Изгнание из рая

ЗАКУСКА ВОСТОЧНЫХ ДЕСПОТОВ

Когда в городе, скажем, назначают или избирают нового руководителя, да если он к тому же еще и новатор, — что прежде всего делает такой руководитель, на чем сосредоточивается? На людях и на их проблемах, потому что все другое — это только окружающая среда. А как в селе? Что здесь прежде всего — люди или природа? Село — это земля, и солнце, и теплые дожди, и птичье пение, и все растет, развивается, расцветает и дает урожаи, приносит радость, благосостояние и желание жить дальше, расти и действовать, как говорил поэт. Но когда засуха, град, заморозки, стихии, долгоносики, колорадский жук, который, вцепившись в обшивку реактивных лайнеров, перекочевывает с материка на материк и пожирает все на свете, чуть ли не добираясь уже до стали и камней, — как тут жить и на каких проблемах сосредоточиваться, на человеческих или космических?

Гриша Левенец имел намерение со всей страстностью юности, с нерастраченной силой окунуться в водоворот проблем. Неудачная затея со спортивным комплексом его не испугала, он уже думал о бассейне с подогретой водой, и о Дворце пионеров, и о станции юных техников, и о…

Но, как говорят, жизнь вносит коррективы.

В Веселоярск неожиданно (и неслыханно, добавим мы) прибыли два сельскохозяйственных критика, добрались туда на попутном транспорте и, хотя дело, судя по всему, у них было к колхозному руководству, явились прежде всего в сельсовет: позаботься, организуй, похлопочи, окружи вниманием, а заодно и дай ответ.

Автора могут спросить: бывают ли вообще сельскохозяйственные критики? Странный вопрос. Не может же автор назвать их литературными. Сразу начнут докапываться, кого имел в виду. А так — никого. Два критика — два петушка горох молотили… Один — Подчеревный. Может, еще от пророка Ионы из чрева китового. Вечное сомнение, желание все пощупать, увидеть даже невидимое, проникнуть в непроницаемое, миф, подтекст, подсознание, подчревие, синдром Санчо Пансо и всего, что сто пудов съедает, а никакого следа не оставляет. Другой — Слимаченко-Эспараго. Вечный антагонист Подчеревного, всю жизнь преследовал его, разоблачал и клеймил, прославился не этим, а конским вопросом. Имел здесь свое особое мнение. Votum separatum, как говорят автору друзья юристы. Мысль так сильно билась в голове Слимаченко, что сбивала его с ног, или, как говорят в Веселоярске, — с прыгу, то есть — с толку. Слимаченко специализировался по коням. Не по тем, которых съела наша безжалостная статистика (не предусматриваются корма — кони, или еще какие-нибудь там известные животные, дохнут), а по тем, которые под королями. Необычайно глубокие наблюдения и открытия еще более глубокие. Какими красками рисовали художники коней, а какими королей и других вельможных классово враждебных нам всадников из отдаленных эпох рабовладельческой, феодальной, плутократических? Оказывается: на коней выделялись краски настоящие, доброкачественные, иногда — просто редкостные (художники сами растирали и смешивали их), а на персон — так себе, кое-какое мазило, чуть ли не то, которым украинские чумаки когда-то смазывали колеса своих деревянных возов. От того великого открытия голова Слимаченко так вскружилась, что ему захотелось добавить к своей украинской фамилии еще и иностранный псевдоним, и тут ему кто-то подсказал французское слово «эспараго», обозначавшее то же, что и слимак[7], но звучавшее несравненно роскошнее. Еще кто-то попытался напугать Слимаченко, что этих эспараго французы поедают, как деликатес, но он отмахнулся пренебрежительно: пускай там своих поедают, а мною подавятся! Еще кто-то посоветовал Слимаченко взяться за сельское хозяйство (после глубокого изучения королевских коней на картинах), — и он, быть может, и не послушал бы, но именно тогда в сельском хозяйстве уже вовсю действовал Подчеревный, главный соперник, следовательно — и враг Слимаченко, поэтому он тоже охотно взялся за эту отрасль.

— Ко мне? — не поверил Гриша.

— Точно, — подтвердил Подчеревный.

