еще отрегулировать и транспортные потоки во избежание коллапса на дорогах.

Они говорили еще минут тридцать. Я еще два раза приносила им горячий кофе. Наконец они закончили свою беседу. Оба так и не пожали друг другу рук. Просто кивнули на прощание. Видимо, их многолетнее противостояние в молодые годы все еще давало о себе знать.

На следующий день мы отправились с Яковом Ароновичем в наш институт, и он за полчаса очаровал всех сотрудников и сотрудниц нашего заведения. Этот человек обладал воистину энциклопедическими знаниями в литературе. И не только в западной, но и в восточной. У нас ведь так много «узких» специалистов и почти нет мэтров такого уровня, когда ученый одинаково легко обращается к восточной и западной поэзии, к лучшим образцам литературного наследия Ближнего Востока и Западной Европы. Гольдфарб был именно таким. Наш директор был в восторге от прибытия такого известного гостя и решил устроить грандиозный банкет, куда пригласил всех известных профессоров и академиков, занимающихся литературой, критикой и исследованиями в этой области. Нужно было слышать, какие тосты произносились за здоровье Гольдфарба! Не сомневаюсь, что если бы я неожиданно выдала бы истинную цель приезда нашего гостя, то в ответ раздался бы дружный смех. Яков Аронович был очень известным ученым, и никому не могло прийти в голову, что все свои литературоведческие изыски он сочетал с аналитической работой в МОССАДе.

Вечером я привезла его в отель. И сама поехала домой. У меня было прекрасное настроение. Кажется, это был последний вечер, когда у меня было такое настроение. В следующие полтора месяца у меня уже никогда не было такого ощущения легкости и радости жизни. Я вернулась домой, позвонила маме, узнала, как себя чувствует моя дочь, которая оставалась с бабушкой. И, приняв душ, уже собиралась ложиться спать, когда зазвонил мой мобильный телефон. Я увидела, что это звонит Ариф, и сразу ответила. С Арифом нас связывали не только служебные отношения. Может, он хочет ко мне приехать прямо сейчас? Хотя Кафаров недвусмысленно запретил нам встречаться до завершения операции. И мы привыкли выполнять все его рекомендации, понимая, что они написаны кровью сотен агентов.

— Здравствуй, Кеклик, — глухо произнес Ариф.

Уже по голосу я поняла, что случилось нечто страшное.

— Что произошло? — спросила я. — Что-нибудь случилось?

— Да, — сказал он, — сегодня погиб Шамиль Тушиев. Его сбила неизвестная машина. Преступник скрылся и пока не найден.

— Какой кошмар! — с чувством сказала я. Мне тогда еще казалось, что эта смерть никак не связана с нашей операцией. И вообще, эта случайная гибель нашего товарища не должна повлиять на нашу совместную работу. Но Ариф развеял все предположения.

— В Госавтоинспекции считают, что это был намеренный наезд, — глухо продолжал он. — Кто-то ждал Тушиева, чтобы сбить его, когда он возвращался домой. Алло, ты меня понимаешь?

Эта новость меня просто поразила. Я испуганно замерла, ничего не решаясь спросить.

Глава 10

Я сама не ожидала от себя подобной ретивости. Но в последний момент я решила согласиться. Возможно, сказался мой упертый характер. Возможно, сказались все другие обстоятельства, которые в этот момент складывались вокруг меня. Я уже начала встречаться с Максимом, хотя встречи и носили чисто платонический характер, и мне хотелось придать себе немного больше загадочности. Сейчас, когда прошло уже столько лет, я понимаю, что решающим доводом был разговор со мной самого Микаила Алиева, который построил нашу беседу с учетом мнения психологов, тщательно изучивших мой психотип. Да и сам он был одним из лучших аналитиков, и ему не стоило никакого труда убедить меня в том, что я должна бросить этот вызов прежде всего самой себе.

Моя физическая форма не вызывала у них особых сомнений, я действительно становилась очень сильным бойцом для любой из своих молодых соперниц. А вот моя психологическая подготовка проходила очень трудно. В течение почти двух месяцев я беспрерывно проходила их психологические тесты, которым они меня подвергали. Изучались мои мотивации и все мои достоинства и недостатки раскладывались на составные части. Проверялась моя эмоциональность, оценивались скорость принятия решения, реакция на те или иные события. По специальной методике изучались мой темперамент и характер. Особым разделом отмечалась моя возможная коммуникабельность, компетентность, доступность общения. Возможность восприятия познавательных процессов в ходе моего обучения. Это были утомительные, долгие и очень тяжелые тесты.

А потом меня просто отправили на целый месяц совсем в другую страну, где я должна была попытаться устроиться на работу, получить гражданство, найти себе квартиру, то есть попытаться легализоваться, не имея никаких документов или помощи. Понятно, что у меня был один телефон, по которому я могла позвонить и сразу закончить свою «практику». Но я приказала себе забыть об этом телефоне. Нет, проституцией я, конечно, не занималась, если кто-то подумал об этом. И ничего особенного не делала. Но уже через три недели у меня был паспорт этого государства, я нашла себе комнату и устроилась на работу. Одним словом, смогла сдать свой трудный «экзамен», который оказался одним из самых нелегких испытаний в моей жизни.

Но самым сложным для меня было расставание с Максимом Гейдаровым, которому я сообщила, что уезжаю в служебную командировку. Пришлось придумать целую легенду о рукописном фонде в одной из арабских стран, куда я срочно обязана вылететь. К этому времени мы встречались уже три месяца, и мне было ужасно обидно, что за все время наших встреч он ни разу не попытался меня поцеловать. Или каким-то образом проявить свой интерес. Один раз я даже подумала, что нужно самой проявить инициативу, и на прощание подняла голову, чтобы его поцеловать. Он как-то неловко повернул лицо, и я поцеловала его в щеку. Он тоже поцеловал меня в щеку. Такой дружеский, почти братский поцелуй. Я решила, что, вернувшись после своей практики, обязательно приглашу его в дом и просто заставлю остаться со мной на ночь. Это было уже неприлично — столько времени встречаться с молодым человеком и не попытаться даже с ним переспать. Конечно, я немного боялась, все еще была очень зажата. Именно в этом вопросе. Не забывайте, что, кроме мужа, у меня никого не было. И весь мой негативный опыт общения с мужчинами сводился к ночным приставаниям Анвера, которого в последние месяцы совместной жизни я вообще терпеть не могла.

Кстати, в городе, куда меня отправили, я познакомилась с молодым человеком, который был младше меня на шесть лет. Его звали Дима. Такой нахальный молодой повеса, который решил «отметиться» победой над еще одной «теткой». Чем-то я ему понравилась. Нужно было видеть, с каким образом победителя и жуира он ко мне подкатывал, как пытался произвести на меня впечатление.

Он был симпатичным и смазливым парнем. В какой-то момент я даже подумала, что можно уступить. Ведь никто и никогда не узнает о нашей встрече, а я уже несколько лет вообще не встречалась с мужчинами. Вернее, вообще ни с кем и никогда не встречалась, кроме своего бывшего мужа. Но опять меня останавливало мое дурацкое воспитание, полученное в нашей строгой семье. Переспать с незнакомым мужчиной казалось мне верхом цинизма, такой непросительной глупостью и безнравственностью, что я даже боялась об этом подумать. Хотя очень хотелось. Но, во-первых, я была на задании и наверняка за мной следили. А во-вторых, я помнила о Максиме, с которым собиралась серьезно переговорить сразу после возвращения в Баку. Он мне по-настоящему нравился, и я собиралась выходить за него замуж, конечно, если он не станет возражать. Поэтому все настойчивые попытки Димы я категорически отвергала. Хотя и познакомилась с ним поближе. Дважды он упрямо звал меня к себе домой под различным предлогами, и дважды я категорически отказывалась, словно не доверяя сама себе. А может, действительно не доверяла и боялась, что просто сорвусь, когда он полезет целоваться.

Максиму я пояснила, что звонить каждый день не смогу, и Кафаров разрешил мне звонить моему другу один раз в три дня, чем я немного злоупотребляла. Но мне так хотелось услышать рассудительный голос моего друга. Он действовал на меня магически. Успокаивал и обнадеживал. Так прошел почти месяц. Я вернулась в Баку, и Микаил Алиев торжественно поздравил меня, пояснив, что я выдержала свой сложный экзамен и теперь должна готовиться к следующему этапу проверки. Нужно отдать должное Кафарову: он честно предупредил меня, что следующий этап будет достаточно сложным в эмоциональном плане, ибо будут проверять мою способность сдерживать свои эмоции, владеть собой и вообще уметь «держать удар». Он так и сказал, как обычно говорят в боксе, и я еще подумала, что, возможно, меня подвергнут каким-то физическим испытаниям. Но все оказалось гораздо сложнее…

Уже на следующий день я отправила дочь к маме и пригласила Максима к себе домой. Я действовала по проверенной схеме. Приготовила вкусный ужин, хотя мне в этом помогала моя мама, купила две бутылки хорошего вина и накрыла стол. Максим пришел ко мне с изумительным подарком. Это была статуэтка известной испанской фирмы. Как раз в это время в Баку открылся магазин этих изделий. Вообще, многие подобные магазины в городе открывал наш хороший знакомый Азад Рагимов, который первым завез в город по-настоящему дорогую и качественную итальянскую мебель, стал принимать заказы на кухни и спальные комнаты, затем начал открывать магазины эксклюзивной посуды и таких изящных статуэток. И все это большое дело он начал со своим одноклассником, сумев за небольшой срок открыть столько замечательных магазинов. Азад был завзятым книгочеем, и весь город знал, что больше всего ему нравятся книги о приключениях одного местного сыщика. Рагимов оказался таким одаренным бизнесменом и такой невероятной творческой натурой, что через несколько лет стал министром по делам молодежи и спорта. Наверное, лучшую кандидатуру трудно было найти, хотя сам Азад был грузным и массивным человеком. Но в нашем городе подобная комплекция только прибавляла ему популярности, а его деловые качества вызывали искреннее уважение.

Максим снова поцеловал меня в щеку, когда вошел в квартиру. Это меня снова немного покоробило, но я решила не форсировать события. Мы уселись за стол, начали вспоминать, что с нами произошло за этот месяц. Я отчаянно и нагло лгала, он только слушал и согласно кивал головой. Но вина почти не пил, несмотря на все мои попытки его угостить. Наоборот, именно я выпила гораздо больше него. Хотя была такой возбужденной, что совсем не чувствовала алкоголя. Одним словом, я повела себя не совсем адекватно. До сих пор стыдно вспоминать.

Мы поужинали, я выпила гораздо больше, чем могла себе позволить. И только потому, что он почти ничего не пил. Нужно было как-то поддержать разговор, заставить его пить и вообще немного расслабиться. Боюсь, что я хотела расслабиться гораздо сильнее, чем он. И постепенно выпитое вино начало сказываться. Я стал глупо улыбаться, хихикать в ответ на его ответы, даже не сознавая, насколько они серьезные или смешные. В общем, вела себя не очень красиво. А потом, в какой-то момент, просто потеряла контроль над собой. И подойдя к Максиму, обхватила его шею двумя руками, попытавшись его поцеловать. Нужно было видеть, как он вырвался, удивленно взглянув на меня. И хотя я была не совсем трезвой, но его взгляд меня просто сразил наповал. В его глазах было изумление, граничащее с неприятием. Именно так. Изумление и неприятие. Я ничего не могла понять. Мы встречаемся с ним три месяца, и он шарахается от моего поцелуя, словно я заразная стерва. Не говоря уже об этой искре неприятия. Неужели я ему так противна? Тогда зачем он со мной встречается?

— Извини, — сказала я ему, — кажется, я увлеклась.

— Это ты меня извини, — вдруг тихо произнес он, — я не должен был сегодня к тебе приходить.

Тут я вообще потеряла дар речи. Мы не виделись с ним целый месяц, а он говорит мне такие слова? Я ничего не понимала. И ждала его объяснений. А он молчал, опустив голову. Потом неожиданно сказал:

— Все зашло слишком далеко. Извини меня, если можешь. — Он поднялся и вышел из комнаты, больше ничего не сказав.

Я осталась сидеть одна, как полная дура. Ничего не понимая и не соображая. А потом упала на диван и еще полчаса громко плакала. Честное слово, в детстве я не плакала никогда. Я вообще не помню, когда плакала вот таким образом. Целых тридцать минут и так громко. Словно маленькая девочка, у которой отняли любимую игрушку. Мне было так обидно и так жалко себя. Вспоминала Диму, с которым у меня ничего не было. Думала об ушедшем Максиме. Может, я оскорбила его своим внезапным порывом. Но, что плохого в том, что женщина, с которой вы встречаетесь несколько месяцев, хочет вас поцеловать? Может, он просто ненормальный? Или слишком застенчивый? Или я повела себя как-то не совсем так, как он себе представлял?

Я плакала и думала о том, что в детстве мой папа никогда не позволил бы мне так плакать. Бедные мои родители. Я достала телефон и позвонила маме, сообщив ей, что хочу приехать. Она по моему голосу поняла, что произошло что-то странное.

— Он тебя обидел? — Мама помогала мне готовить ужин и была в курсе моей предстоящей встречи.

— Если бы… Скорее я его обидела.

— Он пытался к тебе приставать? Он что-то с тобой сделал?

Все мамы похожи друг на дружку. Я мечтала, чтобы он со мной что-нибудь сделал. Но он ничего не сделал.

— Нет, ничего. Я приеду и расскажу.

— Он еще у тебя или уже уехал?

— Он уже ушел.

— Закрой дверь и никому не открывай, — попросила мама, — я скажу, чтобы кто-нибудь из наших мужчин к тебе приехал.

— Ничего не нужно, — я вздохнула, — я сама приеду к тебе и все расскажу.

Через полчаса я сидела у мамы, рассказывая ей в подробностях всю свою историю. Хотя, конечно, некоторые детали я все-таки скрыла. В моем рассказе я предложила ему поцеловаться, а он сказал, что еще не совсем готов к таким тесным отношениям. И на прощание даже поцеловал меня в щеку. Мы всегда стараемся выглядеть немного лучше, даже в глазах самых близких людей. Я ведь понимаю, что могу рассказать своей маме все, что угодно. И она все равно будет на моей стороне. Всегда и во всем. Но меня все-таки сдерживает какое-то внутреннее воспитание, некие моральные принципы, крепко усвоенные в детстве. Поэтому моя история выглядела несколько иначе, чем все было на самом деле. Маме, конечно, понравилось поведение Максима.

— Он настоящий мужчина и порядочный человек, — убеждала меня мама, — возможно, он не может и не хочет вступать в интимную связь с посторонней женщиной, а собирается сделать тебе предложение и удочерить твою девочку.

— Он ее даже ни разу не видел…

— Увидит, — отрезала она, — просто после Анвера все мужчины тебе кажутся такими законченными подлецами. А тебе во второй раз повезло. Тебе попался очень надежный, порядочный и интеллигентный мужчина. Вместо того чтобы радоваться, ты еще и плачешь.

— Он ушел от меня, а я хотела, чтобы он остался, — сумела выдавить я из себя.

— Как ты могла об этом подумать! — всплеснула руками мама, сначала он должен признаться тебе в своих чувствах. Ты уже не девочка, чтобы делать такие ошибки. Ни в коем случае. Ты представляешь себе, что могло быть, если бы он согласился остаться? Твои соседи могли бы подумать, что ты безнравственная женщина. А он просто подумал о твоей репутации. Значит, он относится к тебе достаточно серьезно.

— Он мог бы меня поцеловать. Никто и не думал разрешать ему оставаться в нашей квартире, — не совсем искренне говорю я.

— Не могу тебя слушать, — ахала мать, — такие речи от моей дочери. Нет, нет, тебе нельзя больше оставаться одной. Нужно срочно выходить замуж.

— Я тоже об этом думаю…

Так я и думала. Она не смогла меня понять. На следующее утро позвонил Кафаров и пригласил меня на встречу. Причем предупредил, чтобы я приехала ровно в пять вечера. Весь день я пыталась дозвониться до Максима. И весь день его телефон был отключен. Я не находила себе места. Чем именно я его так обидела? Почему он так неожиданно сбежал? Что вообще произошло? Ровно в пять часов вечера я позвонила в дверь конспиративной квартиры. Микаил Алиев сам открыл дверь, пропуская меня в квартиру. В большой комнате я села за стол, и он уселся напротив меня. Как-то внимательно и, мне показалось, даже печально посмотрел на меня.

— Ты помнишь, что я говорил тебе о следующем этапе в твоей подготовке? — уточнил Кафаров.

— Конечно, помню. Собираетесь проверять мою эмоциональную устойчивость. Опять нужно заполнять какие-то тесты?

— Нет, — ответил полковник, — на этот раз нет. Просто хотел тебе напомнить об этом. В нашей профессии все бывает достаточно жестко, непредсказуемо. И часто очень неприятно.

— Зачем вы мне это снова говорите? — разозлилась я, — кажется, все ваши тесты я сдала достаточно нормально. Или у вас есть ко мне какие-то претензии?

Вместо ответа Кафаров поднялся и вышел в другую комнату. Чтобы появиться через несколько секунд. Следом за ним в столовую вошел… Максим Гейдаров. Я открыла рот, чтобы спросить его, как он здесь оказался. И закрыла рот, чтобы ничего не спрашивать. Кафаров внимательно глядел на меня.

— Познакомьтесь, — предложил он, — капитан Максим Гейдаров, тоже наш сотрудник…

Глава 11

Мы были знакомы с погибшим Шамилем Тушиевым уже много лет. Еще когда меня оформляли офицером и Кафаров знакомил меня с составом нашей группы, я с изумлением узнала, что человек, с которым я была знакома задолго до того, как пришла к полковнику Кафарову, оказывается, был его информатором и более того — сотрудником той самой группы, в которой теперь должна была работать и я. А если говорить точнее, он был завербован еще в советское время и с тех пор сотрудничал с органами безопасности, которые тогда назывались Комитетом государственной безопасности, а теперь именуются Министерством национальной безопасности. На самом деле нашу местную агентуру спас бывший генерал КГБ, которому рано или поздно обязательно поставят памятник. Когда в мае девяносто второго года произошел очередной переворот и в КГБ приехала комиссия из представителей новой власти, так называемых «фронтовиков», они потребовали выдать им в первую очередь списки агентуры. Генерал предложил приехать через несколько часов якобы для того, чтобы привести документы в порядок. Приехавшие дилетанты легко согласились. Генерал в течение нескольких часов добросовестно уничтожал все документы, а перед самым приездом комиссии застрелился. Вот такое понятие долга. Вот такое понятие офицерской чести, которое еще существовало даже в наше бессовестное время. Именно поэтому Тушиева никто не разоблачил и уже через некоторое время он сам вышел на связь. Разумеется, связь восстановили, и Шамиль снова стал работать с органами безопасности. Тушиев работал в филармонии уже больше двадцати пяти лет. Пришел сюда завхозом еще в середине восьмидесятых, а через несколько лет стал заместителем директора по хозяйственной части. И с тех пор не менял своего места работы уже столько лет. Тогда еще существовал Советский Союз. Тушиеву отчасти повезло. Тогда директором филармонии стал известный певец и композитор Полад Бюль-Бюль оглы. Именно он и сделал Тушиева своим заместителем по хозяйственной части. Полад вообще любил людей, умеющих работать и выполнять его указания. Именно он взял своим заместителем бывшего директора театра, который тоже пришел работать завхозом. И этот заместителем министра прекрасно трудится до сих пор. Так и Тушиев. Через несколько лет Полад был назначен министром культуры и почти сразу предложил Шамилю перейти в министерство руководителем хозяйственного отдела. Но Тушиев отказался. И остался в филармонии. Разумеется, его никто не мог тронуть, так как все помнили, что он креатура самого министра культуры.

И он проработал на своей должности в течение более чем двух десятков лет, пока за окнами менялись режимы и даже социальные системы. Из социализма мы вернулись в капитализм, вместо советской республики появилось независимое государство. Вместо партийного функционера Кямрана Багирова, который руководил Азербайджаном, появился специально вызванный из Пакистана посол Абдул-Рахман Везиров, его сменил крепкий хозяйственник Аяз Муталибов, потом случайно оказавшийся на должности бывший врач Ягуб Мамедов, потом временно руководил республикой лидер партии «Мусават» Иса Гамбар, потом еще более случайно оказавшийся президентом наивный романтик и очень слабый политик Абульфаз Эльчибей. Ну и наконец, их всех сменил Гейдар Алиев, и в Баку наступила относительная стабильность. Если учесть, что филармония находится напротив президентского дворца, то можно сказать, что все события этих бурных лет проходили перед глазами Шамиля Тушиева. Семь руководителей республики за период с февраля восемьдесят восьмого по июль девяносто третьего. За пять с небольшим лет! По-моему, многовато. Если в любой организации за такой период сменится семь руководителей, то она просто развалится. А если на новой машине поменять за пять лет семь водителей, то она превратится в хлам. Нам еще повезло, что мы смогли вылезти из этой идиотской ситуации, потеряв почти пятую часть своей территории и получив тысячи раненых, погибших, пропавших без вести и миллион беженцев в собственной стране.

А Тушиев все это время работал в филармонии. Со стороны может показаться невероятным, что он сумел продержаться столько лет на одной должности. Но он был незаметным и скромным сотрудником. Он умудрялся слышать все, о чем говорили в кулуарах филармонии зарубежные послы и иностранные гости, депутаты и министры, творческие люди и обычные зрители. Филармонию часто использовали для официальных встреч и для важных приемов. Люди привыкли здесь часто встречаться и обмениваться мнениями по всем волнующим их вопросам. И Тушиев незаметно оказывался рядом. Это могло показаться невероятным, но его сведения всегда были исключительно полезными и важными. Иногда он умудрялся услышать даже секреты особой государственной важности, когда кто-то из зарубежных послов случайно выдавал намерение своего государства в разговоре со своим собеседником. К несомненным достоинствам Тушиева относилось и его знание английского языка. Он вообще окончил институт иностранных языков и хорошо знал английский.

В семидесятые-восьмидсятые годы этот институт был своеобразном институтом невест, когда там учились в основном только девушки, которые должны были получить высшее образование. О применении языков в таком закрытом обществе, каким был советский Азербайджан, никто тогда и не думал. В этом институте учились обычно и комсомольские активисты, которым нужно было также получать высшее образование и где они могли почти не посещать занятий. Считалось, что серьезные молодые люди оканчивают юридический факультет, чтобы стать прокурорами или следователями. Карьера учителей школ никого не прельщала, а ни на что другое рассчитывать было просто невозможно. Дипломатов готовили Московский и Киевский международные институты, куда поступали только по направлению из республики. Тушиев окончил ин. яз., честно проработал в районе три года учителем и, вернувшись в Баку, остался без работы. И только спустя некоторое время устроился завхозом в филармонию, где его и завербовали. Причем задолго до самого появления Кафарова в Баку. Но именно Микаил Алиевич оценил важность поставляемой информации Тушиева, оставив его в филармонии и настояв, что труд такого важного информатора должен оплачиваться по максимальной ставке. Что устраивало и самого Шамиля Тушиева. Он был человеком без особых амбиций, вполне довольный и своим материальным положением, и своим социальным статусом заместителя директора филармонии. Интересно, что за последние двадцать лет там было только три работающих директора. Первый — Полад Бюль-Бюль оглы — почти сразу ушел в министры. Второй — Меликов — возглавлял одновременно филармонию и государственную оперу, поэтому соответственно делил свое пребывание в организациях на две части, предоставив своим заместителям большую самостоятельность. А третий — талантливый пианист Мурад Адыгезалзаде — был слишком творческим человеком, чтобы вмешиваться в работу Тушиева, и тот благополучно проработал все эти годы.

И вот теперь его убили. Меня так потрясла эта новость, что я долго не могла прийти в себя. Нет, я не плакала, хотя с Шамилем мы действительно дружили. Но было очень больно. Как будто потеряла не просто друга, а любимого брата, с которым прошла почти вся моя жизнь.

На следующий день, когда мы встретились с Гольдфарбом, он сразу заметил мое состояние.

— Что произошло? — поинтересовался Яков Аронович. — Вчера ты была совсем в другом настроении.

Лгать не имело смысла. Но я соврала. Сказалась школа Кафарова, он считал, что любая информация о членах нашей группы должна быть абсолютно секретной.

— Ничего, — ответила я, — ничего особенного. Неприятности в семье.

— Что-то серьезное?

— Нет. Надеюсь, что нет, — уклонилась я от ответа, чтобы ничего не объяснять. В этот день мы просматривали план уже построенного дворца, в котором должен был состояться основной конкурс «Евровидения», и Гольдфарб отмечал наиболее уязвимые места, о которых я должна была доложить нашим службам, отвечающим за охрану самого дворца.

