Каким был для меня XX век. Российский посол в отставке вспоминает и размышляет

Ясность мыслей - ясность слов

Не верю тому, кто говорит, что все понимает, но выразить не может. Утверждаю также, что иногда тот, кто очень живо толкует о какой-то «материи», весьма смутно представляет себе ее суть. Как учитель математики в анекдоте. Жалуется он коллеге: «Какой бестолковый класс попался! Объясняю теорему — не понимают, второй раз объясняю — опять не понимают, объясняю в третий раз, сам понял, а они все не понимают!»

Поделюсь еще одним откровением. Если я слушаю или читаю серьезный доклад на серьезную тему, моего пристального внимания хватает не более чем на 40— 45 минут (прослушивания или только чтения). Великий опыт поколений применен в школе, где уроки измерены таким отрезком времени.

Хуже бывает в институтах, университетах, академиях, где этот опыт нередко игнорируют. А уж заседания ученых советов по несколько часов кряду, без перерыва —это сплошной кошмар. Кто-то возомнил, что большой ум профессора и академика «много шире» и все аккуратно вместит.

Вспоминаю студенческие годы и любимых профессоров, лекторов. Особенно верно храню любовь к профессорам международного права Всеволоду Николаевичу Дурденевскому и Сергею Борисовичу Крылову, им я обязан всем, чего достиг по окончании института. Но при абсолютном пиетете, который испытываю по отношению к ним, не удержусь и процитирую студенческую эпиграмму на одно затянувшееся заседание руководимого уважаемыми профессорами совета кафедры: »... Совет так долго длился, что Крылов одурденел, а Дурденевский окрылился».

Сказано удивительно точно, поскольку Сергей Борисович, всегда энергичный и жизнерадостный, сникал на втором часе, и только Всеволод Николаевич с его неповторимой сосредоточенностью мог несколько часов подряд следить за ходом дискуссии и в конце, когда все были в изнеможении, ясно и убедительно подвести итог. Но он был редким Профессором и Человеком!

Позволю себе рассуждение общего характера об учителе и его роли в нашей жизни.

Трудно найти человека, который не имел хотя бы одного учителя в своей жизни. Во всяком случае мать и отец, кто бы они ни были, — наши первые учителя. Кто-то помнит всю жизнь только одного любимого школьного учителя, кто-то — нескольких людей, которые заложили добротную основу знаний, помогли сформировать характер, научили серьезному делу, а то и помогли выбраться из сложной ситуации. Как я себе представляю, Учитель (пишу с большой буквы) — это тот добрый человек, который дал мне путевку в жизнь, или же поправлял и направлял меня на моем жизненном пути, или просто служил образцом.

Именно последнее я имею в виду, когда думаю о Всеволоде Николаевиче Дурденевском. У него, учителя и наставника по призванию, было важное достоинство: он был одновременно и творческой, и деятельной личностью. Он непрестанно изучал и анализировал все новое, что касалось международного права, и тут же применял эти знания на практике, работая экспертом-консультантом в МИДе, участвуя в этом качестве в работе международных конференций.

Так получилось, что я оказался под его непосредственным влиянием в течение шести лет, а затем еще следовали годы переписки и эпизодических встреч. Особенно памятно для меня то, что Всеволод Николаевич принял летом 1955 года приглашение на мою свадьбу, которая проходила в домашнем кругу, а позже посетил нас с Кларой, молодоженов, вместе с супругой Маргаритой Владимировной. Они долго и мучительно переживали смерть своего собственного сына Димы в юном возрасте и, как мне кажется, переносили свою родительскую любовь на таких, как я, а нас было много. У Всеволода Николаевича было несколько любимых учеников, двоих, как я помню из бесед с ним, он с восхищением называл высоко одаренными людьми с большим будущим, что, однако, сбылось, как мне кажется, не вполне.

Всеволод Николаевич вышел в отставку с дипломатической службы в 1961 году. К тому времени его уже мучила болезнь Паркинсона, он едва мог держать в пальцах карандаш. Храню письмо, написанное его дрожащей рукой и полученное мною в Канаде в начале 1963 года, незадолго до его смерти на 74 году жизни. Он оставил после себя 160 научных работ и память в сердцах сотен своих учеников. Для меня это — память на всю мою жизнь.

В зрелые годы я работал и дружил со многими достойными людьми и продолжал учиться у каждого, в ком видел Учителя, пусть это и не было его профессией. Я глубоко благодарен им всем.

Но если говорить о профессии учителя, то есть в ней некий потенциальный изъян, о котором мы нечасто вспоминаем. Учитель, прекрасно знающий свой предмет, более того — влюбленный в него, с годами «канонизирует» свои знания. Такими канонами становятся и его уроки либо лекции, тогда как жизнь течет, и все меняется. К сожалению, не каждому учителю дано поспевать за жизнью.

Другая беда, подстерегающая профессионального учителя, — опасный плен его собственного красноречия и убежденности в том, что наука все знает и все может. Не раз я сталкивался с ситуацией, когда прекрасный знаток предмета совершенно терялся, взявшись за реальное, практическое дело. Тогда я вспоминал строчку из «Фауста»: «Суха теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет!» Когда сам выступал с лекциями либо кого-то напутствовал, старался избегать категорических утверждений.

У меня накопился свой опыт чтения лекций, еще со студенческой поры, когда я вступил во Всесоюзное общество по распространению знаний и начал выступать в самых различных аудиториях, главным образом по актуальным темам международного положения СССР. Когда работал в посольствах СССР в Англии, Канаде, Сингапуре, Индонезии, также выступал с речами и докладами по приглашениям различных местных обществ и организаций, на пресс-конференциях, по телевидению.

