Измена. Во власти лжи (СИ)

Глава 50

Рустам

Она не разговаривала. То есть представьте ситуацию, что в какой-то момент человек становится глухонемым. Вот это было про Есению.

Я не слышал её голоса и готов был чуть ли не на стенку бросался, она просто не разговаривала, и на следующий день после выписки её мать подошла ко мне, схватила за предплечье, сдавила пальцами так, что её ногти сквозь мою рубашку впивались в кожу.

— Ты что натворил? — Тихо спросила тёща, я покачал головой. — Ты что натворил. Она же на тень похожа. Не ври мне, что это все сложные роды. Не ври, отцу можешь врать сколько угодно, мне не ври.

— Я все исправлю, — сказал я, только сглотнув.

— Что ты натворил, Рустам, что ты натворил.

У меня были более чем тёплые отношения с родителями жены. Но в тот момент мне казалось, что я готов был проклясть все, только чтобы не отвечать на этот вопрос.

— Что ты сделал с моей девочкой? Она же тебе доверяла. Больше, чем кому бы то ни было на этой земле, Рустам, что ты натворил?

— Я же говорю, что все исправлю.

— Я хочу её забрать.

— Мама, — тихо произнёс я, понимая, что ситуация выходит из под контроля. — Все будет хорошо, я тебе обещаю.

— Я хочу забрать свою дочь и своего внука, — дрожащим голосом произнесла тёща. Я, перехватив её запястье, развернулся и пристально посмотрел в глаза.

— Я тебе обещаю, что я все исправлю, дай время.

Да, мне дали время, и у меня оно было ровно до того момента, пока у Есении не восстановится здоровье, потому что потом я знал, что она соберёт Матвея и сбежит.

Нет, это не будет, как в фильме кавказская пленница, где за ней будут бегать несколько бандитов. Она просто молча возьмёт и уедет. А у меня самое интересное, что даже не будет никаких слов для того, чтобы как-то повлиять на этот отъезд, я сам себе выковал всю эту ситуацию. И она не разговаривала.

Чем больше я натыкался на всю эту тишину, тем сильнее я понимал, что вот-вот, вот-вот, сейчас, ещё пару дней, ещё пару недель, ещё пару часов.

И поэтому, когда Есения утром нервно ходила по залу, качала Матвея и смотрела, бросала косые взгляды на Тимура, я понял, что все сегодня произойдёт.

Все случится именно сегодня.

Я никуда не уехал, я перегнал машину за угол и сел ждать.

Я проследил за тем, как сын на такси уехал в школу, потом вышел из машины и просто ходил вдоль забора.

Я понимал, что вот- вот все случится, все произойдёт.

И оно произошло.

Есения дошла почти до выхода, замерла у калитки в нерешительности, как будто взвешивая на весах, что ей нужно: уйти или остаться.

А я зайдя во двор, вдруг понял, что я не могу её держать, я не могу обрекать её на вот это молчаливое существование, когда она будет воспитывать детей, и все на этом. Она не будет жить настоящей жизнью, она не будет радоваться ни приходу мужа домой, ни чему-то либо ещё. И когда я остановился напротив неё, я уже был готов сам отвезти её в аэропорт, купить билеты, сделать все, что угодно, чтобы она заговорила.

А она, всхлипнув, прижала к себе Матвея сильнее и, чуть боком развернувшись ко мне, прошептала:

— Ненавижу тебя, ненавижу тебя. Ты у меня детей отбираешь.

Я понял, что вот в этом состоянии, в слезах, но в разговоре со мной была моя жена, со мной была Есения, а не тень её, которая месяц ходила, нянчила ребёнка, готовила периодически завтраки по утрам старшему сыну.

Сейчас была моя жена.

— Я никого у тебя не отбираю…

— Я не могу уехать, оставив Тимура. Ты Тимура, у меня отбираешь! Тимура!

Она прижала к себе Матвея ещё сильнее и покачала головой.

— Я не хочу его оставлять, он мой, мой!

— Я знаю он твой, — тихо сказал я, чтобы не удручать ситуацию, не добавлять остроты моменту. — Он твой. Я знаю, Еся, я точно знаю, что Тимур твой.

— Тогда почему ты мне не отдаёшь его? Я не могу его с собой забрать, потому что я ему никто. А потом на меня напишут заявление.

— Какое заявление Есения? Что случилось?

