Избранные шпионские и криминальные романы и повести. Книги 1-40

ГЛАВА 1

Они шли впятером уже третий час. Машков боялся сглазить, не пытаясь смотреть на часы.

Сначала их было семеро. Но в этом лесу двоих они потеряли. Это был неплохой результат, если считать, что до назначенного места им оставалось идти около двух часов.

Все пятеро были офицерами. И все знали, как трудно будет пройти именно эти оставшиеся два часа. Каждый старался ступать мягко, почти бесшумно, готовый в любой момент увернуться от смерти, в каком бы облике она ни предстала.

Нервы были на пределе. Машков боялся, что кто-то из его людей может просто не выдержать такого чудовищного напряжения. Все знали, что будет трудно. Очень трудно. Но никто не думал, что будет настолько трудно.

Впереди шел старший лейтенант Чутов. Высокий, немного флегматичный в жизни, он преображался в минуту опасности. От его реакции, мгновенного решения зависел во многом и успех всей группы. Если он ошибется хотя бы на две-три секунды, группу просто уничтожат.

Вторым шел лейтенант Хабибулин. Несмотря на молодость, он был дважды мастером спорта, совершил более двухсот прыжков с парашютом, из них трижды опускался на неизвестную ему территорию. Хабибулин должен был принять удар на себя, если Чутов вдруг ошибется.

Третьим осторожно крался капитан Борзунов. Он воевал еще в Афганистане, молодым лейтенантом уходил со своим взводом, прикрывая отход танковых колонн. Имел орден за те тяжелые бои. Борзунов нес рацию. Он был самым выносливым и самым опытным из всей группы. Но командиром группы, по воинской традиции, был старший по званию – майор Машков.

Машков тоже успел повоевать в Афгане, принимал участие в разоружении боевиков в Абхазии, сражался в Таджикистане. Правда, на границе он был ранен и на полгода выбыл из строя, что могло сказаться на его подготовке и выносливости. Но, учитывая его боевой опыт, командование все же сочло возможным назначить его командиром этой офицерской группы.

Замыкал цепочку старший лейтенант Дубчак. Немногословный, вечно молчаливый Дубчак был незаменим при отходах и маневрах группы, когда он со своим пулеметом отвлекал внимание нападавших.

Дубчак попал в группу сразу из Чечни, где его взвод выполнял специальное задание по захвату некоторых, особо отличившихся, преступников.

Все пятеро офицеров, вошедших сегодня утром в этот лес, знали, что выйти они могут только вместе. Пройти в одиночку через весь лес не сумел бы никто. Но пройти группой было тоже нелегко.

Справа послышался треск. Все пятеро сразу замерли. Уже отработанным движением двое членов группы развернули автоматы направо – Хабибулин и Машков.

Чутов, чуть скосив глаза направо, по-прежнему смотрел вперед, а Борзунов, наоборот, повернулся налево.

Все пятеро были отличными профессионалами и хорошо знали, что нельзя поворачиваться на любой шум всей группе.

Шум мог быть отвлекающим маневром, а напасть на них вполне могли с другой стороны. Но на этот раз, кажется, все обошлось, тревога была ложной.

Чутов поднял руку. Все поняли без слов. Группа продолжала свое движение. По традиции, командир группы не имел права идти первым или замыкающим. Здесь ценились мозги, а не умение быстро стрелять. Поэтому командира берегли почти так же, как своеобразное знамя части, стараясь не подставлять его под пули.

В подобных операциях очень часто задачу, поставленную перед группой, в полном объеме знал только командир.

Хотя на этот раз никаких особых секретов не было. Они должны были выйти из этого леса через два часа. И, по возможности, – живыми. Это была их главная и самая трудная задача.

Справа снова послышался какой-то неясный шум, Борзунов недовольно покачал головой. Ему не нравились эти постоянные шумы.

Машков понял его без слов. Он показал на Хабибулина. Борзунов, дотронувшись до плеча Хабибулина, сделал отмашку вправо.

В это время Машков, чуть повернув голову, показал Дубчаку налево. Чутов замер впереди, стараясь не двигаться; мягко ступая, Хабибулин сделал несколько шагов вправо. Дубчак почти зеркально повторил его маневр, смещаясь влево.

Внезапно Чутов что-то почувствовал впереди. Именно почувствовал, а не увидел. Короткий взмах руки – и через мгновение лес наполнился громким треском автоматных очередей.

Все-таки Борзунов не ошибся. Справа нарочно шумели, чтобы отвлечь их внимание. Группа нападавших сосредоточилась слева.

Самым плохим в этой ситуации оказалось то, что Дубчак, сместившись влево, на какую-то долю секунды не успел заметить отмашки Чутова. Пуля попала ему прямо в лоб.

Машков под огнем нападавших сумел доползти до Дубчака и взять его пулемет. Развернувшись, он дал длинную злую очередь в ту сторону. Его трясло от волнения. Он так рассчитывал на Дубчака.

Чутов, продвинувшийся немного вперед, бросил две гранаты. После взрывов все стихло. Хабибулин, уже успевший вернуться, занял место Дубчака. Машков перешел на вторую позицию.

Короткая стычка отняла почти пятнадцать минут времени. Нужно было торопиться, они могли не успеть.

По знаку Машкова все четверо снова выстроились в цепочку.

– Сукин сын этот Барс, – негромко пробормотал капитан Борзунов, – так мучить людей.

Ему никто не ответил.

Барсом они называли генерала, который сейчас наверняка обдумывал очередную пакость.

Следующие тридцать минут были относительно спокойными. Если не считать снайпера, засевшего высоко на дереве.

Чутов, у которого нервы были уже на пределе, его пропустил, но Борзунов успел выстрелить прежде, чем осознал, что блеск ружья снайпера несильно ударил ему по глазам.

Машков наконец посмотрел на часы. Оставалось еще сорок пять минут. А идти было далеко. Он начал подгонять группу, еще не зная, что совершает ошибку.

Вообще-то в этом проклятом лесу всего можно было ожидать. Но такого… Внезапно наступила темнота.

– Надеть очки, – почти неслышно приказал Машков.

Теперь весь окружавший их лес был виден лишь в инфракрасных лучах.

Они двигались цепочкой, но Борзунов шел немного боком, оберегая рацию. Видимо, это и сбило Хабибулина.

Он сделал два шага влево и сразу провалился в трясину. Кричать было нельзя. Лейтенант пытался вылезти сам, отчаянно размахивая руками, но уходил еще глубже в воду.

Борзунов хотел протянуть ему руку, но едва сам не оступился. Машков, развернувшись, коротко выругался и бросил Хабибулину пулемет, успев дернуть за отстегивающийся ремень.

Но лейтенанту уже нельзя было помочь.

Он уходил под воду, несмотря на все попытки выбраться.

– Уходите, – тихо попросил Хабибулин, – уходите. Вы опоздаете.

Машков все-таки хотел сделать еще шаг, но его остановил Чутов, лишь коротко покачав головой.

Трясина в этих местах была особенно безжалостной.

В этот момент снова раздались пулеметные очереди, и всем троим пришлось срочно покинуть место происшествия.

Уходя, Машков старался не оборачиваться, чтобы не видеть еще размахивающего руками Хабибулина.

Парень все понимал, показывая кивком головы направление на север.

Еще дважды им приходилось отстреливаться.

За десять минут до того, как они вышли из леса, темнота вдруг спала, и их обстрелял миномет. Затем сразу три дерева рухнули так, чтобы сбить кого-нибудь из них, но это было уже не самое страшное.

Перед самым выходом они едва не потеряли рацию, когда очередной снайпер попытался подбить этот небольшой ящик на спине Борзунова. Но в этот раз Чутов не подвел. Он снял снайпера длинной автоматной очередью, израсходовав весь магазин, что было против всяких правил.

Наконец без двух минут три они вышли к павильону номер четыре, войдя под стеклянную крышу.

И в этот момент появился Барс.

– Неплохо, – кивнул генерал, – прошли лес совсем неплохо. Даже рацию сберегли.

Они тяжело дышали, уже считая, что все трудности позади. Но они плохо знали своего генерала. В тот самый момент, когда капитан Борзунов стаскивал с себя этот чертов ящик, крыша павильона внезапно лопнула. Сверху по ним ударил автоматной очередью спрятанный там снайпер.

Если бы Борзунов не поторопился со своей рацией, он бы обязательно успел увернуться.

Чутов и Машков бросились в угол павильона, отстреливаясь. Борзунов получил свою очередь прямо в живот.

– Вы убиты, капитан, – спокойно произнес Барс, – сигнала об окончании прохождения зоны никто не давал. У вас было еще полминуты.

Со страшным выражением лица Борзунов выхватил свой автомат и выстрелил в генерала.

Но он опоздал. Барс успел первым. Синяя краска больно ударила капитана по лбу.

ГЛАВА 2

В этот день неприятности начались с самого утра. Без всякого предупреждения к ним на заставу прилетел командир отряда. Вот уже одиннадцать месяцев подполковник не делал подобного, такого от него никто просто не ждал. Конечно, дежурные спали, одного из ребят вообще не было. Он отправился в ближайшее селение. А старший лейтенант Никитин, перебравший вчера сверх меры, лежал в своей комнате почти в бессознательном состоянии.

Узнав о прибытии руководства, начальник заставы капитан Шершов умудрился найти не совсем помятый мундир и даже успел одеться, пока вертолет шел на посадку. Еще повезло, что дежуривший на вышке сержант Мащенко узнал номер вертолета командира отряда.

Из пятидесяти трех положенных по штату солдат застава имела только тридцать девять, а вместо шести офицеров и прапорщиков в наличии имелось четверо. Расположенная высоко в горах застава прикрывала единственную горную тропу, так полюбившуюся контрабандистам, и небольшое селение Бараш, насчитывающее всего пять десятков домов.

Проклиная в душе все на свете, Шершов подбежал к спрыгнувшему с вертолета подполковнику.

– Товарищ подполковник, докладывает начальник заставы капитан Шершов…

– Потом доложите, – недовольно заметил подполковник Салтыков, – я не за этим.

Шершов увидел, как из вертолета выпрыгивают еще двое людей.

Один был в штатском плаще – дородный, полный, грузный, другой – помоложе, в военной форме, но без погон. Увидев столько гостей, Шершов окончательно разозлился. В конце концов, Салтыков мог бы его предупредить о своем приезде. Здесь они не в игрушки играют. В любой момент может начаться обстрел с той стороны.

Он успел сделать страшные глаза Мащенко, и тот побежал поднимать прапорщика, вчера вернувшегося из наряда.

Никитина разбудить не было никакой возможности, а третий офицер – лейтенант Пономарев, утром отправился проверять посты. В связи с нехваткой людей и офицеров они придумали довольно смелый план несения дежурств. Посты прятались в специально замаскированных местах с таким расчетом, чтобы видеть перед собой ту самую, трижды проклятую тропу. Два поста были расположены справа и слева от тропы так, чтобы видеть друг друга и прийти на помощь в случае необходимости. На первом посту они даже оборудовали позицию для гранатометчика. Остальные два поста были кочующими, проверяющими нижний склон горы, где проходила государственная граница.

Но гости не обращали никакого внимания на его заставу. Они даже не посмотрели на новый бак с водой, стоивший Шершову таких усилий. Просто они сразу отправились в кабинет начальника заставы. Вспомнив, что там царит относительный порядок, Шершов успокоился.

– Ну что, Шершов, – спросил подполковник, по-хозяйски усевшись на стул, – спокойно тут у тебя?

Остальные двое гостей пока молчали.

– Как сказать, – осторожно ответил капитан, не зная, что следует говорить в присутствии незнакомых людей.

– Давно не стреляют? – спросил Салтыков.

– Уже дней десять. Как ранили Алимова, с тех пор никто не стреляет, – показал Шершов рукой в сторону Афганистана.

Это был один из самых сложных участков таджикско-афганской границы, и Шершов знал, что в отряде Салтыкова не бывает и одной недели без тяжелых потерь. Слава богу, здесь, высоко в горах, царил относительный порядок. Отрядов оппозиции тут не было, а контрабандистам лишний шум был ни к чему.

– Засиделся ты, Шершов, на одном месте, – вдруг сказал Салтыков. – Сколько здесь уже?

– Да почти восемь месяцев, – посчитал Шершов.

– Завтра вечером поедешь в Душанбе получать новое назначение.

– Что случилось? – испугался Шершов.

Салтыков так с ним никогда не разговаривал.

– Ничего не случилось. Просто привез приказ. Ты переводишься в другое место. Спокойное, хорошее место на границе с Америкой.

– Где? – изумился Шершов.

Карту он еще помнил:

– Разве у нас есть граница с Америкой?

– Хватит болтать, – стукнул кулаком по столу Салтыков. – Приказ есть приказ. Поедешь на Чукотку заместителем командира отряда.

– В Сибирь? – Шершов подумал, что перепил вместе с Никитиным.

– Успокойся, капитан, – вдруг сказал один из гостей в штатском плаще, – товарищ подполковник немного преувеличил. За отличную службу вы получаете новое назначение. И, кстати, досрочно – звание майора.

Шершов окончательно решил, что над ним издеваются.

– А семья? – спросил он пересохшими губами.

– Вызовите семью из Новосибирска. – Этот тип даже знал, где находится его семья.

– Но почему? – наконец выдавил Шершов.

– Это другой вопрос. Товарищ Салтыков вам все объяснит.

– Понимаешь, – сказал подполковник, показывая на все время молчавшего человека в военной одежде, – завтра вот этот… Словом, он пойдет нарушать границу на твоем участке.

– Нелегал, что ли, – догадался Шершов. – Сколько слов из-за одного нелегала.

За пятьсот долларов на этой границе можно переправить любого человека, любой груз. Шершов хорошо знал, как закрывают глаза на эти нарушения некоторые офицеры соседних застав. Однако не только в его отряде, но и в других все офицеры знали: Шершов денег не берет. Еще пять лет назад, будучи лейтенантом-десантником, он воевал в Афганистане и был там тяжело ранен. После боя от его взвода осталась только половина. Шершов, провалявшийся по госпиталям почти год, был переведен из-за своего ранения на «спокойную» службу в пограничные войска. Тогда никто не мог даже представить себе, что государственная граница СССР окажется почти фронтовой зоной, а сама страна развалится на ряд кровоточащих кусков. Одним из таких страшных кровавых кусков стал Таджикистан.

Шершов не переносил «духов» – ни идейных, ни религиозных, ни разбойничьих. Ему было все равно, под какими знаменами шла на его участок очередная группа вооруженных людей. Он просто не пускал их – и все. О его непонятной принципиальности уже ходили легенды, но ему было наплевать на все разговоры и слухи. Он просто честно выполнял свой долг.

На таких российских офицерах, как Шершов, еще держалась вся система обороны границы. Они были неисправимыми идеалистами, продолжавшими верить в свои принципы.

– Завтра обеспечим проход, – кивнул Шершов.

«Странно, что в Афгане еще нужны наши разведчики, – подумал он. – За десять лет мы могли изучить эту страну достаточно хорошо».

– Ты не понял, – вдруг возразил Салтыков, – нужно не обеспечить проход. Завтра на твоем участке будет бой. Постарается прорваться банда Нуруллы.

– Откуда вы знаете? – вспыхнул Шершов. – У Нуруллы две сотни людей.

– Это будет отвлекающий маневр, – пояснил Салтыков, – в нападении примут участие не больше пятидесяти человек. Остальные пойдут на участке Зиновьева, но через три часа. По их расчетам, мы вызовем к себе на помощь людей, оголив соседние участки. Вот тогда они и будут прорываться.

– Этот Нурулла слишком хитер, – разозлился Шершов. – Ничего, завтра мы их встретим.

– Завтра мы их встретим сами, – возразил Салтыков. – У Нуруллы есть «стингеры»?

– Конечно.

– Точно знаешь?

– Сам видел. И слышал.

– Тогда все в порядке. Завтра здесь будут два наших вертолета. Один пройдет несколько раз вон у того холма. Если у этих придурков есть «стингеры», они обязательно попадут в наш вертолет. Правильно?

– Там проходить нельзя. Идеальное место для обстрела. Это очень опасно.

– Вот и хорошо, – кивнул незнакомец в штатском плаще.

Под плащом была видна военная форма. Видимо, очень торопились, понял Шершов, не успели подобрать комбинезон или плащ подходящих размеров.

– Они собьют вертолет, – не понял его ответа Шершов.

– Пусть сбивают, – кивнул Салтыков, – вертолет будет радиоуправляемым. Там не будет людей. Кроме него, – показал он на второго незнакомца в военной форме.

– У вас не будет шансов, – изумился Шершов, – после прямого попадания «стингера» вертолет взорвется.

– Увидим, – улыбнулся этот тип. Голос у него был приятный. И улыбка вполне нормальная.

Шершов пожал плечами:

– В таком случае вы настоящий самоубийца.

– В вертолете будет специальное радарное устройство, – пояснил Салтыков. – Оно сигнализирует о приближении ракеты за пять-семь секунд до взрыва.

– А как он выпрыгнет? Там такой крутой склон. И высота совсем небольшая. Парашют просто не успеет раскрыться.

– У него не будет парашюта, – пояснил человек в штатском плаще, – для того чтобы удачно приземлиться, есть много других приборов. Вы же летали в самолетах – знаете, как там надевают специальные жилеты, которые раскрываются при падении в воду.

– Но у нас нет реки или моря.

– Ничего. Ученые разработали другой тип жилета, вполне пригодный для ваших гор.

Шершов с уважением посмотрел на молчавшего гостя в военной форме. На вид ему было лет сорок.

– Трудная у вас профессия, – сказал он. – Значит, это из-за вас меня переводят на Чукотку?

– Простите, – развел руками незнакомец, – я тут ни при чем.

– Ладно, – поднялся Шершов, – каждый делает свое дело.

Все-таки нужно разбудить Никитина, с досадой подумал он. Надо же, так напился вчера, сукин сын. Жаль, не успею ничего сделать этому паразиту. Наверняка завтра и увезут.

На следующий день все произошло так, как говорил Салтыков. Сначала в бой пошло несколько человек, затем, обстреляв границу из пулеметов и минометов, пошли все пятьдесят бандитов. При этом шум они создавали такой, что вполне можно было принять их за всю банду Нуруллы.

Появившиеся два вертолета довольно лихо обстреляли банду, уничтожив добрый десяток нападавших. Когда один из вертолетов опасно завис над склоном горы, раздались характерные щелчки «стингеров». Первая ракета прошла мимо. Вторая вообще не долетела. Третья попала в цель. Шершов и Салтыков, внимательно следившие за ходом боя, сумели заметить, как за секунду до взрыва из вертолета успел выпрыгнуть незнакомец. Потом был взрыв.

– Ну все, – сказал Салтыков, опуская бинокль и обращаясь к гостю в штатском, – мы свое дело сделали, товарищ генерал.

Только тогда Шершов понял, какой важности была эта операция.

А с Никитиным ему разобраться действительно не дали. Сразу после боя его увезли на вертолете в штаб, а оттуда почти под конвоем доставили в Душанбе. Уже на следующий день он был на Чукотке. Через месяц приехала жена с детьми.

Иногда длинными зимними ночами Салтыков вспоминал того незнакомца, выпрыгнувшего из вертолета. И каждый раз в душе искренне желал ему удачи.

ГЛАВА 3

– Это было правильное решение – выстрелить в меня, – похвалил Борзунова генерал, – но запоздалое. Хотя с вашим «решением» нельзя делать таких резких движений.

Машков и Чутов, тяжело дыша, поднимались с земли.

– Отбой. Зона пройдена, – наконец сказал генерал, – а вы, Борзунов, только тогда спохватились, когда получили пулю в живот. Сколько раз говорил – нельзя расслабляться. Самое страшное, это когда вы считаете, что все трудности позади. Вот тогда человек расслабляется – и все.

У павильона появились Дубчак и Хабибулин. Последний был весь мокрый. Установленный под искусственным болотом механизм действительно утащил его под воду на целых полминуты. Дубчак уже успел смыть краску с головы, куда попали «вражеские» снайперы.

– Можете сесть, – махнул рукой генерал, – разбор прохождения зоны будет позже. Еще двое ваших ребят уже в компьютерном зале, пытаются проанализировать свои ошибки.

Машков просто сел на землю. Борзунов так и остался лежать, только положил руку под голову. Чутов прислонился к искусственному дереву. Здесь все было искусственное, не настоящее. Это была зона «А» – маршрут для особых групп специального назначения. На этом полигоне отрабатывали свои действия специалисты Главного разведывательного управления Министерства обороны России.

Зона «А» была самым сложным полигоном, какой только могла представить изощренная человеческая и компьютерная фантазия. Прошедшие эту зону без потерь офицеры считались сдавшими экзамен на «отлично». Некоторые уверяли, что раньше зона была намного легче. Но после приезда сюда Барса в ней появилось столько неприятных сюрпризов, что офицеры дружно окрестили зону «адским треугольником».

Зона занимала территорию примерно в пятнадцать-семнадцать километров в длину, но, разбитая на участки, удлиняла маршрут группы в пять раз.

Придуманные на каждом шагу ловушки, электронные снайперы, компьютерные группы, стреляющие изо всех видов оружия, делали этот маршрут настоящим испытанием.

Единственным принципиальным отличием, действительно введенным Барсом, о котором никто не спорил, была «синяя краска». Если раньше автоматы, пулеметы и минометы стреляли красной краской, отмечая попадание, означавшее «смерть» или «ранение», то теперь по настоянию Барса стреляли только «синей краской».

Вернувшийся из Афганистана генерал не любил красной краски, так напоминавшей кровь его погибших товарищей.

– Дубчак, – жестко сказал генерал, – это же элементарный трюк. Отвлекают с одной стороны, стреляют с другой. Вам не обязательно было видеть отмашку Чутова. Самому нужно думать. Поэтому и получили пулю в лоб. А вы, Хабибулин, не обратили внимания, как все время шел Борзунов, немного боком. Вы сначала шли впереди, а после того, как Дубчак выбыл, заняли его место. Но назад вы не смотрели. Нужно видеть, как идут ваши товарищи, даже позади вас. Это была ваша ошибка. В пути нужно замечать все.

Все пятеро молчали, сознавая, что подробный анализ их «путешествия» не сулит им ничего хорошего.

– А вы, Чутов, – добавил генерал, – дважды ошибались. И оба раза вас выручал капитан Борзунов. Вы напрасно думаете, что главное – самому оставаться в живых. Ваша задача – прежде всего уберечь группу от потерь. А задача майора Машкова – не терять своих людей. Хабибулина можно было спасти, даже несмотря на наши приборы. Автоматическое реле, действовавшее в воде, рассчитано на усилие два «д» – двух людей. Вдвоем с Борзуновым вы могли бы вытащить Хабибулина из воды. Во всяком случае, попытаться.

– А вы бы включили реле на четыре «д». И еще бы ударили по нашей группе с тыла, – устало возразил Машков.

– Обязательно, – кивнул генерал, – но даже в этом случае нужно пытаться спасти товарища. Даже зная, что я дам четыре «д». А вдруг не дам? А вдруг передумаю? Или меня позовут куда-нибудь. Или я решу, что ваши усилия достойны вознаграждения?

Машков устало кивнул головой:

– Согласен.

– А вообще будьте готовы к еще одному переходу, – вдруг сказал генерал, – завтра утром. Посмотрим, как сильно вы устали.

С этими словами Барс повернулся и вышел из павильона, оставив измученных офицеров в состоянии, близком к шоку. Еще одно такое испытание после сегодняшнего пути казалось невероятным.

Но каждый из них знал, что завтра утром все выйдут на новый маршрут и снова будут пытаться пройти его без потерь, стараясь обмануть компьютерные ловушки генерала.

– Вот мерзавец, – выдохнул Борзунов, – как он меня поймал в павильоне. За полминуты до конца.

– Это его любимый номер, – мрачно изрек Чутов. – Раньше он вообще стрелял сам, а потом все объяснял.

– Кончайте разговоры, – поднялся Машков, – операторы слышат каждое ваше слово.

Генерал в это время успел выйти из зоны и шел по коридору компьютерного центра. Он впервые подумал, что эта группа подготовлена чуть лучше остальных.

Навстречу ему, чуть прихрамывая, спешил дежурный по части подполковник Снегирев. У подполковника не было левой ноги, но он имел такой колоссальный боевой опыт, что по просьбе генерала был оставлен в центре, несмотря на свою инвалидность. Но для этого пришлось получить согласие самого министра обороны. К счастью, министр лично знал и генерала, и Снегирева, когда воевал вместе с ними в Афганистане, и поэтому дал особое разрешение.

– Что случилось? – спросил генерал у Снегирева. – Почему такая спешка?

– Гости приехали, товарищ генерал, – доложил подполковник и уже тише добавил: – Акбар Алиевич, из Москвы, из аппарата, сам Орлов прилетел.

– Ясно, – генерал нахмурился, но продолжал идти так же спокойно и неторопливо.

Генералу Акбару Асанову было сорок три года. Всю свою жизнь он работал в одном учреждении – в ГРУ Министерства обороны.

По не зависящим от него обстоятельствам три года назад он все-таки формально поменял место работы, не меняя его фактически. До 1992 года он был офицером ГРУ Министерства обороны СССР, после Беловежских соглашений стал офицером ГРУ Минобороны России.

Таджик по национальности, он родился в пятьдесят первом, в Горьком, где работал его отец, инженер Али Асанов. В Горьком прошло детство Акбара – первые шесть лет. Затем семья переехала в Ташкент, где Акбар пошел в первый класс.

В конце пятидесятых, когда человечество отчаянно рвалось в космос, когда Советский Союз, одержавший победу над фашизмом, уже успел восстановить свое народное хозяйство, когда двадцатый съезд партии, казалось, навсегда похоронил саму идею сталинизма, заложив основы либерального социализма, когда заведомо несбыточные планы и прожекты вписывались во всевозможные программы – начал формироваться особый тип людей, которых позднее назовут «шестидесятниками». Одним из таких людей был и отец Акбара, не успевший пройти через лабиринты ГУЛАГа и познать непостижимые отчаяние и страх. Но успевший возненавидеть систему, так легко расправляющуюся с надеждами и судьбами людей.

Взгляды отца во многом сказались на формировании характера Акбара, но наложенный на пионерско-комсомольское детство идеализм «шестидесятников» делал человека настоящим адептом системы.

В шестьдесят шестом Акбар закончил школу. К этому времени отец был уже директором большого объединения, депутатом республики.

Вопрос, куда поступать, не стоял. Акбар с детства мечтал быть дипломатом, видеть разные страны.

Кроме родных для себя языков – русского, узбекского и таджикского – он владел довольно неплохо французским. Экзамены в МГИМО он сдал на «отлично». Но в первый год в институт не попал.

По разнарядке, выделяемой всем республикам, на место от Узбекистана мог претендовать только узбек. Это негласное правило никогда не нарушалось, и на самом высоком уровне было принято решение о невозможности учебы таджика Асанова в МГИМО.

На второй год он поступал по общему конкурсу, прямо в Москве. Повестка в армию уже лежала дома, когда пришла телеграмма о его зачислении.

На четвертом курсе его вызвали в какое-то учреждение. Долго говорили. Тогда он принял решение самостоятельно. И с тех пор вот уже двадцать лет он является офицером военной разведки.

В комнате его ждали.

Генерал-лейтенант Орлов был первым заместителем начальника ГРУ и отвечал за наиболее секретные операции за рубежом. Все говорили, что скоро он займет место начальника ГРУ.

Рядом с ним за столом сидел еще один человек. Высокий, лет сорока, подтянутый, с широкими плечами, выдававшими бывшего спортсмена. Светлые волосы делали его моложе своих лет. Правда, Акбар успел профессионально отметить упрямые складки морщин у бровей и подбородка. И шрам на левой руке он тоже заметил. Увидев генерала Асанова, оба гостя поднялись.

– Знакомьтесь, – представил Орлов незнакомого посетителя, – генерал Затонский, из Службы внешней разведки. А это – генерал Асанов, начальник нашего центра подготовки.

Они пожали друг другу руки. Сели за стол.

Почти неслышно отворилась дверь, и девушка в форме прапорщика принесла им три стакана чаю. Отдельно дала колотый сахар в вазочке и конфеты.

– Хорошо долетели? – спросил Асанов.

– Да, – Орлов подвинул к себе чай. – Горячий, – сказал он, потрогав двумя пальцами, – всегда любишь горячий чай.

– Так что же нужно от нас Службе внешней разведки? – Асанов неторопливо сделал несколько глотков. С Орловым они были на «ты» уже много лет.

– Хотим вашей помощи попросить, – улыбнулся Затонский.

Акбару не понравились его слова. Между ГРУ и КГБ всегда было тайное соперничество, своего рода состязание. А здесь вдруг генерал СВР просит помощи. Значит, история малоприятная.

– А чем мы можем помочь вашему ведомству? – постарался как можно веселее спросить генерал Асанов.

Затонский посмотрел на Орлова. Тот пожал плечами, отвернулся.

– Вы знали полковника Кречетова? – спросил Затонский.

– Немного слышал о нем.

Он не хотел раскрывать свои карты.

– А у нас есть сведения, что вы познакомились с ним в семьдесят восьмом, в Иране. Нам рассказывал об этом генерал Шебаршин, бывший резидент КГБ в Иране. Кречетов был его сотрудником. Теперь вспомнили?

Затонский явно иронизировал. И бывшую должность Шебаршина мог не называть. Генерала-разведчика Шебаршина знали все. И в ГРУ, и в КГБ, и сейчас в СВР.

– Вспомнил, – спокойно ответил Акбар, – хотя прошло семнадцать лет. Так какое у вас дело?

– Вы были друзьями? – снова спросил Затонский.

– Можно сказать, во всяком случае, он был хорошим профессионалом.

Затонский достал из кармана пять фотографий.

– Это его нынешняя фотография. Вы можете опознать, кто из них Кречетов?

Асанов молча взял пять фотографий и почти сразу выбрал одну.

– Вот этот.

– Очень хорошо, – Затонский убрал в карман все пять фотографий, – у вас хорошая память, генерал.

– Вы приехали сюда только для того, чтобы сказать мне это? – спросил Асанов.

– Нет. Для того, чтобы сообщить: полковник Кречетов попал в плен в Афганистане, к «духам».

– А что он там делал? Специальное задание?

– Его захватили на границе во время инспекции одной из застав, – терпеливо объяснил Затонский.

– Он еще жив?

– Пока да. Но шансов очень мало. Ему еще можно помочь.

Генерал Асанов все понял.

– Что нужно делать? – спросил он, не выдавая своего волнения.

«Афганистан снова напомнил о себе, – подумал генерал. – Он всегда в нашей крови».

Все считали тогда, что можно будет обойтись малой кровью. Или – крови не будет вообще.

ГЛАВА 4

В сентябре в Москву прилетел Нур Мухаммед Тараки. Неисправимый идеалист, романтик, так наивно верящий в социалистическую мечту, он возвращался на родину после 6-й конференции глав государств и правительств неприсоединившихся стран на Кубе. Находясь под впечатлением эмоционального, темпераментного выступления Фиделя Кастро, афганский лидер с увлечением рассказывал Брежневу об успехах социалистического строительства в его феодально-рабовладельческой стране.

В стране, где всех асфальтированных дорог было около двух тысяч километров, где девяносто процентов населения было неграмотным, мечтатель Тараки вдохновенно говорил о строительстве светлого будущего.

Всего за восемь месяцев семьдесят девятого Афганистан зеркально повторил все ошибки советского строя, сразу за десять-пятнадцать лет. Конфисковав почти шестьсот пятьдесят тысяч гектаров земли у крупнейших землевладельцев, феодальной знати, помещиков, ее раздали крестьянам. Двести девяносто семь тысяч крестьянских семей получили земельные наделы, которые тут же начали отбирать в сельскохозяйственные кооперативы. Это вызвало серьезное недовольство сельского населения и особенно отражалось на армии.

Улыбающийся и счастливый Тараки, встречавшийся с лидером одной из двух великих держав, еще не знал, что на родине его ждут мятежники. Что спустя несколько дней его арестуют, сместив со всех постов. Жить ему тогда оставалось не более месяца.

Но об этом не знал и Леонид Брежнев, справедливо считавший Афганистан своим сателлитом, почти Монголией на южных рубежах огромной империи. Об этом не знал даже Юрий Андропов, всезнающий и обо всем осведомленный председатель КГБ СССР.

Резиденты в Кабуле и по линии КГБ, и по линии ГРУ не заметили, как Х. Амин и его люди под прикрытием пустых идеологических лозунгов готовят военный переворот.

16 сентября Тараки был арестован у себя во дворце. Советники из СССР не могли понять, что происходит. Практически все руководство страны оказалось в заговоре против Председателя Революционного совета. Х. Амин сумел привлечь на свою сторону очень многих обещаниями, подкупом, лестью, угрозами. Переворот прошел почти идеально, если не считать нескольких убитых охранников.

Разгневанный Андропов отозвал три четверти своих резидентов из Афганистана, наказал многих аналитиков в собственном аппарате, снял начальника отдела. Но в Афганистане уже сидел Хафизулла Амин.

Брежнев, так толком и не понявший, что произошло, по совету Андропова и Громыко все-таки поздравил Амина с «избранием» на высокие посты в партии и государстве.

Но Андропов не умел прощать. Или забывать.

Уже на следующий день он начал готовить операцию по смещению Х. Амина.

Спустя несколько месяцев, когда советские войска уже войдут в Кабул, вся социалистическая пресса будет уверять мир в контрреволюционной деятельности Х. Амина и его приспешников.

В те дни газеты писали:

«За время нахождения у власти Х. Амин и его приспешники развернули репрессии против членов НДПА, демократических и патриотических сил страны, вступив в сговор с лидерами контрреволюционной эмиграции и ЦРУ США. Была ослаблена борьба с контрреволюцией внутри страны и созданы условия для усиления агрессивных действий империализма и реакции против Афганистана. Манипулируя социалистическими лозунгами, Х. Амин фактически способствовал дискредитации целей и задач апрельской революции 1928 года, превращению Афганистана в плацдарм империализма у южных границ СССР».

Все это было неправдой.

Х. Амин провозглашал абсолютно те же лозунги, что и Н. М. Тараки. Он собирался так же верно служить Советскому Союзу, как и его предшественник. Окружавшие его советники и специалисты, казалось, были самой надежной гарантией от любых потрясений с Севера.

После получения телеграммы Брежнева обнаглевший и осмелевший Х. Амин даже приказал умертвить своего предшественника, которого просто вывезли в мешке и 8 октября убили. Шла «элементарная» борьба за власть в «феодально-социалистическом обществе», лишенном какого-либо подобия демократии.

Более того, сам Х. Амин просил Советский Союз ввести войска. Ему все труднее было контролировать границу с Пакистаном, обеспечивая безопасность собственного режима.

Председатель Совета Министров А. И. Косыгин, которому были поручены переговоры с Тараки, а затем с Амином, делал все, чтобы убедить своих собеседников отказаться от ввода войск. Советское руководство действительно не хотело этого в середине года и даже после сентябрьских событий было не настроено вводить войска.

Сохранившиеся стенограммы бесед Косыгина с афганскими лидерами, его выступления на Политбюро ЦК КПСС, обсуждение этого вопроса ясно показывали: советское руководство не желало идти на риск военной авантюры. Афганцы продолжали настаивать. Андропов и его люди продолжали работать.

Но затем наложились друг на друга сразу несколько событий, и мировая история в результате круто изменилась.

В последующие годы историки и публицисты будут писать об афганской войне, о решении ввода войск без должного учета всей обстановки декабря семьдесят девятого. Словно решение принималось в абсолютном вакууме.

26 марта семьдесят девятого года в Вашингтоне Президент Египта Анвар Садат и премьер-министр Израиля Менахем Бегин подписали Кэмп-Дэвидское соглашение. По позициям Советского Союза на Ближнем Востоке был нанесен сокрушительный удар. «Почетный гражданин Израиля» Андрей Громыко воспринял Кэмп-Дэвид как личное оскорбление.

В соседнем с Афганистаном Иране произошла революция.

16 января шах Мохаммед Реза Пехлеви бежал из страны, назначив регентский совет и поставив во главе правительства Ш. Бахтияра.

1 февраля в Иран вернулся Аятолла Хомейни. Уже через две недели правительство шахского Ирана пало, была объявлена исламская республика. Из страны было отозвано сорок тысяч американских советников. Но пощечина, нанесенная престижу США, требовала решительных мер.

На острове Диего-Тарсия в Индийском океане начались усиленные работы по расширению военной базы США. В Персидский залив начали заходить американские авианосцы и другие военные корабли.

4 ноября сторонники Хомейни захватили американское посольство, взяв свыше пятидесяти заложников-дипломатов. Мир дрогнул, понимая, что ответная акция может начаться в любую минуту. Это понимали и в Москве.

Через восемь дней в соседней Турции в отставку уходит левоцентристское правительство Б. Эджевита.

Пришедшая к власти Партия справедливости Сулеймана Демиреля позволяет американцам перебросить в страну еще несколько авиационных эскадрилий, сосредоточенных непосредственно у границ Ирана и СССР.

Еще через несколько дней, уже в декабре, консервативный премьер Великобритании Маргарет Тэтчер наносит визит в Белый дом.

Итогом этой встречи становится четкая, согласованная позиция США и Великобритании на декабрьской сессии НАТО. Несмотря на бурные протесты Советского Союза, сессия НАТО принимает решение о развертывании в Европе новых систем ракетно-ядерного оружия средней дальности, нацеленных на советские города. Брежнев, получающий документы сразу из трех источников: из КГБ, Министерства обороны и Министерства иностранных дел, уже понимает, что цепь последних событий серьезно ослабила позиции СССР в мире как супердержавы. Страдают геополитические и экономические интересы империи.

А здесь еще Андропов почти ежедневно докладывает о «правом уклоне» нового афганского лидера.

Брежнев все еще сомневается, не решаясь на крайние меры. Косыгин, тоже не сторонник силового решения, понимает, во что это выльется экономически. Кормить огромную страну и еще армию, находящуюся в ней… экономика страны просто не может себе такого позволить. Как ни странно, но на первых порах против силового решения был и Громыко, считавший, что имидж миротворцев нужно сохранять хотя бы формально.

Черненко и Тихонов, недавно введенные в Политбюро, вообще не имеют права голоса.

Щербицкий, Кунаев, Гришин, Романов, Пельше по традиции занимаются только своими, внутренними для страны, хозяйственными вопросами.

Оставались четыре «монстра» – четверо старцев, имеющих право решающего голоса в Политбюро.

Если с Кириленко еще можно договориться, а с Устиновым Брежнев вообще любил общаться и охотиться, то остальных двоих он просто побаивался. Это люди, имевшие в Политбюро почти такой же авторитет, как он сам.

Секретарь ЦК КПСС Михаил Суслов и Председатель КГБ Юрий Андропов. От их мнения на Политбюро зависит очень многое. Очевидно, что Брежнев не обладал ни волей Андропова, ни заразительной, какой-то неистовой убежденностью Суслова.

Заседание Политбюро намечено на вторую половину декабря. Но здесь в течение десяти дней происходят странные, практически необъяснимые вещи.

Хорошо зная, что руководство Советского Союза встревожено положением дел в мире, понимая, что декабрьское решение НАТО – очень сильный удар по позициям СССР в Европе, западные спецслужбы в этих условиях организуют подряд сразу две крупные провокации против СССР.

Расчет на то, чтобы подтолкнуть СССР к решительным действиям? Кому объективно выгодно вторжение войск СССР в Афганистан? Самому Советскому Союзу? Но он и так безраздельно правит в этой стране, заполнив ее своими советниками и консультантами. Но в соседнем Пакистане не прекращаются выступления против США, даже сожжено американское посольство, где погиб американский дипломат.

Только ввод войск СССР в Афганистан может ускорить решение пакистанского руководства о широком привлечении в страну американских специалистов.

Только война в Афганистане автоматически делает Пакистан прозападным государством с твердой американской ориентацией.

Но ввод войск нужен и Андропову, уже просчитавшему, как трудно убрать Амина и всю его верхушку. С одним Х. Амином справиться несложно, но что делать с этими предателями, так подставившими бывшего лидера Н. М. Тараки?

Теперь уже нелегко оценить, «чьи заслуги больше»: ЦРУ или КГБ, но две подряд провокации совершаются непосредственно перед самым заседанием Политбюро – 11 и 19 декабря [37].

11 декабря 1979 года у здания представительства СССР при ООН в Нью-Йорке взрывается бомба. По «счастливой случайности» никто не пострадал.

12 декабря посольству США в Москве вручена нота Министерства иностранных дел СССР «по поводу взрыва бомбы у здания представительства СССР при ООН в Нью-Йорке 11 декабря 1979 года».

Ровно через неделю в Мюнхене подожжено здание представительства Аэрофлота. Вновь по «счастливой случайности» никто не пострадал.

21 декабря посольству ФРГ в Москве вручена нота СССР «по поводу поджога и разрушения пожаром здания представительства Аэрофлота в Мюнхене 19 декабря 1979 года».

Кто совершил эти на первый взгляд совершенно бесполезные, пустые провокации?

ЦРУ или КГБ? В данном случае объективные интересы обоих ведомств совпадали.

Однако рискнем предположить, что это сделали все-таки американские «специалисты», ибо Андропов рассчитывал убедить своих коллег по Политбюро в возможности и необходимости силового решения вопроса. За несколько декабрьских дней ему удается обрести серьезного союзника в лице Дмитрия Устинова, министра обороны страны и лучшего друга Брежнева, которому тот абсолютно доверяет.

Но последние события: две ноты подряд, сессия НАТО, события на Ближнем Востоке, в Иране и Турции – все это превращает «миротворца» Громыко в оголтелого ястреба. Цель достигнута. В Политбюро образовалась мощная коалиция, настаивающая на силовом решении вопроса.

ГЛАВА 5

– Нам нужны очень хорошо подготовленные люди, – генерал Затонский произнес эти слова подчеркнуто спокойно.

– Понимаю, – Асанов уже решил, кто может принять участие в этой операции.

– Должны быть ветераны Афганистана, знающие язык, обычаи, характер местности, нравы людей, – напомнил Орлов. – Там, в Афганистане, сейчас неспокойно. Никто не знает, какой отряд какую территорию контролирует. В Кабуле по-прежнему стреляют.

– Известно, кто именно захватил Кречетова? – спросил Асанов.

– Да, отряд Нуруллы. Это контрабандисты, враждующие с генералом Дустумом, но находящиеся на его территории.

– Точно известно, что Кречетов жив?

– У нас есть свой информатор в банде Нуруллы.

– А сам Нурулла? Обычный контрабандист или борец за идею? – спросил Асанов.

– Каждого понемногу, – Затонский вздохнул. – Разве можно сейчас сказать что-нибудь конкретное? Там такая каша!

– Угу. Которую мы сами и заварили, – мрачно изрек Асанов.

– Что? – не понял Затонский.

– Сначала мы вошли в Афганистан, разворошили сонную страну; потом ушли, бросив их убивать друг друга. А что вы еще хотели? – спросил Асанов.

– Не я принимал решение о вводе войск. И тем более – об их выводе, – сухо ответил Затонский.

– Не заводись, Акбар, – примиряюще сказал Орлов, – мы приехали за помощью.

– Извините, – произнес Асанов, – вы действительно ни при чем. Просто характер такой, не могу спокойно говорить об Афганистане. Я потерял там много друзей.

– Мне говорили, – кивнул Затонский, – я вас поминаю.

– У тебя есть люди, подготовленные для такого маршрута? – спросил Орлов.

– Конечно, есть. Действовать придется на севере?

– Да, район Бадахшана. Нурулла базируется в тридцати километрах от Ишкашима. Там небольшой городок – Зебак. А почему вы спрашиваете? Разве есть разница, где действовать? – поинтересовался Затонский.

– На юге другие обычаи, кочевые племена. В языках есть различие: пушту и фарси. Смотря какой район. В области Фарьяб, например, живет много туркменов, а это уже тюркская группа языков, – объяснил Асанов.

– Ясно. Вы их хорошо понимали?

– Практически да. Таджикский и фарси языки почти идентичны. Практически один язык. Как, например, турецкий и азербайджанский. Хотя узбекский немного отличается.

– У вас есть люди, знающие фарси?

– Разумеется. Но очень мало.

– Нужно будет подготовить группу в семь-десять человек, – предложил Орлов.

– Мы дадим своих специалистов, – предложил Затонский, – я привез их с собой.

– Кто такие? – недовольно поинтересовался Асанов.

– Ждут в соседней комнате, майор Ташмухаммедов и подполковник Падерина. Отличные профессионалы.

– Не пойдет, – возразил Асанов.

– Не понял…

– Женщина не пойдет, – пояснил Асанов, – это исключено.

– Вы не совсем меня поняли, – улыбнулся Затонский, – эта женщина – подполковник разведки, сама из Туркмении. Знает обычаи. Владеет фарси и пушту. Имеет два боевых ордена. Она не гимназистка, а боевой офицер.

– Согласен. Но в Афган она не пойдет.

– Я привез ее для того, чтобы она приняла участие в этой операции. Так решило наше руководство. Эти люди вне вашей компетенции. Вы просто подберите еще своих людей.

– Тогда я отказываюсь, – резко встал Асанов, – набирайте людей сами.

– Сядь, – резко махнул Орлов, – характер ни к черту. Чего кипятишься? Их люди – они и решают.

– Женщина не пойдет, – упрямо возразил Асанов, – ее сразу заметят, вычислят. Это мусульманская страна. А во время переходов как она будет себя чувствовать? Это только в кино артистки во время войны всегда бодрые и веселые. А в реальной жизни бабы в таких операциях участия не принимают. Вы же все понимаете лучше меня. Начнутся месячные, что будем делать? Мыться где? Ребята сутками не умываются, а вы говорите – женщина! Это значит – подвести всех остальных.

– Можно я приглашу подполковника сюда? – спросил, почему-то улыбаясь, Затонский.

– Меня трудно переубедить, – сел на свое место Асанов.

– Попросите подполковника Падерину и майора Ташмухаммедова зайти к нам в кабинет. Они в комнате ь 14, – предложил генерал Затонский.

Асанов раздраженно молчал.

Орлов поднял трубку.

– Генерал Орлов, – требовательно произнес он, – гости у вас? Пригласите в кабинет.

– Вы женаты, товарищ Асанов? – спросил вдруг Затонский.

– Да. Вы хотите знать, почему я так не люблю женщин? Напротив, я их слишком люблю, чтобы ими рисковать. Война не женское дело.

В дверь постучали.

– Да! – крикнул Асанов.

Дверь открылась, и в кабинет вошла семейная пара афганцев. Грязный, помятый, небритый, среднего роста афганец в традиционной афганской одежде стоял рядом со своей супругой, одетой в темную чадру. Видна была только полоска глаз.

– Удачный маскарад, – нахмурился Асанов, – но это еще ничего не значит.

Он поднялся, подошел к обоим офицерам.

– Вы говорите на фарси? – спросил он по-русски.

Женщина кивнула головой.

– Я вас приветствую в своем доме, – произнес традиционное пуштунское приветствие Асанов.

Женщина молчала.

– Да пошлет Аллах удачу вашему дому, – поблагодарил его мужчина.

– Хорошо, – сказал Асанов.

На Востоке в присутствии мужа женщина не имела права отвечать на вопросы постороннего мужчины.

– Теперь отвечайте, – потребовал Асанов, – сколько раз вы были в Афганистане?

– Пять раз, – ответила женщина. Голос у нее был немного хриплый, характерный для восточных женщин.

– Вы умеете готовить афганские блюда?

– Да.

– Молиться?

– Совершать намаз, – уточнила женщина. – Конечно. Я знаю коран.

– Скажите четвертую суру.

Женщина чуть улыбнулась. Четвертая сура корана была посвящена женщине.

– Во имя Аллаха милостивого, милосердного! – начала женщина. – О люди! Бойтесь вашего господа, который сотворил вас из одной души и сотворил из нее пару ей, а от них распространил много мужчин и женщин. И бойтесь Аллаха, которым вы друг друга упрашиваете, и родственных связей.

Пока женщина говорила, Асанов внимательно следил, как она держится, произносит словосочетания, ставит ударение в словах. Орлов и Затонский, не понимавшие на фарси, наблюдали за генералом Асановым.

– А если вы боитесь, что не сумеете относиться к сиротам по справедливости, то можете жениться только один раз. А если не боитесь этого, то можете жениться на двух, трех или четырех.

– Достаточно, – наконец улыбнулся и Асанов, – снимите чадру.

Она откинула покрывало.

Длинные волосы, узкое лицо, выступающие скулы, красивый разрез глаз.

– Вы русская?

– Отец из молокан, мать туркменка, – ответила женщина.

– В бою бывали?

– Получила ранение в Принсапольке, – вместо ответа сказала женщина.

– Где это? – удивился генерал.

– В Никарагуа.

– Сколько вам лет?

– Тридцать девять, – она посмотрела ему в глаза.

– Сколько лет в разведке?

– Шестнадцать.

– Проходили специальную подготовку?

– Дважды. Даже бывала в вашей зоне, – добавила Падерина.

– В зоне, – он задумался.

Повернулся, подошел к столу и вдруг резко, быстро бросил тяжелую книгу.

– Держи.

Затем еще одну.

– Отбивай.

Она успела схватить первую и отбить вторую. Книга полетела через всю комнату и, ударившись о стену, упала на пол.

– Черт с вами, – сказал Асанов, возвращаясь на своем место. – Можете оставаться.

– Вас, кажется, волновали еще какие-то проблемы женского организма? – спросил Затонский.

Акбар, чуть покраснев, махнул рукой:

– Все. Свободны.

Когда за ушедшими закрылась дверь, генерал Затонский заметил:

– Они оба прошли Афганистан. Это наши лучшие офицеры. Падерина работала и в других странах. Она владеет пятью языками.

– Простите, генерал, – спросил вдруг Асанов, – а где вы были в декабре семьдесят девятого?

Генерал посмотрел ему в глаза.

– В Кабуле. В составе группы прикрытия, – просто ответил Затонский. – «Альфа» штурмовала дворец, а мы везли Бабрака Кармаля. Чтобы успеть передать обращение к нашим войскам.

ГЛАВА 6

Бабрака Кармаля везли из Чехословакии, где он был послом. Специальная группа 8-го отдела Первого Главного управления КГБ СССР вылетела в Прагу. В ее состав входил и молодой офицер, капитан Затонский. Все было окончательно решено в Москве. Амина должен был заменить Бабрак Кармаль. Собственно, последний мог стать лидером еще в апреле семьдесят восьмого года, но расколовшаяся на два враждующих лагеря Народно-демократическая партия Афганистана начала фракционную борьбу. Фракция Парчам, куда входили Нур Мухаммед Тараки и Хафизулла Амин, взяла верх над фракцией Хальк, возглавляемой Бабраком Кармалем. Лидеру проигравшей фракции пришлось согласиться на унизительно невзрачную должность посла Афганистана в Чехословакии.

Но сторонники фракции Хальк в стране остались. Особенно много их было в армии и в местной госбезопасности, заново сформированной советскими и ставленниками называемой Хедимате Ателаате Давлати (ХАД).

В свою очередь, склоки в победившей фракции Парчам привели к тому, что Амин сумел в результате убрать Тараки. Терпение Андропова лопнуло. Теперь однозначно делалась ставка на Бабрака Кармаля и его фракцию Хальк.

В русской транскрипции это слово пишется обычно «Хальк», тогда как правильнее было бы писать «Хальг», но это, видимо, невозможно из-за трудностей с произношением такого слова.

Бабрака Кармаля готовили две недели. Особо упрашивать его не пришлось, он ненавидел Амина и даже не очень любил покойного Тараки.

Теперь Андропову нужно было получить согласие Политбюро ЦК КПСС. После серии диверсионных актов, демонстративных шагов НАТО и западной дипломатии осторожный Громыко стал его союзником, не возражая против введения войск. Министру обороны Устинову вообще не нравилось подозрительное продвижение американцев в Персидском заливе и Индийском океане. Сведения, приходившие по линии ГРУ, не вызывали оптимизма. Американцы тайно и явно наращивали свое преимущество в этой части мира.

К тому времени в Индии к власти пришел блок правых партий во главе с Джаната, отстранивший от управления государством ИНК и ее лидера, верного друга Советского Союза Индиру Ганди.

Джаната не собиралась идти на разрыв давних и прочных связей Индии со своим северным соседом, но премьеры Десаи и Сингх были лично несимпатичны Брежневу, очень ценившему старую дружбу с госпожой Индирой Ганди.

Словно в насмешку над советскими аналитиками и дипломатами, в Ираке почти зеркально повторилась афганская история.

Молодой честолюбивый заместитель председателя Совета революционного командования Саддам Хусейн решил, что пришло его время.

Он очень быстро и ловко устранил своего бывшего добродетеля, которому был обязан карьерой и выдвижением.

Президент Ирака А. Х. Бакр был одновременно и главой правительства, и Верховным Главнокомандующим, и Председателем СРК. В свою очередь, Саддам Хусейн был одним из самых близких его людей и заместителем по партии и правительству.

Бакра убрали очень быстро. Через десять дней Саддам Хусейн в лучших традициях подобных историй объявил о раскрытии заговора, в котором приняло участие почти все руководство Ирака, в том числе другой заместитель премьера – А. Хусейн и Генеральный секретарь СРК М. А. Хусейн. Они и еще трое высших чиновников государства были немедленно расстреляны. Саддам Хусейн утвердился у власти [38].

Правда, по сведениям агентуры Андропова, Саддам Хусейн не собирался идти на разрыв советско-иракских отношений. Более того, молодого сильного лидера арабского мира можно было при случае использовать против многовековых врагов арабов – фарсов, населяющих соседний Иран. Тем более что на юге лежали спорные территории, богатые нефтью. Москва учла это обстоятельство и решила примириться с уходом Бакра.

Знаменитое заседание Политбюро состоялось двадцать четвертого декабря. Это было даже не заседание в обычном смысле, ибо на нем присутствовало больше половины положенного состава.

Для лидеров великой державы полуколониальный такой далекий Афганистан был не самой главной проблемой. Они собирались сегодня лишь по настоянию Андропова. Это был скорее разговор некоторых руководителей государства, позднее оформленный как решение Политбюро, проведенное опросным путем.

В кабинете Леонида Ильича Брежнева должны были присутствовать:

Андропов, Громыко, Кириленко, Косыгин, Суслов, Устинов, Черненко. Из Совета Министров даже не вызвали Тихонова, ставшего членом Политбюро лишь месяц назад, на Пленуме 27 ноября. Не сочли возможным позвонить Кунаеву в Казахстан, Щербицкому на Украину, Романову в Ленинград. Не было заболевшего Пельше.

Подозрительный Гришин, узнавший от Черненко, что у Брежнева собираются члены Политбюро, сам позвонил Генеральному секретарю.

– Мне нужно приехать, Леонид Ильич? – спросил Гришин своим тихим, всегда хорошо поставленным голосом.

– Зачем? – удивился Брежнев. – Занимайся своими делами. Здесь и без тебя народу будет много.

В приемной Брежнева гостей встречал помощник, каждый раз звонивший Черненко, сообщая, кто именно пришел к Генеральному секретарю.

Черненко сразу обратил внимание, что нет членов Политбюро из регионов. Он знал: Брежнев тайно готовит его на роль уже совсем постаревшего, временами просто теряющего координацию Суслова. И на правах секретаря ЦК КПСС и руководителя общим отделом, Константин Устинович знал также, что сегодня будет рассматриваться вопрос об Афганистане. Он понял, что сам состав приглашенных определил Андропов – единственный человек, которого он панически боялся и ненавидел. Увидев, что Гришин так и не приехал, Черненко позвонил Брежневу.

– У нас будет международный вопрос, – сказал он своим задыхающимся голосом. – Может, пригласить еще Зимянина и Пономарева?

Оба были секретарями ЦК КПСС, курирующими международные вопросы. Но они не были членами Политбюро.

– Только Пономарева, – разрешил Брежнев, – а Зимянина не нужно. Будет Андрей Андреевич, он лучше разбирается в таких вопросах.

Черненко положил трубку и начал собирать бумаги.

Обычно в кабинете Брежнева во главе стола справа и слева садились Суслов и Косыгин. Даже Подгорный, будучи формально руководителем государства, не смел занимать их места, усаживаясь после Косыгина.

Рядом с Сусловым всегда сидел Кириленко. Так они разместились и в этот раз. Справа оказались четыре секретаря ЦК КПСС – Суслов, Кириленко, Черненко и Пономарев. Слева сели Косыгин, Громыко, Устинов и Андропов.

Председатель КГБ всегда подчеркнуто скромно садился в конце стола. Не изменил он себе и на этот раз. Любезно улыбаясь, он пропустил Громыко и Устинова.

Брежнев не любил долгих заседаний, длинных докладов. Вынужденный часами читать никому не нужные отчеты, он не любил, когда другие долго и много говорили.

Андропов это хорошо знал. Он докладывал коротко – рассказал о зверствах Амина, об убийстве Тараки, о согласии Бабрака Кармаля. По его поручению была подготовлена большая справка Управления «Р». Первого Главного управления КГБ.

Управление «Р» занималось вопросами оперативного планирования и анализа. Вместе с 8-м отделом ПГУ, занимавшимся проблемами неарабских стран Ближнего Востока, сотрудники управления составили подробный анализ проникновения в Афганистан вражеской агентуры, включая американскую, китайскую, пакистанскую и иранскую разведки.

Информации было чуть больше, чем обычно, но она производила впечатление. Все молчали, ожидая выступления Громыко.

Обычно очень осторожный, взвешивающий каждое свое слово, министр иностранных дел на этот раз был более красноречив.

Последние провокации сильно разозлили его, а Кэмп-Дэвидская пощечина горела до сих пор.

Громыко выступил за немедленный ввод войск, добавив, что они уже проводили ряд рабочих совещаний вместе с военными и представителями КГБ.

Суслов, знавший об этом от Андропова, не обратил внимания на эти слова.

А вот Черненко насторожился. Значит, Громыко, Устинов и Андропов собираются где-то тайком, не поставив в известность общий отдел ЦК КПСС. А где протоколы этих бесед, стенограммы совещаний? У него хватило ума промолчать, не выскакивать со своими обидами. Но с этого дня он перестал доверять Устинову и Громыко, считая их сторонниками Андропова.

Поднявшийся Устинов коротко доложил, что армия готова выполнить свой долг. Он слышал про убийство Тараки и как глубоко порядочный человек презирал Амина, решившего расправиться со своим бывшим руководителем таким варварским способом.

Позднее многие журналисты будут описывать заседание Политбюро как сбор выживших из ума старцев. На самом деле, несмотря на очевидные старческие промахи Брежнева или Суслова, сидевшие сегодня за длинным столом, покрытым зеленым сукном, люди были совсем не теми карикатурными персонажами, которыми их стали позднее изображать.

Устинов доложил о мнении начальника Генерального штаба маршала Огаркова, считавшего, что некоторые части афганской армии могут оказать сопротивление. Андропов резко возразил, заявив, что нынешняя афганская армия просто не способна на подобные действия.

Устинов тем не менее добросовестно передал все замечания Огаркова, но поддержал решение о вводе войск.

Затем слова попросил Косыгин. Он рассказал о неоднократных просьбах афганского правительства ввести войска. Об этом просил и подлец Х. Амин. Об этом просят теперь и афганские товарищи, выступающие против режима Амина.

Косыгин не сказал больше ни слова, ни «за» ни «против», и это очень не понравилось Андропову.

Неожиданно вмешался «главный идеолог» страны Михаил Суслов. Он потребовал немедленного ввода войск. В отличие от более реалистичных прагматиков Андропова, Громыко, Косыгина, Устинова, он жил еще вчерашними романтико-революционными воспоминаниями. Революция в Афганистане была под угрозой. Убит лидер страны. Этого одного было достаточно, чтобы Суслов выступил решительно «за».

Андропов понял, что более никто не выступит против. Это уже невозможно.

Сразу высказались Кириленко и Черненко. Разумеется, они были «за». Молчавший Пономарев был за вторжение еще до самого Андропова одним из первых в ЦК КПСС, призывая ввести войска. Он считал, что социализм в Афганистане находится в серьезной опасности.

Брежнев слушал молча. Он любил армию, гордился ею, справедливо считая, что мощь государства определяется и степенью боеспособности армии. Но, человек по натуре мирный, он действительно не любил войну, не любил крови, сражений, несчастий, катастроф.

Насмотревшийся на войну в сороковые годы, он искренне считал, что делает все, чтобы война вновь не повторилась. Правда, он дал согласие на ввод танков в Чехословакию в шестьдесят восьмом. Но тогда была «явная угроза» делу социализма в этой стране. А эти понятия были для него священны.

Так и теперь.

С одной стороны, нужно было отстаивать геополитические интересы великой державы, и это было самое важное обстоятельство. С другой стороны, революция в Афганистане, о которой они столько говорили, явно буксовала. Более того, была прямая угроза ее завоеваниям, как сумели убедить Брежнева.

И наконец, он просто симпатизировал убитому Тараки, так подло преданному его заместителем. Сам Брежнев, правда, забыл, что в свое время он тоже «сдал» своего руководителя – Никиту Хрущева. Но в отличие от Амина он его не убивал.

Все было решено. Брежнев поручил Черненко готовить решение Политбюро.

На следующий день осторожный Громыко все-таки зашел к Брежневу. Батальоны и полки уже грузились в самолеты.

– Леонид Ильич, – попросил министр иностранных дел, – не стоит ли решение о вводе наших войск оформить как-то по государственной линии? [39]

Брежнев молчал. Долго молчал. Потом поднял телефонную трубку.

– Михаил Андреевич, – попросил он Суслова, – зайди ко мне. Есть нужда посоветоваться.

Пока Суслов не появился, Брежнев спросил:

– Думаешь, будут осложнения?

– Все может быть, – уклонился от прямого ответа Громыко.

Без доклада вошел Суслов.

– Добрый день, – отрывисто бросил он Громыко, усаживаясь за стол.

