Изгнание из рая

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ — ПРЕДСЕДАТЕЛЮ

Власть в современном колхозном селе отличается: неодинаковыми правами, разными уровнями, сложными взаимоотношениями, еще более сложными влияниями и последствиями, неодинаковым авторитетом и еще более неодинаковой популярностью, значением фактическим и значением мнимым.

Был ли обуреваем всеми этими тонкостями Гриша Левенец, как председатель Веселоярского сельсовета, когда попросил встречи с председателем колхоза «Днипро» Зинькой Федоровной и согласился провести эту встречу на нейтральной территории, то есть за прославленным борщом тетки Наталки? Будем искренни: Гриша, даже если бы его избрали генеральным секретарем Организации Объединенных Наций, для Зиньки Федоровны так и оставался бы механизатором ее колхоза, а сама Зинька Федоровна для Гриши навеки оставалась бы председателем, силой, авторитетом и непоколебимостью. Ну, это если бы дело дошло до международных уровней. А сельский Совет требовал другого отношения и соответствующей переоценки ценностей. Как это сделать, Гриша не знал. Что именно надо делать, он тоже не знал. А хотелось.

— Значит, так, Зинька Федоровна, — сказал Гриша, когда они уже отведали Наталкиного борща, — хочу попросить вашего совета.

— Проси, — великодушно разрешила Зинька Федоровна.

— Свиридона Карповича спрашивать неудобно, чтобы он не подумал, будто я хочу перечеркнуть всю его многолетнюю деятельность.

— Неудобно.

— Вот он подготовил вопросы для следующей сессии. О строительстве танцплощадки. О соблюдении автобусного графика. И о поведении нового попа Лаврентия. Готовил Свиридон Карпович, а проводить сессию приходится мне. А разве это вопросы? Надо бы что-нибудь помасштабнее.

— Добавь туда о борьбе с яловостью коров, — спокойно посоветовала Зинька Федоровна.

— Смеетесь?

— У тебя жена — зоотехник.

— Вопрос о моей жене не обсуждается.

— Тогда обсуждай, что знаешь.

— Ну, что-нибудь такое… знаете, — Гриша повертел пальцами, надеясь, что Зинька Федоровна придет к нему на помощь и подскажет, но она не хотела отнимать инициативу у нового председателя сельсовета и молчала. — Ну… Я и сам не знаю, что именно… Хочется чего-нибудь большого, а не соображу… Школа у нас есть, Дом культуры есть, библиотека и сельмаг есть, детские учреждения есть, бытовое обслуживание налажено… Благоустройство на высоте…

— Какая там высота!

— Что вы, Зинька Федоровна! — всполошился Гриша. — Да ведь наше село образцовое!

— Было. А теперь — обыкновеннейшее. Вон у моего знакомого председателя колхоза через его территорию проходила трасса Олимпийского огня — там порядок! Ничего не жалели! Стадион с мраморными скульптурами, ресторан на три зала, Дворец торжественных церемоний, газ врезали с магистрального газопровода, все хаты шифером перекрыли, новые заборы вдоль улиц, парк посадили, оранжереи под стеклом, из столицы прислали повара, чтобы научил жарить котлеты по-киевски…

Гришу как-то не очень взволновала эта картина чужой роскоши, вместо этого он почувствовал, что становится подозрительно чувствительным в вопросах терминологии.

— Как вы сказали, Зинька Федоровна: через территорию колхоза?

— Ну? А разве что?

— У колхоза не может быть территории.

— А что же у него, по-твоему?

— Земли. Территория только у сельского Совета. У меня на работе есть книга: «Административно-территориальное деление Украинской ССР». Там названы населенные пункты, а не колхозы.

— У тебя на работе? Административно-территориальная? А у меня пять сельсоветов в колхозе — слыхал! Чья же, выходит, территория?

— Пять сельсоветов? Я над этим не думал.

— А ты подумай.

— Я подумаю. Тут надо разобраться.

Зинька Федоровна окинула Гришу голографическим способом: то есть, не сходя с места, осмотрела спереди и сзади, потом долго смеялась.

— Что же тут разбираться? На территории колхоза «Днипро» расположено пять сельсоветов.

— На землях!

— Ну, пускай будет на землях. Но колхоз один, а сельсоветов пять. Так что же важнее? Земля или территория?

— Важнее советской власти ничего быть не может, Зинька Федоровна.