Вечером мы договорились встретиться с Арифом. Он подъехал на своей машине к дому, где мы обычно встречались. Чтобы въехать во двор, нужно проехать через полутемный проезд, где я обычно и садилась в его машину на заднее сиденье. Мы так и сделали, выехав с другой стороны двора. Ариф раньше ездил на стареньком «Опеле», пока не купил «Ауди», уже с пробегом, но которая была в очень неплохом состоянии.

— Что там случилось? — быстро спросила я у Арифа.

— Его убили, — мрачно подтвердил Ариф, — расследованием занимается следователь прокуратуры. Они считают, что это обычное дорожное происшествие. Неустановленная машина сбила Шамиля и скрылась с места происшествия. На камерах видно, что эта был серый «Ниссан». Сейчас устанавливают его номер и владельца машины.

— Все так просто?

— Нет, не все. По предложению полковника Кафарова расследованием параллельно занимаются и следователи Министерства национальной безопасности. Они проверили все камеры, которые были установлены рядом с домом Шамиля. И выяснили такую неприятную вещь, что машина, которая сбила Тушиева, подъехала к его дому за полтора часа до его выхода. И все это время ждала его у дома. Более того. Водитель сидел за рулем, а второй ждал у дома, прогуливаясь рядом с подъездом.

— Они были уверены, что он выйдет из дома, — уточнила я, — но откуда они знали, что он обязательно выйдет?

— Вчера был день рождения его сестры, — глухим голосом сказал Ариф. — И еще один неприятный момент. Свою машину он оставил в профилактории и должен был забрать ее сегодня вечером…

— Не может быть, — растерянно говорю я, — этого просто не может быть.

Я начинаю понимать, что произошло не просто убийство нашего товарища. Каким бы ужасным известием ни была смерть Шамиля, но, похоже, все гораздо хуже, чем мы полагали. Произошло не просто убийство. Произошло намеренное убийство. То есть его ждали и сознательно сбили. И самое страшное, что они знали и про день рождения его сестры, и про машину в ремонте. Они все знали, готовились и выбрали самый удобный момент. Значит, это не обычный автомобильный наезд. Это спланированное убийство нашего товарища. И не просто обдуманное убийство. Заместителя директора филармонии по хозяйственной части не убивают с такой тщательной подготовкой. Получается, что случилось самое худшее — его раскрыли.

— Полковник приказал приехать к нему и пока никому ничего не рассказывать, — продолжает Ариф, — мы поедем к нему после того, как сделаем два контрольных круга. Проверим, не следят ли за нами.

Я согласно киваю головой. И вижу лицо Арифа, его сдвинутые брови, его мрачную решимость. Конечно, смерть Шамиля потрясла нас всех. И не только меня с Арифом, но и остальных членов нашей группы. И Самира Бехбудова и Людочку Борисенко. Я уверена, что они переживают не меньше нашего. Насчет полковника не знаю. Даже если он переживает, что никому и ничего не скажет. Он вообще никогда не выдает своих эмоций и распекает каждого из нас строгим голосом, но часто даже с такой долей иронией, что бывает непонятно — он на нас сердится или издевается?

Через полчаса мы сидим перед полковником, чтобы выслушать последние новости. Он редко позволяет нам появляться вместе в этой конспиративной квартире. Мы вообще не должны появляться вместе. Но в исключительных случаях он разрешает нам такие совместные посещения. Видимо, сегодня и есть такой исключительный случай.

— Гольдфарб расспрашивал тебя о случившемся? — сразу уточняет Кафаров.

— Нет. Я ему ничего не сказала.

— Сразу два взаимоисключающих ответа, — недовольно замечает полковник, — сначала отрицание, а потом сообщаешь, что ничего не сказала. Значит, были вопросы?

— Он почувствовал мое состояние. И спросил меня, что произошло. Я ответила, что у меня семейные неприятности.

— Так я и думал. Ты до сих пор слишком эмоционально реагируешь на подобные события. Хотя уже не новичок, далеко не новичок, Кеклик. И должна была понимать, что подобный вопрос обязательно последует. Гольдфарб слишком опытный аналитик, чтобы не почувствовать твое состояние.

— Я знала Тушиева еще задолго до того, как встретилась с вами. И поэтому так переживаю.

— Это я помню. Иногда ты реагируешь слишком эмоционально. — Он не напоминает мне о Максиме в присутствии Арифа. Для этого он слишком наблюдательный и внимательный аналитик. Но я чувствую, как вспыхиваю и прячу глаза, чтобы себя не выдать. Я помню, как меня тогда потрясла правда о моем бывшем друге Максиме Гейдарове и что потом из всего этого получилось.

— Я хотел вас увидеть, чтобы предупредить о серьезных опасностях, которые могут возникнуть у нас, — говорил Кафаров.

Мы молчим, понимая, что полковник не будет говорить подобные слова без очень веских оснований.

— Нашли машину, которая сбила Тушиева, — продолжает полковник, — обгоревшую. Недалеко от Сумгаита, в овраге. Владельца автомобиля ищут до сих пор. Мы считаем, что его просто убили и выбросили труп из салона автомобиля.

Мы опять молчим. Понимаем, насколько все серьезно.

— Его ждали у дома, — безжалостно продолжает Кафаров, — это была спланированная засада. Первый сделал отмашку, и водитель выехал как раз в тот момент, когда Шамиль выходил из дома. Автомобиль не просто сбил Тушиева, он еще и забрал первого убийцу, который успел сесть в машину. И они вместе уехали.

— Зачем? — не выдержала я, — кому понадобилось убивать нашего товарища? И почему?

— Сейчас мы это выясняем. Но Тушиев ездил на переговоры несколько недель назад в северные районы Азербайджана и в Дагестан. Возможно, там на него обратили внимание.

— Он ездил на переговоры? — Кажется, мы с Арифом задали этот вопрос почти одновременно. Но такого не могло быть. Ведь Шамиль не был офицером нашей группы.

— Они ездили вместе с Самиром Бехбудовым, — сообщает нам Кафаров, — не забывайте, что Тушиев был лезгином и у него есть много родственников по обе стороны границы.

— Тогда и Самиру угрожает опасность, — правильно решил Ариф.

— Мы уже приняли меры, — сказал полковник, — я распорядился, чтобы его охраняли. А все возможные связи обоих мы сейчас тщательно проверяем.

— Если Гольдфарб что-то узнает, как мне реагировать? — спрашиваю я.

— Нормально. Не забывай, что он наш союзник и прибыл сюда по нашему приглашению. Хотя наши внутренние дела его не должны волновать. Он нужен нам как компетентный аналитик для вычисления возможных угроз во время проведения конкурса «Евровидения». Гольдфарб не должен и не может решать все наши трудности. Надеюсь, что ты меня понимаешь?

Я киваю в ответ. Кафаров обращается к Арифу:

— Просматривай все сообщения в Интернете. Мы тоже пытаемся контролировать ситуацию. Есть сообщение о трагической гибели Шамиля Тушиева, сбитого неизвестным автомобилем. Надеюсь, что это будет вся информация, которую мы услышим.

Ариф тяжело вздыхает. Смерть Шамиля его тоже неприятно поразила. Кто мог подумать, что первый среди нас погибнет самый неприметный, самый спокойный и самый далекий от оперативной работы сотрудник нашей группы?

Вот так и закончился наш разговор. Мы спустились в машину Арифа и поехали домой. Когда мы подъехали к нашему дому, Ариф повернулся ко мне.

— Ты одна или с дочерью?

Я понимала, почему он спрашивает. И мне было приятно, что он задал этот вопрос. Хотя возможная встреча была грубейшим нарушением нашей конспирации.

— Она у моей мамы, — сообщила я.

— Мне можно подняться? — Он сжал мне руку. Хотя должен был понимать, что мне тоже этого хочется. Он уже несколько раз поднимался ко мне. Но сегодня… Может, именно сегодня мы не должны встречаться друг с другом после трагической гибели Шамиля. Однако я чувствую, что не могу ему отказать. Именно сегодня не могу. И вижу его взгляд. Ему тоже сегодня нужна эта встреча. Ведь один человек не может дать другому ничего, кроме своего тепла. Кажется, нечто похожее есть у Ремарка. Иногда я вспоминаю, что работаю в институте литературы.

— Ты разрешишь мне подняться? — уже более настойчиво спрашивает Ариф.

Я молча киваю. Сегодня нам нужна эта встреча. Иначе мы просто начнем сходить с ума.

— Заходи, — говорю я, — только оставишь машину в соседнем дворе. Как обычно.

Он согласно кивнул. Я вышла из автомобиля и пошла к своему дому. Сердце у меня начало колотиться, как у неопытной девочки на первом свидании. Не знаю почему, но я всегда так волнуюсь перед каждым нашим свиданием. Словно что-то может произойти и он передумает. Решит не подниматься. Или я поведу себя не так, как нужно. Ведь у меня не такой большой опыт общения с мужчинами.

Пробежав наверх, я быстро бросаюсь в ванную комнату. У меня только несколько минут, пока он появится здесь. Нужно успеть переодеться, надеть другое нижнее белье, которое я покупала во время поездки в Италию, переодеться в другую одежду, успеть распустить волосы и даже накрасить губы. Сначала, конечно, почистить зубы. Черт возьми, как много нужно успеть. Я лихорадочно срываю с себя одежду, успеваю надушиться, бросаюсь в ванную комнату. Мне так хочется, чтобы ему было хорошо. Так же хорошо, как и мне. Я едва успеваю привести себя в порядок, как он осторожно стучится в дверь. И я бегу, чтобы отворить ее. Он входит в квартиру, очень осторожно закрывает дверь и сразу начинает меня целовать. Собственно, этот ритуал уже часто повторялся. Мы слишком глупо и целомудренно ведем себя на людях. А потом мы вместе раздеваемся. Но мне нравится, что он тащит меня в ванную, чтобы мы вместе приняли душ. И у него есть своя зубная щетка, которую я храню в шкафу, чтобы он всегда мог почистить зубы. Процедура душа такая волнующая и сексуальная одновременно. Мы к ней тоже привыкли. А потом он относит меня на руках к кровати… Это самые лучшие часы в моей жизни. Не буду вдаваться в подробности. Вы все можете домыслить сами. После Максима Гейдарова, с которым я так ни разу и не встретилась по-настоящему, он первый мой коллега, с которым я позволяю себя такие вольности. В нарушение всех правил, о которых нас предупреждал полковник Кафаров. Их мы обязаны были строго придерживаться, но…

Глава 12

Можно представить, что именно я испытала, когда услышала, что Максим был сотрудником полковника Кафарова. Я вообще думала, что потеряю сознание от такого удара. Это был настоящий удар. Я смотрела на Максима и чувствовала, что снова хочу расплакаться. Или надавать ему пощечин. Или задать ему несколько неприятных вопросов. Но меня опередил Микаил Алиевич. Он, конечно, чувствовал мое настроение. Его просто невозможно было не почувствовать.

— Максим Гейдаров был одним из наших специалистов, которые работали с тобой в последние месяцы, — безжалостно сообщил он, разрушив все мои иллюзии.

Я смотрела на своего несостоявшегося любовника и начинала его ненавидеть. Нужно отдать ему должное: он отводил глаза и ничего не говорил, даже не пытался объясниться. Значит, он встречался со мной по заданию Кафарова. Значит, все эти месяцы он просто притворялся, проводя время с женщиной, которая была ему глубоко неприятна. Или я все-таки ему нравилась? Как это унизительно было слышать, что с тобой встречаются исключительно по заданию руководства. Я готова была сорваться и заорать от бешенства. Хотелось сказать этим двум мужикам все, что я про них думаю, выйти отсюда, хлопнув дверью, и никогда больше здесь не появляться. Но я продолжала сидеть и слушать Кафарова, словно все происшедшее было в порядке вещей и со мной ничего не происходило.

— Нам нужно было ближе познакомиться с тобой, — продолжал Микаил Алиевич, — и поэтому мы решили устроить твое знакомство с Максимом Гейдаровым. Это было необходимо в интересах дела, и он согласился. Между прочим, капитан Гейдаров дал тебе прекрасную характеристику…

Нет, он должен был меня еще и опорочить.

— А я думала, что он считает меня дурой, — наконец смогла выдавить я.

Максим молчал.

— Нет. Он считает тебя перспективной и многообещающей сотрудницей, — возразил Кафаров.

— Теперь все понятно. Я была вашим подопытным кроликом, на котором вы ставили свои эксперименты.

— Ты была человеком, которого мы отобрали из нескольких сотен кандидатов и с которым нужно было познакомиться достаточно близко, чтобы понять и оценить степень твоего эмоционального и интеллектуального развития, — возражает Кафаров.

— Мы не настолько близко познакомились с вашим офицером, — сама не понимаю, как у меня получилось произнести подобную фразу. Наверное, от злости, что действительно между нами ничего не было.

— Не нужно, — попросил полковник, — это не твой стиль. В нашу задачу не входило унизить тебя или затащить в кровать. Мы должны были понять степень твоей готовности к этой работе. А Максим с первого дня отказывался исполнять эту роль. Можешь мне поверить, что ему было достаточно сложно выполнять именно такое задание.

В этот момент позвонил его телефон, и Кафаров вышел из комнаты. Уже позже, обдумывая эту ситуацию, я решила, что даже этот телефонный звонок прозвучал в самый нужный момент, с таким расчетом, чтобы оставить нас на время одних. Но я сама ничего не хотела спрашивать у Максима. Первым заговорил он:

— Если можешь, извини. Но у нас так проверяют всех без исключения сотрудников. Это была моя работа, и я не мог отказаться. Хотя ты действительно мне очень нравилась.

— Не нужно, — поморщилась я, — об этом не нужно. Вчера ты тоже пришел на ужин ко мне домой по заданию Кафарова?

— Нет. О вчерашней встрече он не знал. Он просил меня, чтобы мы больше не встречались.

— Значит, ты нарушил служебные инструкции. — Я даже удивлялась себе, насколько ровным и спокойным тоном я с ним разговаривала.

— Я не думал, что ты… что мы… что ты захочешь…

— Согласна. Я повела себя как дура. Ничего страшного. Не переживай. Я уже поняла, что ты встречался со мной для проверки. Конечно, неприятно, что все так получилось, но, видимо, так было нужно. Наверное, сейчас за нами наблюдают и подслушивают, пытаясь определить мое эмоциональное состояние. И я почти уверена, что полковник вышел намеренно, чтобы услышать, какие именно слова я буду тебе говорить.

— Ты все слишком усложняешь.

— Наверное, да. Теперь я буду знать, что никому из вашей конторы доверять нельзя. Ни при каких обстоятельствах.

— Это наша работа.

— И если бы тебе приказали, ты пошел бы до конца? — Мне очень хотелось, чтобы он ответил на этот вопрос. Либо «да», либо «нет». В любом случае это был бы очень показательный ответ. Но он молчал, опустив голову. И как он мог мне нравиться? Смазливое лицо, серые глаза? Как я могла не понимать, что он всего лишь хороший актер. Может, ему вообще неприятно было даже находиться рядом со мной. Какое убожество. Хотя он профессионал и обязан уметь притворяться. Смогла бы я на его месте сыграть должным образом? Не уверена. Я вообще теперь ни в чем не уверена, ведь весь мой опыт общения с мужчинами раньше ограничивался только моим первым мужем, а теперь еще и таким неудачным опытом общения с Максимом. Такие «встряски» могут навсегда отучить человека от любых попыток контактов с лицами противоположного пола.

Максим молчал. И я понимала, что говорить нам больше не о чем. Именно в этот момент вернулся поразительно долго отсутствующий полковник.

— Полагаю, что ты должна сама все понимать, — сказал Кафаров. — Мы не можем брать к себе кого попало. Все наши офицеры проходят очень жесткий отбор. В том числе и подобным образом.

— Вы меня убедили. Теперь буду знать, что вы умеете играть по двойным стандартам. — У меня внутри все горело, но я говорила так, словно ничего не происходит.

— Это не двойные стандарты. Это обычная проверка, — устало повторил Кафаров, — и все, кто в дальнейшем работает со мной, проходят похожую проверку. В ряде случаев проверка бывает еще более жесткой.

— Спасибо, что пожалели, — у меня находятся силы даже для иронии, — а я считала, что устраиваю свою личную жизнь.

— Это твое право, — говорит полковник, — но ты всегда должна помнить, что подобные проверки могут повториться и в будущем. И не только с нашей стороны. Капитан Гейдаров, вы свободны. У вас есть что-нибудь ему сказать, госпожа Алиева?

— Только поблагодарить за хорошее актерское мастерство, — язвительно говорю я, глядя на Максима. Он снова опускает голову, и я с удовлетворением вижу, как он опять краснеет.

И молча выходит из комнаты. Больше он не произнес ни слова. А я была в таком состоянии, что не хотела с ним разговаривать. Вообще, собиралась навсегда вычеркнуть его из своей жизни. Я только услышала, как он тихо закрыл за собой входную дверь.

— Ты ему действительно нравилась, — замечает Кафаров, — но он хорошо представлял, что находится на выполнении ответственного задания. Ты должна это осознать.

— Уже осознала.

— И если завтра тебе придется с ним работать, то ты обязана не вспоминать историю вашего знакомства с Максимом Гейдаровым. Ты меня понимаешь?

— Думаю, что да. Это его настоящие имя и фамилия?

— Конечно. Но он работает под прикрытием. То есть, являясь кадровым офицером, он числится в институте физики. У нас есть несколько таких «специалистов». Мы собирались и тебя использовать таким образом.

— Буду сидеть в своем институте, а работать на вас? Интересно, зачем вам это нужно? Чтобы я «стучала» на наших литературоведов и критиков.

— Никто не предлагает тебе «стучать». Ты офицер, работающий под прикрытием. Тебя готовят для работы в особых условиях, а не для того, чтобы ты слушала разговоры своих коллег и передавала их нам. Для этого не нужна специальная подготовка. Мне казалось, что ты должна это понимать.

— Уже поняла. А почему «под прикрытием»? Почему нельзя меня просто перевести на работу в ваше ведомство?

— Подобный опыт нарабатывался десятилетиями, — поясняет мне полковник, — поэтому мы и пытаемся действовать сообразно обстоятельствам. Я теперь говорил, что подобная практика принята во всем мире.

— Да, — согласилась я, — кажется, говорили.

Он заметил, как я нахмурилась. И поэтому полковник спросил:

— О чем ты думаешь?

— Честно? О том, зачем я сижу здесь. И почему сразу не ушла.

— Значит, тебе уже интересно.

— Интересно, — вздохнула я, — наверное, интересно. Хотя и не очень приятно.

— Я тебя понимаю. Но мне казалось, что твой интеллект должен превалировать над эмоциями. Во всех случаях. Иначе ты нам просто не подходишь.

— Может, и не подхожу, — нагло согласилась я, — вы разрешите задать вам два вопроса?

— Только два? — иронично осведомляется полковник.

— Возможно, в ходе нашей совместной работы у меня появятся и другие вопросы.

— Какие именно? Что тебя интересует?

— Первый. Почему вы так уверены, что я не уйду? После вашей проверки, после того, как меня так разыграли и ваш смазливый капитан устроил такой спектакль… Не забывайте, что я не имею права рисковать. У меня дочь растет, я должны быть рядом с ней. И с больной мамой. А не с вами…

Кафаров снова усмехнулся. Он понимал все гораздо лучше остальных. И все мои невысказанные вопросы он тоже услышал.

— Ты должна понимать, что наше дело как раз в первую очередь защищает твою мать и твою дочь, — пояснил полковник, — и гораздо лучше, чем все наши говорливые болтуны где-то в международных организациях или в нашем парламенте. Наша работа исключительно важна. Не забывай, что мы уже почти двадцать лет находимся в неопределенном состоянии «замороженной войны». Какой у тебя второй вопрос?

— Личный.

— Понятно. Хочешь узнать, он женат или нет?

— Вы умеете читать мысли? — Этот вопрос я буду задавать себе и ему еще много раз в жизни. И каждый раз он будет меня удивлять. Полковник посмотрел мне в глаза и негромко произнес:

— Просто понимаю твое состояние.

Кафаров не улыбнулся. За это я ему была очень благодарна. Он даже не очень удивлялся моему желанию узнать ответ именно на этот вопрос. За что я была ему благодарна вдвойне. И честно ответил:

— Уже пять лет. У него растет трехлетний сын. У тебя интерес чисто романтический?

— Это тоже важно?

— Очень. Мне важно все, что касается тебя. В том числе и твоя наблюдательность.

— Я обратила внимание на его носовые платки. Всегда такие выглаженные и чистые. Никто, кроме супругов, не будет так следить за этим предметом туалета. Возможно, он сам гладил их по утрам, но мужчины обычно так не гладят свои платки. Линия сгиба не бывает такой ровной. И еще один момент. У него всегда были хорошо накрахмаленные воротники сорочек. В химчистках так обычно не стирают и не гладят. Я думала, что у него есть младшая сестра, которая следит за его одеждой…

— У него нет младшей сестры.

— Это я уже поняла. Спасибо, что сообщили, чтобы не питала ненужных иллюзий. Я видела, как он ко мне относится. Ему было даже неприятно, что я полезла целоваться.

— Не утрируй, — строго одергивает меня Кафаров, — и учти, что тебе еще придется не раз сдавать психологические тесты, прежде чем мы зачислим тебя в наш штат.

— Что в таких случаях говорят? Служу Советскому Союзу? Хотя уж лет двадцать как его нет. Значит, служу интересам родной республики, ставшей суверенной страной. Так лучше?

— В нашем ведомстве не знают подобных клятв, — сообщает Микаил Алиевич, — и вообще, постарайся успокоиться и не дергаться.

Я успокоилась и не стала ему говорить, как ужасно неприятно было мне слышать его слова о женатом Максиме Гейдарове. Больше я о нем ничего и никогда не спрашивала. Словно вычеркнув его из своей памяти. Навсегда. Мне было сложно представить, что когда-нибудь я снова сойдусь с человеком, который едва не стал моим любовником и за которого я собиралась выходить замуж. Мне очень сложно было представить, как я должна была к нему относиться и как мы будем взаимодействовать в будущем. Но ничего этого не произошло. Все закончилось гораздо более прозаически и более трагически.

Конечно, мы смогли пройти через массу испытаний и обеспечить относительную стабильность и порядок в нашем государстве. Для этого нам пришлось пережить Большую войну с соседями, чудом дважды избежать Гражданского противостояния, подавить сепаратистское движение на юге республики, суметь избежать повторения подобного сценария на севере и пройти через братоубийственное столкновение в Гяндже, мятеж омоновцев в Баку и еще три или четыре попытки государственных переворотов. Но начиная с середины девяностых годов наметилась определенная стабильность, и вот уже много лет в республике не происходит серьезных террористических актов. Постучу по дереву, чтобы не сглазить. И еще три раза сплюну. Но наши границы служат водоразделом не просто между государствами. В Грузии за эти годы чего только не произошло. С Арменией у нас до сих пор неурегулированные отношения и замороженные военные действия из-за карабахских событий. Из Ирана пытаются к нам проникнуть орды наркоторговцев. И в таких условиях держать стабильность очень сложно. Не забывайте, что за нашей северной границей находится Дагестан, где положение не просто серьезное. Оно там катастрофическое. Сотрудников правоохранительных служб отстреливают прямо на улицах. Почти все ответственные чиновники ходят с личной охраной, даже начальники почт и отделов социального обеспечения. Любой из них может оказаться мишенью — от муллы до министра. И в этих условиях действия наших сотрудников оказываются столь эффективными и важными, что на личные чувства можно не обращать внимания и наша подготовка требует подобных жестких проверок.

Ровно через три месяца капитан Максим Гейдаров погиб на границе между Азербайджаном и Арменией. Его убил снайпер. Тело привезли в Баку и тихо похоронили, даже не сообщив об этом в прессе. Когда погибает рядовой солдат, его именем могут назвать школу или библиотеку. И возможно, о его подвиге даже расскажут в местных газетах или покажут по телевизору. Когда погибает офицер из элитарной группы местного министерства национальной безопасности, то об этом в самом лучшем случае узнают только его родные и близкие. А иногда даже не узнают. Такая профессия. Жутко интересная и предельно неблагодарная. Вот с чем мне пришлось столкнуться уже в первые дни сотрудничества с Кафаровым.

Честно признаюсь, что, когда получила известие о смерти Максима, я проплакала несколько часов подряд. Вот такие мы дуры. Казалось бы, я должна была вычеркнуть его из своей жизни, навсегда забыть, даже возненавидеть. Ведь он встречался со мной исключительно по заданию полковника. Но я ведь этого не знала. И он действительно мне нравился. И даже после того как я узнала всю правду и он показался мне таким ничтожным и смешным, я все равно сохраняла к нему некие чувства симпатии. И когда он погиб, мне было больно. Вот такая нелогичность в моих рассуждениях, как сказал бы сам Микаил Алиевич.