Брежнев коротко рассказал ему о просьбе Громыко, добавив:

– В сложившейся обстановке, видимо, нужно принимать решение срочно: либо игнорировать обращение афганцев с просьбами о помощи, либо спасать народную власть.

– Обращение будет? – спросил Суслов.

– Андропов обещал, – ответил Брежнев.

– У нас с Афганистаном уже имеется договор, – медленно произнес Суслов, – и надо обязательства по нему выполнять быстро, раз мы так решили. Андропов и Устинов настаивают. А на ЦК обсудим позднее. Это не так спешно.

На следующий день началось вторжение…

ГЛАВА 7

– Нужно продумать маршрут и снаряжение группы, – задумчиво произнес Асанов. – Там очень трудный, горный район.

– Ты еще не называл своих людей, – напомнил Орлов.

Асанов подвинул к себе лист бумаги. Взял ручку:

– Номер первый – майор Машков. Воевал в Афганистане, Таджикистане, Абхазии. Хорошо ориентируется, имеет опыт общения с местным населением, владеет языком. Как командир группы прикрытия будет очень полезен.

– Согласен, – Затонский поставил цифру три.

– Следующий – капитан Борзунов. Очень опытный, жесткий, прагматичный офицер. Когда нужно, вытянет операцию на своих нервах. Отличный стрелок. В горах просто незаменим. Выносливый, храбрый, злой.

– А почему злой? – спросил Орлов.

– Это ты у него спросишь, – пожал плечами Асанов, – просто даю ему характеристику.

– Следующий, – попросил Затонский.

– Старший лейтенант Чутов. Надежный, внимательный, выдержанный. Зону сегодня прошел впереди группы и показал себя совсем неплохо. Правда, не знает языков, но для группы прикрытия вполне подойдет.

– Раз вы так считаете – согласен. Дальше.

– Еще двое офицеров – для связи с местным населением. Подполковник Рахимов – казах, знает языки, легко сойдет за местного, и капитан Чон Дин. Он кореец из Сибири. Знает китайский, корейский, киргизский языки. Очень хорошо подготовлен физически, увлекается разными восточными единоборствами. Он легко сойдет за кого угодно, только не за русского шпиона. После развала СССР в Афганистане считают, что все российские офицеры должны быть светловолосыми.

– Итого семь. По-вашему, достаточно? – уточнил Затонский.

– Думаю, да. В процессе подготовки выясним, кто нужен еще, какой из специалистов необходим. Пока все.

– Не все, – возразил Затонский, – вы еще не знаете главного.

Асанов напрягся, словно чувствуя недоброе.

– Полковник Кречетов не случайно попал в плен. Он сознательно сдался афганцам.

– Кречетов? Быть этого не может, – упрямо возразил пересохшими губами Асанов, – он настоящий патриот, хороший разведчик…

Затонский загадочно улыбнулся.

– Вы его нарочно подставили, – понял Асанов.

Затонский кивнул головой.

Даже здесь, в самом охраняемом и засекреченном центре военной разведки, генерал не хотел говорить лишнего.

– Это была часть спланированной операции, – пояснил Орлов уже понявшему все Асанову.

«Значит, Кречетов попал в плен не случайно, – подумал Акбар. – Но почему тогда формируют группу по его спасению?»

– А эта группа? – спросил он.

– Вы воевали в Афганистане, – Затонский даже говорить стал тише, будто за дверью могли подслушать. – Знаете, что такое группа прикрытия. И сами формировали особые группы, чтобы они отвлекали внимание моджахедов, пока другая, более мобильная группа, прорывалась в нужном направлении.

– Вы хотите сказать, что все это блеф? Группа не пойдет спасать Кречетова?

– Пойдет. Но не спасет, – коротко пояснил Затонский. – Просто прорыв будет на другом направлении.

– Вы формируете еще одну группу? – по-прежнему не понимал Асанов.

– Вы рассуждаете как военный разведчик, – мягко заметил Затонский. – Не обижайтесь. У нас совсем другие задачи и специфика. Нам важно, чтобы Кречетов закрепился в Афганистане, у Нуруллы, чтобы остался там. А группа, которую мы сейчас формируем, действительно пойдет по указанному маршруту, чтобы спасти Кречетова. Но спасти его, вытащить его оттуда группа не сможет. Это просто не в ее силах, да и не нужно.

– Кречетов должен остаться в Афганистане, – еще раз твердо сказал Затонский, – а группа лишь подчеркнет важность персоны Кречетова, чтобы усилить к нему интерес и заодно подтвердить его алиби.

– Значит, они просто будут имитировать активность? – постарался понять генерал Асанов.

– Они будут стараться изо всех сил. Иначе нам просто не поверят. Но у них ничего не выйдет.

– Что с ними будет?

– Они постараются вернуться обратно.

– Не выполнив задания, товарищ генерал, мои люди не возвращаются обратно.

– У них ничего не выйдет, – Затонский начал нервничать.

– Вы не хотите, чтобы у них вышло, – уточнил Асанов.

– Да, мы не хотим, чтобы у них что-нибудь получилось, – очень четко ответил Затонский.

– Теперь вы наконец расставили все точки. Значит, мои ребята смертники?

– Мы на войне, Акбар, – строго ответил вместо Затонского генерал Орлов, – здесь не нужно разводить разные церемонии. Полковник – в плену, враг должен поверить, что он случайно попал в плен. Для этого мы посылаем совместную группу. Что тебе не понятно?

– Но ребята обречены. Вы наверняка не дадите им ни одного шанса, – взорвался Акбар. – Может, даже заранее предупредите Нуруллу, чтобы он устроил засаду. Я прав?

Затонский молчал. Орлов, коротко выругавшись, полез за сигаретами.

– Говорите, – громче произнес Асанов.

– Не кричите, – устало отмахнулся Затонский, – мне тоже жаль ребят. Вы же воевали, знаете, как бывает. Чтобы спасти полк, жертвуют ротой. Чтобы вывести батальон, подставляют роту. Задание у Кречетова очень важное. Настолько важное, что им занимается лично Евгений Максимович Примаков. До сегодняшнего дня о нем знали пять-шесть человек. Теперь знаете и вы. В военной разведке об этой операции знаете только вы двое.

– Понимаю, – Асанов расстегнул воротник. – А я, старый осел, давал вам лучших людей.

– Так и должно быть. Они должны стараться изо всех сил. Иначе нам не поверят. Лучшие офицеры должны пойти на это задание. Уйти по нашему маршруту.

– Уйти и не вернуться, – тихо произнес Асанов. – Поздравляю вас, генерал, вы хорошо планируете свои операции, на крови.

Затонский побледнел.

– Если бы понадобилось, чтобы пошел я, можете не сомневаться в моем выборе, – сказал он.

– А я и не сомневаюсь, – мрачно ответил Асанов, – простите, думаю вслух. Вам нужно сыграть с Нуруллой и его людьми. Сыграть так, чтобы они поверили в нашей заинтересованности вытащить оттуда Кречетова любой ценой. Это я понимаю. Но и ребят своих мне терять жалко. Здесь нужно очень тонко сыграть, чтобы и поверили, и группу не уничтожили.

– Так не бывает, – заметил Орлов.

– Так будет, – Асанов вздохнул. – Меня в Афганистане знали все. Даже Барсом называли.

– Об этом мне известно, – Затонский не мог понять, о чем думает генерал.

– Поэтому идеальным командиром группы буду я сам. Тогда не только Нурулла, но и любой афганец поверит, что Кречетов для нас важнее всех ценностей на свете.

Наступило молчание.

– С ума сошел! – грохнул наконец кулаком по столу Орлов. – Героя разыгрывать решил! Не пущу! Кончай дурака валять!

– Подождите, товарищ генерал, – задумался Затонский. – Вы знаете, Акбар Алиевич, это просто здорово. Мы об этом даже не подумали.

– И думать не смейте, – бушевал Орлов, – тоже мне Рэмбо нашелся. Может, еще один отправишься?

– Одному скучно, неинтересно, – после принятия решения все встало на свои места.

– Не пущу, – закричал Орлов, – хватит, навоевался! А если тебя захватят в плен? Какой позор! Генерал ГРУ в плену у моджахедов. Опозоримся на весь мир. А потом я должен буду посылать еще один полк, чтобы тебя выручить?

– Ты же знаешь, я в плен не попаду, – ответил Асанов, – скорее меня убьют.

– Спасибо, утешил. Выбрось все это из головы. Группа пойдет без тебя.

– И все погибнут?

– Это не твое дело. У них будет своя задача.

– Уйти и не вернуться, – снова повторил Асанов. – Нет такой задачи. Нельзя отправлять людей на смерть, даже на войне, даже во имя самой великой задачи. Я пойду с ними и постараюсь вернуться.

– Это интересное предложение, – кивнул Затонский, – но я должен согласовать вопрос с моим руководством. Думаю, вы просчитали все варианты. Это маршрут смертников, где шансов нет вообще. Ни единого. Можно только остаться в живых. Да и то очень проблематично.

– Звоните в Москву, – вместо ответа потребовал генерал Асанов.

– Слушай, Акбар, – очень серьезно сказал вдруг Орлов, – это не шутки. У нас есть сведения. Нурулла связан с ЦРУ. Против тебя будут все: наша разведка, американская, афганские моджахеды. Все. Ты идешь на задание, которое нельзя выполнить. Не нужно выполнять. Его вредно выполнять. Понимаешь? Если тебе не помешают они, тебе помешаем мы. И вернуться оттуда живым просто невозможно.

– Понимаю. Но ты просчитай все плюсы моего участия. Даже если группа не будет вести активных действий, одно мое имя подтвердит всем, как серьезно мы настроены. Генерала не пошлют на заведомо ненужную и абсолютно неперспективную операцию. Ребятам нужно будет доказывать алиби Кречетова своей кровью. А я могу обойтись только своим именем. Разве это не входит в ваши планы, генерал Затонский?

– Входит, – согласился Затонский. – Это был бы идеальный вариант. Ваше имя гремело по всей стране. Я помню операцию у Кохсана, когда вы перебили всю банду. Указ о присвоении вам звания Героя Советского Союза зачитывался во всех подразделениях сороковой армии.

– Когда это было? – Асанов поднялся. – Пойдем знакомиться с нашими кандидатами.

ГЛАВА 8

Еще за два месяца до вторжения Управление «С», занимающееся нелегалами, приняло решение о командировке своего агента в Кабул [40].

Этим агентом был азербайджанец, специалист по Афганистану, прекрасно владеющий языками, подполковник Микаил Талыбов.

Он работал в Афганистане еще при прежнем режиме и хорошо знал Кабул. С помощью советников из посольства СССР он как местный житель из Кандагара был устроен на должность повара в президентском дворце самого Амина. Нарыв назрел. В решающий момент Талыбов должен был отравить Амина.

Позднее предатель О. Гордиевский, работавший резидентом КГБ в Англии и бежавший на Запад, назовет в своей книге имя азербайджанца, работавшего шеф-поваром во дворце Амина. Но, как обычно, соврет, ибо Микаил Талыбов, как пишет О. Гордиевский, просто не может быть азербайджанцем. Это подполковник Михаил Талыбов, чье имя мы впервые пишем правильно.

Как и всякий восточный деспот, Х. Амин был очень осторожен, часто проверяя подаваемую ему еду и напитки. Постепенно другие повара убирались из кухни, и вскоре любимцем Амина стал Талыбов.

В ночь на 25 декабря при полном согласии афганского правительства Амина началась переброска советских войск в Афганистан. Десантные группы прибывали вместе с тяжелой техникой. Разгрузка в аэропорту шла спокойно.

26 декабря вечером в Кабул прилетела группа «Альфа», готовая взять штурмом президентский дворец.

Продолжала прибывать бронетехника.

Утром 27 декабря из Балашихинского центра подготовки разведчиков прилетела специальная группа советников 8-го отдела и Управления «Т» под руководством полковника Бояринова.

Почти одновременно на дорогу Кабул – Гарикар был выброшен десант особой группы КГБ СССР «Октава», подчинявшейся лично Председателю КГБ.

На государственной границе были сосредоточены ударные дивизии 40-й армии, готовые перейти реку Пяндж.

Талыбов получил задание на сигнал «Ч».

В три часа дня группа Бояринова начала переодеваться в афганскую форму.

В шесть вечера в Кабул с севера вошли сотрудники группы «Октава», продвигавшиеся к президентскому дворцу.

В семь часов вечера группа «Альфа» в аэропорту Кабула начала разгрузку. Бронетехника с шумом стала разворачиваться в сторону города.

В восемь часов вечера из Москвы вылетел самолет с Бабраком Кармалем на борту. По конфиденциальной договоренности его должен был встречать в Кабуле бывший член его фракции, один из заместителей министра иностранных дел Афганистана Ш. М. Дост, уже давший согласие на сотрудничество с Б. Кармалем.

В девять вечера колонна грузовиков, танков, БМП вышла из аэропорта. Впереди на трех БМП с афганскими опознавательными знаками ехала группа полковника Бояринова.

В девять вечера Талыбов подал плов-сабси, умело приготовленный с мясом и зеленью и обильно политый ядом.

В девять тридцать колонну останавливают афганские патрули. Они требуют разрешения на проезд такого количества бронетехники в центр города.

В девять тридцать Хафизулла Амин, лишь начав ужин, чувствует себя очень плохо. Срочно вызван врач из советского посольства: местным эскулапам диктатор давно не доверяет.

В девять сорок к КПП, ведущему в центр города, подтягиваются две полицейские машины и несколько солдат афганской армии, патрулирующих дорогу.

В девять сорок пять по приказу Бояринова группа открывает огонь на поражение. Сняв шлагбаум, уничтожив афганские посты, группа открывает дорогу колонне десантников и группе «Альфа».

В десять часов вечера прибывший из советского посольства врач делает промывание, укол, пытаясь спасти Амина.

В десять часов группа «Октава» находится уже в парке дворцового ансамбля.

В десять часов, почти не встречая сопротивления, советские войска вступают в город.

В десять тридцать Амин приходит в себя и засыпает в комнате. Советский врач остается рядом с ним.

В десять тридцать группа Бояринова появляется у дворца Х. Амина. По приказу полковника начинается методичная «смена караула», убираются дежурные посты у ворот.

В одиннадцать часов ворота вздрогнули от сильного взрыва. Группа Бояринова пошла на штурм здания. Группа «Альфа» блокирует дворец, не выпуская никого.

Не понимая, в чем дело, охранники Амина гибнут под пулями офицеров Бояринова.

Амин, услышавший выстрелы, бросается бежать из своей спальни.

Ворвавшиеся в его покои люди Бояринова убивают двух адъютантов, помощника, любовницу, советского врача и сотрудника посольства СССР. Группа «Альфа» идет на штурм всего дворцового комплекса. Все афганцы внутри здания подлежат уничтожению.

Группа «Октава», уже в советской военной форме, проходит через кухню во дворец.

Группа Бояринова никак не может найти Х. Амина, несмотря на отчаянные поиски. В это время афганский диктатор успевает сбежать вниз вместе с еще одним адъютантом.

С верхнего, последнего этажа есть специальный ход в гараж – узкая лестница.

Группа «Альфа» уже заканчивает боевые действия. Почти все оборонявшиеся погибли. Пленных не берут.

Появившиеся внизу, у входа в гараж, Амин и его адъютант замечены группой «Октава». По приказу командира группы полковника Гогоберидзе майор Козлов убивает Х. Амина и его адъютанта.

Следом появляются офицеры группы Бояринова, одетые в афганскую одежду. Их преследуют сотрудники группы «Альфа».

Самолет с Бабраком Кармалем садится на полчаса в Ташкенте и, заправившись, почти сразу взлетает, взяв курс на Кабул.

Оказавшись между двумя группами – «Альфой» и «Октавой», – сотрудники Бояринова перебиты все до одного.

Убит и сам полковник Бояринов. По категорическому приказу Андропова пленных не берут.

Передается обращение Бабрака Кармаля о переходе власти в стране в руки нового революционного командования. По досадной случайности еще не взято кабульское радио, продолжающее работать в прежнем режиме. Весь мир слышит слова нового афганского лидера, передаваемые… из Советского Союза.

В пять часов утра группа «Октава» покидает Кабул. Группа «Альфа» методично осматривает комнаты дворца, ожидая приезда Бабрака Кармаля.

В семь часов утра советские дивизии переходят реку Пяндж.

В девять часов утра Бабрак Кармаль, уже по кабульскому радио, обращается ко всему народу, передавая сообщение о новой власти в стране, о его просьбе к СССР ввести войска, о «справедливой казни агента американского империализма Хафизуллы Амина, казненного по решению революционного трибунала».

В десять часов утра не пострадавший в ночной перестрелке Микаил Талыбов подает завтрак новому лидеру Афганистана. Через несколько дней во главе новой службы безопасности будет поставлен тридцатидвухлетний Мухаммед Наджибулла.

10 января в Индии в результате новых выборов к власти триумфально вернется Индира Ганди и ее партия ИНК (И).

Но мир дрогнул. Никакие соображения геополитики и пролетарского интернационализма не проходят.

Срочно собранная сессия ООН осудит вторжение СССР в Афганистан. В поддержку Советского Союза выступят лишь явные сателлиты и союзники – Болгария, Монголия, Куба, сам Афганистан, Украина, Белоруссия… Всего восемнадцать стран. Остальные так или иначе осудят эту интервенцию.

Сегодня, спустя много лет, анализируя события декабря семьдесят девятого, понимаешь, что в мире, где существовало равновесие страха ядерного уничтожения, такие интервенции были способом выживания двух сверхдержав и способом существования двух систем. Но если Советский Союз виноват в агрессии против Афганистана, то не меньше виноваты и США, осуществившие подобную акцию в отношении Гренады.

История вообще не знает однозначных ответов «виновен» или «не виновен».

Советские лидеры конца семидесятых были убеждены, что защищают дело социализма во всем мире. Можно оспаривать это убеждение, но геополитические реальности остаются. Они просто видны на карте.

Спустя пятнадцать лет уже новая Россия будет посылать своих сыновей в Таджикистан. И снова сомнения будут мучить всех: нужно или не нужно, «виновен» – «не виновен».

И опять, отбросив всякие разговоры о социализме и капитализме, Россия будет отстаивать геополитическое положение в этом мире, свои приоритеты, по-своему понимаемые и трактуемые.

Такова история. Ее можно не принимать, но нужно понимать, ясно представляя, что афганская война была трагедией сразу двух народов: афганского и советского. Как, впрочем, любая война в этом неспокойном мире.

ГЛАВА 9

– Мы получили подтверждение, – генерал Орлов старался скрыть свое раздражение, – тебе разрешают участвовать в этой операции. Говорят, сам Примаков звонил в Министерство обороны.

– Для нас это очень важно, – кивнул Затонский, – само имя легендарного Барса придает нашей операции совсем другой акцент. По существу, вы спасли свою группу, еще не дойдя до места назначения. С вами им нужна будет лишь демонстрация намерений, без вас они должны были доказывать свое стремление вытащить Кречетова как-то более существенно.

Они стояли на полигоне, где офицеры ГРУ отрабатывали зачеты по стрельбе. Асанов молча слушал обоих гостей, продолжая наблюдать за результатами своих подопечных.

На огневой линии стояли Борзунов и Машков. Первый отстрелялся почти идеально, как снайпер, результаты второго были значительно хуже.

– Второму номеру, – недовольно сказал в микрофон генерал Асанов на весь полигон. – Повторите все заново. Очень низкий результат.

Машков, ничем не выдав своего огорчения, вернулся на огневой рубеж.

– Разве? – удивился Затонский, посмотрев в бинокль. – По-моему, совсем неплохие результаты.

– Для офицера, сидящего в штабе, – да. А он пойдет с нами в поход. Там от одного сантиметра зависит жизнь всей группы. Если не уберет врага первым выстрелом, тот успеет выстрелить в ответ, и тогда – все. В лучшем случае будет труп.

– Почему в лучшем? – не понял Затонский.

– В худшем будет раненый, которого придется тащить на себе, – пояснил Асанов.

– У вас своя специфика, – признался Затонский. – Наши люди все-таки меньше работают с оружием. Для наших применение оружия – это почти провал. Больше ориентируемся на интеллект.

– Только не в Афганистане, – возразил Асанов. – Там уже шестнадцать лет идет война. Выросло целое поколение, привыкшее к грохоту снарядов. Многие дети не умеют читать, но знают, как собрать автомат.

– Я помню, – кивнул Затонский, – но все равно наши люди имеют несколько другую специфику.

Асанов промолчал. На огневую позицию вышли одетые в маскировочные халаты двое сотрудников Затонского.

У женщины были собраны волосы под беретом. Они начали стрельбу.

Все трое внимательно следили за результатами офицеров СВР. Падерина стреляла блестяще – как лучшие курсанты Асанова. Он долго смотрел на результаты, затем опустил бинокль.

– Вот видите, генерал, вы напрасно обижаете своих людей. Стрелять они умеют.

– Я не говорил, что они не умеют, – отозвался польщенный Затонский, – я говорил, что им нужно пользоваться оружием как можно реже.

На позицию вернулся Машков. Он был вместе с Чутовым.

На этот раз Машков стрелял намного лучше. А Чутов дважды умудрился вообще промазать.

– Первый номер, – рявкнул в микрофон разгневанный Акбар, – срочно ко мне. Второй номер – неплохо.

– Что с ним случилось? – спросил раздосадованный Орлов. Ему тоже было неприятно видеть, как плохо стреляет офицер ГРУ.

– Не знаю. Он сегодня словно не в себе. Таких результатов у него никогда не было. Вчера проходили дважды зону. Все было нормально, – ответил Асанов. – Может, устал? Переутомился?

В комнату наблюдателей вошел Чутов:

– Прибыл по вашему указанию, – на полигоне ГРУ не принято было представляться или говорить свое воинское звание.

– Что с вами случилось? – обратился к Чутову на «вы» генерал Асанов.

Старший лейтенант понял, что генерал рассержен.

– Простите, товарищ начальник курсов, – пробормотал он устало.

– Что случилось? – переспросил Асанов.

Чутов молчал.

– Можете говорить в присутствии этих товарищей, – показав на Орлова и Затонского, разрешил Асанов.

Старший лейтенант по-прежнему молчал. Только старался не смотреть своими опухшими покрасневшими глазами в лицо генералу.

– Руки, – крикнул вдруг Орлов, – покажите руки!

Чутов, недоумевая, поднял чуть трясущиеся руки.

– Все ясно: пил, мерзавец! – загрохотал Орлов. – Пойдешь под трибунал, мать твою! И это лучший офицер! Таких людей, Акбар, ты еще можешь рекомендовать?

Асанов молча смотрел на Чутова.

– В чем дело? – мягко спросил он.

Старший лейтенант молча закусил губы. Его немного трясло, словно в лихорадке.

– Вы больны? – спросил Асанов.

– Нет, – вытянулся Чутов. – Разрешите повторить стрельбу.

– Не разрешаю. Идите в свою комнату. Потом поговорим. – Чутов не успел выйти, как в комнату вошел майор Машков.

– Разрешите?

– В чем дело? – Асанову начали надоедать сегодняшние сюрпризы его сотрудников.

– Разрешите поговорить с вами лично, – попросил Машков.

– Говорите здесь, – все-таки Асанов разозлился.

– Товарищ генерал! Прошу предоставить старшему лейтенанту Чутову недельный отпуск.

– Что? – не выдержал Орлов. – Еще адвокатов нам не хватало. Развели бардак, понимаешь.

– Говорите, – Асанов уже понял, что случилось нечто серьезное.

– Сегодня ночью у старшего лейтенанта Чутова умерла жена в больнице, во время операции. Двое детей остались дома одни. Их взяла соседка, Акбар Алиевич, – очень тихо сказал Машков.

В комнате наступило молчание.

Орлов крякнул от неожиданности.

– Почему вы сразу не рассказали? – покачал головой Асанов.

– Я подал рапорт, товарищ генерал. Он у вас в кабинете, – ответил Чутов.

– Недели не хватит, – вздохнул Асанов, – даю вам один месяц. У вас есть кому оставить детей?

– Нет, товарищ генерал. Мы с женой – детдомовские, – немного виновато ответил Чутов. – Наверное, подам рапорт об увольнении.

– Идите, Чутов, – отпустил его генерал. – Машков, вы останьтесь.

– Стойте, – приказал Орлов и, помолчав, негромко попросил: – Извините меня, старший лейтенант, я не знал.

Чутов кивнул головой.

Когда за ним закрылась дверь, Орлов с досады ударил кулаком по столу.

– Вот парень – кремень. И ведь не говорил ничего.

– Машков, нужно помочь ему, – предложил генерал, – по нашему обычаю.

– Взять вещмешок? – спросил Машков.

– Да.

Это был обычай, свято соблюдавшийся в элитарных группах военной разведки. В случае гибели товарища остальные собирали деньги для его семьи. При этом приносился вещмешок, и каждый бросал туда деньги. С таким расчетом, чтобы не было видно, кто сколько дал. Считалось, что каждый дает в меру своих возможностей.

– Подождите, – остановил Машкова генерал Орлов, доставая из кармана все деньги, какие у него были. Зажав их в пятерню, он подошел к майору.

– Для его детей.

Затонский вытащил бумажник, достал деньги.

– От меня тоже.

Асанов кивнул Машкову:

– Зайдешь ко мне вечером. Оставь вещмешок в столовой, пусть ребята видят.

– Сделаю, товарищ генерал.

После ухода Машкова все долго молчали.

– Люди у вас отличные, – заметил Затонский, – и обычаи хорошие.

– Нужно будет заменять Чутова, – задумчиво произнес Асанов, – искать ему срочную замену.

– Не нужно, – возразил Затонский. – Из Москвы к нам завтра приедут еще два сотрудника, Семенов и Елагин. Они оба альпинисты, мастера спорта. Передаются вам для помощи в горах, во время перехода. Итого, вас будет девять человек.

– Аналитики уже работают? – поинтересовался Орлов.

– И наши, и специалисты СВР, – пояснил Асанов. – У москвичей есть очень интересные наработки, они нам пригодятся.

– Нужно форсировать отправку группы, – Затонский посмотрел на полигон, где появились Рахимов и Чон Дин, – у нас очень мало времени. Через три дня вам нужно отправляться. Вы, генерал, все-таки очень храбрый человек.

ГЛАВА 10

Колонны танков, перейдя государственную границу, двигались в сторону Кабула по основной магистрали: Кундуз – Баглан – Чарикар – Кабул.

Сороковая армия входила в состав Туркестанского военного округа. Несколько усиленная за счет соседних округов армия, перешедшая границу, насчитывала более восьмидесяти тысяч солдат и офицеров. Позднее ее численность выросла и перевалила за сто тысяч.

Зима восьмидесятого в Афганистане выдалась спокойной, без привычных ветров и ураганов. Советские полки, получившие первоначальную задачу встать гарнизоном по всем крупнейшим городам страны, выполнили поставленную задачу довольно легко.

Все-таки прав оказался Андропов, а не Огарков. Афганская армия не оказывала во время вторжения почти никакого сопротивления. Деморализованная переворотом Амина и последующим заявлением Кармаля, запутавшаяся в громких социалистических лозунгах, не понимавшая целей и задач советского вторжения, афганская армия покорно приняла вторжение «шурави» – советов, как потом стали называть советские войска. Население тоже не оказывало большого сопротивления.

Неграмотные крестьяне и кочевники не совсем понимали, что нужно чужим танкам в их спокойной стране. Многие южные племена, мигрирующие по афгано-пакистанской границе, вообще не особенно интересовались, кто стоит у власти в Кабуле, какой режим, какие лозунги. Они вели достаточно автономный образ жизни, лишь формально подчиняясь центральной власти. В пустынях Регистана или Гармсера вместо законов применяли обычаи, зачастую основанные на нормах корана и житейской логики.

Но изменение ситуации афганцы почувствовали почти сразу. Через пять дней после вторжения советские войска вошли в Кандагар и двинулись на юг перекрывать границу якобы от вмешательства извне. Сама утопичность этой идеи стала ясна уже в первые дни после вторжения. На многих участках южной границы вообще не было обозначений. Даже местные жители не всегда могли точно определить, где находится пакистанская сторона, а где афганская.

В горах, на северо-востоке, устанавливать пограничные посты было просто невозможно.

Конечно, можно было потратить десятки миллиардов рублей и в конце концов оборудовать всю (или почти всю) границу Афганистана. Но если учесть, что территория этого государства была больше любой страны Европы, а общая протяженность границ трудно поддавалась учету и примерно равнялась длине всех южных границ Советского Союза, задача становилась не просто сложной, а невозможной.

Не все спокойно было и вокруг Афганистана.

Еще 9 января Совет Безопасности принимает решение о созыве 6-й чрезвычайной специальной сессии Генеральной Ассамблеи ООН.

Ассамблея, собравшаяся уже на следующий день и заседавшая пять дней, рассматривает вопрос об агрессии Советского Союза в Афганистане.

Все ссылки советской стороны на договор 1978 года о дружбе и сотрудничестве вызывают просто дружный смех делегатов, знающих о привезенном из Чехословакии Бабраке Кармале, просившем на следующий день после вторжения ввести советские войска.

14 января после детального обсуждения вопроса сессия 104 голосами принимает резолюцию, в которой призывает «полностью вывести иностранные войска из Афганистана».

Проект резолюции внесен сразу семнадцатью странами, в том числе Пакистаном, понимающим, как нелегко иметь под боком советскую армию, и Египтом, разорвавшим после Кэмп-Дэвида почти все советско-египетские отношения.

Даже несмотря на такое внешнее единодушное осуждение, восемнадцать стран все-таки воздерживаются. Пример подает Финляндия, Президент которой Урхо Кекконен просто не желает портить отношения со своим великим соседом.

Еще восемнадцать стран голосуют против резолюции. Это самые близкие союзники, по существу сателлиты империи. Стоит вспомнить их поименно, чтобы понять, насколько резко мир был поделен на две части.

Это СССР, Украина, Белоруссия, Куба, Польша, Венгрия, ГДР, Румыния, Болгария, Вьетнам, Чехословакия, Лаос, Мозамбик, Ангола, Эфиопия, НДРЙ, сам Афганистан и, наконец, Гренада. Американцы запомнят это голосование и, уже при Рейгане, показательно накажут маленький стотысячный народ, совершив агрессию против страны, занимающей всего 344 квадратных километра.

Хотя логика в действиях Рейгана будет отчетливо просматриваться. Если можно СССР, почему нельзя нам? Мир был подобен улице, поделенной на две враждующие банды, каждая из которых устанавливала свои собственные правила игры на своей территории.

В самих Соединенных Штатах президент Картер, теряющий очки в погоне на очередных президентских гонках, вынужден занять жесткую, почти агрессивную позицию. Захваченные американские заложники в Иране и вторжение советских войск в Афганистан превращают огромный регион в зону антиамериканского действия.

Здесь уже не до риторики. А выступающий с крайне правых позиций кандидат республиканцев Рональд Рейган ставит это в вину администрации демократов.

В марте спохватившийся Президиум Революционного Совета Афганистана наконец ратифицирует ввод советских войск, словно в насмешку подтверждая их легитимность.

14 мая Бабрак Кармаль выступает с Заявлением о программе политического урегулирования вокруг Афганистана, явно подсказанной ему советниками с севера. Но войны еще нет. Неправда, что с первого дня весь афганский народ поднялся против захватчиков. Первые полтора-два года сонная, мирная, спокойная страна с недоумением и страхом глядела на непонятных «шурави». Да и солдаты вели себя спокойно по отношению к мирному населению, если не считать некоторых мелких стычек.

Самым убедительным примером является тот факт, что сам Бабрак Кармаль приезжает в СССР почти на три недели, разъезжая по стране с 16 октября по 4 ноября 1980 года.

Спустя несколько лет его преемник Наджибулла уже не сможет себе позволить отлучаться на такой длительный срок.

Но пока все спокойно. Активисты Народно-демократической партии продолжают обличать духовенство, говорят о социализме, призывают вступать в кооперативы. По совершенно идиотскому предложению кого-то из советских советников (история не сохранила нам имени этого уникального кретина) проводится даже конференция духовенства. Причем по выработанному графику: после конференции молодежи, женщин (это в исламской-то стране!), представителей сельских кооперативов, писателей и журналистов.

Радостный Бабрак Кармаль с восторгом докладывает дорогому Леониду Ильичу при личной встрече об успехах социализма в его стране. А в это время уже проявляют недовольство сельские жители, которых насильно записывают в кооперативы; племенные образования, чьих женщин «избирают на конференции»; наконец, духовенство, довольно нейтрально относившееся к событиям декабря 1979 года и в соответствии с установками социалистического безбожия подвергаемое преследованиям и травле.

Спустя несколько дней после встречи с Брежневым Бабрака Кармаля привезут на юг страны в солнечный Тбилиси. Высокого гостя принимает кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС Первый секретарь ЦК КП Грузии радушный хозяин и верный друг Эдуард Шеварднадзе. Какие тосты произносятся в этот день, какие здравицы звучат в честь друг друга, как угощают гостя!

Надо отметить, сам Шеварднадзе в тот день, 20 октября, пил меньше обычного. На следующий день он вылетел в Москву, где решался вопрос его старого приятеля еще по комсомолу Миши Горбачева.

А пока звучали радостные речи в честь приезда дорогих афганских гостей.

Ни Бабрак Кармаль, ни кто-либо из сидевших в этот день за столом людей и не подозревал, что спустя девять лет именно министр иностранных дел Советского Союза, говоривший такие солнечные тосты за дружбу, член Политбюро ЦК КПСС Эдуард Шеварднадзе «сдаст» своих афганских друзей. Но это будет только через девять лет.

А пока довольный Бабрак Кармаль, человек достаточно ничтожный, волею судеб оказавшийся на вершине власти, хвастун, пустомеля и немного авантюрист, поднимает бокал с лучшим грузинским вином за здоровье хозяев встречи.

Через три дня Бабрака Кармаля будут принимать уже в Ленинграде. И невзрачный Романов, наводивший гораздо больший ужас на северную столицу империи, чем многие из его однофамильцев, будет так же радушно принимать гостя.

Бабрак Кармаль еще и не подозревает, что в его стране уже зреет, ширится недовольство, он продолжает свое изумительное турне по империи, убежденный, что ее мощь гарантирует спокойствие и ему самому.

Дорого пришлось заплатить в том году за Афганистан. Нет, еще не было, или почти не было, убитых и раненых, еще не началась полномасштабная партизанская война афганцев против своих неверных и «шурави», еще не заговорили пушки.

Но Олимпийские игры 1980 года, которые должны были стать триумфальным фейерверком побед советских спортсменов, своего рода выставкой достижений социалистического спорта и социалистического образа жизни, провалились. Лишь восемьдесят одна страна прислала своих представителей. Не было сильнейших сборных США и ФРГ. Отказались прислать свои делегации многие развивающиеся страны.

Американцы, конечно, тогда сжульничали. Они благополучно провели свою Олимпиаду 13 – 24 февраля 1980 года в Лейк-Плэсиде, даже не заикнувшись о бойкоте. Олимпиаду выиграла сборная СССР. Американцы оказались на третьем месте, пропустив и сборную ГДР. Но вот после этой Олимпиады они вдруг вспомнили о бойкоте. И решили сорвать удовольствие Советам. Наивные люди.

Спустя четыре года, уже при Черненко, советская сборная в свою очередь не поедет в Америку на XXIII Олимпийские игры. У старцев из Политбюро окажется хорошая память.

К концу восьмидесятого советских лидеров гораздо больше Афганистана будет волновать Польша. Внешне удачный опыт вторжения в южную страну и «памятная помощь» Венгрии в пятьдесят шестом и Чехословакии в шестьдесят восьмом станут своего рода напоминанием о возможности наказания антисоциалистических элементов в Польше. Какой-то электрик Лех Валенса начнет устраивать забастовки, рабочие тысячами начнут выходить из профсоюзов, из партии.

В сентябре по прямому требованию из Москвы 6-й Пленум ЦК ПОРП уберет Э. Герека – слишком либерального и нерешительного, по мнению Москвы, политика.

Избранный на его место пятидесятитрехлетний Станислав Каня должен будет наводить порядок в стране. Первое, что сделает Каня, это посетит Советский Союз для получения руководящих указаний.

К этому времени Брежнев совместно с другими членами Политбюро наконец уберет строптивого Косыгина [41], заменив его на своего ставленника, семидесятипятилетнего Николая Тихонова, представляющего так называемую «днепродзержинскую группу» соратников Генерального секретаря.

Наконец 4 ноября 1980 года на пост Президента Соединенных Штатов Америки будет избран Рональд Рейган, буквально разгромивший бесславно ушедшего Джимми Картера. Начнется новая эра в истории Америки.

А Шеварднадзе, конечно, успел прилететь на октябрьский Пленум ЦК КПСС.

Обсуждались скучные доклады Председателя Госплана И. К. Байбакова и министра финансов В. Ф. Гарбузова о проектах плана и бюджета страны на будущий год.

В конце Пленума, как всегда единогласно, из кандидатов в члены Политбюро был переведен секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев.

ГЛАВА 11

Они впервые собрались вместе. Все девять человек. Орлов и Затонский по просьбе Асанова не участвовали в этой первой встрече. Он оглядел свою группу. Все молча ждали его первых слов.

– Прямо мини-Советский Союз, – пошутил генерал. – Все нации и народности.

И сразу спало напряжение. Все заулыбались, задвигали стульями. Собравшиеся впервые внимательно разглядывали друг друга. Самым старшим и опытным после Асанова был подполковник Рахимов.

Генерал знал его уже более десяти лет. Выдержка, собранность, умение быстро принять правильное решение, отличные аналитические способности; Рахимов вполне мог возглавлять группу. И может, спасти, вывести группу в случае смерти самого Асанова.

Сидевшая в углу подполковник Падерина формально была третьим человеком в группе по своему воинскому званию, хотя Асанов не хотел об этом думать. Она снова распустила свои длинные волосы и, хотя сидела в маскировочном костюме, имела вид далеко не походный. Но остричь волосы нельзя – это Асанов знал хорошо.

Первым он представил Рахимова – как своего заместителя. Чуть помедлив, представил Падерину как второго заместителя. От него не укрылось, с каким любопытством глядели на подполковника внешней разведки его офицеры. Третьим заместителем он назвал майора Машкова.

Следующим шел прилетевший вчера майор Константин Семенов. Якут по национальности, Семенов имел характерный разрез глаз и темные волосы, большой, чуть придавленный нос, узкие губы. Небольшого роста, он удивительно мягко передвигался, словно уже находился в горах.

Майор Абдулло Ташмухаммедов говорил по-русски, пожалуй, лучше всех. Он окончил филологический факультет МГУ, а уже затем был взят на работу в разведку из АПН. Вместе с тем он хорошо ориентировался в Афганистане, знал эту страну и провел в ней более пяти лет, работая на стыке афгано-пакистанской границы. Он отвечал за магистральную дорогу Кандагар – Кветта, откуда шло вооружение для моджахедов. Очень часто советские штурмовики успевали наносить прицельные бомбовые удары во время передвижения техники, приводя в ужас моджахедов. Те и не подозревали, что узбек Абдулло, скромный владелец лавки в Кандагаре, офицер советского КГБ.

Капитан Альберт Елагин, прилетевший вместе с Семеновым из Москвы, сразу всем понравился своей веселой, добродушной улыбкой и открытым характером. Он даже пытался приставать к Падериной, едва войдя в комнату, пока с ужасом не узнал, что она подполковник.

– Первый такой случай в моей жизни, – шептал Елагин под оглушительный смех своих товарищей.

Последним Асанов представил капитана Борзунова и Чон Дина. Они были чем-то похожи друг на друга: оба невысокие, мобильные, словно выточенные из железа, с неподвижно застывшими лицами, похожие на два спусковых крючка, готовых в любую секунду к выстрелу.

Асанов был прав, когда говорил о мини-стране. Таджик по национальности, он имел в составе своей группы казаха Рахимова, корейца Чон Дина, узбека Ташмухаммедова, якута Семенова, полутуркменку Падерину, воронежца Машкова, сибиряка Борзунова и русского Елагина, родившегося в Риге.

Аналитики дали свои подробные рекомендации с учетом особенностей их группы. Для непосредственных контактов могли выдвигаться пары Рахимов – Чон Дин или Асанов – Семенов. В первом случае обоих офицеров вполне могли принять за живущих в долине киргизов или корейцев, во втором – Асанову даже не нужно было притворяться: в северных областях Афганистана жили сотни тысяч таджиков. А Семенов был похож скорее на китайца или киргиза.

Для непосредственного контакта в городе или в кишлаке могли уходить уже подготовленные Падерина – Ташмухаммедов. По рекомендации экспертов, Машков – Борзунов – Елагин должны были обеспечивать только огневое прикрытие группы, не появляясь при свидетелях. Языками, кроме Асанова, владели Рахимов, Падерина, Ташмухаммедов, Чон Дин. По данным СВР, полковника Кречетова, легко раненного при взятии в плен, держали в лагере Нуруллы, у Зебака. Судя по сообщениям резидента СВР, очевидно знавшего банду Нуруллы, бандиты готовились через две недели перебраться на юг, в Кунар, северо-восточную провинцию страны, с тем чтобы перейти границу у Асадабада.

Все это Асанов излагал привычным спокойным, чуть глуховатым голосом.

– Нам придется действовать в очень тяжелых условиях, – подчеркнул генерал, – все время в горах, в разреженной местности, на высоте тысяч метров над уровнем моря. С сегодняшнего дня все принимают таблетки, выданные в нашем медицинском центре.

– Все? – спросил Чон Дин. Он чувствовал себя в горах, как дома.

– Все, – кивнул генерал, – без всяких исключений. Наше место высадки – вот эта небольшая долина, между Файзабадом и Джурмом. Придется лететь ночью. Днем парашюты могут быть заметны из соседних кишлаков. Все прыгали с парашютом ночью?

Все молчали.

– Значит, все, – обрадовался генерал. – Тогда все в порядке. По реке Кокче мы поднимаемся вверх по течению, огибаем Джурм и идем дальше. Здесь, у небольшого селения Лими, мы сворачиваем и идем на Зебак. Вот тут дорога очень трудная – придется идти через горный хребет. Это, правда, не сам Гиндукуш, но все-таки почти рядом. Прошедшим, можно сказать, почти гарантируется звание мастера спорта по альпинизму. Выходим к лагерю Нуруллы ориентировочно через три дня. Первыми отправляются Ташмухаммедов – Падерина. Вторая пара – Рахимов – Чон Дин. Сейчас я вам покажу отработку взаимодействия в лагере Нуруллы.

Он начал чертить схему. Все восемь офицеров внимательно слушали его.

В соседней комнате сидели Затонский и Орлов.

– Как думаете, генерал, – спросил Орлов, – у них есть шансы вернуться?

– Пятьдесят на пятьдесят, – ответил, чуть помолчав, Затонский. И отвернулся. Ему было неприятно. У группы не было и одного шанса из ста. Или, вернее, был один, в расчете на чудо. Затонский это знал. И знал категорический приказ на участие в группе генерала Асанова. Руководство СВР сочло такой вариант почти идеальным. Затонский знал также, что операция по внедрению полковника Кречетова готовилась почти полтора года. И срывать ее из-за необдуманных действий самого Затонского было нельзя. Успокаивая свою совесть, генерал старался внушить себе, что это долг офицеров группы Асанова, что он честно предупредил самого генерала. Но в душе он отлично сознавал, что группа обречена. И генерал Асанов – почти смертник. От этого было не по себе, словно он сам предавал своих товарищей.

Орлов, сидевший с ним рядом, уже рассчитывал на успех Асанова. Он знал Акбара много лет и верил в генерала, в его опыт и знания. Понимая, как трудно будет провести группу по маршруту и без потерь, он рассчитывал, что основная часть группы все-таки выберется из Афганистана, и задание будет выполнено малой кровью.

– После завершения операции, – Асанов старался говорить как можно спокойнее, внимательно вглядываясь в глаза членов своей экспедиции, – мы идем мимо Ишкашима и выходим на дорогу Ишкашим – Зебак, где нас будут ждать вертолеты. Предупреждаю, погода может быть нелетной несколько дней, поэтому вполне возможно, нам придется прорываться самим. Это еще пять дней. Запасы продуктов выданы с расчетом на десять дней, поэтому если мы сильно задержимся, нужно будет потерпеть. Или немного поголодать. Но это крайний вариант. Думаю, за неделю мы в любом случае должны управиться. Десять дней – максимум, иначе за нами устроят настоящую охоту по всей стране. Вопросы есть?

– Офицер, которого мы идем вытаскивать, ранен тяжело или легко? – спросил Борзунов.

«Хороший вопрос, – подумал Асанов, – если бы мы действительно хотели его вытащить».

– Легко, – ответил генерал, – судя по нашим данным, он вполне может сам передвигаться.

– В банде Нуруллы есть женщины? – спросила вдруг Падерина.

– Не знаю, – изумился генерал, – вот этого не знаю. Хотя, думаю, нет. Разве только семья самого Нуруллы. Там в основном местные жители. Их семьи сидят по кишлакам.

– Какой контингент у Нуруллы? – задал вопрос Рахимов. – Какие люди?

– В основном таджики и узбеки, – генерал успел ознакомиться с подробными справками аналитических отделов СВР и ГРУ.

– Подробные карты горных перевалов нам выдадут? – уточнил Семенов.

– Разумеется. Уже сегодня, через час.

Все замолчали.

– Еще вопросы есть? – спросил генерал. – Если нет, тогда приступаем. Ознакомьтесь с документами, справками наших аналитиков, получайте снаряжение, оружие, питание. Все свободны. Подполковник Падерина остается.

Все офицеры, поднявшись, вышли из комнаты. Неслышно захлопнули дверь.

– Вы все-таки хотите участвовать в этой операции? – спросил Асанов.

– Конечно, – изумилась женщина, – а почему вы спрашиваете?

– У нас очень мало шансов. Дорога будет сложной, через горы. Вам придется идти вместе со всеми.

– Это уже второй акт, товарищ генерал. Мне казалось, мы обо всем договорились. Я не девочка, Акбар Алиевич. Я много раз видела кровь и смерть, была на войне. Буду идти вместе с вами. Постараюсь выдержать.

– Ладно, – поднялся генерал, – тогда все. Можете быть свободны.

Когда Падерина вышла, он поднял трубку телефона.

– Группа готова вылететь завтра вечером.

ГЛАВА 12

В январе восемьдесят первого в Вашингтоне состоялась церемония инаугурации нового Президента США. И почти сразу, на своей первой пресс-конференции, новый глава Белого дома заявил, что разрядка была выгодна лишь Советскому Союзу, что коммунисты максимально использовали неготовность демократических стран к подобной жестокой конфронтации. «Они присвоили себе право на любое преступление, ложь и обман, чтобы добиться своих целей, – гневно говорил Рональд Рейган. – Империя зла, – патетически восклицал он, – должна быть уничтожена».

В соответствии с его доктриной в Пакистан для противодействия советской экспансии были посланы тысячи американских советников. Началась усиленная поставка оружия, боеприпасов, техники окопавшимся в Пакистане еще немногочисленным группам оппозиции.

Всю деятельность в этом направлении координировал лично Государственный секретарь США, отставной генерал Александр Хейг.

Рейган, воспитанный в глубоко религиозном духе, добивавшийся всего в жизни исключительно своим упорством и трудолюбием, не понимал и не принимал социалистическую систему, видя главное зло повсюду в безбожных коммунистах.

Этот своеобразный парадокс уже много раз проявлялся в истории, когда самым ярким антикоммунистом и консерватором становится человек, вышедший из самых низов общества.

В отличие от благополучных аристократов, ему не свойственен своеобразный комплекс вины за свою сытую жизнь в детстве и страдания других. Как человек, сделавший сам себя, он искренне считает, что счастье индивида находится лишь в его руках, отвергая систему социальных гарантий и социальной помощи.

Парадокс заключается еще и в том, что, как правило, вышедшие из люмпенских слоев политические деятели бывают убежденными консерваторами и антикоммунистами, а отпрыски известных состоятельных, вполне обеспеченных семей разделяют либеральные, социалистические взгляды, зачастую оказываясь на крайне левых позициях.

В самом Афганистане Бабрак Кармаль продолжал совершать ошибки. В январе восемьдесят первого был принят закон о всеобщей воинской мобилизации. Изумленные миллионы крестьян, веками трудившиеся на своей земле, с ужасом узнали, что теперь должны отдавать своих сыновей на непонятную, не нужную никому из них воинскую службу.

В кочующие племена, которые традиционно вообще мало поддерживали связь с правительством, были посланы отряды рекрутов. Население дрогнуло. Оно начало понимать, что этот режим их не совсем устраивает. Тысячи ребят покидали родные кишлаки, уходя дезертирами в горы.

В феврале восемьдесят первого счастливый Бабрак Кармаль возглавляет делегацию Афганистана на XXVI съезде КПСС. Сидя в Президиуме съезда, он еще раз убеждается в правоте своего выбора, решая быстрее, более форсированно вести свой народ по пути социализма. Он отмахивается даже от объективных цифр, стараясь не замечать очевидного. Уже на второй год его правления падает промышленное производство, добыча каменного угля, соли, химических удобрений.

Загоняемые в кооперативы крестьяне отказываются работать, не понимая, для чего тогда им раздали землю.

Сокращается общая площадь посевных, падает производство хлопка, сахара, растительного масла.

В марте восемьдесят первого правительство даже вынуждено отменить задолженность более четырех миллионов людей по земельному налогу: практически каждый третий крестьянин на грани разорения.

Принимается драконовский «Закон о воде», где в нарушение всех принципов шариата определяется, кому, как и сколько платить за использование воды.

Понимая, что его образования и сил явно не хватает, Бабрак Кармаль выдвигает на пост Председателя правительства своего старого соратника и друга Султана Али Кештманда, достаточно опытного сорокапятилетнего экономиста и бывшего министра планирования.

Но маховик уже раскручен. Тысячи оставшихся без земли крестьян, разорившихся, бежавших от принудительной воинской повинности, становятся опорой оппозиции, благо в оружии и деньгах нет недостатка.

Гнев народа направляет мусульманское духовенство, почти полностью отстраненное от решения национальных проблем. Подстрекаемое с двух сторон, справа – из Пакистана и слева – из исламского Ирана, мусульманское духовенство объявляет войну неверным.

Это еще не полномасштабная война, которая начнется через полтора-два года. Но это уже партизанские действия против своих отступников и помогающих им, пришедших с севера, таких непонятных «шурави».

В Москве в это время куда больше обеспокоены событиями в Польше. Оппозиционная властям «Солидарность» приобретает невиданный размах, принимает такие формы, что впору говорить о самом существовании социалистического строя в соседней стране.

Суслов и Устинов настаивают на военном решении вопроса, но неожиданно Андропов и Громыко проявляют непонятную на первый взгляд гибкость.

Умный Андропов, уже просчитавший все варианты, знает, как мало осталось править Брежневу. Он понимает, что польская авантюра станет катастрофой в Европе, оттолкнет от СССР всех союзников в третьем мире уже в период его собственного правления. После Афганистана, и без того вызвавшего грандиозный скандал, нельзя вводить войска в соседнюю Польшу. Это будет воспринято во всем мире как постоянное стремление советской империи решать свои вопросы исключительно с помощью танков, путем военной экспансии. Да и президент Рейган – далеко не либеральный Картер. Он просто так не смирится с вторжением в Польшу.

Подобные идеи разделяет и Громыко, понимая, как трудно выглядеть миротворцем, смотря на весь мир из танковой щели.

Брежнев, который почти не занимается делами в этот последний для себя год, тоже отказывается от силового решения вопроса.

По предложению Политбюро ЦК КПСС в Польше убирают чересчур мягкого, нерешительного Станислава Каня и на его место выдвигают генерала Войцеха Ярузельского, бывшего министра национальной обороны, уже ставшего к тому времени Председателем Совета Министров страны.

К ноябрю в руках Ярузельского – все высшие посты в партии и правительстве. Этому генералу, немного напоминающему другого, чилийского, генерала, также ставшего диктатором, постоянно появляющемуся в черных очках, советские руководители доверяют гораздо больше.

Вопрос стоит однозначно: или Ярузельский вводит военное положение в стране, или в Польшу с трех сторон вторгаются войска стран Варшавского Договора. Третьего не дано.

Нужно отметить, что, в отличие от Афганистана, по Польше у Андропова имелось гораздо больше информации. Страна была буквально нашпигована секретными агентами и информаторами КГБ. В самом КГБ, безусловно, обращают внимание на тот факт, что большинство руководителей «Солидарности» – лица, не подходящие по пятому пункту. Евреи Мойзеш Финкельштейн, Яцек Курень, Адам Михник становятся прекрасными раздражителями для руководства КГБ и КПСС, вполне вписываясь в теорию всемирного сионистского заговора.

Разумеется, сам Андропов эти бредни не разделяет. Он достаточно умен, чтобы не доверять подобным измышлениям. Не изученный до сих пор феномен этого человека, сочетавшего в себе изумительную жестокость и непонятное мягкосердечие, трудно объясним.

Юрий Андропов был, безусловно, выдающимся политиком.

В отличие от многих коллег из Политбюро он прекрасно знал обстановку в стране и во всем мире. Осознавая, какие проблемы стоят перед обществом, Андропов делал все, чтобы как-то изменять, трансформировать общество, не меняя самого базиса.

Позднее многих членов Политбюро будут называть просто фарисеями, закрывающими глаза на реальную жизнь.

Эти утверждения далеки от истины. И Брежнев, и Андропов, и их коллеги по Политбюро, во всяком случае наиболее заметные – Суслов, Косыгин, Громыко, Устинов, Черненко, Пельше, – искренне верили в тот путь, который избрала страна в октябре семнадцатого.

Трудно представить «перестроившихся» Суслова или Устинова, уже в наши дни говорящих о преимуществах капитализма.

Будучи коммунистами, они считали, что это единственно правильный и верный путь для народов всех стран. Можно не соглашаться с их идеалами, но нельзя делать из них фарисеев. И вводя войска в Афганистан, и продолжая свою политику в Польше, они заботились прежде всего о процветании самой империи и защите своих социалистических идеалов. Можно не принимать их взглядов, но понять мотивы, руководившие ими, необходимо.

Как необходимо понимать и мотивы консерваторов Рейгана – Тэтчер, столь последовательно борющихся против ложных и опасных, на их взгляд, идей.

Мир, разделенный идеологическим противостоянием на два лагеря, имел свою палитру красок и свои акценты. Сегодня, спустя всего лишь десять-пятнадцать лет, мы начинаем в какой-то мере забывать об этом.

В декабре восемьдесят первого Ярузельский вводит наконец военное положение в Польше; при этом, конечно, ему помогают и подсказывают советские советники. День был выбран с таким расчетом, что низкая, плотная облачность помешает американским спутникам обнаружить скопление войск и техники у всех крупных польских городов.

Под контроль были взяты границы, аэропорты, вокзалы. Утром тринадцатого разом отключили телефонную связь по всей стране. По разработанной схеме были арестованы почти все руководители «Солидарности». К чести Ярузельского, он не опустился до примитивной мести, не разрешил физических репрессий.

Были запрещены забастовки, митинги, приостановлена деятельность общественных организаций, профсоюзов. Даже советские инструкторы не ждали подобной четкости и организованности.

Генерал Ярузельский, по существу, спас Польшу от повторения венгерского опыта пятьдесят шестого и чехословацкого шестьдесят восьмого. Он защитил страну от гражданской междоусобицы, сумел не допустить иностранного вмешательства, восстановить порядок в государстве. Пусть полицейский, жандармский, но порядок, когда граждане, в большинстве своем, чувствуют себя в безопасности, под защитой армии и сил правопорядка. Обыватель торжествует, а разве в любом государстве обыватели не составляют большинство?

В Афганистане осенью уже начались первые бои на юге страны. Еще не вполне оформившиеся, еще неопытные отряды оппозиции предпочитали наносить удары по постам афганской армии, не решаясь вступать в схватки с советскими частями.

В Москве в эти дни широко отмечали семидесятипятилетие выдающегося деятеля Коммунистической партии и Советского государства, международного коммунистического и рабочего движения, пламенного борца за мир и прогресс Леонида Ильича Брежнева!

Уже получивший все, какие можно награды, маразматирующий Генсек стал пятикратным героем, генералиссимусом, получил орден Победы и даже афганский орден из рук тоже верного ленинца и борца за мир Бабрака Кармаля.

Апофеоз идиотизма достиг своего пика.

Дальше начиналось падение.

Стоявший в тесном кругу ближайших соратников Брежнева Юрий Андропов, привычно улыбаясь, хлопал в ладоши. Глядя, как целуются Брежнев и Суслов, он снова и снова думал о необходимости перемен.

А Суслов еще не знал, что это будет его последний поцелуй в жизни с Брежневым. В январе восемьдесят второго после оглушительного скандала он скоропостижно скончался, оставив несчастному Генсеку почти риторический вопрос: кто станет преемником Суслова, вторым человеком в партии, а следовательно, в государстве и во всей империи: Юрий Андропов или Константин Черненко? Первого Брежнев не любил и побаивался, второго любил и всячески поощрял. Но выбрать пришлось первого. К тому времени у Брежнева просто не было других вариантов.

ГЛАВА 13

Они начали погрузку в самолет в пятом часу вечера. Сначала укладывались грузы, снаряжение, затем в самолет поднимались по очереди, прощаясь у трапа.

Затонский и Орлов провожали группу в аэропорту. Асанов внимательно наблюдал за погрузкой. Ребята делали все четко и аккуратно. Вместе с ними летели еще несколько десантников для прикрытия в случае обнаружения группы на месте, офицеры из штаба и двое инструкторов. Последний офицер исчез в чреве самолета. Асанов повернулся к Орлову.

– Товарищ генерал, группа погрузилась, разрешите взлет.

– Разрешаю. Удачи тебе, Акбар, – обнял его Орлов.

– Постарайтесь остаться живым, – пожелал на прощание Затонский, крепко пожимая руку.

Асанов поднялся в самолет. Хлопнула дверца люка, отделяя пространство самолета от внешнего мира. Взревели моторы. Самолет покатил по бетонной полосе.

Асанов, сидевший рядом с Рахимовым, оглядел свою группу. У всех – спокойные, сосредоточенные лица. Что-то смеясь рассказывает Елагин сидевшему рядом Семенову. Ташмухаммедов внимательно осматривает свой парашют. Чон Дин, прислонившись к спинке скамьи, закрыл глаза. Борзунов, напротив, с интересом разглядывает остальных участников группы.

Машков молча слушает разговор Елагина с Семеновым. Ему интересно, но он молчит, не вмешивается. Падерина, встретившись взглядом с Асановым, чуть улыбается.

Группа достаточно опытная, боевая. Они могли бы действительно вытащить Кречетова при таком раскладе, подумалось Асанову. Если бы они шли действительно выручать полковника. Но их задача сложнее – продемонстрировать готовность и сорваться на последнем этапе.

Только чудо могло сохранить жизнь всем членам его группы при таком задании, и Асанов это хорошо понимал. Но как боевой офицер, он хорошо понимал и другое. Акция по спасению Кречетова просто необходима для его закрепления в Афганистане и, в конечном итоге, для успешного проведения операции российской разведки, ради которой они летят теперь, рискуя не вернуться.

Только генерал Асанов знал все подробности этой операции, и только он один имел право знать, что их полет – всего лишь демонстрация силового давления. Заранее обреченная неудачная попытка.

– О чем думаете, Акбар Алиевич? – неожиданно спросил его Рахимов.

– О нашей группе, – честно ответил генерал. – Трудный у нас переход.

– С такими ребятами пройдем и этот хребет, – улыбнулся Рахимов, – не в первый раз.

– Меня беспокоят сообщения о людях Нуруллы, – тихо произнес Асанов. – Видимо, это не просто бандиты. Они связаны с резидентом ЦРУ в Джелалабаде. А это уже большая политика.

Рахимов молча кивнул и не сказал больше ни слова. Слышался ровный гул моторов. Асанов поднялся, проходя мимо инструкторов и офицеров сопровождения в кабину пилотов.

– Как дела, ребята? – спросил генерал.

– Сильный боковой ветер на месте прибытия, – ответил один из пилотов, – но в общем – ничего. В долине будет поспокойнее.

– Когда будем на месте?

– Через сорок минут.

– Вы сразу уходите? – приходилось говорить громче обычного.

– У нас приказ.

– Понимаю. Просто сообщите нам высоту над долиной. Ночью в горах мы можем немного сбиться. Нужна четкая ориентация.

– Конечно, – кивнул командир корабля, – офицер сопровождения вам все расскажет.

– Да, да, я понимаю, – он не хотел признаваться, что все-таки немного волнуется.

Повернувшись, вышел из кабины, возвращаясь к членам своей группы. Сел на скамью. Некоторые из офицеров, закрыв глаза, дремали, другие просто отдыхали перед прыжком в неизвестность.

Минут через двадцать офицер сопровождения поднялся, проходя в кабину пилотов. Вернулся обратно он почти сразу.

– Скоро будем на месте, – прокричал офицер, – груз спустим на двух парашютах, как и планировали! Идете тремя группами. Первая группа, потом груз, вторая группа, следующий груз и третья группа. Уже знаете, кто за кем?

– Знаем, – ответил за всех Асанов.

– Высота три тысячи метров, – добавил офицер.

В первой группе шли опытные Рахимов, Машков, Борзунов.

Во второй – Семенов, Елагин, Чон Дин и, наконец, в третьей – сам Асанов, Падерина, Ташмухаммедов.

Генерал сам разделил свой маленький отряд на такие группы, справедливо решив, что прыгать будет последним.

Самолет начал снижаться.

– Приготовиться, – сказал офицер.

Встали двое инструкторов, еще раз проверяя снаряжение и парашюты.

Самолет чуть наклонился.

– Пошли, – приказал офицер, открывая люк.

В лицо ударил сильный холодный ветер.

Первым шагнул Машков. За ним Борзунов и Рахимов.

Следом полетел тюк с грузом.

– Вторая группа! – закричал офицер.

В самолете было уже довольно холодно.