— Может, скажешь, что ты и есть советская власть?

— Сегодня да.

— А тот, кто кормит народ хлебом, — это не власть?

— Народ сам себя кормит.

— Хорошо. Сам. А ты что же — танцплощадку будешь строить?

— Может, что-нибудь и побольше.

— Что именно?

— Ну… Стадион для Веселоярска. Может, и для всех наших пяти сельских Советов. Вот соберемся все пять председателей сельсоветов, подумаем, прикинем возможности…

Зинька Федоровна откровенно заскучала, не стала уже прибегать к голографии.

— Все Левенцы упрямые, но ты, наверное, превзошел их всех. Пять председателей! Да в тех сельсоветах председателями девчата с высшим образованием!

— Не имеет значения.

— Ах, не имеет значения? А как же в отношении Дашуньки? Или она у тебя не ревнивая?

— Зинька Федоровна, я хотел бы вам напомнить, что речь идет не о Дашуньке, а о стадионе.

— А постановление о стадионе у тебя есть? Или это тоже, по-твоему, не имеет значения?

— Постановление примем.

— А вышестоящие организации тебе разрешили?

— Мы методом народной стройки.

Зинька Федоровна встала и направилась к дверям.

— Методом народной стройки знаешь, что можно делать? Ямы в земле выкапывать. Да и то если лопаты острые. А где ты возьмешь материалы, технику, инвентарь, штаты и кто все это будет финансировать? Знаешь, что сказал Шаляпин? Бесплатно только птички поют.

Конференция на наивысшем веселоярском уровне не дала результатов, но Гриша решил быть упрямым до конца. Разумеется, лучше было бы объединиться с Зинькой Федоровной, чтобы действовать общими усилиями.

У председателя сельсовета власть без базы, у председателя колхоза база без власти. Объединиться — горы перевернешь! Но даже Адам и Ева, как известно, начали с того, что поссорились, разъединились навеки и были изгнаны из рая и обречены на вечное несогласие. Теперь судьбу Адама и Евы повторяют все те ведомства, которые призваны общими усилиями поднимать сельское хозяйство, а на самом деле каждый хочет подняться только в одиночку, не заботясь ни о других, ни о самом сельском хозяйстве.

Нужно было отдать должное дядьке Вновьизбрать: он умел чем-то смазывать механизм, и взаимоотношения сельсовет — колхоз определялись принципом мирного сосуществования. Но теперь Гриша ужаснулся экономическому диктату Зиньки Федоровны, потому, ничего не говоря о своей идее стадиона, осторожно начал расспрашивать дядьку Вновьизбрать, как ему удавалось соблюдать единство мыслей с председателем колхоза. Неужели только тогда, когда дядька Вновьизбрать присоединялся к мнению Зиньки Федоровны?

— А ты, говорится-молвится, делай так, — хитро улыбнулся Вновьизбрать, — чтобы не дать ей выразить свое мнение.

— Как же это?

— Успевай опередить ее, говорится-молвится. Мнение словно бы ее, а первым высказал ты. Тогда это уже вроде бы твое мнение и присоединяться нужно Зиньке Федоровне. Умей опережать — тогда ты руководитель!

Гриша подумал: со стадионом он, кажется, опередил всех, а что из этого вышло? Не стал спрашивать о стадионе дядьку Вновьизбрать. Спросил Ганну Афанасьевну. Та мобилизовала весь свой огромный опыт и заявила твердо и категорично:

— Стадион — это директор. А ставки нам никто не даст.

— А вообще, кто дает ставки?

— Райфинотдел.

Гриша поехал в райфинотдел. Предполагал увидеть там обросшего ракушками и мхом непробиваемого бюрократа, а встретил красивую молодую девушку, которая сидела за столом и, заглядывая в круглое зеркальце, красила губы французской помадой.

— Извините, — робко начал Гриша, — мне бы заведующего.

— Я заведующая. Слушаю вас.

— Заведующего райфинотделом, — упрямо повторил Гриша.

— Я вас слушаю. Садитесь. Откуда вы? Кто?

«Ну, — ободренно подумал Гриша, плюхаясь на стул и обрадованно представляясь заведующей, — если у нас такие девчата занимают такие должности, то мы не то что стадионы!.. Оживут степи и озера!..»