Должна признаться, что моя несостоявшаяся любовная история с Максимом меня просто потрясла. Я еще некоторое время вообще сторонилась мужчин, словно они были прокаженными и эта зараза могла перейти и на меня. В каждом новом знакомом мне чудился подвох, ухмылка Микаила Кафарова, который в очередной раз решил меня проверить. Но как бы ни было, именно история моего знакомства с оперативной группой полковника и участие в моей судьбе Максима на долгие годы вперед предопределили мое отношение к противоположному полу и отучили меня от некоторой экзальтации, характерной для моего состояния сразу после развода.

Глава 13

Несколько дней мы работали с Яковом Ароновичем, и я каждый раз поражалась его точным и метким наблюдениям. Он лично обошел весь дворец, проверяя каждый вход и каждый выход. Дворец «Кристалл-холл», который возводили к конкурсу «Евровидения», обещал стать местной достопримечательностью. И даже попасть в Книгу рекордов Гиннесса, так как был построен за несколько месяцев практически на пустыре. Здесь даже продумали специальную подсветку, которая прямо на стенах дворца должна была зажигать национальные флаги государств, участник которой представлял в этот момент свою страну. Уже тогда было ясно, что Россию будут представлять «Бурановские бабушки». Конечно, это было своеобразное решение российского жюри, и поначалу в Баку даже немного обиделись. Неужели в Москве не нашли никого более серьезного и молодого? Но к бабушкам привыкли, а после того как они появились в столице Азербайджана, их просто полюбили. И очень рьяно поддерживали, желая им победы.

Яков Аронович чертил схемы, обдумывал пути проникновения возможных террористов в «Кристалл-холл». И тут вмешался наш директор института, который предложил провести конференцию с участием приехавшего всемирно известного литературного критика Якова Ароновича Гольдфарба. Можете себе представить мое состояние, когда я услышала это предложение? Но к моему изумлению, к нему достаточно спокойно и благожелательно отнеслись сначала полковник Кафаров, а потом и сам гость. Они не видели в этом ничего опасного, и с разрешением Гольдфарба я начала готовить эту конференцию. И все время вспоминала погибшего Шамиля. Его похоронили по нашим обычаям на городском кладбище. На похороны пришло довольно много людей. Шамиля многие знали и любили. Потом были три дня, которые обычно отмечают в мечети. Конечно, и туда пришло много людей. И среди тех, кто там появился, не было ни Самира, ни Арифа, ни меня. Даже Люда Борисенко не могла там появиться. Иногда бывает и такое, когда друзья уходят в мир иной, и ты не имеешь права даже появиться на их похоронах.

Прошло еще несколько дней. Нам казалось, что инцидент с Шамилем Тушиевым был всего лишь невероятным случаем совпадения, который иногда случается в жизни каждого агента. Когда его участие в переговорах было неверно истолковано, и кто-то решил физически устранить нашего друга. Но поверить в такую очевидную наивность мешали наши знания фактов, при которых будущие убийцы должны были обладать слишком большой информацией о Тушиеве, чтобы провести такое убийство. И поэтому нам было очень тревожно.

Конференция с участием Якова Ароновича была назначена на пятницу, а в среду меня вызвал полковник Кафаров.

— Судя по отзывам, появившимся в Интернете, к нам прилетят сразу несколько ведущих литературоведов, — сказал он, положив на стол возможный список гостей.

— Верно. Наш институт уже разослал всем приглашения, — подтвердила я.

— И прибавил нам работы, — заметил Микаил Алиевич, — теперь мы обязаны проверять каждого прибывающего. Не забывай, что до начала «Евровидения» осталось чуть больше месяца.

— Вы не возражали против этой конференции, — напомнила я ему.

— Конечно, не возражал. Иначе трудно будет объяснить присутствие Гольдфарба в нашей стране столь длительное время. Даже если поверить, что он изучает рукописи в наших архивах. Нужно было его каким-то образом «легализовать». Но надо помнить, что среди приехавших тоже может оказаться человек с двойным дном. Или вообще подставное лицо, что крайне нежелательно в такой ответственный период. Поговори с Яковом Ароновичем, пусть проверяет каждого из тех, кого пригласили. Ведь почти всех он обязан знать в лицо.

— Он лично просматривал списки, — подтвердила я, — и там будут даже литературный критик из Японии и член Нобелевского комитета по литературным премиям. Нам показалось важным пригласить и его.

— Интересно, кого вы еще выдвинете на Нобелевскую премию? — буркнул Кафаров. — Или у вас есть конкретные претенденты?

— Насколько я знаю, пока нет, — улыбнулась я, — но группа преподавателей Славянского университета отправила письмо в Стокгольм с просьбой дать эту премию их ректору. Говорят, что оттуда уже пришло письмо с подтверждением его номинирования.

— Неужели они верят, что подобным образом могут дать премию? Там ведь сохраняют в тайне, кого именно выдвигают и кто номинирован на премию в течение пятидесяти лет.

— Ректор — хороший человек. И у него есть несколько приличных вещей, — возразила я, — а насчет конкретных претендентов всегда бывает сложно. Слишком много людей искренне считают, что именно они должны быть выдвинуты на эту премию.

— Мы проверим списки прибывших, — повторил Кафаров, — и не забудь, что тебе нужно все время быть рядом с нашим гостем. Возможно, уже через некоторое время сюда прибудет еще большая группа их специалистов. И по нашим сведениям, это очень нервирует наших южных соседей. Но у нас просто нет другого выхода. Мы обязаны обеспечить безопасность этого конкурса. К нам будет приковано внимание всей Европы, всего мира. Это просто не тот случай, когда мы можем допустить ошибку.

— Вас что-то беспокоит? — Кажется, я начала чувствовать состояние людей, с которыми разговариваю. Даже если моим собеседником был человек, умеющий скрывать свои мысли. Кафаров внимательно посмотрел на меня. Нет, он не удивился. Ведь он столько лет меня готовил. Он просто более внимательно ко мне пригляделся, словно спрашивая, созрела ли я полностью для участия в его играх.

— Меня беспокоит все, что относится к проведению нашего конкурса, — сказал полковник, — и меня очень волнует, что погиб один из членов вашей группы, а мы до сих пор ничего не знаем о его возможных убийцах.

Я молчала. Словно чувствуя, что именно он скажет. И он продолжил:

— Мне не совсем нравится, когда двое офицеров вашей группы пытаются скрыть свои отношения от остальных, — сказал он, глядя мне в глаза.

Рано или поздно это должно было случиться. Он все равно бы нас вычислил. Интересно, что нужно говорить в подобных случаях? Оправдываться глупо. Отмалчиваться еще глупее. Отрицать очевидное просто идиотизм. И поэтому я молчу.

— Вы встречаетесь уже достаточно давно, — безжалостно продолжает полковник, — и пока мы работали в самом городе, я сознательно закрывал на это глаза. Но все изменилось. Сейчас у нас будет самая важная проверка за все время работы вашей группы. Возможно, вообще самая важная проверка для всего нашего министерства и для всех наших сотрудников. И в этих условиях я должен требовать от сотрудников специальной группы оставить все личные страсти и эмоции в стороне…

Он смотрит на меня, ожидая ответа. Нужно что-то ответить. Мое молчание становится просто неприличным.

— Да, — говорю я своему наставнику, — да, мы встречаемся.

— В твоих словах есть вызов, — замечает Кафаров, — как будто я тебя укоряю, а ты бросаешь мне вызов. Но это глупо и непродуктивно. Я не твой отец и не ревнующий тебя старый начальник к более молодому сотруднику. Я всего лишь напоминаю о том, что ситуация изменилась и от каждого из вас может понадобиться предельная личная беспристрастность…

— Наши отношения никого не касаются, — попыталась возразить я полковнику.

— Не касались до сегодняшнего дня, — жестко прерывает меня Кафаров, — а теперь очень касаются. Повторяю. Речь идет и о вашей безопасности. Мы до сих пор не знаем, кто и почему убил Шамиля Тушиева. Но если произошло самое худшее и каким-то образом они сумели узнать про вашу группу, то положение гораздо хуже, чем мы могли себе представить. Гораздо хуже, Кеклик. Они могли вычислить кого-то из офицеров, но когда убивают нашего информатора — все гораздо хуже. Это означает, что среди наших есть предатель. Есть человек, который выдал им Шамиля Тушиева. Который мог знать о том, что машина нашего товарища находится в ремонте и в этот день он обязательно выйдет из дома, чтобы отправиться в гости к своей сестре. Они ждали его на улице почти три часа. Значит, были уверены, что он выйдет. Более того. Точно знали, что он обязательно появится на улице один и без машины.

— Вы подозреваете кого-то из нас? — наконец доходит до меня.

— Вы уже в неполном составе, — вместо ответа говорит Кафаров, — из оставшихся троих двое связаны друг с другом неформальными связями. И это мне не нравится. Теперь поняла?

— Да. Но мы с Арифом не предатели. Вы ведь нас знаете уже много лет.

— Шамиля я тоже знал много лет. Но его убили. В нашей работе нет места личным пристрастиям. Я не устаю повторять тебе это столько лет подряд.

— Я помню ваши слова. Но они не имеют отношения к нам.

— Имеют, — как-то устало и очень тихо произнес полковник.

Я смотрю на него. И с ужасом вспоминаю, что он сказал из оставшихся «троих». Как это троих? Нас осталось четверо. Четверо из пятерых. Он что-то путает. Он явно ошибся. Господи. Я ведь прекрасно знаю, что он никогда не ошибается. Полковник внимательно следит за моими глазами.

— В таком случае тебе надо знать, что пропал еще один член вашей группы, — сообщает мне Кафаров.

— Кто? — Даже в этот момент я была не офицером нашей группы, а прежде всего женщиной. И более всего на свете боялась, что он назовет имя Арифа. Этим я тоже себя выдавала. Ведь если бы я так не волновалась, то могла здраво рассуждать и понять, что нас с Арифом это непосредственно не касается. Ведь полковник сказал, что из оставшихся троих двое связаны друг с другом. Значит, пропавшим был точно не Ариф. И Кафаров, услышав мои мысли, назвал другое имя. И оно поразило меня…

— Пропала Люда Борисенко, — сообщил полковник, — она вчера не вернулась домой. Ее мобильный телефон отключен. Ее супруг тщетно ожидал ее до глубокой ночи. Потом начал звонить в полицию. Она до сих пор не вернулась домой, и никто не знает, где именно она находится.

Я хотела задать какой-то глупый вопрос. И закрыла рот. Лучше ничего не спрашивать.

— Может, несчастный случай? Нужно проверить больницы, — предложила я.

— Уже проверяем. Мы узнали об исчезновении только сегодня утром. Случайно узнали, она должна была приехать ко мне. Но ее нет. Ни дома, ни на работе. Вчера вечером она вышла с работы в восемь часов и исчезла. Сегодня весь день мы пытаемся найти хоть какие-нибудь ее следы. Но пока все безрезультатно.

— Мобильный телефон, — напомнила я, хотя понимала, что в первую очередь будут проверять именно его.

— Проверили. Судя по всему, он на дне Каспийского моря, — пояснил полковник, — возможно, вместе с Людой.

Ей было только тридцать девять. Она была старше меня всего на три года. Хорошо, что у них с мужем не было детей… Как будет вести себя моя дочка, если узнает, что я погибла? Что с ней будет? Хорошо, что жива моя мама, которая сумеет ее воспитать. И зачем я думаю о таких страшных вещах? Но кто и почему убрал Люду? Или она еще жива? Второй случай подряд. Неужели совпадение? Или ее тоже убили? Кому могла помешать очаровательная женщина из престижного салона? У нее не было любовников и сомнительных знакомых. В этом салоне бывали первые дамы нашего государства, жены министров и депутатов, сотрудников президентского аппарата и кабинета министров, послов и представителей зарубежных компаний. И все они были достаточно болтливы. Информация, которую поставляла Люда, всегда вызывала больший интерес даже не у нас, а у других органов — таможни, налоговой службы, прокуратуры. Но мы, конечно, не делились своей информацией с ними. Ведь они сами могут добывать нужную информацию. И если кто-то может ввезти груз без таможенного оформления, не заплатить вовремя налоги и вообще провести мошенническую операцию с отмыванием денег в сомнительном банке, то это нас не касается. Хотя двух дамочек из салона удалось завербовать нашим органам именно благодаря информации Люды. Ее информацию тогда использовали для того, чтобы шантажировать этих женщин. Одна, не стесняясь, призналась, что изменяет своему мужу и содержит любовника на его деньги. А вторая вообще призналась, что родила ребенка совсем от другого человека и все время боится, что муж обнаружит их поразительное несходство. Как видите, наши эмансипированные женщины иногда бывают слишком эмансипированными. Но подобная информация позволяет шантажировать женщин и вынуждать их работать на спецслужбы.

Может, Люде просто кто-то отомстил? Нет. Никто не мог знать, что именно ее информация помогла завербовать двух женщин. Но тогда кто и почему? Неужели все это связано с предстоящим конкурсом «Евровидения»? Чем больше я думала, тем больше сомневалась. Кафаров прав. Все слишком запуталось. И второй случай подряд — это уже более чем опасно. Нужно предупредить Арифа. Нужно немедленно ему позвонить, подумала я. И предупредить Самира Бехбудова.

— Они скоро приедут, — опять словно прочитав мои мысли, сообщает Кафаров, — я подумал, что будет правильно предупредить всех троих о возможной опасности.

— Полиция ее ищет? — Я все еще не хочу поверить в самое худшее.

— И не только полиция. Мы задействовали две специальные группы нашего министерства, подключили сотрудников контрразведки. Пока никаких следов.

— Получается, что она вышла и пропала. Но там людное место, всегда много людей. Куда она могла пойти?

— Обычно шла к станции метро, чтобы приехать домой. В метро она не заходила. Мы проверяли по видеокамерам, установленным на станции метро. Значит, она пропала примерно на участке между своим салоном и станцией метро.

— Две самые оживленные улицы, — задумчиво произнесла я, — и в восемь вечера там полно людей. И улицы хорошо освещены. Там должно быть много камер наблюдения. Неужели ничего нет?

— Наши специалисты просматривают все камеры, установленные на улицах по очереди. Но пока ничего не обнаружили.

— Может, я поеду к ним домой как ее подруга? — У меня иногда появляются такие бредовые мысли.

— И сразу себя разоблачишь, чтобы подставить под очередной удар. На другой стороне только и ждут, чтобы мы совершили подобную ошибку, — говорит полковник, — не делай глупостей, Кеклик. Не забывай, что ты офицер в отличие от той же Люды Борисенко, которая была всего лишь информатором вашей группы. Пусть и очень ценным информатором.

— Я бывала несколько раз в салоне, — напоминаю я полковнику, — никто меня не заподозрит, если я снова туда поеду. Может, мне удастся что-то выяснить.

— Это неправильно, — хмурится Кафаров, впервые показывая некое подобие эмоций, — но ты можешь попробовать. Если узнаешь любые подробности или новости, сразу перезвони мне. Хотя я думаю, что все это бесполезно. Мы имеем дело с серьезными людьми, чтобы они так глупо подставились.

— Вы разрешили мне попробовать.

— Поезжай. И учти, что твоя главная задача теперь — обеспечение безопасности нашего израильского гостя. Самая главная и самая важная. Он дает очень ценные советы, и его рекомендации нам крайне необходимы. Не забывай, что мы пытаемся уговорить израильтян выслать сюда целую группу их психологов и охранников во время проведения конкурса.

— Не забуду.

— С сегодняшнего дня рядом с вами постоянно будут дежурить два офицера охраны, — сообщил полковник, — так нужно для безопасности нашего гостя.

— Это я понимаю.

— И еще одно напоминание, — чуть морщится Кафаров, — никаких встреч с Арифом Салимовым. Никаких, абсолютно, ты меня понимаешь? Это очень опасно. Вас осталось трое. И я не могу исключить, что один из вас мог быть информатором другой стороны.

— Я знаю наших ребят, — нервно говорю я полковнику, — ни один из них не способен…

— Без громких фраз, — просит полковник, — я знаю их еще лучше тебя. Дело не в них самих. Дело в том, насколько мы готовы к тому, что здесь будет происходить. И Яков Аронович нам очень поможет.

— Вы разрешите ему все рассказать?

— Нет, пока рано.

— В таком случае я буду ждать вашего решения.

Я выходила от полковника в очень плохом настроении. Перед глазами стояла Люда Борисенко, наша Людочка. Выйдя из дома, я поймала такси и сразу поехала в салон. Разумеется, там все говорили об исчезновении Людочки и выдвигали самые разные версии — от инопланетного похищения до ссоры с мужем. Все-таки женщины любят сплетни даже больше самих новостей, с отвращением подумала я. С таким удовольствием они перемалывали косточки несчастной молодой женщине, придумывая разнообразные и дикие версии ее исчезновения. Конечно, я ничего не узнала. Да и не могла узнать. Они гадали, куда и зачем могла пропасть их коллега. Кто-то, самый бессовестный и самый глупый, решил, что таким образом она ушла от нелюбимого мужа. Я слушала, не вмешиваясь. Но так ничего и не узнала. А потом были следующие дни и ночи, еще более опасные и тревожные. Ночью позвонил Ариф. Я слышала его прерывистое дыхание и знала, что звонит именно он. Но он молчал, не решаясь ничего говорить. И я тоже молчала, чтобы не выдать себя случайным вопросом. Так мы и промолчали почти двадцать минут. Как много лет назад, когда познакомились и поняли, что нравимся друг другу.

Глава 14

Меня проверяли еще несколько месяцев, прежде чем допустить к оперативной работе. И мне сразу объяснили, что я буду офицером и работать «под прикрытием». Я думала, что подобные шпионские страсти бывают только в кино. Или в старых шпионских романах времен «холодной войны». Но оказывается, что и в наше время практически все спецслужбы иностранных государств используют подобные методы работы. И в этом нет ничего удивительного. У каждой полицейской службы есть многочисленные осведомители и информаторы в среде криминального мира. И большинство преступлений во всем мире раскрывается не с помощью дедуктивных методов местных сыщиков, а именно с помощью криминальной агентуры. Разумеется, и другие спецслужбы, особенно разведка и контрразведка, обязаны иметь своих информаторов. Только несколько в другой среде. И среди тех, кто поставляет информацию, бывают и профессиональные офицеры, сотрудники спецслужб, внедренные в различные структуры. Иногда на всю жизнь. Не секрет, что среди сотрудников Министерства иностранных дел во всех странах мира бывает достаточное количество представителей других ведомств. Как и среди журналистов, работающих за рубежом, или военных атташе, которые не скрывают, что собирают информацию, в том числе и для военной разведки.

Кафаров познакомил меня с каждым членом нашей группы. Самир Бехбудов был тогда еще майором. Такой солидный, уверенный в себе усач, с уже наметившимся животиком. У него был живой, непосредственный характер. Люда Борисенко была тогда такой милой, очень худощавой блондинкой. Шамиля Тушиева я знала еще до того, как нас познакомил Кафаров. Я любила ходить в филармонию, особенно на концерты классической музыки. Шамиль неизменно присутствовал в филармонии на всех концертах. Он был просто обязательным атрибутом любого концерта, как привычный рояль в углу. Пятым членом группы был капитан Гариб Мамедов. Он показался мне неразговорчивым и не очень приветливым человеком. Позже я узнала, что еще в начале девяностых он был серьезно ранен и получил тяжелую контузию. Кафаров взял его в группу условно, но Ахмедов доказал, что является достаточно полезным сотрудником, несмотря на свое ранение.

Но он проработал с нами совсем недолго. Уже через несколько месяцев его командировали в Нахичеванскую республику, где он получил назначение в военную контрразведку. Наверное, ему было достаточно сложно работать с нами, и было принято решение о таком переводе. Вместо него к нам в группу пришел старший лейтенант Ариф Салимов, с которым меня тоже познакомил Кафаров. Салимов почти сразу получил капитана и стал моим негласным наставником. Сейчас я думаю, что полковник Кафаров уже тогда просчитал варианты и решил, что именно встреча двух молодых холостых людей, какими мы были вместе с Арифом, поможет нам не только стать хорошими коллегами, но и настоящими друзьями.

Я получила звание лейтенанта, и Ариф начал учить меня некоторым нюансам нашей работы. Должна сказать, что он мне сразу понравился. Высокий, симпатичный, гладко выбритый, всегда аккуратно постриженный. Конечно, я и подумать не могла, что у нас могут быть какие-то отношения, но я сразу поняла, что этот молодой капитан мне просто нравится.

Потом у меня были командировки в разные страны, о которых не принято рассказывать. А примерно через три года мне разрешили отправиться в первую туристическую поездку в Италию. Заодно попросили передать и небольшой пакет в наше посольство. Пакет я передала и с удовольствием осталась в Риме на несколько дней. Такие своеобразные «римские каникулы». Помните этот знаменитый фильм? Он всегда мне очень нравился. Причем оба героя по-своему. Грегори Пек, по-моему, воплотил просто идеал мужчины. Выдержанный, умный, тонкий, интеллигентный. Как идеально он себя повел, встретив на улице молодую, хорошо одетую женщину, которая цитировала классиков. Другой бы просто прошел мимо. А он привез ее к себе и даже не подумал приставать к такой красотке. Вы много встречали в жизни таких мужчин? А потом он не разрешит публиковать фотоснимки, которые могли сделать его богатым, и откажется от сенсационного репортажа ради спокойствия молодой женщины, с которой он больше никогда в жизни не увидится. Честное слово, если бы наши мужчины хотя бы иногда вспоминали о таком примере.

А главная героиня была просто очаровательна. По-моему, это была ее лучшая роль в жизни. Непосредственная, милая, верная долгу, очаровательная Одри Хепберн. В общем, не фильм, а настоящая сказка и показательный пример, какими должны быть мужчины, женщины и отношения между ними.

Я ходила по городу и узнавала его известные площади и фонтаны, памятники и улицы. А потом я познакомилась с Марио. Он увидел меня в ресторане рядом с небольшим отелем, где я обычно обедала. И подсел ко мне. По-английски я немного говорила, а он понимал русский. И очень удивился, узнав, что и я говорю по-русски. Все-таки внешность у меня восточная, с раскосыми глазами и короткой черной стрижкой. Хотя некоторые говорят, что я чем-то похоже и на итальянку. Ведь они тоже бывают смуглые и раскосые.

Марио мне понравился. Он говорил смешные вещи, все время шутил, пригласил меня в известный ресторан, где любила бывать итальянская богема. В общем, очень любезно ухаживал за мной и даже подарил мне шелковый платок от Сальваторе Феррагамо. Оказалось, что он успешный биржевой маклер или нечто в этом роде. К исходу второго дня мы вместе ужинали, и он настойчиво потянул меня в свой отель. Честное слово, я сначала даже испугалась. Ведь, кроме моего мужа, у меня не было других мужчин. Несостоявшиеся отношения с Максимом Гейдаровым не считались. Я боялась… Нет, не мужчину. Ведь я была замужем несколько лет, родила дочь и имела некоторые представления о сексуальной жизни. Только некоторые. Я боялась оказаться слишком неподготовленной к отношениям с таким опытным любовником, как Марио. Мне казалось, что он сразу поймет, насколько я далека от подобных встреч. И вообще, можно ли мой опыт супружеской жизни считать за настоящие уроки секса, которые мог мне продемонстрировать мой новый итальянский знакомый?

Да, я очень боялась. Смущалась, что выдам себя неосторожным движением, окажусь слишком зажатой и неопытной. Но в тот вечер мы выпили много хорошего итальянского вина. И когда он мягко, но настойчиво потянул меня в свой номер отеля, я внутренне была уже готова к этому. Мы поднялись наверх, и он еще в лифте попытался меня поцеловать. Я резко отпрянула, словно испугавшись. И здесь мне повезло. Почти сразу в кабину вошла семейная пара, и я сделала вид, что меня они очень смущают. Марио улыбнулся, но ничего не сказал.

А потом мы вошли в его роскошный номер, и я почувствовала, как мое сердце рвется из груди. И его губы на своих губах. Потом был долгий поцелуй. Его пальцы были такие ловкие и проворные. Я даже не успела понять, как он быстро меня раздел. И снова начал целовать. Мне оставалось только отдаться этому безумному порыву. Признаюсь, что я особенно ничего не делала. Сказывались и большое количество выпитого вина, и мое нервное состояние. Может, это и к лучшему, иначе я бы обязательно наделала каких-то ошибок. Могу только сказать, что, когда он, целуя меня, начал спускаться ниже, я едва не закричала, настолько непривычными и неприличными показались мне подобные ласки. Я и сейчас не склонна к подобным «упражнениям», хотя с тех пор стала гораздо опытнее и смелее.