Почти сразу бросился вниз Семенов. За ним Елагин. Чон Дин, чуть поправив мешавший ему второй тюк с грузом, шагнул следом. Полетел еще один парашют с грузом.

– Теперь наша очередь, – громко произнес Асанов.

Самолет наклонился еще сильнее.

– Будьте осторожны! – крикнул офицер из группы сопровождения. – Ветер усиливается!

Асанов пропустил вперед Ташмухаммедова, увидев, как тот исчезает в дверном проеме. Он следил за Падериной. Она, видимо чувствуя его взгляд, очень спокойно поднялась, кивнула на прощание оставшимся в самолете и шагнула вниз.

– До встречи, – традиционно произнес Асанов, сразу сделавший два шага вперед.

– До встречи! – прокричал офицер.

В лицо еще сильнее ударил морозный ветер.

Со всех сторон его окружило черно-синее небо. Постепенно, несмотря на сильный ветер, удалось обрести координацию, осмотреться. Далеко внизу раскрылся чей-то парашют. Он подождал еще немного, успел заметить еще одну вспышку открывающегося парашюта и дернул свое кольцо.

Его чуть подбросило вверх и вправо, но многолетняя тренировка помогла и в этот раз. Спустя несколько мгновений ветер уже относил его на черневшие с правой стороны скалы. Внизу показалась земля, кое-где попадались деревья, большие камни.

Эти валуны его встревожили. Не хватало еще напороться на такой камень при посадке. Несмотря на ветер, он сумел сгруппироваться и мягко приземлиться на обе ноги.

Правда, ветер все равно сильным ударом свалил его с ног, но это было уже не так плохо. Быстро освободившись от парашюта, он огляделся. Метрах в ста белел еще один парашют. Он присмотрелся. Кажется, тюк с грузом.

Отцепив лямки своего парашюта, он бросился к тяжело волочившемуся по земле большому тюку. Ветер усиливался. К нему уже спешил с другой стороны какой-то незнакомец.

Асанов достал оружие. Нет, все в порядке. Это Семенов.

– Все в порядке? – крикнул он на бегу Семенову.

– Да. Елагин и Чон Дин остались чуть в стороне, сейчас подойдут, – кивнул Семенов.

Асанов вздрогнул. Его тревожила мысль о первой группе.

Вдвоем они отцепили парашют, перевернули тюк с грузом. Пока они возились с парашютами, почти неслышно подошла Падерина.

Вид у нее был довольно уверенный.

– Все нормально? – спросила она спокойным голосом.

– Кажется, пока да, – кивнул Асанов, – вы не видели, где первая группа?

– Нет, я приземлилась вон в той стороне. Там довольно большие камни, – показала Падерина.

«Почти у самых гор, – подумал с невольным уважением Асанов. – Она гораздо опытнее, чем я думал».

Появились немного запыхавшиеся Чон Дин и Елагин.

– Где остальные? – спросил Асанов.

– Не видели, товарищ генерал, – Елагин посмотрел налево. – Там, кажется, что-то белеет. Может, парашют?

– Пройдите туда с Чон Дином. Но осторожно, без лишнего шума, – приказал Асанов.

Двое офицеров бросились выполнять его команду.

– Нужно подождать первую группу, – предложил Асанов.

– Их могло отнести довольно далеко, – показала Падерина в другую сторону, – был сильный ветер, а наш самолет делал круг над долиной.

– Может, дать сигнал из ракетницы? – предложил Семенов.

– Не нужно, привлечем внимание жителей соседнего села, – Асанов всматривался в темноту, стараясь заметить хоть какое-то движение.

– В любом случае, – предложил генерал, – нужно вскрывать груз. – Первой давайте рацию, потом соберете пулемет, – поручил он Семенову и Падериной.

Он проверил свой автомат.

Все офицеры его группы имели на вооружении короткие «АКМ-У», ножи, пистолеты, гранаты. Это был обычный набор военного разведчика за линией фронта.

– Справа какое-то движение, – доложил Семенов, всматриваясь в даль.

– Ничего не вижу, – пригляделся Асанов.

– Вон там, справа, в километре, – показал Семенов.

– Теперь вижу. Пулемет достали?

– Сейчас собираем.

– К бою. Нужно быть готовым к любым неожиданностям. Заканчивай сборку, – быстро сказал генерал.

Он сразу отметил, что Падерина отползла в сторону, сокращая угол обстрела, и достала пистолет, гранаты, положив их рядом с автоматом, удобно устроившись на небольшом холме. Семенов рванул влево. Все-таки его люди были настоящими профессионалами.

Теперь и он слышал негромкие голоса. С этой стороны трудно было уловить смысл, но сами слова слышались отчетливо. Первой поднялась Падерина.

– Наши, – чуть громче обычного произнесла она.

Это была первая группа, уже нашедшая груз. Все приземлились благополучно – Рахимов, Машков, Борзунов. И почти сразу нашли парашют с грузом.

Значит, высадка прошла благополучно. При таком ветре, ночью, почти на скалы. Он вздохнул, еще не до конца веря в удачу.

– Группа приземлилась благополучно, – доложил пришедший Рахимов, – нашли груз. У Борзунова зрение, как у кошки, видит все в темноте, – добавил подполковник.

– Открывайте второй тюк, доставайте груз, – распорядился Асанов.

Подошедшие Машков и Борзунов осторожно опустили тюк на землю.

Семенов, уже открывший первый тюк, бросился им помогать. Это был своеобразный походный тюк, набитый грузом, который они должны были распределить на девять человек.

Защищенный особым материалом – прокладкой из кевлара, тюк мог выдержать даже падение с высоты без парашюта, отразив при необходимости и пули нападающих.

Из кевлара, являющегося идеальным пуленепробиваемым материалом, шили даже костюмы для высших должностных лиц, оберегавших человека лучше пуленепробиваемых бронежилетов.

Падерина осталась на своем холме, готовая подать знак товарищам в случае опасности.

Рахимов выдвинулся в противоположную сторону. Каждый знал свой маневр.

Они почти закончили с первым тюком, когда появился встревоженный Чон Дин.

– Ташмухаммедов сломал ногу при приземлении, – произнес он страшное известие.

ГЛАВА 14

В конце восемьдесят первого – зимой восемьдесят второго начались первые серьезные потери и у советских войск. Введенные четыре мотострелковые дивизии, размещенные гарнизонами по всей стране, начали ощущать на себе удары афганских моджахедов.

На западе Афганистана действовали 66-я и 375-я дивизии. На востоке – 201-я и 360-я. Особенно доставалось триста шестидесятой дивизии, практически рассредоточенной по всему северо-восточному беспокойному региону.

Поступающие в Пакистан непрерывным потоком оружие и техника переправлялись через границу в Афганистан, вооружая моджахедов.

Началась минная война, когда земля вокруг гарнизонов советских войск буквально засеивалась американскими, китайскими и израильскими минами. В Советский Союз стали возвращаться десятки раненых, инвалидов, потерявших руки и ноги в далекой южной стране. Пока счет шел только на десятки.

Позднее в фильмах и книгах про Афганистан литераторы и сценаристы будут показывать, как масштабно, сотнями, тысячами гибли советские солдаты в Афганистане. Все это неправда. Главная заповедь офицеров и генералов на войне, как и во время любой военной кампании, – безопасность своих людей. По этому показателю оценивались результаты работы офицеров, по этому показателю оценивались достижения полков и дивизий.

Война в Афганистане продолжалась около десяти лет. За это время Советский Союз потерял убитыми и пропавшими без вести пятнадцать тысяч человек. Ужасающие, трагические цифры. Но они очень далеки от тех фильмов, где Рэмбо убивает советских солдат десятками и сотнями.

Элементарный расчет показывает, что в год в среднем гибло не более полутора-двух тысяч солдат. Получается в день по всей стране все введенные в Афганистан дивизии теряли не более четырех-пяти человек! Грандиозные, тяжелые потери Советской Армии и ее полный разгром и поражение – всего лишь миф.

Безусловно, Советская Армия несла тяжелые потери, были сражения, где погибло гораздо больше среднеарифметического числа людей. Но афганские моджахеды, да и мирные жители тоже, чего уж там скрывать, теряли гораздо, неизмеримо больше. По оценкам самих афганцев, во время войны погибло более миллиона человек – практически каждый пятнадцатый. В какой-то мере можно было объяснить такие потери и внутренним противостоянием, хотя масштабы трагедии народа от этого не уменьшаются. А соотношение потерь видится гораздо отчетливее.

Несколько серьезных сражений, происшедших на востоке страны, поставили советское командование перед нелегким выбором: приходилось фактически сражаться за афганскую армию. Плохо обученная, не полностью укомплектованная, не имеющая навыков владения современной техникой – подобная армия не могла быть серьезным союзником во время боевых испытаний.

Несмотря на отчаянные усилия советских инструкторов, афганские солдаты продолжали разбивать дорогостоящую технику. Более того, во многих частях предприимчивые афганцы продавали поступающее советское вооружение отрядам оппозиции, вооружая своих потенциальных противников.

Коррупция и перепродажа приобрели такие размеры, что в нее оказывались втянутыми даже высокие армейские чины.

По предложению Андропова несколько офицеров осудили, двух работников советского посольства в Афганистане даже расстреляли, добавив к прочим обвинениям и контрабандную торговлю наркотиками.

Андропов приказал начать жесточайшую борьбу с коррупцией, разлагающей всю страну.

В январе восемьдесят второго вал разоблачений докатился до самого КГБ, когда одним из подозреваемых оказался первый заместитель Председателя КГБ генерал Семен Цвигун, женатый к тому же на сестре жены Брежнева.

В результате Цвигун застрелился, а Михаил Суслов, ознакомившийся с подробной информацией о проделках ближайшего окружения Генсека, получил моментальный инсульт и был найден мертвым в своем кабинете.

К тому времени у Брежнева, на родных и близких которого Андропов имел обширное досье, просто не оставалось другого выхода, как взять Председателя КГБ в ЦК КПСС фактически вторым секретарем на место Суслова. Черненко даже не осмелился возражать, рассудив, что в подобной ситуации лучше не высовываться.

Андропов, фактически ставший руководителем партии и государства еще при жизни Брежнева, приказал активизировать боевые действия, выступить более решительно против южных афганских племен.

Впервые против отрядов оппозиции стали использовать авиацию – штурмовики и вертолеты. При этом, если имелись данные, что отряд оппозиции скрывается в каком-то населенном пункте, в качестве меры устрашения бомбы падали на дома этого кишлака или селения, убивая и калеча мирных граждан.

Печальным афганским опытом воспользуется позднее Борис Ельцин, который прикажет бомбить Грозный, где базировались отряды Дудаева, полагая, что подобная мера может вызвать панику и внести сумятицу в ряды чеченских боевиков.

Ельцин и генералы забыли афганский опыт, где подобные бомбардировки вызывали лишь озлобление местного населения и почти единодушное неприятие пришельцев. Это тем более странно, что и министр обороны, Герой Советского Союза генерал Грачев, и его заместитель, Герой Советского Союза генерал Громов, обретали свой боевой опыт в нелегких условиях Афганистана. Но в девяносто четвертом политика взяла верх над здравым смыслом и военной стратегией. Подобное уже было раньше, в начале восьмидесятых, когда во имя достижения иллюзорных целей отбрасывался здравый смысл и боевая целесообразность. В огромной стране не всегда учитывался даже национальный вопрос.

Афганистан был далеко не однородным национальным государством. В нем проживали десятки наций и народностей, чью специфику также было необходимо учитывать. Основу населения составляли пуштуны, говорящие на своем языке и представляющие в основном племенные объединения. Самое крупное племенное объединение – дуррани – насчитывало более трех миллионов человек и делилось на две ветви – зирак и панджпао, причем если среди племен зирака еще встречались более лояльные к режиму племена, то панджпао сразу отвергли нечестивых «шурави». Особенно неистовыми были нурзаи, чьи предки тысячи лет занимались караванной торговлей, не признавая границ Афганистана и Пакистана. А новый режим в Кабуле, в нарушение всех тысячелетних норм, требовал прекращения связей с соседним государством и даже пытался закрыть границы. Хотя справедливости ради нужно отметить, что афганская армия и органы безопасности имели в своих рядах очень много выходцев из дуррани.

Второе крупное племенное объединение – гильзаи, или сулейманхейль, располагалось практически по всей стране от Кандагара до Кабула. И здесь не все племена признавали безбожную власть, срывающую паранджу с их женщин, оскверняющую мечети и мешающую их связям с родными по ту сторону границы.

Уже в самом начале войны встал вопрос использования представителей среднеазиатских республик в Афганистане.

Три с половиной миллиона таджиков и почти два миллиона узбеков, проживающих в Афганистане, делали эту страну второй родиной для таджикских и узбекских парней, проходивших службу в Советской Армии.

Оторванные от родных очагов, зачастую плохо понимавшие русский язык, ребята вдруг слышали родную речь и встречали земляков, в которых должны были стрелять. Им было непонятно – почему по приказу русского командования он, узбек или таджик, туркмен или киргиз, должен стрелять в своих соплеменников.

Дезертирство в таких условиях приняло довольно большой размах. Правда, это касалось лишь ребят – выходцев из сельских районов и горных селений. Узбеки, таджики, киргизы, туркмены воевали в Афганистане так же честно, мужественно и смело, как представители других национальностей, более того, они искренне верили, что защищают интересы великой державы, выполняя свой интернациональный долг.

При этом большая часть таджиков и узбеков, проживающих в Афганистане, относилась к советским войскам гораздо лучше воинственных приграничных племен. Большинство из них проживали на севере страны и уже знали обычаи и особенности пришельцев – «шурави».

В Афганистан летом восемьдесят первого отправилось сразу несколько офицеров ГРУ, прошедших переподготовку в зоне «А». Тогда их было шестеро. Среди них был и молодой капитан Акбар Асанов, только получивший новую четвертую звездочку.

По-разному сложились судьбы шестерых офицеров, по-разному разбросала их судьба по жизни, по-разному выдержали они испытание Афганистаном. Но выдержали все. Все шестеро.

Сейчас, в девяносто пятом, вспоминая о своих товарищах, Акбар вспоминал и то лето восемьдесят первого.

ГЛАВА 15

Он содрогнулся, подумав, что случилось самое худшее. Оставив группу, он вместе с Машковым и Чон Дином поспешил к месту падения Ташмухаммедова. Идти пришлось довольно далеко, минут двадцать.

Раненый уже не стонал. Он лежал на спине, сцепив зубы, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Елагин уже успел вкатить ему обезболивающее.

С первого взгляда Асанов понял, что майор уже вне игры. Наспех перебинтованная нога, предательски проступавшая кровь красноречиво свидетельствовали о самом худшем. Приземляясь в ночной темноте, Ташмухаммедов правильно сориентировался и опустился на кучу веток. Откуда он мог знать, что кустарник лишь предательски маскировал большую скалу. Правая нога при приземлении ударилась о камень и попала в расщелину между камнями. Парашют дернуло, и майор сломал себе ногу. Это был несчастный случай, который мог произойти с кем угодно, но Асанов злился только на себя. Он должен был учесть и этот вариант, выводя группу в утренние часы. Теперь у него был нелегкий выбор. Ташмухаммедов, получивший такое ранение, был нетранспортабелен.

Приходилось решать, сколько человек оставлять с майором на этой поляне – одного или двух. Один не сумел бы обеспечить надежную охрану и укрытие. Двое оставшихся серьезно подорвали бы шансы всей группы на успешный проход через хребет.

Ташмухаммедов, кажется, понял его сомнения.

– Ну что, господин, плохи мои дела, – даже в таких условиях он предпочел говорить на фарси, словно их могли услышать в этой глуши.

– Ничего, ничего, – успокаивая скорее себя, произнес Акбар, – мы еще повоюем.

– Нет, господин. Моя работа закончена.

– У тебя ничего страшного, обычный вывих, – Акбар старался не смотреть на окружавших его офицеров.

– Все знаю сам. И о чем думаете, тоже знаю. Оставить со мной людей нельзя. Это сорвет операцию, все можем испортить, нужно… – он, не выдержав, все-таки чуть застонал, – бросить меня рядом с каким-нибудь селением.

– Не понял.

– Дайте мою одежду по легенде и оставьте рядом с каким-нибудь селением. В этих местах много узбеков, таджиков. Они всегда помогут. Я же много лет… жил в Кандагаре, все обычаи знаю. – Он снова дернулся и застонал. – Скажу, приехал с юга, – продолжал Абдулло, – так или иначе они поверят. Я мог упасть и сломать себе ногу рядом с их селением. А я сам потом как-нибудь выберусь. Иначе нельзя.

Асанов задумался. Кажется, Абдулло нашел правильный выход.

– Может, мы понесем тебя в селение сами, – предложил Акбар, – Рахимов и Чон Дин вполне могли быть твоими спутниками.

– Это вызовет подозрение, – возразил Ташмухаммедов, – им могут не поверить.

– Но ты не сможешь сделать даже пяти шагов, – не выдержал Асанов, – этот вариант не подходит.

– Значит, буду ползти, – сумел улыбнуться Ташмухаммедов, – ничего страшного.

– Отставить разговоры, – поднялся генерал, – предложение верное, но исполнение неправильное. Ничего, потом наверстаем упущенное. Чон Дин, – обратился он к капитану, – вернись и сообщи, что вдвоем с Рахимовым вы идете в соседний кишлак, – он говорил теперь на пушту, который знал Чон Дин, – пусть подготовят одежду и для Абдулло, – показал он на лежавшего майора.

Капитан, кивнув, быстро исчез в темноте.

– Давайте его поднимем, – предложил Акбар.

Несмотря на все предосторожности, Абдулло продолжал стонать. Елагин и Машков, стараясь не делать резких движений, попытались поднять Ташмухаммедова, но любое движение причиняло раненому страшную боль.

Наконец удалось поднять Абдулло, держа практически его на весу.

– Здоровой ногой помогать сможешь? – спросил Акбар.

– Постараюсь, – пробормотал майор.

Но, сделав буквально один шаг, скорее прыжок, он застонал.

– Несите его парашют, – распорядился наконец генерал.

Елагин бросился резать парашют.

Через несколько минут, погрузив Ташмухаммедова на отрезанную часть его собственного парашюта, они отправились к месту сбора группы.

На этот раз идти пришлось более получаса. Уже начинало рассветать, когда они, утомленные и запыхавшиеся, вышли к месту назначения.

Рахимов и Чон Дин уже переодевались в традиционную для живущих на границе киргизов одежду. Падерина достала и приготовила пуштунский наряд для Абдулло. Семенов, рекомендованный Затонским как офицер, разбиравшийся в медицине, осмотрел ногу Ташмухаммедова, обработал ее каким-то средством, тщательно перебинтовал, затем чуть отошел к камням.

– Можно к вам обратиться? – позвал он генерала.

– Конечно, – Акбар шагнул в темноту.

– Он очень плох, – пробормотал Семенов, – открытый перелом, может начаться гангрена в любой момент. Его нельзя никуда уносить.

– Уверен?

– Я по своей профессии врач, – тихо сказал Семенов, – просто перешел в разведку.

– Что делать?

– Нести никуда нельзя. Нужно вызывать вертолеты.

По традиции в этих горах не летали в одиночку даже вертолеты.

– Другого выхода нет? – посмотрел Акбар в глаза Семенову.

– Нет, – твердо ответил майор, – и как можно быстрее.

– Ладно, – Акбар вернулся к группе.

Падерина, уловив что-то в его взгляде, отвернулась.

Солнце уже показалось на горизонте.

– Значит, так, – распорядился генерал, – мы уходим вшестером. Здесь остаются Рахимов и Чон Дин. Вызываем вертолеты. Когда они прилетят, мы будем уже далеко. Маршрут вы знаете, постарайтесь нас догнать. Раненого отправите домой. Вопросы есть?

Все ошеломленно молчали.

– Есть, – хрипло произнес сам Ташмухаммедов. – Вертолет не должен здесь садиться.

– Это уже не подлежит обсуждению, – покачал головой Асанов, – вызываем вертолеты, – повторил он. – Капитан Борзунов, выполняйте. Передайте наше сообщение о помощи.

Падерина подошла к Асанову.

– Он не разрешит, – убежденно сказала она. – Давайте отправим его в соседнее селение.

– Детский сад кончился, – разозлился Акбар, – у него открытый перелом ноги. Вы хотите, чтобы у него началась гангрена?

– Вертолеты смогут появиться здесь только через четыре часа, – посмотрела на часы подполковник, – целесообразнее доставить его в соседнее селение. У местных жителей свои способы лечения таких ранений.

– А что делать с его ногой? Как мы объясним появление бинтов, лекарств? – спросил Асанов. – Или они растут здесь, в горах, или вы знаете рядом соседнюю аптеку? Вызываем вертолеты, и все.

– Вшестером нам не пройти. Вы сильно ослабляете группу, – Падерина говорила уже как его заместитель.

Он впервые подумал, что она, может быть, права. На той стороне горы могут узнать о его решении, и это негативно скажется на выполнении их задачи.

Любой из заинтересованных лиц может спросить себя: если генералу нужен успех, почему он так легко расстается со своими людьми? И ответ может быть совсем неожиданным.

– Семенов, – позвал капитана генерал, – осмотрите рану еще раз. Может, мы его все-таки оставим в кишлаке?

– А если он погибнет? – тихо спросил Семенов.

– Вертолеты будут лететь сюда часа три-четыре, если вообще сумеют долететь, – так же тихо ответил генерал, – у нас просто нет другого выхода.

– Товарищ генерал, – услышал он вдруг громкое обращение на русском языке.

Асанов резко повернулся. Ташмухаммедов, лежа на земле, умудрился достать пистолет.

– Я вас слушаю, майор Ташмухаммедов, – подчеркнуто спокойно сказал Асанов, сделав шаг вперед.

– Не вызывайте вертолеты, – попросил майор. – Если нет другого выхода, я просто останусь здесь.

– Хватит, – Асанов серьезно разозлился, – вы не ребенок, уберите пистолет. Не нужно этих глупых и бесполезных жестов. Вас отнесут в соседнее селение. Семенов и Машков сопровождают группу. В селение входят трое – Рахимов, Чон Дин, Ташмухаммедов. Оставив раненого, уходите. Можете выдать себя за кого угодно, хоть за бандитов. У них бывают и бинты, и лекарства. Семенову осмотреть больного еще раз перед появлением в кишлаке.

Он говорил четко и громко, видя, как лежавший на земле майор отводит пистолет от сердца.

– Старшим группы назначаю Рахимова, – добавил генерал. – Все. На сборы – пятнадцать минут. До кишлака идти часа полтора. Туда – обратно, время на размещение – даю четыре часа. Выполняйте.

Ташмухаммедов убрал наконец пистолет.

– Рахимов, – подозвал к себе подполковника Акбар, – снимите все, даже трусы и майку. Никаких следов. Только пуштунская одежда. И все документы, конечно.

– Пистолет забрать? – очень тихо спросил Рахимов.

– Нет, – чуть заколебавшись, ответил генерал, – он ему может понадобиться. Дайте деньги, если нужно, но убедитесь, что он хорошо устроен.

– Здесь бывают люди из отряда генерала Дустума. Можно представиться их людьми, – предложил Рахимов, – у них есть все: пистолеты, бинты, лекарства.

– Да, так будет правильно. Можете даже оставить ему необходимые лекарства, – согласился генерал.

Рахимов вытащил нож, наклоняясь над раненым Ташмухаммедовым. Одежду, которую невозможно было снять, он просто разрезал на куски. Падерина деликатно отошла в сторону. Чон Дин и Семенов помогали подполковнику одевать своего товарища.

Вскоре Абдулло уже был одет в серую мешковатую одежду, характерную для северных пуштунов.

Перед расставанием генерал наклонился к раненому.

– Удачи тебе, Абдулло. И выкинь из головы все глупости. Все будет хорошо. А я тебя не забуду, обещаю.

– Я знаю, – серьезно ответил майор. – Спасибо за доверие.

– Береги ногу.

Группа вышла, когда солнце уже полностью поднялось над горизонтом.

Асанов долго смотрел им вслед. Их было пятеро, по странному совпадению именно пятеро. Столько ребят он привез с собой в Афганистан в разные годы. Без него их было пятеро. Пять офицеров военной разведки, пришедших с ним в эту чужую страну. Воспоминания о каждом из них отдавались болью, словно были частью вины самого Акбара Асанова, прошедшего вместе с ними весь ад войны.

ГЛАВА 1

Ждать было мучительно трудно. Хорошо еще, что можно было занять себя сборкой парашютов, рассыпанных по всей поляне. Когда пошел четвертый час, к дежурившему Борзунову присоединились все трое – Асанов, Падерина, Елагин.

Но на дороге никого не было видно. Асанов в который раз спрашивал себя, верно ли он поступил, отправив столько людей с раненым Ташмухаммедовым?

Он старался не смотреть на Падерину, но все время замечал ее озабоченное лицо, словно служившее напоминанием о его собственном просчете.

– Кажется, кто-то идет, – негромко произнес Борзунов, всматриваясь в даль, – нет, показалось, – разочарованно произнес он, – просто пыль на дороге.

– Что будем делать, если задержатся? – впервые спросила Падерина.

– Это была ваша идея отправить раненого майора, – напомнил Асанов, стараясь сдерживаться.

– Верно, – спокойно подтвердила подполковник, – просто я давно знаю Абдулло. Он скорее покончит с собой, чем разрешит вызвать вертолеты, срывая всю операцию. Такой он человек. Вы даже не представляете, как он был близок к самоубийству.

Асанов поморщился.

– Играем в героев, – зло произнес он, – а время идет. Сидим уже четвертый час. Если они застрянут в деревне, тогда все, конец всему нашему путешествию.

– Не застрянут, – почему-то ее спокойствие более всего действовало на нервы, словно по самой природе своей она должна была беспокоиться первой.

– Может, я схожу на разведку, – предложил Елагин.

– Отставить, – строго приказал Асанов, – нас и так слишком мало. Будем ждать.

– А если ребята не вернутся? – не унимался Елагин.

– Через час решим. Если они не вернутся, пойдем мы двое – я и подполковник. Мы хоть знаем местные языки. Вы останетесь здесь. За старшего – капитан Борзунов.

Тот кивнул головой, даже не оборачиваясь. Он по-прежнему смотрел на дорогу.

– Может, я сожгу вещи Абдулло? – предложил Елагин.

– Не стоит. Придется нести с собой. Выбросим в горах. Здесь дым может быть виден издали. А закапывать тоже нельзя. У местных охотников хорошие собаки, могут обнаружить, – ответила вместо Асанова Падерина.

Генерал впервые усмехнулся.

– Как вас по отчеству? – спросил он у Падериной.

– Савельевна. Это так обязательно – обращаться по отчеству?

– Екатерина Савельевна, у вас довольно обширные знания по этой стране.

– Спасибо. Просто я много раз бывала в Афганистане. Здесь погиб мой брат.

– Когда он погиб?

– В восемьдесят седьмом, в Джелалабаде. Майор Падерин взорвался вместе со своим штурмовиком, может, слышали?

– Нет, не слышал.

– С тех пор я люблю и ненавижу эту страну, как воспоминание о моей боли.

– А почему любите?

– Красиво, – она вдруг улыбнулась, – изумительная страна. Я ведь ходила под паранджой. Люди добрые, отзывчивые, благородные, честные, смелые. Готовы поделиться последним куском хлеба. За исключением откровенных бандитских отрядов, они даже наших пленных не трогали, старались обратить их в мусульманскую веру.

– Знаю, – кивнул Асанов, – у меня попал в плен товарищ.

– Стал мусульманином?

– Почти, – он не стал больше говорить, а она не спросила.

– Идут, – негромко произнес Борзунов.

– Сколько их? – быстро спросил Асанов, вскакивая на ноги.

– Четверо. Возвращаются все.

Через минуту они уже видели одетых в маскировочные костюмы Семенова и Машкова и идущих между ними двух «киргизов» – Рахимова и Чон Дина.

– Слава богу, – с чувством сказала Падерина, – я боялась худшего.

– Выступаем через полчаса после их возвращения, – распорядился Асанов, – Борзунов и Елагин, готовьте грузы! Падериной осмотреть место приземления.

Через десять минут Рахимов и его группа подошли наконец совсем близко.

– Как дела? – крикнул Асанов, еще когда ребята были в пятидесяти метрах. Правда, крикнул он на всякий случай на фарси.

– Отлично, – заулыбался Рахимов, – в селении нашли неплохого знахаря и даже человека, знавшего лавку Абдулло по Кандагару. Все в порядке, он у него в доме. Этот местный парень даже обрадовался такому гостю, рассчитывая содрать с Абдулло больше денег. А знахарь уже обработал рану и обещал, что все будет хорошо.

– Тогда все в порядке, – кивнул Асанов, напряжение наконец спало, – отдыхайте, выступаем через полчаса.

– Вас никто не видел? – спросил Борзунов вдруг у Рахимова.

– Кажется, никто, а что?

– Двое людей идут прямо сюда. Судя по костюмам, не местные.

Все бросились на камни.

– Оружия не заметил? – спросил Асанов.

– По-моему, нет. Но точно не вижу.

– Рахимов, Чон Дин, срочно проверить, – приказал генерал.

Оба офицера, еще не успев отдохнуть после долгого перехода и переодеться, вышли навстречу незнакомцам. Все напряженно ждали.

Обе пары довольно быстро приближались друг к другу.

Борзунов взял автомат, но, заметив отрицательный жест Асанова, убрал оружие. Стрелять было нельзя, ветер мог донести грохот выстрелов до случайных гостей, оказавшихся в этой долине.

Обе пары сблизились друг с другом.

Что-то произнес Рахимов.

– Не нравятся мне эти двое, – пробормотал Борзунов, – почему они появились так быстро?

Ему никто не ответил.

Разговора не было слышно, но издалека была видна лишь спокойная беседа четырех случайных прохожих.

Но Борзунов был все-таки прав. Что-то не нравилось и Асанову в появлении этих двоих, в их слишком частых улыбках и поклонах.

Вдруг все изменилось. Послышался крик, выстрел, еще один. Рахимов, дернувшись, упал в сторону. Чон Дин почему-то присел на корточки.

Сразу же свалился один из незнакомцев. Другой, подняв руку и как-то неловко оглянувшись, стал заваливаться на бок.

– Быстро, Борзунов, Елагин, на помощь, – приказал Асанов.

Оба офицера рванулись вперед.

«Если потеряем еще одного, – со страхом подумал Акбар, – будет плохо. Очень плохо. Группа психологически может надломиться».

Борзунов и Елагин бежали, уже приготовив оружие.

Нет, кажется, все в порядке.

Рахимов поднялся, чуть прихрамывая, за ним встал и Чон Дин. Асанов вышел из-за укрытия и, заставив себя не спешить, спокойно шел к своим людям.

Оба афганца лежали на земле. Один, судя по неестественному наклону головы, был уже мертв, другой стоял рядом, зажав большую рану в боку.

– Что произошло? – спросил Асанов.

– Они первыми напали на нас, – пояснил Рахимов, – шли за нами от самого селения. Первый успел выстрелить, второй не успел.

– А вы?

– Я выстрелил вторым, успев увернуться, но попал в голову, Чон Дин сумел метнуть свой нож: команда была не стрелять и, видимо, ранил своего подопечного.

– Почему они напали на вас?

– Не знаю. Судя по всему, они не местные, не из этого селения. Они спросили на фарси: кто мы такие? Я сказал, что мы из Кандагара, оставили своего друга в селении. Внезапно один громко сказал по-русски «сволочи» и поднял пистолет. Дальше вы знаете.

Асанов наклонился над раненым.

– Кто ты? – спросил он на фарси.

Раненый громко стонал, проклиная весь мир.

– Ты можешь говорить? – на этот раз спросил он на пушту.

– Идите вы к черту! – на хорошем русском языке простонал раненый.

– Ясно, – Асанов наклонился еще ниже, – ты таджик?

– Да. А ты кто?

– Тоже таджик.

– Сука ты, служишь неверным, продаешь таджиков, – сказал уже на фарси раненый.

– Теперь понятно. Ты, видимо, из отрядов оппозиции. Кто ваш начальник?

– Абу-Кадыр. Слышал такого?

– Слышал, – помрачнел Асанов.

– Мы видели парашюты и решили проверить. Если мы не вернемся сегодня, люди Абу-Кадыра пойдут за вами и, клянусь Аллахом, никто из вас не спасется.

– Не упоминай имя Аллаха, – нахмурился Асанов, – у вас нет на это права. Вы – убийцы, насильники, отрезаете головы людям. О каком Аллахе ты говоришь?

– Ничего, – сумел улыбнуться раненый, – Абу-Кадыр догонит вас, и тогда ты все узнаешь.

– Вы знаете этого Абу-Кадыра? – спросил Рахимов.

– Да. Это отряд смертников из непримиримой таджикской оппозиции. Они самые неистовые фанатики в этой долине.

– А что им нужно?

– Ничего. Борьба с неверными. В первую очередь борются с таджиками, признающими власть в Душанбе, и российскими пограничниками. Очень опасны, но не профессионалы. Правда, вооружены отлично.

Он говорил негромко, чтобы не услышал раненый.

Чон Дин наклонился, пытаясь оказать помощь умирающему. Тот последним усилием оттолкнул его руку.

– Все вы будете в аду, – прохрипел он.

– Какой ты фанатик, – поморщился Асанов, – дурак ты. Наверно, в городе учился, русский язык знаешь, книги читал.

Раненый улыбнулся, показывая гнилые зубы. На его заросшем лице было нескрываемое торжество.

– Ты тоже в городе учился, – прошептал он, – ты здесь командир. С тебя живого снимут кожу. Таджик, а служишь этим неверным собакам.

Асанов отвернулся, затем снова посмотрел на умирающего.

– Скажи мне свое имя, я найду твоих близких на родине, – негромко предложил он.

– Мы все слуги Аллаха, – выговорил, уже теряя сознание, умирающий, – тебе не нужно знать мое имя.

Он потерял сознание.

– Умер? – спросил Рахимов.

– Пока нет. Только потерял сознание, – поднялся Чон Дин. – Но долго не проживет, – виновато добавил он, – слишком много крови потерял.

– Позовите Семенова и сделайте ему укол, чтобы не мучился, – приказал Асанов.

– Что делать с трупами? – спросил Борзунов.

– Нужно закопать, но не глубоко. Все равно люди Абу-Кадыра пойдут по нашему следу. Нет, подождите. Перед тем, как закопать, разденьте их и заверните в парашюты. Потом позовете меня, я прочту поминальную суру из корана.

– Не понял, – изумился Борзунов.

– Абу-Кадыр и все его люди должны видеть, что среди нас есть мусульмане. Мы хороним их людей по законам шариата. Это произведет сильное впечатление на фанатиков. И если кто-то из нас действительно попадет в их руки, мы можем рассчитывать хотя бы на быструю смерть.

– Ясно. – Борзунов и Елагин начали раздевать первого из погибших.

– Все-таки, как они нас вычислили? – задумчиво спросил Рахимов.

– Очень просто. По вашим лицам, – пояснил Асанов, – у вас только двухдневная щетина. А у Абдулло была уже борода, поэтому его можно было спокойно оставить в селении, а за вас я беспокоился. С сегодняшнего дня никому не бриться. Правоверный мусульманин не должен ходить с гладковыбритым лицом.

– Нам тоже? – спросил Елагин.

– Всем, – отрезал Асанов, – и давайте скорее заканчивать. Этот день получился слишком длинным. Нам уже пора выступать.

ГЛАВА 2

Вообще-то командиром их группы должен был стать Петр Свешников. Но в последний момент начальство решило, что наличие многомиллионного таджикского населения в Афганистане позволяет сделать руководителем группы Акбара Асанова. Решение было принято где-то очень высоко, и о его мотивах им, конечно, не сообщили.

Правда, на дружбе обоих офицеров это как-то не сказалось, и они по-прежнему были в хороших отношениях, а Петр Свешников официально считался первым заместителем Асанова. Его любили все: медсестры, нянечки, стенографистки, переводчицы, даже жены других сотрудников посольства, временно пребывающие в Кабуле. Он был настоящим сердцеедом – неутомимым и изобретательным.

Асанов, отчасти старавшийся сохранять супружескую верность, хотя на войне это получалось не всегда, тем не менее относился к увлечениям Свешникова с должным пониманием, не особенно препятствуя его частым отлучкам по ночам.

Хотя нужно отдать должное и самому Свешникову: он так же неутомим был в бою, как и в любви. А это уже вызывало уважение.

Он родился и вырос в Киеве, где и теперь жили его старые родители и сестренка, которую он очень любил. Во время каждого возвращения в Советский Союз Свешников улетал первым рейсом к родным в Киев и проводил там весь свой отпуск. Несмотря на любвеобильность и громкие похождения, он к тридцати двум годам еще не успел жениться, и многие дочери его командиров мечтали получить такого перспективного мужа. Непонятно, каким образом, но сохраняя со всеми хорошие отношения, он умудрялся избегать столь страшившего его брака.

Эта история, потрясшая позже всю армию, началась в июле восемьдесят пятого. На дорогах устраивались засады, война шла по всему юго-востоку, на минах подрывались десятки солдат и офицеров; террористические акты случались даже в Кабуле и Джелалабаде. А здесь – такая история…

Она произошла в небольшом городке Бильчираг на самом севере страны. Туда были командированы трое офицеров Главного разведывательного управления. Старшим группы был капитан Петр Свешников. У командования появились данные, что именно отсюда наносятся удары по главной магистрали, связывающей север страны – святыню афганцев Мазари-Шариф – с западными и южными областями. У городка Меймене обычно устраивались засады, а затем моджахеды так же быстро исчезали, как появлялись. В Бильчираге не было советских войск – только рота охраны и неполные две роты афганской народной армии. Бои шли далеко отсюда, и городок казался погруженным в свой тысячелетний сон, хотя до границы с Советским Союзом было недалеко – километров сто – сто пятьдесят.

Приехав в городок, офицеры разместились в небольшом домике в самом центре, принадлежавшем бежавшему ранее афганскому купцу. Напротив был дом местного муллы. А совсем рядом – большой красивый дом одного из самых богатых людей города – Ахмадали. Рассказывали, что Ахмадали учился во Франции, знал несколько европейских языков. А приехав на родину, после смерти отца женился на местной девушке, от которой имел трех сыновей и младшую дочь – любимицу отца.

Свешникову очень не нравилось соседство с муллой, но приходилось по утрам приветствовать священнослужителя, подозреваемого в пособничестве моджахедам. Комендант города – афганский командир Кязимбей – старался не ссориться ни с неверными «шурави», ни с правоверными мусульманами, предпочитая закрывать глаза на действия и тех и других. Поэтому он совершенно нормально воспринимал факт соседства приехавших разведчиков, выдаваемых за представителей командования, и местного муллы, известного своим религиозным рвением и фанатизмом.

В то утро Свешникову не спалось. В окно било яркое солнце, по комнате, как обычно, ползали небольшие фаланги. Он поднялся, оделся и вышел из дома, чтобы немного пройтись. И внезапно услышал пение. У колодца, стоявшего прямо рядом с их домом, пела какая-то девушка, не видимая ему со спины. Видны были только ее светлые волосы. И слышен удивительный голос – звонкий и проникновенный, нежный и трогательный, как древний восточный саз.

Он подошел поближе. Девушка, не замечая его, уже закончила мыть ведра, когда услышала чьи-то шаги. Испуганно вскрикнув, она набросила на голову светлую шаль. Уже потом, спустя несколько лет после выхода из Афганистана, некоторые публицисты станут писать о «цитадели мусульманского фанатизма», изображая всех местных жителей душманами и моджахедами. Ничего подобного. Население очень долго лояльно относилось к пришедшим «шурави», а, в отличие от соседнего Ирана, местные девушки могли появляться в городах с открытым лицом, накинув на голову косынку. Более того, в крупных городах девушки не соблюдали даже такого обычая, появляясь в общественных местах вообще без головных уборов, распуская волосы, что являлось неслыханным нарушением традиционных обычаев.

Девушка обернулась. Свешникова поразила необычайная красота девичьего лица. Большой лоб, чуть раскосые глаза, прямой, почти римский нос, красивые тонкие губы, и вместе с тем скуластое лицо и красноватая кожа – словно в девушке перемешалась кровь Востока и Запада. Свешников знал, что в этой части страны встречаются хазарейцы и нуристанцы, среди которых бывает много высоких, стройных блондинов. Может, это потомки войска Александра Македонского, основавшего здесь государство Ахманидов. А может, правнуки вождей греко-бактирийского царства, возникшего еще через двести лет. Как бы там ни было, сейчас он стоял, не в силах отвести глаза от лица молодой девушки.

Она заметила его горячий взгляд и смутилась еще сильнее. От братьев она уже знала, что в соседнем с муллой доме живут неверные «шурави», но она не думала, что и среди неверных встречаются такие красивые молодые люди. У Свешникова мать была украинка, и от нее он получил темные глаза и почти черные волосы. А может, просто в его жилах текла кровь крымских татар или кипчаков, так любивших терзать украинские земли. Он смотрел на девушку. Она смотрела на него.

И в мире больше ничего не существовало, кроме этой пары глаз, таких всеобъемлющих и глубоких, казалось, поглотивших в себе всю Вселенную.

– Кто ты? – спросил наконец Свешников. На фарси он говорил плохо, но это выражение знал. Девушка смутилась еще больше. Ответить – означало окончательно опозорить себя, заговорив с незнакомым мужчиной. Но ведь он «шурави», справедливо решила девушка. На него нормы шариата не должны распространяться. И тем не менее что-либо произнести она не могла, воспитание и привычка оказались сильнее. Она просто собрала ведра и, когда уже уходила, все-таки посмотрела в глаза красивому «шурави». И почувствовав, что совершила нечто недостойное, стремительно убежала домой.

А он еще долго стоял у колодца, словно не веря возникшему видению.

С этого дня у них началась своеобразная игра. Каждое утро, в половине шестого, когда все еще спали, она выходила к колодцу с ведрами. И каждое утро, в половине шестого, недалеко от колодца был Свешников, молча любовавшийся красивой девушкой. Он знал не хуже ее строгие нормы местной морали и не решался более ни подойти, ни заговорить с ней, хорошо понимая, чем это грозит девушке.

Через неделю, получив сведения о готовящейся засаде, Свешников и его люди выехали в Даулатабад. И хотя отряд моджахедов был разбит почти полностью, были потери и у другой стороны. Три десятка афганцев – воинов национальной армии – и восемь советских солдат потерял отряд Свешникова.

И хотя моджахеды потеряли почти полторы сотни людей, все равно за смерть восьми советских солдат отвечал командир их батальона и возглавлявший операцию представитель ГРУ капитан Петр Свешников. Он вернулся в Бильчираг с чувством вины за гибель восьмерых ребят и стыда за плохо проведенную операцию.

В то утро он впервые не вышел к колодцу. Напрасно ждала его девушка больше обычного. «Шурави» так и не появился в то утро, и она унесла ведра, так и не помыв их. Даже в своих мечтах, в своих снах она боялась признаться себе, что ей нравится «шурави». Это было настолько противоестественно, настолько страшно, что сама мысль об этом казалась ей невероятным грехом. Изменой по отношению к родителям, своей семье, своему роду, своей религии, своему народу. И она подавляла в себе робкие девичьи мечты, не решаясь вспоминать об этом «неверном».

Но бог есть любовь. И на следующее утро она снова вышла с ведрами к колодцу, обманывая и успокаивая себя утешительной ложью, доказывая, прежде всего самой себе, как нуждается их семья в чистой воде, словно пытаясь спастись в этом наивном обмане.

А он, отошедший после боя, захотел еще раз увидеть эти удивительные глаза и снова вышел в половине шестого утра, рассчитывая вновь увидеть знакомую девушку. В то утро они впервые улыбнулись друг другу.

На следующий день он подошел чуть ближе, но, заметив, как она испуганно дернулась, все-таки остановился, не дойдя десяти метров. Следующие три дня он осторожно сокращал это расстояние. Девушка вздрагивала, но молчала, делая вид, что она не замечает его присутствия. А на четвертый день не появилась вообще.

Теперь он ждал почти до восьми утра, но все было напрасно. Она не вышла из дома. И на следующий день она тоже не вышла из дома. Он даже рискнул подойти к ее двухэтажному дому, но услышал только недовольное ворчание дворовых собак.

На третий день после ее внезапного исчезновения, уже потеряв всякую надежду, он вышел из дома и снова увидел ее. Она пела очень тихую восточную песню, грустную и жалобную одновременно, почти без звука, неслышно шевеля губами. Позже Свешников узнал, что ее брат погиб в те дни в песках Регистана, сражаясь против неверных. И она два дня мучилась между памятью своего старшего брата и любовью к соседскому «шурави».

Еще через два дня их группу отозвали в Кабул, и Свешников не успел даже попрощаться с девушкой. Приказ пришел днем, а вечером они уже тряслись в пыльном БМП по дороге в горный Бамнан.

Потом снова была война, стычка с моджахедами, засады душманов, неопознанные мины, трупы товарищей, взрывы снарядов, кровь и смерть – словом, все, что превращает нормального человека на войне в животное. Его отозвали в СССР, где он находился более двух лет. У него были женщины, много женщин – знакомые и малознакомые, красивые и не очень красивые, страстные и холодные. Но воспоминание о той девушке из Бильчирага все время преследовало его. Может, поэтому он снова подал рапорт с просьбой отправить его в Афганистан. К тому времени он уже был майором.

В конце восемьдесят восьмого советские войска отступали из Афганистана. Выполняя волю политического руководства, они возвращались на родину, чтобы к весне следующего года полностью очистить страну, избавив афганцев от своего присутствия. Несмотря на все имевшиеся договоренности, распаленные десятилетней войной, потерями близких и родных, моджахеды наносили весьма чувствительные, болезненные удары по выступающим войскам во время их передвижения по дорогам. На запад были посланы офицеры ГРУ с требованием обеспечить отступавшие части информацией о намерениях моджахедов. И майор Свешников оказался снова в Бильчираге, спустя три с половиной года.

Рано утром, так и не заснув минувшей ночью, он оделся и вышел к знакомому колодцу. Идти пришлось далеко, старый дом, где они остановились, был уже давно разрушен. Еще издали, не веря в удачу, он увидел знакомую девичью фигуру. Словно ничего не изменилось. Она сидела на своем любимом месте, держала ведра в руках и пела ту самую красивую и жалобную песню. Он подошел поближе. Она, словно что-то почувствовав, подняла на него глаза.

Три с половиной года. Он уехал тогда не попрощавшись. Он прочел все в ее глазах. Она приходила сюда каждый день, каждое утро, зимой и летом, в надежде снова увидеть своего «шурави». Тысячу двести дней она ждала его у этого колодца, словно предчувствуя, что он рано или поздно появится здесь, обязательно появится. В ее глазах были слезы, и он, сумевший понять и осознать меру ее любви, стоял перед ней, потрясенный и напуганный такой силой чувств. А потом шагнул к ней. Они стояли рядом, очень близко друг к другу, почти на расстоянии вытянутой руки. Он знал, что ей трудно преодолеть это расстояние. А она знала, что никогда не сможет шагнуть к нему. Но они разговаривали. Не зная языка друг друга, разделенные верой, воспитанием, традициями, всем укладом жизни, они говорили только на одном, им понятном языке.

И только тогда, когда город огласился криками, возвещавшими о начале первого намаза для правоверных, они закончили свою беседу. Весь следующий день Петр Свешников был мрачен и задумчив, Асанов, на этот раз приехавший вместе с ним в Бильчираг, обратил внимание на его состояние. Тот словно решал для себя какую-то нелегкую задачу, мучительную и сложную одновременно. А вечером к городу подошел довольно большой отряд моджахедов, и они приняли участие в общем отражении этого нападения.

Асанов помнит, как залегли бойцы народной армии Афганистана, как поднялся вдруг во весь рост Свешников с призывом следовать за ним. И как ошеломленные бойцы, попавшие под общий гипноз своего командира, зачарованные и покорные, бросились в атаку. Потом, спустя несколько лет, уже узнавший об истории любви Свешникова и незнакомой афганской девушки, Асанов понял, что Петр сам искал смерти в тот день. Словно искупая свою вину и понимая всю трагичность своей любви. А может, наоборот, он не думал о смерти, считая, как все влюбленные, что его охраняет сама судьба. И кто мог знать, что еще прочел он в глазах девушки.

Тело Свешникова привезли в город вместе с телами других погибших. Всю ночь они пролежали у мечети. А утром на лице Свешникова нашли белую тонкую девичью шаль. Никто не знал, как она попала сюда. Может, ветер занес ее на лицо покойного, может, положил кто-то по ошибке.

А на следующий день в колодце нашли тело девушки…

Вот такая история случилась в маленьком афганском городке Бильчираг, почти на самом севере страны.

ГЛАВА 3

Все получилось не так, как они планировали. Из-за сильного опоздания они вышли к реке только поздно ночью, практически под утро. Асанов, видя, как устали его люди, разрешил небольшой отдых.

Через три часа, толком не отдохнувшие, они готовы были выступать. Борзунов, Елагин и Машков развернули две большие надувные лодки, которые несли с собой. Каждая из таких лодок, разворачивающихся за считанные секунды, могла вместить четверых-пятерых людей с грузом.

В первой оказались Рахимов, Машков, Семенов, Чон Дин, во второй – Асанов, Падерина, Елагин и Борзунов. Груз постарались распределить равномерно по обеим лодкам.

Течение реки здесь было довольно сильным. Продвижение против течения требовало от всех без исключения максимальной сосредоточенности и внимания.

В десятом часу утра лодки спустили на воду. С интервалом в полминуты обе лодки начали прыгать по волнам.

Им еще повезло, что в это время река Кокча была относительно доступна и течение оказалось не таким стремительным, как в дни весеннего половодья. Тогда Кокча свирепела, неистово разбивая свои волны о прибрежные камни, и пройти по ней не было никакой возможности.

К счастью, ветер наконец стих, и обе лодки довольно уверенно поднимались по течению, огибая многочисленные пороги.

Местность вокруг была малопримечательна. Только голые камни, скалы, горы. Кое-где пробивался невзрачный кустарник.

Берега реки из-за сильных наводнений не были заселены. Селения находились в пяти-шести километрах от реки, что позволяло идти вверх по течению без лишних любопытных глаз.

Асанов обратил внимание, как уверенно держится Падерина в лодке, как ловко владеет веслом.

– Вы смело держитесь, – сказал Акбар.

Самому ему не нравилось сидеть в лодке, с трудом удерживая равновесие.

– Я ходила по Енисею, – улыбнулась женщина, – люблю активные виды отдыха.

Говорить приходилось громко, перекрывая шум реки. Поэтому оба говорили на фарси.

– По-моему, впереди пороги, – сказала Падерина, вслушиваясь в шум реки, – нужно будет нести лодки на руках.

Она оказалась права. Впереди действительно были труднопроходимые пороги и перепады высоты. Тогда приходилось идти к берегу и волочить лодки по земле.

К вечеру они еще не достигли поворота на Джурм, но окончательно выбились из сил. Переход оказался труднее, чем они думали. Асанов вынужден был объявить еще один привал.

Только неутомимый Борзунов, сам Асанов и Падерина сохраняли еще кое-какие ресурсы энергии. До Джурма было еще пятнадцать километров.

Выставив дежурного, Асанов приказал всем спать. В половине четвертого утра его разбудил дежуривший Машков.

– Слышен какой-то шум, – доложил майор. Асанов быстро поднялся, прошел к краю кустарника, где был наблюдательный пункт Машкова.

В нескольких километрах от них были видны огоньки сигарет, вспышки спичек, иногда мелькал приглушенный свет фонарей. Асанов долго вглядывался, пока не услышал негромкие голоса на фарси. Незнакомцы явно кого-то ждали.

«Люди Абу-Кадыра, – понял Асанов, – видимо, их основной отряд дислоцируется у Джурма, и, когда передовая группа обнаружила убитыми своих разведчиков, сообщение сразу поступило сюда. Хорошо еще, что моя группа не попала в засаду на реке».

– Осторожно разбудишь остальных, – почти шепотом приказал он Машкову. – Только очень тихо.

Машков бросился выполнять его указание. Асанов продолжал прислушиваться. Людей было много, в этом не оставалось сомнений. Человек восемь-десять – не меньше.

К нему подполз Рахимов.

– Постараемся обойтись без крови, – произнес Асанов, указывая на группу людей, уже видимых в предрассветном тумане.

– Не получится, – посмотрел Рахимов, – их там достаточно много.

– Должно получиться. Их не больше десяти человек. Оставляем здесь только Падерину и Семенова. Остальные – вперед.

– Ясно. – Рахимов вернулся назад, передавая приказания командира.

Асанов понимал, как разозлится Падерина, но представить ее в предполагаемом рукопашном бою совсем не хотелось.

Отряд разделился на две группы. Первая – Рахимов, Машков, Елагин – поползла вперед сверху, через скалы, чтобы ударить по людям Абу-Кадыра справа, вторая группа – Асанов, Чон Дин, Борзунов – шла ближе к реке, приготовив пистолеты с глушителями.

Нужно быть абсолютным профессионалом, чтобы подобраться к группе вооруженных людей совсем близко, метров на десять-двадцать. Но дилетантов в отряде Асанова не было.

Они сумели подойти совсем близко к группе людей, расположившихся у поворота реки. Если бы они действительно шли по течению в этом месте, их не спасла бы даже отличная выучка. С расстояния в сто метров их просто расстреляли бы из автоматов.

Асанов вслушивался в разговор боевиков.

– Долго нам еще ждать? – недовольно спросил один.

– Скоро они должны быть здесь. Нам сообщили, они идут вверх по реке, – сказал чей-то уверенный голос.

– Много их?

– Ребята не разглядели. Говорят, что две лодки.

Асанов недовольно поморщился. Все-таки их заметили, когда они шли по реке. Нужно быть осторожнее в следующий раз. Он сосчитал, сколько людей сидело и стояло у камней. Их было восемь человек. Не так много. Но это были таджики, причем в большинстве – бывшие граждане Советского Союза. Асанов посмотрел на часы. Группа Рахимова должна была выйти к исходному месту. И все-таки стрелять очень не хотелось. Среди сидевших в засаде людей могли оказаться обманутые или запутавшиеся люди. Он недолго колебался.

– Я выйду к ним, – сказал Асанов Борзунову, – а вы держите их на мушке. В случае моего сигнала начинайте стрельбу. Но не раньше.

– Товарищ генерал, – попытался остановить его Борзунов, – это бандиты, фанатики.

– Они были гражданами нашей страны. Не может быть, чтобы они все были фанатиками. Нужно поговорить с людьми, – Асанов просчитал, что, если сражения не будет, люди расскажут о его решении всем отрядам в долине, а это, во-первых, внесет сумятицу в ряды оппозиции, а во-вторых, косвенным образом повлияет на успешное решение всей операции, когда слух об отряде Барса дойдет до самого Нуруллы.

Он поднялся и, уже не таясь, в маскировочном костюме, пошел навстречу ошеломленным и напуганным его появлением людям.

– Ассалам аллейкум, – произнес традиционное восточное приветствие.

Еще не понимая, что происходит, некоторые ответили.

– Вааллейкума салам, – забормотали некоторые из них.

В маскировочном костюме в этой части страны мог появиться кто угодно: бандит, оппозиционер, контрабандист, представитель правительства, просто случайный прохожий. Война внесла свои представления о моде в этой части света.

– Мир вашему очагу, – произнес на фарси Акбар, – вы разрешите мне подойти к вашему огню?

– А кто ты такой? – спросил седой высокий мужчина лет шестидесяти, с большой черной бородой, одетый, как Асанов, в маскировочный военный костюм, очевидно, предводитель этой группы людей. – Что тебе здесь нужно?

– Я таджик. Такой же, как и вы. Просто хочу побеседовать с вами.

– Таджик? – прищурился старик. – А откуда ты взялся в этой глуши, таджик? Может, ты с той стороны?!

Рассвело настолько, что теперь можно было разглядеть всех восьмерых, их оружие, их руки. Асанов стоял спокойно, заметив движение за спинами вооруженной группы. Неподготовленные люди забыли главную заповедь на войне: смотри во все стороны, имей глаза даже на затылке. Группа Рахимова уже вышла на расчетный рубеж.

– Да, с той стороны, – очень спокойно подтвердил Асанов.

Старик поднял автомат.

– Здесь ты и умрешь, собака.

– Подожди, – громко попросил Асанов, – не проливай первым кровь. В твоем отряде могут быть не согласные с тобой.

– Огонь! – приказал старик, стреляя в упор.

Но Асанова там уже не было. Он приметил большой валун еще до того, как выйти к людям Абу-Кадыра. И прыгнул туда, точно рассчитав момент, когда в него начнут стрелять.

«Жаль, – пронеслось в голове, – ни один не захотел даже выслушать меня».

Характерные щелчки выстрелов за спиной он услышал почти сразу. И одновременный треск автоматов с другой стороны. Через минуту все стихло. Он медленно, тяжело поднялся.

В разных позах лежали убитыми все восемь человек.

Три автомата сзади в руках профессионалов сделали свое дело. Асанов не стал больше смотреть, ему всегда было противна мысль о расчетливом убийстве. Здесь было именно такое убийство. У несчастных не было ни единого шанса. Ни единого! Справиться с профессионалами, которые взяли в «клещи» небольшую группу ничего не подозревавших людей, невозможно.

Борзунов, подойдя к убитым, деловито осматривал трупы, искал документы, бумаги. Рахимов наклонился, помогая ему.

– Да, – сказал наконец поднимаясь подполковник, – они были из отряда Абу-Кадыра. У некоторых даже в кармане паспорта бывшего СССР.

Он показал два красных паспорта – «серпастых», «молоткастых» паспорта.

– Эти будут воевать всю свою жизнь. Вы напрасно так рисковали, Акбар Алиевич, – покачал головой Рахимов, – они никогда не пойдут на переговоры. Они потеряли слишком много.

– Знаю, – Асанов повернулся и пошел в направлении своего лагеря.

Навстречу ему шла Падерина. Увидев серое лицо Асанова, она остановилась.

– Что-нибудь произошло? Кто из наших? – спросила она.

– Наши как раз все целы, – тихо произнес Асанов, – у нас были очень неравные шансы.

– Люди Абу-Кадыра? – поняла Падерина.

Асанов кивнул и, уже не оборачиваясь, зашагал к лагерю.

Трупы они убрали, сложив курган из камней. Асанов, верный себе, прочел молитву над телами погибших.

– Не понимаю я его, – тихо шепнул Елагин Семенову. – Боевой генерал, легендарный Барс, прошел всю войну, а здесь ведет себя как афганский мулла. Он что, верующий?

– Нет, – тоже очень тихо сказал Рахимов, услышавший вопрос Елагина, – его друг попал в плен в Афганистане, принял мусульманство. И тогда Асанов пообещал, если того отпустят, будет всегда соблюдать религиозные обряды при погребении даже своих врагов.

– А его отпустили? – спросил Елагин.

Асанов чуть повернулся. Рахимов умолк на полуслове.

Через минуту они уже строили курган из камней.

Вечером они снова вышли на реку. Падерина смотрела на Асанова. Тот был задумчив и мрачен. Может быть, он услышал слова Рахимова и вспомнил старшего лейтенанта Виктора Кичина? А может, он просто не любил убивать. После десяти лет войны такое иногда бывает…

ГЛАВА 4

Группа Кичина выехала из Газни на трех БМП. Казалось, что ничего не предвещало катастрофы. Но, не доезжая до Мукура, их обстреляли из гранатометов и минометов окопавшиеся в горах моджахеды. Один БМП сразу превратился в горящий факел. Два других вели непрерывный бой почти два часа, но нападавших было слишком много. Когда погиб командир группы капитан Симонов, Кичин взял командование на себя. Но силы были слишком неравны. Самого Кичина и пятерых его солдат моджахеды взяли в плен. Кичин был без сознания, его, сильно контуженного, нашли в крови за горящим БМП. Находка очень обрадовала нападающих: за офицера давали хорошие деньги. Солдаты и сержанты интересовали их меньше.

Узнав о нападении, Асанов вышел со своей группой, и почти две недели они преследовали захвативших в плен Кичина моджахедов. Наконец загнанные в горы, они попросили перемирия. Это тоже был один из парадоксов афганской войны, когда стороны объявляли о перемирии на каком-то конкретном участке или в городе. На переговоры от моджахедов пришел сам шейх Курбан, высокий, красивый мужчина, знавший почти полтора десятка языков. Среди афганских лидеров было много культурных, образованных людей. К сожалению, их было большинство на противоположной стороне. Среди «революционеров», как правило, преобладали люмпены и выскочки, гордившиеся своим крестьянским происхождением.

Асанов радушно приветствовал шейха Курбана и приказал подать традиционный чай.

– Ты преследуешь нас, – начал шейх после того, как сделал первый глоток чая, – уже две недели. Что тебе нужно, Барс? Мы много слышали о тебе. Таджики гордятся, что среди «шурави» есть такой таджик. Но почему ты преследуешь именно нас? Что ты хочешь?

– Пленных. Верните их мне, и я отсюда уйду. Вы захватили моих людей. А я никогда не бросаю своих людей, – ответил Асанов.

– Мы взяли их в честном бою, – возразил шейх Курбан, – мы хотели обменять их на оружие.

– Только не со мной. Продовольствие, одежду – пожалуйста. А оружие не дам, – твердо ответил Асанов.

Это была одна из самых удивительных страниц войны. И самых позорных. Часто, выручая своих пленных, некоторые командиры просто меняли оружие на солдат, не отдавая себе отчета, что это оружие еще будет стрелять против их товарищей.

– От тебя, – развел руками шейх Курбан, – мы не возьмем ничего.

– Почему такая избирательность, – улыбнулся Асанов, – именно от меня?

– Тебя хорошо знают в этих горах, – напомнил шейх, – люди верят тебе. Все пуштуны знают: твое слово – закон. Ты никогда никого не обманывал. Поэтому мы отдадим тебе твоих людей просто так, без всякого выкупа.

– Ну что-то вы все равно потребуете, – понял Асанов.

