Измена. Я требую развод (СИ)

Глава 14

Этой ночью я сплю мало, все прокручиваю в голове последние события. Я развожусь. Я живу у моря. Я пеку. Кажется, я влюбилась.

Вау, вот это насыщенная жизнь.

Лидия Петровна сегодня занесла пирожки с картошкой, чтобы я хоть немного поправилась, потому что как тростиночка совсем. И это цитата. А я смотрю в зеркало и, наконец, себе нравлюсь.

Мои волосы вьются, но как-то правильно, не неряшливо, а красивыми, причудливыми волнами. Насыщенные цвета делают меня более заметной и жизнерадостной, я больше никогда не вернусь к платьям, которые принимают за тряпку.

И мне нравятся мои веснушки. Они пока не приобрели какого-то поэтического описания, но, уверена, однажды это случится.

В целом жизнь налаживается, а тут еще Егор подбрасывает головоломки. Хотя, со стороны, скорее всего, виднее, нравлюсь я ему или нет. Мне пока сложно в этом поверить, хоть он и говорит многозначительные фразы.

Но куда мне спешить? Разберусь потихоньку.

Сегодня очень сильный ветер, а значит на море шторм. В самом деле, вижу из окна, как волны разбиваются о пирс, и такие они красивые, что я решаю обязательно сходить посмотреть поближе. Почувствую себя Русалочкой на пять минут, как в детстве.

— Здравствуй, Эммушка. Куда это ты в такую погоду?

Лидия Петровна как раз идет из булочной, у нее из пакета виднеется уголок багета без горбушки. Наверное, кормила птиц, а может и сама откусила. Я всегда так делаю, ведь если краешек хлеба так манит, но зачем ждать?

— Добрый день, Лидия Петровна! Вам помочь? Нет? Ну ладно. О, я всегда любила большие волны, схожу на пирс, полюбуюсь.

Я улыбаюсь, запахивая полы плаща плотнее. Ветер пробирается под ткань, а скоро, видимо, начнется дождь, но мне ничего не страшно, ведь я вооружена зонтом и большим желанием любоваться волнами.

— Осторожнее, Эммушка, не подходи к краю. Старый пирс ненадежный, с сюрпризами, — предупреждает старушка, и я киваю. Конечно, я не стану рисковать, только посмотрю.

Ветер крепчает, когда я забираюсь на пирс, а людей совсем нет. Еще бы, кто еще такой сумасшедший любитель моря, чтобы идти любоваться им в такую погоду.

Волны бьются со всех сторон и развеивают в воздухе соленые брызги, а я застываю в восхищении. Вот это да, прямо как на картинах… Айвазовский бы позавидовал. Жаль, я не умею рисовать, вот такой бы была моя первая работа.

Вокруг ни души, ведь люди, живущие здесь давно, явно перестали ценить то, что видят каждый день. Я слышала, что люди, живущие у моря, даже купаются не каждое лето.

Ну, не знаю, я вот планирую плавать каждый день, когда придет сезон.

В какой-то момент, я решаю подойти к краю поближе. Ну что там, всё же это большой и крепкий пирс, раз выдерживает такие волны. Но, наверное, я его всё-таки переоценила, потому что в какой-то момент камень под моим сапогом хрустит и уходит вниз, а я теряю равновесие.

Тысяча мыслей мечется в моей голове, пока я лечу куда-то вниз, цепляясь руками за воздух. Мое падение такое медленное, что я успеваю обдумать почти всю свою жизнь.

Ну, все, это точно конец, ведь я лечу в холодную воду, в совершенно ужасный шторм. Людей вокруг нет, меня не вытащат, а сама я точно не выплыву. Жаль, что я умру замужней женщиной, ведь теперь всё достанется Марку. Найдет ли Лидия Петровна деньги в моем новом секретном месте? Я теперь не узнаю, смогут ли Давид и Мириам завести детей. Как жаль, что я и сама не успела родить детей. И как жаль, что не сказала дровосеку, что он мне нравится.

А потом я чувствую сокрушительный удар, ледяная вода проникает в нос и уши, меня раскручивает и тянет то вниз, то в сторону. Легкие горят от нехватки воздуха, а руки колет иглами от холода. Я берегу последний кислород, пытаюсь понять, куда плыть.