— Веселоярск — село коммунистического быта, — прочирикала заведующая, услышав, что Гриша — председатель Веселоярского сельсовета. Она придирчиво осмотрела в зеркальце свои подрисованные губы и принялась пудрить симпатичный носик французской компактной пудрой.

Гриша подумал, что неплохо было бы найти в райцентровских магазинах такой пудры и для Дашуньки, но сразу же и отогнал от себя эти мысли, потому что должен был сосредоточиться на заботах, так сказать, государственных.

— Какой там коммунистический быт? — сказал он. — Нам еще нужно и нужно…

— Не знаю, еще не была у вас, — допудривая носик, кинула заведующая. Но мне говорили, что в Веселоярске все уже есть.

— Все — да не все!

— Например?

— Например: нет стадиона.

— Стадион — это не самая первая необходимость.

— То есть как — не самая первая? А здоровье трудящихся?

— Здоровье — это райздравотдел.

Гриша от возмущения чуть было не разломал стул, на котором сидел. А французская пудра и французская помада — это что? Первейшая необходимость? Государство тратит валюту, чтоб такие вот куклы рисовали себе губки и щечки! Жмак валюту на коз расходует, а эта — на пудру, а потом еще и говорит: не самая первая необходимость… Все в нем кипело, он вскочил со стула, заметался по комнате, потом подбежал к столу заведующей, вцепился в него так, что пальцы побелели, сказал резко, с присвистом:

— Такая молодая — и такая бюрократка!

— Неужели вы считаете, что необходимо непременно состариться, чтобы соблюдать государственные интересы? — одарила его сверкающей улыбкой заведующая. — Сядьте, успокойтесь и расскажите, что вас так взволновало.

— Меня взволновала моя мечта, — вздохнул, садясь, Гриша.

— Ах, как интересно! Какая же это мечта?

— Я хочу построить стадион в Веселоярске.

— Стадион? Так. А постановление у вас есть?

— Какое?

— О разрешении строительства.

— Созовем сессию и примем постановление.

— Это не то.

— А что же нужно еще?

— Такие постановления идут сверху.

— Какие — такие?

— Те, которые разрешают, и те, которые запрещают. А мы ими руководствуемся.

— Так что: есть постановление, запрещающее стадионы?

— Надо посмотреть. Но если даже нет такого, то нужно другое — которое разрешает. А такого я тоже не припомню. В особенности же для вашего Веселоярска. Ведь у вас все уже есть. Вы читали Гоголя?

— Гоголя? А при чем здесь он?

— Прочтите. «Как поссорились…» Там есть намек на ваш Веселоярск. Прозрение сквозь века. Неутолимость потребностей. Разумные ограничения. Прочтите еще раз. Мне было очень приятно. Рада буду продолжить наше знакомство… Тем более что никак не выберусь в Веселоярск…

Она еще набивалась на приглашение. А дудки! Век бы не видеть такой холодной души в своем родном селе.

Гриша кинулся в районную библиотеку.

— Гоголя у вас можно?

— Минуточку. Я найду ваш формуляр, — сказала пожилая библиотекарша.

— Да какой формуляр? Я же здесь не живу. Я из Веселоярска.

— Если вы не живете в райцентре, то как же я вам выдам книгу? Может, сядете в читальном зале?

— Некогда мне рассиживаться!

— Тогда обратитесь в книжный магазин, может, Гоголь у них есть.

В книжном магазине была девушка точно такая, как в райфинотделе, может, сестра?

— Мне Гоголя, — сказал Гриша.

— Гоголя? Какого?

— Николая Васильевича, классика.

— Классики до нас не доходят. У нас только продукция местных издательств.

У Гриши не было ни времени, ни желания уточнять, что такое местные издательства и какова их продукция, он поскорее кинулся в районную чайную, где его должен был ждать Давидка Самусь (а кто бы еще мог его ждать?), вскочил в кабину и молча махнул: домой!

— Может, пообедаем в чайной? — предложил Давидка.

— Дома пообедаем.

— Какой там дома обед, когда у тебя жена на ферме, а моя бежала на каменоломню с братом.

— У тетки Наталки пообедаем. Я приглашаю тебя на борщ с цыплятами.

— Хоть и с голубятами! Ты думаешь, что у меня есть время для борщей? Надо еще смотаться туда и сюда. Шофер — это знаешь какая профессия? Ты этого знать не можешь, ты механизатор — это не шофер. Вот тебе дали «Жигули», а ты в район на самосвале ездишь. А где твои «Жигули»?