У Подчеревного были шляхетские усы с подусниками, пышные, хоть пол подметай, он посматривал на председателя сельсовета весьма благодушно и, можно даже сказать, либерально. Слимаченко же уставился в него колючими глазами так, будто это был не представитель народной власти, а презренный феодальный всадник, и Гриша никак не мог понять, что же объединяло таких двух неодинаковых людей. Он попытался разъединить их.

— Может, мы разработаем для вас отдельную программу? — обратился он к Подчеревному. Но Слимаченко вмиг разгадал все коварство такого предложения.

— Никаких отдельных программ! Мы расследуем один и тот же вопрос.

— Точно, — подтвердил Подчеревный, безвольно и бесхарактерно, и Гриша потерял к нему всякий интерес. Теперь оба сельхозкритика слились для него воедино, в какую-то серую массу. В замазку. Вопрос заключался в том, как от них отвязаться. Тут у него не было ни знаний, ни опыта. Поэтому решил осуществить предварительную разведку.

— Так вы ко мне или к председателю колхоза?

— Ко всем, — заявил Слимаченко. — Мы проводим комплексное расследование. Получен тревожный сигнал, нам поручено все проверить и сделать выводы.

— И выводы?

— Точно, — пошевелил усами Подчеревный.

— О чем же выводы?

— Козы на территории вашего сельского Совета есть? — уставился в него Слимаченко.

— Могут быть.

— Я спрашиваю: есть или нет?

— Ну есть!

— Какие козы?

— Ну какие же? Те, которые говорят: ме-ке-ке! — Гриша засмеялся.

— Не вижу причин для смеха, — сурово бросил Слимаченко. — Не вижу никакой причины. Козы валютные?

Гриша снова засмеялся, потому что слово «валютные» напомнило ему бабу Валюту.

— Вы напрасно смеетесь, — предостерег его Слимаченко. — У нас есть данные, что зарубежную поездку за козами оформляли именно вы.

Гриша мог бы возразить, сказав, что это делал его предшественник, однако нужно было поддерживать честь своего учреждения, поэтому он молча кивнул, соглашаясь.

— То-то и оно! То-то и оно! — восторжествовал Слимаченко. — Вы оформляете поездку, посылаете человека, закупаете коз, а как вы их везете? Вам известны правила железнодорожных перевозок? Мелких животных, например собак, следует перевозить непременно в намордниках. Козы же относятся к мелким животным, и их следует приравнивать к собакам. Спрашивается: а как вы перевозили своих коз — в намордниках или без?

Гриша не мог опомниться от слов этого умника. Вот кого следовало бы возить в наморднике и показывать людям, как тигра в клетке. Но что тут поделаешь, когда ты официальное лицо и должен только улыбаться и кивать головой?

— Намордников не было, — сказал Гриша, изо всех сил стараясь проявлять спокойствие. — До Веселоярска идея намордников еще не дошла.

— Ага! — забегал по кабинету Слимаченко. — Ага! А мы еще спросим: куда девалось молоко?

— Какое молоко? — аж подпрыгнул Гриша.

— То есть как какое? Коз сколько — двадцать штук? По два литра молока от каждой — уже сорок литров. У нас есть данные, что коз везли двадцать дней, следовательно — восемьсот литров! Восемьсот литров ценного козьего молока! Где они?

— Можно и не восемьсот литров, а все восемьсот тонн насчитать — это бесплатно. Да только козы были недойные.

— Недойные? А зачем покупали недойных?

— Каких продали, таких и купили. Вы еще спросите, почему у них не по четыре соска, как у коров, а только по два? Так это уже такими их создал бог.

— Вы за бога не прячьтесь, — пригрозил ему пальцем Слимаченко. — Не прячьтесь за широкую спину!

— А разве у бога есть спина?

Сельскохозяйственные критики забыли про свою ученость и на миг стали похожими на наших неграмотных пращуров (очень, очень далеких, успокоим придирчивых читателей): разинули рты. Первым спохватился Подчеревный, как более грамотный и эрудированный.

— Вы нам головы всякими спинами не морочьте, — солидно кашлянул он. Проблема бога здесь не обсуждается.

— Да я ничего, — скромно потупился Гриша, — это так, к слову пришлось. Товарищ Слимаченко мне про широкую спину богову, а я и вспомнил, что бог ведь всегда к нам лицом, а не спиной. Борода и живот у него в самом деле есть, а что касается всего прочего…

— Не откручивайтесь, не откручивайтесь! — спохватился наконец и Слимаченко.

— А я не откручиваюсь.

