Изгнание из рая

ДИНОЗАВРИЯ-2

Для выполнения своего поручения дед Утюжок мобилизовал Петра Беззаботного с его конями. Пешком на такое дело идти негоже, — потому как несолидно, техника тоже не годилась, ибо от нее слишком много стука и грюка, а природа любит тишину. Да и то сказать: кони теперь стали, может, еще большей редкостью, чем роговые гребешки, поэтому грех было бы пренебречь возможностью покататься на возе Петра. На коней Беззаботного приезжали посмотреть со всего района, «красные следопыты» приходили целыми отрядами, расспрашивали Петра о его фронтовых подвигах, а более всего о подвигах тех коней, с которыми он прошел все фронты: как да что, куда да откуда? А потом уже и о современной жизни: каковы его планы на будущее и скоро ли хозяйственники повернутся лицом к коню? На что Петро с присущим ему лаконизмом отвечал: «А какие, считай, планы? Еще немного поезжу, а потом продадим этих коняг на мыло. — вот тебе, считай, и казак коня напоил…»

Дед Утюжок остановил Петровых коней, когда они порожняком возвращались с ферм, везя самого лишь своего повелителя, который, как всегда, сладко спал, подложив себе под бока душистого сенца. Беззаботный сразу же проснулся и попытался заявить протест, но был надлежащим образом пристыжен.

— Разве ты не знаешь, на какой пост меня выдвинули? — крикнул дед Утюжок, усаживаясь на возе. — Гони прямо к Несвежему!

Беззаботный зевнул, затем стеганул своих лошадок кнутом, зевнул еще раз, но поинтересоваться, какой же теперь пост у деда Утюжка, как-то забыл.

— Да ты почему же молчишь? — крикнул Утюжок.

— А разве надо разговаривать? Кони тянут, воз, считай, катится.

Утюжок только сплюнул на такое равнодушие.

У Несвежего полным ходом шел обед. Ничего удивительного в этом не было бы, если бы не то, как обедали! Все в Веселоярске знали скупость Ивана Ивановича, до сих пор еще помнили, как он когда-то ел гнилые грушки, чтобы не пропадали, а тут на столе было наставлено множество разных мисок и тарелок, а в них — холодец, колбасы, кровянка, кишки, блины, вареники, пироги, уха из карпов, и это еще не все, потому что Самусева Одарка, подоткнув юбку, знай металась между столом и печью, носила печеное и вареное, жареное и копченое. Ивана Ивановича дома не было, трудился на благо родного колхоза, а за столом старались два «молотильщика» — Рекордя Иванович и остроусый Пшонь, который с жадностью поедал кровянку, даже не сняв свою панаму.

— Хлеб да соль, — вежливо промолвил Утюжок.

— Прыг да сел! — захохотал Рекордя. — Гоп, дедушка, к столу! Вот у нас какое застолье! Пироги, как быки, чтобы развивалось животноводство, горох, как горох, чтобы овцы ягнились и цыплята лупились, рыба как вода…

— Сел бы, да некогда, — прикидываясь озабоченным и словно бы разыскивая взглядом Ивана Ивановича, сказал дед Утюжок. — Папаши, значит, нет?

— На работе! Да зачем он вам, кики-брики?

— Тут такое дело. Иду я на динозаврия посмотреть, да хотел просить…

— На кого, на кого? — вмиг вытер усы Пшонь.

— Да на динозаврия же.

— На какого динозавра?

— А вы не слышали? На нашего же.

— Сек-кундочку! — вскочил из-за стола Пшонь и побежал в другую комнату. Вернулся с блокнотищем, наставил его на деда Утюжка, приказал строгим голосом:

— Повторите, что вы сказали! Запишем для карасиков.

Но что деду Утюжку все блокноты мира, когда за ним стоят целые поколения степняков, которые могли перехитрить самого черта!

— Человече, — спокойно отстранил блокнот Пшоня Утюжок, — некогда мне разговоры разводить — мне еще надо присмотреть за динозаврием, пока не стемнело.

— Вам?

— Мне.

— И вот сейчас?

— Ну да!

— Тогда я с вами. Транспорт у вас есть или возьмем машину? — При этих словах Рекордя недовольно заворчал.

