POV Лиза Суворова.
В моём теле не осталось ни одной не напряжённой мышцы. Каждая натянута до предела и реагирует даже на колебание воздуха.
После душевой, где я пробыла минут десять и не сдвинулась с места, меня также насильно притащили в другую комнату, больше похожую на кабинет в женской консультации.
Белые стены, обшитые кафелем, тележки с инструментами, прикрытые белыми тряпками. И кресло. Настоящее гинекологическое кресло с металлическими подставками для ног.
— Прошу на трон, — лысый дядька с красным шрамом на лице расстилает одноразовую пелёнку.
Мозг независимо от моего желания фиксирует всё: голубой цвет пелёнки, перчатки белого цвета, небрежно наброшенный халат, из-под которого выглядывает чёрная рубашка.
Этот контраст чёрного и белого становится последней каплей. Меня накрывает дикой истерикой.
Я кричу изо всех сил и кусаюсь, когда чужие руки раздевают меня и усаживают на кресло.
— Не ори, идиотка, — лысый морщится, приближаясь.
Я вижу в нём своего палача и захожусь в кашле, задыхаясь от новой волны истерики.
Зову мать, хоть и знаю, что она ничем не поможет. Она не придёт хотя бы потому, что сама привезла меня сюда. С её согласия меня рассматривают и осматривают.
Мне так больно и так жутко, когда палец в перчатке проникает между ягодиц, что я сжимаюсь и делаю ещё хуже.
— Расслабься. Расслабься, если не хочешь, чтобы я порвал тебя прямо здесь.
Мужик рычит, а стоящий за его спиной Рудольф мерзко ухмыляется.
— Бабок не хватит. Смотри давай, там клиент ждёт.
Мне кажется, мои крики ему доставляют удовольствие. Он не только смотрит, но ещё и, протянув руку, хлопает меня… там…
— Волос-то сколько. Может, её побрить?
— Сами пусть разбираются. В порядке она.
Лысый стаскивает перчатки и бросает их прямо на пол.
— В порядке, спасибо зарядке. Одевайся и за мной. Больше предупреждать не буду, Лиза.
С каждой минутой его настроение улучшается, а мои надежды на чудо умирают.
Никто не станет беспокоиться. Никто даже не узнает.
Захар… Захар тоже вряд ли станет искать странную девушку, которую всего раз поцеловал. У него таких сотни и тысячи, я же понимаю.
Мне девятнадцать… И я никому не нужна…
Когда-то неозвученной мечтой было найти отца. Сказать «папа» и почувствовать от него поддержку. Нашла…
Да он и не терялся.
— Шевелись, бл#дь!
Увидев, что я еле-еле справляюсь с брюками, Рудольф заносит руку для удара, но останавливается сам всего в нескольких миллиметрах. От его кожи воняет табаком и чем-то ещё. Я непроизвольно вдыхаю и вдруг сгибаюсь пополам.
Весь мой страх и слёзы выходят со спазмами желудка. Режет и крутит, а рот продолжает извергать желчь.
— Сука!
Удар всё-таки прилетает и приходится по затылку.
— Когда ты вернёшься, я лично тебя… во все отверстия… и живьем закопаю!
Каждая новая угроза перемежается моими стонами. Внутри не хватает воздуха, я судорожно хватаю его ртом.
— Продолжай. Мне нравится.
Этот голос!
Его я узнаю, даже если потеряю память.
— Валентин Григорьевич, дорогой. Ты должен ждать в другой комнате. Сейчас мы здесь закончим и девочка твоя.
— Да я устал ждать, Рудик. Дай, думаю, посмотрю, как там моя птичка. А ей нехорошо. Плохо следишь, Рудольф, за товаром. Суммы-то немаленькие.
— Ты сам её перекупил. Мог взять попроще.
— Эээ, нет, Рудик. Не мог. Эта сучка мне должна. Много должна, Рудольф. Очень много.
Тот самый преподаватель из института — скалится, упираясь руками в дверные откосы.
— Сессию не закрыла? Суров ты, Валентин Григорьевич. Ну да ладно, не наше дело. Ты обожди, сейчас Лизонька умоется и будет готова к встрече с тобой.
Герасименко уходит также неслышно, как появился.
Мне к лицу прикладывают мокрое полотенце и грубо вытирают. Рывком заставляют встать и наматывают волосы на кулак. Кожа головы натягивается и мне начинает казаться, что она лопнет и оторвётся вместе с хвостом.
Ноги отказываются подчиняться, поэтому несколько раз я почти падаю. Ломаю ногти о стены и обдираю кожу на пальцах.
Когда показывается уже знакомый стул, беззвучно плачу. Слёз нет, но рыдания рвутся из грудной клетки.
Сажусь и сразу подбираюсь.
Герасименко при нашем появлении поднимает стакан и осушает его одним махом. Наливает ещё. Чокается с моим… Не моим!
С тем, кто назвался отцом, и опять вливает в себя коричневую жидкость.
Слежу за тем, как он кладёт свободную ладонь на ширинку и поправляет её. Начинаю терять сознание. Наконец-то. Не хочу просыпаться. Пусть темнота поглотит насовсем, потому что я… не переживу…
Слышу шелест одежды и приближающиеся шаги. Меня всё сильнее окутывает туман, сквозь который с трудом пробиваются слова: «У нас гости».