– Да, «шурави», потребуем. Ты должен дать слово офицера, слово мусульманина, что всегда, когда будешь хоронить мусульманина, ты будешь читать поминальные суры из корана, если рядом не будет муллы, способного сделать это.

– Но я коммунист, – напомнил Асанов.

– Знаю, что ты безбожник. Но Аллах говорит, что спасутся те, которые уверовали. Может, я забочусь и о спасении твоей заблудшей души?

– Если вы освободите моих ребят, я дам такое слово, – подумав, ответил Асанов.

– Ты убил слишком много наших людей, Барс, – спокойно сказал шейх, – искупи свою вину перед Аллахом. Хорони убитых по нашим обычаям. Больше мы от тебя ничего не хотим.

– Даю слово офицера, – поднялся Асанов. – Если к вечеру люди будут в моем лагере, я всегда буду читать коран над убитыми мусульманами, когда рядом не будет муллы. Даю слово, – повторил он.

– Твои люди будут здесь через два часа, – поднялся и шейх Курбан, – все пятеро.

– Шестеро, – напомнил ему Асанов, останавливая уже собравшегося уходить шейха.

– Нет, пятеро, – возразил шейх. – Твой раненый офицер был очень плох. Мы боялись, что он не выживет. И отправили его в Ургун. Он, наверно, уже в соседней стране, если еще остался жив.

Асанов замер. Получалось, что Кичина он уже достать не сможет. Но и брать обратно свое слово он не торопился. Его клятва стоила жизни и свободы пятерых людей. А это было совсем не так мало.

– Приводи людей, шейх Курбан, – сказал он уставшим голосом, – а я сразу уйду отсюда. И выполню свое обещание.

– Ты дал слово, – поднял руку шейх. – Отныне все мусульмане будут знать, что и отважный Барс почитает Аллаха. Больше мне ничего не нужно.

Шейх Курбан сдержал слово. Не прошло и двух часов, как пленные солдаты были доставлены в лагерь Асанова. Но старшего лейтенанта Кичина среди них не было. Этот случай получил громкую огласку. Начальство даже объявило «выговор» Асанову за несанкционированные переговоры. Но его клятва обошла весь восточный Афганистан, спасая жизни многим советским пленным. Если среди «шурави» есть мусульмане, почитающие Аллаха, то не все они подлежат уничтожению, справедливо рассуждали моджахеды.

А Кичин первые пять дней вообще ничего не понимал. Он был без сознания. Полуживого его привезли в лагерь моджахедов и затем, уже без надежд на спасение, переправили ближе к границе. Некоторые даже советовали, не дожидаясь конца, отрубить ему голову. За голову офицера давали больше денег. Это не было варварством или казнью в глазах моджахедов. Просто голову предъявляли в качестве доказательства. По нормам шариата разрешено членовредительство. И вору, например, могут отрубить руку. А неверную жену забросать камнями. Другой образ мыслей, другой образ жизни всегда вызывают негативную реакцию от враждебной настороженности. Не обязательно принимать чужой образ жизни, но понимать – необходимо.

Кичин выжил во многом благодаря врачу, оказавшемуся в лагере, – представителю Красного Креста арабу Адибу Фараху. Молодой врач самоотверженно боролся за жизнь тяжело раненного русского офицера и сумел победить. К концу второй недели стало ясно, что Виктор Кичин идет на поправку. Документы его почти все сгорели, и никто даже не догадывался, что он старший лейтенант, офицер военной разведки. Считали, что он обычный пехотный командир, попавший в плен во время сражения. Если бы кто-нибудь узнал правду, Кичиным сразу занялись бы представители американских или пакистанских спецслужб.

Еще через неделю в лагерь приехал сам шейх Курбан.

Один из первых, кого он навестил, был пленный советский офицер.

– Хочу тебя обрадовать, – заявил шейх, – все твои люди освобождены. Они вернулись к своим благодаря помощи таджикского Барса. Ты знал такого?

Конечно, Кичин знал своего командира, тогда еще подполковника, Акбара Асанова, или Барса, как его называли в Таджикистане. Но особенно показывать этого здесь не стоило.

– Слышал о таком, – сказал Кичин переводчику. Он немного понимал пушту, на котором говорили в лагере, но решил этого не показывать.

– Барс дал мне слово всегда хоронить погибших мусульман по нашему, мусульманскому обычаю. Как думаешь, он сдержит свое слово?

– Если дал, значит, сдержит, – быстро ответил Кичин.

– Мы тоже так думаем. Тебя мы тогда не могли отпустить. Ты был очень плох. А здесь далеко до «шурави». Не пытайся отсюда бежать, офицер, у тебя ничего не выйдет, – показал шейх Курбан на горы, – эти горы без проводника не пройти. А в одиночку ты просто погибнешь.

– Вы хотите меня держать все время здесь? – спросил Кичин.

– Увидим, – ничего не сказал конкретного шейх и вышел из палатки.

А потом потянулись томительные дни. Кичину разрешали ходить по лагерю, и он постепенно знакомился со стариками, живущими здесь со своими семьями, с детьми, играющими среди палаток, с молодыми моджахедами, ушедшими в горы от бомбардировок своих кишлаков и взявшими в руки оружие, чтобы защитить свои земли и свои семьи. Многие бежали в горы только из-за необъяснимого страха перед «шурави». Другой образ жизни, атеизм безбожников вызывали страх сильнее, чем реальные снаряды и выстрелы.

Кичин, разговаривая с простыми людьми, вникая в их нехитрый житейский быт, узнавая их привычки и особенности, начинал понимать, какой страшной трагедией обернулась война для афганцев. Авантюризм афганских политических деятелей, недальновидность советского руководства, отсутствие гибкости у военного командования стали основными источниками того массового исхода людей, который начался по всей стране с начала восьмидесятых. Любая война являет собой зло в первозданном, почти рафинированном виде, включая в себя все необходимые компоненты насилия, надругательства, отсутствия любых прав граждан, беззакония, попрания божеских и человеческих норм. Но гражданская война, усугубленная военной интервенцией, есть зло еще более страшное и горькое, когда множатся в любых количествах Каины, убивающие братьев своих, и глас божий вопиет: «Где брат твой, Авель?»

Горький осадок «афганского синдрома» как-то смазал то обстоятельство, что в Афганистане идет гражданская война до сих пор, и тысячи граждан одного государства убивают своих соотечественников, единоверцев, братьев по крови. В некоторых афганских семьях зеркально повторялась ситуация типичной гражданской войны, когда старший сын, ушедший в город на заработки, является командиром роты или батальона, активистом Народно-демократической партии Афганистана, а младший брат, выросший в кишлаке, – командиром отряда моджахедов. И несчастная мать молит Аллаха о сохранении жизни обоим сыновьям.

В таких условиях отношение моджахедов, за редким исключением, к представителям Советский Армии было куда более мягким, чем к представителям собственного народа. Таких афганцев обычно ждала мучительная смерть. Кичина особенно потряс один случай, происшедший спустя месяц после его пленения.

В одном из тяжелых сражений афганская семья потеряла сразу пятерых: отца и четверых сыновей. В живых остались только мать и младшая дочка тринадцати лет. Ошеломленный Кичин видел, как тяжело оплакивала свое горе женщина. И на следующий день привела за руку свою единственную дочь, последнего из оставшихся в живых члена семьи, и попросила принять ее вместо погибших братьев. Война постепенно становилась воистину народной, а победить целый народ, как известно, нельзя. Его можно только уничтожить.

Дети полюбили мягкого, доброго «дядю Вита» и часами просиживали в его палатке. Он, работавший на фабрике игрушек перед поступлением в вуз, теперь начал вспоминать обретенные ранее навыки, мастеря детишкам забавные игрушки. В один из таких дней к нему снова пришел шейх Курбан. После того как испуганные дети покинули палатку, шейх произнес, попросив переводчика переводить:

– Ты довольно давно живешь в нашем лагере. Больше месяца. Мы изучали тебя, ты изучал нас. Дети любят тебя, говорят, ты добрый. Но ты скрыл от нас, что не командовал в том бою своими людьми. Там был командир – капитан Симонов.

– Да, – ответил, дослушав переводчика, Кичин, – но после его смерти командовал я.

– Мы не можем найти данных о тебе в твоей воинской части, – нахмурился шейх. – Может, ты не старший лейтенант, а у тебя другое звание. Может, у тебя другое имя. Солдат твоих мы давно отпустили и теперь узнать не можем, как твое настоящее имя.

Кичин насторожился. Ему с самого начала был неприятен этот разговор. Он представился Виктором Косолаповым, по имени своего погибшего в прошлом году товарища, решив скрыть свою настоящую фамилию.

– Зачем мне скрывать свое имя? Тем более свое звание. Я носил погоны не для того, чтобы вы меня забрали в плен, – ответил он.

– Да, – явно смутился шейх, – это правда. Но мы не до конца верим тебе. Поэтому мы хотим испытать тебя – примешь ли ты мусульманскую веру?

Кичин смутился. С одной стороны, он был воспитан как убежденный атеист, каким положено было быть военному разведчику, коммунисту. С другой – он понимал, достаточно ему отказаться, и подозрения шейха усилятся тысячекратно. Он должен принимать решение.

– Я не знаю вашего языка, – осторожно ответил он.

– Этому мы тебя научим, – усмехнулся шейх.

– Но я не знаю и вашей религии.

– Это тоже не такая проблема. Тебя научат основным принципам шариата. А учиться этому можно всю жизнь. Кроме того, ты сможешь читать наши книги и на русском языке. Они специально отпечатаны для таких безбожников, как ты.

Колебаться больше не имело смысла. Он мог вызвать только подозрения.

– Хорошо, – кивнул Кичин, – когда это случится?

– Не так быстро, как ты думаешь, – сказал шейх, – для этого ты должен сначала многому научиться.

С этого дня Кичин начал отпускать бороду и усы. Конечно, можно было просто послать шейха ко всем чертям, сказать свое настоящее имя и принять мученическую смерть. Но молодой парень двадцати семи лет меньше всего подходил на роль мученика.

А жизнь была так прекрасна.

С этого дня с Кичиным стал заниматься местный мулла, обучавший его языку и главным положениям корана. Знакомясь с основными постулатами мусульманской религии, Виктор Кичин удивлялся ее простоте и пониманию. Он, никогда не изучавший историю религии, с огромным удивлением узнал, что мусульманский мир почитает и пророка Иисуса Христа, и его мать Деву Марию, и чисто библейских персонажей – Авраама, Гавриила, Моисея.

Он постигал мудрость, заложенную в книгах полуторатысячелетней давности, с удивлением замечая, что начинает верить этим истинам больше, чем лекциям своих преподавателей по атеизму. Некоторые вещи по истории он вообще узнавал впервые, начиная понимать, какие пласты мировой цивилизации скрывали от них в учебных заведениях.

Но вместе с тем где-то глубоко в нем сидело его советское воспитание, его пионерское детство, его комсомольская молодость. И это тоже было частью его судьбы и его души.

Скрывать свое знание языка становилось опасным, и он неохотно начал овладевать основами языка пушту, читать некоторые суры корана на фарси. В один из весенних солнечных дней к нему пришли двое мужчин. Кичин знал, что должен пройти и через этот обряд посвящения, но, увидев мужчин, все-таки заколебался. Слишком необычной была плата за жизнь. Слишком тревожной для него. Согласно мусульманским обычаям его должны были обрезать, убирая крайнюю плоть [42].

Нужно быть мужчиной, чтобы понять все его страхи. Но пути назад уже не было. Цирюльник дал выпить ему успокоительного, после чего Кичина раздели и положили на кровать. Двое мужчин завязали ему руки и ноги. Для детей, которым делали обрезание, эта процедура проходила менее болезненно, чем для взрослого человека. Кичин, несмотря на напиток, внутренне напрягся. Цирюльник поднял огромные ножницы и… страшный крик Виктора Кичина потряс все соседние палатки. Цирюльник быстро посыпал каким-то темным порошком.

– Все кончено, – сказал он, – не бойся. Заживет быстро.

Кичин, которому наконец развязали руки и ноги, провалился в спасительный сон.

Еще целую неделю он мылся водой со слабым содержанием марганца и наконец, когда твердая корка, покрывающая рану, спала, понял, что все кончено.

Вскоре он получил мусульманское имя Вахтад и был перевезен в Пакистан, в небольшой город Хангу. Там таких, как он, оказалось восемь человек. Среди них были русские, татары, таджики, башкиры. Но единственным офицером был он – старший лейтенант Кичин, взявший себе имя Виктора Косолапова и называемый теперь чужим именем Вахтад.

До них дошли слухи, что где-то советские пленные подняли мятеж, но их было слишком мало в городе, в котором размещались пять сотен афганских моджахедов, проходящих переподготовку в тренировочных лагерях под Хангу, где их готовили американские и пакистанские инструкторы.

Кичин провел за рубежом, в Пакистане, более шести лет. А в дальний сибирский городок Ачинск продолжали поступать ответы из Министерства обороны СССР, где Виктор Кичин по-прежнему значился в списках как «пропавший без вести». А в город Семипалатинск, в Казахстане, шли сообщения, где подтверждалось, что Виктор Косолапов, по сведениям зарубежной прессы, находится в плену, в Пакистане, и сообщения о его смерти были не совсем точны.

И обе матери, в Семипалатинске и Ачинске, молили бога о милости, прося вызволить их сыновей и вернуть домой. Виктор Кичин вернулся домой в марте девяносто второго. Он не понимал, куда он вернулся. В приграничном Пакистане было спокойнее. Его родины – Советского Союза – более не существовало. И не было многого другого. Он вернулся в чужую страну, в другое время.

Изменения, происшедшие в стране, потрясли его больше, чем изменения, происшедшие в его личной жизни. Он сбрил бороду, усы, сменил прическу, начал снова говорить по-русски, с трудом подбирая некоторые знакомые слова. Мать, истово верившая в его возвращение, уже покоилась на кладбище. В армии он был чужой. Летом девяносто второго он приехал к Акбару Асанову. Они долго сидели вместе, пили за павших, вспоминали погибших товарищей.

– Объясни мне, – говорил с болью Кичин, – что произошло? Как будто попал в девятнадцатый век. Везде идут войны – в Абхазии, в Азербайджане, в Молдавии. Нет нашей страны, а вместо нее этот ублюдочный трехцветный флаг деникинцев. Как это могло случиться?

– Многое случилось, Виктор, – с болью говорил Асанов, – многое изменилось. Сначала мы не придавали этому значения, а потом поняли, что уже поздно. Пока мы воевали в Афгане, нас предавали здесь политики. Все уже слишком поздно.

– Почему? – горячился Кичин. – Почему никто не ударил кулаком, не крикнул – что же вы делаете, сукины дети?

– Пытались, – вздохнул Асанов, – кое-кто пытался ударить кулаком, даже танки вызывал. Но все было бесполезно. Та система себя отжила. Пойми, Виктор, она уже только мешала нам нормально существовать.

– Поэтому вы развалили страну?

– Это делал не я, – возразил Асанов.

– Но ты молчал, – разразился Виктор. – Хорошо, я тоже сукин сын, сидел все эти годы в плену, но я был контужен, тяжело ранен, я ведь в плен не сдавался по доброй воле. Все искал возможности бежать. Не было такой возможности, не было. Но вы же – сытые, довольные, счастливые – жили в своей стране. И что вы с ней сделали?

– У нас тоже не было никакой возможности. Народ уже не принимал прежней системы. Все распалось. Тебе трудно это понять, Виктор, ты словно попал к нам из другого времени. Но это так. Последние годы был просто обвал. А в августе девяносто первого его попытались искусственно остановить. Некоторые считают этих людей героями, некоторые подлецами. Но сделанного не вернуть. Страны больше нет. Вместо нее Россия.

– А ты кто теперь? – съязвил Кичин. – Гражданин другого государства.

– Я офицер российской армии. Я не отрекаюсь ни от своего народа, ни от своей армии, ни от языка, на котором говорю.

– Как все это глупо, – поднял свой стакан Кичин. – Там, в Афгане, мы воевали, выполняя свой интернациональный долг. Так нам, во всяком случае, говорили. Но мы были представители великой страны, империи. Что с вами случилось? Как могло получиться так, что вы забыли об этом? Где ваша присяга, господа офицеры? Сейчас ведь, кажется, модно говорить друг другу это слово «господа»? Где была ваша совесть? Почему ни один генерал не пошел в Москву со своими полками, почему не остановил это безумие, эту вакханалию бесов?

– Все было не так, – Асанов залпом выпил свой стакан, стукнул им о стол, – пойми, мир очень изменился. Изменилось сознание людей, сознание офицеров, настрой всей страны. Стали доказывать, что ничего хорошего у нас не было, что вся наша история за последние семьдесят лет – одно говно. Что нашими руководителями были маньяки Ленин, Троцкий, Сталин или слабоумные идиоты типа Брежнева, Хрущева и Черненко. Начали открыто писать о тридцать седьмом годе. Вместе с правдой нам сообщили, что мы все были стукачами либо палачами. Население дрогнуло. А потом сказали, что ввод войск в Афганистан был преступлением. И, значит, мы с тобой, Виктор, уже не герои, а преступники. А потом написали, что в последней войне с Гитлером мы просто задавили его своими трупами, выиграв таким образом войну. И, наконец, сказали, что коммунисты ничуть не лучше фашистов, даже термин придумали: «красно-коричневые». Что оставалось делать? Поднимать по тревоге полк? Так любого генерала тут же арестовали бы его собственные офицеры. Ты многого еще не знаешь, Виктор.

– И не хочу знать, – Виктор закрыл глаза. – Знаешь, как тяжело было там, в Пакистане? Как я скучал по нашему черному хлебу, по нашим песням, по нашей водке. Не поверишь – иногда ночью пел сам себе, вспоминая все знакомые мелодии. Вот, думал, когда-нибудь вернусь… А теперь что? Приехал на родину, которой нет. Я ведь теперь за двоих живу – за себя и Витьку Косолапова из десантного. Его мать в Семипалатинске живет, значит, уже в другом государстве. И выходит, что я гражданин сразу двух государств – России и Казахстана.

Они выпили еще раз за Виктора Косолапова, за геройски погибшего майора Симонова, за Петра Свешникова, за всех остальных товарищей.

Вечером Кичин уехал. Вскоре, получив наконец свои документы, бывший лейтенант военной разведки устроился работать на какой-то фабрике. Он еще несколько раз звонил Асанову, каждый раз все более отчаянный и неустроенный. Акбар ходил по кабинетам, даже просил Орлова. Все было бесполезно: человеку, отсидевшему шесть лет в плену, никто не верил. А тем более когда стало известно, что Виктор стал мусульманином, словно его вера не позволяла ему работать в разведке.

Он погиб в октябре девяносто третьего, защищая Верховный Совет России – оплот своей последней надежды и веры. Так и не понявший и не принявший происшедших перемен, он оказался чужим для страны, откуда ушел воевать восемь лет назад. На его похороны успел приехать Акбар Асанов. Это был его последний долг перед несчастным офицером, раздавленным неумолимым колесом времени.

ГЛАВА 5

К полудню следующего дня группа вышла наконец к подножию горного хребта у небольшого селения Лими. В этом месте лодки пришлось затопить и весь груз перераспределить на восемь равных частей. Теперь начиналась самая трудная часть пути через горы, когда от людей Асанова потребовалось почти альпинистское мастерство в скалолазании.

Достали заранее приготовленные ледовые и скальные крючья, ледорубы, молотки, веревки. Ботинки у всех были на профилированной резиновой подошве. Асанов подозвал Семенова и Елагина.

– Вы лучшие специалисты, оба мастера спорта по альпинизму. Как вы думаете, какой сложности наш маршрут по этим скалам?

Он знал, что все маршруты в альпинизме разбиты на шесть категорий трудности. Первые две категории были наиболее легкими, последние требовали особого мастерства, почти виртуозного владения альпинистской техникой.

Елагин и Семенов добросовестно осмотрели в окуляры биноклей начало маршрута, просмотрели по карте весь предлагаемый путь и в один голос заявили, что маршрут – третьей категории сложности. Это означало, что необходима страховка и очень внимательное движение по маршруту. Асанов распорядился, чтобы первыми шли по маршруту Елагин – Чон Дин – Рахимов. Затем – Семенов – Падерина – Машков. Замыкать движение должна пара Асанов – Борзунов. Генерал надеялся при этом на сноровку капитана.

Ночью идти через горы не имело смысла, но селение было слишком близко, и Асанов вынужден был выставить ночью двойную охрану, распорядившись дежурить по два часа, чтобы дать возможность отдохнуть всем членам группы, равномерно распределив силы на завтрашний день.

Ночь прошла спокойно. Из соседнего кишлака не доносилось никаких звуков, люди и животные спали. С рассветом Асанов поднял своих людей. Шел уже третий день, и нужно было особенно торопиться. К счастью, в сонном селении все было спокойно.

Группа начала переход, когда солнце еще только поднималось над кишлаком, неохотно проглядывая между гор.

К чести офицеров, несмотря на трудный переход, они старались изо всех сил, помогая друг другу в трудных ситуациях. Им приходилось тащить на себе огромные рюкзаки с оружием, боеприпасами, костюмами, рацией, питанием на семь дней. Это было не столько сложно, сколько тяжело. Но никаких других вариантов не существовало. Идти приходилось с этим тяжелым грузом и по этому сложному маршруту.

К полудню наконец решено было сделать первый привал. Асанов проверил по карте. Они прошли лишь треть маршрута, и следовало торопиться.

– Отдых – полчаса, – распорядился генерал.

К нему подсел Рахимов.

– Вы думаете, люди Абу-Кадыра пойдут за нами?

– По этому маршруту – нет. Но охотиться будут, безусловно. Мы дважды выходили на их людей. Слишком много убитых, – недовольно заметил Асанов.

– Люди устают, – осторожно заметил Рахимов, – думаете, завтра утром успеем перейти этот хребет?

– Должны успеть, – ответил Асанов, – и так потеряли слишком много времени.

– Елагин говорит, впереди еще труднее будет, – напомнил Рахимов, – а у нас столько груза. Не дай бог кто-нибудь сорвется.

– Что предлагаете? – спросил Асанов.

– Два-три человека с грузом идут медленно, не торопясь, могут даже подождать, – предложил Рахимов, – пятеро остальных налегке проходят маршрут и выходят к дороге на Зебак. После того как мы разобьем там лагерь, можно будет вернуться за грузом. Нам все равно нужны будут еще день-два, чтобы обстоятельнее узнать о Нурулле, о его людях. А за это время грузы спокойно дойдут до места назначения, и мы сумеем лучше подготовиться к операции.

– Разумное предложение, – согласился Асанов, – мы действительно будем работать в Зебаке довольно долго. Кого предлагаете в первой пятерке? В любом случае должны идти Падерина и Чон Дин, способный заменить Ташмухаммедова. Он знает местные языки, явный кореец, которого можно принять за китайца или киргиза. А у представителей этих наций на лице бывает меньше растительности – это уже неплохо, не вызовет подозрений.

– Значит, я должен остаться, – понял Рахимов.

– Другого выхода нет, – кивнул Асанов, – первую группу возглавлю лично. Вам оставляю Елагина и Борзунова. Елагин мастер спорта по альпинизму, а капитан Борзунов поразительно выносливый человек. Впятером мы выходим в долину, высылаем первую пару в Зебак, и еще двое возвращаются за грузами. Пятый остается на связи.

– Все правильно, – сказал Рахимов, – тогда мы втроем остаемся здесь.

– А мы пойдем через ледник, – достал карту Асанов, – чтобы было быстрее. Возьмем с собой только самое необходимое. В Зебаке нас ждет связной.

– Не знал этого, – удивился Рахимов, – а почему вы не говорили?

– Пока нет ничего конкретного, – уклонился от ответа Асанов, затем, подумав, добавил: – Не хотел давить на психику наших ребят.

Он поднялся, громко приказав:

– Падерина, Машков, Чон Дин, Семенов идут вместе со мной. Остальные остаются здесь, будете идти в обход, очень медленно, не ввязываясь ни в какие бои. Это приказ. Падериной, Чон Дину взять все необходимое для «экскурсии» в Зебак.

Еще через полчаса они впятером выступили. Следовало торопиться. У Асанова тревожно заныло на душе, когда, оглянувшись, он увидел три одинокие фигуры оставшихся офицеров.

Они шли почти три часа, пока наконец не вышли к обозначенному месту.

Идти нужно было через ледник. Семенов долго смотрел вверх, проверяя ледорубом толщину ледового покрытия.

– Здесь идти очень опасно, – наконец пробормотал он.

– Почему? – устало спросил Асанов.

Маршрут был, конечно, крайне трудным.

– Не нравится мне этот ледник.

Семенов вытер пот, снова ударил рядом с собой ледорубом.

– Здесь в любой момент может начаться обвал. Очень трудный переход.

– Какие предложения? – Асанов не любил, когда ставили только вопросы.

– Если пойдем, то крайне осторожно. Может начаться обвал. Нельзя кричать, стрелять, производить какой-либо шум.

– А пройти можно?

– Думаю, да. Здесь не так сложно.

– Тогда вперед.

Первым в связке поднимался Семенов. За ним шел Чон Дин. Асанов шел третьим. Он не хотел себе признаваться, но подсознательно поставил Падерину после себя. Последним шел Машков.

Если для мастера спорта Семенова здесь было не так сложно, то остальным пришлось тяжко. Даже профессиональная подготовка не особенно помогала при переходе. Они почти достигли вершины, когда Асанов распорядился сделать привал.

– Полчаса, – сказал он, зная, что хребет нужно проходить быстро. Здесь в горах была довольно сильная ультрафиолетовая радиация. Уже темнело, а идти еще предстояло часа четыре.

– Утром вы должны быть в Зебаке, – сказал Асанов Падериной. – Учтите, что Чон Дин знает только фарси. На пушту он говорит плохо. В Зебаке связной будет вас ждать на базаре, в лавке Али-Рахмана. Спросите: не ждет ли он вестей из Дели? Ответ: нет, мои родные в Бомбее. Он даст полную информацию о людях Нуруллы.

– Понимаю, – Падерина посмотрела на часы, – может, сократим наш привал на пятнадцать минут?

– Я согласен, – встал Асанов, – идем дальше.

Это был самый сложный, самый трудный отрезок пути. Приходилось пускать в ход даже скальные крючья, чтобы удержаться на отвесной скале. С другой стороны, солнце стремительно уходило за горизонт, и следовало торопиться.

Много раз потом, в следующие три дня, Асанов будет спрашивать себя: правильно ли они поступили, выйдя вечером. Но ответа, так мучившего его, не найдет.

Они шли все вместе, держась близко друг от друга, когда внезапно Семенов поднял руку.

– Здесь нужно быть осторожнее, – сказал он. – Сначала пойдем мы с Чон Дином. Потом поднимем всех остальных.

Отцепившись от общей связки, двое офицеров поднимались по скале, вбивая страховочные крючья в камни.

Наконец они достигли вершины, бросили сверху веревку.

– Поднимайтесь, – крикнул Семенов, – все нормально!

Как и прежде, первым пошел Асанов. Несмотря на свой возраст, он сохранил удивительную подвижность, был в хорошей спортивной форме. Следом шла Падерина. Замыкающим поднимался Машков.

Все произошло неожиданно, словно в ужасном мелодраматическом фильме. Посыпались камни, и вдруг поскользнулся Машков. Миг, и он скользит по скале, резко дернув веревку. Падерина, не удержавшись на ногах, падает. Страховочный крюк, вбитый, видимо, не совсем сильно или расшатанный упавшим камнем, вылетает, и уже двое людей несутся в бездну. Следующий страховочный крюк, покосившись, устоял.

Асанов сумел задержаться на скале. Двое людей нависли над бездной. Если не считать короткого восклицания Машкова, все происходило в полном молчании.

Асанов держался за скалу, чувствуя, как трудно поддерживать ему сразу двоих людей. Сверху раздавались крики Семенова, Чон Дина. Первый уже лез обратно, чтобы помочь генералу. Но Акбар чувствовал, что не выдержит. Веревка больно впилась ему в левую руку, и он держал двоих практически одной рукой. И его силы постепенно иссякали.

Падерина и Машков замерли, старались не раскачивать веревку, но Семенов явно не успевал! Все трое должны были оказаться внизу. Асанов знал, что не выпустит веревку, и двое других офицеров это знали так же хорошо.

Неизвестно, что именно подумал Машков, но, когда у Асанова начали сдавать силы, он достал нож.

– Нет! – закричала увидевшая нож Падерина. – Не смей!

– Веревка не выдержит! – немного виновато крикнул в ответ Машков, поднимая руку.

– Нет! – закричала Падерина.

Машков перерезал веревку. Тело полетело вниз, и через десять секунд гулкий удар болью отозвался в сердцах четверых офицеров, оставшихся наверху.

Асанов сразу почувствовал, как уменьшился груз. Он перехватил веревку и начал тянуть изо всех сил.

Семенов был уже совсем рядом, когда Акбар наконец вытащил Падерину.

Она была бледнее обычного. И здесь она, пожалуй, впервые за время их экспедиции, не выдержала.

Бросившись к Асанову, она закусила губу. Нет, она не плакала, просто крепко обняла генерала, пытаясь отдышаться. А может, плакала: он не видел ее лица. А он, постаревший на десять лет, думал о семье Машкова, перед которой он теперь будет отвечать всю свою оставшуюся жизнь. Как командир за своего подчиненного. За одного из своих людей он ответить не сумел. И уберечь не сумел. Старший лейтенант Викторас Моргунас…

ГЛАВА 6

Самые тяжелые бои развернулись в Афганистане в восемьдесят третьем–восемьдесят четвертом годах. Ставший Генеральным секретарем Юрий Андропов был убежден в возможности и необходимости окончания войны в Афганистане. Но, уже будучи тяжело больным, прикованным к постели человеком, он, хорошо знавший и контролировавший всю обстановку в стране, начинал реально терять контроль над ситуацией в далеком Афганистане. Министр обороны Устинов, другие полководцы знали, что от них ждут победных сообщений, и бросали все новые, свежие силы для окончательного решения афганского вопроса. Но в самом Афганистане воевали уже даже дети и старики. Причем за обе стороны. Именно за обе, ибо тысячи афганцев воевали бок о бок с советскими солдатами, и было бы неверно утверждать, что в десятилетней войне советские воины воевали с афганскими моджахедами. После восемьдесят пятого по решению командования советских войск они больше не принимали участия в непосредственных «чистках» городов и поселков. Советские войска блокировали тот или иной район, город, поселение, дорогу, а уже затем представители афганской народной армии начинали «чистку» на этой ограниченной территории, проводя карательные операции против моджахедов. Вскоре советское командование поняло, что авантюризм и популизм Бабрака Кармаля не приносит никаких дивидендов, более того, он становится просто препятствием на пути решения афганской проблемы.

Одним из самых последовательных и верных друзей Советского Союза был руководитель местной службы безопасности Наджибулла. Причем в отличие от Кармаля он был большим прагматиком, трезвомыслящим рационалистом, умевшим при случае проявлять необходимую работу и понимание ситуации. Правда, вначале он представлялся как доктор Наджиб, но затем, поняв, что отталкивает верующих изменением своего имени, снова взял привычное Наджибулла.

Викторас приехал в Афганистан уже старшим лейтенантом в сентябре восемьдесят седьмого. Он был самым молодым из тех офицеров, с кем близко сошелся и подружился Акбар Асанов.

Родившийся в Паневежисе, тогда еще находившемся в составе единой страны, он с детских лет полюбил театр своего родного города, так прославившийся на весь мир своим созвездием актеров. Но в ГИТИС он тогда не попал: помешали его плохой русский язык и довольно неуклюжие манеры молодого переростка. И он поступил в Институт иностранных языков. После его окончания попал сначала на Кубу, так как изучал испанский, а уж затем в Афганистан. Командование военной разведки справедливо считало, что всех офицеров нужно проводить через войну, чтобы они получили необходимый опыт во время боевых действий. Это была и официальная позиция руководства Министерства обороны СССР.

И старший лейтенант Викторас Моргунас, специалист-латиноамериканец, прекрасно владеющий испанским языком, попал в Афганистан в группу тогда уже подполковника Акбара Асанова.

Они были вместе почти пять месяцев. Были под Джелалабадом, когда снаряды и мины рвались совсем рядом. Были в Кабуле, когда его обстреливали ракетами моджахеды и каждый вылет из города был чреват роковыми последствиями. Однажды Викторас даже спас всю группу, когда под обстрелом сумел вывести БМП с сидевшими в нем офицерами военной разведки.

Он был нетороплив, как многие прибалты, обстоятелен, придирчив к мелочам. Его дед был старым большевиком, одним из тех литовских революционеров, кто восторженно приветствовал революцию и сражался во имя ее идеалов в гражданской войне. Потом, в тридцать седьмом, он получил свою порцию благодарности в виде пули в затылок, когда был причислен к троцкистско-каменево-зиновьевской банде.

Отца вырастила бабушка. Но, вопреки всякому здравому смыслу и логике, она вырастила его убежденным коммунистом, не позволив себе ни разу усомниться в недостатках той системы, которая убила ее мужа.

Это было одним из тех противоречий непостижимой для многих западных журналистов системы советского воспитания. Даже потеряв своего мужа, незаконно репрессированного в застенках ежовских тюрем, оставшаяся в тридцать с небольшим вдовой с двумя детьми, женщина продолжала верить в саму систему, в ее ценности, истово полагая, что судьба ее мужа – лишь досадный сбой в функционировании этой системы.

Много лет спустя их внуки назовут это фанатизмом и отсутствием здравого смысла, оправдывая своих близких недостатком информации, незнанием реального положения дел и основных постулатов системы. Но все это совсем не так. Среди тех, кто верил в идеалы, провозглашенные в октябре семнадцатого, были и знающие люди, и обладающие в полной мере информацией. Но они продолжали верить, не давая возможности хоть малейшим сомнениям поколебать их убежденность. Именно эти люди шли по тонкому льду Кронштадта, подавляя мятеж восставших матросов. Именно они горели в паровозных топках и гибли в песках от пуль басмачей. Именно они потом, в сороковые, приняли на себя весь страшный удар чудовищной военной машины агрессора, выстояли и победили. Именно они восстановили народное хозяйство страны. Именно они, поверив политическому руководству страны, отправлялись на БАМ, на строительство КамАЗа, в Афганистан. Людям всегда нужны идеалы, без которых жизнь становится пресной и скучной. Во имя этих пусть не всегда верно понимаемых идеалов они отдавали свои жизни и свои судьбы. Так был воспитан отец Виктораса, так был воспитан сам Викторас, ставший членом партии уже в двадцать три года.

В начале восемьдесят восьмого Викторас был легко ранен в руку, когда, заслоняя приехавшего генерала, он сумел уберечь его от пули снайпера. Викторас был представлен к награде, его отправили лечиться в тогда еще далекий тыловой Душанбе.

Асанов, успевший полюбить молодого офицера, дал ему блестящую характеристику. Позже он узнал, что Викторас был представлен к ордену, но где-то наверху решили, что вполне достаточно будет медали, которой и наградили старшего лейтенанта. А затем начались прибалтийские события.

В разведке Комитета государственной безопасности не любили прибалтов и не доверяли им. И хотя саму революцию дважды спасали латышские стрелки, тем не менее в системе КГБ и в ее институтах литовцев почти не было. В разведке Министерства обороны, в ГРУ они иногда встречались. Моргунас, который был представлен к званию капитана, так и не получил очередного повышения по службе. А позже ему отказали и в новой звездочке. К тому времени сепаратизм литовских властей стал почти нормой для страны, а движение за независимость возглавил лидер коммунистов Бразаускас.

В апреле восемьдесят девятого в Грузии пролилась первая кровь. Стало ясно, что следующая на очереди – Литва. Воспитанный на преданности идеалам интернационализма и коммунизма, старший лейтенант Викторас Моргунас не мог и не хотел понимать, почему Литва должна отделяться от единой страны, его страны, в которой он вырос.

И тогда он подал рапорт, чтобы быть ближе к своим, к своему народу, остаться со своей семьей – отцом, матерью, сестрой. Начальство удовлетворило его просьбу подозрительно быстро, словно ждали, когда он подаст подобный рапорт. В конце восемьдесят девятого ему присвоили звание капитана уже в военкомате Литовской республики, куда он был откомандирован. Жизнь теряла всякий смысл.

В январе девяностого кровь пролилась на этот раз в Баку. Сотни убитых, раздавленных танками людей, противостояние между народом и армией еще раз продемонстрировали, каким может быть «литовский путь» освобождения из империи. Капитана Моргунаса к тому времени взяли работать в отделение Литовского КГБ, людей катастрофически не хватало, некоторые начали уходить с работы, другие выходили из партии. И хотя в самом КГБ таких случаев не было, но все труднее становилось пополнять свои ряды «славных продолжателей дела Дзержинского».

Через два месяца на выборах победили националисты. Их лидер – бывший музыкант, решивший сыграть на популизме, напоминал чертика из табакерки, словно внезапно выскочившего при открытии ящика гласности, чтобы напугать всех присутствующих. К тому времени Горбачев стремительно терял свой авторитет, все сильнее приближая огромную страну к невиданной трагедии.

Моргунас, искренне полагавший, что распад Советского Союза станет трагедией для его народа, был одним из немногих литовцев, не принимающих философию чертиков из табакерки. Но ничего остановить уже было нельзя. Они работали в те дни сутками, отлично зная, кто именно из новых популистов является агентом КГБ или стукачом МВД. Позже, когда выяснится, что среди них были самые выдающиеся деятели прибалтийских чертиков, наступит шок отрезвления. Внезапно выяснится, что очень многие лидеры популистских фронтов, ставшие позднее премьерами и министрами иностранных дел, были в свое время штатными стукачами того самого КГБ, против засилия которого они боролись так неистово и страстно.

Но ситуация в стране становилась все более бесконтрольной. Наконец в январе девяносто первого пролилась кровь и в самой Литве.

Потрясенные пролитой кровью тысячи литовцев бросали свои партийные билеты, уничтожали советские паспорта, отказывая империи в праве на существование. Уже тогда стало ясно, что Литва ушла. И ее не вернуть обратно никакими танками. Моргунас не бросил в те дни своего партбилета. Слишком сильной оказалась инерция воспитания, полученные в детстве убеждения и идеалы. А потом был август девяносто первого года.

Тысячи людей, среди которых был и Викторас Моргунас, услышав утренние новости девятнадцатого августа, поверили наконец, что страна возрождается, что еще возможно спасение империи, пусть ценой репрессий, пусть ценой временного отступления. Слишком памятен был характерный пример Польши, где Ярузельский удержал страну от катастрофы. Но оказалось, что стареют не только идеалы. Система, столько лет подавлявшая инакомыслие, система, требовавшая безусловного подчинения и соблюдения правил игры, система, при которой чаще всего талантливые и умные люди оказались вне политики, а проходимцы и карьеристы делали себе карьеру. Система, осуществлявшая отбор на генетическом уровне, при которой нужно было доказывать никчемность своих хромосом и ничтожность своих родителей для успешного продвижения наверх. Эта система оказалась не в состоянии дать стране в решающий момент своего Ярузельского или своего Пиночета. Вместо трагедии получился фарс. Вся страна и весь мир увидели в перерывах между «танцующими лебедями» трясущиеся руки вице-президента. Это был крах, конец всей системы, так долго служившей каркасом империи.

Горбачев вернулся из Фороса национальным героем, но его дни уже были сочтены. Ельцин тыкал ему в бумаги, чувствуя себя победителем и освободителем президента. Под нажимом своего оппонента Горбачев объявил о запрещении Коммунистической партии Советского Союза. А еще через несколько дней была признана независимость Литвы, Латвии и Эстонии.

Моргунас еще застал тот день, когда в их учреждение ворвались маленькие чертики из табакерки, радуясь, что наконец смогут стать самостоятельными фигурами в этом клоунском балагане. Он видел, как срочно уничтожались дела видных деятелей правящей партии, как сжигались компрометирующие материалы, как изгонялись офицеры, вся вина которых состояла в том, что они честно служили своей стране, представляя ее от Балтики до Тихого океана.

Он не мог принять эти перемены. Первые два месяца он ходил, как помешанный, пытаясь осознать происходящее. Но иррациональность ситуации давила на него, общая эйфория чертиков действовала на нервы, а торжествующий музыкант, дирижировавший уже целым народом, вызывал ужас и разочарование.

Вскоре выяснилось, что Моргунас не может никуда устроиться на работу. Его принадлежность к организациям, печально известным своими репрессиями и преследованиями, сделала из него безработного. В тридцать лет он стал никому не нужен в своей стране, в своей Литве.

К тому времени потерял свое былое значение и всемирно известный театр в Паневежисе, когда умер режиссер, сошли со сцены многие актеры, и театр превратился в заурядный провинциальный театр времен Литовской республики.

Еще через два месяца Моргунаса стали называть оккупантом, прислужником русских, кровавым палачом афганского народа. Он, честно и преданно служивший своей стране, проливавший кровь во имя ее идеалов, оказался вдруг предателем и наймитом для одной сотой ее части, в той местности, где жили представители его народа.

Это было больно, горько и обидно. Никто не хотел слушать, никто не хотел понимать. Родители, видевшие его состояние, советовали ему уехать, перебраться в соседнюю страну, но он не представлял себе жизни без них, без блестящего Вильнюса, без старинного Каунаса, без родного Паневежиса. Это была его родина, и он никуда отсюда уезжать не собирался.

А спустя еще некоторое время его хоронили в родном Паневежисе. Так и не приняв распада большой страны, не сумев примириться с чертиками из табакерки, он ушел из жизни растерянным и обманутым.

В последние дни он вспоминал друзей, звонил им из Литвы. Последний разговор у него был с генералом Акбаром Асановым. Но ничего не сказал своему бывшему командиру, уверяя его, что жизнь налаживается. Застрелился он утром, в своей квартире в Вильнюсе, где жил один, так и не успев жениться. А может, это к лучшему. У него даже не было своей любимой девушки. В Афганистане ему казалось, что вся жизнь еще впереди. В последние минуты он вспомнил, как выводил под огнем моджахедов свой БМП. На столе нашли записку в несколько слов: «Прости меня, мама, больше так не могу. Похороните в Паневежисе, рядом с бабушкой».

ГЛАВА 7

Тяжелая нелепая смерть майора Машкова потрясла всех четверых. Оставшийся спуск прошел в полном молчании, пока наконец в полночь они не вышли к небольшой реке, где Асанов объявил еще один привал. Он решил сам дежурить в эту тяжелую ночь, давая отдых всем троим офицерам. Падериной и Чон Дину нужно было отоспаться перед завтрашним выходом в Зебак, а Семенов, протащивший всю группу ведущим, просто мог свалиться от усталости. Кроме того, им предстояло разбить лагерь, идти обратно за грузом и охраняющими его офицерами.

Он ходил в ту ночь с тяжелым грузом давящих на него воспоминаний. Генерал понимал, что их операция необходима. Командование службы внешней разведки и его собственное руководство, планируя эту операцию, исходили из исключительности задания полковника Кречетова и его обязательного закрепления в Афганистане. Но в качестве доказательства был избран отряд Асанова, который по логике должен был погибнуть, доказывая всю важность захваченного офицера. Еще не достигнув цели, они уже потеряли двоих офицеров, и Асанов боялся, что это будут не единственные потери в этой экспедиции.

И его задача, командира и старшего по званию офицера, была четко сформулирована. Сначала закрепление Кречетова, затем проход отряда и безопасность его членов. Только затем.

Захватившие в плен Кречетова бандиты Нуруллы должны были убедиться в его абсолютной важности и сообщить об этом по цепочке. Только тогда им заинтересуются американские или пакистанские разведчики. Только невероятная по своей дерзости попытка освобождения Кречетова может создать ему имидж очень нужного человека, в котором западные спецслужбы должны быть заинтересованы.

Генерал понимал всю стратегию этой сложной игры. Кречетова нельзя было просто сдавать американцам. Его нельзя было просто подставлять им. Они сами должны были заинтересоваться Кречетовым. Они сами должны были узнать о попытке освобождения одного из офицеров, захваченного отрядом Нуруллы. И, наконец, они должны были поверить, что сами смогли вычислить принадлежность Кречетова к разведывательным ведомствам. Для этого и шел отряд Асанова. Для этого они уже потеряли двух людей. И, наконец, для этого они рисковали своими жизнями, чтобы обеспечить успешное проведение всей операции.

Никто из спящих сейчас на земле людей, никто из оставшихся в горах офицеров и не подозревал, насколько сложна и непредсказуема будет их дальнейшая судьба. Насколько нужно и не нужно освобождать Кречетова. Это было трудное, высшее математическое уравнение, результатом которого должна была стать теорема доказательства случайного пленения полковника Кречетова.

Но для этого его люди должны были выложиться полностью. И теперь, обходя свой импровизированный лагерь, генерал все время размышлял: стоила ли таких жертв эта теорема. Не слишком ли дорогой была цена за внедрение агента службы разведки в иностранную разведку?

Под утро он разбудил всех троих. Падерина и Чон Дин, развязав рюкзаки, начали одеваться, готовясь к совместной «экскурсии» в город. Первоначально на роль супруга для одетой в паранджу Падериной планировался майор Ташмухаммедов. Он был выше ростом, хорошо знал местные условия, языки, обычаи, мог стать ведущим в группе. Но после рокового несчастья при приземлении их план пришлось срочно корректировать. С Падериной отправлялся Чон Дин, который был чуть меньше ее ростом. И вдобавок не так хорошо знал местные условия. Правда, здесь имелся и некоторый позитивный результат, так как Чон Дина при всем желании нельзя было принять за русского шпиона, настолько характерным было его лицо, кошачья, мягкая походка и внешность корейца или киргиза. У Падериной под паранджой было спрятано два пистолета, висевших на специальных ремнях. У Чон Дина ничего с собой не было, если не считать его рук, по праву считавшихся почти боевым оружием в полевых условиях.

Когда они были готовы, Асанов пожелал им счастливого пути, напомнил о связном и потом долго смотрел им вслед. Чон Дин был немного ниже семенящей за ним женщины, но на Востоке рост мужчины не имел никакого значения в сравнении с женщиной.

Небольшой городок Зебак насчитывал к началу девяностых годов более шести тысяч человек, но затем из-за хлынувших сюда таджикских беженцев и представителей непримиримой оппозиции начал разрастаться и к описываемым событиям насчитывал уже около восьми тысяч человек. При этом в городе жили и китайцы, и корейцы, и киргизы, и пуштуны. Но больше всего, почти семьдесят процентов населения города, было таджиков, среди которых встречались бывшие граждане Советского Союза. Среди них было много людей с неустойчивой психикой, авантюристов и просто бандитов. Всякое действие рождает противодействие, и победа сторонников Рахмонова в гражданской войне в Таджикистане образовала мощную эмигрантскую волну по ту сторону бывшей государственной границы СССР.

Даже во время войны Зебак был несколько в стороне от боевых действий, что было обусловлено его отдаленностью от центра, труднодоступностью, горными перевалами и близостью границ могущественного северного соседа. После распада Советского Союза Зебак становится одним из центров исламских сил таджикской оппозиции, а также перевалочным пунктом для все более конкурирующих банд контрабандистов, создавших здесь своеобразное место встречи наркодельцов. В городе они обменивались последней информацией, покупали оружие, продавали партии наркотиков оптовым покупателям.

Жителям некогда тихого города не нравилось соседство бандитов и отрядов оппозиции, но протестовать не имело смысла, да и было опасно. Вот почему городская власть в Зебаке существовала чисто номинально, а реальная власть была у контролирующих город отрядов Нуруллы, Абу-Кадыра и Алимурата. Последний был бывшим командиром батальона народной афганской армии, перешедшим на сторону оппозиции еще в восемьдесят шестом и поддерживающим военные формирования генерала Дустума.

Зебак был расположен в провинции Бадахшан, на самом севере страны. Столица провинции, ее административный и политический центр Файзабад находился в ста километрах отсюда. В условиях постоянной войны, противоборства различных отрядов, не прекращающихся стычек между разными бандами до Файзабада добраться было практически невозможно. Это не считая труднопроходимых горных дорог, часто засыпаемых снегом и камнями. Сам город Зебак был расположен на высоте более пяти тысяч метров, окруженный со всех сторон всегда величественными снежными вершинами. В такой ситуации сто километров, отделяющих Зебак от Файзабада, и более четырехсот километров до Кабула делали их какими-то невероятными городами, словно расположенными на другой планете, живущими по своим собственным законам и не имеющими никакой связи друг с другом.

Зато отсюда было почти сорок километров до границы с Пакистаном и еще столько же до Читрала, пакистанского небольшого городка, где находится резидент ЦРУ и представители пакистанской военной разведки. Именно для них и планировала весь своеобразный спектакль группа Асанова.

Войти в город, где живет всего несколько тысяч человек, незамеченным невозможно. Именно поэтому Падерина и Чон Дин постарались попасть в Зебак после утреннего намаза, когда жители уже начали выгонять коз на горные поляны. Городок постепенно оживал, люди спешили строить, торговать, мастерить. Дымились домашние тендиры – своеобразные мини-пекарни, где готовился хлеб на всю семью. Некоторые мужчины спешили на небольшие поля, расположенные у подножия гор.

В этом горном городке не было своего большого базара, так характерного для восточных городов. Вместо него функционировала одна небольшая улица, где были расположены лавки нескольких местных торговцев и приезжающих сюда из других областей купцов.

Если бы не отряды Нуруллы и Алимурата, время от времени устраивающих кровавые разборки, если бы не боевики Абу-Кадыра, жители городка жили бы своей размеренной жизнью, какой жили их предки за тысячу лет до описываемых нами событий. Но война властно вмешалась в тихую мирную жизнь Зебака. На улицах города стали появляться пьяные люди, что было дико для горцев, не знавших до того таких пороков. Кое-где раздавались выстрелы, слышались крики загулявших боевиков. Война разрушила весь традиционный уклад жизни, внесла сумятицу в умы горожан, породила ранее неведомые пороки и беды.

Двое вошедших в городок людей сразу обратили на себя внимание. У одного из домов они остановились около одиноко сидевшего старика. В тяжелых горных условиях, когда все члены семьи обязаны трудиться, дабы выжить, созерцателем и наблюдателем может быть только абсолютно немощный старик. Именно такой и сидел перед ними.

– Ассалам аллейкум, – поздоровался на фарси Чон Дин. – Да пошлет Аллах удачу этому дому!

– Валлейкума салам, – отозвался старик. – Кого ты ищешь, незнакомец, могу ли я тебе чем-нибудь помочь?

– Мы пришли издалека, – начал Чон Дин, – наш путь был долгим и трудным. Мы ищем здесь лавку Али-Рахмана, да будет благословенно имя его и имя его отца.

– Это недалеко, – показал старик, – совсем рядом. Пройдите вперед три дома и сверните направо. А потом все время прямо. Наши лавки расположены там.

– Спасибо тебе, добрый человек.

– Но Али-Рахмана, кажется, нет, – вдруг добавил старик, – я уже два дня не вижу его.

– Мы посмотрим, – улыбнулся Чон Дин, взглянув на Падерину. Та согласно кивнула головой.

Они прошли по дороге, указанной стариком, выпили воды у колодца и направились дальше. У некоторых домов стояли телеги без лошадей. Очевидно, всех лошадей успели мобилизовать для прохождения горных троп или бандиты, или правительственные войска. Хотя жители города давно не различали, кто есть кто, не пытаясь разобраться в хитроумных сплетениях кабульской официальной политики.

Ближе к дому Али-Рахмана телеги встречались все реже, ибо торговцы как народ предприимчивый предпочитали прятать своих лошадей и соответственно телеги от назойливых посетителей и незваных гостей. Торговая улица Зебака была вместилищем двадцати-тридцати лавок и пекарен, и если раньше здесь еще можно было услышать голоса или громкие споры, то теперь, вот уже несколько лет, на улице стояла непривычная тишина, нарушаемая лишь изредка случайными покупателями.

Лавка Али-Рахмана была ближе к концу улицы – там, где начинался обрыв и весело журчала небольшая речка. Чон Дину сразу не понравилась подозрительная тишина у этого дома, хотя сама лавка была открыта. Он сделал знак Падериной остановиться и тихо попросил:

– Я пойду первым. Если понадобится, вы войдете позже. На войне все решают секунды. Правильная тактика – верный залог успеха.

Подполковник Падерина согласно кивнула головой. Она понимала, что войти для первого контакта должен мужчина. Это было правильно по местным нормам и верно с точки зрения психологии афганских моджахедов, если вдруг они оказались в этой лавке.

Чон Дин, наклонившись, вошел в лавку Али-Рахмана. За прилавком стоял молодой парень лет двадцати в обычном для этих мест наряде – широких штанах, рубахе навыпуск, тяжелой безрукавке из козьей шкуры.

– День добрый, – поздоровался Чон Дин, – мне нужен Али-Рахман.

– Добрый день, – отозвался парень, – но его нет. Он уехал в Кабул.

– Простите меня за мою назойливость, – на Востоке приняты витиеватые выражения и многословные формулировки, – но ты не мог бы мне сообщить, когда это произошло?

– Два месяца назад, – сообщил парень. – Он вернется еще через один месяц.

«Почему он врет? – подумал Чон Дин. – Ведь им передали этот адрес несколько дней назад. Неужели у них не было никаких контактов с этим связным? Непонятно. Нужно проверить», – решил он и спросил:

– Прости меня еще раз, но скажи, ты не ждешь никаких известий из славного города Дели?

Парень замер, покраснел, посмотрел по сторонам.

– Войди, – показал он на другую дверь, пропуская в соседнюю комнату гостя первым.

– Как ты сказал? – спросил, заикаясь, парень.

– Не ждешь ли ты каких-нибудь вестей из Дели? – повторил Чон Дин и вдруг почувствовал, что за спиной его кто-то стоит. Он резко обернулся и увидел направленное на него дуло винтовки.

ГЛАВА 8

Из всех офицеров, прошедших войну вместе с Акбаром Асановым, это был самый дерзкий, самый отчаянный и самый смелый. Скорее даже безрассудный, если такой термин может быть применен к офицеру военной разведки. Казалось, он был заговоренный. Смерть избегала его, словно опасаясь отчаянного напора этого человека, его колоссальной внутренней энергии. Пули дважды пробивали ему куртку, даже не задев ее обладателя. Вместе с десантниками он был в самых трудных местах, лазил в горы, ходил один в кишлаки. Его информация всегда была точной и своевременной, словно он опрашивал руководителей моджахедов, перед тем как принести сведения.

В Афганистан он попал летом восемьдесят шестого. К тому времени стало ясно, что предстоит затяжная война. Несмотря на все усилия, в предыдущие годы перелома в войне добиться так и не удалось. Племена, кочевавшие на юге по всей афгано-пакистанской границе, по-прежнему отказывались признавать безбожную власть, столь строго ограничивающую их традиционное перемещение. В горах устанавливались свои законы, с запада шли отряды наиболее непримиримых фанатиков, получивших оружие и деньги из соседнего Ирана. Практически все соседи Афганистана оказались втянутыми в эту войну. Исламский Иран с самого начала широко практиковал помощь религиозным отрядам, выступающим под знаменем исламской революции. Несмотря на изнурительную войну с Ираком, иранское правительство находило возможность для помощи своим собратьям-единоверцам в соседней стране. Правда, делать это приходилось достаточно осторожно, дабы не разозлить своего могучего северного друга.

Проамерикански настроенный Пакистан никогда и не скрывал своей позиции. Тысячи инструкторов из западных стран, мощная поддержка оружием, непрерывные поставки медикаментов, продовольствия, техники для воюющих моджахедов не были особым секретом. Поставки шли из Америки и Израиля, из Франции и Англии, из Китая и Германии. Миллионы долларов оседали в сейфах пакистанских чиновников, продающих в другие руки гуманитарную помощь Запада. Еще десятки миллионов оставались на счетах лидеров афганских моджахедов, на которых не жалели ни новейшего вооружения, ни щедрых подачек. На севере активизировалась разведка Китая, считавшего, что активность Советского Союза в этом регионе противоречит долговременным интересам КНР. И, наконец, в конфликте была задействована Индия, с помощью которой советское руководство постоянно держало в напряжении огромную по протяженности пакистано-индийскую границу, оказывая довольно сильное давление на пакистанские власти. Таким образом, в этом внешне очень локальном конфликте приняли участие страны от Ирака до Китая, образовав ту самую дугу нестабильности, о которой любил говорить помощник президента Картера по национальной безопасности Збигнев Бжезинский, словно предвидевший последующие события в восьмидесятые годы.

В Советском Союзе утверждалась новая эра. Появились такие слова в политическом лексиконе страны, как «гласность», «демократия», «плюрализм». А в самом Афганистане по-прежнему шла война. После восемьдесят пятого-шестого годов эта война приняла характер партизанской борьбы против гарнизонов советских войск и собственных неверных, продавшихся иностранцам. В некоторых областях даже устанавливалось негласное разделение зон, при котором в крупных городах и поселках действовали представители официальной власти и части контингента советских войск, а в кишлаках и селениях контроль оставался за представителями афганской оппозиции.

К тому времени у оппозиции стали появляться подлинные лидеры, способные на консолидацию довольно большого числа людей, имевшие собственные программы выхода страны из кризиса. Асанов иногда встречался с некоторыми из них и успевал заметить, как выросли в последние годы командиры моджахедов, какой культурный и нравственный потенциал заложен в этих людях. Позже в фильмах и книгах он с удивлением встречал образы непримиримых фанатиков или почти людоедов, против которых действовали советские солдаты. На самом деле это было очень далеко от истины. Среди моджахедов, конечно, бывали и неистовые фанатики, и просто идиоты, но бывали и другие: выпускники лучших теологических институтов Востока, потомственные аристократы из афганских родовых семей, крупные инженеры и предприниматели, получившие образование в известных центрах научной мысли Франции, Англии, США. Но это касалось только высшего, очень тонкого, слоя афганской оппозиции. На девяносто процентов она состояла из племенных образований и озлобленных крестьян, просто по необходимости взявших оружие в руки. Позже многие из них так и не смогут никогда вернуться в свои дома, на свои поля, в свои кишлаки. Убивать на войне станет их основной профессией. И потянутся наемники из Афганистана во многие бывшие республики Советского Союза, продолжая сражаться и убивать, – словно своеобразное возмездие за десятилетие отчаяния и ненависти. Посеявшие бурю пожинают ураган.

Война сделает из мирных афганских крестьян профессиональных наймитов, убийц по контракту, и это будет тоже итогом десятилетнего противостояния. Но война изменила не только менталитет афганских крестьян. Прошедшие войну оставались на всю жизнь ущербными инвалидами, ибо, оставаясь физически целыми, они нравственно перерождались. Нельзя убивать другого человека – и не терять ничего в своей собственной душе. Нельзя видеть кровь – и не содрогаться. Нельзя стрелять по живым мишеням, получая при этом своеобразное удовольствие. Как только это происходит, духовному существованию индивидуума приходит конец, и вместо него появляется хладнокровное, эгоистичное существо, нравственно ущербное, с чудовищным потенциалом равнодушия к чужой боли.

Нужно обладать очень большим запасом душевных сил, нравственного здоровья, чтобы противостоять всем ужасам войны и ее разлагающему влиянию.

Асанов стал с удивлением замечать, что храбрость Черкасова граничила с дерзостью, хладнокровие сменялось жестокостью, а равнодушие к чужой беде становилось нормой. Узнав о том, что два батальона одного из полков народной афганской армии собираются перейти на сторону моджахедов, Черкасов не колеблясь вызвал штурмовые самолеты и вертолеты для полного уничтожения предполагаемых дезертиров.

Двигавшиеся по дороге машины и техника полка вместе с находившимися в них людьми были подвергнуты прицельному бомбометанию. Ошеломленные и раздавленные внезапно появившимися самолетами бойцы даже не подумали организовать сопротивление, рассредоточиться, попытаться уйти в укрытие. Практически с близкого расстояния они были расстреляны и растерзаны сыпавшимися на их головы бомбами. Среди тех, кто уничтожал этот полк, был и полковник Руцкой, будущий Герой Советского Союза и вице-президент огромной страны. При этом ни он, ни его товарищи не видели в подобном задании ничего противоестественного, ибо война приучила к жестокости и крови. Из находившихся на дороге полутора тысяч человек уцелело не более тридцати, которых потом вылавливали поодиночке сотрудники афганских органов безопасности.

Асанов был недоволен. Более того, он был взбешен. Вызывать штурмовики на людей, не разделяющих идеологической позиции официальных афганских властей, было, по его мнению, слишком жестоко. Он понимал, что многие из уходящих батальонов могли воевать в будущем на стороне моджахедов. Но даже это, по его мнению, не оправдывало такой варварской бомбардировки полка. Среди погибших людей могли быть растерявшиеся, запутавшиеся, просто поддавшиеся на уговоры люди. По его мнению, следовало окружить уходивший полк и попытаться поговорить с его неформальными лидерами. А уничтожать полк, не имевший огневой поддержки и тяжелого вооружения, не представляло никакого труда. Но Черкасов с ним не соглашался. Это была их первая крупная размолвка. Черкасов не понимал, почему он должен был уговаривать уходящих дезертиров. Они двигались к границе, чтобы влиться в ряды революционной оппозиции, и этим поставили себя вне закона, считал Черкасов. А сам Асанов видел в этих людях темных, зачастую полуграмотных бывших крестьянских парней, не всегда разбирающихся в ситуации и тем более не понимающих идеологических мотивов своего решения.

Но Черкасов тогда не принял его точку зрения. Асанов разрешал своим подчиненным иметь свое мнение, однако позиция Черкасова его глубоко задевала. Это был первый такой случай в его биографии. Среди офицеров ГРУ, известных своим интеллектом и творческим потенциалом, меньше всего можно было найти бездумных исполнителей или жестоких наймитов.

Старший лейтенант по-прежнему оставался одним из лучших офицеров, таким же смелым, храбрым, находчивым, отчаянным, но Асанов, сумевший разглядеть нечто глубоко чуждое его сути, уже не мог относиться к Черкасову с прежней симпатией.