— Отдал Дашуньке. Ей надо метаться между фермами, пастбищами, зеленым конвейером и чертом-дьяволом!

— Ага! А почему же ей не дают «Жигули», а дали тебе?

— Потому что я был передовым механизатором, а передовых зоотехников, наверное, нет.

— Наверное? Знаешь что, Гриша? Я тебе прямо скажу. Вот был ты передовым механизатором — так этого и держись. А в сельсовете тебя Вновьизбрать все равно сковырнет. Зачем оно тебе? Парень ты хороший и мужик — вон какой! Ты думаешь, я не знаю, как моя Роксоляна тебя атаковала! Никто бы не устоял, а ты устоял! Брат мой родной забыл обо всем и бежал с этой чертовкой на каменоломню, а ты не поддался! Так ты думаешь, никто этого не видел? Любим тебя все и дорожим тобою! Не поддавайся!

К такому волеизъявлению самого младшего из Самусей Гриша не был подготовлен ни морально, ни политически, ни социологически, поэтому ничего не сказал Давидке, только махнул ему рукой, выходя из машины возле сельской библиотеки, потом немного постоял, думая о непостижимости людской природы, когда же библиотекарша Тоня (всюду только библиотекарши!), увидев нового председателя сельсовета в задумчивости и нерешительности, вышла и спросила, что хочет товарищ председатель, он вспомнил о Гоголе и попросил первый том. Дома у них библиотека была какая? Зоотехническая литература для Дашуньки, несколько книжечек о комбайнах и тракторах — вот и вся Гришина наука. Для мамы Сашки все образование, чтение закончилось в школе, а дальнейшей литературой навсегда остались песни, которых она знала, может, сто, а может, и двести тысяч и которые пела либо вслух для всех, либо для подруг, либо для сына и невестки, а то и для самой себя (что было чаще всего).

Обедать Гриша, как это легко можно догадаться, в тот день не стал, а засел за Гоголя, читал и перечитывал упомянутую дьявольски симпатичной молодой бюрократкой «Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и никак не мог взять в толк, какое отношение имеет классика к нашим заботам.

Наконец, уже после третьего прочтения, понял Гриша, на что намекала красивая заведующая райфинотделом. Это была беседа Ивана Ивановича с голодной и несчастной небогой[6]. «Гм! Что ж, тебе разве хочется хлеба?» спрашивал Иван Иванович. «Как же не хотеть! Голодна, как собака». — «Гм! отвечал обыкновенно Иван Иванович. — Так тебе, может, и мяса хочется?»

— Ага, — понял Гриша, — эта ляля считает, что стадион и все прочее это для нас все равно, что для гоголевской небоги мясо. За кого же она нас принимает? Не была в Веселоярске? Вот я приглашу ее, скажу все, что о ней думаю, а потом… Потом… утоплю в Днепре, и пусть ищут…

Когда немного перекипело в душе, Гриша попытался размышлять трезвее. Ну, утопит он эту лялю, а что же дальше? Разве давала когда-нибудь желаемые результаты политика террора против отдельных лиц? Каждый, кто учился в школе, скажет вам прямо: не давала и не даст. Надо искать другие пути. Кардинальные и определяющие.

Ночью, когда Дашунька пришла с ферм, он попытался задобрить ее и рассказал, как хотел купить ей в райцентре французскую компактную пудру.

— Почему же не купил? — спросила Дашунька.

— Ты знаешь, так голову заморочили, что и забыл.

— Чем же тебе заморочили твою председательскую голову?

— Сам себе заморочил. Задумал построить стадион в Веселоярске.

— Стадион? А что на нем делать? Физзарядку пенсионерам? Так у нас и пенсионеры не гуляют, некогда физзаряжаться. Долго ты думал?

Гриша обиделся. Если уж и самый близкий человек такое…

— Футбольную команду организуем, — сказал он, — будем принимать участие в первенстве.

— А из кого ты ее организуешь? Нужны двадцать два парня, а у тебя одни лишь дядьки и деды…

— Ну… олимпиады будем проводить. Например: олимпиада породненных сел. Девчата несут таблички с названиями сел. Ты, например, табличку с надписью: «Веселоярск».

— Сам и носись с такой табличкой, а у меня своей работы хватит.