— Мы не позволим.

— Да сколько угодно.

— А знаете, в каком состоянии пребывают эти приобретенные на драгоценную валюту козы?

— В каком же? — наивно поинтересовался Гриша.

— Они безрогие и немытые. Рога у них не растут от хронического недоедания и несоблюдения научно обоснованных рационов, за которые должна, кстати, отвечать главный зоотехник Одарка Левенец, являющаяся вашей женой (вот гадство, подумал Гриша, уже и до Дашуньки добрались!), а немытые из-за недосмотра и сплошной запущенности, на которую вы должны были бы своевременно указать руководству колхоза.

Слимаченко нанизывал слова, подобно тому как когда-то девчатам нанизывали на шею дукаты или кораллы. Только тут уж было не до украшений, тут дело клонилось к несчастью: камни тебе на шею — и в воду! И где только может научиться такому человек?

— Коз вы мне не навешивайте, — спокойно промолвил Гриша. — Козы — это товарищ Жмак, а его надо искать не тут, а в области. Если же хотите, могу предварительно и популярно объяснить. Безрогие, потому что такая порода, и ни от каких витаминов рога не вырастут. А немытые — потому что так называемой золотистой масти, мы бы сказали — глиняной. На вид же словно бы всегда замызганные. Не мы этих коз выдумывали, не нам и голову ими задуривать. Давайте договоримся так: я дам вам исполнителя товарища Надутого, вы пройдите по территории, посмотрите, что вас интересует, а потом я вас догоню, где-нибудь пообедаем и продолжим наши интересные разговоры.

Критики подхватили предложение, в особенности ту его часть, которая касалась обеда, Гриша передал их в распоряжение дядьки Обелиска, а сам поскорее кинулся к дядьке Вновьизбрать почерпнуть из его бездонного кладезя опыта.

Вновьизбрать внимательно выслушал Гришу, задумчиво почесал за правым ухом, помолчал, вздохнул:

— Говорится-молвится, все уже было, такого еще не было. Ну да мы их спровадим! Я беру на себя торговую сеть, а ты ищи свою Дашуньку, а потом бери этих умников — и малость проучим их.

И дядька Вновьизбрать изложил Грише стратегический план действий в отношении сельскохозяйственных критиков.

Гриша план принял и одобрил, побежал к мотоциклу, нашел на фермах Дашуньку, завез ее домой, предупредив, чтобы точно придерживалась данных ей инструкций, потом поехал искать Слимаченко и Подчеревного.

Те кипели и неистовствовали. Дядька Обелиск вывел их из модернового здания сельского Совета и довольно по-старосветски зашаркал босыми ногами по асфальту.

— Эй, товарищ, — не выдержал Подчеревный, который в глубине души считал себя натурой несравненно более тонкой и изысканной, чем примитивный Слимаченко, — что же нам вот так и идти за вами?

— Вот так и идти, — сказал Обелиск.

— Разве сельский Совет не имеет никакого транспорта?

— Есть мотоцикл, так я не умею на нем ездить.

— Председатель мог бы вызвать для нас машину. Пойдите и скажите ему.

— А у нас неоткуда вызывать, — объяснил дядька Обелиск. — У нас все пешком. Только женщин на свеклу — на грузовиках. А так — пешком. А почему бы и нет?

— И вы предлагаете пешком и нам? — включился в разговор уже и Слимаченко.

— А что ж тут плохого? Не хотите? Тогда ликвидируем как класс.

— Кого ликвидируете? — настороженно спросил Слимаченко.

— Ну, вашу так называемую комиссию.

— Вы хотите сказать: и нас?

— И вас же, и вас! Но вы не беспокойтесь. Я пошутил. Не хотите ликвидироваться, так пойдем дальше. Что вам показать? Животноводство у нас богатое и передовое. Все отсталое мы ликвидировали как класс. Теперь у нас много всего есть. Может, посмотрите быков? У нас их три штуки. Все племенные. По тонне каждый. Злые, как черти. Протыкают рогом человека как класс. Не хотите быков — можно свиноферму. Миргородская порода. Есть свиньи черные с белыми латками, а есть белые с черными латками. Ученые не вылазят с фермы, все эти латки измеряют: на какой свинье каких больше. Козья ферма у нас не в этом комплексе, а за Шпилями, так что извините. Туда надо на грузовике или самосвалом. Мы вам в кузов сенца подбросим, оно и ничего…

Дядька Обелиск, наверное, тоже получил соответствующие указания у своего предыдущего председателя, потому что разговорился с непривычной для него оживленностью, вел комиссию так, чтобы ее могли увидеть как можно больше веселоярцев, вгонял непривычных к таким хождениям по солнцу в пот и изнеможение, задуривал голову и забивал те штуки, которые называются панталыками, на фермах же сопровождал Слимаченко и Подчеревного так хитро, что они оказались перед деревянным станком для случки коров и остановились перед ним, как бараны перед новыми воротами.

