Измена. Во власти лжи (СИ)

Глава 49

Есения

— Тим, родной мой.

Я дёрнулась к нему навстречу, перехватила за запястье, потянула на себя, Тимур качнулся и уткнулся мне носом в грудь.

— Я же, я же вижу Есь, мам, — всхлипнул он, прижимаясь ко мне, я запустила пальцы ему в волосы, сама ощущаю внутри себя как у меня душу разрывало надвое, я не могла его забрать с собой. Юридически он не мой ребёнок, и если можно было поверить в то, что Рустам не напишет заявление в полицию о пропаже сына, то Алена такой момент не упустит.

Я даже не могла ничего сделать, потому что по факту будет так, что я его украла.

— Тим, Тим, — прошептала я, прижимая сына к себе сильнее, меня трясло от рыданий, и что мне оставалось только врать ему?

— Я же чувствую все, я понимаю.

Тимур стиснул объятия, заставляя меня охнуть, я шмыгнула носом.

— Тим, мальчик мой…

— Все уходят, ты уйдёшь, ты оставишь, Матвея заберёшь, меня тоже забери с собой…

— Тимур, — простонала я, ощущая, как на сердце образовывается кратер, из которого по капле начинает сочиться кровь.

Мне душу разрывала эта ситуация, я хотела забрать его с собой, он стал моим сыном, я помнила все, что связано было с ним. Первое падение с велосипеда. Первая встреча, первое знакомство: маленький мальчик, который жался к ноге Руса, прятал от меня глаза, боялся люто.

Я все это помнила.

Юридически я ему чужой человек.

Юридически это будет кража ребёнка.

— Тим. Тим…

— Ты не возьмёшь меня? Да? — Тихо спросил он, вжимаясь в меня.

— Родной мой, ну не говори глупостей, — постаралась соврать я, но язык в этот момент не поворачивался, словно бы отсыхал. — Мальчик мой…

— Ты же просто уйдёшь. Уйдёшь, и я останусь один. Я же никому не нужен.

— Что ты за глупости говоришь, когда ты никому не нужен?

— Никому не нужен, даже тебе.

Тимур шмыгнул носом и разжал объятия, отшатнулся от меня, вытер лицо ладонью, молча исчез за дверью. Я осталась стоять в состоянии, близком к истерике, меня трясло. И от этого тремора, от того, что по каждому органу, по каждой частице души проходился раз за разом разряд, я просто не смогла больше держать себя в руках и осела на пол.

Осела, заскулила, обнимая себя за плечи.

Это ведь так просто взять ещё один билет.

Это ведь так просто сказать Рустаму, что Тим не пойдёт сегодня в школу, потому что у него сопли. Это же безумно просто покидать в детский рюкзак, шмотки, свидетельство о рождении.

Да, господи, в смысле, это просто? В свидетельстве о рождении стоит другая фамилия, другая женщина, не я.

И что мне оставалось делать?

Я качала себя, убаюкивала, старалась прийти в норму, чтобы к моменту, когда Рустам решит появиться на пороге спальни, он не увидел ни слез, ничего в моих глазах, но раз за разом проживая ситуацию того, что мне надо будет расстаться с ребёнком, которого я растила, с которым я засыпала в одной кровати, которому я по волосам проводила по ночам, а когда он температурил, психовал и не хотел пить чай с малиной, уговаривала по ложке, по чайной.

Я даже уйти не могла, потому что он будет смотреть мне вслед, он будет смотреть и кричать, что все его бросили, что я его бросила.

По щекам текли слезы, разъедая кожу.

Матвей заворочился в колыбельке, я резко стала, приблизилась, вытащила сына, стала укачивать, делала хоть что-нибудь, чтобы не сойти с ума от оглушающего крика внутри головы, от того, как меня в разные стороны раскачивало, словно на маятнике. Это легко уйти, забрать с собой Матвея и все, но это сложно уйти и оставить старшего сына, который в сердце, который в каждой клеточке, который таскал зефир, который я делала сама.

И Рустам, зайдя в спальню, все почувствовал, но ничего не сказал, он просто поднял на руки Матвея. Стал ему гладить пузико, щекотать и смотрел на меня из-под полуопущенных век.

А я, только промямлив о том, что мне надо вниз, скрылась с глаз его. Оставшись на кухне наедине с собой.

Я ощутила, как сердце, медленно разрывая грудную клетку в клочья, ломая ребра, с хрустом рвалось наружу.

Уйти, забрать младшего сына, оставить старшего.

Оставить часть своей души, оставить ребёнка, предать его, вот в чем цена прощения, измены.

Либо принять её, либо предать.

Я не знала, что делать.

Но когда пришёл день вылета, я проводила Тимура в школу рано утром. Он стоял, у него дрожали губы. Он знал, что все это произойдёт. А я прижимала его к себе неоправданно сильно. Хотела унести с собой в своём сердце его, чтобы он не остался один, чтобы он был со мной. Он был противным. Взрослым, не видящим границ, наглым, резким, но это был мой Тим, малютка Тим.

И когда я за ним закрыла дверь, я с воем опустилась на пол. И, слава Богу, никого не было дома, слава Богу, Рустам уже уехал. А у меня оставалось несколько часов до самолёта и быстрые сборы. И тёплый кокон, в который я положила Матвея, сумка на плече. Я понимала, что делаю шаг, и оставляю за собой разрушенное капище. Я понимала, что, уходя, я оставляю брошенного ребёнка.

И пальцы одервенели, когда я проворачивала замок, чтобы открыть дверь и выйти в декабрь с его снегопадом.

И меня трясло при мысли о том, что Тим приедет и не увидит нас. Меня трясло от того, что цена измены это все равно предательство.

И моя нерешительность, мои замершие шаги, когда я застыла возле крыльца, это тоже было безумно больно и сложно, а я даже не вызвала такси, потому что я боялась, я боялась сделать этот шаг, ведь пока я находилась в доме, я ещё не сбежала, я ещё не предала.

Снег хрустел под подошвами зимних ботинок.

А снежинки оседали и путались в моих волосах.

Я шла, шмыгала носом, старалась приблизиться к калитке.

И в последний момент я поняла, что я…

Не могу…

Я остановилась. Прижала к себе поплотнее Матвея.

Слезы капали на бежевый конвертик с меховой подкладкой.

Наверное, я жена, которую предали.

И мать, в которой нуждались.

Я шмыгнула носом, вдохнула морозный воздух, и в этот момент ключ картой открылась калитка снаружи.

Рустам в своём длинном чёрном пальто, сложенными в карманы руками, медленно шагнул на территорию двора, остановился в нескольких метрах от меня на тропинке.

Он знал, что я убегаю. Он все знал.

Но не знал, что мне нужен мой старший ребенок.