— Кони ждут, а внизу у воды у меня дежурная лодка прикрепленная.

Пшонь поправил свою панамку, задвинул блокнот за пояс, опрокинул кружку какого-то питья (взвар или водка, не разберешь) и почти вытолкал деда Утюжка в спину.

— Поехали! — крикнул он Беззаботному, первым удобно усаживаясь на сене.

— Не кричи, потому что кони, считай, не любят, когда на них кричат, зевнул Петро.

— Где ты только достал этих пегасов? — не унимался Пшонь.

— И ты фугасом стал бы, когда овса не дают, а только горох. Как нажрутся гороху, то, считай, так и жди, что разнесет им подвздошье.

— Еще овес тратить на этих скелетов! — пренебрежительно кинул Пшонь. Теперь одна ракета заменяет двадцать пять миллионов коней! А тут такая отсталость! Надо записать!

Он попытался что-то черкнуть в своем блокноте, но воз так трясло и подбрасывало, что Пшонь только выругался.

— Колес путных не можешь поставить на свою телегу! — крикнул он Петру.

— А как ты их поставишь? Колесников в селе давно нет, колес тоже, зато те, которые палки в колеса суют, не перевелись! Ты попробуй вспахать трактором огород, сколько это будет стоить? Двенадцать рублей! А моими конями — полтора рубля. Вот тебе и ракета, считай!

— Вы его не раздражайте, шепнул Утюжок Пшоню, — он у нас малахольный, может и прибить.

Пшонь торопливо передвинулся в задок воза и до самого Днепра молчал, только вращал своими зеньками во все стороны да надувал усы.

Лодчонка была небольшая, ветхая, весло всего лишь одно, Пшонь даже возмутился:

— Что это за безобразие? Не могли дать большую лодку?

— Большую никак нельзя, — объяснил Утюжок.

— Это почему же?

— Динозаврий испугается. А тогда — спаси и помилуй! Да вы не сумлевайтесь. Я в войну целого хвашистского хвельдмаршала тут катал — и ничего…

— Сотрудничал, дед, с оккупантами? — насторожился Пшонь.

— Да как сказать? Было всего. Вода тогда здесь не такая стояла. Плавни, значит, озера в них, а то трава. А в траве — море птицы! Гуси, лебеди, журавли, дрофы, куропатки, перепелки! Дрофу, бывало, убьешь — три горшка из-под кулаги мяса насолишь. А куропаток! Идешь по траве, шарк-шарк ногами, а их там — пропасть! Так и порхают, так и выпархивают! А уж что перепелок! Сидишь, бывало, над миской с борщом, а они прямо тебе в борщ! Да сытые, как лини. Все ведь лето в пшенице нагуливают жир для перелетов в теплые края…

— А где же все это теперь? — строго спросил Пшонь.

— Да где же? Динозаврий все и поел.

— Так, так, так, — защелкал языком Пшонь, доставая свой блокнотище. Сек-кундочку, дед! Теперь не спеши, потому как все надо записать!

— Оно можно и записать, а можно и так оставить.

— Оставлять мы не можем. Откуда взялся этот динозавр?

— А кто ж его знает? Может, разбудили взрывами. Или от бомбежек во время войны или теперь от каменоломни, когда камень рвут. Говорят, оно в Днепре спало сколько-то там миллионов лет, а теперь над ним грюкнуло, оно и полезло на берег. Вылезет ночью, нажрется, как скотина, и снова залезает.

— Кто-нибудь его видел?

— Да и вы увидите, коли охота.

— Я?

— А кто же? Вот взгляните в воду. Видите? Вот уже лодкой наплываем на след. Видно же?

Пшонь уставился туда, куда показывал дед Утюжок, и даже блокнот уронил из рук. Лодка плыла по мелкому, и сквозь тихую прозрачную воду были отчетливо видны два глубоченных следа от какого-то гигантского чудовища. Следы шли параллельно, не было им ни конца ни края, они были одинаковые (не глубже, не мельче), будто отмерены какой-то сверхъестественной силой, и от этой убийственной одинаковости становились еще страшнее. Разумеется, Пшоню и в голову не могло прийти, что осенью сорок третьего года тут через плавни шли на переправу наши танки, дорогу им мостили саперы лозой и тальниковыми ветками, стальные траки перемалывали эти лозы, прогребались до тысячелетних корневищ плавневых трав и оставили тут такие следы, что их не могла теперь сгладить никакая сила. В Карповом Яре уже потом, вспоминая старинные рассказы о страшных полозах, дядьки говорили об этих танковых следах:

— Вот уж словно полозы тут выгуливались!