— Что это? — воскликнул Слимаченко.

— В самом деле, что это? — поинтересовался и Подчеревный.

Именно здесь догнал их наконец Гриша и присоединился к этой сельскохозяйственной экскурсии, роль ученого гида в которой должен был играть дядька Обелиск.

— Это, извините, станок для случки коров, — объяснил Обелиск.

— То есть вы хотите сказать: любовное ложе для колхозных коров, начало которого углубляется в праисторические времена ориньяка и мезолита? прокомментировал это объяснение Подчеревный.

— Да, углубляются, углубляются…

Слимаченко не стерпел такого кощунства:

— Наша современная корова не нуждается в этом пережитке! Она оплодотворяется искусственно…

— Да оно, может, и искусственно, — пожал плечами Обелиск, — мне разве что? Да только же у нас, извините, три племенных бугая, и без работы они стоять не могут. Злые, как черти. Протыкают человека рогом как класс. Один бык Демагог, другой Мифик…

— Не я ли говорил? — обрадовался Подчеревный. — Вот где углубление в пракорни мифа!

Остерегаясь, чтобы они не углубились так, что и не вытащишь, Гриша предложил критикам поехать к нему домой.

Слимаченко посадили в коляску. Подчеревный разместился позади Гриши, но и тут не унимался, объясняя неизвестно кому:

— И обратите внимание, как народ с высоты своей силы по-панибратски относится к духовным достояниям прошлых эпох. Уже вам и не миф, а только мифик.

— Да не очень он и прошлый, этот бык, — вдогонку им объяснил дядька Обелиск, — трехлетний или же годика на четыре, не больше…

Дома Гриша познакомил критиков с Дашунькой. Удивление, восторг, остолбенение.

Долго мыли руки, сели за стол, застеленный чистой накрахмаленной скатертью (Дашунька хотя домашним хозяйством и не увлекалась, но, когда нужно, могла утереть нос кому угодно!), Гриша поставил посреди стола граненую бутылку с перцем, зазвенел рюмками.

Кто бы отказался в ожидании жирного борща, карасей в сметане, куриной печенки на сале, вареников с вишнями и медом? Гриша плеснул себе на дно, гостям — полные рюмки, позвал и Дашуньку, провозгласил:

— За успех всех безнадежных дел!

Критики вмиг опустошили рюмки и уже смотрели на граненую бутылку снова, Дашунька воскликнула: «Ой, моя сковорода!» — и побежала на кухню. Критики налили уже сами. На кухне зашипело со страшной силой. Критики выпили без тоста и без задержки, хорошо зная, что закуска появится непременно, если не после второй, то после третьей. Подчеревный, заранее смакуя, как он обыграет в своих научных трудах проблемы мифотворчества с колхозным быком Мификом, принялся объяснять роль, значение и происхождение закуски.

— Закуска — это могучий фактор истории, должен вам сказать, — выпивая третью рюмку, разглагольствовал он. — Если хотите, она помогала завоевывать государства. В восточных деспотиях существовал целый ритуал закуски перед обедом. От персидских царей его переняли турецкие султаны. Римляне, которые в походах не разрешали себе излишней роскоши, все же не садились есть, не закусив перед тем круто сваренными яйцами.

— Мы с Дашунькой кур не держим, некогда с ними возиться, — сказал Гриша, — так что яиц я вам не предложу. У нас любят закусывать салом или раками. Раки и сало — залог здоровья. Но сала нет, потому что кабана я еще не колол, а раков не наловил, поскольку вы нагрянули неожиданно, без предупреждения…

— На Востоке очень популярны жареные баклажаны и холодный бараний мозг, — не унимался Подчеревный.