А потом он уехал в Москву, куда подполковника Асанова отозвали зимой восемьдесят восьмого. Когда через десять месяцев Асанов вернулся, Черкасова уже не было среди офицеров ГРУ. Он был откомандирован в Киев, где проходил переподготовку.

Позже Асанов узнал, что за драку в ресторане Черкасов был отчислен из офицерского состава ГРУ и вообще оставил армейскую службу. Случайно, спустя несколько лет, он узнал подробности всего инцидента.

В мае восемьдесят девятого вся страна смотрела заседания съезда, взволнованно обсуждая выступления народных депутатов. Это был первый опыт подлинной гласности, и от непривычного зрелища многие проводили у голубых экранов целые дни, стараясь не упускать никаких подробностей. На одном из заседаний академик Сахаров заявил, что ввод войск в Афганистан был трагической ошибкой. С этим можно было согласиться, но когда немного растерявшийся и плохо изъясняющийся академик неодобрительно отозвался и о Советской Армии, выполнявшей в Афганистане волю политического руководства страны, в зале поднялся шум. Начался скандал. Многие выступавшие, глубоко оскорбленные выступлением Сахарова, опровергли его слова, доказывая, как действительно героически сражались офицеры и солдаты Советской Армии. Попросивший вновь слова для выступления Сахаров, которому уже просто не давали говорить, заявил, что никогда и не думал оскорблять представителей армии, ее воинов. Но в зале уже не хотели слушать.

Вечером этого дня Черкасов с товарищем обедали в ресторане. Как первые плоды намечавшейся кооперации и капитализации в стране начали появляться богатые и очень богатые люди. Сидевшие за соседним столиком люди, относящиеся ко второй категории «очень богатых» хозяев жизни, основательно нагрузившись, начали издеваться над двумя боевыми офицерами, один из которых был в форме. Черкасова, сидевшего в штатском, они не трогали. А приехавший к нему офицер, бывший десантник, потерявший руку в Афганистане, молча слушал, как пятеро разгоряченных парней издеваются над его армейским прошлым. А затем встал…

Черкасов просто не мог не вмешаться. Вдвоем с этим офицером они измордовали пятерых обидчиков до такой степени, что трое из них попали в больницу. Но зато Черкасов сразу вылетел из личного состава офицеров ГРУ. Никто даже не захотел разбираться в случившемся, понять мотивы поступков старшего лейтенанта. Асанову рассказывали позже, что однорукий офицер, бывший десантник и снайпер, стал одним из самых известных киллеров страны, словно в отместку за свою изуродованную жизнь. А Черкасов, полгода проходивший без работы и едва избежавший тюремного наказания, вернулся в родную Казань и устроился работать в какой-то частный кооператив.

К этому времени процесс «демократизации» страны вступил в свою решающую фазу, и сразу начался невиданный рост преступности. По стране бесконтрольно гуляли тысячи единиц неучтенного оружия, множились банды, терроризировавшие местных жителей, с каждым днем увеличивалось число финансовых афер, делавших их обладателей миллионерами. И, наконец, после развала огромной страны по стране прокатился настоящий вал преступности. Вспыхнули вооруженные конфликты между Грузией и Осетией, Грузией и Абхазией, Молдавией и Приднестровьем. Между Азербайджаном и Арменией началась широкомасштабная война с применением танков, артиллерии и авиации. В Таджикистане трагическое гражданское противостояние унесло более ста тысяч жизней. В самой России полыхал северокавказский регион, где усиливалось противостояние между Осетией и Ингушетией, где функционировала не признающая российских законов и все более криминализирующаяся Чеченская республика, где практически раз в несколько месяцев террористы устраивали показательные захваты автобусов с заложниками – женщинами и детьми. В самой Москве, в Санкт-Петербурге, в других крупных городах заказные убийства стали обычным явлением, перестрелки между мафией уже никого не удивляли, а люди боялись выходить на улицы с наступлением сумерек. В Казани к тому времени сложилась своя специфическая ситуация, при которой рост детской преступности намного опережал рост общей преступности. Подростки, разделившиеся на самые настоящие банды, возглавляемые опытными рецидивистами, профессионалами грабителями, ворами в законе, наводили ужас на улицы города.

С этим явлением безуспешно пытались бороться. В город перебрасывались крупные дополнительные силы органов внутренних дел, проводились плановые и внеплановые мероприятия, показательные процессы, рейды, облавы, но все это было малоэффективно, преступность продолжала расти. К тому времени бывший старший лейтенант разведки, профессионально подготовленный и слишком много умевший, стал руководить одной из самых дерзких и жестоких групп города, занимающихся рэкетом и вымогательством.

Он разбогател, у него появился «Мерседес», красивая подружка, большая пятикомнатная квартира в центре города, своя загородная дача, но его взгляд… Иногда, словно что-то вспоминая, во взгляде вспыхивала такая неистовая тоска, такое жуткое отчаяние, что видевшие его глаза спешили убраться, не попадаться больше на его пути.

Черкасов начал пить. Он мог много выпить, тяжело хмелея, когда спиртное не снимает напряжения, а, наоборот, превращает более или менее нормального человека в чудовище, готовое на любое преступление.

Как известно, сильное опьянение приводит к различным действиям. Первое из них – «состояние веселья», когда после принятия ненормального количества алкоголя человеку становится смешно глядеть на окружающий мир, его радует все вокруг, он задевает прохожих, веселится как может.

Второе состояние – «тяжелого сна», когда огромная доза алкоголя бьет по нервам и разуму с такой силой, что человек просто выключается из нормальной жизнедеятельности, проваливаясь в тяжелый, почти мертвецкий сон. При таком воздействии спиртное действует, как удар молота.

И, наконец, третье состояние – самое страшное, когда человек превращается в зверя, неспособного нормально мыслить и осознавать свои действия. Когда тоска, обида, неустроенность, боль, помноженные на чудовищную дозу алкоголя, бьют по психике индивида и превращают его в одичавшее, захлебнувшееся в своей злобе животное.

Черкасов впадал обычно в третье состояние, при котором рядом с ним боялись появляться даже его ближайшие помощники, даже симпатичная подружка. В пьяной ярости он мог убить любого попавшегося на его пути, и это все хорошо знали.

Именно так и случилось однажды зимним вечером. Они привезли деньги, полученные от обираемого ими директора крупного мехового магазина, и решили отметить «выручку». Пили они долго, почти до утра. А затем, когда завязался ожесточенный, горячий спор, возникший, как обычно бывает, из пустяка, Черкасов в ярости убил двух самых близких своих ребят, буквально растерзав обоих. Правда, преступление так и не было раскрыто. Утром трупы ребят отвезли «шестерки» Черкасова, и все постарались забыть происшедшее. Но слухи об этом уже поползли по городу.

Спустя два месяца Черкасов был убит в одном из ресторанов, где он любил обедать со своей подружкой. Наемный киллер аккуратно прострелил ему висок, не оставив ни единого шанса. Слишком многие в Казани, да и в его собственной банде, считали, что он становится неуправляемым. Только на кладбище вдруг вспомнили, что старший лейтенант Вячеслав Черкасов – бывший офицер военной разведки, имеющий орден Красной Звезды и медали за войну в Афганистане.

На похороны Черкасова съехались многие авторитеты не только из Казани, но и из соседних городов. Приехали даже «гости» из Москвы. Его хоронили торжественно, по высшему разряду, словно в насмешку над его вечно неустроенным бытом, над его неудавшейся личной жизнью. И даже несли на подушечках его боевые награды. Среди провожающих Черкасова в последний путь не было его боевых товарищей, не было ветеранов афганской кампании. Он, изменивший их боевому братству, был чужим для своих и своим для чужих. Так его и похоронили – на элитарном казанском кладбище среди бывших партийных чиновников и видных деятелей прежнего режима.

А подружка его, успешно распродав все имущество, быстро исчезла из города. Некоторые говорили, что она переехала за границу. На наследство никто не претендовал. Черкасов вырос в детдоме, и у него не было ни родных, ни близких. Может, поэтому он всегда был таким отчаянно смелым и храбрым: выросший в детдомовских уличных драках, он не умел щадить себя.

Асанов узнал о его смерти случайно. На похоронах Черкасова присутствовал еще один бывший офицер, пожелавший остаться неузнанным. Он был уже известным киллером, но помнил своего кореша. Это был тот самый однорукий ветеран, дравшийся бок о бок с Черкасовым в киевском ресторане. Он знал последнюю просьбу Черкасова – сообщить о смерти генералу Асанову.

Выросший без отца, без родителей Черкасов на всю жизнь сохранил любовь и уважение к строгому таджикскому офицеру, командовавшему их группой в Афганистане. Словно предчувствуя свою гибель, Черкасов попросил в одну из редких встреч своего друга об этом. У него не было никого на целом свете, и он справедливо решил, что если его вспомнит такой человек, как Асанов, то ему будет легче лежать в земле. Так он и сказал своему товарищу.

Тот выполнил его просьбу, нашел генерала и все ему рассказал. Они пили в полном молчании за неудавшуюся жизнь Славика Черкасова, за его смерть, так счастливо избавившую этого человека от дальнейших мучений, за его страдания, столь обильно выпавшие на долю этого «казанского сироты».

ГЛАВА 9

В нарушение всех правил, предусматривающих оставление дежурств по лагерю, Асанов и Семенов, замаскировав или закопав часть имущества, отправились за остальными офицерами. Идти налегке было значительно удобнее, и вскоре они уже соединились с группой Рахимова, которая смогла пройти к тому времени довольно большую часть пути, совершая на каждом отрезке два-три коротких перехода туда и обратно. Рахимов, Елагин и Борзунов с понятным волнением узнали о гибели майора Машкова. Особенно был огорчен капитан Борзунов, успевший довольно близко подружиться с погибшим офицером. К вечеру следующего дня они возвратились в лагерь. За время их отсутствия здесь побывали только птицы, чьи следы они сразу обнаружили. В этих горах вообще мало бывало случайных гостей или одиноких путников: здесь в одиночку просто нельзя было выжить.

Но от Падериной и Чон Дина не было никаких известий. По расчетам Асанова, двое офицеров, посланных в Зебак, уже давно должны были вернуться, но их все еще не было. Правда, они договорились, что контрольным сроком будут считать утро завтрашнего дня, когда исполнится ровно двое суток после их выхода из лагеря.

По плану операции, после уточнения исходных данных и подтверждения полученных от связного сведений, они должны были двинуться к лагерю Нуруллы, в район Ишкашима, и попытаться, на месте разобравшись с ситуацией, освободить полковника Кречетова. При этом план взаимодействия предусматривал и активные боевые действия группы Асанова, и скрытые, традиционные приемы военных разведчиков в боевых условиях.

Только Асанов знал, что их попытки должны быть лишь демонстрацией силы. И только его первый заместитель Рахимов имел маленький конверт, который он должен был вскрыть в случае смерти командира. Там были инструкции Рахимову, как действовать в подобной ситуации. В случае любой опасности Рахимов должен был уничтожить конверт. На время экспедиции оба офицера предпочли забыть о существовании этого конверта. Правда, сам Рахимов был бы чрезвычайно удивлен, узнай он, что в конверте стоит всего одна фраза: «Бросайте все и прорывайтесь к границе любым способом». Секретность операции была такова, что ее не могли доверить даже подполковнику военной разведки, вручив ему запечатанный конверт. Только Асанов знал все подробности, и только он имел право принимать самостоятельные решения.

На следующее утро, так и не дождавшись своих офицеров, Асанов приказал готовиться Рахимову и Семенову. Последний не говорил на местных языках и должен был сыграть немого спутника отлично подготовленного Рахимова, очень похожего на местных пуштунов, словно он всю жизнь провел в пустынях Регистана. А вот якут Семенов мог сойти за киргиза или туркмена из западных областей страны.

Асанов понимал, как рискованно отправлять почти сразу за первой парой вторую, но у него не было другого выхода. Потеряв еще двоих офицеров, его отряд просто не смог бы выполнить поставленную задачу силами пятерых человек и вынужден был ждать, пока не объявятся Падерина и Чон Дин. А ждать не было времени. Риск состоял в том, что в небольшой городок сразу вслед за первой парой незнакомцев приходит вторая, и уже это одно могло вызвать подозрения. Но в данном конкретном случае риск был оправдан еще и тем, что они привлекут к себе еще большее внимание, а это в конце концов было их главной задачей.

Рахимов, хорошо знавший местные обычаи, взял с собой длинный большой нож, которым обычно резали баранов. При необходимости его можно было использовать и как холодное оружие. У Семенова под халатом был прикреплен пистолет. Сам Рахимов обычно вешал пистолет на пояс, так как мешковатая куртка и широкий пояс, наматываемый прямо на нее, могли спрятать даже несколько пистолетов, делая их обладателя просто немного полнее.

Отправляя вторую пару, Асанов понимал, что это их последний шанс. Слишком непредсказуемым оказался их путь в эту небольшую долину. Слишком тяжелая дорога вела их в лагерь Нуруллы.

Глядя, как уходит еще одна пара, Асанов не находил себе места от беспокойства. Он, вообще не любивший подставлять своих людей, терять их, в тяжелых ситуациях всегда предпочитал не рисковать своими офицерами. А здесь в первой паре он даже отправил женщину. Именно поэтому он волновался сильнее обычного. Война – дело грязное и сугубо мужское. Женщины здесь не всегда на своем месте. От понимания этого делалось еще неспокойнее на душе. У обычных моджахедов еще можно было встретить благородство, жалость к побежденному, милосердие к пленным. У бандитов такие чувства начисто атрофировались. А у фанатиков Абу-Кадыра, озлобленных и неустроенных после изгнания из Таджикистана, вообще не было в правилах оставлять в живых пленных. После долгих издевательств им просто отрезали головы.

Рахимов и Семенов немного задержались в лагере, где все ждали появления первой пары, и пришли в Зебак, когда солнце поднялось уже достаточно высоко, освещая непокорные горы и жилища горцев. В самом городке было спокойно. Они сразу направились в местную чайхану, как и подобает путникам нелегкого пути.

В ней почти не было посетителей, за исключением нескольких стариков. Рыжий, краснобородый чайханщик принес им чай и сразу удалился. Здесь платили любой валютой, какую имел посетитель. Можно было заплатить китайскими юанями или американскими долларами, принимали российские рубли, пакистанские рупии и иранские тумены. Не верили только в местные афгани, совершенно обесцененные и не принимаемые нигде.

Рахимов, как и подобает гостю из западных областей страны, заплатил за чай иранскими туменами. Лишь получив плату, хозяин немного смягчился и спросил:

– Откуда ты пришел?

– Издалека. Мы совершили паломничество в Мешхед, а теперь собираемся перейти границу и найти наши семьи в Пакистане. Они убежали оттуда еще во время войны, пять лет назад.

Лицо краснобородого просветлело.

– Значит, вы теперь настоящие мешеди, – восторженно воскликнул он, – приветствую вас в своем доме!

Рахимов не ошибся. Рыжеватый хазареец, так обильно окрашивающий свою бороду красной хной, был ревностным сторонником шиитского направления в мусульманской религии. И паломничество в Мешхед воспринимал как деяние, достойное настоящего мусульманина.

Как известно, мусульмане-шииты живут в основном в Иране и Азербайджане. Они также встречаются в Афганистане, Ираке, Таджикистане. Большая часть мусульманского мира состоит из последователей суннитского направления и не столь ортодоксальна, как шииты. Вместе с тем различные направления одной религии, как правило, не сталкивают людей друг с другом, не заставляют их искать разрешения спорных теологических вопросов на поле брани. Во время войны Ирана с Ираком население арабского Ирака более чем на половину состояло из мусульман-шиитов, что не мешало им вместе с последователями суннитского направления сражаться против своих единоверцев, иранских мусульман-шиитов.

Но среди шиитов встречаются и некоторые направления «красноголовых» или «краснобородых», которые откровенно не приемлют постулатов суннитов, считая их вероотступниками и узурпаторами. Именно такого фанатичного шиита и встретили Рахимов с Семеновым в маленькой чайхане Зебака.

– Мы совершили долгий путь, очень долгий путь, – медленно произнес Рахимов. Семенов, не понимающий, о чем они говорят, молча следил за жестами и взглядами Рахимова.

– А почему молчит твой достопочтимый мешеди-друг? – спросил хозяин чайханы, кивая в сторону Семенова.

– Он немой, – быстро ответил Рахимов, – Аллах лишил его речи, когда он увидел все зверства «шурави», еще десять лет назад.

– Да будь они прокляты, безбожники, – гневно сказал хозяин чайханы, – и все их слуги в нашей стране.

– У вас в городе тоже были такие? – осторожно спросил Рахимов.

– Были, – мрачно сообщил «краснобородый», – теперь уже нет. После того как здесь появились люди Абу-Кадыра, да сохранится его жизнь на многие годы, все предатели и сомневавшиеся бежали отсюда. А остальные были вырезаны за одну ночь.

– Так нужно поступать со всеми отступниками, – горячо воскликнул Рахимов, – и только тогда мы очистим наши горы и нашу землю!

Его собеседник растрогался.

– Будь моим гостем, – сказал он. – Мой дом – это твой дом. Оставайся, отдохни у меня. Пусть и мои дети посмотрят на мусульманина, прошедшего такой долгий путь из Мешхеда до нашего Зебака.

– Благодарю тебя, добрый человек. А в самом городе спокойно?

– Сейчас да. Вокруг города ходят два крупных отряда. Один – Нуруллы, да будь он проклят Аллахом. Другой – Алимурата, которого я тоже не особенно люблю. Они забирают наших лошадей и коз, отбирают продовольствие, иногда даже стреляют в городе. У этих людей нет ничего святого. Они не верят ни в Аллаха, ни в совесть. Этих интересуют только деньги.

– Их у меня почти нет, – с улыбкой поспешил заметить Рахимов, – поэтому они не будут останавливать бедных паломников.

– Возьми обратно свои деньги, – протянул тумены хозяин чайханы, – здесь сегодня ты мой гость.

– Спасибо тебе, добрый человек. Но мы не можем остаться. Наш путь очень долог и утомителен. И впереди нас ждут новые дороги, – сказал традиционную фразу Рахимов.

– Тогда останься пообедать, – предложил «краснобородый».

Рахимов, кивнув, вынужден был согласиться. Семенов внимательно следил за интонациями говоривших, не расслабляясь ни на секунду.

За обильным обедом хозяин чайханы подробно расспрашивал о Мешхеде, о его мечетях и улицах. Рахимов, действительно дважды бывавший в Мешхеде, довольно обстоятельно рассказывал обо всем, создавая у собеседника полное впечатление своей информированностью и знаниями.

Вместе с тем он постоянно мучился отсутствием информации в городе о Падериной и Чон Дине. Наконец он осторожно спросил об этом хозяина дома:

– Скажи мне, благословенный и щедрый хозяин, не появлялась ли здесь супружеская пара из Кандагара, которая вместе с нами совершала паломничество, а теперь шла впереди нас в Карачи.

– Нет, – удивленно вытаращил глаза «краснобородый», – я никогда не слышал о них. Но если ты хочешь, я пошлю своего мальчишку в караван-сарай, пусть узнает, не было ли здесь еще одного мешеди.

Караван-сарай в таких местах заменяли гостиницы и рестораны, предоставляя весь комплекс услуг.

– Не нужно, – торопливо отозвался Рахимов, – мы не хотим более тебя утруждать. Благодарим за твое угощение, щедрость, гостеприимство. Пусть Аллах пошлет твоему дому счастье и процветание.

– И тебе желаю счастья, и твоей семье, твоему дому, – приложил руку к сердцу «краснобородый», – пусть твой путь будет легким, да не устанут твои ноги, да будет ясной твоя голова.

Они еще долго говорили друг другу цветистые восточные выражения, пока наконец Рахимов не попрощался окончательно и, кивнув Семенову, заторопился на торговую улицу.

В результате осторожных расспросов он уже знал, где примерно находится эта улица с лавкой Али-Рахмана и как ее можно найти.

Полуденное солнце, не столь жаркое, как внизу, в пустынях и на равнинах, все равно пригревало довольно сильно, и Рахимов чувствовал, как потеет в своей подбитой верблюжьей шерстью толстой куртке.

На торговой улице было пусто и только большие жирные мухи садились на разрезанное баранье мясо. Стоявший около него равнодушный мясник даже не посмотрел в сторону подходивших незнакомцев. Равнодушие и гостеприимство были основными чертами горцев в этой части страны. Если путник просил о помощи, любой хозяин дома готов был разорваться на тысячу мелких кусочков, но услужить гостю. Однако если гость по каким-либо причинам не хотел разговаривать или рассказывать о себе, горец никогда не настаивал, считая, что подобное поведение противоречит традиционной сдержанности чувств, и оставался равнодушным, безучастным к любым проявлениям чудачества своих гостей. После того как Рахимов подошел совсем близко, он наконец повернул голову.

– Салам аллейкум, – приветствовал его Рахимов.

– Валлейкума салам, – сдержанно ответил мясник, – что тебе нужно?

В традиционном восточном приветствии были заложены слова: «Привет тебе во имя Аллаха», и ответ бывал приблизительно такой же: «И тебе привет именем Аллаха».

– Я ищу мужчину с женщиной. Они, как и мы, совершали паломничество в славный город Мешхед.

На этот раз он ошибся. Мясник оказался суннитом. Он разозлился и, не теряя достоинства, спросил:

– Какие мужчина и женщина? Я не видел здесь таких. И не знаю, о ком ты спрашиваешь. Иди с миром.

– Благодарю тебя. Удачи тебе.

– А тебе счастливой дороги. Легкой и удобной.

Рахимов улыбнулся. Пышные восточные выражения были нормальными словами при общении. Так, например, турки при прощании говорили человеку дословно: «Счастливого тебе пути. Смейся, смейся», то есть в смысле: «Радуйся, радуйся!» – чтобы ты всегда только радовался на этом пути.

В лавке Али-Рахмана были закрыты все окна и двери. Рахимов огляделся. Все было спокойно. Он осторожно постучал. Стояла по-прежнему тишина. Семенов оглянулся. Рахимов постучал сильнее. По-прежнему никто не отзывался. Тогда он принял решение и совсем несильно толкнул дверь. Она поддалась. Он огляделся вокруг и вошел внутрь. Здесь было довольно темно, но некоторые товары – чай, гранатовый сок в бутылках, крупа, просо стояли по-прежнему на окружавших его полках. Он осмотрелся и увидел еще одну дверь.

Осмотрелся еще раз. Достал свой пистолет и шагнул внутрь. Снаружи Семенов увидев, что Рахимов зашел внутрь, подобрался поближе к дверям, чтобы прикрыть подполковника в случае его внезапного отхода.

Рахимову не нравилась в этой лавке какая-то подозрительная тишина. Он уже собирался уходить, когда внезапно увидел чью-то свесившуюся руку из-под одного из мешков.

Быстро подбежав, он оттащил мешок. Один, второй, третий. И увидел труп лежащего на полу человека.

ГЛАВА 10

Летом восемьдесят четвертого уже значительно окрепшие и хорошо вооруженные отряды моджахедов решили начать широкомасштабную войну против нечестивых «шурави», вторгшихся в их страну, и собственных предателей, стоявших у власти в Кабуле. Многие племена, получив современное стрелковое оружие, мигрировали через границу для участия в вооруженной борьбе против неверных. В ответ правительство Афганистана объявило всеобщую мобилизацию, еще более четко поляризуя и без того расколотое на два враждебных лагеря афганское общество. Со стороны Пакистана по всей восточной и южной зоне страны началось широко разрекламированное освободительное движение афганских моджахедов. Правда, выяснилась странная особенность племенного движения. Освободив свою собственную территорию, а еще чаще, захватив ее без единого выстрела, племя в дальнейшем участие в боевых действиях не принимало, предпочитая контролировать лишь собственный участок, и без того всегда принадлежащий этому племени.

В столицах западных государств с ужасом осознали, что рассчитывать на племенные объединения не приходится. Здесь еще сохранялись почти патриархальные отношения.

Зато отряды, действовавшие в западных областях Афганистана и сформированные на принципах исламского единства и борьбы с безбожниками, были более мобильными и целеустремленными. Американские специалисты из Лэнгли скрепя сердце вынуждены были пойти на установление контактов с проирански настроенными фундаменталистами и их лидерами, чтобы наладить более четкую координацию действий. К тому времени президент Рейган, ведущий избирательную кампанию против демократов, вновь заявлял о своей полной решимости бороться против империи зла. Вообще в свой первый президентский срок официальных контактов с советскими лидерами Рейган не имел. Здесь сказались не только идеологические мотивы. Скорее это была область чистой физиологии, при которой престарелые генеральные секретари ЦК КПСС занимали этот пост уже будучи смертельно больными людьми и довольно быстро угасали. Так, в течение менее чем трех лет страна потеряла сразу трех лидеров. Сначала умер в ноябре восемьдесят второго Леонид Брежнев, уже сильно сдавший в последние годы и практически отошедший от руководства страной. Казалось, что расчетливый Андропов, пришедший к власти, удержится на своем посту еще добрый десяток лет. Но болезни не щадили лидеров империи. Словно сама смерть, вселившаяся в Политбюро, не хотела уходить оттуда, пока не истребила почти половину ее членов брежневского призыва.

Андропов честно проработал лишь полгода. На большее его не хватило, и он попал в больницу, откуда пытался руководить одной шестой частью света и ее сателлитами. Но в марте восемьдесят четвертого его силы окончательно угасли, и следующим лидером стал абсолютно беспомощный Константин Черненко. Этот не смог даже произнести слова благодарности по поводу его избрания. Тогда многие западные телекомпании, газеты и журналы, показывая Горбачева, заявили, что следующим лидером страны, очевидно, станет молодой политик. На фоне семидесятилетних старцев пятидесятитрехлетний секретарь ЦК КПСС действительно выглядел на удивление молодым.

Этого события пришлось ждать не так долго – ровно год. Когда умер Черненко, стало ясно, что с практикой назначения престарелых лидеров страны нужно кончать. Следующим по очереди с удовольствием стал бы Гришин, московский глава и многолетний член Политбюро. Но тут решительно вмешался патриарх советской политики Андрей Громыко. Понимая, какое впечатление производят частые смерти лидеров страны, какой сильный удар наносится по престижу всего социалистического лагеря, как дискредитируется сама идея безальтернативных «единогласных» выдвижений на Пленумах ЦК КПСС, Громыко решительно встал на сторону Горбачева. История хранит молчание по поводу того, была ли какая-нибудь тайная договоренность между Горбачевым и Громыко, хотя оба политика это впоследствии отрицали, но мы можем судить лишь по очевидным фактам.

Именно Громыко заявил на Политбюро, что не видит альтернативы Горбачеву. Именно он выступил с этим предложением на Пленуме ЦК КПСС. И именно он почти сразу стал Председателем Президиума Верховного Совета СССР. В нарушение всех традиций последних лет, когда Генеральный секретарь сразу избирался Председателем Президиума, Горбачев уступил это место Громыко, заявив, что считает нужным сосредоточиться на партийной работе. Чего здесь было больше: политиканства, фарисейства или тонкого расчета?

Заседание Политбюро было проведено с таким расчетом, чтобы на него не попал один из самых влиятельных его членов, активно поддерживающий Гришина лидер самой большой Коммунистической партии в СССР, глава украинских коммунистов Щербицкий. Громыко не дал слово и Романову, также активно поддерживающему Гришина. Зато андроповская команда в Политбюро считала, что Горбачев будет проводить курс с опорой на их мнение.

Это была последняя попытка «брежневской команды» вновь провести своего человека. Тихонов, Кунаев, Романов, Гришин, Соломенцев очень рассчитывали на поддержку Громыко, но тот неожиданно переметнулся на сторону Горбачева. В свою очередь, Михаила Горбачева поддержали и бывшие сторонники Андропова – генералы КГБ Алиев и Чебриков, бывший посол на Кубе, имевший довольно тесные связи с андроповской командой Воротников и, наконец, молодой секретарь ЦК КПСС Николай Рыжков. Поняв, что сопротивление бессмысленно, ветераны Политбюро вынужденно поддерживали выдвижение Горбачева.

Они еще не знали, что готовит им это избрание, а если бы и знали, то ни за что не поверили бы. Горбачев постепенно сдаст их всех, отказываясь сначала от ветеранов, затем от слишком одиозных, по его мнению, союзников, затем от друзей, так горячо поддержавших его назначение. Что-то в этом человеке было такое, обрекающее его на вечное одиночество и предательство.

Теряющий своих друзей и единомышленников, сдающий их по мере необходимости, он в итоге оказался совсем один, когда от него отказались его ближайшие сподвижники. Может, это был закономерный итог всей его карьеры. А может, отказ от собственных принципов, когда он молчаливо разрешил запрет Коммунистической партии, собственно и сделавшей его карьеру, стал его личной трагедией – политика и человека, никогда не имевшего собственных принципов и в конце концов разбившего всех своих идолов.

Но до апрельского Пленума ЦК КПСС, до избрания Горбачева в марте восемьдесят пятого, был еще один год, когда Асанов и Рудницкий оказались у небольшого городка Кохсан, на западе страны. Расположенный почти на границе с Ираном, городок имел очень важное стратегическое значение, так как через него проходила главная магистраль, соединяющая афганский город Герат, являющийся вторым по значению центром Афганистана, с иранским городом Мешхедом – своеобразным центром шиитского движения во всем мире. Посетивший Мекку паломник считался среди мусульман «хаджи». Посетивший Кербелу назывался «каблеи». А правоверный, совершивший паломничество в Мешхед, становился мешеди. Кроме того, мимо Кохсана проходила довольно развитая в судоходном отношении река Герируд, собственно, и являвшаяся границей между Ираном и Афганистаном.

Именно поэтому советское командование проявляло такой повышенный интерес к этому пограничному городу. Именно поэтому в момент общей концентрации всех сил афганской оппозиции и их мощного наступления в этот город были командированы офицеры военной разведки – Акбар Асанов и Игорь Рудницкий.

Капитан Рудницкий был представителем известной офицерской семьи Рудницких. Его отец – генерал-майор Петр Васильевич Рудницкий был офицером Генерального штаба. Старший брат – полковник Александр Петрович Рудницкий командовал полком в Западной группе войск в Германии.

Многие журналисты будут потом отмечать, что в Афганистане не сражались дети известных политиков и генералов, партийных чиновников и дипломатов. И это тоже не вся правда. Конечно, среди солдат действительно было мало детей генералов и дипломатов, но вовсе не потому, что все они уклонялись от призыва или считали войну в Афганистане недостойным делом. Просто многие из них, имея значительно лучшие стартовые условия, мощную поддержку родителей, поступали в престижные, элитарные вузы страны и таким образом избегали воинского призыва. Позднее, когда было принято решение брать и студентов (кстати, решение непродуманное и вредное), охотников поступать в высшие учебные заведения значительно поубавилось. Студенческий билет уже не был освобождением от армии.

Что касается детей чиновников и генералов, ставших офицерами, то они в большинстве своем ясно представляли себе свой воинский и офицерский долг. Почти никто из них, за редким исключением, не отказывался от командировки в Афганистан. Никто из этих молодых офицеров не пытался спрятаться за спину своих высокопоставленных родителей. В восьмидесятые годы, несмотря на продолжающийся застой в стране, понятие офицерской чести еще сохранялось. И капитан Игорь Рудницкий служил в группе Асанова наравне с другими офицерами, не требуя для себя никаких привилегий.

Они находились в городе только два дня, когда пришло сообщение о прорыве и движении крупных отрядов моджахедов по направлению к лежавшему на юге небольшому селению Тирпуль.

Из Кохсана в Тирпуль выехали два батальона бойцов народной армии и рота десантников, переброшенных сюда по приказу советского командования. В Кохсане осталось лишь несколько десятков бойцов народной армии и отделение советских солдат, охранявших узел связи. Тогда и пришло сообщение, что, перейдя реку на севере, на город движется еще один отряд.

Комендант города – бледный, с трясущимися губами, рыхлый афганец – все пытался объяснить Асанову, что им нужно эвакуироваться как можно быстрее. Несчастный афганец надеялся, что, если в городе не будет «шурави», моджахеды ограничатся тем, что просто накажут несколько человек, служивших при прежнем режиме, не тронув при этом женщин и детей отступников.

Но Асанов уезжать не собирался. Более того, он знал, что в город из ближайших селений были эвакуированы семьи активистов Народно-демократической партии Афганистана, более трехсот человек. И если их оставить беззащитными, в городе может произойти страшная резня.

Из оставшихся офицеров были лишь они двое – он и капитан Рудницкий. И еще отделение молодых, плохо обученных ребят во главе с сержантом. И тридцать бойцов народной армии, вообще не умевших нормально стрелять. А с севера шел отряд моджахедов, насчитывающий полтысячи человек. Решение нужно было принимать быстро. У него был только один час. Через час-полтора моджахеды должны ворваться в город. На их счастье, в городе оставалось два тяжелых пулемета и несколько десятков гранатометов, лежавших на складе. Почти сорок минут Асанов объяснял солдатам-афганцам, что нужно делать. Еще десять минут ставил задачу отделению советских солдат. Пять минут ушло на разговор с Рудницким.

Игорь был кадровый офицер. Он давно понял замысел Асанова. Это был риск, но риск оправданный, при успешной реализации которого они вполне могли рассчитывать на успех.

План Асанова был достаточно прост. Моджахеды двигались с севера, со стороны реки. На холмах, прямо перед городом, он устанавливал два пулемета. Рядом с каждым пулеметом для его поддержки и отражения нападения с тыла оставалось четверо солдат. А бойцы афганской народной армии должны были, обойдя приближавшихся моджахедов, ударить по их рядам справа, прижимая к реке. Рельеф местности позволял афганским солдатам почти вплотную приблизиться к противнику и атаковать их сверху. Для этих целей он раздал солдатам гранатометы, подробно объяснив, как нужно атаковать. С ними он послал сержанта, надеясь на его выучку и боевой опыт.

А затем лично пошел к первому пулемету. За вторым лежал капитан Рудницкий. Конечно, они могли успеть уехать из города, спастись. И вообще это не для офицеров военной разведки, стрелять из пулеметов и вести огонь по наступающим отрядам оппозиции. Но оставлять женщин и детей Асанов не мог. Это противоречило его понятиям офицерской чести и морали. Оставалось ждать нападения.

Крики атакующих они услышали еще до того, как содрогнулась земля под копытами пятисот отборных лошадей. Моджахеды шли в наступление, зная, что городок пуст, и уже предвкушая радость близкой расправы над отступниками. И в этот момент ударили пулеметы.

Первый строй атакующих смешался. Тяжелые пулеметы били прямо в скопление людей и лошадей. И почти каждый выстрел находил свою цель. Понадобилось минут пять, пока моджахеды сообразили, что нужно менять тактику, иначе эти два пулемета просто перебьют их всех. Они начали спешно обходить холмы, оставили лошадей, пытаясь атаковать пулеметчиков сразу со всех сторон.

Но вскоре, к ужасу и растерянности противника, выяснилось, что пулеметы имели неплохой круговой обзор, а приданные в качестве боевого охранения автоматчики просто не подпускали никого, давая возможность пулеметчикам переносить огонь на другие цели в своем тылу.

Бой шел уже полчаса, и наступавшие потеряли более ста человек убитыми и ранеными. Только тогда они наконец отказались штурмовать эти холмы и, установив сразу несколько минометов, начали методичный обстрел ближайших холмов. Но было уже поздно. Внезапно по их отряду ударили сразу несколько гранатометчиков. Затем еще один дружный залп – и противник дрогнул. Взрывы гранат слышались повсюду. Особенно удачным было попадание в кучу лошадей, когда испуганные кони начали разбегаться во все стороны, усиливая и без того царившую неразбериху. Воодушевленные бойцы народной армии, несмотря на явное превосходство противника в живой силе, так увлеклись, что даже перешли в атаку, и сержанту с трудом удалось остановить свой маленький отряд.

В общей сложности в этом сражении у Кохсана противник потерял более двух сотен своих людей. Остальные трусливо бежали, уже не преследуемые никем. Асанов, встревоженный молчанием второго пулемета при отступлении противника, лично поднялся на холм и с горечью обнаружил погибшего Игоря, разорванного прямым попаданием вражеской мины.

А еще через три часа к городу подошли наконец посланные сюда моторизованные части советских войск. Если не считать убитого капитана, Асанову и его людям удалось одержать действительно впечатляющую победу. Был разгромлен мобильный отряд моджахедов, насчитывающий пятьсот сабель. При этом потери составляли пять человек убитыми и семнадцать ранеными. Но среди убитых был капитан Игорь Рудницкий, и это делало саму победу горькой и тяжелой.

Собравшиеся на площади люди видели, как грузили в БМП тело погибшего офицера. Многие из женщин понимали, что убитый, по существу, спас их от надругательства и расправы моджахедов. Но Восток имеет свои обычаи и свои традиции. К убитому не подошел ни один человек.

Никто не сказал ни единого слова. Только молча провожали убитого «шурави». Тело капитана Игоря Рудницкого было отправлено на родину, в Москву. По обычаю, гроб был доставлен закрытым, дабы мать или другие близкие не могли увидеть разорванных внутренностей капитана.

Позже в Афганистан приехал отец Игоря. Разыскав Асанова, он попросил рассказать того о последнем бое своего сына. Акбар честно рассказал все, не утаив ни единой подробности.

Генерал слушал молча, с опухшим, осунувшимся лицом. Но в его глазах, тяжелых и печальных, Асанов все-таки заметил гордость. В офицерской, потомственной семье военных считали за честь умереть за родину, выполняя свой долг. Тяжелое, страшное горе отца могло хоть как-то смягчить лишь то обстоятельство, что его сын умер как настоящий офицер, как герой.

Спустя два месяца был опубликован Указ о присвоении званий Героев Советского Союза майору Асанову и капитану Рудницкому (посмертно). Много лет спустя, слушая иногда рассуждения никогда не бывавших на войне демагогов, называвших павших ребят в Афганистане оккупантами и интервентами, Асанов вспоминал глаза генерала Рудницкого. Его боль и его гордость за сына. И понимал, что никто в целом мире не сможет ему доказать, что честное выполнение своего воинского долга – всего лишь участие в преступной авантюре, а смерть офицера на поле брани – досадная случайность оккупационной политики неразумного командования. Для него все павшие в Афганистане оставались героями. Независимо от причин, втянувших страну в эту войну. Навечно.

ГЛАВА 1

Чон Дин, заметив направленное на него дуло винтовки, даже не вздрогнул. Он просто спокойно повернулся к ее обладателю и спросил:

– Кто ты?

– А ты кто? – почти закричал тщедушный мужчина, потрясая винтовкой.

– Я ищу Али-Рахмана, – Чон Дин видел, в каком состоянии находится разговаривавший с ним, и старался говорить как можно спокойнее.

– Он покинул этот мир еще три дня назад, – волнуясь, произнес обладатель винтовки, – я его брат. Умирая, он предупредил меня о госте из Индии. Но больше он ничего сказать не успел. И теперь я не знаю, кто ты – друг или враг.

– Как умер достопочтимый Али-Рахман, да смилуется Аллах над ним, да даст ему успокоение?

– Лихорадка, – коротко ответил мужчина, – у нас в городе опять эта проклятая болезнь.

Чон Дин знал, что лихорадкой они называют обыкновенную малярию, против которой у горцев не было ни иммунитета, ни необходимых лекарств.

– Он должен был передать мне пакет от моего дяди, – Чон Дин понимал, что тактику нужно менять на ходу. Иначе можно просто не выйти из этой лавки.

– Никакого конверта он мне не оставлял, – немного недоумевая, ответил брат умершего, – но я еще не знаю, как к тебе относиться.

– Как к другу, – ответил Чон Дин, уже сознавая, что никаких сведений насчет дислокации Нуруллы он в Зебаке не узнает… Неожиданно на улице раздались крики сразу нескольких людей. Обладатель винтовки нахмурился.

– Опять пришли, – недовольно заметил он. – Или люди Нуруллы, или люди Алимурата. Они появляются здесь через каждые два-три дня.

Винтовку он уже опустил, и поэтому Чон Дин сделал несколько шагов к выходу.

– У меня осталась на улице жена, – сказал Чон Дин и, уже не обращая внимания на брата умершего, шагнул на порог.

На улице стояло несколько человек, вооруженных автоматами и винтовками. Конечно, женщину в парандже, боязливо прижимающуюся к одному из домов, они не трогали. Даже бандиты и контрабандисты свято соблюдали законы шариата, требующие уважения к другим женщинам.

В мусульманской религии уважение к матери, сестре, жене закладывается в детях с самого рождения. Там, вопреки распространенному мнению, вовсе не считают женщину существом низшего сорта. Напротив, муж обязан содержать своих женщин, лелеять их, беречь. Дом – это святилище женщины. Все, что находится вне дома, – удел мужчины. Такое разделение, существующее на Востоке многие тысячелетия, помогает семье правильно функционировать, так как в восточных семьях многодетность является обычным явлением. И паранджа для женщины не метод унижения ее мужчинами, а скорее метод предохранения женщины от нескромных взглядов других мужчин. А веселящиеся на улице люди Алимурата даже не думали задевать чужую женщину, понимая, что нельзя восстанавливать против себя весь город.

Если в будущем эта женщина окажется женой бывшего активиста Народно-демократической партии или сестрой командира части бывшей правительственной армии, они не задумываясь разделаются и с ней, и с ее родными, но обидеть женщину просто так – такое им и в голову не могло прийти.

Падерина внимательно слушала пьяные крики бандитов. В отличие от людей Абу-Кадыра, никогда не употреблявших спиртного, как и положено правоверным мусульманам, эти парни не очень соблюдали некоторые нормы исламского кодекса, требующего не прикасаться к спиртному.

Неожиданно громкие крики одного из бандитов привлекли ее внимание.

– Весь отряд Нуруллы собрался там, – кричал он, – все они – до единого! Нам нужно пойти туда и уничтожить их!

– Оставь, – злился другой, – Нурулла завтра снимается с лагеря. Они перебираются ближе к Ишкашиму. Мы все равно не сумеем собрать всех наших людей.

– В прошлом году их люди увели у нас баранов, – злился первый, – а теперь мы можем перерезать им горло, как баранам. Пусть Алимурат скажет, и ни один человек не уцелеет.

– У Нуруллы в лагере стоят пулеметы и минометы. Нам туда лучше не соваться.

Крики продолжались еще минут двадцать, пока наконец все бандиты не отправились на другую улицу.

Чон Дин подошел к Падериной.

– Наш связной умер три дня назад от малярии, – тихо сказал он, – ничего более подробно узнать не удалось.

– Здесь кричали люди, – очень тихо ответила Падерина.

– Слышал, – кивнул Чон Дин, – поэтому так быстро и выскочил.

– Они говорят, что Нурулла где-то недалеко. Там сейчас его отряд. Завтра он снимется и переберется ближе к Ишкашиму.

Чон Дин понял все без слов.

– Думаете, стоит рискнуть?

– У нас есть другой выход? – невозмутимо парировала женщина.

– Да, действительно, – согласился Чон Дин.

Он отлично понимал ситуацию. Конечно, нужно было узнать более подробно о лагере Нуруллы, постараться выяснить их месторасположение. Но идти они могли только вдвоем. Оставлять одну женщину или посылать ее обратно в лагерь было нельзя. Если в городе любая женщина находилась под защитой негласных законов, то на дороге одинокая женщина без мужчины могла стать легкой добычей любого прохожего. Раз ее не ценят близкие мужчины, отпуская одну в такой дальний путь, значит, ее могут не ценить и другие мужчины. Логика в таких рассуждениях была «абсолютной».

– Идти нужно вместе, – поняв его состояние, кивнула Падерина, – у нас есть еще время до возвращения. Полтора дня. Узнать и принести сведения для нас важнее всего.

– Согласен, – Чон Дин услышал, как возвращаются люди Алимурата, и, нахмурившись, быстро сказал: – Нам все-таки лучше уйти отсюда.

Они быстро покинули торговые ряды городка, направляясь на север. А вернувшиеся бандиты снова начали кричать и шуметь. Кончилось это тем, что они попытались ограбить несколько лавок, стоящих в конце улицы. Но хозяева уже знали, как нужно разговаривать с незваными пришельцами.

Изо всех лавок показались вооруженные винтовками люди. Бандиты растерялись. Вести бой с жителями города не входило в их планы. Кроме того, они знали, что им не простят бойни в Зебаке.

Гордые пуштуны вообще традиционно не доверяли узбекам и таджикам, составляющим основу таких бандформирований. Пострадавшие более всего от ввода советских войск, живущие на севере миллионы таджиков и узбеков подвергались нападениям, принудительной коллективизации, насильственно переселялись в другие места. Причем зачастую это делали из особого рвения правительственные пуштунские чиновники, всегда с подозрением относившиеся к своим национальным меньшинствам. Именно поэтому наиболее непримиримыми и самыми отчаянными стали живущие на севере представители этих меньшинств. И именно поэтому их было так много среди бандитов, осуществлявших контрабанду наркотиков и оружия через границы.

В этот момент на торговой улице появилось несколько человек из отряда Нуруллы, отличавшегося большей дисциплинированностью и порядком. Тут же раздалось несколько выстрелов. Растерявшиеся люди Алимурата спешно покинули городок.

Среди погибших оказался и неосторожно выбежавший с винтовкой брат Али-Рахмана. Стоявший за прилавком молодой парень, напуганный грохотом выстрелов и смертью второго хозяина, оттащил тело в лавку, прикрыл его мешками и тут же сбежал, решив больше не искушать судьбу.

Падерина и Чон Дин неспешно, как и подобает настоящим путникам, двигались на север. До предполагаемого лагеря Нуруллы было около тридцати километров, и их можно было пройти за весь день. Привыкшие к физическим нагрузкам, оба офицера старались максимально беречь силы, делая короткие привалы через каждые два часа. Наконец поздно ночью они все-таки вышли к небольшому каменистому плато, освещенному со всех сторон огнями.

Недалеко шумели машины. В отряде Нуруллы были даже два БМП и пять грузовых машин, что позволяло ему быстро перебрасывать своих людей в случае необходимости. Нурулла занимался контрабандой, не брезгуя доставлять наркотики из Пакистана для последующей переправки в Иран и в бывший Советский Союз, откуда груз часто шел в Европу. Несмотря на строжайшие меры исламского правительства Ирана, боровшегося с торговцами наркотиками и контрабандистами самыми решительными мерами, вплоть до смертной казни, этот бизнес по-прежнему процветал, так как приносил невиданные прибыли.

Особенно раздражало иранские власти и то обстоятельство, что среди контрабандистов было много бывших моджахедов, боровшихся с неверными и соответственно получавших оружие и деньги из Ирана. Теперь, когда основного врага уже не существовало, многие бывшие «идейные» оппозиционеры переключились на «прибыльные» переправки запрещенных грузов, охраняя их полученным прежде оружием для борьбы с безбожной властью.

Иранские власти не просто преследовали контрабандистов, они вешали их после показательных процессов, дабы никто не мог усомниться в чистоте помыслов настоящего исламского правительства. И здесь действия Ирана получали абсолютную поддержку стран Запада, так сильно страдавших от наплыва наркотиков.

Но к тому времени вся Средняя Азия превратилась в огромную дыру, через которую просачивались тысячи контрабандистов, переправляя свой смертельный груз. Граница, некогда единая и монолитная, превратилась в лоскутное одеяло, где каждый участок охраняли собственные пограничные войска только что образованных государств. А в самом Таджикистане шла непрекращающаяся гражданская война. Все эти события, наложенные друг на друга, позволяли почти беспрепятственно переправлять грузы наркотиков из Средней Азии в Европу, зачастую даже на специально зафрахтованных самолетах.

Чуть в сторону от плато, там, где находились машины, было небольшое поселение, домов на сто – сто пятьдесят. Уставшие путники направились туда. Они постучали в первый попавшийся дом.

– Входите, – радушно открыл им какой-то старик.

После обмена приветствиями их провели во внутренний дворик. Старик сел перед ними.

– Откуда вы пришли, – спросил он, – как долог был ваш путь?

– Мы идем из Зебака, а до этого прошли много дорог пути. Наша цель – добраться до границы, но мы хотим еще войти в город Ишкашим, где нам нужно передать поручение нашего брата, да сохранит Аллах ему жизнь на долгие годы, – ответил Чон Дин.

– Ты, я вижу, не пуштун и не таджик. Скажи мне, как тебя зовут и откуда ты пришел? – спросил старик.

– Мы путешествуем из славного города Шибиргана и прошли много дорог. Я кореец. Мое имя Ван Дин, а это моя супруга.

– Я сразу понял, что вы с запада. В Шибиргане живет много твоих сородичей?

– Да, – офицер знал, что в городе действительно компактно проживала довольно большая колония киргизов и корейцев. Это входило в часть его легенды, и он спокойно продолжал беседу.

Падерину в это время увели на женскую половину дома. Она осторожно отцепила пояс с пистолетами под паранджой и сняла его вместе с нею. Затем устало опустилась на подушки, любезно предложенные женщиной.

Хозяйка внимательно рассматривала гостью.

– Ты не пуштунка? – спросила она на фарси.

– Нет, мой муж кореец, а я из туркменов, – сообщила Падерина.

– Я поняла сразу, едва взглянув на тебя. Наверное, твоя мать из рода хорезмцев или хазарейцев, ты слишком высокая и светлая, – улыбнулась женщина.

– Да, – кивнула Падерина, чувствуя, как от усталости кружится голова.

Принесли еду, и, прочитав короткую молитву, они принялись есть. Рядом с хозяйкой дома сидели две женщины, примерно лет тридцати пяти–сорока. Это были невестки хозяйки. Одна была таджичкой, другая узбечкой. Обе женщины, молчаливые и покорные, спокойно слушали свою свекровь, не решаясь принимать участие в беседе. Они сидели на полу, как и положено в настоящем мусульманском доме местных таджиков. Еду приносили девочки – внучки хозяйки.

– Говорят, в Зебаке сегодня утром убили несколько человек, – вздохнула женщина. – Вы ничего там не видели?

– Нет, мы сразу ушли, но мы слышали, как там стреляли, – ответила Падерина.

– Трудный, очень трудный путь вы прошли. Сам Аллах помогает вашему испытанию, – сердечно отозвалась хозяйка дома, – в такое трудное время столь далекий переход требует большого мужества. И терпения.

– Мой муж храбрый человек, – улыбнулась Падерина. – Аллах не послал нам детей, и я благодарна ему за такого мужа. – Хозяйка понимающе наклонила голову.

– А что за лагерь здесь совсем рядом? – спросила Падерина, зная, что женщины бывают всегда осведомлены даже лучше мужчин.

– Этого бандита Нуруллы, да покарает его Аллах, – негромко ответила женщина. – Мои дети – в Файзабаде, в полках генерала Дустума, а здесь хозяйничает этот безбожник.

– Он давно здесь находится?

– Несколько дней, – охотно ответила женщина, – мы ждем, пока наконец он уберется. А вчера к нему прилетала летающая машина.

– Какая машина? – насторожилась Падерина.

– Летающая машина, – сказала хозяйка дома, – и мы думали, что они будут бросать сверху бомбы на наш кишлак, но они немного полетали, потом сели. А скоро улетели.

– У бандитов есть такие машины? – офицер разведки, она сразу догадалась, что здесь так называют вертолет. И сразу сообразила, что у Нуруллы не может быть вертолета. Значит, сюда прилетел кто-то из-за границы, из Пакистана, откуда имелся небольшой коридор через горы.

– Мы тоже не знали, но, увидев, поняли, что этому проклятому помогают друзья из-за границы.

– А почему вы решили, что летающая машина прилетела оттуда? Может, она прилетела из Джурма или Кабула?

– Нет, муж разговаривал с некоторыми из этих обиженных Аллахом. Они говорили, что машина прилетела оттуда, из-за гор, – показала женщина руками на восток.

Падерина уже решила для себя, что она останется здесь, в доме. Вечером, когда им отвели одну комнату для гостей, она тихо прошептала капитану:

– Возвращайся в Зебак и передай нашим, что сюда прилетал вертолет из Пакистана. У Нуруллы, видимо, устойчивая связь с гостями из-за границы. Нужно, чтобы Асанов знал об этом. Может, они давно переправили полковника Кречетова туда, в горы, в Пакистан.

– Понимаю, – согласился Чон Дин, – но прошу вас не выходить из этого дома. Я скажу хозяину, что собираюсь идти в Ишкашим без вас.

– Договорились, – согласилась женщина. – И не нужно так сильно отодвигаться, я не кусаюсь.

По обычаю, им отвели общую постель, и теперь подполковник и капитан вынуждены были спать радом, касаясь друг друга локтями. На предложение Чон Дина, считавшего, что он может спать на полу в другом углу комнаты, Падерина не согласилась. Капитан сильно устал, а ему еще предстоял обратный путь. И они разделили в эту ночь ложе, пожелав друг другу спокойной ночи и заснув спиной один к другому.

Утром, позавтракав, Чон Дин сообщил о своих планах хозяину дома. Старик, разумеется, не возражал. Он ничего не терял в любом случае. Оказать гостеприимство гостю было его долгом горца и правоверного мусульманина, и он готов был оставить женщину у себя. А если незнакомец не вернется – что ж, в его доме найдется место и для жены гостя. Старуха успела рассказать ему о красивой туркменке, и он совсем не возражал обзавестись на старости лет второй женой. Куда было деться одинокой женщине, если ее муж не вернется из Ишкашима. Конечно, оставаться в этом доме. И старик с удовольствием оставил в своем доме жену незнакомца. А там пусть сам Аллах рассудит, кто вернется из Ишкашима и как сложится судьба этой женщины.

ГЛАВА 2

Не успели вошедшие в Афганистан советские войска развернуться по всей линии границы, как в Пакистан потянулись десятки кадровых разведчиков американских, французских, английских спецслужб. После избрания президентом США Рональда Рейгана в стране начала действовать хорошо отлаженная система информационных сообщений и курьеров. По всей границе с Афганистаном имелись надежные люди, информировавшие резидентов о перемещениях афганской правительственной армии, о настроениях среди оппозиции, о движениях племен, кочевавших через горы и в пустынях.

Американцы развернули свою сеть в двадцати пакистанских городах. При этом главные центры сбора разведывательной информации находились в Исламабаде, Лахоре, Кветте и Пешаваре. Параллельно американские резиденты получали необходимую информацию и об иранской армии, продолжающей изнурительную войну с Ираком, и об индийской армии, сосредоточенной у границ Пакистана, где всегда было достаточно напряженно и беспокойно.

Высоко в горах, в небольшом пакистанском городе Читрале, был развернут местный пункт сбора информации резидентуры ЦРУ. Здесь постоянно находился сам резидент, двое его помощников и несколько курьеров, совершающих при необходимости длительные переходы в горах. Резидент в Читрале контролировал огромную северную область непосредственно Пакистана, а также стратегический узел, где сходились границы СССР, Китая, Индии, Пакистана и Афганистана.

Донесения из Читрала передавались непосредственно в Пешавар, где находился старший офицер, имевший право на самостоятельные действия. Уже отсюда планировались многие операции, отсюда шли инструкции отрядам моджахедов, указания, куда доставлять грузы, где их складывать, как налаживать связь между разрозненными отрядами. Вскоре в Читрале была построена специальная радиолокационная станция, перехватывающая разговоры советских командиров. Для обслуживания станции были командированы еще два сотрудника из Лэнгли.

Как известно, самые тяжелые бои шли в районе Джелалабада, куда шли отряды оппозиции, направляемые из Пешавара и Читрала инструкциями американских резидентов. После окончания войны в Читрале появился еще и вертолет, позволявший резидентам перемещаться более оперативно и даже летать по ту сторону границы, что было немыслимо во время пребывания в Афганистане ограниченного контингента советских войск.

Последний резидент ЦРУ Джеймс Беннет был назначен сюда в начале девяносто четвертого года, когда стало окончательно ясно, что оппозиция в Таджикистане полностью разгромлена, и теперь нужно работать с ее представителями, находящимися в Афганистане. Он владел несколькими местными языками, был автором работ по проблемам Востока, несколько лет до этого провел в Индии. Его заместителем считался начальник радиолокационной станции капитан Альфред Херрик, командированный сюда всего лишь три месяца назад. Его предшественник был отозван отсюда с тяжелым приступом малярии, которую он успел подхватить в горах, несмотря на регулярно принимаемые лекарства и различные сыворотки, которые вводились офицерам, предохраняя их от множества болезней, столь характерных для этой части света.

Беннет – высокого роста, плотный, широкоплечий, с несколько вытянутым лицом, тяжелым подбородком и светлыми серыми глазами – был похож на американских киногероев образца вестернов, где он мог с успехом играть шерифа или положительного героя. Херрик, напротив, был небольшого роста, имел нос в виде сплющенной пуговицы, даже веснушки на лице, придававшие его лицу какой-то комический оттенок. Но впечатление было обманчивым. Херрик был очень опытным специалистом и кадровым сотрудником ЦРУ уже много лет.

Кроме них в местном отделении резидентуры ЦРУ работали еще три человека – техник Памела Фукс, ее супруг лейтенант Говард Фукс и сотрудник аналитического отдела Гарри Блант.

В этот холодный вечер Беннет и Херрик играли в шахматы, слушая, как за окнами бьется сильный северный ветер, пришедший из предгорий Гиндукуша.

– Как вы думаете, ситуация в Таджикистане может серьезно измениться? – задумчиво спрашивал Беннет.

– Судя по всему, нет, – осторожно отвечал Херрик, глядя на шахматную доску. – Режим в Душанбе опирается на поддержку русских. Здесь сосредоточена двести первая дивизия, усиленные отряды пограничных войск, довольно значительные силы таджикских правительственных войск. Оппозиции не удастся прорваться. Мы же вместе составляли отчет.

– Согласен, – кивнул Беннет, – об этом я помню, но не забывайте, что в Таджикистане сейчас проживает не более трех миллионов человек. Сейчас примерно столько же находится в Афганистане. А это готовые на все люди. В свое время многие не верили, что афганская оппозиция имеет хоть какие-то шансы, теперь о режиме Наджибуллы уже никто не помнит.

– Таджикистан не Афганистан, – возразил Херрик, – здесь совсем другая ситуация и другое население.

Кроме того, три четверти живущих в Афганистане таджиков не принимают ортодоксальных лозунгов непримиримой таджикской оппозиции. О самом Таджикистане я не говорю. Там народ не хочет создавать у себя теократическое государство по типу иранского. Эти люди уже познали плоды цивилизации.

– Вам не кажется, что у нас трудная задача, – нахмурился Беннет: его позиция была значительно хуже, ладьи Херрика угрожали прорваться в тыл, – с одной стороны, мы не должны помогать созданию на Востоке новых исламских государств по типу Ирана, всячески противодействуя фундаменталистам. С другой – должны объективно поддерживать фанатиков из таджикской оппозиции, так сильно ослабляющих южный фланг всего Содружества Независимых Государств, и прежде всего России.

– Не вижу противоречия, – Херрик все-таки сумел прорваться на левом фланге, тесня фигуры своего противника, – пока сохраняется равновесие, никакого противоречия нет. Главное, не допустить победы ни тех ни других. Как в ирано-иракском конфликте, когда оружие десять лет поставлялось обеим сторонам. Хотя объективно ни Саддама Хусейна, ни Аятоллу Хомейни нельзя было причислить к категории наших сердечных друзей. А ведь мы им довольно ощутимо помогали.

– Вы предлагаете помогать здесь и русским? – усмехнулся Беннет.

– А разве мы им не помогаем? – удивился Херрик. – Я отлично помню, сколько выделил им конгресс на развитие их «демократии», хотя если они демократы, то я палестинский террорист.

Оба коротко рассмеялись этой шутке. Вошла миссис Фукс.

– Вы будете пить кофе? – спросила она, ставя перед каждым небольшую чашечку с ароматно дымящимся напитком.

– Благодарю вас, миссис Фукс, – кивнул Херрик.

– И вы считаете, что такая неопределенная ситуация в этом районе будет сохраняться достаточно долго? Я говорю о перспективе, – снова спросил Беннет.

– Не знаю, – признался Херрик, – все будет зависеть даже не от противостоящих в Таджикистане сил. Все решается в Москве. Если там на выборах победят коммунисты или националисты, они вполне могут начать новое объединение империи. И, хотя историю трудно повторить, у них может получиться некий симбиоз имперско-демократического союза, с которым нам снова придется считаться. Вам шах.

– Да, может быть, вы и правы, – согласился Беннет, он анализировал возникшее положение на шахматной доске минут пять и, убедившись, что теряет фигуру, сдался.

– У вас есть какие-нибудь сведения из Афганистана, от Нуруллы? – спросил Херрик.

– От этого контрабандиста… – вздохнул с огорчением Беннет. – Наша трагедия в том, что мы всегда имеем дело с далеко не лучшими представителями рода человеческого. С одной стороны, он поставляет нам необходимую информацию, с другой – переправляет через границу крупные партии наркотиков. Недавно он даже пытался с боем прорваться через таджикскую границу.

– Удалось?

– Разумеется, нет. Он потерял довольно много своих людей и снова ушел в горы. А из его достижений можно отметить только один сбитый вертолет и захваченного в плен офицера русских. Какой-то полковник, видимо, пограничник.

– Что они собираются с ним делать?

– Пока решают, – пожал плечами Беннет, – может, обменяют на кого-нибудь, может, попросят оружия, может, еще что-нибудь. Этот офицер нас мало интересует: в конце концов, что может знать захваченный на границе офицер, даже если он полковник. Ну расскажет нам об организации охраны одной из застав. Это малопродуктивно и совсем неинтересно.

– Да, наверное, так оно и есть, – согласился Херрик. – Когда вы собираетесь снова лететь туда?

– Завтра утром.

– В такую погоду? – удивился Херрик.

– Я послушал прогноз погоды. Обещают завтра утром нормальную видимость и отсутствие ветра.

– Вы уже вызвали вертолет?

– Мы говорили с Пешаваром. Оба наших пилота сейчас в Дроше, в тридцати километрах отсюда. Они прилетят завтра утром за мной. Я столько раз просил оставлять вертолет прямо у нас, но Пешавар не разрешает. Они тоже правы: здесь, в горах, нет подходящих условий для размещения вертолетов.