Какое-то время я пытаюсь бороться, выныриваю на секунду для вздоха, пытаюсь кричать, но тяжелая одежда, шторм и холод не дают мне ни малейшего шанса.

Мой мир еще раз переворачивается, а потом меркнет.

.

Кажется, я еще не умерла. Иначе, почему я чувствую, как что-то тянет меня из воды, выталкивает на поверхность.

Я делаю судорожный вдох, пытаюсь откашляться и вцепиться во что-то плотное и крепкое рядом, но распахнутые глаза почти ничего не видят, легкие саднят, а руки свело судорогой. Моя борьба продолжается, где-то на краю сознания я слышу рёв воды, толчки и почему-то нецензурные слова.

Потом я понимаю, что меня не просто так выбрасывает к поверхности, к новому и новому вдоху. Меня кто-то буксирует к берегу, не смотря на шторм и холод.

Мозг уже почти ничего не соображает, ему хочется скорее спать, спасаясь от нестерпимого холода, но где-то там, во всеобщей каше, мерцает мысль, что спать точно нельзя. Надо помочь моему спасителю. Или спасателю. Надо выжить.

Нас несколько раз ударяет о столбы пирса, крутит под ним, а потом выносит куда-то влево. И тут я вдруг немного чувствую дно, но совсем ненадолго, ведь каждая новая волна сбивает и закручивает нас, норовя утащить обратно на глубину.

Силы моего спасителя, похоже, тоже тают. Нас раз за разом бросает на камни, но он тащит меня, а я пытаюсь хоть как-то ему помочь, перебирая ногами.

Спустя вечность мы выбираемся и падаем на берегу. Я поднимаю голову, пытаясь проморгаться, и вдруг вижу перед собой Егора.

Он кашляет так же надрывно, как и я, пытается отдышаться, на щеке ссадина, порез на подбородке, но он живой. И он меня спас. Как так вышло?

Я пытаюсь спросить его, что он тут делает, как нашел меня, но выдавливаю из себя только оглушающий кашель, а железный дровосек в ответ подтягивает меня к себе, чтобы обнять.

Нас обоих трясет, но это и понятно, температура не выше десяти, еще и дождь начинается. А мы сидим и замерзаем все больше, только сил встать уже нет. Ни на что вообще нет сил.

Кто-то из нас очень удачлив, ведь вверху, на пустынной набережной появляется какой-то мужчина, и Егор кричит ему вызвать скорую. Тот сразу понимает, что мы мокрые, да и почти лежим на камнях, так что тут же хватает телефон и отбегает к дороге. Наверное, чтобы ветер не мешал.

— Спасибо, — сиплю я, глядя на него.

Он смотрит на меня растерянно, будто и сам не верит, что мы выбрались. А потом вдруг наклоняется и прижимается к моим губам. Крепко-крепко.

В моей голове каша, фейерверки и полное непонимание происходящего. Я упала в воду, тонула, почти умерла. Он прыгнул за мной, спас, а теперь целует. У меня нет сил думать о том, что все это значит. Я вся трясусь, хочу согреться и спать, но Егор не дает мне.

Он и сам трясется не меньше. И целует меня опять и опять, а я отвечаю. И есть в этом что-то спасительное. Он будто делится со мной кислородом, силами и самой жизнью.

— Ты жива. Ты жива, — повторяет он снова и снова, прижимая меня к себе. Так не теплее, но как-то…ближе. Я знаю, что всё, что происходит — это чистый адреналин, ведь мы боролись и выжили, но… Я не одна и это очень хорошо.

Я сжимаю его руки долго-долго, пока не слышу, наконец, сирены. Вот и скорая, мы почти спасены. И в этот момент сознание всё-таки покидает меня во второй раз.

.

Я прихожу в себя в больничных стенах.

Конечно, такой характерный запах нашатыря, моющих средств и чистоты бывает только в больницах, так что я не спрашиваю, где я. Всё и так понятно. Последние события врываются в мою голову со щелчком и скрипом, воспроизводят рев волн, горящие легкие и выламывающий кости холод.

