Измена. Незаменимых нет

39

Жду на крыльце, кажется, целую вечность. Но вот наконец замок щелкает, и дверь открывается.

В мужчине, которого я вижу, с трудом узнаю бывшего мужа.

Он зарос щетиной настолько, что даже свежий шрам на лице не видно. Какой-то весь помятый. Смотрит в пустоту, как будто сквозь меня.

Герман не спрашивает зачем я пришла. Просто уходит обратно в дом, оставив дверь открытой. Слышу, как он хромает.

Вхожу внутрь и прикрываю за собой дверь.

Да уж… Герман успел превратить свое логово в настоящую помойку. Пустые бутылки стоят на полу в прихожей долгим рядком. Пакеты от еды из ресторана свалены в кучу недалеко от входной двери. Морщу нос и отворачиваюсь от этого безобразия.

Иду на свет, горящий в одной из комнат.

Воецкий сидит там, в кресле возле зашторенного окна.

- Ничего мне не скажешь? – спрашиваю я, не выдержав.

- Не хочу разговаривать с галлюцинацией, - равнодушно отвечает Герман.

Он на меня не смотрит, будто и правда думает, что меня тут нет.

- Думаешь, я тебе кажусь?

- Конечно, - Герман прячет лицо в ладонях, отгораживаясь от окружающего пространства. – Настоящая Аня никогда не пришла бы ко мне по доброй воле.

- Почему?

- Потому что она меня ненавидит… я сломал ей жизнь… сломал мою хрупкую девочку…

Герман тянется к бутылке, стоящей на полу возле его ног, и отпивает прямо из нее.

- Зачем нужно было возвращаться с того света, чтобы гробить себя теперь уже своими руками?

Герман делает еще глоток из своей бутылки и наконец смотрит на меня.

- Допился до чертиков… прекрасный эффект… обещаю не трезветь, если ты обещаешь не исчезать.

- Не ожидала, что ты сдашься, Герман. Ты так настойчиво требовал общения с дочерью. А теперь не приезжаешь и не звонишь. Даша тебе не нужна?

- Я боюсь… навредить… - шепчет Герман.

Кажется, он действительно уверен, что ведет диалог с собственной галлюцинацией.

- У моей дочери другой отец… а у жены – муж… как я мог допустить такое? Как?

- Не знаю, Герман. Может, ты не так уж и любил свою жену? С тем, кого любят так не поступают…

- Мне было так больно, что я хотел ее уничтожить, представляешь? – спрашивает меня Герман.

- Тебе удалось. Ты убил во мне способность любить и хотеть мужчину…

Герман устало откидывается на спинку кресла и закрывает глаза.

- И что мне теперь делать? Я все еще люблю ее, понимаешь? Я пытался… не знаю… когда понял, что натворил, когда понял, что моя девочка ни в чем не виновата, и это я, понимаешь, я редкостный гад и мудак… я понадеялся, что просто верну ее обратно… уговорю простить меня… но там стена… просто стена… это больше не Аня… от нее осталась какая-то блеклая тень… и это я сделал с ней… я…

От его слов в мое сердце вонзаются невидимые иголки, и дышать становится невозможно.

Степан Маркович был прав. Вот она моя боль – сидит запертая в чулане подсознания. Никуда не делась за эти годы.

А Герман подобрался слишком близко к тому, чтобы выпустить ее на свободу.

Всхлипываю, как маленький ребенок, и закрываю лицо ладонями. Хочу остановить слезы, текущие по щекам.

Хочу вернуть свой кошмар обратно в чулан, но Герман не позволяет.

- Я не видел, как растет моя дочь целых три года. Не слышал ее первых слов. Не носил на руках… Я планировал носить жену на руках всю жизнь… скажи, зачем мне жить дальше? Я боюсь сделать им еще хуже… Как мне смотреть в глаза дочери, зная, что выгнал из дома ее беременную мать? Я недостоин их, понимаешь, недостоин…

Я пытаюсь проглотить ком в горле, но не выходит. Не могу ни вдохнуть, ни сказать хоть что-нибудь связное.

- Молчишь, - Герман салютует мне бутылкой, в которой что-то еще булькает. – Потому что тебе нечего сказать. Даже моя галлюцинацию не хочет меня поддержать…

Стою на приличном расстоянии от Германа. Подходить ближе мне по-прежнему страшновато.

Делаю глубокий вдох и все-таки выдавливаю из себя слова:

- Я пришла попросить тебя не убивать себя таким образом жизни.

- Почему? Кому я тут нужен? – Герман качает головой. – Всем будет легче, если меня не станет.

- Твой отец расстроен. Он беспокоится о тебе. И… Даша спрашивает, почему не приезжает второй папа…

- Второй папа, - Герман ухмыляется. – Я первый! Первый и единственный! Как же меня это бесит… Она смотрит на меня так, что мне хочется сдохнуть…

- Кто, Даша?

- Нет… моя Анюта смотрит на меня так… это выше моих сил…

Чувствую, что и мои силы на исходе. Не хочу продолжать этот разговор. Степан Маркович зря на меня понадеялся.

- Мне пора, Герман. Пойду смотреть ТАК на кого-нибудь другого, раз ты сдаешься.

Разворачиваюсь, чтобы уйти.

Герман вскакивает на ноги, роняя свою бутылку. Слышу звон стекла и его торопливые шаги. Замираю на месте. Даже зажмуриваюсь.

Герман подходит и сжимает меня в объятиях.

- Не уходи, прошу, - шепчет он. – Ты самый классный глюк из всех, что у меня были… останься со мной хоть ты…

- Герман… - я пытаюсь отстранится.

- Нет! Умоляю тебя, не исчезай… я выпил достаточно, чтобы ты осталась…

Герман ведет ладонями по моим рукам, а носом зарывается в волосы.

- Я готов умолять, если это поможет…

Герман неловко опускается на пол возле моих ног, ладони мужчины обхватывают мои лодыжки.

- Позволь мне видеть тебя еще хоть немного…

Руки бывшего мужа ползут вверх под подол моей длинной юбки, и я буквально цепенею. Сердце бьется в груди пойманной птичкой.

- Давай не возвращаться в реальность, - шепчет Герман, касаясь губами моего бедра через ткань. – хочу быть с тобой хотя бы в иллюзиях.