С этими словами Дашунька отвернулась от Гриши, и тот должен был лежать одиноко и в темноте загибать пальцы на руке: Зинька Федоровна не помогла раз, Ганна Афанасьевна не помогла — два, районные организации не помогли три, родная жена не помогла — четыре. Кто же поможет? Кто поддержит? Кто поймет?

Вот так и вышло, что злая судьба, а выражаясь научно, неблагоприятное стечение обстоятельств, толкнула Гришу в объятия Пшоня. Ибо что такое Пшонь? Физкультура и спорт. А что такое стадион? Отвечать не надо.

С утра Гриша заскочил в сельсовет, спросил Ганну Афанасьевну, нет ли чего-нибудь срочного, потом немного поскучал, не подавая виду, и сообщил:

— Значит, я поехал по колхозу, а уж вы тут без меня…

— Как это по колхозу? — всполошилась Ганна Афанасьевна. — Колхоз наш занимает территорию пяти сельсоветов! Где же вас искать, если будут спрашивать из района?

— На нашей территории! — гневно крикнул Гриша. — На веселоярской территории, Ганна Афанасьевна! Прошу это запомнить раз и навсегда.

— Да мне что, — вздохнула Ганна Афанасьевна, — мне бы знать, где вы…

Гриша завел казенный мотоцикл (сказано уже, что семейные «Жигули» отданы в распоряжение Дашуньки) и поехал в школу. Собственно, искать там нечего было, каникулы ведь сейчас, никого в школе нет. Но куда ехать? К Несвежему, где снимал квартиру Пшонь? А какая гарантия, что он сидит среди новенькой мебели Несвежего? Такой человек должен утверждаться на работе даже тогда, когда и работы нет. И тут государственное мышление не подвело Гришу.

Возле школы стоял новый «Москвич» Несвежего, а возле «Москвича» Рекордя собственной персоной, вертя вокруг толстого пальца ключики от отцовской машины.

— Все вертишь? — заглушая мотоцикл, сказал Гриша.

— Ага. А что?

— Это я должен был бы спросить тебя: а что ты здесь делаешь?

— Охраняю сон трудящихся.

— А сам как — думаешь трудиться?

— Вопросик!

— Привлечем за тунеядство!

— А у меня жетон!

— Снова со своим жетоном!

— Я представляю в Веселоярске, может, сорок четыре добровольных общества.

— Сколько, сколько?

— Сорок четыре!

— Ну, гадство! — не удержался Гриша от непарламентского выражения. — Я думал, их штук десять, а их развелось уже вон сколько! Ты что — квартиранта своего сюда привез? Где он?

— На рабочем месте, в спортзале.

Спортзал! Гриша вырос в Карповом Яре, глиняный яр, глиняное село, глиняные хаты, школа тоже в глиняных хатках, в одной первый — четвертый, в другой пятый — седьмой, в третьей восьмой — десятый классы. Какие уж там спорт и еще какие-то залы! А теперь двухэтажная кирпичная школа, классы, лаборатории, зимний сад, библиотека, столовая и, наконец, — добрая треть здания — храм здоровья, спортзал, гимнастические снаряды, шведские стенки, боксерские груши, батуты, вороха мягких поролоновых ковров. По правде говоря, Гриша здесь еще ни разу не был, поэтому вошел в спортзал несмело, почтительно, с пиететом, то есть с некоторым дрожанием конечностей, хотя и неуловимым, но сущим. К тому же напугали его какие-то необычные звуки-всхлипы, разные выкрики, что-то и вовсе неожиданное:

— Леопольд, жалкий трус, выходи!

Детей у Гриши не было, а у механизаторов нет времени смотреть мультфильмы, поэтому он даже представления не имел о телевизионном коте Леопольде и с некоторым любопытством немного постоял и посмотрел, что выделывают юркие мышата с ленивым и неповоротливым котом на цветном экране 59 сантиметров по диагонали.

Лишь потом он вспомнил о цели своего прихода сюда, оторвал взгляд от телевизора (не очень и далеко пришлось отводить глаза, кстати!) и увидел рядом с этим чудом техники, информации, искусства и обалдения самого товарища Пшоня, который, удобно разлегшись на мягких поролонах, накрыв лицо своей панамкой, спокойненько спал под крики дерзких мышат, пытавшихся отомстить ленивому коту за миллионолетние кривды своих предков. Причина такого, прямо скажем, неуместного и раннего сна таилась не в телевизионном шуме, а в бутылкоподобной посудине без этикетки и мисочке с малосольными огурчиками, стоявшими на телевизоре. Пшонь лежал так удобно, что мог бы достать и бутылку, и огурец из мисочки как правой, так и левой рукой. Это Гриша заметил и оценил. И может, именно это вселило в его душу какое-то уважение к Пшоню. Да и как же иначе? Мы всегда хотим уважать людей, к которым приходится обращаться за помощью. А Грише нужна была помощь Пшоня, как специалиста.

