Кафедра доверия

Плимутрок

Помню, была весна. Апрель месяц. Легкие облака странствовали, проходили над крышей дома на улице Коммунаров в Детском Селе.

Вдоль забора в заднем саду стояли молодые липы, и на ветках уже готовы были из темно-розовых чешуек высвободиться самые нежные листочки — нет нежнее тех, что весной появляются на черноватых ветках молодых лип. За домами древнеславянскую музыку вспоминали колокола, а там, где стояли большие клены и старые липы, в ветвистых верхах громко, но как-то и уютно спорили и просто разговаривали грачи.

Отец вошел и сказал:

— Это я тебе из Федоровского Городка принес, из института, от старого профессора! — и вручил мне небольшое, в розовато-коричневой скорлупе куриное яйцо. — Профессор Котельников сказал, что это плимутроковое, у него пара чистопородных кур. Я ему рассказал, как ты зачитываешься книжкой Гедда о куроводстве и руководством Осипова по утковедению, а у самого только самые деревенские петух и курица в сарае сидят, пока ты мечтаешь о породах. Профессор и сказал: «Пусть положит яйцо под деревенскую курицу, вот и будет у него чистокровный родоначальник, петух плимутрок!»

Так мы и сделали. Дареное розовато-коричневое яйцо казалось мне золотым, но я доверил его нашей маленькой курочке, когда она определенно заявила, что нестись больше не будет и начнет высиживать грядущих потомков. Устроил я ее дома во избежание опасности со стороны крыс там, в сарае. Серый петух, оставшись в одиночестве, развлекался военным делом, выискивал возможности для сражений с соседними петухами, но был все же под контролем «международных сил»: за ним следили утка и селезень. Утки вмешивались и растаскивали петухов, когда те добирались-таки друг до друга.

Ждать надо было три недели, двадцать один день.

«А вдруг яйцо окажется болтуном?» — со страхом подумывал я бывало. Но под кухонным столом в ящике маленькая курочка так прилежно сидела и так старательно переворачивала клювом яйца, чтобы они нагревались как можно равномернее, так верила в будущее, что, глядя на нее, я забывал о своем страхе.

Точно на двадцать первый день курочка стала разговаривать с проснувшимися яйцами. Она круто сгибала шею, особенным говорком вызывала цыплят из скорлупных люлечек, клювом осторожно помогала им выбираться. Да, это была простая деревенская «курочка-ряба», но зато она прекрасно помнила весь опыт индийских банкивских кур, выводивших свое потомство в джунглях. Неуклюже наступить на яйцо, раздавить его или слишком долго отсутствовать во время проминки, питья и кушанья — нет, таких промахов за курочкой не числилось. Цыплята стали появляться один за другим. У меня приготовлен был большой глиняный горшок, до половины наполненный пухом, и в пух я и опускал готовеньких, чтобы они обсохли и не мешали курочке принимать в мир очередных.

Наконец раскололась и розовато-коричневая скорлупа. Будущий плимутрок был похож на полуголого мокрого тюлененка — если можно себе представить такого. Но даже и в мокром виде он был явно черным. Это было по всем правилам. Взрослые плимутроки — они полосатые, как зебры, а родятся черными, с белым пятном на затылке.

Было ли у моего плимутрока это пятно? Он казался лысеньким, и разглядеть я не успел, поскорее посадил его в пух и поставил горшок на теплую плиту.

— Вывелся? — спросила мама, тоже любившая все живое.

— Есть! — радостно сообщил я.