Я содрогаюсь и закашливаюсь, с ужасом думая, что чуть не попрощалась с жизнью из-за какой-то глупой выходки.

Пойти посмотреть на волны поближе. На старый пирс. И ведь меня предупреждали, то там небезопасно. Вот дура! Привыкла считать, что ничего со мной не случится. Только не со мной. А вот и измена произошла, и развод, и теперь вот еще чуть не утонула. Если бы не Егор…

Я тут же вспоминаю железного дровосека, наш поцелуй и его хриплый шепот. Он, должно быть, тоже в больнице. Надеюсь, с ним всё хорошо.

— Эмма Макушева, двадцать семь лет, верно?

В палату заходит пожилая женщина в белом халате. Наверное, доктор, решаю я и просто киваю ей в ответ. Горло адски болит, надо же, только сейчас начинаю это понимать.

— Вам повезло, в межсезонье у нас много утопленников, едва ли не больше, чем в сезон. Что это вас на пирс понесло? Не утопиться же вы пытались? Не поверю, чтобы такая молодая девушка решила свести счеты с жизнью.

Врач смотрит на меня внимательно, а я судорожно качаю головой, распахивая глаза. Вот уж точно нет, у меня только жизнь начинается! Вон какой у меня спаситель нарисовался, сама себе завидую. Кстати, где он?

— Простите, а мужчина, что меня спас… С ним все нормально?

Врач смотрит на меня исподлобья, прикидывая, что мне ответить, а потом неодобрительно качает головой.

— Эх, молодежь… Спасителя твоего хорошо приложило, в реанимации он.

И мир тут же лишается красок.

.

Все, что мне хочется — узнать, что с Егором все в порядке. Но вот уже сутки новостей никаких, ко мне в палату приходят только нянечки и медсестры, выходить нельзя, да и сил пока никаких нет.

У меня множество синяков и ушибов, наверное, все из-за камней у берега: волны поднимают их, вместе с песком и с силой опускают обратно. А тут на пути попались мы с Егором.

О его состоянии мне известно только, что из реанимации он переместился в обычную палату, но деталей никто мне не раскрыл.

Родственников у меня нет, так что никого не пускают, телефон, хоть и остался в кармане пальто, но эту центрифугу не пережил, вымок и больше не включается. Симку я вытащила, но в больничной палате сложно купить новый телефон, так что пока у меня информационный детокс.

Есть и плюсы — не звонит почти бывший муж, а Давиду я написала сообщение с телефона медсестры, потому что была уверена — он поднимает всех на уши, если я пропаду. Вот они плюсы близкой дружбы — я знаю его номер наизусть и это внезапно пригодилось.

Пролежав в больнице пять дней, без новостей и телефона, в полном одиночестве, я получаю хорошую новость.

— Макушева, идёшь на поправку. Завтра можем отпустить домой, если будешь соблюдать постельный режим и придерживаться рекомендаций.

Мой врач, Галина Ивановна — суровая женщина неопределенного возраста. Ей можно дать пятьдесят, но, с таким же успехом, ей может быть и шестьдесят.

Она настоящая звезда этой больницы, все бегают к ней за советами, здороваются по сто раз на дню и стараются не разочаровать неуместными комментариями или вопросами. Сама же она со всеми на «ты», ее юмор нужно научиться понимать, а странную заботу — принимать.

Голос Галины Ивановны уже не такой грозный, как мне казалось, да и смотрит она не хмуро, а вполне оптимистично, правда с подозрением. Наверное, прикидывает, буду ли я соблюдать рекомендации и пить таблетки по рецепту.

Я тороплюсь клятвенно пообещать, что буду всё делать точь в точь, как она скажет. С такими женщинами не спорят, на их волю сдаются и покорно выздоравливают.

— Ладно, Макушева. Поверю на слово и приду с визитом через пару дней после выписки, проверить как ты выздоравливаешь. Смотри мне, ешь хорошо, пей много, надо тебе вес набирать — еле душа в теле держится.

На этом она кивает медсестре Инночке, чтобы та готовила документы на выписку и выходит из палаты. Отлично. Как бы мне теперь узнать, как там Егор?