– Все равно будьте осторожны. Я не доверяю этому Нурулле, – пробормотал Херрик.

– Да? – поднял бровь Беннет. – У вас есть какие-нибудь основания для подозрений?

– Я же докладывал вам три дня назад о нашем радиоперехвате. Говард все записал в журнал. Кто-то достаточно открытым текстом сообщал, что груз идет по назначению. Через Душанбе и Москву. Интересно, куда идет этот груз и что это за груз. А если он идет через Москву, то, может быть, Нурулла решил заработать на наших противоречиях. Какие связи могут быть у этого бандита с русскими? Признаюсь, меня это очень тревожит. Мне казалось, что вы сообщите об этом в Пешавар.

– У меня есть доказательства, что это был радист Нуруллы? – спросил Беннет. – Пока их нет, я не могу ничего сообщать. Все нужно проверить и убедиться в двойной игре Нуруллы. Вот почему я завтра утром лечу в его отряд. Не беспокойтесь, Нурулла не посмеет мне ничего сделать. Он хорошо понимает, что вместо одного вертолета могут прилететь несколько, и от его людей ничего не останется.

– И все-таки будьте осторожны, – снова сказал Херрик.

На следующее утро вертолет сел почти рядом с домом, и Беннет, взявший с собой вечно молчаливого, неразговорчивого Гарри Бланта, улетел с ним в Афганистан. Миссис Фукс отправилась на кухню готовить еду к их возвращению. Капитан Херрик пошел на обычное дежурство. Лейтенант Говард Фукс дремал в своей комнате.

Дверь дома была взорвана точным попаданием из гранатомета. Херрик успел схватить пистолет, выскакивая наружу. Пятеро незнакомцев, ворвавшихся в комнаты, поливали все автоматным огнем. Миссис Фукс, так и не успевшая понять, что произошло, получила сразу несколько тяжелых пулевых ранений и умерла прямо у кухонной плиты. Ее мужу повезло меньше. Он выбрался на лестницу и был срезан автоматной очередью. Его, живого еще, добивали из автоматов, разряжая магазин прямо в голову. Капитан Херрик успел несколько раз выстрелить, задев двоих нападавших, после чего был сражен автоматной очередью ворвавшегося через окно еще одного из нападавших. Уходя, незнакомцы разрушили оборудование, сожгли документы и оставили на стенах дома кроваво-красную надпись: «Смерть американским империалистам!». Напуганные грохотом выстрелов и криками нападавших, жители соседних домов, расположенных в пятистах метрах от станции, даже не решались выходить на улицы города до тех пор, пока сюда не приехали две полицейские машины. Лишь затем к месту разрушения начали собираться немногочисленные ошеломленные соседи, с ужасом наблюдавшие следы разрушения и смерти.

ГЛАВА 3

Рахимов, обнаруживший труп в лавке Али-Рахмана, на мгновение замер, затем, наклонившись, внимательно рассмотрел лицо убитого. Он успокоился, едва увидев бороду погибшего. У Чон Дина не могло быть подобной бороды. Таких людей, как Чон Дин, на Востоке называли «кеса», то есть безбородый. Обычно кеса встречались среди корейцев, китайцев и киргизов, у которых было гораздо меньше растительности, чем у других восточных народов. Послышался шум входивших в лавку людей. Рахимов стремительно обернулся, выходя в первую комнату. Там стояли Семенов и еще какой-то напуганный до смерти парень.

– Ты кто? – спросил у него Рахимов.

– Я работал в этой лавке, – испуганно забубнил парень, оглядываясь на молчавшего Семенова, подтолкнувшего его в лавку своим пистолетом.

– А погибший кто?

– Брат Али-Рахмана, его убили люди Алимурата, а я испугался и убежал.

– А где сам Али-Рахман?

– Умер от лихорадки пять дней назад.

– Понятно, – помрачнел Рахимов. – К тебе в лавку не приходил кореец или киргиз небольшого роста, гость из Индии?

– Приходил, – обрадовался парень, – два дня назад. Его ждала на улице жена. Он сказал, что Али-Рахман должен был оставить ему письмо, но у нас не было никакого письма, и брат хозяина сильно разозлился, даже грозился винтовкой.

– А потом что было?

– Пришли люди Алимурата, и этот индийский гость ушел.

– Он ушел сам или вместе с этими людьми? – уточнил Рахимов.

– Сам, – кивнул парень, – но вместе с женой. А может, это была не его жена, я не знаю точно.

– Ладно, – разрешил Рахимов, – похорони этого несчастного, пусть Аллах даст ему покой [43].

– Да успокоит Аллах и всех твоих умерших родных и близких, – сказал в ответ традиционную фразу обрадованный парень. Он понял, что никто не собирается его убивать.

– У хозяина были родные, – спросил Рахимов, – кроме погибшего брата?

– Да, здесь в Зебаке живет его семья, но все дела вел его брат, – сообщил парень.

– Значит, теперь ты здесь хозяин, – строго предупредил его Рахимов. – Если узнаем, что ты обидел сирот, мы обязательно вернемся.

– Как я могу? – испугался парень. Он даже забыл про Семенова. – Жена Али-Рахмана моя единственная сестра.

– Тогда все в порядке, – Рахимов, кивнув Семенову, вышел из лавки.

Обратный путь был тяжелее обычного. Нужно было сообщить Асанову о пропаже Падериной и Чон Дина. Но, к их огромному облегчению, они, придя в лагерь, застали там почти падавшего от усталости Чон Дина, сумевшего за один день преодолеть расстояние от лагеря Нуруллы до лагеря, где размещалась его группа.

Теперь все были в сборе, если не считать Падериной, оставшейся в кишлаке, рядом с бандой. Асанов, собрав офицеров, принялся объяснять задачу каждого. Он заметил недоумение на лице Рахимова и, когда совещание закончилось, попросил своего заместителя немного пройтись вместе с ним.

– Вас что-нибудь не устраивает? – спросил он подполковника.

– Честно говоря, да, – признался Рахимов.

– Я слушаю, – он понимал, что это только первый симптом.

– Вы достаточно четко очертили наши задачи по блокированию отряда Нуруллы и разведки боем. Но вы практически ничего не сказали о завершающем этапе операции. Каким образом мы сумеем освободить Кречетова из плена? Как пройдет этот решающий момент во всей нашей экспедиции? Что мы должны делать? Я вас не понимаю, Акбар Алиевич.

– Нельзя все предусмотреть, – уклонился от прямого ответа Асанов, – иногда решения нужно принимать прямо на месте, непосредственно в боевой обстановке.

– Видимо, вы правы, – согласился подполковник, – извините меня.

– Ничего, – у Асанова испортилось настроение.

Ему не нравилось, что приходится скрывать от офицеров смысл и цели их операции. Но абсолютная секретность была первым залогом успеха в этой непонятной и непредсказуемой экспедиции. Он видел сомнения Рахимова. Подполковник был опытным профессионалом и справедливо указывал на явные погрешности всего плана, при котором не делался акцент на заключительный этап, решавший исход операции. Вместе с тем Рахимов помнил о своем запечатанном конверте и осознавал, что Асанов мог располагать гораздо большей информацией о предстоящих событиях, чем любой из офицеров, находившихся с ним в лагере.

Вечером этого дня они выступили, чтобы под покровом ночной темноты подобраться как можно ближе к лагерю Нуруллы. Идти было нелегко. Шестерым офицерам приходилось нести практически весь необходимый груз на себе, а это делало и без того нелегкую дорогу почти вдвое тяжелее.

Тем не менее к утру они все-таки достигли нужной им точки, выбрав место для лагеря в пяти километрах от места расположения отряда Нуруллы. На этот раз осмотреть лагерь отправился сам Асанов, взявший с собой Чон Дина. В случае, если их задержат передовые посты Нуруллы, они могут объяснить, что, сделав крюк, возвращаются из города, причем Чон Дин даже мог указать дом, где в данное время находилась его жена, а Акбар Асанов вполне мог сойти за таджика, возвращающегося с гостем из Ишкашима.

И хотя Асанов действительно был таджиком, риск в их путешествии вдвоем был огромный. Среди людей Нуруллы вполне могли быть и были таджики, прекрасно знавшие не только Ишкашим, но и живущих в нем таджиков, составляющих большую часть населения города. А попасться на их вопросах было легко, ибо невозможно знать всех жителей маленького городка в лицо или по именам. Но у Асанова было еще одно преимущество – длинный лекарский нож и различные травы, высушенные и измельченные, они висели в специальных узелках на поясе, как у опытных лекарей, столь редко встречавшихся в этих горных местах. Расчет был на то, что бандиты заинтересуются мастерством Асанова и все-таки отведут его в свой лагерь, а там Акбар мог ориентироваться прямо на месте. Правда, и риск возрастал почти до максимума, ибо среди таджиков Нуруллы вполне мог оказаться бывший житель Душанбе или воевавший в рядах оппозиции моджахед, способный опознать Асанова. Генерал был слишком известен в этой стране своим бесстрашием и своим гуманизмом по отношению ко всем народам, проживающим в этом многонациональном крае.

До кишлака их никто не остановил, видимо, Нурулла считал, что плато, на котором расположен его лагерь, – достаточно хорошая позиция, чтобы опасаться непрошеных гостей. Или просто им повезло, и они не встретили никого из выставленных передовых постов, но в кишлак, как и планировалось, они вошли вместе.

Хозяин дома, увидев Чон Дина, ничем не выдал своего огорчения. Ему удалось подсмотреть за женой гостя, когда та сняла паранджу, и он был вынужден согласиться с женой, что подобной красавицы в их кишлаке еще не было. На самом деле Падерина была далеко не такой красавицей, но не видевшему вообще в жизни симпатичных женщин старому таджику казалось, что он видит перед собой почти богиню.

Правда, все его радужные прогнозы рухнули, когда из Ишкашима вернулся ее муж. Старик пил чай с ним и его спутником, искренне недоумевая, что нашла такая красивая женщина в этом мужчине. Но он был гость, а она была его женой и, значит, была неприкосновенна, как и положено в таких случаях. Асанов, видевший волнение старика, незаметно улыбался, представляя, какое впечатление на него должна была произвести Падерина. А затем он ушел в лагерь как лекарь, ищущий возможности небольшого заработка. Старик наотрез отказался идти с ним, объяснив, что не верит этим безбожникам и насильникам.

Асанов шел к лагерю. Кроме длинного ножа, у него не было никакого оружия, если не считать еще нескольких щипцов, колющих и режущих инструментов. Почти у самого плато его остановил наряд из двух человек.

– Стой! – довольно грубо крикнули ему.

– Ассалам аллейкум, – вежливо поздоровался Асанов. Он был одет не в пуштунский, а в таджикский национальный костюм, состоящий из свободно болтавшегося халата, рубахи, штанов, заправленных в большие пыльные сапоги, – такой вариант «военизированной моды» середины девяностых.

Патруль даже не ответил на его обращение.

– Кто такой, – грубо спросил один из них, – откуда идешь?

– Я лекарь, – скромно ответил Асанов, – моя цель нести людям избавление от мук и страданий. Если я могу чем-то помочь, я готов.

– Лекарь, – обрадовался второй из патрульных, – как раз то, что нам нужно. Пойдем с нами.

Они направились прямо к лагерю. Расчет был правильным. В горах лекари были первой необходимостью. Здесь не хватало ни медикаментов, ни врачей, и лечили по-прежнему старыми, проверенными дедовскими способами, не всегда оставлявшими шансы больным людям.

Асанов сразу обратил внимание на дисциплину в лагере. У палаток было чисто, все они стояли, выстроившись в ряд. Костры горели в специально отведенных для этого местах, где готовили еду и грели воду. У одной из центральных, самых больших, палаток патрульные остановились. Из палатки вышел заросший человек в очках. Здесь было странно видеть человека в очках, словно в пустыне – одетого в калоши прохожего. У горцев, всегда славившихся великолепным зрением, многие никогда не видели очков за всю свою жизнь.

Вышедший оказался врачом. После неудачного прорыва у Нуруллы было довольно много раненых, и вот уже несколько недель врач, буквально падая с ног от усталости, пытался в одиночку спасать получивших тяжелые ранения людей. Если учесть, что никто из окружавших его людей не мог даже делать перевязку, можно представить, как он обрадовался появлению лекаря.

Позже Асанов узнал от раненых, что врач находился здесь по линии Красного Креста и уже давно должен был возвращаться в Кабул, но Нурулла, хорошо плативший за услуги единственного эскулапа, настаивал на его пребывании в отряде.

Асанов делал перевязки несколько часов, промывал раны, давал лекарства, имевшиеся в скудной походной аптечке, когда после полудня над лагерем затарахтел чужой вертолет. Все начали выскакивать из своих палаток. Даже раненые, способные ходить, вылезли, чтобы посмотреть на «летающую машину». После того как из гранатомета была подбита такая машина «шурави», люди Нуруллы чувствовали себя героями, способными бороться с этими монстрами.

Акбар обратил внимание, что на вертолете не было опознавательных знаков пакистанских вооруженных сил. Из него вышел высокий, дородный господин, похожий на спортсмена, затем спрыгнул еще один – суровый и недовольный, и оба гостя прошли прямо в палатку Нуруллы.

Асанов сразу понял, что у него появился шанс. Палатка охранялась только снаружи у входа. Нурулле и его людям и в голову не могло прийти расставить часовых вокруг всей палатки, словно она была во враждебном окружении. Он подошел поближе, с правой стороны палатки, там, по его расчетам, должны были находиться стол и стулья, перевозимые в походных условиях специально для таких гостей. Он услышал громкие голоса говоривших. Отвечал сам Нурулла. Это ему принадлежал глуховатый голос с каким-то непонятным хрипом. С ним в основном разговаривал один из приехавших.

– Ты все время пытаешься устроить какие-то свои интересы, Нурулла, – с угрозой говорил гость. – Так дальше нельзя. Мы платим тебе большие деньги. Зачем ты полез через кордон, не предупредив нас? Я еще в прошлый раз говорил, что это было глупо. Даже преступно по отношению к своим людям. Сколько человек ты потерял и ради чего? Или у тебя были какие-то другие планы?

– Ничего не было, – отвечал Нурулла, – просто борьба с неверными – мой долг и моя обязанность перед моим народом.

– Говори своим людям такие дешевые речи, – разозлился гость. – А зачем ты полез на самом деле?

– Мы воюем за правду.

– Поэтому возите наркотики в таком количестве. Это ваша правда?

– Не говори так, – попросил Нурулла, – ты ведь знаешь, что под Джелалабадом пять лет назад погиб даже мой сын.

– Не нужно нас обманывать, – разозлился гость, повторив свои слова, – у нас есть даже ваша радиограмма. Вы теперь возите наркотики не только через Душанбе, но и через Москву?

Асанов замер, ему показалось, что он ослышался.

Но замер и сам Нурулла. В палатке наступило неловкое молчание. Наконец хозяин палатки чуть виновато кашлянул.

– Насчет Москвы ты не прав. У нас с ними была точная договоренность. Главное, чтобы груз дошел до Москвы, а там – не наше дело.

– Кто это «они»? – спросил гость.

– «Они» это – «они», – уклонился от прямого ответа Нурулла. – Я понимаю, чего вы боитесь. Но уверяю тебя, эти люди не причинят вам вреда, скорее, наоборот, помогут в случае необходимости.

– Не нужно меня агитировать, – гость был явно взбешен. – Это правда насчет наркотиков?

– А как мне кормить всех своих людей? – немного виновато ответил Нурулла. – У меня просто нет другого выхода.

– Ты решил работать на двух хозяев, – с явной угрозой заметил взбешенный гость. – Смотри, Нурулла, на двух конях хочешь усидеть. А так не бывает.

– Ты напрасно пугаешь меня, – теперь уже с трудом сдерживался Нурулла. – Твои люди и армии далеко, а мои люди совсем близко. Не нужно так со мной разговаривать.

– Мы сейчас уедем, улетим, – поправился гость, – и больше никогда сюда не вернемся. Ты этого добиваешься?

– Ты ведь знаешь, что нет. Вы мои друзья, и я рад, что вы мои гости, – немного сбавил тон и Нурулла.

Асанову не нравился ни тон разговора, ни его содержание, но он продолжал внимательно слушать.

– Этот офицер еще у тебя? – спросил гость.

– Да. Он полковник. Думаю обменять его на пятерых моих людей, попавших в плен два месяца назад. Как думаешь, «шурави» согласятся?

– Если действительно полковник, думаю, да.

– Настоящий, – оживился Нурулла. – Хочешь, его сейчас приведут.

– Не хочу, – отрезал гость, – сам разбирайся со своими пленными.

– Как хочешь, – Нурулла был явно разочарован. Он так хотел похвастаться пленным офицером и сбитым вертолетом.

– Нас интересует, какие части дополнительно могут перебросить на границу «шурави», если начнется крупный военный конфликт. Сумеешь узнать?

– Как обычно, – оживился Нурулла. – Мои люди везде. Они проникают повсюду. Поэтому я всегда знаю, что хочет делать и дурак Алимурат со своей командой, и фанатик Абу-Кадыр.

– Не будь таким самоуверенным, – посоветовал гость, – Аллах не любит подобной гордыни.

Со стороны вертолета раздались какие-то крики. Асанов заметил, как бегут сразу несколько человек по направлению к палатке Нуруллы.

– Что случилось? – испугались охранники.

– Пустите, – пилот вертолета бежал первым. Он был явно взволнован. За ним бежало десятка два человек, понявших, что случилось нечто ужасное.

– Сэр, – вбежал в палатку пилот, – только что передали. На нашу станцию совершено нападение неизвестными лицами. Все трое наших офицеров убиты.

– Не может быть! – закричал гость, стуча кулаком по столу.

– Вас просят немедленно вернуться, – сказал запыхавшийся от быстрого бега пилот.

– Да, да, конечно, – заторопился гость и, обращаясь к своему молчаливому спутнику, попросил: – Давайте быстрее. Что там еще случилось, подробности известны? – спросил он. Разговор шел только по-английски.

– Двое нападавших были ранены. Но их пока не нашли. Полиция вызвала войска, чтобы оцепить весь район.

– Как сама станция?

– Говорят, разгромлена.

Наступило короткое молчание. Затем гость громко выругался, послышался шум падающей табуретки.

– Нурулла, – обращаясь к главарю банды, сказал гость, – мы попытаемся вернуться через несколько дней. А ты узнай то, что нам нужно. Плату получишь обычную, как всегда.

– Договорились, – Нурулла не знал английского языка, но понял, что случилось нечто исключительное.

А генерал Асанов знал английский и понял весь разговор между пилотом и гостем, так неожиданно спустившимся с небес в «летающей машине».

Он и не подозревал, что среди стоявших в палатке бандитов был и еще один, также отлично знавший английский язык, но предпочитавший об этом молчать.

ГЛАВА 4

Региональный резидент в Пешаваре Стивен Мосс узнал о случившемся из информационных сообщений. Это был не просто скандал, это была катастрофа, которая в лучшем случае могла стоить Моссу его карьеры. Он немедленно вызвал вертолет и вылетел на место происшествия, предварительно сообщив по цепочке в Лэнгли.

Он прилетел почти вместе с Беннетом и, задыхаясь от гнева, наблюдал, как грузят трупы троих офицеров ЦРУ, погибших во время варварского нападения. Его даже не волновал вопрос о погибших. Его интересовало только одно: кто это мог сделать? Растерянный Беннет и оставшийся в живых Блант пытались отыскать среди обгоревших бумаг и разрушенных машин хоть какие-нибудь уцелевшие документы. Судя по всему, бандиты ушли, ничего не забрав, лишь разгромив станцию и застрелив всех находившихся на ней людей.

Мосс хранил тяжелое молчание, считая, что главный разговор еще будет впереди. Лишь когда пакистанские полицейские и врачи покинули дом, лишь когда удалось привести в порядок все комнаты на втором этаже, лишь тогда Мосс решил переговорить с обоими оставшимися в живых сотрудниками станции, один из которых к тому же был местным резидентом.

– Как это могло случиться? – строго поинтересовался Мосс, опустившись наконец в одно из немногих уцелевших кресел.

– Даже не представляю, – вздохнул Беннет. – Бедняга Херрик, у него в Сан-Диего была семья. Мы даже представить такое не могли. Как будто в кошмарном сне. Здесь всегда было так спокойно.

– Это вас и ввело в заблуждение, – сухо отрезал Мосс. – И тем не менее у вас есть какие-нибудь подозрения или версии?

– Никаких, – признался Беннет. – Здесь, в горах, просто не могли быть внезапно появившиеся бандиты. Видимо, акция была кем-то хорошо организована и спланирована.

– Это я догадался и без вас, – разозлился Мосс. – Меня интересует, кто это мог сделать? Вы же понимаете, что все это так просто не кончится. Из Вашингтона обязательно пришлют кого-нибудь для расследования. А что вы им скажете? Мы улетели и ничего не знали, а когда прилетели, увидели убитых? За такой ответ вы вылетите из разведки, и вас не возьмут работать ни в одно из правительственных учреждений еще тысячу лет. Вы это понимаете?

– Понимаю, – вздохнул Беннет.

– А вы что думаете? – обратился Мосс к вечно молчавшему сутулому Бланту.

Тот пожал плечами.

– Не знаю, – честно признался Блант, – здесь такого никто не ожидал. Это совсем непохоже на местных жителей.

– С чего вы взяли, что это были местные, – закричал Мосс, – откуда вы это придумали?

– Они слишком хорошо знали систему охраны. Шли со стороны города, – показал Блант в сторону домов, – а не со стороны гор, где у нас установлены наблюдательные камеры. Потом, дверь вышибали гранатометом. А ведь снаружи это обычная деревянная дверь. Только изнутри обшита стальными листами. А нападавшие даже не пытались ее выбить – сразу стреляли из гранатометов, – Гарри был аналитиком и умел систематизировать факты.

– Что вы хотите сказать? – нахмурился Беннет.

– У нападавших были свои информаторы. И даже среди тех, кто бывал на нашей станции, – уверенно заявил Блант.

Мосс изумленно уставился на него.

– Вы понимаете, что вы несете? – прошипел он. – Это значит, что вы оба не просто дилетанты, а проявившие непростительную халатность офицеры, которая в свою очередь привела к гибели трех ваших сотрудников. О чем вы говорите?

– Просто анализирую факты, мистер Мосс, – спокойно ответил Блант. – Это моя специальность.

– Бросьте, – махнул рукой Мосс. – Хорошо еще, что это только ваши выводы. Значит, получается, что будущие убийцы уже бывали на вашей станции. А вы их принимали, да?

– Я этого не говорил.

– А что вы говорили? – уже кричал Мосс. – Вы вообще отдаете себе отчет в том, что вы говорили?

– Вполне, – спокойствие Бланта действовало на обоих его руководителей еще хуже обычного. – Я проанализировал имеющиеся факты и могу сообщить следующее. Нападение было хорошо организовано и продумано. Все нападавшие имели четкий план действий, схему расположения комнат в нашем доме. Они знали о нашей системе охраны. Наконец, в их задачу не входил поиск каких-либо документов. Они для этого выбрали слишком неподходящее, дневное, время и наделали много шума. Значит, это была либо акция устрашения, либо акция возмездия. Имеется и еще один, третий вариант, при котором эта акция носила характер продуманной провокации. Вот мои выводы.

– А с чего вы взяли, что у них был план нашего дома? – поинтересовался Беннет.

– Вы видели, как был убит капитан Херрик. Убийца зашел сзади, через окно. А для этого нужно обойти наш сарай. Значит, убийца точно знал, где находится это окно. Кроме того, мистер и миссис Фукс были убиты почти сразу. А ведь они не дилетанты. Значит, им не дали добраться до оружия, сознательно отрезав им путь к отступлению.

– В логике вам не откажешь, – вынужден был недовольно признать Мосс. – Тогда будьте добры окончить свою мысль. Кто мог дать нападавшим этот план и расположение ваших комнат? Кто тот человек, столь хорошо осведомленный о вашей станции? Можете сказать его имя?

– Конечно, нет, – Блант был по-прежнему спокоен, – но искать его нужно среди наших курьеров или связных, приходивших в этот дом.

– Сколько их человек? – быстро спросил Мосс у Беннета.

– Человек двадцать–двадцать пять, – очень недовольно ответил Беннет, – проверить каждого очень трудно. Многие из них сейчас – по ту сторону границы. Вы представляете, сколько времени и сил уйдет на эти поиски?

– У вас есть другое предложение? – спросил, нехорошо улыбаясь, Мосс. – Я, например, не вижу альтернативы разумным доводам мистера Бланта.

Он уже быстро прокрутил ситуацию и понял, каким может быть единственный шанс на спасение своей карьеры. Если удастся действительно доказать, что нападение было организовано одним из людей Беннета, то в самом худшем случае пострадает проявивший непростительную халатность Беннет и сам Блант. Но уже никак не их региональный резидент, который просто физически не мог проконтролировать все контакты своих офицеров с их курьерами и осведомителями.

На этом можно было сыграть, и Мосс с удовольствием ухватился за эту идею. Кроме того, он знал, что совсем скоро в Пакистан прилетит специальный представитель Лэнгли, проводить расследование по факту гибели трех офицеров. И, значит, нужно быть готовым к неприятным вопросам этого господина.

– Будем искать, – решительно заявил Мосс. – Завтра утром сюда прилетят трое наших офицеров. Они помогут вам навести порядок, разобраться с уцелевшим оборудованием и документами. Проверьте все бумаги особенно тщательно. Может, нападавшие что-то искали. В любом случае все пропавшие бумаги и документы актируйте, потом аналитики разберутся, что к чему.

Внизу послышались чьи-то голоса.

– Опять кто-то пришел из местных властей, – поморщился Беннет. – Они так спешат выразить свое сочувствие, как будто здесь соревнование, кто успеет раньше. Мистер Блант, будьте добры, спуститесь вниз и скажите, что я простудился. И можете сами выслушивать их соболезнования.

Блант, кивнув, поспешил вниз. Там уже работали строители, устанавливающие вторую, пока временную, дверь вместо выбитой взрывом.

Когда они остались одни, Мосс достал сигареты. Предложил их Беннету.

– Вы понимаете, в каком вы положении? – тихо спросил он. Беннета задело это обращение «вы», как будто Мосс сразу пытался отгородиться от всех возможных в будущем неприятностей. Но спорить не стал. Не в его положении было портить и без того натянутые отношения с региональным резидентом. Он просто угрюмо кивнул головой. Мистер Мосс почувствовал, что немного пережимает, слишком давя на своих подчиненных, и несколько расслабился.

– Что у вас с этими головорезами Нуруллы? – спросил Мосс, давая понять, что неприятная часть разговора закончена.

– Никаких результатов. Они не стоят наших денег, которые мы им платим, – заявил еще не остывший от предыдущей темы Беннет. – Я передал самому Нурулле ваше поручение. Он обещал его выполнить достаточно скоро.

– Они по-прежнему занимаются наркотиками?

– Боюсь, что да. Это просто как наказание. Но иначе он просто не сможет прокормить своих людей. Он мне прямо так и заявил, что это необходимо для поддержания минимального жизненного уровня. А деньги, которые мы ему платим, он просто кладет в карман или на свой счет в банке, в Карачи.

– Вы даже знаете, где он держит деньги, – усмехнулся Мосс.

– Конечно, ведь иногда он просит перевести деньги по этому адресу. Но в целом он пока неплохо справляется с некоторыми задачами, которые мы перед ним ставим. Хотя иметь с ними дело просто противно.

– Вы стали так щепетильны?

– Нет, просто более брезглив. Они настоящие подонки. Готовые за деньги сделать все, что угодно. Никакого понятия о чести или морали. Нам даже удалось выяснить, что у них есть связи с Душанбе и Москвой.

– Вы думаете, они работают и на русскую разведку?

– Конечно, нет, – Беннет провел рукой по лицу, оставляя на нем темные полосы. Рука была в саже, а он совсем забыл об этом, – для этого они слишком примитивны, – добавил он и, извинившись, пошел мыть руки.

Вернувшись, он увидел, что Мосс, достав небольшой стаканчик, налил себе виски. Второй этаж почти не пострадал от огня и разрушений, а их бар вообще сохранил все бутылки.

– У нас нет льда, сэр, – извинился еще раз Беннет, – холодильник внизу, кажется, сильно пострадал.

– Ничего, – махнул рукой Мосс, – выпью так. Ваше здоровье.

Беннет налил и себе стаканчик.

– Будьте здоровы, – в ответ произнес он.

– Вы слышали об этом советском офицере, которого захватил Нурулла? – спросил Мосс, настроение у которого заметно улучшилось.

– Слышал. Это обычный полковник пограничной стражи. Он не представляет для нас никакого интереса.

– Не совсем, – возразил Мосс. – Раньше их пограничная стража входила в КГБ, а этот полковник соответственно был офицером КГБ. Он может рассказать интересные вещи.

– Я об этом даже не думал. И потом, прошло уже столько лет после распада их страны и развала КГБ. Что нового может рассказать нам этот полковник? Он сейчас у Нуруллы в лагере, и тот решает, как его использовать, хочет обменять на своих пленных или на оружие.

– Как им удалось захватить такого офицера? Подробности вы знаете?

– Нурулла мне рассказывал еще в прошлый раз. Надо сказать, он гордится таким пленным не меньше, чем своими пулеметами. Они пытались прорваться на одном из участков заставы, видимо, снова хотели провезти груз с очередной партией наркотиков, но русские дали им бой, заставив их отступить. Во время боя над сражавшимися появился вертолет. Его и сбили люди Нуруллы. А полковника выбросили из вертолета еще до взрыва. Вот он и попал к ним в плен. Ничего необычного. Во время войны такие истории случались в этой стране все время.

– Интересно, – заметил Мосс. Во время войны он не был в Пакистане, а работал в Южной Америке и теперь все время открывал для себя что-то новое.

– Кстати, во время войны дважды попадал в плен даже будущий вице-президент России Руцкой. Для моджахедов он был обычным товаром, который можно было выгодно обменять. Интересы и деньги были выше любых идеологий. Руцкой тоже был полковником, но обычным летчиком, а такие ребята нам просто тогда не были нужны. Никто же не знал, что он станет вице-президентом. Я работал в это время в Индии и хорошо помню эту историю, – закончил Беннет.

– Думаете, наш захваченный пограничник станет будущим вице-президентом России? – усмехнулся Мосс.

– У них в стране может быть все, что угодно. Я вообще не удивлюсь, если вдруг выяснится, что в Москве произошел очередной переворот и к власти пришли военные.

– Не будьте таким пессимистом, Беннет. Наши аналитики утверждают, что положение президента Ельцина достаточно прочное.

– Они говорили то же самое и о Горбачеве. Мы столько лет считали советскую империю самым грозным противником свободного мира за всю историю цивилизации, а выяснилось, что это был просто миф. Советский Союз развалился, как глиняный колосс, его армия оказалась деморализованной и небоеспособной. Вы же помните, как они вели себя в Чечне. И это та самая армия, которую все боялись столько лет.

– Не согласен, – заметил Мосс. – Насчет Горбачева наша разведка и аналитики предупреждали бывшего президента Буша, что готовится переворот. Об этом мы знали. А вот насчет армии вы, пожалуй, правы. Но это случилось после развала их страны. Они еще хорошо выдержали такой удар, сумели сохранить свою боеспособность. Вы представляете, что может быть, если наша страна развалится на несколько кусков. Боюсь, мы не сможем сохранить вообще никакой армии.

– Надеюсь, это произойдет не в ближайшие сто лет, – улыбнулся наконец Беннет. – А что касается этого полковника, пусть Нурулла сам решает, что с ним делать.

ГЛАВА 5

Уже первые появления Михаила Горбачева на людях, его встречи с народом ясно показали: пришел новый лидер, способный, казалось, вдохнуть свежие силы в маразматирующую систему, символом которой стал смертельно больной Брежнев. И первые шаги Горбачева, первые его начинания, широко разрекламированные и пропагандистски обеспеченные, находили отклик в сердцах людей. Многим, правда, не понравилось, что «генеральный секретарь» начал перестройку с борьбы против «зеленого змия», но это были детали, на которые поначалу никто не хотел обращать внимания.

Первые три года были подлинным триумфом Михаила Горбачева и его политики. Он начал практиковать встречи с лидерами западных держав, более того, у некоторых из них он пользовался явным расположением. Уже в конце восемьдесят пятого он встретился в Женеве с Рейганом, положив начало их частым встречам и беседам. Вместо устаревшего догматика и скептика Громыко на должность министра иностранных дел был назначен знакомый еще по комсомолу Эдуард Шеварднадзе, который совместно с патроном провозгласил примат «нового мышления».

Начался поиск выхода из афганского тупика. Начались первые встречи с представителями афганской оппозиции.

Советские лидеры понимали: из Афганистана надо уходить. После восемьдесят пятого года советские войска уже не вели широких наступательных действий, предпочитая не вмешиваться во внутренние конфликты между самими афганцами и лишь иногда осуществляя чисто карательные операции. В сражениях принимали участие только авиация и артиллерия, чтобы максимально ограничить потери советских солдат [44].

Шеварднадзе, получивший от Горбачева все необходимые полномочия, начал генеральную чистку в Министерстве иностранных дел, избавляясь от сидевших годами, потерявших способность объективно оценивать ситуацию чиновников или устроенных на «теплые местечки» детей дипломатов, так любивших поступать по наследству в Московский институт международных отношений, ставший настоящим питомником для отпрысков известных семей. Справедливости ради следует отметить, что вошедший в раж и не отличавшийся особым профессионализмом Шеварднадзе убрал из министерства и немало хороших специалистов, настоящих мастеров своего дела, посчитав, что они не отвечают реалиям нынешнего положения.

Горбачев, в свою очередь, уже на более высоком уровне избавлялся от ветеранов «брежневского призыва» – Романова, Гришина, Кунаева, Щербицкого, Алиева. Последний, известный как верный сторонник Юрия Андропова, был выведен из Политбюро под большим давлением окружавших Горбачева «новых демократов». Генерал КГБ, один из бывших любимцев Брежнева и Андропова, вызывал раздражение у самого Горбачева и его ближайшего окружения. Судя по тому, как Андропов взял Алиева через месяц после смерти Брежнева в Политбюро, можно предположить, что у самого Юрия Владимировича были в отношении Гейдара Алиева совсем другие планы. Во всяком случае, ставший первым заместителем Председателя Совета Министров еле двигавшегося и плохо соображавшего в последние годы Тихонова Гейдар Алиев, по существу, стал главой советского правительства. Если учесть, что секретариат Андропов хотел поручить вести Горбачеву, а не Черненко, можно представить себе его замысел, при котором связка Горбачев – Алиев смотрелась бы достаточно перспективно. Кроме всего прочего, Андропов неплохо знал ситуацию в самом СССР и за его пределами. Назначение на одну из самых высоких должностей в стране мусульманина Алиева должно было подчеркнуть внимание высшего руководства страны к шести республикам, основу которых составляло мусульманское население.

Горбачев, отказавшийся поначалу от этой идеи, через несколько лет решил вернуться к ней – уже летом девяносто первого, когда заместителем Генерального секретаря был назначен лидер украинских коммунистов Ивашко, а премьером Горбачев хотел видеть Назарбаева. Но было слишком поздно. Что было хорошо после Андропова, уже не могло пройти в постгорбачевский период.

А пока шли трудные переговоры в Женеве, где советские представители обговаривали условия достойного выхода советских войск из Афганистана и прекращения слишком затянувшейся войны. Правда, оппозиция настаивала на изменении самого режима в Кабуле, но идеологические мотивы, тогда еще превалирующие над политическими, не позволяли советской делегации даже рассматривать этот вопрос.

В самом Афганистане доктор Наджиб, пытаясь укрепить свое положение, сам заигрывал с оппозицией, разрешал строительство новых мечетей, начал освобождать из мест заключений представителей духовенства, пошел на переговоры с Пакистаном об укреплении двусторонних отношений, сильно испорченных вторжением советских войск.

Горбачев продолжал триумфальное шествие по всему миру. Ему импонировала откровенно дружелюбная пресса, сообщавшая о его визитах, восторженность тысяч новых поклонников на Западе, открытость и доступность западных лидеров. Он еще продолжал говорить о преданности идеям социализма, о верности заветам великого вождя, когда начали открываться кооперативы и частные предприятия, в стране появились первые легальные миллионеры и представители новой волны нарождавшихся бизнесменов.

Первый тревожный звонок раздался в Алма-Ате уже в конце восемьдесят шестого, когда вместо брежневского ставленника Кунаева туда был послан… бывший второй секретарь ЦК КП Грузии Колбин. Возмущенные такой откровенно волюнтаристской и недемократической практикой назначения своего формального лидера тысячи казахских студентов вышли на площади города. Возмущение быстро погасили, виновных серьезно наказали, но выводов для себя не сделали. Еще один тревожный звонок поступил из Карабаха, где армянская община начала сбор подписей за выход из состава Азербайджанской республики. Горбачев проигнорировал и их обращение. Монолитность советского общества, раз и навсегда решенные национальные вопросы не должны были ставиться под сомнение. Его больше волновали проблемы разрядки и «нового мышления», реформирования социализма и «демократизации общества». Горбачев еще не подозревал, что национальный вопрос станет бомбой, которая разорвет огромную империю.

В ноябре восемьдесят седьмого вся страна готовилась отпраздновать семидесятилетие Великого Октября. Были приглашены и многочисленные зарубежные делегации. Но здесь также случился прокол. Перед самыми праздниками свою докладную записку подал Борис Ельцин, бывший секретарь обкома из Свердловска, которого Горбачев сделал главой московских коммунистов.

Ельцин был снят с оглушительным скандалом. Его обвинили на Пленуме московских коммунистов во всех грехах, от личной нескромности до грубости, от некомпетентности до доведения до самоубийства одного из чиновников.

Но процесс, как любил говорить сам Горбачев, уже пошел…

В ноябре восемьдесят седьмого в связи с амнистией были выпущены из тюрем и лагерей тысячи уголовников. Каждая столица союзной республики, каждое республиканское министерство получили свой приказ, куда девать тысячи освобождавшихся людей. Приказ, пришедший в Баку, был однозначен: всех освобожденных по амнистии собрать и переправить в спецкомендатуры и колонии-поселения города Сумгаита [45].

Вскоре начались армяно-азербайджанские события. В Степанакерте было объявлено о выходе из состава Азербайджана. Сессия Верховного Совета Армении дала согласие на включение территории НКАО в свой состав, в Аскеране пролилась первая кровь, и были убиты двое азербайджанских юношей.

А потом был Сумгаит…

Трагедия в Сумгаите, позднее многократно описанная и показанная, стала началом общей трагедии всей страны. Во время сумгаитских событий погибли двадцать шесть армян и шесть азербайджанцев. Внутренние войска «немного опоздали», как объяснял потом Горбачев.

Мир дрогнул.

Никто не хотел слушать никаких разумных доводов, никто не мог осознать, что начинается акт неслыханной трагедии двух народов – азербайджанского и армянского, никто не мог предвидеть последствия Сумгаита, никто не хотел слушать правду.

А среди подонков, убивающих мирных людей, оказались и азербайджанцы, и русские, и армяне. Бандиты не знали национальных различий, но весь мир отныне считал, что в Сумгаите произошел геноцид армянского населения. Заседание Президиума Верховного Совета СССР, где его члены однозначно высказались за сохранение границ среди республик, осознавая, к чему может привести губительный раздел, уже не устраивало никого. Каждая сторона требовала большей справедливости, и в столицы союзных республик были отправлены наиболее видные члены Политбюро – секретари ЦК КПСС Александр Яковлев и Егор Лигачев. Это была типичная политика «византийца» Горбачева. Политика уступок и взаимных противовесов. Сдерживания и недомолвок.

В Ереване Александр Яковлев заявил, что главное право любого народа – «это его право на самоопределение». В Баку в этот же день Егор Лигачев заявил, что границы между республиками «не могут быть пересмотрены ни при каких условиях».

А в это время в Женеве миротворец Шеварднадзе наконец соглашается на подписание договора, предусматривающего вывод советских войск из Афганистана. Взамен американская и пакистанская стороны обещают отказаться от вмешательства во внутренние дела Афганистана, перестать вооружать моджахедов и помогать им.

Сразу после подписания Шеварднадзе летит в Кабул. Он уверяет доктора Наджиба, ставшего к этому времени уже Наджибуллой, в правильности данного решения, в верности советского руководства идеям пролетарского интернационализма и международного сотрудничества. «Мы никогда не бросим Афганистан в беде, наших друзей и братьев!» – патетически восклицает Шеварднадзе. Наджибулла внимательно слушает его горячие заявления, понимая, что северный сосед уже сдал его оппозиции.

А пока Шеварднадзе собирает актив советского контингента вооруженных сил и дипломатических работников, чтобы объяснить и им причины подписания подобного соглашения.

Шеварднадзе говорит долго. Говорит убедительно и красиво. Он даже употребляет такую фразу, которая запомнилась автору этих строк: «Мы должны уйти, чтобы остаться».

Очень красивая, хлесткая фраза, видимо придуманная для министра кем-то из его помощников. Тогда сам Шеварднадзе еще верил в такую возможность. А может, делал вид, что верит?

Соглашения были подписаны, и советские дивизии начали готовиться к эвакуации. Здесь-то и выяснилось, что подписанные документы являются ничего не значащими бумагами для другой стороны.

В строгом соответствии с подписанными соглашениями советский ограниченный контингент, вся сороковая армия начала организованный вывод своих частей из страны. И на дорогах во время передвижения, во время ночных стоянок на них начали нападать отряды вооруженных афганских моджахедов.

Более того, воодушевленные отходом нечестивых «шурави» моджахеды перешли в тотальное наступление, изгоняя представителей правительства из городов, поселков, и повели общее наступление на Кабул.

Слишком поздно в Москве поняли, что подписанное соглашение может гарантировать только формальное выполнение его пунктов пакистанскими и американскими официальными лицами. На племена, поднявшиеся против неверных, на моджахедов, не признающих ничьей власти, эти протоколы не имели никакого влияния.

Сороковая армия уходила из Афганистана с боями. Она не просто уходила. Некоторые отдельные подразделения бросали технику, снаряжение, материальную часть – лишь бы поскорее добраться до границы. В некоторых местах организованное отступление превратилось в бегство. Но Афганистан уже не интересовал лидеров великой державы. В восемьдесят девятом году в Восточной Европе начались перемены, потрясшие весь социалистический мир, да и не только социалистический.

Сначала в Польше на демократических выборах победила польская «Солидарность». Затем по принципу домино костяшки посыпались одна за другой. «Бархатная революция» в Чехословакии, разрушение Берлинской стены в Германии, расстрел четы Чаушеску и революция в Румынии. Система социализма рухнула, и Горбачев со своим министром иностранных дел просто вынуждены были заниматься проблемами Европы, так потрясшими весь мир.

В самом Афганистане, вопреки всяким ожиданиям, лишившийся поддержки Наджибулла сумел отстоять Кабул и даже перейти в контрнаступление.

Из Афганистана последним вышел генерал Громов, командующий сороковой армией. Война, начавшаяся десять лет назад, казалось, закончилась. Теперь это были уже внутренние проблемы самих афганцев. Но так только казалось.

ГЛАВА 6

Асанов добросовестно работал до глубокой ночи и лишь затем получил разрешение отдохнуть и поужинать. Он обратил внимание, что среди людей Нуруллы были в основном местные таджики и узбеки, здесь не особенно любили пришельцев с севера, которых местные жители считали слишком жестокими и непримиримыми.

Был уже четвертый час утра, когда Асанов, выйдя из лагеря Нуруллы, на этот раз никем не остановленный, наконец добрался до своего лагеря. Дежурил Елагин, собравшийся было разбудить спящих офицеров. Но Асанов не разрешил. Следовало обдумать услышанное и наметить план на завтрашний день.

Он и раньше знал, что в Центре и в СВР подозревают Нуруллу в связях с американской разведкой. Теперь он наконец получил все необходимые подтверждения. Но заодно он получил и информацию к размышлению. Полковник Кречетов абсолютно не интересовал местного резидента ЦРУ, и теперь нужно было сделать так, чтобы он сильно заинтересовал. Тут Асанов вспомнил о нападении на станцию и резидентуру ЦРУ. Ему не нравилось это новое неизвестное уравнение, появившееся в решении их задачи. Асанов хорошо знал, что только чрезвычайные обстоятельства могли толкнуть кого-либо в этих горах на такой отчаянный шаг. Нападавшие на станцию люди не могли не понимать, что возмездие американцев будет быстрым и жестоким. Значит, они шли на этот риск во имя какой-то более важной задачи, чем их собственные жизни.

Теперь следовало обдумать ситуацию с учетом знания внутренних постов и расположения охраны в лагере Нуруллы. У него там не более ста семидесяти человек, значит, примерно двадцать–двадцать пять бандитов на одного из его офицеров. Нормальное соотношение профессионала и дилетантов.

Так и не заснув в эту ночь, он терпеливо ждал пробуждения своих сотрудников. Лишь когда все окончательно проснулись и позавтракали, он набросал свой план действий. На этот раз его четкие, продуманные замечания не вызвали возражений даже у Рахимова. Асанов правильно рассудил, что в серьезной игре не стоит рассчитывать на легкомысленность противной стороны. Следовало бороться изо всех сил, чтобы создать видимость правды. Только тогда этот надменный американец заинтересуется захваченным в плен на границе полковником. И только тогда САМ приедет за ним.

– У вас есть какие-нибудь вопросы? – по привычке спросил он.

– Почему вы считаете, что я буду полезнее с этой стороны, – спросила Падерина, – я ведь профессиональный снайпер, может, мне стоит подменить Борзунова?

– Ни в коем случае. Бандиты не знают, что среди нас есть женщина. И не должны этого знать. Иначе они будут останавливать любую пару, встреченную ими на пути, а наш шанс как раз и состоит в том, что мы действуем скрытно.

– Вы правы, – согласилась женщина, но Асанов видел, как она недовольно отвернулась.

Захватив оружие, они вышли из лагеря. Каждый безошибочно знал свое место, и лишних расспросов уже не было. Асанов и Чон Дин, одетые в национальные костюмы таджика и киргиза, снова зашагали по направлению к лагерю. Падерина и Елагин, захватив гранатометы, собранные прямо в лагере, поспешили наверх, чтобы занять свое место на небольшом холме прямо над лагерем. Борзунов, Рахимов и Семенов с автоматами расположились на дороге, перекрывая путь из лагеря в соседний кишлак.

На этот раз Асанов шел более уверенно. Остановившему их патрулю он спокойно рассказал о своей профессии, добавив, что Чон Дин – его помощник. Многие бандиты знали, что ночью в лагере врачу помогал местный лекарь, и поэтому охотно пропустили Асанова в лагерь.

Конечно, к палатке с больными они не пошли. Асанов безошибочно определил еще вчера, где люди Нуруллы держат захваченного Кречетова. Кивнув Чон Дину, он показал глазами на эту своеобразную тюрьму, вокруг которой ходило двое охранников. Затем спокойно направился к ним.

– Меня послали сюда, чтобы я навестил вашего пленного, – сообщил громко Асанов, подходя к обоим бандитам, – говорят, этот неверный плохо спал ночью.

– Пусть он совсем не проснется, – пожелал один из бандитов, – тогда нам не надо будет охранять его всю ночь.

– Нам никто не говорил, – нахмурился второй, – Нурулла приказал никого не пускать к пленному.

– Раз это приказ… – вздохнул Асанов и, уже поворачиваясь, нанес резкий короткий сильный удар по шее второго охранника. Первый даже не успел ничего сообразить, когда нож Чон Дина, точно брошенный с пяти метров, заставил его замолчать навсегда.

Асанов быстро пролез в палатку Кречетова.

– Добрый день, Владимир, – быстро сказал он. Кречетов, опухший и немного располневший, не поверил своим глазам.

– Акбар Асанов? Откуда вы? Что вы здесь делаете?

Чон Дин молча втащил оба тела бандитов и снова исчез.

– Тихо, – показал руками на выход Асанов, – нам нужно уходить.

– Куда уходить, что вы здесь делаете? – спросил ничего не понявший полковник.

– Вам привет от генерала Затонского, – наклонился к нему Асанов.

– Я не знаю никакого генерала, – быстро ответил Кречетов.

– Конечно, не знаете. Но сейчас вы пойдете со мной. Я старше вас по званию, полковник, и прошу не рассуждать.

– Значит, вы, генерал, – Кречетов все-таки немного приподнялся и усмехнулся, – вы хотите, чтобы я поверил в такое освобождение. Вот уж не думал увидеть вас среди этих мерзавцев, «генерал» Асанов.

– Вы напрасно смеетесь. У нас мало времени. Связной Али-Рахман умер несколько дней назад, поэтому мы не могли ничего узнать. Наши люди должны были передать ему привет из Дели. Теперь, наконец, вы мне верите?

– А какой был отзыв?

– Нет, мои родные живут в Бомбее.

– Что вам нужно? – Кречетов даже не изменился в лице. Он был настоящим профессионалом.

– Я все знаю, – шепнул ему Асанов, – ничего не говорите. Просто поверьте мне. Вы должны сейчас пойти со мной, это в интересах всей операции.

– Не знаю, о чем вы говорите, но раз вы настаиваете, согласен, – на всякий случай быстро сказал Кречетов.

Они выбрались из палатки, и Чон Дин протянул Кречетову накидку одного из охранников.

– Набросьте на себя.

– Быстрее к больничной палатке, – приказал Асанов, – нужно забрать хотя бы одни носилки.

– Сейчас я принесу, – быстро побежал в ту сторону Чон Дин.

– Нужно было раньше их брать, – разозлился Асанов, понимая, что Чон Дин охранял палатку во время его короткой беседы с полковником. Капитан вернулся довольно быстро с импровизированными носилками, брошенными рядом с больничной палаткой.

– Ложитесь, – приказал Асанов Кречетову.

Тот, не задавая лишних вопросов, лег на носилки.

– Понесли, – приказал Асанов, и они вдвоем с Чон Дином потащили носилки через весь лагерь.

Все шло нормально, но уже при выходе из лагеря их остановили трое патрульных.

– Что несете? – спросил один из них, – умер, что ли?

– Не кощунствуй, – тяжело дыша, ответил Асанов, – он жив, но у него лихорадка. Отойди лучше, чтобы тебя не коснулась зараза.

Лицо Кречетова тоже было прикрыто, и бандит в ужасе отпрыгнул в сторону.

Они были уже на дороге, когда в лагере послышались крики, автоматные очереди, одиночные выстрелы из пистолетов. Бандиты обнаружили пропажу своего пленника.

Асанов и Чон Дин перевернули носилки.

– Теперь бежим, – сказал Акбар Кречетову.

Тот кивнул, отбрасывая в сторону накидку.

Из лагеря спешили люди.

– У вас есть оружие? – спросил, задыхаясь, Кречетов.

– У нас есть все! – тоже на бегу прокричал Асанов.

Ударили сразу два гранатомета, отрезая бандитов от бежавших людей. Бандиты растерялись, но ненадолго. Оставив несколько убитых на земле, они побежали за беглецами, уже открыв стрельбу. Некоторые, наиболее дальновидные, бросились в ту сторону, где стояли их машины.

Асанов видел, что Кречетову трудно быстро бегать на длинные дистанции. Кроме того, полковник ощутимо хромал. Этого они не предусмотрели.

– Чон Дин, – крикнул Асанов, – прикрываем, давай пистолет!

Не останавливаясь, кореец бросил ему пистолет, и они, почти сразу перекатившись, открыли огонь по приближавшимся бандитам.

Кречетов нерешительно остановился, оглядываясь вокруг.

– Туда, – крикнул ему Асанов, – в сторону дороги, туда!

Кречетов, кивнув, заспешил в сторону дороги. Он знал, что в таких ситуациях нужно беспрекословно выполнять команды старших. Но Рахимов уже видел, что его товарищи залегли на дороге. Он верно оценил ситуацию, приказав Семенову охранять Кречетова. А сам вместе с Борзуновым бросился помогать Асанову и Чон Дину. Два пистолета, конечно, не могли остановить нападавших, но подоспевшие Рахимов и Борзунов заставили-таки залечь опешивших бандитов.

Из лагеря уже выезжали сразу три машины, огибавшие плато. Бандиты считали, что все силы бежавших сосредоточены на дороге, и не подозревали, что первые два выстрела из гранатометов были сделаны сверху – как раз там, где сейчас огибали лагерь машины, спешившие отрезать беглецов от гор. Два выстрела и почти сразу прозвучавшие за ними взрывы заставили содрогнуться не только лагерь, но и соседний кишлак. Оба выстрела из гранатометов попали точно в цель. Два грузовика сразу превратились в горящие факелы, с которых спрыгивали, крича и ругаясь, оставшиеся в живых бандиты. Кабины обеих машин были разворочены и разорваны. Двое офицеров, находящихся на холме, дали еще два выстрела по залегшим бандитам, и те, не выдержав такого давления, вскочили и побежали обратно к лагерю.

Там уже бегал среди палаток и ругался сам Нурулла, пытаясь навести хоть какой-нибудь порядок среди растерявшихся людей.

– Отступаем! – крикнул Асанов, показывая в сторону гор.

Рахимов и Борзунов уже перезаряжали автоматы. Они, все четверо, пользуясь замешательством бандитов, бросились в ту сторону, где, сильно прихрамывая, бежал Кречетов и помогавший ему Семенов.

«Почему мне не сказали, что он хромой, – зло подумал Асанов, – могли хотя бы предупредить».

– Рахимов, будьте осторожны, – попросил он своего первого заместителя. – Нужно отступать с таким расчетом, чтобы потом соединиться с Падериной и Елагиным.

– Понятно! – крикнул в ответ Рахимов.

– Сколько у них еще гранат? – спросил Борзунов, видя, как бандиты карабкаются наверх в горы, и понимая, что нужно отрезать двоих гранатометчиков.

– По одной для гранатометов, – тревожно бросил Асанов, – нужно как-то отвлечь их внимание.

– Мы остаемся – решил Рахимов, – вы тащите Кречетова в горы, у него, кажется, повреждена нога.

– Хорошо, – крикнул Асанов, понимавший, что Рахимов прав, – но ненадолго!

Человек тридцать бандитов уже карабкались вверх, пытаясь взять живыми обоих офицеров. Те не стреляли, расчетливо выжидая, когда нападавшие подойдут поближе.

Лишь изредка раздавались одиночные выстрелы. Бандиты, считавшие, что у обороняющихся кончились гранаты, радостно кричали, предвкушая расправу. И в тот момент, когда несколько человек уже взошли на гребень холма, раздался выстрел, опрокинувший первую волну.

Внизу, на дороге, Борзунов и Рахимов вели неравный бой, сдерживая наседавших бандитов. Нурулла, наблюдавший из лагеря за обеими парами, приказал готовить оба БМП, чтобы прорваться по дороге. Обе машины, тяжело урча, двинулись по дороге, когда сверху раздался последний выстрел из гранатомета. На этот раз граната не попала в башню, а пробила гусеницу. Первый БМП завертелся на месте и, встав, перегородил путь второму. Ругаясь и беспрерывно стреляя, бандиты посыпались с машины, пытаясь прорваться. Рахимов, видя, что Асанов уже нагнал Кречетова, сделал знак Борзунову отходить.

Наверху по-прежнему шел бой, но Падерина и Елагин уже отходили в горы. Асанов, верно продумавший отход своих офицеров, четко распределил, куда и кому нужно отходить, с максимальной выгодой используя горную местность и прикрывая друг друга.

Асанов, Чон Дин, Кречетов карабкались в горы, когда Рахимов и Борзунов, уже догнавшие их, услышали треск выстрелов. Это Семенов заметил, как пара патрульных, возвращавшаяся из кишлака, попыталась открыть огонь, но Семенов их опередил.

– Как там Падерина? – спросил Асанов.

– Отходят в горы, – крикнул Рахимов, – быстрее, иначе скоро здесь будут боевики Нуруллы!

– Ставьте мины, – распорядился Асанов, он прекрасно знал, что у бандитов могут быть местные проводники, которые найдут отряд не хуже гончей собаки, пущенной по горячему следу.

– У меня только три, – немного виновато сказал Борзунов, – я помогал нести гранаты ребятам.

– Понятно, ставьте одну мину, следующую поставим чуть дальше, – распорядился Асанов, – только очень быстро. У нас нет времени. Операция прошла неплохо.

– Вы идите, мы вас догоним, – кивнул Борзунов Чон Дину, чтобы тот остался ему помочь.

Асанов отходил наверх в горы со своим маленьким отрядом. Вскоре их догнали Борзунов и Чон Дин. А еще через некоторое время начали раздаваться взрывы заложенных мин: это бандиты шли по их следам.

К вечеру они вышли на исходную точку, где должны были ждать Падерину и Елагина. Но двое офицеров, отходивших окружным путем, так и не появились в условленном месте. Асанов прождал еще два часа и, когда ждать уже было нельзя, с тяжелым сердцем приказал сниматься с лагеря и закладывать оставшиеся три мины. Даже если здесь появятся в будущем оба офицера, они уже не найдут никаких следов группы. Отряд двигался в сторону Ишкашима, где Асанов назначил на всякий случай контрольное место встречи. Это была последняя надежда отряда на благополучное возвращение своих товарищей. Но ночью они шли в подавленном настроении.

ГЛАВА 7

Как и предполагал Мосс, из Лэнгли прислали специального представителя для разбора ситуации на месте. Им оказался ведущий сотрудник аналитического отдела Рэй Корнер, худощавый подтянутый спортсмен сорока лет, в каких-то больших старомодных очках в роговой оправе.

Мосс встречал его сразу в Исламабаде, а затем на вертолете они полетели сначала в Пешавар, потом в Дрош и уже затем в Читрал. На станции у Беннета уже работали новые сотрудники, все последствия нападения внешне были ликвидированы, удалось даже поменять мебель, любезно предоставленную полицейским главой города, контролировавшим все близлежащие поселки и кишлаки, а также являвшимся по совместительству американским агентом-осведомителем.

За время пути Корнер ни разу не улыбнулся, оставив у Мосса впечатление зануды, карьериста-служаки, которые встречаются везде, в том числе и в Лэнгли.

Ему не нравилось, что расследование этих убийств было поручено сотруднику не азиатского отдела, как будто обычный сотрудник, даже ведущий, из аналитического отдела мог справиться с задачей лучше, чем непосредственные начальники Мосса из азиатского отдела, собственно, и курировавшие Пакистан.

Но у Корнера должны были быть еще какие-то особые полномочия, если Моссу позвонили из Вашингтона и предупредили, чтобы он был осторожен с этим типом. Друзья у него еще оставались, и он очень надеялся, что рано или поздно они вытащат его из столь ненавистного ему Пакистана.

Мосс, не любивший местных обычаев, не знавший местных языков, попавший сюда после скандала в южноамериканском отделе, когда был уволен их непосредственный начальник, подозревавшийся в связях с колумбийской мафией, чувствовал себя несправедливо обиженным и даже наказанным таким незначительным местом, как Пешавар. Более того, он злился еще больше оттого, что последние несколько лет, после вывода советских войск из Афганистана, резидентура ЦРУ в Пакистане была сокращена почти на две трети, и должности резидентов в пакистанских городах уже не считались такими престижными и важными, как раньше.

Теперь, после происшедшего инцидента, способного поставить крест на его карьере и привести к отставке, он понимал, что должен сделать все от него зависящее, дабы замять этот неприятный скандал.

Корнер, промолчавший всю дорогу и почти не отвечавший на различные попытки Мосса хоть как-то завязать разговор, сразу оживился, едва они попали в Читрал, словно охотник, почувствовавший возможность хорошей охоты.

Для начала он попросил показать ему вертолетную площадку, откуда обычно улетал вертолет, и долго ходил вокруг нее, вызывая недоумение Мосса и прилетевших пилотов своим непонятным чудачеством. Затем, познакомившись с Беннетом, он поинтересовался, кто из сотрудников станции курит, какие именно сигареты. Наконец, у дома он начал обходить его со всех сторон, пытаясь увидеть что-либо в окнах.

«Тоже мне Шерлок Холмс, – раздраженно подумал Мосс, – делает вид, что эти вопросы помогают ему вести расследование. Типичный карьерист, хочет произвести впечатление. Как будто, узнав, какие сигареты курил покойный капитан Херрик, он точно установит, кто именно напал на станцию. Ах как не повезло мне с этим Пакистаном», – в который раз подумал Мосс с сожалением.

«Когда закончится это расследование, нужно будет сделать все, чтобы выбраться наконец отсюда, – решил для себя Мосс. – Ничего хорошего в этой стране меня не ждет».

Наконец они вошли в дом, где Корнер познакомился со своим коллегой – аналитиком Блантом и новыми сотрудниками, присланными сюда временно из Исламабада.

Бланту он задал еще несколько дурацких вопросов и лишь затем отправился отдыхать в свою комнату, выйдя только к ужину.

После еды Мосс, Беннет и Корнер поднялись в кабинет Беннета, чтобы еще раз обсудить возникшую после нападения на станцию ситуацию.

Беннет разлил всем виски. На этот раз холодильник работал, и он подал охлажденное виски со льдом, как любил сам Мосс.

– Скажите, – спросил Корнер, – вы все-таки никого не подозреваете в этом нападении?

– Всех, – громко ответил Беннет, – горцев, бандитов, фундаменталистов, пакистанские власти…

– Даже их? – удивился Корнер.

– Конечно. Вы напрасно думаете, что все пакистанцы относятся к нам, как наш местный шериф. Многие из них нас просто терпеть не могут. И с удовольствием могли воспользоваться моментом и напасть на нашу станцию.

– Каким моментом? – уточнил Корнер.

– Ну, подходящим случаем…

– А почему вы считаете, что в тот день был именно подходящий случай? – не унимался Корнер.

«Может, он бывший следователь ФБР? – впервые подумал Мосс, видя настойчивость Корнера. – Набросился на бедного Беннета и не унимается».