И еще меня поразил вид его голого тела. Конечно, в детстве я иногда видела своих братьев, которые дурачились в ванной комнате. У меня был муж, с которым я прожила несколько лет. Были племянники, которых я помогала купать. Но все они были мусульманами, понимаете… Мусульмане схожи с евреями и совсем не похожи на итальянцев. Я даже удивилась — настолько все это не было похоже на то, что я раньше видела.

Кажется, он понял мое состояние, и оно его даже отчасти устраивало. Есть мужчины, которые любят только сами получать удовольствие, и, к моему огромному сожалению, к ним относится большая часть моих соотечественников. А есть мужчины, которые получают самое большое удовлетворение от сознания доставленного удовольствия женщине. К ним относятся по большей части французы и итальянцы. Может, поэтому они считаются идеальными любовниками? Во всяком случае, потом Марио перешел к непосредственному общению. Я могла только подивиться его выносливости. У моего бывшего супруга все заканчивалось гораздо быстрее и проще, в течение нескольких минут. А здесь наш процесс общения продолжался нескончаемо долго. И так долго, что я впервые в жизни не просто застонала. Я закричала от удовольствия. Уже не сдерживаясь. Просто закричала. И кажется, впервые в жизни поняла, что значит получить такое удовлетворение. Со своим мужем подобные отношения были просто немыслимы. А может, я его просто не любила. Не знаю.

Спустя некоторое время я пришла в себя, когда снова почувствовала его руки. Марио гладил мои груди, шептал какие-то приятные слова. И все повторилось еще раз с прежней интенсивностью. Я о таком даже не слышала. И в эту ночь я поняла, что значит полностью отдаваться своей страсти. На следующий день я сама ему позвонила. Как бы безнравственно и ужасно это ни выглядело. Так мы встречались целых три вечера. Могу признаться, что это были не самые худшие вечера в моей жизни. А после мне нужно было уезжать. Впервые в жизни мне не хотелось возвращаться в Баку, к своим друзьям и своим близким, к своей маме, даже к своей дочери. Но возвращаться было необходимо. Мы тепло и долго прощались с Марио, и я уехала в аэропорт. Домой я возвращалась в таком прекрасном настроении. Через несколько дней я позвонила в гостиничный номер, который снимал Марио, и услышала молодой женский голос. Нет, я не обиделась и не удивилась. Он был жуир и ловелас, для которого подобные победы были просто жизненно необходимы. Есть такие мужчины, которым нужно постоянное подтверждение их статуса «победителей». Их даже не так волнует качество, как количество побед. Марио был типичным итальянским Казановой двадцать первого века. Я улыбнулась и положила трубку.

Я встречалась еще с одним командированным, который приехал в наш институт литературы. Это был грузинский поэт-переводчик Шалва Георгадзе. Он приехал для уточнения переводов, к тому времени наш институт запускал большой проект по переводу нескольких классических произведений грузинской литературы на азербайджанский язык. А Шалва владел обоими языками, отец у него был грузин, а мать — азербайджанка. Он был на два года моложе меня, такой милый, непосредственный и достаточно застенчивый молодой человек, который мне понравился. Признаюсь, что я соблазнила этого переводчика. И на этот раз я была в роли «Марио». Я даже думаю, что в его жизни было не так много женщин. Это было сразу заметно. Он был слишком неопытным и очень смущался. Мне пришлось приложить некоторые усилия, чтобы заставить его понять, чего именно я хочу. Вел он себя очень застенчиво и скованно. Но потом немного разошелся. Опыт, конечно, полезный, но никому не стала бы советовать: лучше встречаться с опытным Марио, чем с застенчивым Шалвой. Но это мое личное мнение. Меня могут понять только женщины. Я хотела встретить мужчину, а нашла мальчика-поэта. Он восторженно читал мне стихи сразу после наших непродолжительных отношений. Сам процесс занял не так много времени, а потом мне пришлось слушать его стихи на грузинском языке, которые я совсем не понимала. Можете себе представить, как я себя ругала за такое свидание.

После встречи с Марио я была готова к отношениям с разными мужчинами. Но мне хотелось встретить мужчину, с которым мне было бы интересно. И не такого восторженного. Может, немного здорового цинизма иногда не мешает в отношениях с женщинами. Теперь я понимаю, почему все сходят с ума от таких типов, как Андрон Кончаловский. Он не скрывает своего потребительского отношения к женщинам и вместе с тем, как очень опытный и зрелый человек, готов доставить ей максимальное удовольствие, не забывая и про собственное удовлетворение. И я только могу позавидовать его женщинам, с которыми он встречался в прежние годы. Не знаю, как сейчас, но все рассказы о восьмидесятилетних мужчинах, которые сохраняют силу и энергию молодых самцов, вызывают у меня смех. Разница наверняка ощутима, и ее знают только их молодые супруги, которые стараются не выдавать подобных секретов. Хотя, с другой стороны, сколько детей бывает у семидесятилетних жуиров. И это точно их дети. Значит, невероятное вероятно. Хотя и достаточно редко. Но я отвлеклась. Мы встретились с Шалвой только один раз. Он уехал в Тбилиси и начал забрасывать меня своими стихами и эсэмэсками по мобильному телефону. Сначала я отвечала, потом мне просто надоели его претензии на вечную любовь и слишком романтические отношения. И я перестала ему отвечать. Примерно через два месяца он снова приехал в Баку, попытавшись продолжить со мной наши отношения. Но я не хотела дважды повторять свою ошибку. И я ему холодно отказала. Кажется, он обиделся. Но я твердо решила больше никогда не выступать в смешной роли наставницы.

А немного позже в моей жизни появился Ариф. Вернее, к этому времени мы были уже два года знакомы. Потом он признался мне, что я понравилась ему с самого начала. И сначала наши отношения носили только служебный характер. Он помогал мне познавать азы нашей работы. Ариф был достаточно внимательным и наблюдательным сотрудником. Ну а я, видимо, была хорошей ученицей. Во всяком случае, мне было ужасно интересно работать, узнавать столько нового, общаться с такими интересными людьми. Сама атмосфера тайны, которой была окутана наша служба, моя работа «под прикрытием», о которой никто не должен был знать, мои новые познания в области человеческой психики и психологии делали меня сильнее и, не скрою, даже счастливее. И уже будучи офицером, я проявила себя дважды на операциях, о которых, возможно, никто и никогда не узнает. Но как бы ни было, уже через несколько месяцев я получила звание старшего лейтенанта, и мы вдвоем отправились отмечать это событие в небольшом ресторане за городом.

В тот вечер мы говорили о разных вещах. Выяснилось, что мы учились в соседних школах, любили одни и те же фильмы, читали одни и те же книги. В общем, между нами оказалось много общего. Правда, он вырос в неполной семье. Мать умерла, когда ему было только десять лет. И они с сестрой оказались на попечении отца, который женился второй раз. У мачехи родился еще один мальчик, единокровный брат Арифа. Почему-то в русском языке братьев от разных мам и одного отца или разных отцов и одной матери часто называют «сводными». Но это неправильное определение. Если отец один, а матери разные, то это «единокровные» братья, а если мать одна, а отцы разные, то это «единоутробные» братья. Но, к сожалению, не все знают подобные нюансы.

Ариф поступил в индустриальный институт и стал очень неплохим специалистом в области новых технологий. И почти сразу ему предложили работать в военной разведке. Тогда наша страна нуждалась именно в таких специалистах. И он стал лейтенантом в двадцать четыре года. Потом старшим лейтенантом. В тот период его и нашел Кафаров. Он искал специалиста подобного профиля для своей особой группы, которая выполняла очень деликатные задания. И ему удалось уговорить Арифа Салимова перейти в эту группу. Он достаточно скоро получил звание капитана.

В тот вечер мы просидели почти до часа ночи. И когда он повез меня домой, я впервые пожалела, что сегодня ночью дочь остается у меня вместе с мамой и я не могу пригласить моего сослуживца подняться ко мне на чашку кофе. Потом были еще встречи, пока однажды мы не выехали на совместное задание. У нас были сведения, что с группой наркоторговцев границу должен перейти связной группы террористов, которые действовали в наших северных районах. Нам поручили его вычислить.

Не стану рассказывать, как в течение трех суток вместе с пограничниками мы ждали эту группу на границе. Было холодно, тревожно и очень неуютно. Ну а потом появились эти ребята. Нас было только восемь человек, а их оказалось больше двадцати. Выяснилось, что наш информатор неправильно сообщил. Террорист шел не с двумя контрабандистами. А с группой в двадцать человек. Как говорят в таких случаях, почувствуйте разницу. Но мы обязаны были остановить эту группу. И мы их остановили. Из наших восьмерых погибли трое. Еще двое, в том числе и Ариф, были ранены. Из двадцати прорвавшихся погибло четырнадцать. Остальных мы задержали, включая нашего связного террористической группы. При этом Ариф заслонил меня от пули, успев оттолкнуть в тот самый момент, когда в меня почти в упор стрелял один из контрабандистов. Пуля попала ему в плечо. А я застрелила негодяя, вернув ему долг за своего друга.

Ариф пролежал в больнице больше месяца, и все тридцать два дня, которые он там находился, Кафаров не разрешал мне навещать моего друга, который фактически спас мне жизнь. Мне дозволялось только звонить ему по мобильному телефону и молчать. Мы уже научились узнавать друг друга по дыханию, ничего не произнося, мы разговаривали друг с другом. Так продолжалось достаточно долго. А потом его выписали из больницы, и через сутки я позвонила ему, чтобы встретиться. И, уже не сдерживаясь, поцеловала его в губы. Кажется, он был готов к моему порыву, так как не только не удивился, но и ответил более долгим поцелуем. А потом мы поехали в гостиницу и сняли там номер. Грубо нарушив все мыслимые правила конспирации. Но в тот момент нам было наплевать и на все правила конспирации, и на все строгие запреты Микаила Алиевича. Мы наслаждались нашим общением, и нам было хорошо.

Конечно, мы понимали уязвимость нашего положения. И прекрасно сознавали, что не имеем права продолжать наши встречи. Но мы были свободными людьми, и останавливаться нам просто не хотелось. И тем более прекращать наши отношения. Поэтому мы продолжали встречаться, понимая, что рано или поздно об этом узнает полковник Кафаров, и ему могут не понравиться наши отношения.

Когда меня отправили дежурить в детский садик, Ариф дежурил в другом детском саду под видом оператора интернет-компании, который проверял состояние компьютерной связи. Если вспомнить, то все ждали нападения именно в его детском саду. И я больше всего волновалась за Арифа и его команду. А оказалось, что самым уязвимым местом был наш детский садик, куда послали дежурить меня. А нападавших оказалось двое. И Ариф перепугался более других за меня, считая, что я могу не справиться. Ведь у меня была маленькая дочь, а вокруг были дети, и он справедливо боялся, что я не смогу стрелять в таком окружении. Чтобы не подставлять детей под выстрелы негодяев. И в тот вечер он приехал ко мне домой, хотя мама с дочерью и со своей сестрой, моей тетей, были в нашей квартире. Нарушая все правила конспирации, он поднялся к нам и позвонил в дверь. А когда я вышла, молча обнял меня, и мы простояли так довольно долго, пока моя мама не открыла дверь, выходя на лестничную площадку, чтобы выяснить, почему я не возвращаюсь в квартиру.

Ариф признался мне, что потребовал у Кафарова разрешить ему лично участвовать в освобождении детского сада, когда узнал о том, что я оказалась в числе заложников. Полковник ему, конечно, отказал. И самое неприятное, что наверняка заподозрил нас в неформальных отношениях. После отъезда Арифа мама как бы невзначай заметила мне, что этот молодой человек ей понравился. Она была достаточно тактичной женщиной и не стала меня расспрашивать — кто он такой и как долго я с ним знакома. Просто заметила, что ей понравился этот молодой человек, прекрасно понимая, что я не смогу долго молчать и обязательно расскажу ей о наших встречах.

Я честно продержалась два дня, а потом рассказала маме о моих отношениях с Арифом. Ей понравилось, что он никогда не был женат, что знает о моей дочери, что относится ко мне с таким уважением и любовью. Конечно, я ничего не сказала ни о моей работе, ни о моем «героизме» в детском саду, ни о ранении Арифа, который спас меня несколько месяцев назад на северной границе. Мне не хотелось нервировать маму. Но даже то, что я ей рассказала, было грубым нарушением наших служебных инструкций. Хотя какие могут быть служебные инструкции, когда ты хочешь поделиться со своей мамой и рассказать ей о встречах с молодым человеком! Когда мы бываем очень молодыми, нам все еще кажется, что мы все знаем и понимаем лучше других. А когда нам исполняется тридцать, мы начинаем сознавать, что в нашей жизни присутствует друг, единственный и самый надежный друг, с которым мы можем обсудить все радости и печали своей жизни. Жаль, если в такой момент вы оказываетесь одни и только тогда начинаете сознавать, кого вы потеряли в своей жизни.

Глава 15

На следующий день у нас должна была состояться конференция. Больше всего я боялась, что Яков Аронович почувствует мое состояние. Сразу двое погибших членов нашей группы окончательно выбили меня из нормального состояния. Хотя нет. Даже не так. Мне было больно и страшно за них. Нет, я не боялась за себя. Я больше беспокоилась за Арифа. И понимала, что Гольдфарб может почувствовать мое состояние. Несколько раз мы с ним вместе приезжали на конспиративную квартиру, чтобы он более подробно ознакомился с документами и чертежами, которые он сам не разрешал привозить в отель.

Честное слово, это была такая наука, о которой я даже не мечтала. Нужно было слышать и видеть, как подробно он анализировал предстоящий конкурс, какие точные и конкретные советы давал по организации охраны всего мероприятия и проверки прибывающих на концерт артистов и сопровождающего их персонала. Особое внимание следовало уделить и этим сопровождающим, ведь среди них мог затесаться кто угодно под видом журналиста, гримера, массажиста, визажиста, оператора, продюсера или нанятого для поездки телохранителя.

На конференцию мы отправились уже в сопровождении двух сотрудников охраны. Гольдфарб их, конечно, сразу заметил. Невозможно было не заметить этих двух мрачных костоломов, которые прошли за нами в конференц-зал. Некоторые из наших литературоведов недовольно косились на них, не понимая, что здесь делают эти двое. Во время конференции я сидела рядом с ним. Яков Аронович надел наушники, чтобы слушать выступавших на английском языке, словно не владел этим языком. Хотя он особенно не афишировал, что хорошо говорит и по-русски. Честное слово, я бы не удивилась, узнав, что он в совершенстве владеет и турецким языком, а значит, понимает и азербайджанский. Он поражал меня каждый день не меньше, чем раньше поражал Микаил Алиевич. Вообще, эти аналитики могли бы сделать честь любой спецслужбе мира. Хотя почему «любой». Один работал еще в знаменитом Первом управлении КГБ СССР, а второй и сейчас работал аналитиком МОССАДа. А эти две организации — КГБ и МОССАД — входили в пятерку самых лучших спецслужб мира. Может, даже в тройку, если добавить британскую разведку. У ЦРУ было слишком много провалов, а китайцы в прошлом веке работали не столь эффективно. Может, еще и восточногерманская разведка под руководством Маркуса Вольфа, работа которой уже давно считается наиболее идеальной во всем мире. Но Вольфу и его людям было работать гораздо легче. Их главными противниками были такие же немцы, как и они сами. Зачастую разделенные семьи или два родных брата, находящиеся в разных государствах. Все помнили, как Вольфу и его службе удалось внедрить в ближайшее окружение западногерманского канцлера Вилли Бранда своего человека, из-за чего карьера многообещающего политика рухнула в одночасье.

Гольдфарб в роли литературного критика был не менее велик, чем в роли аналитика. Нужно было слышать его умные комментарии, оценить степень его знаний и интеллекта. Каждое его выступление вызывало заметное оживление в зале и аплодисменты. Чтобы его лучше понимали, он даже перешел на русский язык, на котором говорили большинство участников конференции. Он прекрасно говорил по-русски…

В половине второго объявили перерыв на обед. Конференция проходила в отеле «Парк Инн», который находился в ста метрах от «Хилтона». Но Яков Аронович демократично согласился остаться вместе со всеми. Мы обедали за одним столом. Рядом с нами сидели литературный критик из Москвы и литературовед из Белоруссии. Они говорили о влиянии творчества Чехова на развитие театрального искусства в двадцатом веке. Мне было интересно слушать парадоксальные высказывания Якова Ароновича, который обожал Чехова и не соглашался с ним в некоторых аспектах.

— Кажется, Лев Николаевич Толстой говорил, что ему не нравятся пьесы Шекспира, но еще больше он не любит произведения Чехова, — заметил, улыбаясь, литературный критик, — но влияние Антона Павловича на развитие мирового театра огромно.

— Безусловно, — согласился Гольдфарб, — и я думаю, что мы еще не осознали подлинного места Чехова в мировой литературе, а не только в драматургии. И его влияния на экзистенционалистов. Хотя лично я никогда не был согласен с его известной мыслью о том, что человек обязан всю жизнь выдавливать из себя раба. Невозможно выдавить из себя раба, просто не получится. Нужно родиться свободным человеком.

— Моисей сорок лет водил свой народ по пустыне, чтобы вырастить новое поколение, не помнящее рабства, — улыбнулся литературовед.

— И с этим я полностью согласен с Моисеем, — кивнул Гольдфарб, — хотя у меня есть к нему и личные претензии…

Все удивленно посмотрели на Якова Ароновича.

— Он сорок лет водил наш народ по пустыне и нашел единственное место на Ближнем Востоке, где нет нефти, — пошутил Гольдфарб, и все рассмеялись.

— Учитывая интеллектуальный потенциал вашего народа, я думаю, что вы никогда не нуждались в такой подпорке, — заметил литературный критик.

Разговор продолжался, и в этот момент у меня зазвонил мобильный телефон. Я увидела номер и поняла, кто именно звонит. Извинившись, я поднялась и вышла из зала ресторана. Ариф никогда не позволял себе звонить мне по пустякам. Неужели опять что-то случилось?

— Здравствуй, Кеклик, — услышала я голос Арифа, — как у тебя дела?

— Все нормально. Почему ты позвонил. Опять что-то произошло?

— Сегодня утром кто-то проник в квартиру нашей пропавшей подруги, — сообщил Ариф. По телефону он не стал называть ее имени, но я все сразу поняла.

— Что они там искали? — встревожилась я.

— Понятия не имею. Я узнал об этом только сейчас. И сразу перезвонил Кафарову. Он приказал приехать к нему и никому об этом не рассказывать. Но я решил позвонить тебе.

— А как ее муж? Он жив?

— Муж был на работе, — ответил Ариф, — его не было дома.

— Слава богу, — вырвалось у меня.

— Будь осторожна, — попросил Ариф, — ты где сейчас находишься?

— В отеле «Парк Инн». У нас международная конференция.

— Понимаю. Но все равно: будь очень осторожна. И держи в сумочке мой подарок.

Он говорил о небольшом «браунинге», который подарил мне два года назад и который помещался в любой, даже самой небольшой сумочке. Я его поняла.

— Не волнуйся, — сказала я ему. Конечно, пистолет с собой я не ношу. Но ему об этом лучше не говорить.

Мы попрощались, и я вернулась в зал ресторана. Гольдфарб взглянул на меня и ничего не сказал. Но, очевидно, многое понял. Потом было второе заседание, после которого объявили, что конференция будет продолжена завтра, а ужин состоится в ресторане на бульваре. Я все время думала о случившемся. Значит, Люда не просто пропала. Теперь нет никаких сомнений, что ее убили. Может, даже пытали перед смертью. Меня передернуло. Она была такой хрупкой, такой веселой. Мне даже страшно об этом подумать. Но я все время вспоминала звонок Арифа и отчетливо сознавала, что неизвестные не могли случайно оказаться в доме Борисенко. Они что-то искали. Интересно, что именно? Конференция закончилась в пять часов дня. Вместе с Яковом Ароновичем мы вышли из отеля, чтобы дойти до «Хилтона», благо он находился за углом.

— Что-то опять случилось? — очень спокойно спросил Гольдфарб.

— Нет, все нормально, — быстро ответила я.

— Боюсь, что не совсем, — неожиданно произнес Яков Аронович, — я видел, как вы дернулись, когда сегодня позвонил телефон. И видел, как быстро вы выходили из зала ресторана. Я даже успел заметить выражение вашего лица, когда позвонивший сообщил вам какую-то новость, в которую вы поначалу не захотели даже верить.

— У меня свои проблемы, — упрямо повторила я.

— Хочу вам напомнить, что я прибыл сюда не для того, чтобы беседовать о литературе, хотя это занятие доставляет мне наибольшее удовольствие. Меня пригласили в качестве консультанта-аналитика по вопросам безопасности, и я обязан заниматься именно этими вопросами. А вы офицер, работающий под прикрытием, о чем мы с вами много раз говорили. Разумеется, вы работаете не одна, а в составе некой группы. И если с вашими коллегами происходит нечто неладное, то я просто обязан об этом знать.

— Это вопросы не ко мне, — честно призналась я, — вам лучше поговорить с полковником Кафаровым.

— Что я и собираюсь сделать сразу после конференции, — ответил Гольдфарб, — мне важно понять, что у вас все идет точно по плану. Не забывайте: до начала конкурса «Евровидения» осталось не так много времени.

Мы подошли к отелю. Яков Аронович предложил мне сделать еще один круг вокруг «Хилтона». Я, конечно, согласилась.

— Судя по документации, с которой вы меня знакомили, — начал Гольдфарб, — там работает очень много иностранных фирм, подрядчиков и субподрядчиков. И меня несколько беспокоит этот факт. Если бы это был готовый дворец, который вы уже раньше неоднократно использовали, то не было бы таких проблем. Но это будет не просто новый большой концертный зал. Это будет абсолютно новый зал, который строят иностранные фирмы и в который могут завозить под видом строительных материалов все, что угодно. От массы взрывчатки до стрелкового оружия. И за этим невозможно проследить. Вы ведь собираетесь ставить свою охрану только после того, как сам дворец будет готов к эксплуатации и пройдет процедуру приемки.

— Верно, — согласилась я, — но во время приемки планируется проверить все помещения нового дворца.

— Это будет невозможно сделать технически, — задумчиво произнес Яков Аронович, — сами подумайте. Если там есть металлические стержни или любые металлические предметы, то даже самая тщательная проверка с металлоискателем ничего не даст. Взрывчатку можно обнаружить специальными приборами, когда какое-то количество этой пыли остается в местах ее закладки. Можно использовать и служебных собак. Но еще не придумали приборы, которые сумеют отличить металлические детали конкретного оружия от заложенных металлических частей в основании дворца. И поэтому проверять нужно будет особенно тщательно.

— Что вы советуете?

— Начать проверку прямо сейчас, пока «Кристалл-холл» не принят в эксплуатацию. Комплексная проверка всех подрядчиков и субподрядчиков. Вызвать бригады служебных собак с лучшими кинологами. Возможно, это обойдется в приличные суммы, но это как раз тот случай, когда нельзя экономить.

— Кажется, наши предусмотрели вызов этих отрядов во время проведения конкурса, — сообщила я своему собеседнику.

— Это будет очень поздно. Проверять необходимо прямо сейчас. И желательно пригласить специалистов из Израиля и Турции, двух стран, которые более остальных заинтересованы в нормальном проведении конкурса в вашей стране. Разумеется, нельзя до конца доверять ни нашим, ни турецким специалистам, среди которых может оказаться предатель или просто хорошо проплаченный агент. Поэтому нужна двойная проверка, при которой каждый станет знать о том, что его деятельность будет подвергнута особо тщательной проверки.

Вот так он мне и сказал. Вы видели когда-нибудь аналитика, который советует проверять и специалистов собственной спецслужбы? Может, в этом и есть высший профессионализм?

Он посмотрел на меня и неожиданно улыбнулся. Честное слово, он умеет читать мои мысли, он их просто слышит.

— Вас, наверное, более всего поразил тот факт, что я советую проверять и наших специалистов, — говорит Гольдфарб, — но не только потому, что среди них обязательно окажется предатель. Должен заметить, что как раз в нашей спецслужбе предателей практически не бывает. Ведь он предает не просто свою спецслужбу, а как минимум интересы всего своего народа. И это гораздо теснее связано с выживанием всего народа, чем в Америке, России или Франции. Но когда я говорю о двойной проверке, то я могу предположить, что кто-то из наших сотрудников может просто ошибиться. Даже не намеренно, а случайно. И поэтому двойная проверка — абсолютная необходимость.

Я киваю головой в знак согласия.

— Нужно проверять все строительные организации заново, — говорит Яков Аронович, — составить специальный график проверок. И уже завтра обдумать способ приглашения компетентных групп кинологов со служебными собаками. И вообще, я полагаю, что мне необходимо встретиться с моим коллегой.

— Я передам ваши слова полковнику Кафарову, — заверяю я своего гостя, перед тем как мы входим в отель.