— Да что ты так переживаешь, сегодня твоего голубка домой отправили, — хихикает медсестра, будто мысли мои прочитает. — Он же тебе одноместную палату оплатил, ты знала?

Вот это сюрприз. И мои совершенно круглые, выпученные глаза, заставляют Инночку смеяться еще сильнее.

Она круглая и румяная, совсем еще молодая девочка, студентка на практике, и называю я ее не иначе, чем Инночка, с самого первого дня. Очень уж она приятная и общительная.

— Вижу, не знала. А я думала, вы встречаетесь!

— Не совсем. Ну, то есть, он мой сосед и…

— И потому прыгнул за тобой в бушующее море? Ой, не лукавь, Эмма. Был бы просто сосед, не прыгнул бы, — она пожимает плечами и прищуривается хитро-хитро. А я вдруг задумываюсь.

Вдруг она права? Была бы я ему безразлична, прыгнул бы он в воду? Все-таки у него дочь, на дворе холодная весна, а на море шторм.

Сложный вопрос.

— Погоди, так он же в реанимации был, почему так рано домой?

— Да просто мест других не было, всё забито, вот его на денек в реанимацию и отправили. Заодно МРТ головы сделали, его там хорошо камнем приложило, но всё обошлось. Голова у него, что камень крепкая. Да и сам, прямо богатырь, даром что рыжий. Повезло тебе, Эмма, — вздыхает медсестра, а никак не могу определиться, кивать ли мне в ответ, что повезло и что богатырь, или отнекиваться, что ничего мне не повезло и мы просто знакомые.

Решаю кивнуть, ведь богатырь — это очень точное описание Егора. Правда, чуть менее точное, чем железный дровосек.

.

На следующий день меня выписывают. Инночка выдает мне бумажку со своим телефоном и пакет с личными вещами. Мою одежду она по доброте душевной постирала, а пальто высушила, так что мне есть в чем возвращаться домой.

Только вот когда я прошу в регистратуре вызвать мне такси, оказывается, что меня уже ждут.

Водитель, присланный никем иным, как железным дровосеком, помогает мне дойти до машины, осторожно довозит домой и провожает меня до самой двери, где вручает большой пакет и уходит.

В пакете я нахожу уйму продуктов, отдельный небольшой пакетик с лекарствами, точно по рецепту, и коробочку с телефоном.

Судя по всему, Егор позаботился, прямо-таки до мелочей.

Я с глупой улыбкой сажусь на пуфик в прихожей и откашливаюсь. Воспаление легких еще до конца не ушло, но это и не быстрое дело, главное пить таблетки, хорошо есть и беречь себя. О первых двух пунктах уже позаботились, осталось выполнить только последнее.

Ох, неужели я ему, правда, нравлюсь?

А с другой стороны, пусть он меня спас, но уж еду и лекарства покупать был точно не обязан, а телефон и подавно.

Я, растягивая губы в улыбке, медленно ползу на кухню, разбирать пакет.

И в лучшее верится.

.

— Да чтоб ты сдохла, рыжая дрянь! Чтоб тебя черти покусали!

Ну вот, приехали. Стоило мне поставить симку в новый телефон, как раздался звонок. Конечно, контакты я еще не перенесла, ничего не настроила. На том и попалась.

Марк орет в трубку, буквально верещит, я прямо вижу, как он брызжет слюной и подпрыгивает от злости. Интересно, что там ему Давид устроил за эту неделю?

Но сил у меня сейчас нет. Я просто держу трубку в руках, подальше от уха и жду, когда он накричится. Вдруг что полезное скажет.

Наконец, я понимаю, что трубка больше не разрывается и не вибрирует.

— …последний шанс. Оставь мне ресторан и я, так и быть, не буду претендовать на квартиру и машину. И кредиты на тебя вешать не стану. Иначе поговорим по-плохому.

Его голос такой звонкий, такой возмущенный, как я раньше не замечала? Он очень похож на свою любовницу. Они же прямо нашли друг друга, узнали из тысячи, по визгливому голосу и, наверное, бровям изумрудным, не меньше.

— А по-плохому это как, Марк? Как ты орал в самом начале или еще громче?