– Мы улетели вместе с Блантом в Афганистан, – объяснил Беннет, – а здесь осталось только три человека. Обычно на станции всегда бывало четверо-пятеро. Но одного нашего сотрудника отозвали две недели назад в Карачи, а Бланта я забрал с собой. Вот так и получилось, что здесь было всего три человека и одна из них – женщина.

– Ваш вертолет не виден из города, площадка примыкает прямо к скалам, и жители не могли знать, что вы улетаете. Вернее, не могли видеть, хотя я думаю, что отсюда можно услышать шум винтов: в горах довольно хорошая слышимость. А это значит, что чужие не могли наверняка знать, кто улетел, а кто остался в доме, – заключил Корнер.

– Может, это были просто фанатики, – рискнул предположить Мосс, – для них все равно, сколько людей в доме – трое или пятеро. Они одинаково ненавидят всех американцев.

– Вы верите в совпадения? – немного удивленно спросил Корнер. – В нашем деле нельзя верить в так называемый случай. Боюсь, что здесь все гораздо сложнее. Мне не нравится их слишком хорошая осведомленность. Они действовали по строгому плану, направленному именно на убийство наших офицеров.

– Я тоже так считаю, – согласился Беннет.

– А я нет, – резко возразил Мосс, – здесь могли быть любые бандиты – и не нужно ВИДЕТЬ ВО ВСЕМ ПОЛИТИКУ.

Он подчеркнул последние слова, словно давая понять зарвавшемуся гостю его место и возможности. В конце концов, пусть Беннет сам и отвечает за свою станцию. Ему надоело нянчиться с этим недоумком.

Но Корнер был очень спокоен, даже слишком.

– Ваши офицеры не курят, то есть ни один из них не спускался в город за сигаретами, кроме самого мистера Беннета.

– Ну и что?

– А в этот день мистер Беннет за сигаретами не ходил, как обычно. Значит, можно сделать вывод, что он куда-то улетел. Тем более если многие слышали шум вертолета.

– И сразу решили напасть? – скептически уточнил Мосс. – Я тоже не всегда хожу за своими сигаретами, но это еще не значит, что на нашу резиденцию в Пешаваре должны сразу нападать после этого.

– Конечно, нет, но здесь напали, – напомнил Корнер. Он говорил всегда негромким, спокойным голосом, мягко улыбаясь, и Мосс еще раз подумал, что у Корнера могут быть какие-то секретные инструкции.

– Существует несколько вариантов сценария этого нападения, – начал говорить Корнер, по-прежнему не повышая голоса. – По-моему, сотрудника, вызванного в Карачи, звали Рон Баксей. Верно?

– Да, но при чем тут он? – снова удивился Беннет, ему тоже перестал нравиться дотошный мистер Корнер.

Перед тем как продолжить, Корнер впервые поднял стаканчик с виски, немного пригубив янтарной жидкости.

– Внезапное исчезновение мистера Баксея со станции и нападение после этого неизвестных людей можно было бы не увязывать, если бы не одно существенное обстоятельство. За день до нападения на вашу станцию мистер Баксей был убит в Карачи неизвестным убийцей. Того до сих пор не могут найти.

– Какой ужас, – испугался Мосс, только начинающий понимать, что произошло, – вы думаете, что Баксей навел этих бандитов?

– Он никого не мог навести, – напомнил Корнер, – я же сказал, что его убили за день до нападения. А об отъезде мистера Беннета и мистера Бланта не мог знать никто из посторонних.

– Я все-таки не понимаю, – наконец не выдержал Беннет, – что вы все время хотите сказать. Мне не нравятся ваши подозрения, мистер Корнер, и я говорю об этом прямо. Скажите наконец, что вы думаете по поводу этого нападения.

– Хорошо, – спокойно сообщил Корнер, – я могу вам сказать об этом. О поездке в банду Нуруллы знали на станции только два человека – вы, мистер Беннет, и мистер Гарри Блант, за исключением убитых, конечно. Еще об этом могли знать пилоты, но, как я выяснил у мистера Бланта, вы дали им задание перед самым вылетом, и они ничего не знали о предстоящем рейсе. И, наконец, кроме вас двоих, об этом мог знать только мистер Мосс.

Беннет сидел, как камень, он даже не шевельнулся. А мистер Мосс почувствовал, как начинают гореть щеки. У него всегда горели щеки, когда он был в ярости.

– Вы обвиняете меня в нападении на станцию, – вскочил на ноги Мосс, – меня? Сотрудника ЦРУ с двадцатилетним стажем. Мистер Корнер, извинитесь, или я немедленно ухожу.

– Напрасно вы так горячитесь, – успокоил его Корнер, – я же не сказал, что вы виновны в нападении на станцию, я просто отметил, кто мог знать о предстоящем отъезде. И в результате конкретного анализа пришел к выводу, кто именно мог знать об отъезде двоих сотрудников станции за границу.

– Выводы верные, – спокойно заметил Беннет, – но это только предварительные результаты. Меня интересуют конечные выводы. Кто именно напал на станцию и кто из нас троих, если, конечно, это именно так, мог сообщить нападавшим о благоприятном для них времени. Вы не хотели бы поделиться и этими размышлениями?

– Я не знаю, – просто ответил Корнер, – вернее, я пока не знаю. Но мой коллега мистер Фрэнк Уолш ведет сейчас расследование в Карачи по факту убийства офицера Рона Баксея. И как только у него будут хоть какие-нибудь результаты, мы будем обладать еще большей информацией.

– Значит, из Лэнгли прилетели сразу двое сотрудников вашего отдела? – удивился Мосс. – Я об этом не знал.

– Из Лэнгли прилетело восемь человек, – уточнил Корнер, – и все сейчас занимаются расследованием вашего дела.

– Но почему? – взмолился Мосс. Он вдруг понял, что все его мечты о досрочном переводе могут не только рухнуть, но и остаться прямо здесь, похоронив всю его карьеру.

– У нас есть сведения, что русские готовят на вашем участке какую-то грандиозную игру. И теперь весь наш отдел находится здесь, пытаясь определить, какую именно игру затеяли люди Примакова.

– Русские? – удивился Беннет. – Нет, только не они. Зачем им нападать на нашу станцию? Это ведь нелогично.

– Мы не знаем точно, но у нас есть сведения, чтобы полагать, что они начали крупную операцию против нас именно на этом участке, именно здесь, – снова сказал Корнер.

– А зачем вы нам это говорите? – вдруг спросил Беннет.

– Потому что с этой минуты ни один из вас не покинет эту станцию до окончания расследования. У меня есть необходимые полномочия. Если выяснится, что вы, все трое, не причастны к этому нападению, значит, вас просто вывезут обратно в Америку. Но не раньше. До этого дня вы будете находиться на станции, и я, естественно, буду вместе с вами. Если вам не будет в тягость моя компания.

– Это арест? – спросил Мосс.

– Конечно, нет. Думаю, что все трое не причастны к этому событию. Но мы должны быть уверены. И в свою очередь постараться разгадать игру русских в этом регионе. Мы пока не имеем об этом больше никаких сведений.

– Какая игра может быть в этих горах? – задумчиво переспросил Беннет. – И зачем им нападать на нашу станцию? Вы сами видите какую-нибудь логику в их действиях, мистер Корнер?

– Я – нет, но согласитесь, если бы это было так легко, они не начали бы свою игру. Наши аналитики пока не могут определить, какие конкретно цели преследуют русские, но мы работаем, пытаясь выяснить их замыслы.

– Только этого не хватало, – пробормотал Мосс. – Они все-таки не унимаются.

– Стратегические интересы не меняются из-за различия в идеологических режимах, – сказал довольно банальную фразу Беннет, – это, к сожалению, так.

– Возможно, – согласился Корнер, – но здесь нечто другое. Понимаете, мы имеем совершенно точные данные, что русские начали глобальную операцию именно здесь, в этом районе. Мы не знаем, какую именно, не знаем, откуда ждать удара, чего они хотят. Но знаем совершенно точно: удар будет нанесен именно в этом районе мира.

– Может быть, нужно активизировать нашу агентуру, – предположил Беннет, – в последнее время на границе сравнительно спокойно.

– Думайте сами, господа. Вы наша местная опора, – решил немного смягчить пилюлю Корнер, – просто из-за того, что мы все ищем козни русских, пытаясь понять, какую именно игру они начали здесь, в горах Гиндукуша, мы вынуждены несколько ограничить ваши и наши права. Только на время, но это просто необходимая ситуация. Завтра весь контингент станции будет заменен на новых людей. Мистер Блант ничего не должен знать. Он останется с нами здесь до полного выяснения ситуации. Я думаю, мы должны почувствовать игру русских уже в ближайшие несколько дней, если только нападение на станцию не было их первым ударом.

– И все-таки я не верю, – сомневался Беннет. – Здесь, в Пакистане, у русских просто нет базы для создания такого отряда. Это могут быть скорее наемники, но тогда мы бы уже знали от наших информаторов о них. А мы пока ничего не смогли выяснить.

– Может, нам может помочь ваш русский? – предложил внезапно Мосс, обращаясь к Беннету.

– Какой русский? – заинтересовался Корнер.

– Бандиты Нуруллы, – недовольно пояснил Беннет, задетый тем, что не вспомнил об этом раньше самого Мосса. – Они захватили недавно в плен российского офицера, полковника. И теперь собираются обменять его на своих людей. Или на оружие.

– Давно его захватили?

– Не очень. Был сбит вертолет, а полковника, видимо, выбросило взрывной волной. По рассказам Нуруллы, он обычный пограничник, и поэтому я решил, что он не представляет для нас особого интереса.

– Он все еще у бандитов? – спросил задумчиво Корнер.

– Кажется, да.

– Это, может быть, находка. Его нельзя доставить сюда, в Пакистан?

– Конечно, можно, но для этого нужно, чтобы за ним полетел вертолет, – пояснил Беннет, – а я, как вы только сейчас заметили, обязан сидеть на этой станции вместе с вами.

– Но ваши пилоты знают туда дорогу?

– Пилоты знают, но им могут не выдать полковника. Должен лететь я. Мне Нурулла верит гораздо больше.

– Значит, полетим вместе, – сразу решил Корнер. – Как вы выходите на связь с Нуруллой? Дайте координаты, пусть ваш радист свяжется с ними.

Обязанности радиста выполнял обычно один из техников.

Беннет быстро набросал координаты и, открыв дверь, позвал одного из своих людей.

– Свяжитесь как можно быстрее и уточните, находится ли еще у Нуруллы его пленник. Или он успел его обменять, – приказал Беннет. – Как можно быстрее, – снова повторил он.

– Вам придется за него заплатить, – напомнил Мосс.

– А я попрошу у вас денег, – пошутил Беннет. – Никогда не думал, что буду под подозрением у своих коллег.

– Мистер Беннет, – покачал головой Корнер, – давайте договоримся, что вы никогда больше не вспомните об этом. Мне кажется, господа, что такие опытные профессионалы, как вы, должны понимать мотивы вашего руководства. Мне тоже совсем не нравится сидеть в этих горах, но это наш долг, господа, – подчеркнул Корнер.

– Понимаем, – махнул рукой Мосс, – у нас в южноамериканском отделе тоже так начиналось. Сначала говорили – проверка, а потом с работы вылетел наш шеф, которого обвинили в связях с мафией.

– Ну, мафии, надеюсь, в этих горах нет? – спросил Корнер.

– Еще как есть, – сразу ответил Беннет, – сколько угодно. Торговцы наркотиками… – он вдруг вспомнил. – Подождите, – волнуясь, сказал он, – я, кажется, вспомнил. Перед самым нападением мы получили сообщение о том, что люди Нуруллы готовятся переправить свой груз из Афганистана через Душанбе и Москву. Да, я сейчас вспоминаю, мне говорил об этом капитан Херрик. У нас должна быть запись об этом в журнале. Но я совсем забыл, а журнал тоже сгорел. Хотя я отлично помню слова Херрика.

– Он говорил, что груз пойдет в Москву?

– Не он говорил, – возбужденно заметил Беннет, – это было перехваченное нами сообщение.

– А вы не спрашивали об этом у самого Нуруллы? – спросил Корнер.

– Конечно, спрашивал. И он сказал, что за границей, в самом Таджикистане, у него есть свои люди. Я так понял, что существует даже цепочка мафии, связывающая бандитов, Душанбе и Москву. Теперь я думаю, может, эта цепочка находится под контролем русских. Может, действительно Нурулла ведет двойную игру. Мы с ним говорили об этом, но он все отрицал, заявляя, что наркотики помогают ему кормить его людей.

– Зачем русским наркотики, – пожал плечами Мосс. – Они что, собираются таким образом разложить западные страны?

– А если это источник поступления твердой валюты для русской разведки? – спросил более практичный Беннет. – Все может быть.

– И вы об этом молчали, – Корнер все-таки разозлился, – такое сообщение даже не было передано в Лэнгли.

– Какое сообщение? – растерялся Беннет. – Что Нурулла бандит, промышляющий наркотиками, что он переправляет за границу наркотики целыми партиями? Так это не секрет, об этом знает вся страна. А что они идут через бывший Советский Союз, по-моему, знает весь мир. Мы не придали этому сообщению никакого значения. Здесь не было ничего необычного.

Вошел радист.

– Нам удалось связаться, – доложил он. – Нуруллы нет в лагере, но мы говорили с заместителем. Он страшно ругается. Говорит, полковника похитил целый отряд русских десантников, высаженный прямо на их голову. Теперь Нурулла преследует их.

– А где полковник? – быстро спросили Корнер и Беннет одновременно.

– Удалось сбежать, – немного виновато ответил радист, как будто это была его вина.

– Кажется, русские нанесли наконец первый удар, – с разочарованием заметил Корнер.

ГЛАВА 8

К Ишкашиму они шли налегке. Теперь, когда не было тяжелых ящиков с гранатометами, почти не осталось провизии и воды, были расстреляны сотни патронов, можно было идти быстрее обычного. Семенов вел группу специально по запутанному маршруту, постоянно сверяясь с картой, чтобы сбить со следа ринувшихся за ними боевиков.

Кречетов, сильно хромая, молчал весь день, словно его освобождение было в порядке вещей. Наконец вечером, когда был объявлен короткий привал и они смогли отойти с Асановым от небольшого импровизированного лагеря, он спросил генерала:

– Зачем вы это сделали?

– Вы уже поняли?

– Только то, что вы знаете о моей операции, – чуть поколебавшись, ответил Кречетов. – И я даже не знаю, насколько много. И не понимаю, зачем вы лично здесь.

– Чтобы поверили, – усмехнулся Асанов. – Вы ведь знаете задачу нашей группы – «уйти и не вернуться». Сделать неудачную попытку вашего освобождения. А потом уходить к границе. Но я решил, что у нас будет больше шансов, если мы вас все-таки вытащим.

– Почему? – не понял Кречетов. – Ведь план операции предусматривал, что ваша попытка не должна была увенчаться успехом. Разве не так?

– Верно. Но я слышал разговор Нуруллы с местным резидентом ЦРУ.

– С Беннетом, – усмехнулся Кречетов. – Толковый парень.

– А тот наотрез отказывался даже видеть вас, решив, что полковник пограничных войск не представляет для них особого интереса. Вас могли обменять уже сегодня, и тогда вся операция могла просто провалиться. Вы же не могли бегать по лагерю и доказывать, что вы разведчик и вас не стоит обменивать.

– Согласен, – кивнул, улыбаясь, Кречетов, – я этого не знал. Мы считали, что вы успеете сделать свою попытку до моего обмена и привлечете ко мне внимание резидентуры ЦРУ.

– Уже было поздно имитировать ваше похищение. Нужно было сделать все, чтобы вы тут остались, – сообщил Асанов. – Однако это только первая часть плана. По нашим данным, Нурулла тоже идет в Ишкашим. Его основная база находится там. И если сейчас вас вдруг случайно обнаружат в этом городе, ваша ценность, увеличившаяся в тысячу раз, привлечет особое внимание. Как опытный человек Нурулла сразу поймет, что простого пограничника не освобождала бы такая группа профессионалов. А если поймет он, значит, поймут и американцы. У них на станции крупные неприятности. Совершено нападение в Читрале на их резидентуру и станцию, есть убитые.

– Кто это может быть? – изумился Кречетов. – Кому понадобилось убивать техников станции? Здесь что-то не так.

– Я тоже об этом думал. Кроме нас и американцев, здесь играет какая-то третья сила. Вот почему я решил на всякий случай пока удалить вас из этого муравейника. Нужно посмотреть на развитие ситуации.

– Да, – кивнул Кречетов, – но из-за меня вы потеряли двух своих офицеров. Как я понял, одна из них была женщиной.

– Подполковник Падерина, – мрачно сообщил Асанов. – Я думал, у нее самое безопасное место наверху.

– Она из военной разведки? – спросил Кречетов.

– Нет, она из вашего ведомства, – мрачнея еще больше, выдохнул Асанов. – Никогда не любил работать с женщинами. Вместе с ней был и капитан Елагин. Он горы, правда, знает довольно хорошо. Может, и выведет.

– Когда мы выйдем к Ишкашиму? – спросил Кречетов.

– Завтра утром. А что с вашей ногой? Я обратил внимание, когда вы бежали.

– Повредил при падении с вертолета. Тело защищал специальный костюм, а вот ногу довольно сильно вывихнул. Но, может, это и к лучшему, ибо от боли я орал таким матом, что бандиты боялись даже подойти ко мне.

– Будьте внимательны, – посоветовал Асанов, – постарайтесь не повредить больную ногу еще раз. Здесь в горах это легко может случиться.

– Постараюсь, – отозвался полковник, – спасибо вам за все.

– Это наша работа. Вы помните, мы, кажется, встречались с вами в Иране?

– Конечно, помню. У нас был резидентом Шебаршин. Я всегда преклонялся перед ним. А вы тогда часто к нему заезжали. Вы ведь, кажется, работали в посольстве помощником военного атташе?

– Так вы меня узнали? – улыбнулся Асанов.

– Как только вы вошли.

– Поэтому вы так долго мне не верили?

– Именно поэтому. Поверить в такую случайность довольно сложно. Вот я и решил, что вас специально подставили, чтобы меня проверить. Согласитесь, у меня были все основания не особенно доверять вам.

– Согласен, – засмеялся Асанов. – Вернемся к ребятам, а то они будут волноваться.

– Меня все-таки беспокоят ваши пропавшие офицеры, – заметил, немного волнуясь, Кречетов. – Хорошо бы их отыскать. Вы назначили им контрольный пункт возвращения?

– Конечно, – кивнул Асанов. – Я сам беспокоюсь за них. Женщина в горах, в боевой форме. Представляете, что с ней может быть? Даже подумать страшно.

Они вернулись в лагерь, где их уже ждали готовые к дальнейшему движению четверо офицеров во главе с Рахимовым. Асанов сразу дал команду двигаться дальше.

А Падерина и Елагин в это время находились на другом конце этого маршрута, вынужденные уходить не за группой Асанова, а отдаляясь от нее. Среди их преследователей оказалось несколько человек – горцев-таджиков, хорошо знающих эти горы. Несмотря на все мастерство Елагина, без специального снаряжения, практически без оружия, они вынуждены были уходить в горы. За ними шла группа бандитов из шести человек, которым лично Нурулла дал приказ поймать живьем хоть одного из нападавших.

Двигавшиеся за ними бандиты знали, что у них кончились гранаты в гранатометах, брошенных у лагеря Нуруллы, и знали, что они вооружены лишь пистолетами. Правда, бандиты не знали, что против них действуют два офицера разведки, и у каждого есть еще по две ручные гранаты.

Но в бой Падерина решила не ввязываться и уходила дальше в горы, отвлекая на себя внимание лучших следопытов Нуруллы. Она понимала, что, если не сумеет выйти затем к Ишкашиму, шансы на то, чтобы встретить группу Асанова, практически равны нулю. Но их учили действовать автономно, и она уводила свой маленький отряд все дальше от предполагаемых мест событий, хотя ведущим был Елагин, а она лишь шла по его следам.

Кроме сухих обычных пайков на два дня, у них было по фляжке воды, и этим ограничивалось их питание на протяжении последних двух дней.

На одном из перевалов тяжело дышавшая женщина спросила капитана:

– Слушай, Елагин, как тебя зовут? А то все Елагин да Елагин. Как-то нехорошо.

– Альберт, – устало улыбнулся Елагин.

– Красивое имя, – кивнула женщина, убирая мокрые волосы со лба, – а меня Катя.

– Я знаю, товарищ подполковник, – сказал, не оборачиваясь, Елагин. Он снова лез впереди.

Эти горы могли вымотать и сильного мужчину. К концу второго дня Падерина почувствовала, что падает от усталости. Но они видели далекую цепочку преследовавших их моджахедов и вынуждены были уходить.

– Слушай, Альберт, – спросила женщина, когда они наконец сели отдохнуть на пять минут, – а ты женатый?

– Нет еще, – покачал, вернее, помотал от усталости головой Елагин. – Вот приедем обратно, женюсь. У нас такие красивые девочки были в Риге.

– Рига теперь за границей, – напомнила Падерина.

– А мне дадут визу, – весело ответил Елагин, – у меня там сестренка с мужем живут.

– Тогда конечно, – согласилась Падерина.

– Пошли? – спросил Елагин, понимая, как трудно женщине снова подняться.

– Пошли, – мужественно согласилась она.

К вечеру они снова стояли перед новой горной вершиной.

– Больше не могу, – честно призналась женщина. – Нужно что-то делать. Придется принимать бой.

– Да, – озабоченно сказал Елагин, – пожалуй, вы правы. Другого выхода действительно нет. Их всего шесть человек.

– Это, видимо, его лучшие следопыты, – сказала Падерина, имея в виду Нуруллу.

– Похоже, – Елагин начал осматривать позицию. Конечно, здесь нельзя было надолго укрепиться, но вполне можно было защищаться.

– Они не знают, что у нас есть ручные гранаты, – сказала Падерина, – может, воспользуемся этим фактором?

– А у нас и нет другого выхода. Не из пистолета же по ним стрелять, – ответил, соглашаясь, Елагин. – Даже смешно: два пистолета против шести автоматов. Будь у нас автоматы, вот тогда другое дело.

«Тогда бы мы давно приняли бой», – подумала женщина.

– Если бы у меня было женское платье… – с сожалением сказала она. – Простить себе не могу, что оставила его в лагере. Мне бы удалось подобраться к ним совсем близко, – пояснила Падерина, – они ведь даже не подозревают, что среди нас есть женщина.

– Я бы вас не отпустил, – серьезно сказал молодой капитан, немного краснея.

– У тебя старорежимные взгляды, Альберт, – засмеялась женщина. – Послушай, какой у меня план. Ты поднимаешься наверх, в горы, а я остаюсь здесь, спрятавшись между скал. Когда бандиты пройдут мимо меня, тебе нужно крикнуть, чтобы отвлечь их внимание. Вот тогда сработают и мои гранаты. По-моему, план хороший? Ты не находишь?

– Нет, – быстро возразил Елагин, – это вы поднимаетесь наверх и оттуда крикнете, а я брошу гранаты, спрятавшись вон в той расщелине. У меня бросок сильнее.

– Ну, это еще не известно, – махнула рукой женщина. – И потом, не нужно спорить. Будет так, как я сказала.

– Вы поднимаетесь наверх, – упрямо произнес Елагин.

– Капитан Елагин, – разозлилась Падерина, – выполняйте приказ старшего по званию. Мы на войне.

– Я останусь, – бубнил молодой капитан.

– Слушай, Альберт, – вздохнула женщина, поняв, что приказами здесь успеха не добьешься, – пойми меня, дурачок. Сверху должен кричать мужчина. Чтобы они слышали его крик. Иначе они все поймут. Ты хочешь, чтобы они услышали мои бабьи крики?

Елагин вынужден был признаться, что она права. Но все равно уходил он с тяжелым сердцем, оставив Падериной еще одну свою гранату.

Расщелина между камнями, не видимая с дороги, была такой глубокой, что в ней могли укрыться сразу три человека.

Елагин, убедившись, что ничего не заметно и расщелина полностью скрывает подполковника, принялся подниматься в горы. Он прошел около восьмисот метров и занял позицию наверху, чтобы видеть все происходящее перед ним.

Шестеро появились почти через полчаса. Падерина была права, решив принять бой. Бандиты явно догоняли выбивающихся из сил офицеров. Чувствовалось, что эти горы для преследователей не так сложны, как для уходящих офицеров. Елагин замер, заметив, как уверенно идут шестеро боевиков. Автоматы блестели на солнце.

Он точно рассчитал момент. И, когда шестой, последний, прошел мимо расщелины, громко крикнул:

– Эй, вы, ублюдки, – и выстрелил в первого бандита.

Тот покачнулся, но не упал, видимо, пуля пистолета на таком расстоянии уже не обладала убойной силой, и первый бандит был всего лишь ранен.

Громкий треск автоматов слился в один протяжный гул.

А затем раздались взрывы гранат. Одной, второй, третьей. И сразу наступила тишина.

Елагин, боясь, что произошло ужасное, осторожно выглянул из-за камней. На камнях лежало шесть человек. Ни один из них даже не шевелился. Взрывы гранат сделали свое дело. Все шестеро бандитов лежали перед ним. Они даже не успели обернуться, чтобы понять, откуда свалились им на головы эти гранаты.

Падериной нигде не было видно. Он не знал, что сейчас, сидя в расщелине, она глотает злые обидные слезы, как бывало всегда, когда ей приходилось стрелять и убивать других людей. Она была профессионалом, хорошо подготовленным разведчиком, опытным офицером. Но она была и женщиной, не готовой видеть разорванные внутренности и вытекшие мозги после своих столь удачных бросков.

Елагин нерешительно начал спускаться вниз, боясь, что случилось худшее.

Но подполковник, уже вытерев слезы, поднималась сама, грустно улыбаясь шедшему ей навстречу капитану. В этот момент один из бандитов, тяжело раненный осколком в грудь, вдруг поднял свой пистолет.

– Ложись! – крикнул Елагин, бросаясь вперед.

Пистолет выстрелил.

Пуля попала в цель.

Но в последний момент, чисто машинально, бандит выстрелил не в стоящую перед ним Падерину, а в крикнувшего Елагина.

Пуля пробила правое легкое и вышла из спины, оставляя большую рваную рану. Он упал на землю, чувствуя, как намокает его спина от собственной крови.

– Елагин! – закричала в отчаянии женщина, выпустив в умирающего бандита всю свою обойму.

Она бросилась к своему товарищу.

– Альбертик, родной, не умирай, – просила она его, наклонившись над уже побледневшим лицом, – не умирай, родной, – просила она, сознавая, что все это бесполезно.

Ресницы Елагина дрогнули. Он сумел открыть глаза.

– Все хорошо, – прошептал он, – все…

– Подожди, я тебя перевяжу, – попыталась поднять его женщина.

Он застонал от сильной боли.

– Не нужно, – сумел прошептать он, – я… бы… хотел…

– Говори, говори, – трогала она его волосы, его лицо.

– У… меня… была бы… такая… жена.

Он выговорил наконец всю фразу и сразу умер, как будто с последним словом из него вышел весь воздух. Земля вокруг него, камни, песок жадно впитывали его кровь.

Она наклонилась над ним, целуя его в лоб.

Падерина вдруг, сама не зная отчего, огляделась, словно устыдившись того, что она собиралась теперь сделать, и вдруг заголосила над телом, как плачут бабы в деревнях над своими родными и близкими. Бледный, почти белый, капитан Альберт Елагин лежал на камнях, а над ним голосила Катя Падерина, позволившая себе еще раз стать женщиной. А вокруг лежало шесть разорванных трупов, и уже слетались стервятники, иногда появлявшиеся в этих горах.

ГЛАВА 9

Казалось, что после вывода советских войск из Афганистана эта тема будет навсегда закрыта. Наджибулла сумел удержаться в Кабуле, моджахеды по-прежнему контролировали большую часть территории страны, но это были уже внутренние проблемы афганцев. Однако оказалось, что история умеет мстить за себя, и раз пролившаяся кровь обладает странным свойством несворачиваемости, притягивая к себе другую кровь, словно всегда поддерживая этот кровавый ручей на должном уровне.

Через два года развалился Советский Союз. За эти два года процесс обвала неумолимо нарастал, и кровь, пролитая в соседней стране, странным образом стала катализатором невиданных потоков крови, пролитых уже в самой империи.

Между Арменией и Азербайджаном началась настоящая война, в которой было захвачено свыше двадцати процентов всей территории Азербайджана. При этом война велась с применением танков, самолетов, современной артиллерии и… афганских ветеранов войны, словно просто вернувшихся домой продолжать воевать.

Примерно такая же ситуация была в Абхазии, где поддерживаемая Конфедерацией горских народов, маленькая Абхазия вела войну против Грузии, оттесняя грузинские отряды и силы самообороны. В Приднестровье только вмешательство армии генерала Лебедя предотвратило дальнейшую бойню. А в соседнем с Афганистаном Таджикистане бойня состоялась. Она называлась гражданской войной и унесла сто тысяч жизней. Сто тысяч жизней! За все десять лет войны в Афганистане потери советских войск не превысили пятнадцати тысяч человек. За полгода войны в маленьком Таджикистане погибло сто тысяч людей, среди которых были женщины, дети, старики. Но мир не содрогнулся. Тот самый мир, который кричал о неслыханных зверствах советских воинов в Афганистане, единодушно осуждал ввод войск, широко освещал грандиозные потери Советов в этой войне, не захотел заметить ста тысяч погибших. Как не заметил тысяч погибших в карабахской, осетинской, абхазской, приднестровской войнах.

Советский Союз развалился, и моджахеды, спокойно переходившие некогда грозную границу, начали действовать в Таджикистане, в других республиках некогда «единого и могучего». Но это уже никого не волновало. Преданный и брошенный своими союзниками Наджибулла спрятался в миссии ООН в Кабуле, а активистов его партии вешали, расстреливали, рубили без всякой жалости. Их семьи истребляли, а доктор Наджиб иногда даже умудрялся говорить со своей семьей, заблаговременно эвакуированной в Индию. Его предшественник авантюрист Бабрак Кармаль уже давно жил со своей семьей в Москве, как будто его не касались афганские события.

Вообще такого количества предательств не знала ни одна страна. Взорванная страна показала миру не только звериный оскал войны, развязав военные действия сразу в нескольких местах, но и трусливый облик шакала, предающего своих бывших союзников, так веривших в могучего северного соседа, в нерушимость его дружбы. Бывших активистов Народно-демократической партии даже начали вылавливать по городам, отправляя на расправу в Кабул. Это был даже не цинизм, это была последняя грань низости. Потом был выдан смертельно больной Эрих Хонеккер. Независимо от идеологической оценки его поступков, выдавать нашедшего убежище смертельно больного старика на расправу было актом недостойным и подлым. Более того, врачи даже подделали заключение о его здоровье, не заметив столь очевидного прогрессирующего рака. Но это уже никого не волновало. В Германии начались процессы против бывших агентов «Штази», которых пачками выдавала советская разведка. В Белоруссии пошли по стопам «старшего брата», выдав находящихся на ее территории лидеров компартии Литвы на осуждение в Вильнюс. Общая вакханалия бесов, вакханалия предательств, начатая развалом великой страны, продолжалась. И уже не столь важно было, до какого предела дойдут те или иные люди. Предела подлости не бывает. После крушения страны это стало ясно всем. И во имя сохранения собственной власти можно пойти на любые преступления, можно расстрелять из танков собственный парламент, можно бомбить собственные города, где скрываются бандиты, можно проливать кровь, ибо она поистине обладает странным свойством несворачиваемости.

Но именно осознание краха вынудило руководство России наконец принять принципиальное решение и разрешить двести первой многострадальной дивизии принять участие в боевых действиях в Таджикистане. Границу, превратившуюся в рваную дыру, сквозь которую мог пройти кто угодно, начали спешно латать, и снова, как десять-пятнадцать лет назад, уже младшие братья из Москвы и Санкт-Петербурга, Ростова и Новосибирска, Твери и Тулы шли умирать за непонятные им интересы на далеких южных рубежах, воюя все с тем же противником – афганскими моджахедами, к которым прибавились многочисленные отряды непримиримой таджикской оппозиции. Словно получив эстафету от старших, десять лет просидевших в этом аду, достойно выдержавших тяжелые испытания и ушедших, но не проигравших войну, младшие братья продолжали стоять насмерть, защищая границы некогда единой империи.

Обманутые, преданные, забытые ветераны афганской войны находили себе применение в горячих точках бывшей страны. Боль, обида, растерянность, неустроенность толкали их туда, где они могли делать единственное, чему научились, – убивать и достойно умирать. Государства, за которое они дрались, мерзли в горах, изнывали от жажды в пустынях, воевали, теряя товарищей, этого государства больше не существовало.

И их подвиг, подвиг людей, честно выполнявших свой воинский долг, подвиг офицеров, достойно представлявших некогда великую армию, подвиг солдат, мужественно и храбро воевавших в этой войне, вдруг стал посмешищем. Более того, они превратились в подозрительные группы людей, так как не умели и не хотели жить по волчьим законам нарождавшегося общества. Осмеянные и презираемые, они часто срывались, уходили из жизни, становились наркоманами и пьяницами. Некоторые, более сильные, уходили в криминальные структуры с дикой обидой на свою неустроенную жизнь, на свои разбитые идеалы.

И война продолжалась. Словно те старцы из Политбюро в декабре семьдесят девятого прокляли свой народ, обрекая его на вечные муки и кровавый исход. А может, это их более молодые наследники, предавшие и продавшие все идеалы, решили, что красным цветом крови можно закрасить все – собственные амбиции, неудачную политику, крушение страны, миллионы беженцев, локальные войны, тоску, отчаяние, обиду миллионов людей. Ибо красный цвет словно обладал какой-то способностью поглощать менее яркие цвета и чувства.

Война, начатая как фарс, превратилась в трагедию, а развал страны, начатый как трагедия, постепенно обращался в фарс, когда его разрушители требовали воссоздания некогда сильной страны, единой армии и нормальной экономики.

И кровь продолжала свой стремительный бег, образуя уже полноводные реки, вливавшиеся в один океан, чтобы однажды затопить всех и вся.

ГЛАВА 10

По распоряжению Корнера был вызван вертолет, и Беннет, получивший разрешение из самого Лэнгли, вместе с Корнером вылетел в Афганистан, чтобы на месте разобраться в случившемся.

В Карачи по-прежнему шло расследование дела об убийстве Рона Баксея, но никаких следов убийцы пока найти не удавалось. А поднятые по всей стране информаторы и осведомители не могли сообщить, кому могло понадобиться нападение на американскую станцию в Читрале.

На этот раз они летели довольно долго. Пилот, показывая вниз, прокричал Беннету:

– Они раньше были здесь, но, видимо, перебрались ближе к городу! Нам говорили в прошлый раз, чтобы мы летели к северу!

– Летим, – согласился Беннет, видя невозмутимое лицо Корнера, казалось вылетевшего на воскресную прогулку.

Через час они наконец сели у нового лагеря Нуруллы. Беннет обратил внимание на две больничные палатки, стоявшие в центре лагеря.

– Видимо, был сильный бой, – понял он.

К ним уже спешил Аюб, помощник Нуруллы и его доверенное лицо. После приветствий он повел их к палатке, где находился сам рассерженный Нурулла. Посланные на поиски нападавших шестеро лучших следопытов так и не вернулись в лагерь, и он не находил себе места от возмущения и злости.

Нурулла был невысокого роста, гибкий, стремительный, несмотря на возраст, достаточно подвижный человек. Ему едва минуло пятьдесят, но он выглядел на десяток лет моложе. Увидев своих гостей, он заставил себя несколько успокоиться, приказав принести обед, чтобы достойно встретить незнакомца, прилетевшего вместе с Беннетом.

– Вы давно переместились? – спросил Беннет, когда они сели за стол.

– Только вчера, – недовольно ответил Нурулла. – Мы потеряли в нашем прежнем лагере очень много людей. Двадцать семь человек убитых и шестнадцать раненых. Еще один такой бой – и я потеряю весь свой отряд.

– У нападавших потери большие? – спросил Корнер.

Нурулла метнул на него злой взгляд.

– Были, – неохотно сказал он.

– У вас есть их трупы? – уточнил Корнер.

– Нет, – не выдержал Нурулла, – ни одного нет. Мне стыдно говорить, но это так. Они, словно черти, спустившиеся с небес. Убили столько моих людей, забрали своего полковника и ушли.

– Сколько их было? Только точные цифры, – попросил Беннет. Нурулла вздохнул. Ему действительно было стыдно, что его люди так беспомощно выглядели и действовали.

– Несколько человек, – наконец выдавил он, скривив губы в недовольной усмешке. – Их было всего лишь несколько человек.

– Точнее, – попросил Беннет.

– Шесть-семь человек, – признался Нурулла.

– И они ушли без единой потери? – изумился Корнер. – Вы представляете, мистер Беннет, какие профессионалы тут действовали. Нет, этот пленный офицер был не просто полковником пограничной стражи. Здесь что-то не так. Вы ведь его и без того хотели обменять на своих пленных. Верно?

– Да, клянусь могилами своих предков, – прохрипел Нурулла. – Но если захвачу, теперь выпущу из него кишки.

– Глупости, – сразу остановил его Беннет, – его теперь трудно найти, но если они еще не ушли за границу и тебе удастся его взять, запомни – он нам нужен живым. Только живым. И за него мы дадим тебе очень хорошие деньги. Большие деньги.

– Какой ты человек непонятный, – покачал головой Нурулла. – Два дня назад тебе его показать хотел, умолял посмотреть, ты даже смотреть не стал. А теперь хочешь за него большие деньги дать. Непонятный ты человек, – снова сказал он.

– А может, мне понравилось, как он сбежал, – пошутил Беннет, – и я хочу знать об этом подробнее.

– Ему помог лекарь, – вспыхнуло лицо у Нуруллы.

– Какой лекарь? – не понял Беннет.

– Откуда я знаю? – снова разозлился Нурулла, запихивая себе в рот большой кусок мяса. – Этот лекарь – из местных, но его никто до этого не знал. Лекарь пришел в лагерь и забрал этого полковника. А потом его люди расстреляли мои машины и моих людей.

– Сколько у него людей? – спросил Корнер. Он не так хорошо говорил на фарси, как Беннет.

– Сколько человек у тебя сейчас? – спросил Беннет.

– Еще шестеро не вернулись из гор, – посчитал вслух Нурулла, – значит, у меня осталось всего сто пятьдесят пять человек. Это не считая раненых.

– Как интересно, – сказал по-английски Корнер, – соотношение один к двадцати пяти. Здесь действовали отборные профессионалы. Уйти без единой потери, это очень сложно. А как вы думаете?

– Согласен, – вздохнул Баннет. Ему все время приходилось помнить о своем отказе от этого полковника. Не откажись он два дня назад, и все могло бы повернуться иначе. Но теперь не стоило сожалеть.

– Ты послал людей в соседние города? – спросил Беннет.

– Еще вчера, – сказал, наконец прожевав мясо, Нурулла. – Мне пришлось собирать еще людей, а то мой отряд скоро будет состоять из меня одного.

– Куда они могли направиться, как ты думаешь?

– На север, – сразу ответил Нурулла, – только на север, чтобы перейти границу. Вертолеты с той стороны должны делать большой крюк, и это очень опасно: везде есть зенитные пулеметы.

– Судя по тому, как они похитили этого полковника, он представлял для них несомненный интерес. А вы лично видели документы этого полковника? – спросил Беннета Корнер.

– Нет, – вынужден был признаться Беннет.

– А где его документы? – спросил Корнер.

– Полковника? – уточнил Нурулла. – У него не было с собой никаких документов.

– Пограничный полковник в прифронтовой зоне – и без документов… – задумчиво произнес Корнер, – здесь что-то не так.

– Может, он оставил их в вертолете? – предположил Беннет, уже понявший, что сделал большую ошибку с этим полковником.

– Чтобы вы их сбили? – пошутил Корнер. – Это так не похоже на русские формальности. Они требуют, чтобы генералы пограничной стражи были с документами. А здесь полковник, попавший в плен, – и без документов. Сам он говорит, что пограничник. А потом здесь появляются коммандос и похищают его. Вам не кажется, что мы можем сделать вполне определенные выводы?

– Кажется, я вас понимаю. Вы думаете, полковник был из другого ведомства? – немного смутился Беннет.

– Я в этом убежден, – прозвучал сухой ответ Корнера.

– Тогда мы должны искать его сами, – заволновался Беннет. – Нужно перекрыть границы, предупредить другую банду, не пропускать никого через свою территорию.

– Здесь есть еще одна банда? – устало спросил Корнер: его начинало раздражать такое количество неизвестных знаков в том уравнении, которое он должен был решить.

– Да, банда Алимурата.

Услышав имя своего заклятого врага, Нурулла посмотрел на Беннета.

– Думаешь, Алимурат схватит его быстрее? – понял он.

– Не думаю, – поспешил ответить Беннет, – просто говорю, что в этих горах иногда ходят люди Алимурата.

– Ты забыл еще людей Абу-Кадыра, – напомнил Нурулла.

– А это еще кто? – выдохнул воздух Корнер, окончательно запутавшийся в этих именах.

– Таджикская оппозиция, – успокоил его Беннет. – Они наиболее непримиримо относятся к русским офицерам. Если наш полковник попадет к ним в руки, то все, даже мы не сможем его оттуда вытащить. Ему просто отрежут голову и выпустят кишки.

Корнер поморщился.

– Дикая страна, – с раздражением сказал он. – И зачем русским нужны были эти горы?

– А я до сих пор не знаю, зачем они нам, – в тон ему ответил Беннет.

Оба коротко рассмеялись.

Нурулла, не понявший их внезапного веселья, решил, что они смеются над его людьми, и стал еще более мрачным и раздражительным. Вечером гости решили остаться в его лагере. Он отвел им соседнюю палатку и даже послал туда двух красивых женщин, жительниц соседнего Ишкашима, иногда обслуживающих его самого. Но «янки», как он презрительно их называл, оказались гордыми. Они поблагодарили его за столь щедрый дар и отослали обеих женщин обратно в город.

Рано утром Нурулла был разбужен ворвавшимся к нему Аюбом.

– Хозяин, проснись, – кричал Аюб, – у меня к тебе важное дело!

– Что случилось? – недовольно спросил еще окончательно не проснувшийся Нурулла.

– Можно найти беглецов, – торжествующе сообщил Аюб.

– Как? – Нурулла сел в постели. – Как их можно найти?

– «Летающая машина», – показал пальцем на вертолет его помощник. – Попроси американцев, пусть их люди поищут в горах. Ведь такая машина может летать, где хочет. И сразу найдет беглецов.

– Это действительно хорошая мысль, – обрадовался Нурулла. – Давай одеваться, пойдем к ним в палатку.

Он не знал, что прилетевшие вчера гости уже решили для себя осмотреть все ближайшие тропы и переходы, чтобы попытаться отыскать сбежавшего полковника.

А отряд Асанова продолжал свое движение к Ишкашиму, подходя к городу с запада. Несмотря на то, что они установили свои последние мины достаточно давно, взрывов за ними не было слышно, и это означало, что они смогли оторваться от преследовавших их бандитов. Однако Асанов не обольщался. Он знал, что подставка в разведке порою значительно труднее, чем успешное бегство, и готовился ко второму этапу операции. Мысли о пропавших офицерах не давали ему возможности нормально сосредоточиться только на предстоящей задаче, так как воображение рисовало ужасы, случившиеся с женщиной и совсем еще молодым Альбертом Елагиным. В который раз ругал себя Асанов, что согласился с доводами Затонского и включил в отряд женщину. Но все было уже поздно. Офицеров не вернешь, а предстоящую серьезную акцию он мог просто сорвать своими нервами.

Кречетов, понимавший его состояние, старался не тревожить Акбара, не донимать его расспросами, хотя также понимал, что предстоящая часть его проникновения обратно в лагерь Нуруллы будет не легче его побега.

Борзунов, казалось сделанный из железа, не уставал и не жаловался, когда его, самого выносливого среди всех, Асанов отправлял в разведку после длительных переходов. Рахимов, в чьей надежности Асанов уже мог убедиться, всегда являл собой образец командира, никогда не теряющего головы, спокойного, уравновешенного человека.

Чон Дин нравился Асанову какой-то особой своей аурой, только ему присущей энергией созидания. Даже на коротких привалах он что-то мастерил, что-то делал, словно не мог сидеть без дела, напевая тихую мелодию на корейском языке. А Семенов, ставший главным проводником в этих горах, был не просто бесстрашным и храбрым человеком, но и чутким, отзывчивым товарищем, в чьей надежности они могли убедиться много раз. С такими людьми Асанову не были страшны все объединенные банды этого региона. Но он знал, что его задача на данном этапе состоит как раз в обратном: суметь вновь подставить Кречетова и сделать это в максимально короткие сроки и абсолютно достоверно.

Они шли уже второй час, когда над головой раздалось привычное тарахтение вертолета.

– Воздух! – закричал шедший впереди Семенов.

Все попадали на землю, прижимаясь к камням. Из-за скал показался большой вертолет, который Асанов сразу узнал. «Значит, получилось, – обрадованно подумал он. – Значит, все не зря». Это был вертолет американского резидента из Читрала. Раз они появились в этих горах, значит, ищут очень заинтересовавшего их теперь полковника Кречетова, а это означало, что им удалось извлечь все преимущества из побега полковника. Асанов, боявшийся до сих пор даже себе признаваться в правильности своего решения, радовался так, словно это был вертолет, собиравшийся доставить их домой.

– Вы были правы, – негромко сказал Кречетов, глядя на пролетавшую над ними машину, – судя по всему, они серьезно заинтересовались моей персоной. Я до сих пор не видел у них вертолетов.

– Это вертолет американского резидента ЦРУ из Читрала, – шепотом сообщил Асанов и уже чуть громче спросил лежавшего впереди Семенова: – Если сейчас побежим в ту сторону, где скалы, они нас увидят?

– Думаю, да, – крикнул Семенов, – лучше лежать на камнях! Так мы сливаемся со скалами и нас не видно сверху. А если побежим, могут заметить.

– Тогда побежали! – крикнул в ответ Асанов.

– Нельзя! – решив, что генерал его не понял, крикнул ему вслед Семенов.

Но привыкшие к беспрекословному повиновению офицеры, знавшие, как важно моментально исполнять команды старшего по группе, уже бежали к нависшим скалам, в ста метрах от них. Последним бежал ничего не понимавший Семенов, решивший, что генерал его не расслышал.

– Вот они, – показал вниз Беннет Корнеру.

– Их всего шесть человек, – кивнул Корнер, – мы можем расстрелять их из наших пулеметов.

– Уже нет, сэр, – возразил Беннет, – посмотрите, они укрылись за скалами. Это те самые профессионалы.

– Кречетов среди них? – спросил Корнер.

– Думаю, да.

– Мы должны быть уверены! – крикнул ему в ответ Корнер.

Из-за грохота винтов трудно было нормально разговаривать.

– Куда они направляются? – спросил Корнер Аюба, служившего проводником для его пилотов.

– В сторону Ишкашима, – показал на город Аюб, – или в сторону границы. Но скорее первое. Они просто сделали такой трюк.

«У них наверняка встреча со связным в Ишкашиме, – подумал Корнер, – иначе они бы не делали такой долгий переход».

– Им нужно быть в Ишкашиме, – громко сказал понявший это Беннет, – мы их там встретим.

– Ваши люди знают в лицо этого полковника? – спросил Беннет у Аюба.

– Конечно, – кивнул помощник Нуруллы, – у нас все его знают. Такой тихий человек был, а так быстро убежал.

– Смотри, Аюб, – очень внушительным голосом произнес Беннет, – чтобы этот человек живой был. Только живой. Нам его голова не нужна. Ты лично перед Нуруллой ответишь, если с ним что-нибудь случится.

– Зачем так говоришь? – испугался Аюб. – Все как надо сделаем. А его людей убрать можно?

– Это твое дело, – разрешил Беннет. – Делай с ними, что хочешь, но этого полковника не трогай. Он нам очень нужен, понимаешь, Аюб?

Афганец кивнул головой. Он был по национальности пуштун, хотя и служил в отряде Нуруллы.

– Вы думаете, нам удастся взять его второй раз живым? – засомневался Корнер. – Боюсь, что они не дадут нам такого шанса, – показал он вниз.

– Здесь Афганистан! – крикнул ему Беннет.

«Если даже будущего вице-президента русских здесь брали в плен два раза, то почему нельзя взять этого полковника», – подумал он, но больше ничего не сказал Корнеру.

ГЛАВА 11

Одному в этих горах выжить невозможно. Она хорошо понимала эту фразу генерала Асанова и отчетливо представляла, что нужно искать выход из подобного положения. Но сначала она похоронила Елагина, найдя каменную расщелину подходящего размера и забросав ее камнями. Именно забросав, так как часто камни приходилось сталкивать сверху, чтобы они попадали в небольшую расщелину. После этого она, с трудом заставив себя прикасаться к мертвым бандитам, подобрала себе подобие наряда, сняв с одного из убитых более или менее целую мужскую одежду горца-таджика. Ей пришлось преодолевать отвращение и брезгливость, но она все-таки надела эти серые одеяния и отправилась в обратный путь, надеясь выйти на Зебак или в его окрестности. Падерина хорошо представляла, чем она рискует. Одинокая женщина в горах, в мужской одежде горцев, она легко может стать добычей, причем законной добычей, любого попавшегося мужчины. Но идти назад в своей одежде было равносильно самоубийству, ибо камуфляжная форма советских солдат была хорошо известна в Афганистане.

Идти обратно по незнакомому маршруту было в тысячу раз тяжелее, чем подниматься вверх с Елагиным. Дважды она едва не сорвалась вниз. В горах все время менялась погода, словно она проходила какие-то невидимые часовые зоны, когда ветер сменялся дождем, а начинающийся ураган разгоняло внезапно появившееся солнце.

Самым страшным из ее испытаний оказалась первая ночь в горах, когда вой шакалов и постоянные шорохи не только не давали спать, но, наоборот, заставили ее практически всю ночь провести в тревожном ожидании, бодрствуя у огня. Едва начался рассвет, как она, измученная ночным бдением, продолжила свой путь. На этот раз она твердо решила, что следующей ночевки в этих горах не будет. За спиной она слышала крики и визги птиц и животных, уже терзавших трупы шестерых бандитов.

В первый день ей так и не удалось уйти достаточно далеко, и она слышала этот чудовищный хор, справлявший своеобразное пиршество.

Весь день, практически без отдыха, она спускалась вниз, постоянно помня об изнурительной тяжелой ночи среди голых скал. Наконец во второй половине дня она увидела вдали какой-то кишлак. Она еще не была уверена, но уже под самый вечер, когда солнце осветило верхушки гор перед самым своим закатом, она увидела, что шла по верному маршруту. Вдали был тот самый кишлак, куда она приходила со «своим мужем» – Чон Дином. Это был ее единственный шанс на спасение, и она несколько быстрее стала сползать с этих камней. На большее ее не хватало. При слишком большой отвесной скале она просто садилась на камни, скатываясь вниз.

Она рассчитала все верно. Отряд Нуруллы уже снялся с лагеря, и в кишлаке все давно спали.

Однако расстояние в горах – вещь обманчивая. И кишлак, казавшийся ей таких близким, на самом деле был довольно далеко. Всю вторую ночь она шла, ориентируясь на его огни, и наконец вышла к первым домам уже перед самым рассветом. Полумертвая от усталости, она каким-то последним усилием воли заставляла себя идти в сторону нужного дома, понимая, как опасно для нее свалиться у порога чужого дома. И хотя у нее не было никаких документов, пистолет она все же оставила при себе.

Перед самым домом, в котором они останавливались, она едва не потеряла сознание. Но сумела-таки сделать последние несколько шагов, стукнуть кулаками в открывшиеся двери и упасть без сознания уже во дворе дома. Больше она не помнила ничего.

Очнулась Падерина в доме, на женской половине. Одежду с нее, конечно, сняли, но и пистолета рядом тоже не было. Она была одета в белую, длинную, до ног, рубашку, какую надевали афганские женщины на время сна. Послышался стук открываемых створок узкой дверцы, и в комнату вошла ее давняя знакомая – хозяйка дома.

– Слава Аллаху! – обрадовалась женщина, приветливо улыбаясь. – Мы боялись, что ты умерла прямо на пороге нашего дома.

– Спасибо вам, – улыбнулась Падерина.

– За что? – искренне удивилась хозяйка дома. – Ты была в таком виде. Я все сразу поняла. Видимо, твой муж, да пошлет ему Аллах успокоение, погиб, а ты вынуждена была надеть его одежду. Верно?

Падерина, чуть помедлив, кивнула.

– Тебя увидела наша старшая невестка. Она закричала, и мы сразу прибежали. Я раздевала тебя сама и видела кровь на рукавах и на спине. Но это была не твоя кровь. Я все поняла, – горделиво сообщила женщина, – в наших горах женщинам трудно, очень трудно. А одной совсем плохо. Хорошо еще, что эти бандиты ушли отсюда. Нам, правда, сказали, что должны вернуться их люди – шесть человек. Тебе еще повезло, что ты их не встретила. И весь кишлак предупредили о «шурави». Говорят, рядом ходят их солдаты, и нам всем приказали сообщить, если они здесь появятся. В соседнем доме их ждут пятеро людей Нуруллы, да будут они прокляты Аллахом!

– Я не солдат «шурави», – улыбнулась Падерина.

– Это мы видим, – засмеялась женщина, – разве у «шурави» нет мозгов, разве они бросят сюда против этих нечестивцев женщину? Мы все знаем, как выглядят «шурави». Но ты не беспокойся. Я уже говорила с мужем. Он согласен оставить тебя в качестве второй жены. Ты немного отдохнешь, поправишься, а потом вы пойдете к мулле, и он запишет тебя второй женой.

– Спасибо, – она пыталась скрыть свою улыбку.

– Ты его не бойся, – отвечала довольная женщина, – он совсем старый. Но спать тебе с ним, конечно, придется. Он любит, когда ночью я согреваю ему спину. Теперь это будешь делать ты. У тебя сил больше, ты молодая, здоровая. А может, он еще сумеет что-нибудь сделать, и Аллах пошлет нам девочку, дочку, о которой мы всегда мечтали. Наша дочь погибла, когда ей было всего пять лет. Ее укусила змея, и с тех пор я уже не могла рожать детей.

– Но у тебя есть внучки, – напомнила Падерина.

– Это дети моих невесток, – быстро возразила женщина, – а я хочу, чтобы в моем доме выросла дочь, чтобы все видели, какая дочь у меня будет.

– Конечно, тогда вам просто необходима вторая жена, – согласилась Падерина с ее доводами, но на этот раз не смогла сдержаться и громко засмеялась.

Хозяйка обрадовалась, решив, что молодая женщина, потерявшая мужа, смеется от радости. Она погладила ее по голове, поставила рядом тарелку с бульоном и вышла из комнаты. Падерина, быстро съев приготовленный для нее крепкий бульон, снова заснула.

Вечером, услышав чьи-то шаги, она открыла глаза. В комнату заглянул сам хозяин дома. Увидев его, она чисто машинально натянула одеяло до подбородка.

Он, заметив ее испуг, очень довольно усмехнулся и вышел из комнаты. Ему нравилось, что эта красивая туркменка, потерявшая мужа, так боится его. «Значит, будет хорошей женой, – решил хозяин дома, – покорной и ласковой». Он не решался признаться даже себе, что боится оказаться несостоятельным при выполнении своих супружеских обязанностей со второй женой.

А она, забыв о его присутствии, уже провалилась в спасительный сон, в котором ей снился живой капитан Елагин, снова и снова умирающий от выстрела бандита. Сон был тревожным и беспокойным, но под утро он наконец прекратился, и она больше ничего не видела. Проснулась Падерина в десятом часу утра, когда солнце, высоко поднявшееся над горами, било своими лучами ей прямо в лицо. Рядом лежала одежда, которую хозяйка дома любезно одолжила будущей второй жене.

Одевшись, молодая женщина вышла в другую комнату, где давно уже позавтракали женщины. На отдельном подносе стояли приготовленные и оставленные для нее тонкий таджикский лаваш, мед, масло, сладкий гаймат, напоминавший творог, смешанный с молоком и сахаром. Она быстро позавтракала, выпила чай и вышла во двор.

В традиционной восточной семье женщине всегда есть чем заняться по дому. И в этот день хозяйка дома и две ее невестки, расстелив многочисленные ковры, выбивали из них пыль. Рядом суетились внуки и внучки. Хозяин дома по традиции сидел в стороне, под навесом, и пил чай, глядя на шумную возню своих внуков. Увидев женщину, он улыбнулся, показывая еще крепкие желтые зубы. По местным обычаям в доме ходить под паранджой было совсем необязательно, но подполковник впервые пожалела, что на ней нет такой одежды.

Нужно было принимать решение. Оставаться в этом доме она больше не сможет. Значит, надо любыми способами прорываться к кишлаку, а затем выходить к границе. И хотя это сделать не менее сложно, чем идти одной через горы, но другого выхода у нее не было. Нужно было рассчитывать только на свои силы. Впервые Падерина почувствовала, как был прав генерал Асанов, так не желавший участия женщины в этом походе. Даже профессионального разведчика, каким она, безусловно, была. На Востоке существовали свои кодексы правил и свои понятия морали, и ей было труднее любого мужчины во сто крат.

В бывшей тихой мирной стране, когда можно было пройти по ее дорогам от Кабула до любой из границ вполне спокойно, не опасаясь за свою жизнь, теперь было все иначе. Война разворошила и растлила страну, а хлынувшие затем из Таджикистана беженцы принесли ненависть и отчаяние.

Вечером она спросила у хозяйки дома:

– Прости меня, но куда делся мой пистолет? Это была последняя память о моем муже.

– Не говори об этом изобретении Иблиса [46], – всплеснула руками хозяйка дома. – Я спрятала его в своей комнате. Мы хотели выбросить его, но наша младшая невестка попросила оставить эту вещь, чтобы поговорить с тобой.

– Он мне очень дорог, – созналась Падерина, чувствуя, что говорит почти правду, – могу я переложить его в свою комнату?

– Конечно, – согласилась хозяйка.

– И еще одна просьба. Прости, что надоедаю тебе. Я хотела бы пойти в местную баню, – попросила Падерина, – но мне не в чем ходить. У меня нет верхней одежды.

– Я принесу тебе свою паранджу, – предложила хозяйка. – Здесь, в горах, нужно тепло одеваться. А в баню-то не торопись. Завтра не наш день. Мы пойдем все вместе [47], когда будет наш срок. Успеешь еще, ты очень слаба, отдохни.

Хозяйка сдержала слово. Сначала она принесла пистолет и, положив его на пол, пробормотала какое-то заклятие и ушла. Затем внучки хозяйки принесли ее паранджу. Обе девочки – веселые, темноглазые и бойкие – долго и весело рассказывали незнакомой гостье о дороге на Ишкашим, куда они однажды ехали вместе с родителями на воскресный базар.

Этим вечером она легла спать раньше обычного. А проснулась еще до того, как наступил рассвет. Тщательно одевшись, она прошла в комнату, где находились продукты, и взяла с собой приготовленный в доме с вечера длинный чурек, выпекаемый на домашнем очаге – тендире, и большой кусок овечьего сыра. И с этими припасами она собиралась идти в Ишкашим, рассчитывая на удачу или скорее на чудо. Контрольный срок ее появления в Ишкашиме истекал сегодня вечером, а оказаться там до вечера было практически невозможно. Но никаких других вариантов больше не существовало. Она должна была рисковать, если хотела вообще благополучно выбраться из этой страны. И, ощупав рукоятку пистолета, спрятанного под паранджой, она, набравшись смелости, все же шагнула за порог и вышла в прохладное утро, сулившее ей много неизвестного.

Первые пять часов она шла довольно быстро, насколько позволяла ее одежда, несколько стесняющая ее широкие, почти армейские шаги.

Дорога, по которой она шла, была параллельна грунтовой дороге Зебак – Ишкашим, на которой иногда появлялись машины или телеги. Но воспользоваться любой из них ей даже не приходило в голову. В шпионских романах можно встретить подробное описание того, как женщина-террорист захватывает машину, убивает водителя и успевает попасть в нужное время к месту назначения. В жизни все немного иначе. В Афганистане нельзя, чтобы за рулем сидела женщина. Это просто невозможно.

Нельзя убивать водителя, хотя бы потому, что все, или почти все, машины, проезжающие по этой дороге, имеют личных владельцев, которых хорошо знают в лицо и в Зебаке, и в Ишкашиме. Не обнаружив за рулем хозяина машины, ее сразу задержат или, еще хуже, конфискуют.

И уж тем более нельзя стоять на дороге, голосуя, чтобы ее подвезли. На Востоке такое не может позволить себе даже проститутка. Вот почему ей приходилось идти параллельными горными тропами, чтобы добраться до города еще до наступления ночи. И никаких других вариантов с захватами попутных машин не существовало. Здесь были свои трудности и свои методы работы. Нужно было подстраиваться под них, и Падерина мужественно продолжала идти.

К полудню она почувствовала, что начинает уставать. Внизу, на дороге, увеличился поток машин и телег, а она по-прежнему шла горной тропой, ведущей в Ишкашим. И двоих путников, идущих ей навстречу, она увидела, едва миновав поворот. Но и оба путника сразу увидели ее. И ни спрятаться, ни убежать было невозможно. Она снова дотронулась до рукоятки пистолета и бесстрашно продолжала свой путь. Двое мужчин неумолимо шли прямо на нее.

Внизу, на дороге, грохотал какой-то грузовик, у обоих незнакомцев были ружья за спиной, но она продолжала идти навстречу незнакомцам, словно решив в очередной раз испытать свою судьбу.

ГЛАВА 12

Когда вертолет, вернувшись, сообщил, что видел бежавшего полковника и похитивших его людей, Нурулла понял все преимущество технической мысли своих американских покровителей. Он спешно начал готовить своих людей. Не оставалось никаких сомнений, что отряд «шурави» двигался мимо Ишкашима к северной границе, чтобы перейти ее и спасти бывшего пленника. Нурулла решил двигаться в этом направлении и помешать им.