Потом я позвонила Микаилу Алиевичу, и он приказал мне срочно к нему приехать. В семь часов вечера я была на конспиративной квартире. Разумеется, ни Самира, ни Арифа там не было. Кафаров выглядел уставшим, было такое ощущение, что он совсем не спит. Под глазами большие темные круги. Все-таки ему далеко за шестьдесят…

Я добросовестно пересказала все, что мне говорил Гольдфарб.

— Он прав, — задумчиво произнес полковник, — мы об этом тоже думали. Кинологи приедут к нам на следующей неделе. Вызвали всех, кого могли. Сейчас ведем переговоры и с итальянцами. Может, получиться. Турки и израильтяне уже дали согласие. Мы заказали специальную технику у англичан, которая улавливает даже ничтожные доли взрывчатой и алюминиевой пыли. Будем проверять не только наших гостей, но и собственных сотрудников по нескольку раз. Яков Аронович прав. Даже среди наших сотрудников может оказаться нерадивый исполнитель или дурак. Которые в нашем случае будут страшнее предателей.

Я улыбнулась. И в этот момент он расчетливо нанес удар.

— Насчет квартиры Люды ты слышала? — спросил Кафаров.

— Н-нет, — чуть запнувшись, ответила я.

— Дай твой телефон, — неожиданно потребовал полковник.

Господи, какая я дура! Сколько раз нас предупреждали, чтобы мы удаляли из списка наших разговоров номера телефонов наших коллег. Вот теперь я снова попалась. Я протягиваю свой телефон Кафарову, и тот почти сразу находит номер телефона Арифа, который звонил мне в перерыве. И удовлетворенно кивает головой, возвращая мне телефон.

— Лгать до конца ты так и не научилась, — говорит Микаил Алиевич, — твой друг врет гораздо более вдохновенно. Он уверял меня, что никому не сообщал о случившемся, хотя я был абсолютно уверен, что, прежде чем приехать ко мне, он позвонил тебе, чтобы предупредить о случившемся.

— Мы говорили о наших отношениях, — попыталась закрепиться я на последней позиции.

— Не нужно, — добродушно произнес полковник, — все и так понятно. Конечно, он тебя предупредил. Судя по всему, там были двое. Они искали документы, которые могли быть в доме Люды.

— Вы считаете, что ее убили?

Он так посмотрел на меня… Никогда не забуду его глаза. В них было такое понимание и такая боль. Я подумала, что он переживает больше всех нас. Ведь он подбирал каждого из членов группы, пестовал его, работал с ним много лет.

— Я надеюсь, что ее убили быстро, — сказал полковник и впервые в жизни не просто отвел глаза, а поднявшись, вышел из комнаты. Я услышала, как он наполняет электрический чайник, чтобы включить его и вскипятить воду. Потом он вернулся в комнату.

— У нас потери, — тяжело сказал Кафаров, — и я буду делать все, чтобы мы больше никого не потеряли. Хотя это будет очень трудно. Видимо, за нами следят. Я тебя очень прошу, просто умоляю. Не встречайся и не разговаривай с Арифом. Пойми, что это очень опасно. Если узнают, что вы связаны, они могут использовать этот факт. Захватят тебя и потребуют от Арифа выполнить нечто заведомо преступное. Или захватят Арифа и заставят тебя выполнять их требования. Поэтому вам нужно прекратить всякие отношения. Чтобы не подставлять друг друга. А теперь иди поскорее домой. И постарайся сделать так, чтобы в оставшиеся до конкурса дни твоя мама и дочь постоянно ночевали в твоей квартире.

Даже это он знал о наших отношениях с Арифом. Я прикусила губу и решила ничего не говорить, чтобы не нарваться на его очередное язвительное замечание. Через некоторое время я ушла. И вернувшись домой, поняла, что просто не нахожу себе места после всего, что произошло. Мне ужасно хотелось позвонить Арифу. Но я понимала, что Кафаров прав. Если кто-то объявил охоту на членов нашей группы, то нам лучше всего не выдавать наших отношений с Арифом. А с другой стороны, понятно, что, узнав так много о Шамиле и Люде, они рано или поздно доберутся и до остальных членов группы. При одной этой мысли мне стало плохо. Кафаров распорядился охранять Самира Бехбудова, и это правильно. Все-таки формально он руководитель группы. И ему известно гораздо больше, чем всем нам. Но о приезде Якова Ароновича и истинной цели его визита знаем мы трое. Все трое. Достаточно захватить кого-нибудь из нас и заставить разговориться. Даже страшно подумать, что может быть. Конечно, Гольдфарба мы попытаемся спасти, но вся операция по обеспечению безопасности конкурса может оказаться под угрозой. В какие-то минуты я даже подумала, что мы напрасно выиграли этот конкурс и теперь должны принимать у себя всех участников «Евровидения». Мало того что мы построили новый дворец, потратив на это большие деньги и массу усилий, так мы еще и обязаны обеспечить безопасность всех участников конкурса, включая их команды, журналистов, которые приедут со всей Европы, и их поклонников, которых наверняка тоже будет немало. Не исключено, что среди них могут оказаться люди, которые нам совсем не нужны. А возможно, и просто опасны.

Я вошла в Интернет и прочла массу сообщений о том, как негативно наша оппозиция относится к проведению этого конкурса. Они заранее объявили, что проведут свои акции протеста именно в те дни, когда в Баку будет проходить конкурс «Евровидения». И это особенно обидно, ведь такое событие бывает один раз в жизни. Мы считали, что это будет праздник для всех граждан нашей республики, для всех горожан. А наши оппозиционные деятели, наоборот, стараются сорвать этот праздник. По-моему, они не правы. Все митинги и демонстрации можно проводить после проведения конкурса. Хотя, конечно, их тоже можно понять. Такого интереса к их действиям уже точно не будет.

И еще я с ужасом узнаю, что некоторые южные страны очень недовольны тем, что подобный конкурс пройдет в мусульманской стране, то есть в Азербайджане. Это тоже очень обидно. И особенно обидно, что несколько лет назад конкурс уже проходил в мусульманской стране, когда победила Турция. Кажется, тогда их соседи не посмели сделать им замечания или возражать против проведения конкурса в Турции. Конечно. Ведь Турция не просто крупная региональная держава, но и член НАТО. Но еще Турция не просто мусульманская страна, а государство, где уже давно и успешно правит религиозная партия премьера Эрдогана. И им никто не предъявлял таких претензий, как нам. В который раз убеждаюсь, что в политике не бывает ни чести, ни справедливости, ни равноправия. По-прежнему правят сила и целесообразность во всех их проявлениях. Чем больше я читала сообщений в Интернете, тем больше убеждалась, что слишком влиятельные силы не хотят, чтобы в нашей стране проходил этот конкурс. Даже проработав столько лет в нашей группе, даже имея боевой опыт и получив звание майора, я все еще не могла даже представить себе, насколько циничным и страшным будет продолжение этой истории.

Глава 16

Прошло еще несколько дней. О пропавшей Люде мы ничего не узнали. Она словно растворилась в воздухе. Единственное, что удалось узнать о ее семье, — были не совсем утешительные сведения о ее муже, который попал в больницу с сердечным приступом. В реанимацию к нему никого не пускали, поставив сотрудника полиции у дверей. Наша работа с Гольдфарбом успешно продвигалась. Дополнительно вызванные специалисты проверяли все поставляемое оборудование, отряды кинологов со служебными собаками уже работали: всех прибывающих туристов и гостей достаточно тщательно контролировали. Яков Аронович действительно был выдающимся специалистом, и постепенно я начала понимать, почему Гольдфарб не приехал к нам в качестве официального эксперта, каковым он в действительно и являлся. Он был слишком опытным и слишком известным аналитиком в мире, о присутствии которого в Баку в период до проведения конкурса «Евровидения» просто нельзя было сообщать. Иногда он позволял себе появиться на конспиративной квартире и даже дважды встречался с полковником Кафаровым. Нужно было видеть, как эти два матерых волка разговаривали. Они понимали друг друга с полуслова, жеста, полунамека. Один говорил, другой подхватывал, первый продолжал, второй завершал его мысль.

По большому счету, в любой профессии все профессионалы говорят на одном, только им понятным языке, который недоступен для дилетантов и непосвященных. Я все время думала, что мы не смогли бы найти лучшего профессионала, чем Яков Аронович, а наше Министерство национальной безопасности не сумело бы найти такого опытного аналитика, как Микаил Алиевич Кафаров. Если бы я знала заранее, чем все это закончится, я бы так не восторгалась их высоким профессионализмом. Но разве нам дано знать, что произойдет с нами в будущем?

Наша литературная конференция прошла просто замечательно. Все доклады были обобщены и изданы отдельным двухтомником. Яков Аронович продолжал работать в нашем институте, копаясь в архивах по утрам, чтобы днем снова проверять карты и схемы построенного «Кристалл-холла». Никого уже не удивляло, что этот пожилой человек по утрам гуляет вокруг построенного дворца на бульваре, внимательно наблюдая за строителями и подъезжающими машинами. И еще я поняла, что ему было так легче работать. Когда на него не давили официальные лица, с чьим мнением он должен был считаться. И когда вообще он не слушал никаких рекомендаций, полагаясь на свой опыт и собственную интуицию.

Для приема гостей он предложил создать специальную группу, подключив к ней специалистов из Министерства связи, которое проверяло все приехавшие к нам делегации. По Интернету легко было отследить действительно известных и талантливых специалистов, но рядом с ними всегда появлялась целая толпа сопровождающих их лиц. Созданная группа операторов обязана была проверять по имеющимся в их распоряжении сайтам и поступавшей информации всех членов сопровождающей группы, что было достаточно просто, если певец или певица, победившие в отборочном конкурсе, проходили проверку у себя на родине. Вы не поверите, но проверялись даже «Бурановские бабушки», которые должны были прибыть из России со своими сопровождающими. Уже было заранее известно, что их поселят в комфортабельной вилле за городом и патронировать гостей из России будет зять президента.

Мне казалось, что все идет по плану и мы успешно двигаемся к началу конкурса, когда наконец к нам прибудут делегации со всей Европы, чтобы отметить этот праздник вместе с нами. Иногда в Интернете или в наших оппозиционных газетах появлялись статьи против проведения «Евровидения» в нашей стране. Честное слово, я так до конца и не понимала некоторых своих соотечественников. Ведь это такой праздник для всего народа, такое событие, которое бывает один раз в жизни. Вместо того чтобы изо всех сил поддерживать и радоваться со всеми этому конкурсу, они искали любой повод опорочить проведение конкурса «Евровидения» в нашей стране или вообще сорвать его проведение.

Мне всегда казалось, что это неправильно. Ведь можно критиковать кого угодно, можно быть недовольным властью конкретных людей, можно вообще уйти в жесткую оппозицию и критиковать правительство. Но как можно уходить в оппозицию собственному народу, который так радуется и гордится этим праздником? Наверное, я слишком категорична.

В один из дней я встретилась с Самиром Бехбудовым, который ждал меня на конспиративной квартире, вместо полковника Кафарова. Я не удивилась. Бехбудов официально считался руководителем нашей группы и часто встречался со мной вместо полковника. Я достаточно кратко рассказала ему о событиях нескольких последний дней, о новых рекомендациях Гольдфарба. Бехбудов записал несколько предложений в свой блокнот. Когда я закончила, он сделал длинную паузу и спросил меня:

— Как ты считаешь, Яков Аронович уже закончил свою работу?

— Разумеется, нет, — удивилась я, — в наших интересах, чтобы он находился здесь до конца мая, пока мы не проведем этот конкурс «Евровидения». Он изумительный аналитик и слишком ценный специалист, чтобы мы могли себе позволить отпустить его накануне приезда такой массы гостей.

— У нас есть подозрения, что кто-то охотится именно за Гольдфарбом, — пояснил Бехбудов, — возможно, с этим связано убийство Тушиева и исчезновение Люды Борисенко. Кто-то хочет выйти на самого Якова Ароновича, точно зная, что с ним будут работать члены нашей группы.

— Может быть, — согласилась я, — Микаил Алиевич тоже так считал. Кстати, куда он делся?

— Уехал в северные районы, — пояснил Бехбудов. — Тушиев был там на переговорах и, возможно, каким-то образом рассекретил себя, что и послужило поводом к его устранению.

— Разве вы были не вместе?

— У каждого была своя индивидуальная программа, — ответил Самир, — откуда ты знаешь, что мы оба были там?

— Кафаров сказал.

— Тогда понятно. Мы действительно поехали туда на переговоры, но действовали автономно. Сейчас Кафаров все лично проверяет.

— Если они убили Тушиева, каким образом вышли на Люду? — спросила я, — ведь они никак не были связаны друг с другом. Но их убили одного за другим.

— Не нужно так говорить, — поморщился Бехбудов, — Люду мы пока не нашли. Может, она жива.

— Вы лично в это верите? — нетактично поинтересовалась я.

Он, не выдержав моего настойчивого взгляда, отвернулся, чтобы ничего не сказать. Лгать ему не хотелось, а говорить правду и соглашаться со мной он тоже не хотел. Поэтому просто промолчал.

— До первого полуфинала осталось только две недели, — напомнил мне Самир Бехбудов, — и нам всем нужно просто честно исполнять свою работу. Надеюсь, что все остальные это тоже понимают. А твоя главная задача — уберечь нашего основного эксперта от всех неприятностей. Если понадобится, то даже закрыть его собой от попытки нападения. И конечно, обратить внимание на всех подозрительных лиц, которые могут появиться рядом с «Хилтоном».

— Он не привлекает внимания, — заметила я, — кому интересен чудаковатый старик в беретке и старом плаще. На него уже никто не обращает внимания, даже служба безопасности в отеле. Все уже его знают в лицо. По утрам он гуляет по бульвару, по вечерам пьет кофе в здании «Парк Бульвара». Я думаю, что нашим противникам будет очень нелегко узнать, кто скрывается за образом этого милого и интеллигентного старика.

— Надеюсь, что ты права, — пробормотал Бехбудов, — но в любом случае будь осторожна. И учти, что с понедельника мы меняем нашу явку. Встречаться будем на другой квартире. Легенду тебе придумаем.

— Я могу узнать почему?

— Можешь. По средам полковник Кафаров принимал здесь Люду Борисенко, а по понедельникам — Шамиля Тушиева. Он получал от них нужную информацию.

Микаил Алиевич все время меня учил уделять внимание мелочам. Но я тогда не обратила внимания на эти слова подполковника Бехбудова. А зря. Если бы я была внимательнее, то обязательно сделала бы нужные выводы. Или хотя бы попыталась что-то понять. Но я просто разговаривала со своим начальником, позабыв, что обязана быть аналитиком и оперативником одновременно во все минуты своей жизни. И тем более разговаривая с Бехбудовым. Уже позже я вспомнила эти слова. По средам полковник принимал Люду. Но ведь он мне сам сказал, что она должна была приехать к нему в четверг. Значит, если он не соврал, то она была у полковника в день своего исчезновения. Но тогда почему Кафаров мне соврал? И я почувствовала, как тень сомнения появляется в моем сердце. Но изо всех сил начала отгонять от себя эти мысли.

Я попрощалась с Самиром и вышла из квартиры. Почувствовала, как устала. Эти тайные встречи отнимали у меня много сил. Поймав такси, я поехала домой и уже подъезжала к дому, когда позвонил мой мобильный телефон. Я достала аппарат.

— Я вас слушаю, — немного устало пробормотала я.

— Добрый вечер, уважаемая Кеклик-ханум. — Он даже обращался ко мне на восточный манер, — как у вас дела?

— Спасибо, хорошо, Яков Аронович. Что случилось?

— Нет, все в порядке. Но я подумал, что мне нужно вам позвонить. Вы не против, если мы немного прогуляемся сегодня перед сном?

Я поняла, что случилось нечто непредвиденное.

— Обязательно приеду, — пообещала я, посмотрев на часы.

Только этого нам не хватало для полного счастья! Через полчаса я была в номере Гольдфарба. Он улыбался своей привычной улыбкой, сказал, что поставил кипятить воду и хочет угостить меня бразильским кофе. Мы оба понимали, что говорить в номере не следует. В какой-то момент он потянул меня в коридор. И мы оба вышли из его номера.

— Спасибо, что так быстро приехали, — несколько церемонно произнес Гольдфарб.

— Спасибо вам, что вы вовремя позвонили. Скажите, что случилось?

— За мной следят, — пояснил Яков Аронович, — и, мне кажется, довольно плотно.

— Наши люди вас просто опекают, — возразила я, вспомнив, что по приказу Кафарова за прибывшим гостем и руководителем нашей группы следили оперативники МНБ. Каждые шесть часов менялась пара охранников. И так круглосуточно.

— Ваших орлов я вычислил довольно давно, — добродушно заметил Гольдфарб, — а это другие. Их задача не просто сделать мою жизнь сложной. Они, не скрываясь, демонстрируют свой интерес. А отсюда три неприятных вывода. Во-первых, меня раскрыли, что само по себе очень плохо. Во-вторых, они стараются сделать это достаточно демонстративно, что еще хуже. Их цель — не просто следить за мной или за моей деятельностью. На этом этапе их цель — выжить меня из города, вообще из вашей республики. Ну и третий неприятный вывод. Среди ваших людей может оказаться «крот». Перебежчик или предатель. Двойной агент. Называйте как хотите. Но он явно работает на другую сторону, так как о моем визите к вам должны были знать только несколько официальных лиц.

Я потрясенно молчала. Мы вернулись в его номер. Неужели он понял, что у нас начались проблемы? Или каким-то образом узнал об убийстве Тушиева и исчезновении Люды? Но это просто невозможно. Хотя когда имеешь дело с лучшим аналитиком МОССАДа, ничего невозможного просто нет. Я подошла к столу, взяла листок бумаги и быстро написала: «Может, вам сменить место? Отель?»

— Какой смысл? — громко спросил Яков Аронович и дописал: «Этим мы только подтвердим правильность их выбора».

Он поманил меня в ванную комнату, где включил воду и только затем очень тихо сказал:

— Ваши люди невольно меня выдали. Работали слишком топорно, все время боялись упустить меня из виду. И конечно, на них обратили внимание другие, которые теперь следят и за ними, и за нами. Думаю, что завтра или послезавтра наблюдение установят и за вами. Если уже не установили. Вы слишком часто со мной встречаетесь. Это неизбежно привлечет внимание и к вам.

— Что нам делать? Может, вам лучше уехать прямо завтра утром?

— И бросить нашу работу, — покачал головой Гольдфарб, — я полагаю, что сейчас знаю ваш «Кристалл-холл» даже лучше архитекторов и строителей, которые его проектировали и строили. Каждую секцию, каждый блок, каждый сегмент. И бросать все именно в тот момент, когда скоро начнется сам конкурс, было бы непростительной ошибкой.

— У вас есть конкретные предложения?

— Конечно. Сыграйте на опережение. Прямо завтра с утра постарайтесь взять хотя бы одного или двоих наших «наблюдателей». Они обычно работают по четыре человека. И при желании можно вычислить всех четверых, всю смену. И узнать, кто и зачем их прислал. Когда вы встречаетесь с Кафаровым?

— Не скоро. — Я не могла ему сказать, что только сегодня встречалась с Бехбудовым, а наш полковник уехал в командировку.

— Это плохо, — нахмурился Яков Аронович, — тогда постарайтесь максимально быстро найти кого-нибудь из его заместителей или ответственных лиц, способных принять решение. И уже завтра утром проведите операцию по нейтрализации моих «наблюдателей».

«Нужно будет позвонить Арифу, — решила я, — и попросить о срочной помощи. Пусть встретится со мной прямо сегодня и я расскажу ему о рекомендациях нашего гостя. Другого выхода сейчас нет».

— Я все сделаю, — заверила я Гольдфарба.

— Вы уверены, что за вашей группой не следят? — уточнил он, и я с трудом удержала спокойствие на своем лице. Я была уверена как раз в обратном, но как сказать об этом нашему гостю?

— Думаю, что не следят, — сказала я, отводя глаза. Наверное, он уже тогда все понял. Почувствовал мое состояние, уловил тембр моего голоса, заметил выражение глаз, дыхание, дернувшиеся конечности. Эти аналитики действительно умели «слышать» мысли. Но не таким образом, как мы думаем. Они никогда не были телепатами. Они просто тщательно фиксировали все отклонения от нормы, делали верные выводы из своих наблюдений и обрабатывали получаемую информацию в поисках единственно правильного вывода.

— В таком случае вам карты в руки, — весело предложил Яков Аронович, выходя из ванной комнаты.

Я вышла следом за ним. Он заказал ужин в номер, но я отказалась от еды, решив добраться домой. Заказала такси, уселась в машину, попросив отвести меня домой. По дороге достала мобильный и набрала номер Арифа. Услышала его голос.

— Это сорок четвертая аптека? — уточнила я.

Произнесенная цифра означала, что мы должны срочно увидеться. Обычно эту цифру называл сам Ариф, когда хотел со мной встретиться. И почти все время в последние дни натыкался на мои отказы. Я помнила о предостережениях Микаила Кафарова о том, как можно заставить меня или его сделать нечто противоправное, захватив одного из партнеров. Поэтому я все время ему отказывала во встречах. Даже сознавая, что не совсем права. Понимая, как некрасиво я веду себя по отношению к Арифу. Но лучше так, чем подставлять его под удар наших противников. И сегодня я впервые сама позвонила, попросив о встрече.

— Эта аптека находится у парка Низами, — сообщил мне Ариф, и я поняла, что наше свидание должно произойти именно там. На часах было около девяти, когда я поймала такси и поехала к парку, который находился в центре города рядом с музеем литературы. Не путайте музей с нашим институтом. Но в музее я тоже бывала достаточно часто, и мое появление не должно было вызвать подозрений. За исключением того важного момента, что в девять часов вечера музей был всегда закрыт. И я поехала на это свидание, которое по своим последствиям оказалось таким страшным и непредсказуемым.

Глава 17

Раньше эта небольшая улица носила имя Гуси Гаджиева. Сейчас стала называться проспектом Азербайджана. Это была по-своему очень известная улица города Баку. Она начиналась у крепостных стен Внутреннего города, или Ичери-шехера, где стоял памятник великому Низами и был музей литературы, и заканчивалась у здания Академического театра, где был памятник другому великому поэту, жившему пятьсот лет назад, — Мохаммеду Физули. На этой небольшой улице в конце пятидесятых построили целый комплекс пятиэтажных домов, среди которых были дома писателей и композиторов. В других домах жили профессора и академики, известные нефтяники и герои труда. На этой улице находилось здание Министерства внутренних дел и Центральный универмаг.

Я подъехала к парку Низами и отпустила такси. Сейчас рядом с парком возводили большое здание гаража, который портит весь вид на парк и на соседние здания, но у каждого времени свои приоритеты. Раньше важно было сохранять парк и памятник великому поэту, сейчас важнее гараж для частных машин, которых с каждым днем становится все больше и больше. Я озиралась по сторонам, ожидая, когда подъедет Ариф. Он остановил свой автомобиль у музея, где была стоянка, и поднялся ко мне.

— Здравствуй! — Я бросилась к нему. В этот момент я больше всего была рада, что могу поговорить именно с ним.

— Что случилось? Почему такая срочность? — На улице мы с ним никогда не позволяли себе обниматься или целоваться. И не потому, что мы соблюдали строгие законы конспирации. Просто подобные отношения не были приняты в Баку. И тем более между людьми уже далеко не самого молодого возраста.

Мы уселись на скамейку. Раньше за кроной деревьев и листвы этих скамеек не было видно. Сейчас листва на деревьях облетела, и я чувствовала себя неуютно, как будто за мной отовсюду следили.

— Яков Аронович обнаружил наблюдение, — выпалила я.

— Рано или поздно он должен был их обнаружить, — спокойно заметил Ариф.

— Ты не понимаешь, — разозлилась я, — он обнаружил не наших офицеров, а чужих, которые, не скрываясь, следили за ним.

— А где были наши?

— Наши, видимо, ничего не заметили.

Ариф помрачнел. Я видела, как он напряженно думает.

— Что я должен сделать?

— Я сегодня встречалась с Самиром Бехбудовым. Но он пока ничего не знает. Срочно найди его и полковника Кафарова. Передай, что Гольдфарба вычислили. Нужно его оттуда забирать. Срочно. Как можно быстрее. Но я сама не могу, иначе все поймут, кто приехал на самом деле. Я всего лишь координатор этого проекта.

— Понятно. — Ариф смотрит на часы. Затем достает телефон. Несколько секунд смотрит на свой телефон. Потом на меня.

— В отель они не посмеют войти, — задумчиво произносит он, значит, у нас есть время до утра.

— Это вряд ли. Не забывай, что они уже убрали Шамиля и Люду.