— Я в Москву хочу улететь с Матвеем и Тимуром! Я не оставлю их с тобой. Я не отдам их,— произнесла она, отшатываясь от меня, вытирая запястьем слезы.

— Хорошо, — я был готов ей в этот момент дать все, что угодно, сделать все, что угодно, только бы, чтобы она пришла в себя, очнулась ото сна.

— Хорошо?— Недоверчиво спросила Есения, и в её глазах промелькнула осознанность. — Ты отдашь мне Тимура? — Шёпотом спросила она.

Я кивнул.

— Да, я отвезу вас в аэропорт, сам посажу на самолёт. В столице вас встретит человек, пока вы будете в дороге, я сниму квартиру. Если ты хочешь уйти от меня, но не можешь, потому что тебя держат дети, то я готов отдать тебе все. Даже сыновей.

У Есении сильнее задрожали губы.

Она покачала головой.

— Зачем ты так сделал? Зачем? Зачем ты разговаривал с Аликом? Зачем ты? Зачем ты не дал мне услышать, что ты ни с кем не спал? Зачем?

— Еся девочка моя… — она хотя бы говорила. Она высказывала претензии, а не сидела мёртвой, как в тот день в палате, когда я во всем признавался.

— Не надо меня трогать, — хрипло произнесла она. И сделала шаг по хрустящему снегу назад. — Ты все разрушил, ты все отобрал, всем сделал плохо, Тимур плачет, он, он плачет. А Матвей, ты Матвея отца лишил.

— Я не изменял тебе.

— Не ври, не ври, — вскрикнула Есения, и Матвей закряхтел. Она тут же понизила голос до шёпота. — Я все видела. Я слышала, как ты разговаривал со своим этим Аликом. Он меня бесит. Он плохой человек. Мне не нравится, что он постоянно ошивается где-то рядом. Он нехороший.

— Его больше не будет.

— И это твоя, это твоя…

— Она уволена. Записи камер наблюдения из кабинета у меня на домашнем ноуте, я все тебе покажу. Ничего не было. Я просто не знал, как тебе объяснить, что я не могу с тобой нигде появляться не из-за того, что меня что-то не устраивает или я что-то хотел поменять, я не мог с тобой нигде появиться, потому что мне было страшно.

— Не ври, не ври, — снова всхлипнула Есения, и я сделал шаг вперёд, перехватил её, обнял за плечи, прижал к себе. Матвей ещё активней закряхтел. Мне показалось как будто бы пружина, которая сжималась на протяжении очень долгого времени в один момент лопнула.

Есения уткнулась мне в плечо лицом, тяжело задышала. Так, словно бы за ней гнались волки.

— Какой же ты, какой же ты… Ненавижу тебя.

— Да я знаю, я знаю, я все разрушил, я все испортил, я один во всем виноват, и Тимур не заслуживает того, что у него отберут мать.

— Как же я тебя ненавижу за то, что больно, за то, что страшно.

— Чего ты боишься?

— Всего, что ты отберёшь детей.

— Я не могу отобрать у тебя детей. Я, наоборот, скорее отдам тебе их, если тебе от этого будет счастье, если дети останутся с тобой и ты будешь прежней, я отдам тебе детей.

— Ну ты же…

— Мне тоже было страшно, и я не знал, как иначе объяснить, что происходило в моей жизни во время беременности. У тебя детей я никогда бы не рискнул отобрать, потому что столько лет прошло, а Тимур помнит почти все. Рассказывает бабушке о том, как вы строили косую аллею. И у него на аватарке на телефоне стоит фотка, где вы со скалодрома оба в шлемах. Я не смог бы ничего сделать, не отобрал бы никогда в жизни Есения, просто поверь мне, поверь мне и прости…

Еся закусила губы. Тяжело задышала, а сердце у неё билось громко так, что я все слышал. Все слышал, все понимал, ей было страшно, ей было больно, она боялась не только за себя, она боялась за детей, и у неё не было различия чужой это ребёнок или родной.

— Знал бы ты, как я тебя ненавижу, — всхлипнула она и, оттолкнувшись от меня, развернулась и медленно пошла в направлении дома.

Я сделал несколько неуверенных шагов вслед за ней, она обернулась, вытерла запястьем нос и хрипло произнесла.

— Но ты все портишь, ты даже ненавидеть не даёшь себя по-человечески, предатель!