Изменщик! Я преодолею боль

Глава двадцать третья

Марина.

Шекспир сказал, что ад — пуст, все бесы здесь. И сейчас, будучи вынужденной проводить выходные в обществе родителей Димы, я как никогда была согласна с классиком. Казалось, многоуважаемая Анна Александровна делает все, чтобы изжить меня со свету. А все остальные, будто по причине какого-то мне неведомого колдовства, просто этого не замечают.

Я утешала себя тем, что мы тут долго не задержимся. Какая-то пара дней. Потерплю, не страшно. Но вот в вечер воскресенья мой суженный мне заявляет, что мы вынуждены задержаться.

— Я нужен отцу, — разводил он в сторону руками, — Он не справляется сейчас. Так что я согласился, что мы тут задержимся еще ненадолго. Ты ведь не против? Работа у тебя все равно дистанционная. Ноутбук с собой есть. Интернет тут ловит, вот я и подумал…

Мне хотелось схватить Диму за плечи и встряхнуть, да посильнее. Почему он принял такое решение в одиночку? Почему не посоветовался со мной? Неужели не замечает, насколько мне тут дискомфортно?!

Но я решаю, что скандалом дела не исправишь. Мы поговорим. Но потом. Дома. Я просто попрошу его больше так не делать.

— Ладно. Если твоему отцу нужда помощь, то конечно… Как я могу быть против…

Дима поцеловал меня в щеку. Сказал, что ничего иного от меня не ожидал (ну еще бы).

Утром понедельника начался очередной постановочный цирк, когда в дверь моей спальни (мы с моим жеником ночевали раздельно) принялся настойчиво стучаться дворецкий. Я еще находилась в объятиях Морфея, но тут внезапно выяснилось, что все члены семьи уже устали меня ждать за накрытым столом.

— Что? У нас совместный завтрак? — удивилась я и, накинув на пижаму один лишь халат, спустилась вниз, в столовую. Это была моя первая ошибка. Ведь все присутствующие, как оказалось, были уже собраны и одеты.

— З-здравствуйте, — с чувством искренней неловкости выдавливаю из себя я. Хотя, казалось бы, за что мне чувствовать неловкость? Я — гость. И меня никто не предупредил о том, как и во сколько тут принято подниматься. Тем более в будний день.

Я привыкла к тому, что у каждого свое расписание в зависимости от работы, например. Даже родители мои завтракали отдельно. Отец поднимался в пять утра, а мы с матерью — в семь.

Так что за перфоманс? Я ведь не могла угадать то, как принято себя вести в этой семье. Стою на месте. В голове оправдываю саму себя. И даже не знаю, бежать мне переодеваться, чтобы соответствовать присутствующим. Или, может, садиться за стол, ведь если верить словам дворецкого — все и так меня заждались.

— Да, Мари-инушка, — протянула Анна Александровна, выгибая бровь, — Доброго Вам утра.

На помощь мне приходит Дима. Встает из-за стола, подает мне руку, провожает до моего места, помогает присесть и, явно игнорируя то неловкое положение, в которое я вляпалась, чмокает меня при всех в щеку.

— Надеюсь, ты хорошо отдохнула? — спрашивает он меня.

Благодарю за беспокойство. Говорю, что спалось мне прекрасно.

— Уж в этом сомневаться не приходится, — отрезает Анна Александровна. Она все еще пилит меня своим невыносимым взглядом, и я буквально провалиться сквозь фундамент этого дома хочу. Ну почему? Почему даже дворецкий не обмолвился, что мне стоит сменить свой наряд? Почему мой жених закрывает на происходящее глаза? Может быть, все происходящее является какой-то проверкой? Испытанием, которое мне следует пройти?

Наконец в дверях показались "помощники"?

— О, у вас прислуга есть? — удивилась я в первый день.

Но потом мне очень жестко объяснили, что прислугу отменили вместе с крепостным правом. И люди, которые подают на стол — это работники. Или помощники. Я извинилась. Сказала, что обязательно это запомню.

Перед мною разложили множество приборов… Я не владела столовым этикетом. Даже подумать не могла, что он мне пригодится. В ресторанах, которые мы посещали вместе с Никитой, не было зазорным уточнить у официанта, как следует кушать то или иное блюдо.

