Изгнание из рая

НЕОЖИДАННОЕ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

Автор не учел того обстоятельства, что может найтись человек, который состоит приблизительно в таких же дружеских взаимоотношениях с почтой, как Гриша Левенец, но уже не в областном, а в республиканском масштабе. Иначе чем объяснить, что о телеграмме автора в Веселоярск уже утром следующего дня знал хуторянский классик Весеннецветный. Зная же, он, конечно, немедленно примчался к автору (ведь это было второе «я» автора, то есть alter ego). Как всегда, был бледен от вдохновения, голос его дрожал, впечатление было такое, будто после каждого слова ставится восклицательный знак. Автор со страхом подумал, что если кто-нибудь внезапно украдет из пишущей машинки Весеннецветного восклицательный знак, то человечество никогда уже не будет иметь счастья каждый год знакомиться с новыми бессмертными произведениями. Подумав об этом, автор вздрогнул, и Весеннецветный, обладая исключительным даром наблюдательности, вмиг заметил это и воскликнул:

— Ага! Уже! Опомнились!

— Не совсем вас понимаю, — немного растерялся автор.

— В Веселоярск! Хотели!

— Собираюсь.

— Не надо ехать!

— Просят люди. Завелся там какой-то кляузник, хотят вывести на чистую воду.

— Не езжайте! Не пишите!

— Да почему?

— Ваше «Львиное сердце»! Что о нем!

— Кто?

— Зарубежные! Газеты!

— Не слышал.

— «Зиг-заг»! «Туда и сюда»! «Вдоль и поперек»!

— Пускай себе пишут.

— А критики!

— Какие?

— Слимаченко! Говорит! Или автор сдурел! Или хулиганствует!

— Пускай бы лучше занимался сельским хозяйством этот Слимаченко. Спросить бы у него: где сельскохозяйственная энциклопедия, где энциклопедии механизатора, садовода, полевода, где книга ферм? Вот о чем бы ему…

Весеннецветный, видя, что ничем не испугает автора, прибег к своему последнему аргументу:

— Многие узнали себя!

— В «Львином сердце»?

— В львином же!

— На здоровье! Могу ответить словами Гёте, который удивлялся, когда некоторые люди поднимали шум:

— И все-таки поедете? — от восклицаний перешел на вопросы Весеннецветный.

— Поеду.

— Там ведь такая землица, такие людоньки, такая пшениченька, такие пчелки! А сало, а паляницы, а колбасы — ведь все вот такое!

— Вот и надо защищать «все вот такое» от еще больших наговоров кляузника. Как говорил еще Козьма Прутков: «В глубине всякой груди есть своя змея».

Весеннецветный решил убить автора эрудицией.

— А вы знаете, что в начале семнадцатого столетия появилось у нас произведение с названием словно бы специально для вас — «Предостережение»?

— Так это же против униатских епископов и против папы римского. А я что — папа римский? Это давнее предостережение не для меня. Если уж завели речь о древности, могу посоветовать вам погрузиться в нее еще глубже. Скажем, в пятнадцатое столетие. К французскому поэту Франсуа Вийону. Прочтите его балладу о том, как следует варить злые языки. Кого интересует, пожалуйста!

Песенно-приподнятая душа хуторянского классика не выдержала натиска такой грубой поэзии. Весеннецветный побледнел еще больше, так что автору пришлось отпаивать его водой. Чего не сделаешь для самосохранения.

— Поедете? — придя в себя, прохрипел Весеннецветный.

— Поеду.

— Ну, я предупреждал! Предостерегал!

— Благодарю за предостережение, но долг!

И автор поехал в милый его сердцу Веселоярск. Знал, что увидит раздольные прекрасные поля и роскошные сады, отягощенные плодами. Что услышит родные песни в стиле провансальских менестрелей одиннадцатого столетия: «На вгородi ве-е-герба ря-а-гасна! На вгородi ве-е-герба рягасна-а! Там стояла дiв-i-гiвка крага-гасна-а-а!» Что встретит знакомых, чье происхождение уходит своими корнями дальше, чем провансальские менестрели и услышит…

Тут автор ужаснулся: неужели он не услышит веселоярского смеха? Неужели не углубится в это клокочущее море, брызги которого долетают до самого господа бога?

И неужели же в Веселоярске мог возобладать только притаенный смех анонима, кляузника, ябедника и пасквилянта!

Автор вызвал силой своего воображения образ хуторянского классика Весеннецветного, материализовал этот образ и на какое-то время упразднился из повествования, уступив ему свое место, потому что Весеннецветный, видимо, как никто другой владел бесценным даром: мыслить не целыми словами, а только их окончаниями. Товарищ Весеннецветный, какие бывают анонимы? Анонимы? Да какие же? Вот прошу: аноним брехливый и аноним кичливый, аноним добрейший и аноним презлейший, аноним нахальный и аноним банальный, аноним спесивый и аноним плаксивый, аноним сладчайший и аноним редчайший, аноним отменный и аноним почтенный, аноним злобный и аноним овцеподобный, аноним болезный и аноним железный, аноним бездумный и аноним разумный, аноним истерик и аноним холерик, аноним надменный и аноним бессменный, аноним безличный и аноним лиричный, аноним эстетский и аноним простецкий, аноним плюгавый и аноним картавый, аноним смиренный и аноним презренный, аноним халтурный и литературный, аноним напрасный и аноним несчастный, аноним подлейший и аноним вреднейший, аноним опасный и аноним согласный, аноним примитивный и аноним паразитивный, аноним въедливый и аноним привередливый, аноним облыжный и аноним сквалыжный…

Знатоки поэзии могут возмутиться. Дескать, это вовсе не стиль Весеннецветного, а стиль нашего прославленного модерного поэта! Весеннецветный, вне всякого сомнения, даже слов таких не знает, он мог бы сказать разве лишь вот так: аноним хорошенький и аноним пригоженький, аноним радёхонький и аноним тихохонький, ласковенький и так далее.

Что тут скажешь, чем оправдаешься? Разве лишь сошлешься на старинную книгу, в которой написано: «Ешь, что перед тобою лежит, а инде не хватай».