Кафедра доверия

Блюстители порядка

Индийские бегуны — двести яиц в год!

Утки каюга — одно название чего стоит!

Порода хаки-кемпбелл с оперением защитного цвета!

Руанские, по окраске в точности как дикие утки, но по весу куда там диким за руанскими!

Я был мальчиком. Теперь мне порой кажется, что это было тогда, когда в России писал три романа с названиями, начинавшимися на «О», Гончаров, а в Англии выходили первые записки Пиквикского клуба. Действительно, дальние дали. Мальчики бывают разные. Теперь им подавай схемы радиоприемников, и мечтают они о мотоциклах и мопедах. Когда я был мальчиком, мечтали о футбольных мячах с настоящей кожаной покрышкой, а в футбол играли красно-синими резиновыми или делали покрышку для камеры из обрезков не слишком толстого брезента.

В футбол я поигрывал, даже считался многообещающим голкипером, но принадлежал к довольно редкой породе тогдашних мальчиков. Перечень пород уток и восклицательные знаки в первых строчках рассказа говорят об этом. Это было мое настоящее и главное — куры, утки, мой эрдель Фрэдди, наши кошки, щеглы, чижи, изабелловые и зеленые кенары, дрозды в парке, совы на дубах в августовских темных и звездных ночах.

По двору ходили мои виандотские куры. У них на сероваточерном фоне оперения красовались серебряные нагрудники, похожие на панцири воинов далекого прошлого. От профессора Котельникова отец принес мне молодую черную минорку. Когда она стала нестись, она несла одно яйцо утром, другое вечером, потом пропускала один день, и снова бывало два длинноватых яйца в белой, как у всех средиземноморских пород, скорлупе. Американо-азиатские виандоты и полосатая курица плимутрок клали яйца округлые, с розовато-коричневой скорлупой.

— Ну что ты будешь делать с утками! Воды ближе чем в парке нет, а им плавать надо! — говорила мама.

Однако пара молодых появилась в моем «опытном хозяйстве». Селезень был белый, с черным надхвостьем, с черными завитками над ним и с черными крапинками около маленьких глаз. На крыльях у него были ромбовидные зеленые «зеркальца», ходил он как пингвин и был, стало быть, помесью от индийских бегунов. Утка была по окраске такой, как каюга в моей «утиной книжке», написанной Осиповым, — черной с красивым белым нагрудником. На ходу она не выпрямлялась, ходила держась горизонтально.

По знакомству мне сделали большое четырехугольное корыто, такое, как тогда делали хозяйкам для стирки. Я наполовину вкопал его в землю в саду, приделал к краям два мостика снизу, ведрами носил воду, а из парка приносил в ведре водоросли с улитками и прочими водяными жителями. Мои утки макали широкие клювы, оранжевый у селезня и оливкового цвета у утки, в воду и, процеживая ее сквозь боковые зубчики, глотали водяных жителей. Способ питания был у них ни дать ни взять китовый.

В гнезде в сарае появилось первое большое бледно-зеленое утиное яйцо. По зеленому шли мелкие коричневые крапинки. Яйцо сварили. Белок его оказался чуть голубоватым и не таким плотным, как куриный. Желток был большой, светло-желтый. Мама сказала, что в кондитерском деле у нас предпочитали утиные яйца куриным. Когда утя шла в гнездо, селезень сопровождал ее и терпеливо стоял на карауле. И лишь когда появлялось яйцо и утя начинала громко об этом говорить, селезень тоже шипел одобрительно, и оба шлепали из сарая в сад.

Корыто сделало карьеру, честно послужило, но утки решили, что им, большим кораблям, большое и плавание. Однажды я, вернувшись из школы, узнал, что утки пропали. Ни в саду, ни на «мейере» (так назывался пустырь, оставшийся после разборки на дрова дома некоего эмигранта Мейера) их не было. В соседних дворах тоже.

— Вот видишь, им мало было твоего корыта, пошли искать воду. Не сносить им головы, если они пошли по улицам! — сочувствуя мне, говорила мама.

Искать воду! Но ведь пруды в парке. И я пустился по улице Коммунаров к парку. На углу Пролетарской и Коммунаров они и стояли, оживленно советуясь и пропуская большой грузовик с керосиновыми железными бочками.

— Куда это вы собрались, а? — спросил я, радуясь, что утки целы и невредимы.

Утя крякала, селезень посвистывал и шипел, но оба определенно смотрели в сторону парка. До него оставалось недалеко, надо было дойти до следующего угла и перейти улицу.

Тащить уток на руках домой мне не хотелось, парк был близко, утки уже прошли главную часть пути, и я решил, что мы пойдем дальше.