Беннет, предложивший Корнеру принять участие в задержании бежавшего офицера, понимал, что рискует. Если полковник все-таки сбежит, а виновных в нападении на станцию не найдут, его обвинят во всех провалах, и в лучшем случае он просто потеряет свою работу. Мосс с большим удовольствием подставит его, заставив расплачиваться за все ошибки.

И потому бежавшего офицера нужно брать живым, только живым. К тому же их главная задача, как сумел уяснить Беннет, – вовсе не этот полковник. Судя по всему, у Лэнгли есть свой источник информации в Москве. И именно этот источник сообщил, что в северном Афганистане русские опять готовятся провести какую-то крупную акцию. Но что можно провести среди этих гор и почему это так интересует русских, они должны узнать сами. И для этого может быть только один вариант – взять столь спешно покинувшего банду Нуруллы полковника, который наверняка был совсем не полковником пограничной стражи. А если и был им, то располагал сведениями, составляющими такую ценность, что русские решились даже выслать сюда целый отряд камикадзе для его освобождения. От того, какую ценность представлял этот человек, Беннету становилось особенно неприятно. Он вспоминал, как отказывал Нурулле даже в знакомстве с его пленным. И это только тревожило его еще больше.

Корнер, наоборот, был убежден, что все идет как нужно. Отряд беглецов они смогли засечь достаточно быстро. А уж разыскать и вернуть хотя бы одного из них было проблемой людей Нуруллы. И тогда он, Корнер, сумеет доложить в Центр, что именно ему удалось решить трудную задачу, разгадав новую игру русских в этом районе.

Но для этого Нурулла должен был захватить еще раз этого полковника или хотя бы кого-то из его сопровождающих. Для этого Корнер готов был сидеть здесь хоть целый месяц. В его сознании уже увязывались факты внезапного нападения на станцию и появления этого отряда в горах Афганистана. Ему казалось, что логика в его рассуждениях присутствовала несомненно. Если русские выбросили один десантный отряд, чтобы освободить неизвестного полковника, почему им не выбросить еще один отряд для нападения на станцию ЦРУ. Слабым звеном в его логическом построении был лишь повод, из-за которого русские должны были делать столь идиотскую выходку, и причины, побудившие их разгромить станцию. Не находя ответов на этот вопрос, нельзя было считать дело закрытым.

Они сидели в палатке Нуруллы и обедали, когда прибежал запыхавшийся Аюб.

– Из Ишкашима пришел гонец. Люди Алимурата готовятся получить груз.

– Как? – заорал Нурулла. – Ведь это наш груз.

– Их люди уже в городе, – Аюб виновато пожал плечами, – мы можем не успеть.

– Кто мог ему сообщить? – Нурулла вскочил со своего места, забегав по палатке. – Откуда он мог знать?

Оба американца сидели, ничего не понимая.

– Что случилось? – спросил наконец Беннет.

– Случилось! – закричал Нурулла. – До вашего появления здесь такого не могло случиться. Он перехватит весь мой груз.

– Опять наркотики, – брезгливо поморщился Корнер. – Ну знаете, Беннет, с каким дерьмом мы должны работать.

– Какой груз? – спросил Беннет.

– Мой груз, – закричал Нурулла, – за который я уже заплатил!

– А при чем здесь Алимурат?

– Он узнал, где я получаю груз, и послал туда своих людей раньше меня. Аюб, возьми всех наших людей и быстро в Ишкашим. Успейте перехватить машины.

– Как – всех людей? – не выдержав, вмешался Корнер. – Мы же, кажется, договорились. Ваши люди идут в горы за полковником.

– Нет, – у Нуруллы, казалось, начался приступ истерии, – все мои люди пойдут в Ишкашим.

– Вы с ума сошли? – гневно спросил Корнер.

– Сколько ты там получишь? – сразу спросил Беннет, лучше знающий местные условия.

– Три машины груза. Десять миллионов долларов. Стоит ваш полковник таких денег? – разозлившись, спросил Нурулла.

– Не стоит, – Беннет перевел разговор на чисто коммерческую основу, и теперь Нурулла сразу успокоился. Бизнес был выше всего.

– Какая там твоя доля?

– Миллион долларов.

– Много, – согласился Беннет, – но почему Алимурат хочет забрать этот груз? Откуда он мог узнать?

– Ты меня спрашиваешь? – опять начал нервничать Нурулла. – Кроме вас и ваших пилотов у меня в лагере чужих не бывает.

– А этот полковник?

– Он ничего не знал, – махнул рукой Нурулла. – При чем тут он?

– А кто мог тогда сообщить Алимурату о твоем грузе?

– Не знаю, – Нурулла вдруг начал понимать, что американец прав. Его соперник не мог узнать о поставках груза ни при каких обстоятельствах. Но он узнал. Теперь следовало его опередить, но еще раньше нужно было установить, откуда негодяй Алимурат мог узнать о поставках груза.

– Аюб, – грозно произнес Нурулла, – кто из наших людей ходил в Ишкашим за последние дни?

– Трое ходили, по очереди. Кейус, Хосров и Гаджикерим.

– Так, – внезапно Нурулла успокоился.

Корнер с интересом следил за его мгновенными перепадами. Беннет, уже привыкший к внезапным вспышкам гнева Нуруллы, оставался спокоен.

– Возьми всех людей, Аюб, – подумав, сказал Нурулла, – и объяви, что мы идем в горы искать пропавшего «шурави». И распусти слух, что в машинах, которые повезут к Алимурату, – только песок. Чтобы все знали, как мы его обманули.

– Понимаю.

– Посмотрим, кто первым захочет выйти из лагеря. Первым, Аюб. Голову этого предателя принеси мне. Понял?

– А за полковником не посылать? – спросил туповатый Аюб.

– Делай, что говорят! – заорал Нурулла.

Аюб выбежал из палатки.

– Сколько вам нужно человек? – очень тихо спросил внезапно успокоившийся Нурулла.

– Все, – жестко ответил Беннет, – иначе мы не справимся.

– Понимаю. Но тогда нам нужно задержать груз.

– Не стоит. Можете послать людей на нашем вертолете. Они предупредят машины, чтобы те не ехали в Ишкашим. Это очень просто, – предложил Беннет.

– Вы хотите использовать вертолет правительственных служб страны для предупреждения контрабандистов? – вскипел Корнер. – Вам не кажется, что мы слишком увлеклись, мистер Беннет?

– Вам нужен этот полковник или нет? – спросил его Беннет. – Предложите что-нибудь другое, и я соглашусь.

Корнер гневно засопел, но смолчал.

– Хорошо, – кивнул Нурулла, – давайте ваш вертолет. Если успеем остановить машины, я сам поведу охоту на вашего офицера. И, клянусь вам, он не уйдет от нас!

– Я распоряжусь, – Беннет вышел из палатки.

Корнер, оставшись вдвоем с Нуруллой, молчал. Ему была просто противна сама мысль, что в их работе приходится пользоваться такими методами. Воспитанный на идеалах американской демократии, он не принимал грязных методов работы даже своего ведомства.

Беннет вернулся через пятнадцать минут.

– Вертолет готов, – сказал он Нурулле, и тот, кивнув, сам пошел давать указания своим людям.

– Вы думаете, мы сумеем остановить отряд русских смертников? – спросил Корнер.

– Не берусь судить. Но уйти им просто некуда. Они будут прорываться через Ишкашим на север. А там мы их встретим.

– Надеюсь, что это первый и последний раз мы используем наших пилотов в столь неблаговидных целях, – покачал головой Корнер. – Я все понимаю, но такого просто не ожидал. Здесь, в горах, видимо, своя мораль.

– Мистер Корнер, здесь в каждом городе своя мораль. Впрочем, вы знаете хорошо: в каждой стране тоже своя. Если хотите, чтобы Нурулла помогал нам, значит, мы должны помочь ему.

– Кто такой этот Алимурат?

– Такой же бандит, только менее масштабный. Уже много раз пытается проглотить нашего подопечного. Но пока не очень удается.

– У него много людей?

– По нашим сведениям, нет, раза в два меньше.

– А откуда он мог узнать об этом грузе?

– Видимо, кто-то сообщил: здесь, в горах, у обеих группировок повсюду осведомители.

– А этот Алимурат знает, что мы поддерживаем Нуруллу?

– Знает, конечно, и очень этим недоволен.

Внезапно Корнер поднялся и начал шагать по палатке. Затем, остановившись, вдруг спросил:

– Приезжая сюда, вы каждый раз предупреждали о своем следующем визите?

– Конечно, – кивнул Беннет и вдруг понял: – Вы хотите сказать…

– Вот именно. Кроме Мосса, Бланта и Беннета о вашем визите знали и люди Нуруллы. Просто мы привыкли не считать их за людей, вот и делали неправильные логические построения.

От Беннета не укрылось, что Корнер, говоря с ним, сказал о нем в третьем лице. Это было гораздо лучше, чем обвинения, выдвинутые им на разрушенной станции.

– Я, кажется, начинаю улавливать вашу мысль, – встрепенулся Беннет, – вы считаете, что в отряде Нуруллы мог быть человек Алимурата?

– Думаю, да. Этот эпизод с машинами как раз наводит на такие подозрения, – Корнер продолжал шагать по палатке, рассуждая вслух. – Предположим, в отряде есть некто, знающий английский язык. Или хотя бы понимающий. Он мог слышать ваше задание пилотам взять карты расположения отряда на следующей стоянке. Вы понимаете, что это значит? Тогда он сообщает о вашем визите в соседний отряд. Они базируются ближе к границе, чем отряд Нуруллы. Верно?

– Кажется, да, – Беннет следил за Корнером с возрастающим интересом. Он впервые подумал, что из Лэнгли не могли прислать неподготовленного человека. Аналитиком Корнер был действительно блестящим.

– Значит, этот чужой сообщил о вашем следующем появлении здесь во враждебную Нурулле банду. Вы допускаете такую возможность?

Беннет был вынужден кивнуть головой.

– Они готовились долго. Им кажется, что, выведя американцев из игры, – продолжал Корнер, – они оставляют Нуруллу без поддержки. А это как раз то, что им нужно.

– Тогда при чем тут русские? – не выдержал Беннет.

– Это меня и волнует. Поэтому полковник для нас важнее всего на свете. Важнее всех денег Нуруллы. Но сначала нам нужно доказать, что в отряде Нуруллы действительно есть чужой.

– Может, просто узнать, кто владеет английским языком? Их в лагере может быть два-три человека.

В палатку наконец вернулся Нурулла. Он был веселее обычного.

– Если остановят машины, мы утрем нос этим глупцам, – оживленно говорил он, – пусть ждут в Ишкашиме.

– Нурулла, – обратился к нему Беннет, – в твоем лагере есть люди, знающие английский язык?

– Послушайте, мистер Беннет, – усмехнулся Нурулла, – вы говорите на фарси и пушту лучше многих моих людей. Зачем вам переводчик?

– Мне не нужен переводчик, – терпеливо объяснил Беннет, – я хочу знать, кто именно знает английский язык в вашем лагере. У меня есть серьезные подозрения, что некоторые наши разговоры подслушивались.

– Ты настоящий друг, – с чувством сказал Нурулла, вдруг что-то вспоминая. – У меня есть хороший переводчик. Это Хосров, он раньше служил в Кабуле и выучил там ваш язык.

– Как его зовут? – не выдержал Корнер.

– Хосров… – До Нуруллы наконец начали доходить все слова гостей.

– Аюб! – рявкнул он так, что задрожали соседние палатки.

Вбежал высокий худощавый бандит.

– Аюб людей собирает, – доложил он.

– Ко мне Хосрова приведи, – закричал нетерпеливо Нурулла, – быстро, срочно!

– Вы думаете, этот тип?.. – спросил Беннет у Корнера.

– Пока не уверен. Но совпадение странное. Именно эта тройка ходила в город и находится среди подозреваемых. И именно один из них знает английский язык. Спросите у Нуруллы, он хочет раз и навсегда избавиться от конкурентов?

– Конечно! – закричал Нурулла, немного понимавший английский.

– Тогда мы дадим ему наш вертолет. Но сначала нужно доказать, что в нападении на нашу станцию действительно участвовали люди Алимурата. И тогда твоим конкурентам не будет пощады, это я обещаю.

Вбежал наконец Аюб.

– Хосрова нигде нет, – сообщил он неприятную весть.

– Ищите, – разозлился Нурулла. – Только не говори мне, что он сумел уйти.

Аюб бросился из палатки почти бегом.

– Ты обещал найти полковника, если мы поможем тебе остановить машины, – напомнил Беннет.

– Да, – согласился Нурулла, – это мое слово, и никто не сможет сказать, что я не сдержал своего слова. Весь мой отряд пойдет за этим полковником. Если понадобится, мы возьмем его голыми руками, специально для вас.

Слышались крики, раздалось несколько выстрелов.

– Сколько отсюда до границы? – спросил Корнер.

– Смотря до какой, – ответил Нурулла. – До пакистанской с нашего места не больше ста километров.

– А там, где базируется Алимурат?

– Тридцать – тридцать пять. Он всегда любил ставить лагерь у самой границы. Чтобы уйти в случае чего в соседнюю страну.

– А как ты будешь потом переправлять груз?

– У каждого – свои секреты, – ответил уклончиво Нурулла, – у вас – свои, у меня – свои.

– А в Москве твои люди нам помочь не могут? – спросил Беннет.

– Нет, – решительно ответил Нурулла, – за деньги в Душанбе и в Москве можно провезти любой груз. Но шпионами они не будут. За это их там расстреливают. А за помощь в транспортировке наркотиков дают несколько лет. Поэтому вам помогать они никогда не согласятся.

Раздались еще раз громкие крики, и в палатку вошел Аюб.

– Дело сделано, – сказал он очень довольно, – вот голова этого предателя.

И швырнул на землю отрубленную голову с открытыми глазами, в которых еще были боль и отчаяние.

Корнер поморщился. Беннет отвернулся. Его сильно затошнило. Зато Нурулла, подойдя, пнул ногой голову Хосрова.

– Предатель, – прошипел он, – бежать хотел.

– Хотел, – подтвердил Аюб, – но мы его быстро схватили.

– Зачем нужно было его убивать? – разозлился Корнер. – Что за средневековый дикий обычай. Сначала нужно было с ним поговорить, узнать у него подробности.

– Здесь свое понятие справедливости, – ответил Беннет. – Все должны знать, что месть свершается сразу и без всяких колебаний.

– Как мне надоели все эти условности, – вздохнул Корнер, – и вообще все эти горы.

– А им, может, давно надоели наши условности, мистер Корнер. Но друг без друга мы существовать не можем, – напомнил Беннет. – Зато теперь мы готовы заняться нашим бежавшим офицером.

– Не забывайте, что нас должна интересовать еще и банда этого Алимурата, – напомнил Корнер.

ГЛАВА 13

Чтобы прорваться к афгано-таджикской границе, бывшей некогда границей между СССР и Афганистаном, отряд Асанова должен был выбирать один из двух маршрутов. Либо идти по сложному горному пути, проявляя при этом чудеса скалолазания, либо нижней дорогой, вплотную примыкающей к Ишкашиму. С точки зрения нормальной логики Асанов должен был выбрать первый, более трудный и более короткий путь. С точки зрения стратегии операции он выбрал второй сразу по трем причинам. Во-первых, именно у города он собирался «сдать» Кречетова преследующим их бандитам. Во-вторых, там была назначена контрольная встреча с Елагиным и Падериной. А в-третьих, выбор более опасного пути только подтверждал версию американцев, при которой Кречетова обязательно нужно было взять живым, иначе выручавшие его «смертники» не были бы столь откровенно нахальны, выбирая этот путь. Здесь срабатывал принцип «от противного», когда противник переигрывался путем сложной логической игры. Что должен делать убегающий противник по логике вещей? Выбирать менее опасный и более сложный маршрут. Но что делает умный убегающий противник? Выбирает более опасный путь, считая, что противник не сумеет разгадать его игру. Что в таком случае остается противнику? Разгадав игру преследуемого, перекрыть вторую дорогу. При этом противник считает, что разгадал сложную игру, тогда как на самом деле он попался на уловку более опытных соперников.

Если бы Асанов действительно хотел прорываться, он бы имитировал прорыв нескольких офицеров через Ишкашим, а сам бы отправил двоих людей – Кречетова и сопровождающего – через горы. Но он сделал по-другому. Он решил сыграть в ту самую сложную игру, при которой его соперники чувствовали бы себя победителями, разгадав игру отряда Асанова. И поэтому уже при подходе к Ишкашиму он разделил отряд на две группы. Первая – Рахимов, Семенов, Борзунов – должна была прорываться через горы. Вторая – Асанов, Чон Дин и Кречетов – двигалась по нижней дороге. При этом расчет делался на логику прибывших бандитов. Они наверняка должны были решить, что нижняя группа шла через Ишкашим только для отвлечения внимания, а верхняя, основная, рвалась к границе.

В горах так же трудно скрыться, как в лесу или в степи. Опытные проводники, скалолазы моментально обнаружили, где и в каком месте отряд Асанова разделился. За Асановым и его людьми шло около восьмидесяти человек. Обнаружив два уходящих в разные стороны следа, проводники остановились и передали сообщение в основной лагерь.

Корнер и Беннет ждали в лагере Нуруллы. Получив сообщение, они поняли, что Асанов начал свою игру. Они еще не знали, кто именно противостоит им, но уже догадывались, что здесь действует опытный профессионал. Теперь нужно было выбирать главное направление.

– Как думаете, в которой из групп наш полковник? – спросил Корнер.

– Сложно ответить, – задумался Беннет, – профессионалы работают по своим особым правилам.

– Они идут наверх в горы, – сквозь зубы произнес Нурулла, – но мои люди их найдут.

– Не уверен, – пробормотал Корнер, – они поэтому и разделили свой отряд, чтобы мы так подумали. По их логике нижняя группа лишь отвлекает наше внимание, а верхняя прорывается к границе через горы. Но именно поэтому мы основное внимание должны уделить нижней группе.

– Вы же сами сказали, что они лишь отвлекают внимание, – произнес ничего не понимающий Нурулла.

– Так нужно, – кивнул Корнер. – А вы как думаете? – спросил он у Беннета.

– Похоже, вы правы. Оставшихся людей нужно бросить к Ишкашиму. Но это немного опасно. Там могут быть люди из враждующей группировки. А в таких случаях их трудно бывает остановить.

– Это уже задача самого Нуруллы, – разозлился Корнер. – Кроме того, мы можем установить, кто именно напал на нашу станцию, а это уже совсем не так мало.

В горы было передано сообщение, и большая часть отряда под руководством Аюба начала спуск в долину, к городу. А около двадцати пяти человек двинулись за уходящими по горному маршруту Рахимовым и его двумя спутниками.

Контрольный срок нахождения Падериной и Елагина в Ишкашиме истекал в три часа дня, но Асанов, выводя свой небольшой отряд к городу, рассчитывал, что сумеет выручить своих офицеров. Он еще не представлял, как сможет Елагин со своей столь характерной внешностью славянина показаться в городе, но рассчитывал на Падерину и ее опыт. Сам городок Ишкашим был даже меньше Зебака, и появиться Падерина должна была на главной площади у водонапорной башни. При этом было тысячу «если». Если Падериной и Елагину удалось оторваться от своих преследователей. Если им удалось пройти через горный перевал живыми и невредимыми. Если Падериной удалось достать одежду афганской женщины, в которой она могла появиться в Ишкашиме. Если Елагину удалось найти место, где можно относительно благополучно пересидеть, выжидая возвращения Падериной. И так далее.

Но Асанов был верен себе. Даже если у его людей не было ни одного шанса, он шел в Ишкашим и собирался ждать там потерявшихся офицеров. Это был закон военных разведчиков, это был их своеобразный кодекс чести. Никогда, ни при каких обстоятельствах не забывать об оставшихся друзьях, надеясь на лучшее.

К Ишкашиму они вышли в два часа дня. Чон Дин получил задание сходить в город, узнать обстановку, выяснить, можно ли продолжать дальнейшее движение. Асанов и Кречетов остались вдвоем, ожидая его возвращения.

Только когда Чон Дин исчез за поворотом и они остались одни, полковник Кречетов взглянул на Асанова:

– Что собираетесь делать теперь?

Они не говорили при других офицерах не потому, что не доверяли им или перестраховывались. Просто сама секретность проводимой операции была настолько важна, что даже своим товарищам по трудному переходу Асанов не мог рассказать все детали их беспримерной акции.

– Будем ждать, – вздохнул он в ответ на вопрос Кречетова. – Думаю, у нас есть в запасе несколько часов.

– Вы полагаете, нас могут вычислить?

– Если говорить откровенно, я очень на это рассчитываю, – кивнул Асанов, – мне удалось услышать разговор между резидентом ЦРУ и вашим бывшим «похитителем». Там работают далеко не дураки. Думаю, они поймут, как именно мы пытаемся их обмануть. А поняв, пошлют за нами всех своих людей. Именно поэтому я постепенно избавляюсь от всех своих офицеров, не желая их подставлять. Если удастся забрать оставшихся людей, я буду считать задачу выполненной. А «захватывать» вас будут, когда мы пройдем Ишкашим. У меня уже есть план, сейчас я вам его расскажу.

Он подробно рассказал о предстоящих действиях своей маленькой группы по первому варианту, при котором Чон Дин возвращается один, и по второму, при котором он все-таки приводит к ним Падерину и Елагина.

– Думаете, ваши офицеры все-таки вернутся? – спросил Кречетов.

– Надеюсь, – вздохнул Асанов, – я был против участия женщины в нашей экспедиции.

– Сколько людей вы уже потеряли? – помрачнев, тихо осведомился Кречетов.

– Пока двоих. Один погиб в горах – майор Олег Машков. Другой был ранен при приземлении. Мы оставили его в ближайшем кишлаке, но надежда, что ему удастся выбраться, очень маленькая. Он, кстати, был из вашего ведомства. Майор Абдулло Ташмухаммедов.

– Я его знал, – кивнул Кречетов. – Мы платим за нашу операцию очень дорогую цену.

– Я буду счастлив, если вернутся остальные, – признался Асанов. – Хотя, если говорить откровенно, шансов почти никаких.

– Вам не кажется, что ваш план несколько авантюрен? – спросил Кречетов. – Простите, но вы понимаете, как опасно его исполнение лично для вас?

– Но здесь не может быть других вариантов, – просто ответил Асанов, – поэтому я и пошел в эту экспедицию. Не могу подставлять своих людей. Это в конце концов даже нечестно. Они не посвящены во все детали операции, а значит, будут драться изо всех сил и скорее погибнут, чем отдадут вас бандитам.

– Может, вы и правы, – выдохнул Кречетов. – И все-таки это очень рискованно.

Они ждали около двух часов. Наконец появился уставший Чон Дин. В назначенное время ни Падерина, ни Елагин в Ишкашиме не появились. Это могло означать только одно – их гибель либо плен, что в сложившихся условиях было гораздо хуже. И хотя, по расчетам аналитиков Центра, такой вариант был даже предпочтительнее, так как ни один из офицеров не знал о самой операции, Асанов не мог себе простить такого развития событий. Ему казалось, что он ошибся, поставив Падерину в более безопасное место. Нужно было оставить ее рядом с собой. Но всякие сожаления были уже ни к чему. Двоих офицеров его группы не было, и он вполне мог считать их выбывшими из состава своего отряда.

Теперь следовало осуществлять первоначально задуманный план с подставкой Кречетова. Чон Дин и Асанов начали переодеваться в одежду местных жителей. На самом Кречетове уже давно была одежда афганских пуштунов, форму у него отобрали почти сразу после взятия в плен.

Место для предстоящего боя они искали еще полчаса. Наконец на одном из крутых склонов Асанов остановил свой отряд, решив расположиться именно здесь.

Не понимавший, почему они медлят, Чон Дин даже не спрашивал генерала, считая, что тот знает, как именно им нужно действовать.

На этот раз они ждали около трех часов. Их отрыв от группы преследователей все-таки был гораздо большим, чем они предполагали. Осторожный Чон Дин спросил у Асанова:

– Простите, товарищ генерал, но чего мы ждем?

– Не удивляйтесь, капитан, так нужно, – кивнул Асанов, ничего больше не добавив.

Кречетов согласно закивал, и Чон Дин, еще раз проверив свой автомат, остался спокойно лежать на земле, словно ничего необычного не происходило. Раз нужно, значит, нужно. Генералу он доверял всецело. А лишние вопросы никогда не задавал. Именно за эти качества внешне флегматика по натуре и взрывного холерика внутри Асанов так ценил капитана военной разведки корейца Чон Дина. Преследователи появились неожиданно. Их вели опытные проводники, уже чувствующие близость загнанных беглецов. И первые автоматные очереди ударили именно по троим проводникам.

Двое были убиты сразу, третьему удалось укрыться за большим валуном. Рассыпавшиеся в цепь бандиты открыли огонь. Как и предвидел Асанов, они вели не прицельный, а скорее отсекающий огонь, чтобы не допустить бегства преследуемых.

Асанов заметил, как несколько человек направились в обход, намереваясь отсечь их от дороги. Кречетов знаками показал на этих парней. Асанов кивнул ему, продолжая отстреливаться. Бандиты явно не торопились переходить в атаку. Они, получившие специальный приказ взять живым бежавшего пленника, не торопились подставлять свои лбы под вражеские пули.

Бой как-то заглох сам по себе, и, несмотря на огромное численное преимущество нападавших, им не удавалось продвинуться вперед, и они явно ждали группу, начавшую обход позиций врага. За полчаса редкого обмена выстрелами Асанову, Кречетову и Чон Дину удалось вывести из строя еще троих нападавших, столь неосторожно подставивших себя под их выстрелы.

Чон Дин поменял позицию, продвинувшись немного вперед, дабы не дать возможности и людям Нуруллы продвинуться дальше. А сам Асанов, указав Кречетову на свое место и оставив все снаряжение, начал легко подниматься вверх, чтобы не допустить внезапного удара в тыл своей маленькой группе. Он успел как раз вовремя. Четверо бандитов уже почти достигли цели, когда две брошенные гранаты заставили их изменить свой маршрут. Двое были убиты или тяжело ранены, остальные отступили.

Аюб понял, что взять этого полковника живым будет труднее, чем в первый раз. Но он твердо знал, что не имеет права возвращаться без этого беглеца, иначе Нурулла сам оторвет ему голову. Значит, нужно было поднимать своих людей в атаку. При этом первые из атакующих почти наверняка должны быть убиты – эти «шурави» стреляют, как дьяволы. Но поднять людей не удастся, это он тоже понимал. Бандиты привыкли грабить, убивать, торговать наркотиками, даже пьянствовать, несмотря на строгие запреты мусульманской веры, – но никак не вести бой с отлично обученными профессионалами.

Он не мог даже вообразить, как раздражала их нерешительность Асанова. По плану генерала, перешедшие в наступление бандиты должны были захватить раненого Кречетова, оставшегося на поле боя. Но они и не собирались переходить в наступление, словно выжидая, когда наступит ночь. Но ожидание темноты никак не входило в планы Акбара Асанова. В ночной темноте легко срезать внезапную тень, объясняя это плохой видимостью, а подставлять таким образом Кречетова было неразумно и глупо.

– Нужно отходить, – крикнул он Кречетову, – здесь ничего не выйдет! Слишком хорошая позиция.

Внезапно среди нападавших началось какое-то оживленное движение. Послышались крики, выстрелы. Затем – еще более частые выстрелы, автоматные очереди. Асанов и Кречетов, ничего не понимая, переглянулись. Возможно, это был какой-то непонятный трюк Нуруллы и его людей, но, судя по крикам, к нападавшим подходил какой-то другой отряд.

Это были люди Алимурата. Прождавшие весь день обещанных грузовиков, так и не сумевшие захватить столь вожделенный для них груз, они, узнав о том, что в десяти километрах от города идет сражение, поспешили явиться к месту боя. Их было больше, чем людей Аюбы, и они атаковали с яростью обманутых. Аюб, видевший моральное состояние своих людей, попросил по рации помощи у Нуруллы.

– «Летающую машину», – кричал Аюб в панике, – как можно быстрее!

На другом конце слышался только треск. Он не знал, что Корнер, формально являвшийся руководителем полета, стоял перед сложной дилеммой. С одной стороны, конечно, нужно наказать людей Алимурата, выяснить, кто именно напал на станцию, найти бежавшего полковника. Но с другой… Их вертолет должен принять участие в боевых действиях между двумя бандами контрабандистов. А это уже нарушение всех существующих правил.

Корнер колебался долго – минут шесть. Видевший его состояние Беннет молчал, предпочитая не вмешиваться. Нурулла, каким-то звериным чутьем почувствовавший состояние американского гостя, тоже молчал, напряженно ожидая разрешения на взлет. Корнер наконец принял решение.

– Черт с вами, – зло произнес он, – здесь все не так, как у нормальных людей. Пусть летят и прикончат всю эту банду. Но пусть захватят хотя бы одного из них, прежде чем отрубят ему голову.

Беннет кивнул и быстро пошел отдавать распоряжение. Нурулла обрадовался, решив лететь вместе с пилотами. Он поспешил за ушедшим Беннетом. Через пять минут Беннет вернулся.

– Они сейчас вылетают, – коротко доложил он.

– Черт бы побрал нашу демократию, – выругался Корнер, – если для ее защиты нужно использовать такой сброд. Мне противно даже находиться в одном лагере с этими подонками.

– Вот сообщение, – протянул ему листок Беннет, – поступило из Карачи. Убийство Рона Баксея было оплачено пакистанскими контрабандистами, имеющими тесные связи с афганскими моджахедами. Кажется, мы были правы. Кто-то в Пакистане решил поменять партнера, заменив Алимуратом нашего «друга» Нуруллу. А результатом явилось нападение на станцию. Хотя убийца еще не найден.

– Мы так и предполагали, – быстро схватил листок Корнер, на этот раз он сказал «мы», и это не укрылось от Беннета.

– Думаю, вы были правы, когда решили преследовать этого полковника. Наша главная задача – узнать, какую именно операцию готовят здесь русские. А с Алимуратом сегодня будет покончено раз и навсегда, – сказал Беннет, видя, как невольно улыбается Корнер.

Вертолет появился над местом сражения уже через двадцать минут. Державшиеся из последних сил люди Аюба вдруг заметили надвигавшуюся громадину, внезапно появившуюся над их головами. А затем ударили тяжелые пулеметы и полетели ракеты. Невозможно представить, какая паника поднялась среди головорезов Алимурата, даже не подозревавших о существовании вертолета у противной стороны. Если бы они знали заранее, тогда, конечно, вертолет бы встретили «стингерами» и пулеметами. Но никто и представить не мог, что у Нуруллы может быть такая машина.

За время войны моджахеды привыкли к воздушным атакам внезапно появлявшихся советских самолетов и вертолетов. Получаемые от американцев «стингеры» успешно использовались в этой войне для противостояния вражеской авиации и защиты собственных позиций. Правда, с поставками американцы сильно переборщили. И после окончания войны им пришлось платить за собственное оружие афганским моджахедам, дабы оно не попало в руки террористов и экстремистов.

Невольные свидетели происходившего Асанов, Кречетов и Чон Дин видели, как безжалостно расстреливают людей Алимурата, как сбрасывают им на голову ракеты, как прижимают их к скалам, уничтожая пулеметным огнем. Асанов сразу понял выгоду этого момента.

– Наш план! – крикнул он, немного подползая к Кречетову.

Кречетов, кивнув, достал скальпель. Резким и быстрым движением рассек себе кожу на голове, ближе к виску. Волосы почти моментально потемнели от крови. Кречетов поймал брошенный Асановым пакет, сделал себе укол и приложил к ране бинты, сразу окрасившиеся красным цветом.

– Готово, – крикнул он, – теперь все в порядке!

Пакет и скальпель он бросил обратно Асанову.

Они посмотрели друг другу в глаза.

Это было прощание.

Кречетов понимал, что пройдет еще много лет, прежде чем он сможет так же спокойно и честно смотреть кому-то в глаза. Асанов понимал, что никогда больше не увидит полковника. Он сделал то, что от него требовали, заплатив за это жизнями нескольких своих офицеров.

Кречетов уходил в неизвестность, и отныне его судьба становилась легендой. Легендой, которую узнают, если когда-нибудь узнают, только некоторые офицеры Службы внешней разведки.

Вертолет, сделав круг, дал несколько очередей и по группе Асанова. Это было все, что им требовалось.

– Быстро отходим, – приказал Асанов Чон Дину.

Тот указал на лежавшего Кречетова.

– Кажется, он ранен.

– Отходим, – громче повторил Асанов.

– Понял, – Чон Дин больше не задал ни единого вопроса.

Через двадцать минут перешедшие в атаку люди Аюба обнаружили лежавшего без сознания полковника Кречетова.

ГЛАВА 14

Асанов и Чон Дин смогли оторваться от преследователей почти сразу. Бандиты, нашедшие бесчувственного Кречетова, выполнили поставленную перед ними задачу и теперь не торопились преследовать оставшихся членов группы похитителей. Желающих преследовать беглецов не было, и погоню довольно быстро прекратили.

По плану Асанова, они должны были идти к северу от Ишкашима и там, высоко в горах, переходить практически никем не охраняемую со стороны Афганистана границу. Но вместо того, чтобы спешить к границе, Асанов решил сделать еще один привал в горах, совсем рядом с Ишкашимом. На всякий случай он хотел еще раз проверить, не появятся ли его офицеры даже после контрольного срока.

Идти в Ишкашим ему было нельзя, и он скрепя сердце вновь отправил Чон Дина. После своей громкой победы в городке могли появиться люди Нуруллы, а лекаря, побывавшего в их лагере, многие знали в лицо, запомнив его внешность и походку. Поэтому у Асанова не было никаких иллюзий, и он отправил в Ишкашим Чон Дина.

Капитан шел в город своей привычной, расслабленной походкой, как-то смешно семеня небольшими ногами. Это была типичная походка живущих на севере корейцев, киргизов, китайцев, за одного из которых вполне мог сойти Чон Дин.

За час до условленного срока капитан вошел в город, направляясь в местную чайхану, служившую своеобразным мужским клубом [48].

Там уже сидело несколько десятков стариков, неспешно обсуждавших вчерашний бой между людьми Алимурата и Нуруллы. Говорившие склонялись к мысли, что Алимурат, посягнувший на чужое добро, был не прав, а значит, по воле Аллаха, получил вполне по заслугам. Кроме всего прочего, здесь, в горах, вообще не любили бандитов.

Среди сидевших выделялись и несколько угрюмых мужчин в пестрых халатах и тюбетейках, расположившихся несколько в стороне. Они не принимали участия в общих разговорах, словно их не касалось происходившее в городе.

Это были люди Абу-Кадыра, вынужденные эмигранты, проигравшие гражданскую войну на своей родине и теперь проживающие в соседней стране. Заросшие черными давно не ухоженными бородами, они пугали горцев, привыкших к терпимости и религиозной сдержанности. В этих горах можно было встретить мусульман-суннитов и мусульман-шиитов, бахаистов и кришнаитов, буддистов и христиан. В многонациональных странах религиозная терпимость и уважение национального достоинства любого народа есть просто необходимое условие для существования данного государства.

Чон Дин, вошедший в чайхану, когда там уже сидело довольно много людей, выбрал себе пустой столик, стоявший почти у самых дверей. Спустя некоторое время к нему подсел какой-то старик, молча кивнувший головой в знак приветствия. Старик пил чай молча и не произнес с момента своего появления ни слова. И лишь выпив две пиалы чая, традиционные таджикские чаши, подаваемые вместо стаканов, он вздохнул:

– Тяжелая жизнь настала в наших горах.

– Да, – осторожно согласился Чон Дин.

– Вот уже сколько лет убивают, а никак кончить не могут. Люди привыкли к виду крови, – покачал головой старик.

– Это война, – понимающе пожал плечами Чон Дин.

– Это наши души, – возразил старик. – Мы ожесточились. Разве мы раньше отрубали головы пленным, разве мучили женщин и детей?

– Мы сильно изменились, – согласился Чон Дин, – но женщин и детей нельзя мучить. Это большой грех.

– Да, – кивнул старик. – А вчера, когда эти безбожники стреляли друг в друга, столько молодых людей, совсем детей, погибло. И никто не сказал ничего, словно так и должно быть.

– Это вертолет, «летающая машина», – решил показать свою осведомленность Чон Дин.

– Это наши больные души, – снова назидательно произнес старик, – и ничто нам больше не поможет.

– Может быть, Аллах еще сжалится над нами, – Чон Дин посмотрел на часы, до условного момента встречи оставалось двадцать минут.

– Аллах отвернулся от нас за наши грехи. Вот недавно мой сосед привел домой молодую жену, – продолжал неспешно старик, словно рассуждая сам с собой, – а никто не знает, откуда взялась эта женщина, кто она такая, где она была раньше. Просто она была в горах, и мой сосед решил ее забрать. Но мы все были против. Мы не знаем, кто она такая. Может, эта женщина убила своего мужа. А может, она была раньше недостойной тварью, которые торгуют собой на базарах Кабула, да накажет их Аллах за их нечестивые деяния. Мы не знаем. А раз не знаем, то и не верим. А раз не верим, то не должны брать в свой дом. Ибо есть она порождение Иблиса, и грех идет от женщины.

– А когда он привел ее к себе? – спросил заинтересовавшийся Чон Дин.

– Пять месяцев назад, – охотно ответил старик. – Но мы до сих пор ничего о ней не знаем.

Чон Дин неслышно перевел дыхание. Это была явно не Падерина.

– Благодарю тебя, добрый человек. Прощай, – встал он, поправляя свой халат.

– Да пошлет Аллах тебе хорошую дорогу и счастливый путь, – пожелал старик.

Чон Дин вышел из чайханы. Он, занятый разговором со стариком, не заметил, как на него смотрел из другого конца чайной один из посетителей. Едва Чон Дин вышел, как посетитель быстро вскочил и, что-то пробормотав двум своим товарищам, поспешил к выходу. За ним потянулись и его друзья.

В три часа дня на площади даже в горах никого не бывает. Закрыты все лавки, не слышно человеческих голосов. В жарких странах люди предпочитают отдыхать в это время. А горцы, если не работают, то также отдыхают, и поэтому трудно встретить человека на улицах Ишкашима.

Но за Чон Дином увязалось сразу трое незнакомцев. Он еще не дошел до площади, когда обнаружил их присутствие. И сразу узнал первого из преследователей. Это был тот самый охранник Кречетова, которого Асанов свалил первым ударом.

Узнавший Чон Дина бывший охранник, изгнанный с позором из отряда Нуруллы, теперь горел желанием отомстить. Он, не скрывая своих намерений, довольно быстро шел за Чон Дином. Рядом с ним довольно уверенно шагали двое молчаливых спутников, решивших схватить пленника и заработать этим почетное право быть членами отряда только что победившего Нуруллы, рейтинг которого сильно возрос после вчерашнего появления в горах вертолета.

Чон Дин нащупал рукоятку пистолета. Было уже три часа дня, но на площади по-прежнему никого не было. И стрелять было нельзя. В городе было полно вооруженных людей Абу-Кадыра и Нуруллы. Достаточно одного выстрела, чтобы на площадь сбежались несколько десятков вооруженных людей. Но избавиться от своих преследователей каким-то более тихим способом он не сможет, это Чон Дин понял по их решительным лицам.

У водонапорной башни никого не было. Он посмотрел на часы. Пять минут четвертого. Теперь пора думать и о собственной безопасности. Вместо того чтобы убегать, он пошел навстречу своим преследователям. Тех явно смутила его решительность. Они даже остановились. Бывший охранник внимательно смотрел в лицо подходившему, не ошибся ли он, приняв его за одного из нападавших.

И только, когда понял, что не ошибся, попытался что-либо сделать, даже крикнуть, но было слишком поздно.

Чон Дин в красивом эффектном прыжке просто отбросил его на пять метров, нанеся оглушительный удар правой ногой по скуле нападавшего. Тот рухнул на землю без сознания. Двое других, менее подготовленных, растерялись на миг, и этого было достаточно. Еще несколько ударов – и они лежат на земле, даже не успев закричать. Но в это время на площади появился кто-то из людей Нуруллы. Заметив, как незнакомец расправляется с тремя горцами, бандит подошел поближе и увидел, что один из лежавших на земле людей – его бывший товарищ. Взревев, бандит ринулся на незнакомца и толкнул его в спину. Чон Дин упал, но, перекатившись, вскочил и увидел, как напавший на него сзади бандит уже достал пистолет.

Впервые капитан понял, что ни бежать, ни спрятаться, ни даже прыгнуть он не успеет. А тем более – достать оружие.

И в этот момент раздался выстрел. Бандит зашатался и упал. Чон Дин оглянулся. Рядом, совсем недалеко от них, стояла женская фигура в парандже, зажав в правой руке пистолет. Он узнал бы эту фигуру из тысячи других.

– Вы? – бросился он к женщине.

– Все в порядке? – спросила она, еще не веря в такую удачу.

– Да. Уходим.

В такие минуты все решают мгновения, и уже вслед за этими словами он увлекал Падерину по узким улочкам Ишкашима наверх, в горы, где их ждал Акбар Асанов.

Когда Чон Дин появился вместе с Падериной, Асанов, уже не мечтавший ее увидеть, даже не поверил сразу, что этой измученной женщине удалось вырваться одной после изнурительного горного перехода. Она, заметно волнуясь, рассказала, как они шли, пытаясь оторваться от бандитов, как погиб Альберт Елагин, как она вернулась в кишлак у Зебака, как ушла оттуда, понимая, что контрольная встреча в Ишкашиме – ее последний шанс. Как встретила в горах двух охотников, оказавшихся удивительно порядочными и честными людьми, которые привели ее в Ишкашим и даже предложили переночевать в их домах. Как она вчера ночью, отчаявшаяся и уставшая, мучилась, не зная, как и где решиться на переход границы. Как сегодня днем она по какому-то непонятному наитию вышла на площадь и увидела Чон Дина. Как она, забыв обо всем на свете, бежала за ним, впервые счастливая и уверенная в себе оттого, что рядом был мужчина.

Асанов слушал и переживал, слушал и молчал, понимая, как трудно было Падериной решиться одной выйти из кишлака и идти на Ишкашим. Как сложно было возвращаться в горах после смерти Альберта Елагина. Как ей повезло, когда она встретила двух старых охотников, поверивших в ее рассказ о потерянном муже.

И хотя задание его отряд выполнил более чем хорошо, он был недоволен. Вернее, он был расстроен. Ибо потерять треть своего состава даже при идеально проделанной операции не значит действительно блестяще осуществить задуманное. Никогда не простит себе Асанов этих потерь, никогда не забудет Машкова и Елагина. И всегда будет надеяться на возвращение Ташмухаммедова. И это будет его верой на все оставшиеся годы.

Теперь следовало уходить. Потрясенная Падерина не могла понять, как они могли не уберечь Кречетова, как могли снова его потерять. Никакие доводы на нее не действовали, ей казалось, что операция бессмысленно провалена. Лишь Чон Дин сохранял внешнее спокойствие, кажется, о чем-то догадывавшийся, но, как всегда, молчаливый и сдержанный.

А потом они долго шли к северной границе. И люди Нуруллы, сумевшие все-таки взять их след, шли за ними, пытаясь остановить или взять в плен хотя бы одного из офицеров. Им приходилось часто останавливаться, ибо у людей просто кончался запас человеческих сил, а у Падериной и Чон Дина он был не беспредельным.

И наконец у самой границы они попали под минометный огонь, когда разъяренные бандиты, увидев, что они уходят, установили сразу два миномета и обстреляли весь склон горы, по которому они спускались в небольшую долину, за пять километров до границы.

И здесь наступил предел их везению. Одной из мин их все-таки накрыло. И когда встревоженный Асанов поднял голову, он услышал сдавленный крик и, едва взглянув на Падерину, отвернулся: ее левая нога была в крови, и сквозь разорванную кожу отчетливо виднелась сломанная кость. Она не кричала, не плакала, только сильно побледнела и почему-то быстро достала свой пистолет и поднесла его к виску. Асанов, успевший выбить его из рук, дал ей сильную пощечину. И только тогда она заплакала.

А потом Чон Дин, тоже увидевший это ранение и заметивший, как наступают сверху бандиты, чтобы в последней отчаянной попытке взять хоть одного офицера живым, сам предложил остаться. Спорить было нельзя, и Асанову оставалось только кивнуть головой, обняв на прощание своего капитана. А потом пять километров через горы он тащил Катю Падерину на себе. Тащил, выбиваясь из сил, зная, что ни при каких обстоятельствах не бросит ее.

И позади слышались выстрелы. И шел неравный бой одного человека с целой группой наседавших на него бандитов. И только когда Асанов подошел к границе, он услышал, как прекратился последний бой капитана Чон Дина. Единственное, что мог сделать перед своим уходом генерал, единственное, чем они наградили своего офицера, был молчаливый кивок на вопрос Чон Дина:

– Мы все сделали правильно?

Конечно, Асанов не имел права даже отвечать на этот вопрос, но бывают случаи, когда можно нарушать самые большие секреты в мире. И он просто кивнул головой. И впервые за все время их экспедиции Чон Дин широко улыбнулся. Словно понял за пять минут до своей смерти весь замысел операции и героическую роль каждого из офицеров, участвовавших в этой экспедиции.

Труп его не был найден, но в горах еще долго рассказывали о маленьком киргизе, перебившем большой отряд контрабандистов. Некоторые считали, что он был человеком Алимурата, некоторые даже говорили, что он был послан из Пакистана.

А Асанов вышел на границу, унося почти бесчувственную от боли Падерину, и только спустя три дня узнал, что левую ногу молодой женщины спасти не удалось, и она стала инвалидом. В разгромленном длительной гражданской войной Душанбе не было ни хороших врачей, ни нужных лекарств. Началась гангрена, и врачам пришлось пойти на ампутацию, чтобы спасти жизнь молодой женщины.

А первая группа – Рахимов, Семенов, Борзунов вышла почти без приключений, если не считать легкого ранения Семенова, прикрывавшего собой командира группы.

Еще через два месяца появился секретный Указ президента, нигде не опубликованный, никем не читанный. В нем орденами награждались все члены группы Асанова, из которых трое получили их посмертно. А через несколько дней пришло сообщение из Душанбе, что границу перешел Абдулло Ташмухаммедов.

ГЛАВА 15

Захваченного Кречетова привезли в лагерь Нуруллы. Врач, осмотревший его, заявил, что он будет жить, хотя получил новое ранение в голову. Обрадованный Корнер приказал, не дожидаясь утра, грузить полковника в машину и вылетел почти сразу, даже не попрощавшись с Нуруллой, которого он так ненавидел.

На базе Кречетову перевязали рану, сделали укол. Но база Нуруллы была всего лишь походным лагерем. А вот на станции, уже в Пакистане, к нему был вызван специальный врач из Исламабада, который, осмотрев больного, категорически заявил, что тому нужен просто покой и хороший сон. И пока полковник Кречетов отсыпался в своей комнате, находясь под строгим надзором двоих охранников, Беннет и Корнер играли в шахматы, а Мосс, счастливый от благополучного разрешения операции, ходил между ними.

– Это здорово, – повторял он все время, – это действительно здорово. Вы сумели вырвать его из рук команды смертников, лучших «коммандос» КГБ.

– КГБ уже давно нет, – возразил Корнер, глядя на доску, – там сейчас СВР и ФСК.

– Какая разница, – отмахнулся Мосс, – все равно КГБ. Видимо, этот полковник был для них очень важен, раз они пошли на такой шаг.

– С этим я, пожалуй, соглашусь, – произнес Корнер, передвигая фигуру, – он действительно для них представляет какую-то исключительную ценность. Они пошли просто на беспрецедентные меры, чтобы его освободить.

– Да, – согласился Беннет, – а потом как-то глупо его оставили.

– Что вы хотите сказать? – насторожился Мосс. – Думаете, он два раза сам сдавался в плен?

– Конечно, нет, – сразу ответил Беннет, – в первом случае он вообще спасся чудом. Взорвался вертолет, а его выбросило взрывной волной на камни. Хорошо еще, не разбился, а лишь повредил себе ногу. А во втором у него было столько крови, что некоторые люди Нуруллы даже решили, что он мертв. С этим все ясно. Непонятно другое: зачем понадобилось выбрасывать целую группу смертников, чтобы освободить полковника, и без того возвращавшегося домой. Может, они боялись, что мы узнаем нечто такое, что заставит Нуруллу отложить обмен?

– Об этом я все время думаю, – согласился Корнер, – и вы правы. Этот Кречетов не тот, за кого он себя выдает. А наша главная задача – узнать, что за игру затеяли русские и кто такой этот полковник Кречетов.

– А с нападением на станцию все ясно? – уточнил Мосс.

– Практически, да. Это были конкурирующие с Нуруллой бандиты. Они решили убрать покровителей Нуруллы, чтобы затем расправиться и с ним самим. Вообще нужно издать положение, запрещающее нашим офицерам контакты с любыми уголовными элементами. От них одни неприятности. Достаточно было полковнику Оливеру Норту продать иранцам оружие через контрас, которые никак не могли сохранить такую сделку в тайне, как скандал получился грандиозным. Теперь будет похожий скандал из-за этого нападения.

– Но мы ни в чем не виноваты, – возразил Мосс, – нам приказывали налаживать контакты с представителями оппозиции, что мы и делали. Разве наша вина, что среди них так много контрабандистов, уголовников, подонков, проходимцев. Это скорее вина руководителей отдела, одобряющих наши тесные связи с людьми Нуруллы.

– Мне это известно, – кивнул Корнер. – Именно поэтому по возвращении я поставлю этот вопрос прежде всего. Куда идут наши деньги? На помощь каким группам и каким силам? Здесь много неясного и еще больше неизвестного. Нужно кончать с такой практикой. Пора отказываться от стереотипов мышления.

– Думаю, про нападение никто не узнает, – негромко произнес Беннет, продвигая вперед своего ферзя. – Это слишком невыгодно нашему начальству. Получается, что мы поддерживаем одних контрабандистов в пику другим. А это очень некрасиво. И поэтому трупы офицеров торжественно похоронят, а о нападении никто и не захочет вспоминать.

– Вы сегодня какой-то мрачный, – не выдержал Корнер. – Словно мы провалили всю операцию.

– Этого мы еще пока не знаем, – пророчески произнес Беннет.

– Нам нужно будет поговорить с нашим пленным, – решил Корнер. – Он не должен догадываться, что находится в Пакистане. Пусть думает, что он по-прежнему в Афганистане. Вы, Беннет, должны будете сыграть роль афганца, допросив его.

– Мне кажется, это не совсем верно, – не выдержал Беннет.

– Почему?

– Он должен понимать, что находится у нас. Только при таком раскладе он будет что-то говорить. Иначе мы ничего от него не добьемся. Афганским бандитам, которыми он был захвачен, ничего не стоит, узнав о его истинной стоимости, просто поднять на него цену. Здесь нужно действовать деликатнее.

В этот момент в комнату вошел Гарри Блант с текстом телеграммы для Беннета.

– Вам срочное сообщение, – доложил он.

– Что там? – недовольно спросил Беннет. – Прочтите.

– Установлено, – начал читать Блант, – что полковник Кречетов является одним из ведущих специалистов Службы внешней разведки России. Все утверждения о его принадлежности к пограничной охране фальсифицированы.

– Спасибо, идите, – Беннет взглянул на Корнера.

Тот от неожиданности даже укусил ладонь.

– Теперь все ясно, – выдохнул он.

– Значит, вы захватили старшего офицера русской разведки, – обрадовался Мосс, сразу понявший, как выгодно можно использовать эту неожиданную победу, обещавшую ему новое повышение по службе.

– Получается, так, – кивнул Беннет.

– Тогда ясно, почему русские так хотели вытащить этого Кречетова, – Корнер поставил фигуру обратно на доску. – Хорошо еще, что они его не пристрелили. А может, и не успели: наш вертолет появился так неожиданно. Или решили, что не стоит тратить лишних зарядов: полковник был весь в крови и без сознания. Но в любом случае мы поступили правильно, что доставили его сюда. Господа, вы понимаете, какого успеха мы добились?

Он победно посмотрел по сторонам. Теперь, когда ему удалось наконец поставить все точки над «i», горы не казались ему такими чужими и непонятными. Наоборот, он даже полюбил эти живописные места. Отныне его операция войдет в историю их ведомства. Благодаря успешному планированию и руководству со стороны приехавшего из Центра полковника Корнера был разгадан план русской разведки, стремившейся вытащить своего старшего офицера, случайно попавшего в плен. В течение нескольких суток были найдены нападавшие на их станцию, виновные в убийстве офицеров ЦРУ бандиты. И не только найдены, но и наказаны. Корнер уже забыл о своих колебаниях по поводу использования вертолета. Теперь он считал, что так планировалось с самого начала. Он даже забыл отрубленную голову предателя Хосрова, вся вина которого состояла в хорошем знании английского языка и слишком большом пристрастии к деньгам, впрочем, очень характерном для других людей Нуруллы.

Он готов был простить и самого Нуруллу, столь несимпатичного ему всего лишь два часа назад. Теперь все вставало на свои места. Полковник российской разведки, случайно попавший в плен во время объезда границы, выдает себя за офицера пограничной стражи, и глупые бандиты ему, конечно, сразу поверили, назначив за его голову цену. Но руководство Кречетова в Москве не может ждать, когда его обменяют. И поэтому они посылают специальный отряд смертников, чтобы вытащить полковника из лап бандитов Нуруллы. Конечно, у русских есть свои осведомители и свои связные, оставшиеся в стране после их ухода. И они исправно сообщают в Москву, что Нурулла связан с представителями ЦРУ, которые довольно часто летают к нему. И тогда принимается решение о подготовке специального отряда для спасения Кречетова. А на станцию ЦРУ конкурентами Нуруллы послан еще один отряд, чтобы оставить своего главного соперника без союзников. Хотя здесь еще нужно проверить. Эту игру вполне могли подстроить и русские. И все должно было пройти хорошо, но приезд Корнера, блестящего разведчика и тонкого аналитика, разрушил игру русской разведки. Ему удалось вычислить и решить все сложные задачи, поставленные перед ним в ходе этой операции.

Тут он вспомнил наконец о Кречетове и впервые пожалел своего «коллегу» – соперника, так неудачно пытавшегося сбежать из плена. Правда, все лавры победителя придется делить с этими ничтожествами – Моссом и Беннетом, но это уже издержки работы, на которые он просто не должен обращать внимания. В конце концов, главную задачу он выполнил. Раскрыл преступление на станции и поймал старшего офицера российской разведки.

ГЛАВА 16

Впервые он появился на улице без сопровождающих. Кажется, ему начинают верить, хотя до окончательного закрепления еще очень далеко. Пока он делает только первые шаги.

За эти месяцы его проверяли раз сорок. Гоняли на всякие тесты, испытывали на детекторе лжи, делали разные уколы. Только подготовленная, закаленная психика могла выдержать подобные испытания. Он осмотрелся по сторонам. Все было спокойно. Ему просто разрешили прогулку. Провожатых не было. Да они, наверное, и не нужны. Если он хочет сбежать – пожалуйста, хоть сегодня. Правда, он выдал столько бывших агентов спецслужб в Восточной Европе, что в России его просто расстреляют у первого дерева. И американцы это хорошо понимали. И поэтому даже не следили. Хочет бежать – пусть бежит, себе хуже сделает.

Он поднял руку. Остановилось такси.

– Куда? – спросил таксист.

Он назвал адрес. За последние три месяца он пять раз заходил в этот магазин со своими сопровождающими, и все знали, что он любит покупать там новые книги. Такси плавно остановилось прямо у дверей магазина. Он быстро расплатился и вошел внутрь. Начинался дождь.

В магазине его встретил улыбающийся продавец, уже знавший о любви этого господина к новым книгам.

Он стал любезно предлагать новинки. И в этот момент появился сам директор магазина, поляк по национальности. Улыбаясь, он пригласил гостя в свой кабинет и, когда они вошли в него, также улыбаясь, включил магнитофон, из которого полилась его речь, а сам, увлекая гостя за собой, толкнул его в другую, совсем маленькую комнату и только здесь прошептал:

– Здравствуй, Володья.

– Здравствуй, Янек.

Рукопожатие было сильным, почти до хруста.

– Мы очень боялись за тебя, первые несколько месяцев вообще не было никаких известий. Как ты устроился?

– Все в порядке. Передай нашим, что в отделе информации есть американский агент. Они знали, что в районе северного Афганистана готовится какая-то операция. Они знали, что я полковник разведки. Вернее, они узнали после того, как сделали запрос в Москву. Этого человека легко вычислить, и пусть его обязательно найдут.

– Передам, конечно. Тебе верят?

– Пока не совсем, но, кажется, процесс пошел, как любил говорить наш бывший президент. Посмотрим, чем все это кончится.

– Ты знаешь насчет этого провокатора еще что-нибудь? Какие-нибудь данные этого человека?

– Ничего больше не знаю. Да и это одни предположения. Пусть проверяют.

– Как твоя нога?

– Все хорошо. Пусть в Москве передадут мою благодарность Барсу и его людям. Так и передай. Барсу и его людям.

– Понимаю, передам непременно.

– Как будем встречаться? Только здесь?

– Здесь нельзя, очень опасно. Раз в месяц, десятого числа у дома тридцать пять, по левой от нас улице тебя будет ждать моя жена. Просто пройди мимо и назови номер почтового ящика, где ты передаешь очередное донесение. И больше ничего. Там – переход, и поэтому все останавливаются. Так что тебя никто не заподозрит.

– Договорились. Она знает меня в лицо?

– Конечно, Володья, знает. Неужели ты думаешь, я пошлю свою жену, которая тебя не знает. Я ей недостаточно доверяю. Вдруг она начнет приставать к чужим мужчинам, узнавая, кто из них ты.

Они весело рассмеялись.

– Будь здоров, – пожал руку хозяину книжного магазина Кречетов.

– Будь здоров, – пожал руку своему гостю поляк, – всегда рады вас видеть.

Он вышел на улицу. Начавшийся дождь уже прекратился, и было особенно свежо и солнечно, как бывает всегда после дождя. Он посмотрел на небо, улыбнулся чему-то своему, каким-то своим мыслям, и быстро зашагал по еще не просохшему от дождя асфальту. День обещал быть солнечным.

Асанов долго искал этот дом, пока наконец не обнаружил, что он находится среди других домов, в глубине двора, выходя частично на другую улицу. Найдя наконец этот дом, он, не колеблясь, поднялся на четвертый этаж и постучал.

– Кто там? – раздался совсем молодой и знакомый голос.

– Свои, – сказал генерал, подняв перед собой огромный букет гвоздик.

За дверью посмотрели в глазок, увидели огромное количество цветов, испуганно ахнули и открыли дверь.

Он протянул цветы и лишь затем увидел Катерину. Она поправилась, появился второй подбородок, исчезли ее знаменитые скулы.

– Здравствуй, Катя, – сказал он, глядя ей в глаза.

– Здравствуйте, товарищ генерал, – изумилась она, – большое спасибо за цветы. Заходите, пожалуйста.

Она, стуча костылем, отодвинулась от двери и, дождавшись, когда он войдет в квартиру, так же нелепо стуча костылем, двинулась за ним в комнату. Из соседней комнаты в их коммунальной квартире выглянуло чье-то равнодушное лицо, но тут же скрылось.

Асанов вошел в комнату, огляделся и сел на чуть покосившийся стул. Следом, неприятно стуча костылем, вошла Падерина.

– Как вы меня нашли? – улыбнулась она. – Кто вам дал мой адрес?

– Ты забываешь, что я генерал, – засмеялся Асанов. – Мы, кажется, в больнице договорились. Будем называть друг друга только на «ты».

– Да, я совсем забыла. Как ты живешь, Акбар?

– Неплохо. Правда, в нашем Центре я не работаю: перевели в другое место. А как у тебя дела?

– Живу, – попыталась улыбнуться она, но почувствовала, что улыбка получается какой-то жалкой.

– Тебе обещают дать новую квартиру, – сообщил он радостную весть, – как участнику и инвалиду войны.

– Ничего, подожду. Сейчас соберу что-нибудь на стол.

– Сиди. Я тут все принес, – открыл свой портфель Асанов.

Через полчаса они сидели на стульях и вспоминали моменты их смертельно опасного путешествия.

– Я все время себя спрашиваю, зачем все это было нужно, – сказала Падерина, – и не нахожу ответа. А ведь нас даже наградили.

– Мы сделали свое дело. Честно и достойно, – твердо ответил Асанов. – Больше я тебе ничего не скажу. Но ты не маленькая, все должна понимать сама.

– Понятно, – она подняла стакан. – За Олега Машкова, за Чон Дина, за Альберта Елагина. За всех наших.

Они, не чокаясь, выпили.

– Зачем мы туда пошли? – задумчиво спросила снова Падерина. – Все могло быть и без нашей экспедиции.

– Мы пошли, чтобы не вернуться, – ответил Асанов. – Но мы вернулись. И это главное.

– Да, наверное, – согласилась женщина. – Знаешь, у нас во дворе еще один инвалид безногий, афганец. Он все время правительство ругает. Обманули, говорит, сволочи, загнали на бойню.

– Может, и правильно ругает, – подумав, ответил Асанов, – а может, и нет. Кто его знает? У меня много товарищей не вернулось оттуда. Так вот они никогда бы не ругались. Они просто выполняли свой долг. Свято и честно. Как и положено офицерам. А все остальное уже не наше дело. Это пусть журналисты решают, хорошая была война в Афганистане или плохая. Нам от этого ни лучше ни хуже уже не будет. Свой ад мы прошли. И поставили точку.

– Думаешь, поставили? – спросила женщина.

– Поставили, – твердо ответил Асанов. – Меня многие сейчас спрашивают, какая война была в Афгане. А я тебе скажу. Тяжелая, грязная, подлая, кровавая, как и все войны на свете. И героическая. Пусть пишут про нас всякую гадость. Мы ведь с тобой знаем, как вели себя наши ребята. Честь офицера и храбрость солдата – величины постоянные, не зависящие от конъюнктуры рынка. А это, в конце концов, самое важное.