Здесь же были готовы зацепиться за любое неверное движение. И это ужасно нервировало меня. Приходилось наблюдать за тем, как трапезничают остальные. И пытаться повторить за ними…

Пусть приготовленное было очень вкусным. Но удовольствия от всего этого действия я не получила. Была слишком напряжена. Понимала, что за каждым моим действием смотрят. Буквально ожидают очередной оплошности. Все усугублялось еще тем, что между членами семьи велось некоторое подобие светской беседы. Причем на те темы, в которых я была абсолютно некомпетентна.

— …а я не устану повторять, что он — талант мира камерного кино, — щебетала Анна Александровна, — И пусть в наш век меценатство уже таких оборотов не имеет. Я верю, что он еще найдет своих споконсоров. Chaque chose en son temps. (фр. всему свое время).

— L’argent ne fait pas le bonheur (фр. не в деньгах счастье), — ответил ей Виктор Анатольевич, — Человек живет своим ремеслом. И даже не имея за душой ни гроша, снимал очень глубокие картины…

— А Вы, голубушка, — обратилась Анна Александровна ко мне, — Какого мнения придерживаетесь?

Очень наивно было полагать, что меня не постараются втянуть в разговор. Хорошо, что я занимаюсь журналистикой. И лить воду из пустого в порожнее — мое призвание.

— Как показывает история, любое искусство нуждается в покровителях. Не потому ли мы никак не достигнем расцвета подобного эпохе Ренессанса? Можно придерживаться мысли, что художник должен быть голодным. Но вот сторонники Маслоу с этим не согласны.

— Теория Маслоу не раз подвергалась критике, — отвечает мне хозяйка, — Насколько мне известно, она не один раз разбивалась о результаты практических исследований. Тем не менее, есть закономерность в том…

Больше в разговор меня никто не втягивал. И я была искренне этому рада. После завтрака Дима был вынужден куда-то уехать. Ох уж эти внезапные дела! Привез свою любимую знакомиться с родителями и бросает ее одну. Мне не нравится такое поведение. Я напряжена. Чувствую себя не в своей тарелке.

Никита бы меня так не оставил. Он не позволил бы никому со мною так острить, как это делала Анна Александровна. Я уверена в этом. На душе становится гадко. Тяжело вздыхаю. Роняю голову на руки. Не совершила ли я ошибку, сделав выбор в пользу Димы? Нет, конечно нет! Он ведь такой заботливый. Такой внимательный. Он не оставил меня наедине со своим горем. Зато оставил наедине со своей матерью, да. И дает ей возможность издеваться надо мной! Никита бы ее заткнул. Он бы меня защитил.

"Черт, да что я делаю?" — одергиваю я саму себя, — "Вспоминаю этого бессовестного эгоиста?! Да что со мной не так? Он убил Мону! Он воспользовался мной! Да если бы не Дима…"

Стараюсь успокоиться. Делаю глубокий вдох и выдох. Внезапно раздается стук.

— Разрешите войти? — обратился ко мне дворецкий.

— Да, конечно, — растерянно отвечаю я. Отчасти даже радуюсь, что кто-то отвлек меня от возникших из ниоткуда сомнений. Дворецкий вошел неспешно. Выглядел он крайне растерянным. Видно, хотел поговорить, но отчего-то никак не решался. Впрочем, да, я ведь абсолютно незнакомый ему человек. И ему пока что непонятно, как отреагирую на такую инициативу со стороны прислуги. Вдруг разозлюсь? Особенно после утреннего происшествия. Пришлось взять инициативу в свои руки. Начать говорить на нейтральные темы: о погоде, о планах на день. И только после этого задать действительно беспокоющий меня вопрос.

— Я сделала что-то не так?

Дворецкий удивился. Он сказал, что совершенно не понимает, что я хочу услышать в ответ.

— Нет, Вы понимаете меня. И, может, я выгляжу крайне бестактной сейчас, но в чем моя вина? За что меня пытаются так… потопить?

Дворецкий сделал глубокий вдох. Ему было что мне казать, но он никак не решался. Возможно, не хотел в плохом свете выставить хозяйку дома. Или, может, был достаточно воспитанным — меня не желал задеть суровой правдой.

— Постарайтесь допустить мысль, что Вы все делаете правильно. И что дело все-таки не в Вас.

— Вы стараетесь меня утешить? — я грустно улыбнулась.

— Человек ожесточается не от хорошей жизни, — продолжил говорить загадками дворецкий, — Посмотрите на Анну Александровну немного под иным углом. Предположите, что за ее плечами находится какая-то история. И постарайтесь ею проникнуться. Возможно, тогда Вы сможете ощущать себя в ее обществе куда более… комфортно.