Город был невелик, но все-таки это был город. Люди с удивлением смотрели на нас. Впереди шла утя, за ней пингвин-селезень, за ним я. Мы перешли улицу. Один прут в ограде парка давно был выдернут. Подсадив уток, я пролез следом, и мы по травке добрались до большого пруда около дворца.

Сколько радости было! Утки переворачивались головой вниз, ловя водяную добычу, плавали на середину пруда, полоскались у берега. Сидя на траве, я тревожился: сумею ли уговорить их вернуться домой или они теперь запишутся в дикие утки. Но я зря беспокоился. Через полчаса утя подплыла к берегу и косолапо вылезла из воды. Селезень, конечно, поспешил за ней. Утя твердо решила: «Теперь домой».

Мы и пошли. Точно по пройденному раньше пути утя вывела нас на улицу, перешла, поглядывая вправо-влево, через дорогу, а дальше было уж совсем просто. По прямой, по тротуару, мы и прибыли к дому.

Но пора, однако, вернуться к названию рассказа. Дело было в том, что петухи, наш и два соседских, не очень точно соблюдали договор о ненападении. Бывали дни, когда на петухов находил стих агрессии и то там, то тут за кустами слышался треск и хлопанье крыльев — шел бой. Сначала враги для проформы клевали друг перед другом утоптанную землю, топорщили, как турухтаны, шейные перья, а затем, разыграв такое вступление, начинали наскакивать друг на друга, рвать клювами гребни, колотить друг друга крыльями, норовя ударить и шпорами.

Так дрались в Индии дикие банкивские петухи, и атавизм этот уцелел со всеми его обрядами и правилами. Если я не появлялся вовремя, головы петухов оказывались в крови, кровь текла по шеям, выдранные перья валялись под жасмином, а петухи шатались от усталости и потери крови, но все еще клевали землю, вызывая друг друга на смертный бой.

Все это прекратилось после появления у нас представителей утиного племени. Увидев первую драку, утки были поражены — какое варварское занятие! Со стороны они смотрели на гладиаторов, утя громко крякала, селезень сипел и свистел, а петухи проливали кровь и стремились к тому, чтобы остаться без глаза и с клочьями вместо гребня.

И вдруг утки приняли решение. Они переглянулись, утя коротко крякнула, селезень свистнул, и они направились к петухам. Подшлепав вплотную, они стали сновать вокруг, усердно уговаривая безумцев прекратить это дурацкое занятие. Петухи с чугунным упорством продолжали свое. И меры были приняты. Утки ухватили драчунов за хвосты, откачнулись, присели на пятки и потянули.

Раз-два, ухнем! Еще раз!

Ошалевшие петухи, царапая землю когтями, разъехались в противоположные стороны. Утки не сразу их отпустили, выдержали короткую паузу, чтобы бойцы могли остыть. Когда мягкие широкие клювы разжались, петухи ошалело постояли и снова хотели приняться за старое. Но утки сейчас же ухватили их за потрепанные хвосты. Кончилось тем, что петухи все-таки разошлись. Я обмывал им окровавленные головы и хвалил утю и селезня.

С тех пор так и пошло. Утки стали блюстителями мира и порядка. Как только петухи начинали вызывать друг друга на дуэль, утки спешно высаживались на сушу. Если бой все же начинался, они немедленно растаскивали драчунов.

Наших петухов они и образовали наконец. Казалось бы, можно было на этом и покончить, но утки расширили круг своих действий. Однажды я заметил, что селезень, стоя у сплошного высокого забора, смотрит одним глазом в соседний сад. Потом он подал сигнал. Подоспела и утя. Они забегали вдоль забора в поисках прохода, но его не было. Потолкавшись на месте, они пустились со двора, добежали до ворот соседнего дома, подлезли под ворота, нашли сад и… принялись за дело.

Чужие два петуха полосовали друг друга как мушкетер и гвардеец кардинала, считая, что в таком укромном месте никто не станет напоминать им об эдиктах, запрещающих резню.

Но они ошиблись. Блюстители порядка были тут как тут и, имея за плечами большой опыт, разволокли нарушителей по сторонам в два счета. Петухи смутились. А утки продолжали наступать, теснили петухов друг от друга. Кончилось тем, что один петух, оранжевый, с зеленовато-черной грудью, опустил хвост и побежал прочь. Видя, что агрессия пресечена, утки коротко посовещались и пошли к себе.

В саду было тихо. На клумбе стояли высокие оранжево-красные лилии. А утки по мостикам поднялись к корыту и с довольным видом бултыхнулись в воду.