У меня такое ощущение, что опасность угрожает моему близкому человеку. На самом деле я боюсь и за самого Арифа, и за моего гостя, и за близких. Я слишком хорошо знаю, в какие жестокие игры мы играем и как могут действовать наши враги.

Ариф все еще смотрит на телефон, словно решая, кому ему лучше позвонить.

— Езжай в управление, — я едва не кричу, — нужно принимать меры как можно быстрее. Найди там кого-нибудь.

Он кивает и поднимается. Я понимаю, в каком он состоянии. Я и сама не в лучшем.

— Нам нужно будет с тобой поговорить, — наконец выдавливает Ариф.

— Потом, потом, завтра утром. Или сегодня ночью. Только ты прямо сейчас поезжай.

Здание Министерства национальной безопасности находится отсюда совсем недалеко. Минут за десять туда можно будет доехать. И по вечерам там не бывает таких больших пробок.

— Я поеду, — соглашается Ариф.

Он поднимается и медленно идет к своей машине. Он даже не предложил меня подвезти. Хотя правильно не предложил. Я живу совсем в другой стороне и сейчас не время заниматься любезностями. Ведь мы оба офицеры и понимаем свой долг.

Я прохожу на угол парка и останавливаю первое свободное такси. В нашем городе появились изумительно удобные такси — такие английские машины, похожие на кебы, только водитель сидит с левой стороны. Очень удобно и просторно. Вообще, мы очень неплохо используем наши финансовые возможности. Красивые мусорные ящики, которые я видела в Стамбуле, элегантные газетные киоски зеленого цвета из Парижа, которые так органично смотрятся в нашем городе. И конечно, эти английские такси, самые удобные и узнаваемые в мире машины.

До моего дома довольно далеко, и, сидя в такси, я набираю номер телефона Самира Бехбудова. Но его телефон отключен. Нашел время отключать аппарат. Я со злости едва не разбила свой телефон. И вспоминаю про аварийный номер полковника Кафарова, по которому я еще никогда в жизни не звонила. Этот номер телефона на тот случай, когда агент остается один и без поддержки. Но в Баку мне такой телефон просто не был нужен. А сейчас он мне впервые понадобился за столько лет. И я набираю этот номер. И слышу автоответчик:

— Вы позвонили в институт автоматизированных процессов, — слышу я приглушенный голос, — если вам нужно срочно переговорить с оператором — нажмите цифру один. Если оставить сообщение — нажмите цифру два. Если нужно кого-то найти, чтобы с ним соединиться, то нажмите цифру три.

Я сразу нажимаю цифру три и слышу уже живой голос неизвестного мне офицера, который спрашивает, с кем именно меня соединить.

— Микаил Кафаров, — негромко говорю я, надеясь, что нас сумеют соединить. Иначе, какой толк в этом телефоне.

Раздается какой-то щелчок и мне предлагают ждать. Затем проходит секунд сорок и тот же неизвестный голос сообщает мне, что в данный момент соединение с Микаилом Кафаровым невозможно. Просят назвать другую фамилию или оставить сообщение.

— Прошу срочно перезвонить на мой телефон, — уже громче прошу я.

— Назовите ваш кодовый номер.

— Эл — семьсот тридцать четыре.

— Сообщение принято. Вы хотите что-то еще сказать?

— Да. Я прошу срочно найти Самира Бехбудова.

— Подождите.

Через двадцать секунд слышу знакомый голос Самира:

— Что происходит? Почему ты позвонила?

— У моего подопечного неприятности. Там появилась группа чужих наблюдателей, которые даже не пытаются прятаться. Он считает, что это плохой знак.

— Правильно считает. Сейчас примем меры. Он в «Хилтоне»?

— Да.

— А где находишься ты?

— В машине. Еду домой.

— Какая машина?

— Такси.

— Назови номер?

— Я не знаю номера. Хотя подождите. — Я диктую номер, который записан на табличке передо мной.

— Записал. Поезжай домой и никуда не выходи. Мы примем меры, — говорит Бехбудов и отключается.

Этот разговор меня немного успокоил. Ведь даже формально подполковник Бехбудов мой непосредственный руководитель и я обязана была доложить ему о создавшейся ситуации. Чуть успокоившись, я закрываю глаза, положив телефон рядом с собой. Затем набираю номер мамы и жду, пока она ответит.

— Вы остались у меня дома? — спрашиваю я у мамы.

— Нет. Я забрала девочку и сейчас она у нас, — говорит мама, ты опять хочешь пригласить своего друга?

Я чувствую, как краснею. Все-таки не в наших традициях обсуждать такие вещи даже с родной матерью. Пока я не выйду замуж, мои встречи с Арифом будут считаться неприличным адюльтером, о котором никто не должен знать.

— Нет, он не приедет, — отвечаю я маме, — у нас слишком много работы.

— Тебе уже пора определяться, — в который раз говорит мне мама, — не забывай, сколько тебе лет. И девочке нужен брат или сестра. Она уже взрослая и все понимает. Даже твой непутевый муж уже женился, а ты все тянешь и тянешь.

— Мне самой нужно делать предложение? — нервно уточняю я.

— Я говорю тебе не об этом. Просто пора определяться. Сколько лет вы встречаетесь с твоим другом? Он холостой и ты незамужняя женщина. Скажи, что я буду приглядывать за твоей дочкой и у него не будет никаких особых проблем. Пусть определяется. В его возрасте уже нужно иметь детей.

— Обязательно передам, — мне становится смешно. Мама в своем репертуаре. Ей кажется, что меня обязательно нужно выдать замуж. В общем-то, она права. Если женщина в моем возрасте не выходит замуж и живет одна, то это неприлично.

Машина подъезжает к моему дому. Ключ у меня в сумочке. Нужно будет позвонить из дома Якову Ароновичу и пожелать ему спокойной ночи. Конечно, он не боится, но ему будет спокойнее, если я ему позвоню. Машина мягко останавливается. Я достаю деньги и протягиваю их пожилому водителю. Тот возвращает мне сдачу. Наши денежные купюры так подозрительно похожи на евро…

Я выхожу из машины и снова достаю свой телефон. Зачем ждать, если можно позвонить прямо сейчас. Когда Гольдфарб приехал, я сразу вручила ему карточку нашей местной телефонной компании, чтобы он мог бесплатно звонить по нужным ему номерам телефонов. И поэтому я набираю его номер. Но в ответ слышу, что телефон отключен. Странно, что отключен, ведь он обычно заряжает его на ночь и никогда не отключает.

Машина уехала, и я стою на улице, набирая еще раз номер мобильного телефона Якова Ароновича. И опять сообщение, что номер отключен. Тогда я набираю телефон «Хилтона» и прошу соединить меня с номером Гольдфарба. На другом конце какое-то секундное замешательство. И затем трубку берет кто-то посторонний. И я слышу незнакомый мужской голос:

— Извините. Но его сейчас нет в номере. Кто это говорит? Что ему передать?

Я отключаю телефон. Это уже совсем плохо. В пятизвездочном отеле меня не соединяют с нужным номером, а уточняют, кто позвонил и почему. Это могут сделать только в том случае, когда что-то подозревают. Кажется, мне придется поймать машину и вернуться в отель. Ведь я координатор этого проекта с нашим гостем. Черт возьми! Почему они меня не соединяют с его номером? Нужно возвращаться. Или подняться домой, чтобы забрать оружие. Какая глупость. Что мне может угрожать в родном городе. Да еще там дежурят в холле два наших офицера. И Самир с Арифом тоже предупреждены. Нет. Ничего страшного там произойти не может.

И все-таки я нервничаю. Поэтому решаюсь позвонить снова Самиру. И опять его телефон отключен. Интересно, как его смог найти дежурный офицер по специальной линии. Или у них есть вторые телефоны? У меня только один аппарат. И я набираю номер Арифа. Кому еще мне позвонить в такой сложный момент?

Сразу слышу знакомый голос и немного успокаиваюсь.

— Ты где находишься? — спрашивает меня Ариф.

— У своего дома. Ты успел добраться до управления?

— Все в порядке. Не беспокойся. Оставайся дома и никуда не выходи.

— Что с Яковом Ароновичем? Его мобильный не отвечает, а по городскому не соединяют.

— Там все нормально, — упрямо повторяет Ариф, — не беспокойся. Мы сейчас занимаемся всеми проблемами нашего гостя. Иди домой и ни о чем не беспокойся.

— Я хотела помочь…

— Это не тот случай, — перебивает меня Ариф и отключается.

Я по-прежнему стою перед домом. Кажется, скоро начнется дождь. Нужно подниматься домой. Но я все еще решаю, что мне делать. Может, действительно вернуться в отель? Как мне не хватает умных советов Микаила Алиевича. Куда он мог так внезапно исчезнуть?

Так нельзя. Я просто обязана что-нибудь предпринять. Речь идет не о моих личных интересах или даже о комфорте и безопасности нашего гостя. По большому счету, речь идет о безопасности моей страны, об успешном проведении этого конкурса, за которым будет следить весь мир. Конечно, Ариф меня нарочно успокаивает, пытаясь не пустить обратно в отель. Но я уже давно не девочка, а боевой офицер, на счету которого несколько успешно проведенных операций. Однако появляться в отеле ночью, без санкции просто немыслимо. И поэтому я набираю еще раз номер Самира Бехбудова и наконец слышу телефонные гудки. Еще через несколько секунд он отвечает:

— Слушаю тебя, Кеклик.

— Ты послал людей в отель?

— Я тебе перезвоню, — говорит он и снова отключается.

Они все сошли с ума. К черту субординацию! Я сейчас поймаю такси и вернусь в отель. Только поднимусь наверх за оружием. Я поворачиваюсь к своему подъезду и слышу телефонный звонок. Это Самир Бехбудов. Наконец он обо мне вспомнил.

— Что у вас происходит? — сразу спрашиваю я.

— Мы опоздали, — глухо говорит Самир.

— Как? — вскрикнула я.

— Они поднялись в его номер, — продолжает Самир, — наши офицеры дежурили в холле и ничего не слышали. В коридоре нашли убитого сотрудника отеля.

— А где Яков Аронович? — Не сдержавшись, я перебиваю его.

— Он исчез, — упавшим голосом сообщает Бехбудов, — в его номере найдены пятна крови. Возможно, его застрелили и труп увезли. Это в самом лучшем случае.

Про худший вариант лучше не думать. Если забрали Гольдфарба, то мы можем с полным основанием менять всю систему охраны, все посты службы безопасности, все наши планы. А еще лучше — вообще отменить проведение конкурса «Евровидения». За две недели мы ничего поменять не успеем. Это абсолютный крах. И в этом крахе виновата я одна. Я не имела права уезжать из отеля, оставив его одного. Даже с нашими недалекими охранниками, которые так и не поняли, что именно произошло. И не потому, что старик может все рассказать. Как раз я уверена в том, что он будет молчать под любыми пытками. Но сейчас фармакология достигла таких высот, что уже давно никого и нигде не пытают. Это только для наивных читателей рисуют такие апоплексические картины, когда людей калечат или мучают. Ничего подобного. Делается один укол и практически любой человек начинает говорить. Лекарство просто подавляет его силу воли. И чем сильнее он сопротивляется, тем быстрее расскажет все, что знает. Учитывая возраст Якова Ароновича, никто не сможет поручиться за его жизнь.

У меня просто опустились руки. Ничего худшего произойти больше не может. Я уже сейчас могу писать рапорт об увольнении со службы… Первое задание в звании майора я позорно провалила. Мне кажется, что ничего более страшного в моей жизни больше не может произойти. Я медленно вхожу в подъезд и поднимаюсь по лестнице. Неужели им удалось захватить Гольдфарба? Захватить легенду мировой аналитики. И где? В спокойном Баку, где рядом находится посольство Израиля, где самая низкая преступность в странах бывшего Союза, где по бульвару до утра ходят молодые девушки, не опасаясь никаких нападений. И именно в нашем городе должно было произойти нечто подобное. Яков Аронович знает такую массу секретов… Вычислить и взять такого человека — это самая большая удача любой спецслужбы мира.

Теперь нужно возвращаться в отель и попытаться что-то предпринять. О конспирации можно не думать, сейчас это уже неважно. Заберу оружие и вернусь в отель. Я подхожу к своей двери и достаю ключи. И слышу какой-то шорох за спиной. Я успеваю обернуться и увидеть какую-то тень за спиной. А потом в лицо мне направляют струю, и я захлебываюсь в этом пряносладком запахе, чувствуя, как сползаю на пол и теряю сознание.

Глава 18

Полковник Кафаров приехал в отель «Хилтон» в половине второго ночи, когда следователь, прокурор, сотрудники полиции и офицеры Министерства национальной безопасности уже покинули здание. Внизу его встречали Самир Бехбудов и Ариф Салимов. У обоих были мрачные от недосыпания и случившегося лица. Оба понимали, насколько серьезно то, что произошло с их гостем…

— Пойдемте в его номер, — предложил Кафаров.

Все офицеры поднялись в номер, который занимал Гольдфарб. Здесь еще везде была разбросана его одежда, на столе стояла недопитая бутылка минеральной воды, лежали даже очки Якова Ароновича. Кафаров вошел в номер и буквально ощупал каждый предмет в обеих комнатах. Прошел в ванную комнату, осмотрел оставшиеся там предметы, вернулся и уселся на диван. Оба офицера понуро стояли перед ним.

— Садитесь, — разрешил полковник.

Они уселись на стульях, рядом с диваном.

— Что нам известно? — уточнил Кафаров, обращаясь к Бехбудову.

— Ко мне позвонила по срочной линии майор Кеклик Алиева, которая сообщила, что за Гольдфарбом установлено наблюдение, — сообщил Бехбудов, — я тут-же принял меры, направив оперативную группу в отель. Но они прибыли слишком поздно. В номере был найден погибший сотрудник отеля. Его имя Вахид Агаев. Сейчас устанавливаем его связи, но, возможно, он был лишь случайным свидетелем. Сам Гольдфарб пропал. Эксперты проверили пятна крови на обивке дивана, они не принадлежат Гольдфарбу. Сделали срочный запрос в Тель-Авив, чтобы уточнить, кому именно могли принадлежать эти пятна крови.

— И все? — мрачно осведомился Кафаров.

— Приметы Гольдфарба переданы сотрудникам полиции, госавтоинспекции, на все пограничные пункты, в аэропорты и кассы, — отрапортовал Бехбудов. — Мы надеемся, что в любом случае его не удастся вывезти из нашей страны.

— Его не будут вывозить, — перебил Кафаров, — им нужны его планы по охране и безопасности нового дворца. А потом они его убьют, чтобы никуда не возить.

— Такой опытный эксперт и так глупо попался, — хмуро заметил Ариф, — нужно было ставить охранников и у дверей его номера.

— И вообще, ходить за ним по пятам, даже в туалет, — в тон Салимову иронично продолжил Кафаров.

— Что еще? — спросил полковник, — только коротко и быстро.

— Гольдфарб сообщил о неизвестных наблюдателях сначала Кеклик Алиевой, — доложил Салимов, — мы встретились с ней у парка Низами и она мне все подробно рассказала. Я сразу поехал в управление, а она отправилась домой. Потом еще раз позвонила мне уже из машины. Я предложил ей не волноваться и поехать домой.

— Гольдфарб не сказал, кто это мог быть?

— Насколько я понял — нет. Но он их вычислил. Я вернулся в управление и передал обоим офицерам охраны предписание руководства — быть внимательнее. Мы послали еще одну машину с двумя другими офицерами, которые дежурили на улице и следили за входом в отель. Но ничего подозрительного они тоже не обнаружили.

— Показательная инициатива на фоне полного провала, — коротко отрезал Кафаров. — Вы звонили после этого майору Алиевой?

— Звонил два раза, — ответил Ариф, — но телефон не отвечает. Очевидно, она уже спит.

— После такого случая? — не поверил Кафаров. — Неужели ты ее до сих пор не знаешь? Она не позволила бы себе заснуть ни при каких обстоятельствах. Более того. По логике ее поведения, она должна была вернуться в отель. Почему ее до сих пор здесь нет?

Бехбудов и Салимов переглянулись.

— Я думал, она купается, — пробормотал Ариф, — таким образом она обычно снимает напряжение. Под холодным душем.

— Это тебе сейчас нужен хороший душ, — посоветовал Кафаров.

— У нее маленькая дочь и пожилая мать-гипертоник, — пояснил Бехбудов, — поэтому мы не стали ее беспокоить так поздно ночью, решив, что можно подождать до утра.

— Это ваша очередная и самая большая ошибка, — сурово произнес Кафаров, — сейчас поедем прямо к ней домой. А пока еще раз осмотрим обе комнаты. У меня такое ощущение, что гостя не убили в этом номере, а инсценировали его похищение, чтобы навести нас на ложный след.

— Вы считаете, что его не похитили? — удивился Бехбудов.

— Во всяком случае, все было не совсем так, как нас пытаются уверить. Посмотрите. Здесь остались его очки. Но это не совсем его очки. Осмотрите их внимательнее. Они достаточно новые, и заметно, что ими почти не пользовались. То есть их оставили намеренно, чтобы убедить нас в том, что его внезапно похитили. Зато среди оставленных вещей нет часов нашего гостя, нижнего белья. Рубашки и костюмы, которые висят в шкафу, выглядят достаточно потертыми, но в них ничего нет. Как будто их специально оставили для нас. Ну и еще убитый охранник. Как он оказался в комнате гостя? Почему сюда пришел и получил две пули? Сначала в живот, потом контрольный в голову. Нужно внимательно проверить его биографию. Почему он оказался в такое позднее время в номере Гольдфарба? Что он здесь делал? Вы проверили по заказам? Гость вызывал кого-то из службы сервиса?

— Следователь уже все проверил, — доложил Салимов, — Гольдфарб никого не вызывал из службы сервиса, это точно. Операторы не зафиксировали такой звонок.

— И никто ничего не заметил, — подвел неутешительный итог полковник, — давайте сделаем так. Спуститесь вниз и возьмите списки всех гостей, оставшихся на эту ночь в отеле. Всех, без исключения. А потом начнем проверку. Под видом пожарной тревоги мы попросим всех гостей выйти из номеров и тщательно проверим все комнаты.

— Я все понял, — кивнул Бехбудов, — я останусь и проведу всю проверку.

— Оставайся, — разрешил полковник, — а мы вместе с Арифом поедем в гости к майору Алиевой. Надеюсь, она нас не прогонит. А вы как считаете, майор Салимов?

Самир Бехбудов скрыл улыбку. Об отношениях Арифа и Кеклик знали все члены группы. Все вышли из номера, спустились вниз в кабине лифта. Обращенная к холлу сторона была прозрачной.

— Посмотрите, — строго сказал Кафаров, — если сидевшие в холле офицеры серьезно относились бы к своим обязанностям, то они бы наверняка заметили посторонних, которые поднимались в этих кабинах на верхние этажи. Но они ждали, что преступники войдут в отель в масках и с пистолетами, чтобы их легче было узнать. Таких идиотов, как эти офицеры охраны, нельзя держать в нашем управлении. Я буду настаивать, чтобы их убрали. Пусть работают регулировщиками на улице, там им место.

Оставив Бехбудова в отеле, они вдвоем в автомобиле Арифа Салимова поехали в сторону дома Кеклик Алиевой. Когда машина проехала уже половину пути, полковник негромко спросил:

— Что ты думаешь дальше делать?

— В каком смысле? — не понял Ариф.

— С Кеклик, — пояснил полковник.

— Мы с ней хорошие друзья.

— Это не ответ.

— Хорошо. Мы с ней любовники, — с некоторым вызовом произнес Ариф, — не вижу смысла скрывать. Вы же все равно все знаете.

— И как долго будет продолжаться эта неопределенная ситуация?

— Я вас не совсем понимаю.

— Ариф, ты ведь прекрасно знаешь, что подобные связи всегда мешают работе. Тем более нашей работе.

— Я в чем-то вас подводил? Кеклик, ее работа вас тоже устраивали. Она выросла до майора…

— Ты считаешь, что мы дали ей это звание незаслуженно?

— Нет. Конечно, нет. Она профессионал, отличилась в детском саду. Я говорю не о том, что у нас одинаковые звания, а о том, что мы оба свободные, холостые и самостоятельные люди.

— Безусловно. Но я тебе об этом уже говорил. Вашу связь могут использовать в своих целях наши враги.

— Да. Но пока никто не использовал. Мы же не маленькие дети, Микаил Алиевич. Вы можете не беспокоиться. Кстати, мы уже приехали.

— Позвони ей, — предложил полковник.

Салимов достал телефон, набирая номер. Долго ждал, потом покачал головой.

— Телефон не отвечает.

— Позвони по городскому, — решил Кафаров.

Ариф набрал городской номер. Опять долго ждал.

— Нет, — наконец сказал он, — наверное, крепко спит.

— Пошли, — вместо ответа предложил полковник.

Они вошли в подъезд. Кафаров шел первым. Салимов следом. Остановились у ее двери. Ариф позвонил в дверь, прислушался. Никто не отвечал. Он достал телефон и позвонил на городской номер. Было слышно, как звонит городской телефон. Но никто по-прежнему не отвечал. Ариф позвонил на мобильный. Прислушался.

— Мобильного не слышно, — сказал он, — значит, ее нет дома. Может, поехала к матери?

— Подожди, — полковник достал из кармана связку ключей, проверил два из них. Третий подошел. Он открыл дверь.

— У вас есть ключи от всех наших квартир? — поинтересовался Салимов. — Или случайно оказались только эти?

— Ценю твое чувство юмора, — заметил полковник, входя в квартиру.

Здесь все было перевернуто. Салимов вошел следом за ним и с нарастающим изумлением увидел разбросанные вещи. Было понятно, что здесь побывали непрошеные гости.

— Теперь все понял? — спросил Кафаров, доставая свой телефон.

— Срочно оперативную группу на квартиру Кеклик Алиевой, — распорядился он, — пусть приедут наши эксперты.

Ариф испуганно оглядывался по сторонам. Было заметно, как сильно он волнуется. Исчезновение Кеклик его просто потрясло.

— Вы говорили, что все будет в порядке, — судорожно выдавил Салимов, — а они ее увезли. Это я виноват…

— Успокойся, — мрачно посоветовал Кафаров, — очевидно, у нас произошел какой-то непредсказуемый сбой.

— Сбой? — не выдержал Ариф. — Какой сбой? Это был ваш план…

— Тише, — остановил его полковник, — нас могут услышать.

— Я не думал…

— Не здесь, — снова перебил его Кафаров, — они могли оставить «жучок». Умей держать себя в руках.

Салимов обреченно махнул рукой.

— Спустись вниз и осмотри улицу перед домом, — приказал полковник Арифу, — проверь, сколько там есть камер. Возможно, на камеры видеонаблюдения мог попасть кто-нибудь из похитителей. И постарайся успокоиться.

— Почему они ее похитили? — никак не мог успокоиться Салимов.

— Во всяком случае, не убили. Иначе труп был бы прямо здесь.

— Это я виноват в том, что произошло, — снова убежденно произнес Ариф.

— Не говори глупостей, — резко прервал его полковник, — иди и все проверь. Потом вернешься сюда, и мы вместе продумаем план дальнейших действий.

— Я уничтожу их всех, найду и убью, — пообещал Салимов.

— И пойдешь под суд за самоуправство, — предупредил Кафаров, — иди и меньше думай об этом. Сейчас нужно сделать все, чтобы ее спасти. Постарайся успокоиться. В такие моменты и проверяется наша способность к самоанализу.

Салимов поморщился. Потом молча вышел. Кафаров прошел по комнатам, поднял упавшую игрушку и поставил ее в угол. Это была кукла Барби, очевидно принадлежавшая дочери Кеклик. Затем снова достал телефон. Набрал номер.

— У нас работает «крот», — сообщил он своему собеседнику, — теперь в этом нет никаких сомнений. Они забрали майора Кеклик Алиеву.

— И ты допустил, чтобы ее взяли? — не поверил его собеседник. — Чем ты занимаешься? Вся твоя операция с самого начала была абсолютной авантюрой. И теперь она так позорно закончилась. Убит Тушиев, сначала пропала одна женщина, теперь вторая. Из отеля похитили нашего гостя. Я отменяю операцию. Мы слишком увлеклись этими ненужными играми.

— До начала конкурса осталось две недели, — устало напомнил Кафаров, — сейчас ничего нельзя поменять. Мы должны либо все выяснить и закончить нашу игру, либо признать свое поражение. Это не тот случай, когда мы можем все остановить и выйти из игры. Мы играем не в покер.

— Именно поэтому мы не можем блефовать, — разозлился его собеседник. — Чем ты занимаешься со своими людьми все последние месяцы? Как я буду докладывать о твоем провале?

— Скажешь правду. Эту игру мы придумали не сами. Нам ее отчасти навязали. Это был самый верный способ быстро и надежно выйти на тех, кого мы ищем.