Я благодарю дворецкого за совет. Убеждаю его, что приложу все усилия, чтобы найти с хозяйкой дома общий язык. Пересиливаю свое нежелание. Привожу себя в более призентабельный вид и спускаюсь снова вниз. Она стоит в зале. Возле открытого окна. Неспешно подносит ко рту мундштук с тлеющей на другом конце сигаретой.

— Вы не против, если мы поговорим? — обращаюсь я к ней и терпеливо жду реакции. Анна Александровна отвечает не сразу. Она словно пытается распробовать мои слова на вкус и понять, нет ли в них скрытого подтекста.

— Поговорим? О чем? — она выпускает облако дыма и резко разворачивается ко мне. Я застываю при взгляде на нее. Чувствую себя лягушкой, на которую внимательно глядит змея.

— О Вас, — еле выдавливаю я. Мне кажется, она сейчас набросится. Вонзит в меня свои клыки и поразит страшным ядом. Но вместо этого Анна Александровна заливается смехом. Я не знаю, как на него реагировать. Но по рукам у меня ползут мурашки.

— Значит, обо мне? Ну спрашивай.

И все. Я в тупике. Стоило мне приготовиться заранее, да. Хотя бы попытаться сформулировать все то, что сейчас хаотично проносится в моей голове. На что я вообще рассчитывала? Что эта женщина присядет со мною на диванчик и начнет повествование о незавидном детстве? О какой-нибудь давней неразделенной любви? Что именно я хочу я узнать и как это спросить? "Почему Вы стали такой стервой?" "Кто Вас так обидел?"

— Ну что молчишь? — прерывает она мои панические мысли, — Поговорить со мною посоветовали, но слов не подсказали?

Усмехается. Насквозь меня видит. И я понимаю, что никогда угодить ей не смогу. Как бы ни пыталась.

— Нет. Мне интересно, за что Вы меня так невзлюбили?

— Задам вопрос встречный. А за что тебя любить?

Я снова чувствую себя в тупике. Меня всегда любили просто так. И родители, и друзья, и Никита, и Дима. Я не блистала особой красотой или яркой индивидуальностью, за мной не наблюдалось каких-то громких побед или отличительных идей. Но если копнуть глубже? Если задаться вопросом, а что именно людей привлекало во мне — я даже не могла дать вразумительного ответа. Может, личностные качества?

— Я стараюсь быть искренней.

— Многие из критиков стараются быть искренними. Но их не любит никто, — она делает тяжку и пускает в окно струйку дыма. Я задумываюсь снова. Анна Александровна меня не торопит. Кажется, ей даже интересно становится, что я выдам на следующий раз.

— Я стараюсь быть справедливой по отношению к людям.

— Но ты — не судья, — тут же отвечает она, — Так и не тебе судить, что справедливо по отношению к ним, а что — нет.

— Я отзывчивая. И когда людям нужна моя помощь…

— То как фельдшер мчишься спасать человека? Только фельдшер вряд ли ожидает за это любви.

— Да не ожидаю я любви! — мой голос невольно повышается. Я чувствую, что каждое мое слово извращается. Используется против меня. И вот как не бояться сказать хоть слово, если все, абсолютно все будет перевернуто с ног на голову?!

— Да ну? Тогда почему не все равно, что тебя невзлюбила я?

Я смотрю на эту женщину удивленными глазами. Ответ ведь ясен. Она — мать любимого мне человека. и это значит… Впрочем, а что это значит? Я ведь не с ней строю свою семью, а с Димой. Меня должно заботить не ее отношение. Как и ей должно быть плевать на меня. У нас должна быть общая цель — сделать ее сына и моего жениха счастливым. Все остальное — пустое. Так почему меня волнует ее отношение.

— Я Вас боюсь, — наконец признаюсь самой себе, — Вернее, я боюсь того, что Вы можете сделать мне. Поэтому мне хочется, что Вы меня полюбили. И так я буду чувствовать себя в безопасности.

Анна Александровна долго смотрит на меня. Смотрит с прищуром. Пытается разглядеть следы лжи или лести. Но на сей раз я честна. И перед ней, и перед собой.

— Значит, ты глупая, — сделав очередную тяжку, говорит эта женщина мне, — Любящие люди могут сотворить тебе не меньше зла. И зло от их рук ощущается куда больнее.

На мгновение показалось, что я улавливаю суть, которую эта ужасающая и в это же самое время потрясающая женщина старается мне донести. Но она слишком хитра. Слишком опытна. Мудрая и опасная змея, которая предупреждающе шипит, когда чужие заходят на ее территорию.