— Дашунька ученый зоотехник, а не агроном, потому мы баклажанов не разводим, — снова объяснил Гриша, — а баранов вы не найдете и в области, так как у нас зона индустриализации способов развития животноводства, а к барану индустриализацию применить еще никому не удавалось. Так что бараньих мозгов не будет.

Такие заявления не очень и разочаровывали гостей: бутылка была высокая и емкая, а на кухне с каждой минутой шипело все сильнее и сильнее.

Ни Слимаченко, ни Подчеревный при всей глубине их научного мировидения не могли догадаться, что шипело на кухне не сало, не масло, не мясо, а обыкновеннейшая вода, которую Дашунька, твердо выполняя Гришино указание, щедро лила из кружки на раскаленную сковороду, лила умело, с нужными паузами, не одинаковыми порциями, — вот тебе полнейшее впечатление, что жарят полкабана, и не меньше!

Когда же в бутылке не осталось даже двух перчинок (их проглотил Слимаченко), а шипение на кухне достигло, как говорят, апогея, Гриша незаметно оглянулся — и в тот же миг в хате появился дядька Обелиск и закричал:

— Товарищ голова, там в сельсовете Зинька Федоровна и еще кто-то из района или из области и спрашивают вас!

— Зинька Федоровна — это председатель колхоза, — объяснил членам комиссии Гриша, поднимаясь из-за стола. — Давайте, чтобы не терять времени, подскочим к сельсовету.

— А как же будет с этим… с этим самым? — пожевал свои усы Подчеревный. — Мы тут про закуски, а…

— Пообедать надо, — категорично заявил Слимаченко. — Я привык обедать.

— Я тоже привык, — сказал Гриша. — Когда никто не мешает. Но обедают все, а проверяет коз кто? Только доверенные люди. У нас нет времени на рассиживание за обедом, там нас ждут.

Критики неохотно встали, еще неохотнее выходили из дома, сопровождаемые соблазнительным шипеньем, Подчеревный замялся было, чтобы попрощаться с хозяйкой, но Гриша не дал сделать и этого, объяснил, что тут не до церемоний.

Однако на дворе, когда в распаренные головы ударило жгучее солнце, а кишки заиграли такие марши, что услышал даже привычный к голоданию у своей Феньки дядька Обелиск, критики объявили забастовку, на мотоцикл садиться отказались и заявили, что хотят пройтись пешком с товарищем исполнителем.

— Пешком так пешком, — не стал возражать Гриша и поехал в сельсовет один.

А Подчеревный и Слимаченко, окружив дядьку Обелиска с двух сторон, закричали в один голос:

— У вас тут какое-нибудь кафе, или столовая, или что-нибудь такое есть?

— Да есть кафе у тетки Наталки.

— Ведите нас туда поскорее!

— Можно было бы на мотоцикле, — сказал Обелиск.

— Мы не хотели беспокоить председателя. Ведите!

Обелиск повел их к Наталкиному кафе, но на двери висело объявление: «Закрыто на переучет».

— Задняя дверь здесь есть? — спросил Слимаченко.

— Да где?

— А боковушка?

— Да какая? У нас все уничтожено как класс.

Критики посмотрели друг на друга немного растерянно.

— Где ваш сельмаг?

— Ведите в сельмаг!

На дверях сельмага было написано: «Закрыто по случаю поездки за товаром в райцентр».

— Где у вас тут можно перекусить? — спросил Слимаченко дядьку Обелиска.

— А где? Все в степи, никто борща не варит. Разве ж что в детском саду.

— Ведите!

В детсаду голодным критикам объяснили, что обед давно уже прошел, а ужинают дети дома. Продуктов никаких не держат, чтобы не портились.

— Та-ак, — покусал губы Слимаченко. — Говорил я, не надо было сюда ехать, так и не надо было. Какие тут у вас ближайшие населенные пункты?

— Морозо-Забегайловка — девять верст, — спокойно ответил Обелиск.

— А ближе?

— Зашматковка — семь верст.

— Как туда идти?

— А вон через ту гору, мимо склада ядохимикатов…

…Дядька Вновьизбрать и Гриша стояли на балконе сельсовета и смотрели вслед Подчеревному и Слимаченко, которые чуть ли не бегом одолевали крутую зашматковскую гору.

— Ну, рванули, говорится-молвится! Вот так и надо отучивать от чарки всех, кто падок к ней, — улыбнувшись, хмыкнул дядька Вновьизбрать.