— Ты страшный человек, Микаил, — убежденно произнес его собеседник, — неужели тебе не жалко даже своих сотрудников? Ты готов рисковать любым человеком из своего окружения, чтобы добиться своей цели. Ведь она всегда была твоей любимицей.

— Это не относится к делу, — хладнокровно заметил полковник, — мне поручили найти террористов и я их найду. Любым способом.

— Да. Теперь я все понимаю. Ты просто маньяк. Фанатик своего дела. Тебе опасно поручать человеческие судьбы.

— Ты собираешься отстранить меня от этой операции?

— Нет. Но я собираюсь несколько подправить твои действия.

— Учти, что ты можешь все испортить, — предупредил его Кафаров.

— Хватит. Это уже не обсуждается. Сейчас прибудет оперативная группа, которая начнет зачистку. Мы задействуем все наши возможности. И начнем аресты.

— Это ничего не даст, — возразил Кафаров, — мы возьмем только мелких исполнителей. Судя по масштабам, там действуют очень серьезные люди с хорошей подготовкой. В этом случае мы точно провалим порученное нам дело.

Его собеседник молчал. Очевидно, принимая решение. Репутация полковника была гарантией успеха любой операции. Собеседником Кафарова был первый заместитель Министра национальной безопасности, генерал, который начинал свою службу учеником у Микаила Алиевича. И был его лучшим учеником. Именно поэтому, помолчав секунд пятнадцать и все обдумав, он спросил:

— Что ты хочешь?

— Еще три дня. Иначе мы ничего не добьемся.

— Какие три дня? Твоей группы больше не существует. Уже трое из пятерых погибли или исчезли. Остались двое. Я могу узнать, кто из них является «кротом». Или это тоже твой фирменный секрет?

— Я не знаю. Пока не знаю.

— Это говорит полковник Первого главного управления КГБ СССР? Ты сам понимаешь, что происходит?

— Это говорит полковник Министерства национальной безопасности Азербайджана, — выдохнул Кафаров, — заканчивай демагогию, генерал. Я тебе объяснил, что это был единственный выход. Если ты не хочешь меня слушать, то именно сейчас можешь все испортить.

— Мне подождать, пока убьют и тебя?

— Не нужно ждать. Я попросил только три дня.

— До начала «Евровидения» осталось две недели, — снова повторил генерал, — значит, через три дня останется одиннадцать дней. И ты считаешь, что я могу снова подождать? Нас посадят в тюрьму в одну камеру, за государственную измену и нарушение воинской присяги. Чего ты добиваешься? Неужели ты еще не понял, что времена Советского Союза уже давно прошли? Сейчас мы имеем дело не с разведывательными центрами цивилизованных стран, где были свои правила, а с непредсказуемыми мерзавцами, у которых нет никаких правил. Ничего святого. Или это тебе тоже нужно объяснять?

— Не нужно, — ответил Кафаров, — я сам все знаю. Я предложил план, и ты его принял. Насчет одной камеры ты абсолютно прав. Либо мы заканчиваем нашу операцию, либо мы ее проваливаем. Третьего не дано.

— Ты умеешь очень убедительно говорить, — зло произнес генерал, — но учти, что поражения все равно не будет. Я не тот человек, который покорно сдается. Или своим ходом идет в тюрьму. Если ты не сумеешь ничего сделать, мы проведем тотальную зачистку. Просто профилактическую операцию, когда заберем всех, кто вызывает хотя бы малейшее подозрение. Всех, без исключения. Лучше посадить сто непричастных людей, чем упустить одного настоящего террориста. Это мой принцип.

— Ты посадишь сто непричастных и не найдешь одного, которого нужно найти, — сказал Кафаров, — и именно этот один может оказаться нашим Освальдом.

— Не смей так говорить. У нас несколько линий охраны. Мы пригласили лучших специалистов со всего мира. Немцы, англичане, турки, израильтяне. Никто не пройдет через такой заслон.

— Хочешь рискнуть? По-моему, это рулетка.

— Ладно. Три дня. Последние три дня, полковник Кафаров. А потом я лично тебя арестую. Лично. Чтобы в камере ты сидел один. За все, что ты натворил. Даже несмотря на нашу более чем тридцатилетнюю дружбу. Даже несмотря на то, что ты был моим учителем, а я твоим лучшим учеником. Ты меня понимаешь?

— Кто тебе сказал, что ты был лучшим? — усмехнулся полковник.

— Ты сам говорил мне об этом много раз.

— Я тебе льстил.

— Три дня, — усмехнулся генерал, — не больше. У тебя есть конкретный план?

— Не беспокойся, — Кафаров убрал телефон. Даже своему лучшему ученику и первому заместителю Министра национальной безопасности он не расскажет, что исчезновение Кеклик Алиевой тоже было составной частью его плана. Но об этом никто не должен знать.

Глава 19

Я с трудом приходила в себя. Все еще плыло перед глазами. Сначала в нос ударил какой-то неприятный запах. Очень неприятный. Я даже поморщилась. Потом почувствовала боль в руках. Постепенно поняла, что руки у меня связаны за спиной. Я не стала сразу открывать глаза, понимая, что за мной могут наблюдать. Меня готовили и к похожему сценарию, поэтому необходимо сохранять выдержку. Восстановим все, что было с самого начала. В меня выпустили какую-то жидкость, и я потеряла сознание. Сначала поднималась по лестнице. Потом услышала шорох за спиной. Обернулась и почувствовала эту струю. И сразу потеряла сознание. Это было поздно вечером. Сколько с тех пор прошло времени, я не знаю. Если не убили сразу, значит, я им нужна. Интересно для чего. Если они похитили и Якова Ароновича, то такой незначительный специалист, как я, им вообще не нужен. Я почти ничего не знаю. Ни об организации охраны, ни о службе безопасности. Я могу рассказать о нашей оперативной подготовке и выдать Самира Бехбудова с Арифом. Конечно, я не сделаю ни того, ни другого, даже если меня сожгут живьем. При этой мысли я испугалась. Нет, даже содрогнулась. Нет, не из страха. Я вспомнила о своей девочке. Как она будет расти без отца и без матери? Отец фактически самоустранился, а мать занялась делом, каким порядочные молодые женщины не должны заниматься, и попала в ловушку. Как ей объяснят, что ее мать была офицером специальной группы? Никто, конечно, не станет объяснять. Придумают какую-нибудь глупую версию моей смерти. Попала под автобус или упала с моста. И выдадут песок в закрытом гробу, чтобы близкие могли меня похоронить. Бедная мама, как она будет переживать!

Какой ужасный запах. Как будто в хлеву. Что это такое, куда меня привезли? И кто эти люди? Я осторожно открываю глаза. Кажется, я лежу на каком-то грязном матрасе. Какая гадость. Полная антисанитария. Все женщины такие. В этот момент я думаю не о том, что меня могут убить или пытать, а о том, что меня положили на грязный матрас. И еще я пожалела о том, что на мне длинная юбка, а не привычные темные брюки. Я пытаюсь осмотреться по сторонам. Кажется, метрах в пяти от меня сидит какой-то мужчина. Достаточно молодой, небритый. С автоматом в руках. Сидит боком ко мне и что-то жует. Наверное, жвачку. Теперь я поняла, чем здесь пахнет. Обычным конским навозом. Наверное, меня привезли в какую-то конюшню.

Интересно, чего они ждут? Кажется, пробивается утренний свет. Сейчас часов девять или десять. Хотя в мае рано светает. Зачем они меня похитили и что им нужно? Судя по тому как они работали с Шамилем и Людой — эти люди знают свое дело и не оставят меня в живых. Значит, нужно исходить из того, что они все равно не дадут мне шансов. Нужно будет искать их самой. И все-таки как я могла так глупо попасться после того, как уже исчезла Люда? Наверное, ее тоже привезли и бросили вот на такой грязный матрас. А потом замучили и убили. Я чувствую себя почти Зоей Космодемьянской. Честное слово, мне не так страшно. Жалко маму и дочку. И еще злоба на этих подонков, которые убили моих товарищей и готовятся убить меня. Ох, как я их ненавижу!

Я открываю глаза и смотрю по сторонам. Второй охранник сидит в стороне. Меня боятся. Двое вооруженных мужчин на связанную женщину. Просто молодцы. А с другой стороны, это плохо. Значит, они точно знают, кто я такая. Обычную женщину, работающую в литературном институте, не станут связывать и охранять. А меня связали и охраняют. То есть знают и о моих спортивных достижениях. И о моей подготовке. Слишком много информации. Случайно ее получить невозможно. Значит, где-то произошла утечка. И нас кто-то сдал. Сначала Шамиля, потом Люду, теперь меня. Интересно, кто это мог сделать? В нашей группе остались двое — Ариф и Самир. Про Арифа я даже не хочу думать, это просто невозможно. Самира я тоже знаю несколько лет. Он не похож на предателя. Тогда кто?

Кто мог так целенаправленно сдавать своих товарищей? И для чего?

Я слышу шаги и понимаю, что скоро получу ответы на все свои вопросы. Сюда входят двое мужчин. Оба чисто выбритые, от одного даже пахнет заграничным парфюмом. Это всегда так. Орудуют небритые типы, пахнущие чесноком и специями. А командуют всегда хорошо одетые господа, знающие толк в дорогом парфюме. Один из них — высокий мужчина с глубоко посаженным глазами, прилизанными волосами. У него такой запоминающийся выступающий кадык. Второй, поменьше ростом, полноватый, с редкими рыжими волосами, мордастым лицом и мешками под глазами. Он подходит ко мне и как-то брезгливо и не очень больно пинает меня ногой. Как собаку. Вот такой тип. Мужчина, который бьет ногами связанную женщину, как его назвать…

— Просыпайся, красавица, — говорит он с очень характерным акцентом. Так говорят выходцы с севера. Кажется, я начинаю понимать, что здесь происходит.

Меня поднимают и ставят на ноги, разрешив прислониться к какому-то столбу. Я перевожу дыхание. Второй, высокий мужчина, молча смотрит на меня.

— Пришла в себя? — весело спрашивает полноватый тип, — давай, давай, просыпайся.

Он еще и хлопает меня по лицу своей потной ладошкой. Это не больно, но очень противно. Я невольно строю гримасу.

— Не нравится, — радостно говорит полноватый, — ей не нравится, — он неожиданно больно сжимает мне скулы и резко отпускает меня, — ничего, — обещает мне этот тип, — тебе у нас понравится. Я тебе обещаю.

— Хватит, — говорит высокий, — отойди. У нас с этой дамой будет другой разговор.

Полноватый пожимает плечами и отходит. Высокий подходит ближе, смотрит на меня.

— У тебя есть дочка. — Он не спрашивает. Он утверждает.

Пока я еще способна молчать.

— Мы привезем ее сюда, — говорит мне этот тип, и я чувствую, что могу разорвать веревки, которыми связана, и задушить этого типа. Но это всего лишь прелюдия.

— У нас мало времени, — говорит мне высокий, — поэтому слушай внимательно. Девочку твою мы не будем трогать, если ты будешь вести себя нормально и правильно. Твоя жизнь нам не нужна. Все, что мы хотели узнать про тебя, мы уже знаем. Нам нужен этот еврей, который приехал к нам и с которым ты уже столько дней работаешь.

— Какой еврей? — Может, попытаться прикинуться дурочкой.

Но моя попытка обречена на провал. Высокий откровенно улыбается.

— Не нужно так грубо, — говорит он мне, — Яков Аронович Гольдфарб, который выдает себя за литературоведа. Я даже не знаю, как его настоящее имя и кто он на самом деле. Но ты все знаешь. Мне неинтересно ни его имя, ни его профессия. Я хочу его найти и с ним поговорить. Или найти и убить. Оба варианта меня устраивают. А тебя что больше устраивает?

Я молчу. Понимаю, что меня все равно заставят говорить. И у этих типов может не быть никаких лекарственных препаратов. Меня просто забьют и заставят все рассказать. Я, конечно, человек терпеливый, но до определенного момента. А ведь они вполне способны украсть и мою дочь, которую сейчас никто и не думает охранять. Поэтому мне нужно отвечать, чтобы хотя бы выиграть время.

— Вы его похитили, — вспоминаю я события сегодняшней ночи.

— Откуда похитили? — не понимает высокий.

— Из отеля, — мне легко говорить, ведь я совсем не лгу, — вы убили кого-то в отеле и забрали Гольдфарба.

Высокий с сомнением смотрит на меня, потом поворачивается к своему напарнику, стоящему в стороне.

— Иди сюда, — зовет он его.

Тот подходит ближе.

— Что у вас случилось в отеле? — спрашивает высокий.

— Ничего не случилось, — отвечает полноватый, — мы приехали, а этот еврей уже сбежал.

— Ты слышала, — спрашивает меня высокий, — он сам сбежал…

— И по дороге убил сотрудника отеля? — У меня пока есть силы с ним пикироваться.

Он снова смотрит на полноватого. Тот достает телефон и отходит в сторону. Потом долго с кем-то говорит. Я так и думала. У него гортанный голос и он явно приехал из Дагестана. Высокий терпеливо ждет. Потом негромко мне говорит:

— Ты ведь молодая женщина и должна все сама понимать. Мы тебя мучить не будем. И пытать тебя никто не собирается. Просто пущу по кругу. Человек десять молодых мужчин и ты одна. Клянусь, что ты будешь умолять меня о смерти.

Он показывает на грязный матрас и на двух охранников. Такое зрелище может вызвать только отвращение. Но я молчу, пока молчу. Когда угрожают, это не так страшно. Страшнее будет, когда перейдут к делу. Полноватый возвращается, и по его лицу я понимаю, что у них дела идут не совсем так, как они планировали. Полноватый что-то негромко говорит высокому. Долго говорит, высокий его несколько раз перебивает, задает какие-то вопросы. Потом резко поворачивается ко мне.

— Куда он мог исчезнуть? Куда он сбежал?

— Откуда я знаю? Я всю ночь пролежала на вашем вонючем матрасе, — напоминаю я ему.

Он улыбается. Почему-то ему весело.

— Матрас действительно дурно пахнет, — соглашается он, — если скажешь правду, я его поменяю. Куда сбежал Гольдфарб?

— Не будьте идиотами, — с удовольствием говорю я ему, — подумайте сами. Как я могла узнать об этом, находясь здесь? Вы же можете логично рассуждать.

Они все знают. И про Гольдфарба тоже. Значит, среди нас действительно есть их осведомитель. Но с другой стороны, кого там убили вчера в отеле и куда действительно исчез Яков Аронович, если они тоже его ищут?

— Как его найти? — спрашивает высокий.

— Не знаю, — у меня болят руки, так крепко мне их связали.

Высокий смотрит на полноватого, словно дает ему отмашку. Или задает безмолвный вопрос. Тот вспыхивает.

— Она все врет, — убежденно говорит он и подходит ко мне, чтобы ударить меня по лицу. Сильно и больно. Я чувствую, как горит щека. Кажется, он даже рассек мне губу.

— Говори, — требует полноватый.

— Пошел ты… — Сама не знаю, откуда у меня взялась эта храбрость. Или злость. Или обида. Меня никто и никогда так расчетливо не бил по лицу. Чтобы не только было больно, но и унизительно.

Полноватый улыбается. Как удобно допрашивать связанную женщину, над которой можно издеваться. Он протягивает руку и больно сжимает мне грудь. Затем рука ползет вниз. Если я заплачу, то доставлю этому мерзавцу удовольствие. Поэтому буду терпеть, чтобы он со мной ни делал. Но он больно щиплет меня за мягкое место ниже спины и убирает руку. Спасибо и на этом.

— Где Гольдфарб? — спрашивает полноватый. — Куда он сбежал?

Я не хочу получить очередной удар в живот и поэтому собираю остатки сил, чтобы выдавить:

— Не знаю. Я действительно не знаю.

Полноватый не верит. Он замахивается, чтобы снова ударить, когда высокий его останавливает.

— Подожди, — приказывает он, — не торопись.

Полноватый опускает руку и что-то шепчет. По-моему, ругательства. Но отходит в сторону. Высокий достает телефон и тоже отходит в сторону. Он кому-то звонит и до меня долетают только отдельные слова:

— Ей ничего… Его не брали… Она не знает…

Все-таки я не до конца понимаю, что здесь происходит. Но если эти типы развяжут мне руки, я первым делом убью полноватого ублюдка, который так больно бьет связанную женщину по лицу. Высокий, закончив разговаривать, подходит ко мне.

— Похоже, наш гость перехитрил всех, — задумчиво говорит он, глядя на меня, — и не просто исчез, но еще и убил нашего человека в отеле.

Уже приятно. Значит, там убили не случайного свидетеля и не невинного человека, а осведомителя этих господ. Я обожаю МОССАД. Ребята, вы просто молодцы, если смогли его вычислить, пока два наших идиота-охранника сидели внизу. Значит, Гольдфарб сумел уйти и по дороге застрелить их осведомителя. Просто гениальный человек. Такой милый старичок и такой энергичный. Но куда он исчез? И как вычислил этого охранника?

— Она, возможно, действительно ничего не знает, — говорит высокий, — мы сейчас поедем в город и все выясним. Нужно понять, что там происходит. А она пусть пока подождет здесь. Ребята за ней присмотрят.

Он поворачивается и уходит. Полноватый идет следом за ним, но неожиданно возвращается и подходит ко мне.

— Я вернусь через два часа, чтобы на этом матрасе поиграть с тобой, ты будешь крепко ласкать меня, — шепчет он мне на ухо, — ты меня любить будешь, — и с силой бьет меня в живот, отчего у меня перехватывает дыхание.

— Зубы помой, — говорю я ему, морщась от боли. И он бьет меня второй раз.

Я падаю на матрас и чувствую, как у меня катятся слезы по лицу. Все-таки не каждый день бьют так больно. Милые женщины, не позволяйте себя бить. Это даже не так больно, как очень унизительно и обидно. Если бы у меня не были связаны руки, я бы ему показала, как нужно вести себя с женщиной. Но я падаю на вонючий матрас и беззвучно плачу. Они уходят, и ко мне подходит один из охранников. Он пытается меня поднять, и я невольно выдаю какой-то стон. Он даже отпрянул, испугавшись. У меня затекли и болят руки. И вообще болит все тело.

— Ослабь немного узлы на руках, — попросила я этого парня, — и дай мне воды.

Он смотрит на своего напарника. Тот кивает головой. Молодой парень, ему лет двадцать пять, не больше. Они видели, как меня бил этот полноватый тип, и, конечно, испытывают ко мне некоторое сочувствие. А потом они уверены, что эта несчастная побитая женщина ничего не сможет сделать им, двум вооруженным бугаям. Им, конечно, не стали рассказывать подробности моей спортивной биографии. Это меня более чем устраивает.

Он выходит из этого сарая или конюшни. И возвращается через минуту. Я чувствую, как он разрезает веревки на моих руках. Наконец я свободна. Но он выворачивает мне онемевшие руки вперед и надевает наручники. Вот так. Хрен редьки не слаще. А потом дает стакан какой-то мутной воды. Выбора нет, и я ее пью. И хотя у меня на руках наручники, тем не менее я чувствую себя гораздо лучше. И даже сильнее.

Парень смотрит на меня, улыбаясь, как будто пытаясь со мной флиртовать. Поразительно… Большинству мужчин нравится видеть беспомощное состояние женщины. Им кажется, что теперь они могут им воспользоваться, показать свою власть, проявить свою силу. А может, я имела там дело только со слабыми мужчинами или вообще с недоразвитыми существами, которые не имели никаких отношений с нормальными женщинами? Не знаю. Хотя у высокого были очень дорогие часы, тысяч за двадцать долларов. А с такими деньгами всегда можно обеспечить себя и доступными женщинами.

Я ждала достаточно долго. Парни уже переглядывались и отпускали по моему адресу какие-то сальные шутки. Я все время помнила о возможном возвращении полноватого, когда послышался шум подъехавшей машины. Потом хлопнула дверца, и кто-то быстро прошел по двору. И я услышала хлопок. Такой очень характерный хлопок, который обычно слышен, если стреляют из пистолета с глушителем. Видимо, во дворе дежурил третий. А потом в сарай вошел мужчина. Я увидела в дверном проеме только его фигуру. И он поднял пистолет с глушителем. Я еще успела подумать, что умру так просто и легко. Однако он также просто и легко сделал по два выстрела в моих охранников. Эти идиоты даже не успели понять, что именно произошло, так быстро и ловко он действовал.

И потом подошел ко мне. Я отказывалась верить своим глазам. Это был Ариф. Не помню, когда я так радовалась его появлению. От радости я ничего не могла сказать. Он вытащил ключи от наручников из кармана одного из убитых, снял их с меня, и только тогда я бросилась обнимать его. Честное слово, я заплакала. А он гладил меня по спине и все время повторял:

— Все хорошо, все нормально, — и так продолжалось минут десять.

Потом мы сели в его машину и поехали в город. Оставив за спиной троих убитых. И тогда я еще подумала, что Ариф поступил неправильно, приехав сюда один. Я боялась задавать ему вопросы. Ответы могли оказаться более чем непредсказуемыми. И это ощущение надвигающегося ужаса от ответов, которые он мог мне дать, сковывало меня, не позволяло ни о чем его расспрашивать. А он сидел и молчал, ничего не уточняя. Как будто он каждый день вызволял меня из плена и каждый день убивал сразу по три моих мучителя. Но как он узнал и почему оказался один? Господи, я так боялась этих вопросов и его ответов. Когда мы выехали на трассу, ведущую в Баку, я все-таки не выдержала и задала свой вопрос:

— Как ты узнал о том, что я нахожусь здесь? Откуда ты об этом узнал?

— Очень просто, — глухо ответил Ариф. Он не смотрел на меня. — Это я сдал им сначала Шамиля Тушиева, а потом и Люду Борисенко. И тебя тоже предал именно я…

Глава 20

Можете себе представить, что именно я почувствовала, когда услышала эти слова Арифа? Мне показалось, что свет померк в моих глазах. Но такого просто не может быть. Так не бывает. Значит, это он нас всех предал. Тогда все понятно. Вот откуда враги узнали про всех остальных членов группы и о моей специальной подготовке. И почему он появился именно здесь. Один и с оружием, чтобы никого не посвящать в эту операцию. Я даже не подумала, что теперь буду ненужным свидетелем, и он должен застрелить и меня. Разочарование и изумление были такими оглушающими, что я молча сидела, раздавленная его словами и своими мыслями. Значит, во всем, что с нами случилось, был виноват именно мой друг.

— Они вышли на меня еще в прошлом году, — поясняет Ариф, глядя перед собой, — сразу предложили большие деньги. И не скрывали, что хотят узнать все о нашей группе и возможном приезде сюда Якова Ароновича Гольдфарба, твоего знакомого.

Я молчу. Просто задыхаюсь от ужаса и стыда. И молчу. Что в таких случаях нужно говорить? Плакать? Кричать? Царапаться? Устраивать истерику? Твой любимый друг оказался чудовищным предателем. И даже тот факт, что он спас меня из рук возможных мучителей, не делает его лучше и чище.

— Они сумели меня вычислить, и я согласился на их предложение. Сразу получил крупную сумму денег, — продолжал Ариф.

Я вдруг понимаю, что «Ауди», в которой мы находимся, была совсем не подержанной машиной. И он поменял свою старую на новую только потому, что получил крупную сумму денег. Какой негодяй. Как он мог предать наших ребят?

— Они знали о приезде Гольдфарба, — безжизненным голосом продолжал Ариф, — и потребовали, чтобы я выдал всю группу и самого эксперта. До какого-то времени мне удавалось водить их за нос, но они поставили вопрос ребром. Либо сдать члена группы, либо прервать всякие отношения. У меня не было выбора, и я сдал им Шамиля.

— Его убили из-за тебя. — Я сумела выдавить эти слова, с ужасом глядя на человека, которого считала своим избавителем и своим близким другом.

— Да, — безжалостно ответил Ариф, — его убили из-за меня. И этот крест я буду нести всю оставшуюся жизнь. И свою вину перед его детьми тоже буду нести.

— Ты… ты… — я задыхаюсь от гнева и возмущения. Господи, какая дура я была! Как я могла поверить этому подонку. Конечно, он меня не любил. Просто спал со мной и узнавал нужную информацию. И еще, наверное, завидовал, что я так быстро получала звания и теперь тоже получила «майора». Неужели я так чудовищно ошибалась?

— Не нужно ничего говорить, — просит Ариф, — лучше слушай. Они смогли сами вычислить Шамиля Тушиева. И устроили мне своеобразную проверку. Если бы я попытался его спасти, они бы закрыли все наши контакты. И я позволил, чтобы его убили. Дальше — больше. Они потребовали либо голову Якова Ароновича, либо сдать им очередного члена группы. Я понимал, что они не остановятся, пока не доберутся до Гольдфарба. А мне важно было поддерживать с ними отношения и продолжать на них работать. И тогда я решил сдать им Люду.