День рождения шел полным ходом, и к трем часам все цыплята сидели уже в пуху, в горшке. Они и сами стали пуховыми, совсем не похожими на тех мокрых тюленят и ползучих ящерков, какими были сначала. Я вытащил моего плимутрока и еще раз обрадовался: у него на затылке имелось нужное светлое пятно. Я пересовал всех под курочку, дал ей воды, и она пила, пила, очень много выпила. Потом поела. И стала разговаривать с детьми, таившимися под ней. То там, то тут сквозь мелкие кроющие перья просовывались головенки с клювиками, на которых виднелись маленькие граненые бугорки — таранчики, помогавшие выбиваться из скорлупы. Высунулся и плимутрок. Клювик у него был очень желтый и крутой. А головкой он был крупнее всех остальных. Еще бы! Плимутроки — крупная порода азиатского, индокитайского происхождения. Они в родстве даже с такими гигантами, как брама и кохинхины. Но почему все-таки «плимутроки»? Когда-то из Англии, из порта Плимут, ушел корабль «Мэй-флауэр», на нем покидали родину суровые, не желавшие покориться католической церкви переселенцы. Они бежали в американские колонии. Там, в Америке, где причалил корабль, у берега была скала. Скала по-английски «рок». И в память о городе, из которого они начали путешествие, переселенцы, соединив слова «Плимут» и «рок», получили название нового места — Плимутрок. Потом в этой местности вывели породу кур с интересной зебровидной окраской оперенья. Порода и стала называться плимутроковой.

Цыплятам я стал варить крутую пшенную кашу, смешивал ее с рубленым яичным желтком и крошками белого сухаря. Курочка, делая вид, что клюет, стучала клювом в еду на блюдечке и учила этим детей, как надо есть. Это были способные ребятки. Во всем семействе куриных они такие — сразу начинают ходить и бегать, самостоятельно есть в свое удовольствие.

У моего плимутрока на голове, начиная от основания маленького желтого клюва, тянулся уже и тогда заметный намек на будущий гребень. «Это петух», — решил я. У курочки гребешок сначала почти незаметен. Хотя, смотря какая порода. Бывает, и у курочки гребень виден, если у взрослых кур этой породы он большой.

Погода позволяла, и я стал выносить малышей в сад. Взволнованная курочка, перепрыгивая через две ступеньки, спешила по лестнице вслед за мной. Я ее успокаивал, и мы все время разговаривали. С птицами и зверьми вполне можно разговаривать. Главное условие для взаимного понимания таково: надо говорить от всей души, не сомневаясь.

С какой радостью купалась курочка в пыльной ямке под сиренью! Она себе этого почти не позволяла, пока была занята высиживанием, хотя я и выносил ее в сад, к кустам. Начинала, правда, купаться, но вдруг вскакивала и опрометью неслась к крыльцу, спешила по лестнице и, стоя перед закрытой дверью, просила поскорее впустить ее в дом. А теперь, на солнце, окруженная детьми, она купалась не спеша, с наслаждением. Петух подходил, свысока смотрел на детей и бормотал:

— О-хо-хо, цыплята! Оччень хоррошо! Поздравляю!

Потом валился набок, как щитом, прикрывал бедро вытянутым и растопыренным крылом, щурил глаз и «загорал» в кругу семьи.

Однажды я видел такую сценку. Два цыпленка пробовали уже купаться в пыли по маминому способу, петух опять «загорал». А на щите его крыла стоял мой плимутрок и радовался тому, как хорошо всё видно с такой высоты.

Весна перешла в златоперое лето. Пуховики оделись в костюмчики из перьев. Видно было уже, что из семи цыплят у нас получатся четыре курочки и три петуха.

Потом над домом, там, где лебедянились весной белые облака, пролетели дикие гуси. Они окликали всех нас, и петух, скосив голову, смотрел вверх, но сигнала тревоги не подавал — летело дружественное племя.

Сад стал разноцветным. Красные и желтые листья падали с веток вниз, к земле. Я сидел на скамейке, а ставший полосатеньким плимутрок подходил ко мне, вытягивал шею, прицеливался, приседал немного и вскакивал ко мне на колени. Ростом он был крупнее других. Еще бы, порода! Стоя у меня на коленях, он занимался арифметикой: желтым клювом трогал по очереди все пуговицы на моей рубашке, считал, сбивался со счета и начинал снова. Я гладил его по густым косицам шейного оперенья, по светло-красному зубчатому гребню.