— Товарищ Пшонь! — тихонько позвал он.

Храпение в ответ было такое, будто перетряхивали кости египетских фараонов всех династий (а династий там было много, ой-ой!). Гриша даже попятился малость — ему казалось, что в распластанном на поролонах спящем Пшоне вообще нет ничего телесного, а одни лишь кости и этих костей вроде бы вдвое больше, чем у всех людей. Что за наваждение!

— Товарищ Пшонь! Слышите? — уже громче позвал он.

Мослы зашевелились, затарахтели, панамка слетела с лица сухого и злого (может, это и не мумия фараона, а мумия скорпиона?), кости затарахтели еще раз, потом раздался въедливый и недовольный голос:

— Что там? Чего надо?

— Это я, — сказал Гриша. — Левенец, председатель сельсовета.

— А-а, — Пшонь сел, протер глаза, потом кинул за спину руки, взял из мисочки огурец, хрустнул. — В чем дело?

— Огурчиками закусываете?

— Сказано же было: я — вегетарианец.

— А бутылка без этикетки? Продукция тетки Вусти? Могу организовать вам участкового Белоцерковца, он вмиг все оформит.

— Я сам его оформлю! Вы еще меня не знаете. Если я пью самогонку, то не для того, чтобы ее пить, а для того, чтобы знать, какие безобразия здесь у вас творятся. Ясно? И если выдумаете, что я спал на рабочем месте, а вы меня разбудили, так знайте, товарищ председатель, что в это время внутренним зрением я видел ваше двоеженство, которое может перейти и в троеженство! Катерина Щусь и Дарина Порубай вам знакомы? А ваша помощница на комбайне?

«Вот гадство, — подумал Гриша, невольно цепенея, — это Рекордя уже все ему разболтал, а этот, вишь, спит, а на ус мотает».

— Я бы вас попросил, — стараясь быть официальным, сухо промолвил Гриша, — я бы не хотел, чтобы вы…

— Ну, ну, — догрызая огурец, добродушно взглянул на него Пшонь, — это я так, между прочим. Для моих карасиков. А теперь верите, что Пшонь — это Шпонька?

— Я к вам по совершенно другому делу, — дипломатично уклонился от ответа Гриша. — У меня к вам просьба.

— Просьба?

— Да.

И тут Гриша раскрыл свою душу про стадион и про наивысшие мечтания. Это было так неожиданно, что даже Пшонь со всеми неисчерпаемыми запасами его нахальства немного растерялся и не отважился выступить в роли консультанта, только сказал:

— Есть у меня один человечек!

— Знаток? — обрадовался Гриша.

— Ох и человечек же! Гений спортивного дела! Заслуженный консультант всего, что нужно проконсультировать, непоколебимый авторитет, кладезь спортивной мудрости.

— Где же он?

— Далеко.

— Мы могли бы его пригласить?

— Трудно, однако можно.

— Что для этого нужно?

— Нужно подумать.

— Прошу вас, подумайте.

— Значит, так: я еще малость тут посплю, а уж потом подумаю.

Гриша попятился почтительно и с пиететом.

Еще в тот же день он поймал в степи Зиньку Федоровну и заговорил о финансовой поддержке для того, чтобы пригласить и достойно встретить прославленного консультанта по спортивным вопросам.

— Да зачем он тебе? — вздохнула Зинька Федоровна. — Стадион все равно ведь никто не финансирует.

— Потому что нет идеи. А когда дадим идею — все появится: и деньги, и поддержка, и понимание.

— Бог в облаке появится, — мудро заметила Зинька Федоровна. — Хочешь, вот и приглашай этого своего…

— Сельсовет не имеет представительских средств.

— А я их имею?

— Ну, тогда… Тогда, Зинька Федоровна, я… на свои собственные… еще комбайнерские…

— Проторгуешься.

— А я на жатву снова к вам на комбайн попрошусь!

Когда даже председатель председателя не хочет понять, то как же жить дальше?