— И они ее забрали и замучили. — У меня темнело в глазах от сцен, которые могли быть в этой конюшне или сарае. Я сама убью своего бывшего любовника. Я его просто задушу. Или лучше пусть он прямо здесь пристрелит меня. Я оказалась полной дурой, доверилась. Как я могла ничего не понимать! Но он уже что-то говорит.

— Не успели. Люда исчезла, и они посчитали, что именно я ее и убрал, — сообщает Ариф, — на самом деле она жива и здорова. И сейчас находится в Кисловодске у своей родственницы. Куда поехал и ее муж. Поэтому мы и поставили сотрудника полиции у его палаты, где вместо него лежит совсем другой человек.

— Слава богу, — невольно вырывается у меня, — значит, она жива.

— Да, — кивнул Ариф, — они живы. И ваша конференция, которую вы провели, позволила им вычислить не только Гольдфарба, но и его координатора. То есть тебя. У нас была договоренность, что они не будут тебя трогать…

— Ты с ними договаривался, — у меня началась истерика, — останови машину и я выйду…

Я дернула ручку дверцы и едва не выпала из машины. Он потянул меня за руку.

— Дура, — в сердцах крикнул он, — подожди, не спеши. Я не думал, что они посмеют тебя забрать. В ту ночь они должны были попытаться забрать Якова Ароновича. Но он просчитал всю ситуацию. Каким-то образом он убрал их осведомителя в отеле и сам исчез. Это взбесило похитителей и они решили отыграться на тебе. Чтобы потом торговаться со мной. Обменять тебя на Гольдфарба. Но я точно знал, где именно они могут тебя спрятать. Оставалось взять два пистолета и приехать на эту дачу, где тебя прятали.

— Зачем? — прошептала я. — Зачем ты на это пошел? Из-за денег?

— Нет, — ответил Ариф, — все гораздо сложнее.

— Останови машину, — попросила я, — останови, и я выйду. Мне не хочется сидеть с тобой вместе в одной машине. Мне противно…

— Ты ничего не поняла.

— И не хочу понимать. Я только услышала, что из-за тебя погиб наш товарищ. И ты смеешь называть себя моим другом! Как ты мог? Из-за этих поганых денег.

— Можешь доложить об этом Кафарову, — неожиданно предлагает Ариф.

— И тебя сразу ликвидируют. — Я так устала и взволнованна, что не хочу даже с ним спорить. Он сам сделал свой выбор. За какие-то проклятые деньги он предал своих товарищей, свою работу, свою страну. Как я могла не увидеть в нем этой гнили? Как я могла его полюбить?

Меня тоже могли убить, изнасиловать, опозорить. И все из-за его жадности и корысти. Даже то, что он убил всех троих охранников, не оправдывает его в моих глазах. Я ему этого никогда не прошу.

— Ты лучше уезжай отсюда, — советую я ему, — тебя все равно найдут и ликвидируют. У тебя нет шансов.

— Приедем в город и поговорим, — предлагает Ариф.

Мне хочется его ударить, дать ему пощечину. И я с трудом сдерживаюсь. Мы доезжаем до города, и на Монтина он куда-то сворачивает, словно для того, чтобы позлить меня еще больше. Потом мы въезжаем в какой-то закрытый двор, и я с облегчением вижу, как к нам выходит полковник Кафаров. Я искоса смотрю на Арифа. Как он не понимает, что я обязательно расскажу обо всем нашему полковнику. И как он тогда сумеет оправдаться? Значит, нужно успокоиться и понять, что именно происходит. Судя по всему, я допустила ошибку в своих расчетах. Предатель не привез бы меня к полковнику. Или привез бы меня только в том случае, если… если…

Если полковник Кафаров был в сговоре с ним и готов был прикрывать своего сотрудника. Неужели и он тоже? Тогда мне действительно незачем жить. Они меня все равно убьют. Но Микаил Алиевич подходит ко мне, обнимает и так стоит целую минуту. Все-таки он ко мне относится по-отцовски. Он проводит меня в большую комнату. Я вижу, как Ариф заходит следом и усаживается в углу. И ему совсем не стыдно.

— Страшно было? — спрашивает меня Кафаров.

— Не очень. Злость меня переполняла. Ненависть к ним. Вы даже не представляете, как я их ненавидела.

— Могу себе представить. Хочу тебе сказать, что, если бы с тобой что-нибудь случилось, я бы никогда себе этого не простил.

Кажется, старик расчувствовался. Раньше он таких слов не говорил.

— Что с Гольдфарбом? — спрашиваю я полковника.

— С ним все в порядке.

— Значит, ему удалось вчера спастись?

— Конечно. Он сразу почувствовал, что идет охота именно на него. И потом не думай, что его охраняли только наши офицеры и ты. Там были и другие люди.

— Из наших?

— Не только. Посольство прикрепило к нему своего сотрудника. А еще здесь периодически появлялись туристы из Израиля, один из которых оказывался рядом с номером Гольдфарба.

— Еще одна линия защиты, — улыбнулась я.

— И не одна. Они работали так, что мы ничего не замечали. И конечно, вчера они убрали осведомителя террористов и устроили Якову Ароновичу ложный побег.

— Это они предупредили нас о попытках срыва конкурса «Евровидения», — вспомнила я.

— Правильно. И мы все понимали, что приезд такого известного эксперта, как Гольдфарб, не может остаться в секрете. Поэтому мы рассчитали все таким образом, чтобы, сохраняя его имя в тайне, сделать максимально возможным особое внимание к его фигуре.

— Что вам и удалось, — поняла я, — а потом Ариф сдал наших товарищей…

— Сдал, — согласился Кафаров, — сдал по моему приказу и по моей просьбе.

Час от часу не легче! Теперь оказывается, что человек, в которого я верила как в родного отца, тоже оказался предателем. И гораздо худшим, чем Ариф. Ведь Кафарову мы доверяли не просто свои жизни и свои семьи. Мы доверяли ему самые сокровенные тайны, будущее наших детей. А он, оказывается, сдавал членов нашей группы банде террористов.

— Почему? — простонала я, ничего не понимая. — И вы тоже?

— Это была моя идея, — признался Кафаров, — Ариф был только исполнителем. И, кроме нас двоих, никто об этом не знал.

— Как вы могли? — У меня просто не было сил все это выносить. — Подставить людей, которые вам так доверяли. Как вообще такое могло прийти вам в голову?

— Это был единственно возможный вариант, — говорит Микаил Алиевич, — мы продумали все варианты и решили, что этот наиболее надежный. Наши оппоненты верят в силу денег и считают, что купить можно каждого. Каждого из нас. Ни в какие идеалы они просто не верят. Ни в совесть, ни в честь, ни в дружбу, ни в любовь. И в этом их главная уязвимость.

Я смотрю на Арифа. Значит, он не настолько плохой, как я о нем думала. И Кафаров, снова просчитав мои мысли, неожиданно спрашивает:

— Помнишь, я рассказывал тебе о своем отце, который потерял обе ноги во время Киевской наступательной операции в ноябре сорок третьего года?

— Помню, — кивнула я, — но какое это имеет отношение к нашим делам?

— В начале ноября сорок третьего года советские войска вышли к Днепру, — вместо ответа начал рассказывать мне Кафаров, — и тогда было решено главный удар нанести на юге, с Букринского плацдарма. Но все попытки расширить этот плацдарм и прорваться к Киеву оказались неудачными. Немцы, очевидно, зная о готовящемся ударе, подготовились там достаточно основательно и перебросили туда свои основные силы. А на севере в это время наши войска успешно расширяли Лютежский плацдарм. Было требование Сталина взять Киев к седьмому ноября. И теперь представь себе, что командование решило оставить обреченные батальоны и полки на южном плацдарме, а Третью танковую армию скрытно перебросили на северный плацдарм. Знаешь, почему я об этом вспомнил? Многие командиры уже тогда понимали, что подкрепления не будет, что южный плацдарм используется как отвлекающий маневр, чтобы немцы не перебросили свои резервы на север. Говоря сегодняшним языком, нужно было подставить многие тысячи людей на юге, чтобы спасти десятки тысяч на севере. И солдаты, действующие на Букринском плацдарме, погибали, часто даже не понимая, почему нет подкрепления и почему командование оставляет их умирать. Но каждый выполнял свою задачу. Потери были огромные. Но южный плацдарм оттянул на себя силы немцев и позволил нанести главный удар с севера. И взять Киев. Так вот, в числе тяжело раненных был и мой отец, потерявший обе ноги на южном плацдарме и чудом выживший.

Он замолчал.

— Знаешь, почему я тебе это рассказал? — спросил полковник. — Мы были вынуждены пойти на этот чудовищный шаг: сделать предателем нашего Арифа, согласиться на сотрудничество с террористами. Я с самого начала понимал, как нам будет сложно. И сознавал свою ответственность. Без конкретных жертв они бы нам не поверили. И нам просто пришлось сдать им Шамиля Тушиева и Люду. Ее мы постарались в последний момент спасти. Но нам было важно привлечь основное внимание к приехавшему Гольдфарбу, что мы и сделали. Мы заранее согласовали с ним все детали. Только никто не должен был об этом знать, даже ты. Иначе весь наш план мог рухнуть. Сейчас мы уже имеем почти полную информацию о наших оппонентах.

— Вы допустили, чтобы его убили, — простонала я.

Ариф, сидевший в углу, тяжело вздохнул. У Кафарова на лице не дрогнул ни один мускул.

— Они вышли на Арифа самостоятельно, — напомнил мне полковник, — и значит, уже тогда имели представление о нашей группе. А потом так же, без участия Салимова, они вычислили Шамиля Тушиева. И тогда я понял, что у нас действует «крот». Спасти Шамиля я уже не мог. Я просто не знал, где и когда будет совершено покушение. Арифу нужно было подтвердить, что Тушиев сотрудник нашей группы. Он тоже, как и ты, мучился, переживал. Но ничего изменить было невозможно. Это война, майор Кеклик. Самая настоящая война. А на войне бывает ложный южный плацдарм и настоящий — северный. И на войне часто одни гибнут, чтобы помочь другим. Люду я постарался спасти, имитировав ее исчезновение. А твое похищение стало для нас абсолютной неожиданностью. Очевидно, в какой-то момент наши оппоненты решили, что им важно подстраховаться и получить такой козырь, как ты. Но и в этом случае все не так просто, как ты считаешь. Ведь и тебя мы не сдавали намеренно. И на тебя опять вышли, минуя нас.

— Ариф сказал, что это он сдал всех нас.

— Он имел в виду, что не препятствовал такому развитию событий. Но он не предатель. С моего согласия он имитировал свою работу на них, чтобы мы могли более полно узнать об их планах.

— Узнали?

— Не до конца.

Я выдохнула воздух и довольно нагло спросила:

— Тогда скажите, кто нас сдавал? Если не Ариф и тем более не я, то остается только Самир Бехбудов. Вы считаете, что наш подполковник готов был так низко пасть?

— Не думаю, что это Самир, — признается Кафаров.

— Тогда остаетесь только вы, — говорю я ему. Сегодня, после ночи на том грязном матрасе и ударов в живот, мне стало ничего не страшно, и я продолжила: — Больше никого в нашей группе не осталось. И никто больше о нас не мог знать. Тем более о приезде Якова Ароновича и его участии в обеспечении безопасности «Евровидения».

— Разве? — уточняет полковник. — Было еще несколько человек.

— Кто? — изумляюсь я.

— Еще два человека были в курсе всех происходивших событий, — говорит Кафаров, — наш министр, его первый заместитель и начальник контрразведки.

— Вы считаете, что кто-то из них мог слить информацию по нашей группе? — Это уже абсолютно невозможно. Во всяком случае, я так считаю.

— Нужно проверять, — уклоняется от ответа Кафаров, — мы до сих пор не совсем понимаем, каким образом наши оппоненты планируют совершить свой террористический акт в самом «Кристалл-холле». Ведь там будут несколько линий охраны, все билеты выписываются по предъявлению паспортов, каждого посетителя будут тщательно проверять. Но они упрямо готовятся.

Я смотрю на него и перевожу взгляд на Арифа. Получается, что Ариф настоящий герой. Он сознательно пошел на сотрудничество, рискуя быть обвиненным в измене и предательстве. И рискуя жизнью, приехал меня спасать. Представляю, как ему было плохо, когда он узнал о смерти Шамиля, которого они не смогли спасти! Кафаров смотрит на меня. Кажется, он опять читает мои мысли.

— Теперь все поняла? — уточняет он.

Я молча киваю. Потом встаю и подхожу к Арифу.

— Извини меня, — говорю я ему, — но твой «плацдарм» оказался таким тяжелым.

— Это ты извини меня, — поднимается он со стула, — я не предполагал, что они посмеют и тебя похитить. Видимо, они нам не до конца доверяли и хотели любым способом получить Гольдфарба. Он был им слишком нужен, и они пошли на такой риск, решив захватить и тебя. А твой телефон они забрали, чтобы проверить все поступающие телефонные звонки.

Я обнимаю Арифа и начинаю плакать. Мне жалко Шамиля, жалко сбежавшую с мужем Люду, жалко себя, жалко Арифа. И даже жалко Самира Бехбудова, который остается последним подозреваемым. Ариф гладит меня по голове и пытается успокоить. В этот момент звонит телефон Кафарова. Тот поднимает аппарат и через минуту немного торжественно объявляет:

— Позвонил Яков Аронович. Он находится в израильском посольстве. Подтвердил, что именно один из его сотрудников, прибывших в Баку под видом туриста, устранил осведомителя террористов. И подчеркивает, что мы обязаны довести нашу игру до конца и выяснить «крота» в нашем окружении, а также планы террористов по срыву конкурса «Евровидения».

— У нас еще тринадцать дней, — вспомнила я.

— Нет, — сразу возразил Кафаров, — у нас осталось только два дня. Это все, о чем я смог договориться с нашим куратором. Если за два дня мы не найдем «крота» и не вычислим террористов, нас отстранят от проведения операции и начнут тотальную зачистку, которая может ничего не дать.

Глава 21

Когда полковник сказал, что осталось два дня, я подумала, что он шутит. Ведь понятно, что террористы должны активизироваться именно ближе к началу конкурса «Евровидения», и вычислить их задолго до проведения самого конкурса практически невозможно. Но у нас действительно оставалось два дня. И генерал, заместитель министра, который был нашим куратором и бывшим учеником Кафарова, все время торопил Микаила Алиевича. Мы понимали всю сложность задачи. В обеспечении безопасности конкурса «Евровидения» мы были главной линией обороны.

Больше ждать мы не могли. Яков Аронович приехал к нам и рассказал о событиях той ночи. Под видом сотрудника службы сервиса за ним следил осведомитель террористов. И сразу несколько агентов МОССАДа одновременно следили за ним и за самим Гольдфарбом. Именно они убрали этого осведомителя и вывезли нашего гостя в свое посольство. Теперь следовало завершать операцию. Оставалось только проверить всех, кто мог быть причастен к утечке информации. Признаюсь честно, что это было нелегко. Наш куратор устроил скандал полковнику Кафарову, требуя конкретного результата. И полковник пошел на необычный эксперимент. Такая обычная проверка, если бы она не касалась в первую очередь наших руководителей. Но, если рассуждать здраво, это был единственный реальный путь, когда в течение достаточно короткого срока можно было вычислить «крота» и решить все поставленные задачи.

И полковник Кафаров согласился на небывалый эксперимент. Трое самых высокопоставленных сотрудников Министерства национальной безопасности должны были пройти эту необычную проверку. Сам министр, его первый заместитель и начальник контрразведки. Пикантность ситуации как раз и заключалась в том, что все три генерала были по службе гораздо выше самого Кафарова, и один из них был его учеником и другом на протяжении более чем тридцати лет. Но в подобных проверках нельзя полагаться на личные симпатии. Кафаров это точно знал. И поэтому всем трем доложили информацию о нахождении Гольдфарба в трех разных отелях. Благо к тому времени в городе были построены и запущены в эксплуатацию отели из сети «Кемпински», «Рэдиссон» и «Мэрриотт». Всем названным генералам были сообщены различные адреса. Разумеется, ни в одном из них не было Якова Ароновича. Но во всех отелях дежурили сотрудники оперативных групп, чтобы подтвердить или опровергнуть алиби каждого из генералов. И в «Мэрриотт» приехали сразу несколько человек, чтобы найти нашего гостя. Мы не поверили, когда нам сообщили об этом. В это невозможно было поверить, так как этот отель был назван начальнику контрразведки генералу Кадырову в качестве убежища для сбежавшего Якова Ароновича. А ведь Кадыров был даже другом моего дяди. И вообще я неплохо знала его семью. В такие моменты можешь начать плохо думать о людях. Но после того как я узнала всю правду про Арифа, я отказывалась верить в возможное предательство Кадырова. И оказалась права. Интересно, что среди тех, кто появился в отеле, был и мой полноватый недруг, которого не сразу задержали.

Они приехали туда вчетвером на большом внедорожнике и им даже разрешили подняться на нужный этаж и проверить номер, в котором, конечно, никого не было. Теперь следовало уточнить, откуда они могли получить эту информацию. И полковник Кафаров поехал на самый тяжелый разговор в своей жизни к начальнику контрразведки, с которым тоже был знаком много лет. Нужно было понять, каким образом происходила утечка информации. Генерал Кадыров уверял, что никогда и никому не говорил о приехавшем Гольдфарбе и тем более не рассказывал о нашей группе. Пока не вспомнил, что нашу оперативную группу курировал его помощник Гариб Мамедов, который точно знал и о приезде Гольдфарба.

Оставалось проверить наши подозрения. Уже через час Кадыров вызвал к себе своего помощника и в его присутствии доложил министру о том, что Гольдфарб переведен в отель «Эксельсиор», где можно было гарантировать безопасность гостя. Нехитрая уловка, на которую и попался офицер-оборотень. Хотя почему «оборотень»? Обычный сукин сын, который деньги ставит выше службы и своих товарищей. Все правильно. Подлецы, пытаясь выжить и обогатиться, не выбирают способов. В этой жизни для них самое важное — быть успешными. А про честь и совесть они давно забыли, это для них отжившие и никому не нужные понятия, которые только мешают человеку быть успешным в этой жизни.

Но на этот раз телефон самого Мамедова был под контролем наших оперативников. Еще через полчаса мы уже знали, кому звонил Мамедов и кто именно координирует действия всей группы. Гариб Мамедов позвонил моему другому знакомому, тому самому высокому типу с прилизанными волосами. А тот связался сразу с двумя представителями зарубежных посольств и подтвердил возможность захвата или ликвидации приехавшего гостя из Израиля.

Но еще более поразительное ждало нас впереди. Оказалось, что брат Мамедова отвечал за поставку оборудования в «Кристалл-холл», и все ложи для особо почетных гостей были оборудованы завезенными материалами его фирмы. Как удобно жить, когда каждый имеет то, что охраняет. Так, кажется, говорил Жванецкий. По предложению Гольдфарба все эти ложи еще раз тщательно проверили. Об этом потом написали многие газеты и журналы, подробные сообщения появились в Интернете. Среди установленных сидений в специально оборудованной нише был спрятан гранатомет, который намеревались использовать во время проведения конкурса «Евровидения». Оружие было спрятано в таком месте, чтобы с расстояния в несколько метров выстрелить в Президента Азербайджана. Гранатомет был в идеальном состоянии, смазан и готов к бою. Оставалось только достать его и выстрелить.

Дальше — больше. Клубок начал распутываться. Выяснилось, что, кроме непосредственного покушения в самом «Кристалл-холле» во время проведения конкурса «Евровидения», в центральные отели города — «Хилтон» и «Мэрриотт» — должны были ворваться группы террористов, которые намеревались расстрелять часть приехавших зарубежных гостей и исполнителей. Акция была тщательно продумана. Оружие уже было распределено среди террористов. При этом планировалось ликвидировать как можно больше иностранных граждан, чтобы не просто сорвать проведение конкурса «Евровидения», а вообще похоронить подобную идею возможного сотрудничества Запада с Востоком и навсегда заклеймить Азербайджан как нестабильное мусульманское государство, не готовое развиваться в условиях цивилизованной Европы.

По всему городу начались аресты непосредственных участников покушения и спланированных террористических актов. Я лично выехала на задержание моих бывших знакомых. И должна признаться, что получила большое удовольствие от этого процесса. Мой полноватый недруг жалобно, по-бабьи причитал, очевидно, опасаясь, что я лично буду его допрашивать и пытать. Он выглядел настолько жалко, что мне не хотелось оставаться с ним в одной комнате больше минуты. А вот его высокий напарник повел себя более мужественно. Он отстреливался до последнего патрона, но, поняв, что спасения просто нет, застрелился. Наверное, это тоже был для него единственный выход…

А потом начался сам конкурс. Репетиции, полуфиналы и финал. Это был настоящий праздник. «Кристалл-холл» светился всеми мыслимыми и немыслимыми цветами, высвечивая национальные флаги участников конкурса на своем фасаде. Это был праздник для всей Европы, несмотря на относительную удаленность нашего государства от самого континента.

«Бурановские бабушки» покорили сердца всех присутствующих. Многие страны прислали самых сильных исполнителей. За конкурсом наблюдали телезрители десятков стран Европы и мира. Никто даже не догадывался, какой титанический труд по обеспечению безопасности провели наши спецслужбы, какой страшной угрозы террористических актов нам удалось избежать. И какую высокую цену мы заплатили за проведение этого конкурса. Билеты продавались исключительно по паспортам, причем при входе всех тщательно проверяли. Целые бригады кинологов с собаками контролировали зал и прилегающую местность. Было привезено уникальное оборудование, способное обнаружить взрывчатую пыль даже в очень малых размерах.

Яков Аронович остался в Баку до самого последнего дня. Мы поехали его провожать, и мне было даже немного грустно, что он улетает, словно вместе с ним улетал и кусок моей жизни. Ариф сделал мне предложение. Скажу честно, что я сразу его приняла. Не знаю как мы будем с ним жить, но после тех испытаний, которые выпали на нашу долю, мне кажется, что нам уже ничего не страшно. Не забывайте, что ради меня он убил трех охранников, рисковал собственной жизнью…

Полковник Кафаров получил очередной орден. Конечно, генеральское звание ему так и не дали, сказывалось неумение работать с высшими чиновниками. Да и сама история с Гарибом Мамедовым наделала много шума и вызвала еще большее неприятие некоторых наших руководителей к Микаилу Алиевичу. Можете себе представить, что подумали министр и его первый заместитель и вообще все наши генералы, когда узнали о проверке, которой он подверг не только сотрудников своей группы, но и их высокопоставленных чиновников. Не могу сказать, что Кадырову понравилось предательство его старшего помощника. Одним словом, человек, который так независимо себя ведет, как полковник Кафаров, может быть уверен, что не скоро получит генеральское звание. Хотя, по большому счету, он старался не ради чинов и наград. Высшей оценкой его деятельности было резюме Якова Ароновича Гольдфарба, который назвал своего коллегу полковника Кафарова «настоящим профессионалом в подлинном смысле этого слова». Говорят, что они так подружились, что наш израильский гость даже пригласил Кафарова к себе в гости. И полковник с благодарностью принял это приглашение.

Нас всех тоже наградили орденами и медалями. Министр произнес речь о наших заслугах, вспомнил погибшего Шамиля и вообще сказал много хороших слов о нашей работе. Хотя, если подойти к этому вопросу честно, то молодцами оказались все сотрудники нашего министерства и офицеры Министерства внутренних дел. И госавтоинспекция сработала так идеально, что в двухмиллионном городе при таком наплыве гостей практически не было автомобильных пробок. Ни одной за столько дней.

Каждый раз, вспоминая о том, как мы обеспечивали безопасность самого конкурса и его участников, я вспоминаю бедного Шамиля, погибшего во время нашей операции. Я так до сих пор и не пришла к однозначному выводу о том, надо ли было так поступать в отношении к своим подчиненным полковнику Кафарову? Попытаться спасти своего сотрудника, как он потом спас Люду. Или, подставив своего сотрудника, ценой его жизни, спасти сотни, а может, и тысячи жизней. Перед ним была чаша весов. На одной стороне одна жизнь, на другой — тысячи. Что должно перевесить? И кто посмеет решать, какая человеческая жизнь важна, а какой можно пожертвовать? Ведь даже спасение одного человека, одной человеческой души позволяет человеку попасть в сонм праведников и рассчитывать на спасение собственной души. Не знаю. Я до сих пор не знаю, как бы я поступила на месте полковника Кафарова. И честно говоря, я даже радуюсь, что у меня не было такой дилеммы. У нас и без того хватало оппонентов на том самом конкурсе, чтобы еще и пытаться примириться с собственной совестью. Это, наверное, самое сложное испытание, через которое иногда нужно проходить каждому человеку.