Я немного издеваюсь, самую капельку. Ну как можно серьёзно относиться к его угрозам отжать у меня добрачную квартиру и машину, за которую я выплачиваю кредит с личного счета? У меня же все выписки, Давид ее точно отсудит. Правда, я как не ездила на ней, так и не буду, но уж любовнице её точно не оставлю.

— Не играй со мной, ты даже не знаешь, с кем связалась, Эмма, — теперь он шипит, понижая голос. Но и это совсем не пугает.

— С лживым ничтожеством я связалась, вот с кем. Ты же не мужик, Марк, ты как баба, которая бьется в истерике на полу, с пеной у рта, в конвульсиях бьется, да не сдохнет никак. Прямо как подумаю, что восемь лет на тебя потратила, бок о бок с тобой жила, готовила, спала, так мерзко становится. Так что фиг тебе, а не ресторан. Пополам. Это моё последнее слово. Адьёс.

Я вешаю трубку, удивляясь, как это он меня дослушал. Наверное, в ступор впал от того, как его жена умеет разговаривать, оказывается. Конечно, я все эти годы практически не скандалила, воспринимала всё спокойно и «надо, значит надо». Тащила свою упряжку и не жаловалась. А потом вдруг вырвалась на свободу, которой никогда не хотела, и неожиданно прониклась.

Теперь обратно меня не заманишь.

И вообще, я тут чуть с жизнью не простилась, теперь никакой бывший мне не страшен. Жизнь заиграла новыми красками.

Ну, вернее, заиграет, как только я выздоровею, потому что пока дышать сложнее обычного, всё время накатывает слабость и кашель. Но антибиотики и не с таким справляются, тем более угрозы для жизни больше нет.

Как там Егор, интересно?

Я, вдруг, понимаю, что у меня нет его номера телефона. Вдруг у него постельный режим, а я, еще одна калека, спущусь к нему, и сознание потеряю, например? Что делать-то будем?

От раздумий меня отрывает звонок в дверь.

Тело за это время стало таким медленным, таким слабым, что дойти до прихожей мне кажется подвигом. Я доползаю до двери с трудом, потом и одышкой.

— Эммушка, как я рада, живая, детка! — восклицает Лидия Петровна. У нее в руках кастрюля, а на плече висит явно полная сумка.

— Живая, Лидия Петровна. Тоже очень рада вам, проходите, — я улыбаюсь и отступаю назад, пропуская ее в квартиру.

— Ох, бледная, ох, худая. Еле душа в теле. А я бульон принесла и пирожки. Только от Егора, ему тоже занесла. Герой, мой ясный сокол. А тебя ругать буду. Чего на пирс старый полезла? Чуть не утонули оба, бестолковые, — она смотрит на меня многозначительно и хмурит брови. Но я и сама знаю, что сглупила. Ну ладно, ладно, не просто сглупила, а на всю голову. Дура, другими словами.

То, как я опускаю глаза и вся скукоживаюсь, ее смягчает. Лидия Петровна опять превращается в милую старушку и подгоняет меня к спальне.

— Пойдем, пойдем, у тебя постельный режим, как и у Егорушки. Будешь бульон есть, пирожками закусывать и мне рассказывать, как тебе наша гроза всех врачей.

Оказывается, Галина Ивановна ее давняя знакомая, так что мы некоторое время обсуждаем, как забавно ее боятся все медсестры и врачи. Мировая женщина ведь! Умная, добрая, всё-всё знает, и лечит хорошо, не то, что молодежь сейчас.

— Лидия Петровна, дайте мне, пожалуйста, телефон Егора. Я вдруг поняла, что у меня его нет, — я немного стесняюсь спрашивать, но что делать, вдруг я все-таки осмелюсь написать ему сообщение.

Лидия Петровна многозначительно улыбается, поигрывает бровями и диктует мне номер, а я краснею, как спелый томат. Не умею я вот это вот всё.

После ее ухода, я еще долго думаю и ворочаюсь, да так долго, что вообще в один момент засыпаю. Просыпаюсь где-то среди ночи от того, что затекла шея и понимаю, что сообщение так и не написала.

Значит, не время, думаю я, и решаю поспать еще.

А утром меня ждет сюрприз.