Изменщик! Я преодолею боль

Глава двадцать пятая

Дима.

Все катится в чертову пропасть. В гребанные тартарары. Я уже десять раз пожалел о том, что решил свозить Марину на знакомство с матерью, но теперь происходящее вышло на какой-то феерически новый виток. Конечно, я стараюсь улыбаться. Делать вид, что все под контролем, но кто же знал, что мои ошибки настолько дорого мне обойдутся.

Перечить родителям — плохая идея. Перечить родителям богатым — идея плохая вдвойне. И вот, казалось бы, я затаился на несколько лет. Отказался от их денег. Пытался сделать себя сам. Когда пришла пора — я пришел к ним на помощь и, когда отец не справлялся, взял решение части вопросов в свои руки. Но мать никогда не будет мною довольна.

Она — человек исключительно делового подхода. Воплощение рационализма. Она не способна дать любви в классическом смысла этого слова. И еще будучи ребенком я твердо усвоил урок — от нее не стоит ждать нежностей. Мама делала деньги. Моим воспитанием занимался отец. И я благодарен ему за то, чем он смог для меня стать. Я не чувствовал себя ненужным. Я не чувствовал себя брошенным. По крайней мере, я не был в своих собственных глазах сиротой. У меня был человек, к которому я мог прийти за советом. Был человек, который мог меня наставить на моем пути. А мама… Мама была вся в работе.

В какой-то момент мне даже показалось, что я ей абсолютно не нужен. Безынтересен. Ну бегает по дому, словно по соседству, какое существо — и черт с ним. Лишь бы не мешалось. А мне, как и любому ребенку, наверное, хотелось ее любви. Хотелось ее нежности. Я ужасно завидовал другим детям. Тем, кому читали сказки, пели колыбельные. Им, кого обнимали и утешали, было дано невообразимое богатство. Дано само собою. Просто по праву рождения. А мне приходилось бороться. Мне нужно было лезть из кожи вон, чтобы заслужить хотя бы внимание мамы.

Я прекрасно учился. Завоевывал дипломы и медали. Я приносил ей эти корочки, чтоб меня потрепали по головке и сказали сухое "ну молодец". Я вырос. Недолюбленный и ранимый. Но у меня появился исключительный шанс. Я мог доказать матери, что я полезен. Мог доказать матери, что достоин любви. Мне нужно было засунуть в жопу свою гордость и сказать "да" на ее требование о женидьбе по расчету.

Я отказался. Не был готов пересилить себя. Бизнес — это бизнес. Мне до него нет дел. Этот чертов бизнес отнял у меня мать. И я не готов отдать ему еще и свой шанс на личное счастье.

Да, я искренне нуждался в любви. И надеялся, что рано или поздно, но встречу девушку, которая меня полюбит. Которая будет со мной нежной и доброй, чуткой и ласковой — такой, какой не была мама. Из-за такой вот "глупости", из-за "эгоистичной мечты" о своем счастье я, собственно, и стал предателем семьи. Вернее, человеком, которому абсолютно плевать на результаты адского труда, долгих лет жесточайшей конкуренции, борьбы, бессонных ночей и слез.

Отец встал на мою защиту. Но так уж у нас повелось, что у нас делами управляет мать. Потому-то я собрал чемоданы и ушел, закрыв за собою дверь. А она мне сказала никогда не возвращаться.

Годы шли. Напряжение так и не спадало. Я был в отчаянии, наверное. Чувствовал за собою непонятную вину. Мне хотелось быть полезным. Хотелось снова увидеть маму. На выручку пришел отец. Он уже не справлялся со своими делами. Годы брали свое. Он доверил мне работу управляющего, а потом пел матери в уши, как ловко я справляюсь с возложенными на меня обязанностями.

Не думаю, что эти рассказы хоть как-то трогали ее. Наверняка ей было все равно. Я, как сын, перестал для нее существовать. К лучшему это или худшему, но я продолжал ее любить. Я продолжал к ней тянуться, как любой сын будет тянуться к своей матери. И мне хотелось ей показать, что ее голос очень важен для меня. Я приехал с Мариной, чтобы показать ей, что мне не все равно. Я хочу быть частью семьи. И теперь, когда у меня завязались серьезные отношения, когда готов создать семью свою, я хочу зарыть топор войны. Хочу вернуть ее расположение.

— Ну ты, конечно, очень "подходящий" способ выбрал, — сказал мне отец, когда мы с ним остались тет-а-тет, — Вот сейчас вернемся, а от своей суженной уже и косточек не останется.

Не помню, что я тогда ответил. Кажется, что-то о необходимости спасать Марину.

— Ты ее спасешь, если перестанешь матери перечить, — ответил тогда отец и, грустно улыбнувшись, пошел куда-то прочь. Я стоял, как дурак, и пытался понять, о чем он говорит. Теперь, когда ко мне заявился Никита, все становится более-менее ясно. Благословения на личное счастье мне от нее не видать.