Много лет следую совету одного англичанина-острослова, который говорил: «Речь нужно скроить, как элегантное женское платье. Она должна быть достаточно длинной, чтобы охватить все существенное, но и достаточно короткой, чтобы было интересно».

Продолжу размышлять о слове, его месте, значении и предназначении.

Я уже упоминал о своеобразной манере А. А. Громыко, выдающегося дипломата советской эпохи, оставлять за собой последнее слово, какие бы переговоры он ни вел. Принимаю эту манеру не за высшую мудрость, а, скорее, за особенность характера.

Подобным же образом склонен ставить под сомнение мудрость людей, которые добиваются, чтобы непременно были расставлены все точки над i. Всегда ли это во благо и не разумнее ли сохранять в какой-то ситуации недосказанность, которая может быть сродни компромиссу? В жизни можно найти много примеров того, когда компромисс бывает предпочтительнее самого ясного и категоричного обязательства. Подобно тому, как времянка очень часто живет дольше нормальной постройки, что, кстати, очень типично для российской действительности.

А само выражение о точках над i, заимствованное из английского языка, невольно вызывает у меня возражение (вообще полностью и дословно английское высказывание звучит так: «Поставить точки над всеми i и перечеркнуть все t»). Как и заимствованное у французов выражение «расставить все акценты» (расставить все «аксант грав» и «аксант эгю»).

Если задуматься, зачем нам расставлять точки над i, когда в самом русском языке есть буква, потерявшая свои точки. Легко догадаться, что это — буква «Ё». Эту формально полноправную букву русского алфавита, одну из 33-х, пока что не лишили места на современной печатной клавиатуре, но вычеркнули из книг, газет, деловых бумаг. Возьмём сейчас в руки любую газету, любое современное печатное издание и не найдём в них этих уникальных точечек над нашей русской «Ё». Может быть, некогда поставить их при письме рукой, но при пользовании клавиатурой на это не требуется дополнительного усилия. Нужно просто коснуться пальчиком клавиши «Ё» вместо клавиши «Е».

И это выбрсывание буквы «Ё» происходит тогда, когда вдруг вспомнили старомодную «ять», исключенную из русского языка аж в 1917 году орфографической реформой. «Ять» стали прицеплять не только к фирменному названию «Смирновъ» (это как-никак торговая марка), но и к названиям «Коммерсантъ», «Яръ», еще к чему-то. Можно только гадать, что побудило к этому. Возможно, «ять» прихватил и вынес наверх вихрь, выметавший все подряд из советской эпохи. Возможно, кто-то спешил оживить ее, чтобы зажить «на ять», забывая при этом, что вначале нужно научиться все делать «на ять». Упомянул об этом мимоходом, тем более что буква «ъ» безголосая и вести с ней спор трудно.

Кстати, я лично в обиде на невнимание к уникальной русской букве с точечками, поскольку моя фамилия «Семёнов» по всем понятиям требует своих законных двух точек над вторым «е». Вспоминаю, как в юные годы расставлял эти точки на всякой бумаге, где значилась моя фамилия, но в конце концов сдался. Так, что часть вины за поражение лежит и на мне. Хотя... один в поле не воин.

И вообще почему такая дискриминация? Другую уникальную русскую букву — «Й» — не тронули, а вот «Ё» обидели, обидели невниманием. И вот уже кипит мой разум просвещённый, и готов я поднять свой голос возмущённый в защиту обиженной буквы «Ё». Но — стоп! Быть может, это не случайность. Быть может, это отражение самой русской натуры. Мы не торопимся расставлять точки над нашей «Ё», вот и всё!

А почему, кстати, не торопимся? Те же англичане и французы только шутят насчет того, что кто-то позабыл расставить все точки и акценты, а в действительности, когда дело доходит до бумаги, они на этой бумаге расставляют всё досконально до последней точки. И ни одной буквы своего алфавита не забывают. Кстати, их у них меньше, чем у нас, всего 26 против наших 33-х. Может, поэтому так о них и заботятся? А мы, как всегда, делаем широкий жест — можем позволить себе пренебречь какой-то одной буквой, много ведь еще! Как много земли, лесов, полей и рек. А ведь можно было бы гордиться и дорожить этим и утверждать с достоинством: «Всё моё». Вместо этого мы все чаще слышим «новейшее» русское: «Ё-моё!»

Этот сюжет хотел бы закончить тем, с чего начал: без ясности в мыслях не жди ясности слов.

Но бывает и так, что даже ясно выраженные ясные мысли неправильно понимаются. Известно, сколько недоразумений из-за этого происходит. Каждый вспомнит какую-нибудь сценку из жизни, когда двое спорят, кто что сказал и кто как это понял. Выведен даже некий закон Чизхолма, который звучит как приговор: «Любые указания люди понимают иначе, чем тот, кто их дает».

Иногда слова произносят не для того, чтобы передать мысль или чувство, а для того, чтобы, напротив, что-то скрыть, отгородиться, увести в сторону. Не углубляясь в эту тему, скажу одно: в нынешний век искушенных людей любителям подобных экзерсисов требуются недюжинные способности. Есть на то старая русская поговорка: «И речисто, да не чисто», горькая правда которой ныне дошла до многих. Простодушных становится все меньше.

И напоследок хочу защитить тех, кто не отличается речистостью. Среди них людей деловых и умелых не меньше, а то и больше, чем среди речистых. Часто деловой и умелый не склонен много рассуждать да и не умеет говорить «гладко и сладко» — он концентрирует все свои силы и внимание наделе, полагая, что «дела лучше говорят, чем слова».