Еще малышом он показывал большие способности. Помню, при пятом выходе в сад он заметил уходящего в землю червя. Ухватил его, стал тянуть, присел на пятки, дернул…

И вправду добыл червя, но съесть его еще не мог, маловат был.

А осенью я говорил: — Пойдем ловить червяков! — и шел к сараю за лопатой. Плимутрок важно шагал рядом, сверкая желтыми чешуями своих новеньких ботфортов. Я копал на заднем дворе, а он выхватывал из комьев червей. Порой мне казалось, что ком пустой, но плимутрок видел все насквозь и самого упрятанного червя разоблачал. Повзрослев, он звал всех: «Идите, я наловил тут червяков, и еще будут, накопаем, идите сюда!». И все спешили — братцы, сестрицы, матушка, а следом за всеми — задержавшийся у котелка с водой папаша.

Пока стояла сухая и нехолодная погода, все ночевали в сарае. Я очень любил наш сарай с квадратным оконцем, прорезанным в толстых досках двери. Пол был покрыт плотным слоем мелких щепок. Вдоль стен аккуратно складывались березовые дрова, этим занимался дедушка Емельян Сергеевич. За бересту там и тут цеплялся куриный легкий пух. В сарае было уютно и тепло. В углу направо от двери я устроил насест, но так, чтобы более тяжеловесные и малолётные могли и по дровам добираться до спальни. Деревенские куры легко взлетали прямо с полу, а плимутрок, к зиме выросший очень сильно, ходил по дровам. Крылья у него были короткие, кругловатые, ноги длинные, толстые, и весил он уже раза в два больше, чем остальные молодые.

Перед сном я всегда заходил в сарай, и первым мой приход отмечал плимутрок. Он вынимал голову из-под крыла и говорил сонным, но приветливым голосом примерно такое: «А, это ты! А я сплю. Мы все спим. Но хорошо, что ты пришел, я рад, очень рад», — и кончал всё это уютно-сонным бормотаньем. Я задвигал рамку со стеклом в квадратном оконце и тоже шел спать.

Древнеславянская музыка, Колокола Времени, мне слышится и теперь. Колокол музыкой рассказывает повесть о детстве. Потом звон постепенно удаляется, светится полоса утренней зари, и в сарае баритоном поет мой плимутрок. Не соловьиное, конечно, пенье, но какое родное!

И снова я иду выпускать кур из сарая, иду через задний сад, лицо задевает сирень, она уже готовится зацвести. Опять весна.

Я не верю, что конец рассказа о плимутроке покажется печальным, хотя и напишу всю правду.

Это было, когда по двору уже ходили взрослые сыновья и дочери моего плимутрока, по виду почти такие же, как он. Утром я подошел к сараю, снял замок и удивился — все стояли на насесте и смотрели вниз. А внизу, на мелких щепках, лежал большой, полосатый, как зебра, мертвый петух. Голова его валялась немного поодаль. Ночью в сарае побывал странствующий хорек. Он и убил. Выбрал самого лучшего из всей семьи, негодяй. Выпил кровь и ушел.

На следующую ночь я взял всех домой, а в сарае оставил капкан с головой плимутрока на крючке спуска. Капкан отомстил за плимутрока, хорек попался, был схвачен сталью за шею и убит.

Голову петуха я закопал в саду, где он, когда был еще маленький, вытягивал из земли большого червя.

Ну, а вы сами судите, умер ли мой плимутрок. Самому-то мне кажется, что я опять иду через сад, иду от сарая к дому, и сирень гроздьями задевает мое лицо, а вслед мне, радуясь тому, что день снова начинается, еще раз поет мой плимутрок.

Я совершенно отчетливо слышу, как он поет.