Дед Утюжок вспомнил эти разговоры и намерился поймать Пшоня на побасенку про полоза, но поскольку ему подбросили более звонкое слово «динозавр», так он поскорее и взял его на вооружение. Не все были убеждены, что Пшонь так легко поймается на этот крючок, но дед Утюжок не сомневался. «Тут выходит оно как? — размышлял он. — Человек этот такой злой, что и себя укусит, а кто злой, тот и дурной. Ну, а уж коли глуп, то и поверит во все на свете!» Теперь он украдкой наблюдал за Пшонем и видел, что тот не только поверил, но и испугался. Но виду еще не подавал, лишь нацелился на Утюжка своими усами и капризно спросил:

— А почему два следа?

— Две лапищи, значится, — объяснил дед Утюжок. — Как каменные столбы. Оно их и не подымает, а только волочит.

— И на берег?

— Когда голодное, так и прется! И жрет все, что попадет!

— Почему же не поставят сторожей?

— Штатов не дают. Да и как его устережешь и чем отпугнешь? Берданка не берет. Милиционер Воскобойник пробовал из пистолета — пули отскакивают. Тут разве тот пулемет, который мне партизаны дали, так я его нашим доблестным воинам подарил.

— Так, так, так, — облизал пересохшие губы Пшонь, — это надо записать. Преступное попустительство. Откормили динозавра, прячут его на дне, а он поедает всю окружающую среду. Природные богатства под угрозой, трудовые массы всколыхнулись от возмущения, а руководство…

— Вы бы лучше тут не писали, — осторожно посоветовал дед Утюжок.

— Не писал? То есть? Не понял!

— Никто же не знает этого динозаврия! Оно как увидит ваш блокнот да подумает, что это что-то съестное! Проглотит не только блокнот, но и нас обоих с лодкой!

— Ты, дед, не бузи! — отскочил перепуганно Пшонь. — Завез меня специально! Где этот динозавр?

— Да где же? Вот тут уже недалеко, в Чертороях на дне залег и отдыхает. Я ему туда подкормку вожу.

— Подкормку? Какую подкормку?

— А какую же? Когда овечку, когда бычка, когда пару индеек, а то и козу. Он все принимает, лишь бы черной масти.

— Черной? Почему черной?

— Такой нрав у тварюги. А это мне сказали, что на свиноферме свинья черная завелась, так привезу и ее.

— Не черная, а рябая, в белые и черные латки.

— Была рябая, а эта Дашунька для нее такой рацион составила, что белые латки почернели, теперь свинья вроде бы и вся черная.

Пшонь готов был выскочить из лодки.

— Вези, дед, назад! — крикнул он. — Заворачивай!

— Еще же не доехали.

— Кому сказано: назад!

— Еще же я на динозаврия не посмотрел.

Пшонь, наверное, хотел прыгнуть на деда и вырвать у него из рук весло, но Утюжок спокойно помахал веслом перед его носом и посоветовал:

— Сиди и не шевелись, человече, ибо я и не таких тут топил. Про хвельдмаршала говорил тебе, да не сказал, как утопил его. Ты тут человек новый, не все еще знаешь? Хотел тебе хоть динозаврия показать, а если не хочешь, то так и скажи, а не дергайся. Заворачивать, то и завернем. Петро нас ждет, никуда не убежит, пусть малость поспит там…

На берегу Пшонь сначала велел ехать на свиноферму, но сразу же передумал и скомандовал:

— Вези домой!

Дед Утюжок сидел возле Петра Беззаботного и довольно покашливал.

Пшонь ничего не слышал, был далеко отсюда. А чтобы быть еще дальше, едва соскочив с телеги возле двора Несвежего, тотчас нашел Рекордю, схватил его за плечи:

— Едем! Готовь машину! Мигом!

— Кики-брики, я же малость выпил.

— На шоссе не будешь выезжать, по бригадным дорогам…

— В район или куда?

— Там видно будет!..