Камигава: Рассказы

Встреча Alexander O. Smith

Маки вздохнула и отряхнула пыль с голубого шелка своей мантии. Она прокашлялась, поскольку движение подняло густое облако пыли со свитков. Как это похоже на Тору, неожиданно вспомнить о важном задании в тот день, когда они должны были вместе проветрить свитки. Ей придется поговорить об этом с Азами-сенсей. Она много раз уже собралась пожаловаться на своего напарника, ученика, как в тот раз, когда она застала Тору, использующего краденный гохэй для выбивания пыли с карт в башенной обсерватории.

- Слушай, - сказал он. – Киёми-но-ками все еще заточен внутри! – Он говорил, что дух очищения, вселенный в гохэй много веков назад каким-то давно умершим каннуси в храме, из которого он выкрал этот гохэй, все еще был жив, и теперь он принес его в библиотеку!

Тору стоял перед большой картой всего комплекса Минамо, разостланной на чертежном столе, и махал отделанным оборками бумажным концом того самого гохэя в воздухе над картой.

- Смотри.

Призрачные нити скользнули вниз из гохэя, извиваясь на поверхности карты. В ужасе, она наблюдала и видела, что в тех местах, где нити касались поверхности, цвета карты начинали светиться. Она присмотрелась и увидела, что вода великого водопада в центре карты двигалась на самом деле! Она видела туман, понимающийся от подножия водопада!

- Видишь? – сказал Тору, широко улыбаясь, - Она чище чистой, и я ее даже не касался. Никаких тряпок, никаких метелок…

Маки не слышала ни слова из того, что он говорил. Ее взгляд был прикован к водопаду в центре карты. Ее глаза расширились. Что-то двигалось в воде – там! Она увидела отблеск света, отразившегося от лазурной чешуи, когтей, затем от змеиного хвоста и… клыков! Маки вскрикнула и насколько могла быстро выхватила гохэй из руки Тору. Не обращая внимания на его возмущение, она метнулась мимо него к арочному окну, выходящему к настоящему водопаду далеко внизу, и швырнула гохэй наружу. Она наблюдала, как он, вращаясь, исчез в клубящемся тумане у подножья водопада.

- Ты зачем это сделала? – воскликнул Тору.

- Идиот! – Рявкнула она. – Выкрасть эту штуку уже было достаточно ужасно, но принести ее сюда, под обереги библиотеки! Что если этот ками решит, что нам требовалось «очищение»? Что если у него есть друзья?

Тору нахмурился, и ничего не сказал, но с того самого дня, казалось, Тору делал все, чтобы превратить ее жизнь в мучение. Сегодняшняя провинность стала последней каплей, решила она. Пришло время ей действовать – как только она закончит переносить эти свитки.

Маки подняла взгляд на кипу свернутого рукописного пергамента, которую она принесла из внутренних складов. Среди них был один, который она узнала, толстый свиток, обвязанный красным кожаный шнуром, обернутым вокруг застежки из слоновой кости. Она помнила, что это была картина, пейзаж, написанный угольной тушью суми. Это явно была работа мастера, широкие мазки кисти, от которых казалось, что горы вот-вот выпрыгнут из бумаги, и лишь тончайший след туши для облаков – столь разные техники, что было сложно поверить в то, что они были нанесены одной рукой.

Что ж, думала она, в работе одной были свои преимущества. Никто не станет ругать ее, если она немного передохнет и еще раз взглянет на картину. Ее рука протянулась к застежке, быстро развязав шнур. Пергамент казался тяжелым в ее руках. Подойдя к стене коридора, она повесила кожаный шнур на держатель для факела, и отступила назад, позволяя собственному весу свитка развернуть его, пока он не повис перед ней в идеально ровном виде.

Легкий ветерок пронесся по коридору, и из дальнего его края донесся шум воды. Кто-то, должно быть, открыл дверь на одну из террас, выходящих к водопаду. Маки не беспокоилась, что ее могут поймать. Лишь единицы заходили так высоко, в эти залы, где хранились картины в огромных стопках свитков. Искусство было приятным времяпрепровождением, но оно не могло помочь справиться с разъяренными ками, или защитить помещение от гадальных зеркал соратами. Поэтому, оно считалось фривольностью, а в эти дни мало кто проявлял интерес к фривольностям.

Картина была точно такой, какой она ее запомнила. Невероятно высокие горы, украшенные тонкими водопадами, стекавшими, словно ленты к предгорью, прежде чем исчезнуть в тумане нижнего края пейзажа. На центральном пике располагался одинокий чайный домик на вершине тропы, спускавшейся по скалистому склону.

Традиционно в подобных пейзажах изображались пилигримы, бредущие вверх по тропе, дабы воздать молитвы и почести у одного из горных алтарей. Это придавало композиции жизни и ощущение масштабности. Но эта картина отличалась. На тропе никого не было, как не было птиц в облаках, и лишь несколько всклокоченных сосен цеплялись за скалистые выступы гор. Она представила себе художника, на закате своей карьеры, сидящего в каком-нибудь горном домике, его зрение все чаще подводит его, но сухие руки все также тверды, как во времена его юности. Здесь, в этом одиноком месте, так близко к его последнему пристанищу, он осознал совершенство величия природы. Гора стоит в одиночестве. Она не потерпит ни единого смертного, решившего взобраться по ее тропам, ни единого… Маки моргнула. Это что, пятно на пергаменте?

Она подошла на шаг ближе. Там, в двух третях пути над крутой тропой к маленькому чайному домику, она ясно разглядела силуэт. Он был крошечным на фоне пейзажа, но она смогла различить его посох и чашу нищего – монах. Ее взгляд поднялся выше по тропе, и она довольно ясно разглядела больше фигур в чайном домике, четыре в общей сложности. Как это возможно? Как она упустила их, когда обнаружила картину два года тому назад? Невероятно, подумала она, но и перепутать ее она никак не могла: это был тот самый пейзаж. Она подошла еще ближе, и ветерок пронесся по коридору, принеся с собой запах горного воздуха и холодных брызг водопада. Она закрыла глаза, и звук бурлящей воды наполнил ее слух.

Старик высунулся из окна чайного домика, вглядываясь вниз сквозь туман раннего утра, на тропу, вьющуюся вниз, к подножью горы.

- Он идет, - сказал он, отвернувшись от окна и стряхивая блестящие капли росы со своей длинной седой бороды цвета слоновой кости. – Единственная встреча каждые 1 000 лет. Можно было бы и не опаздывать.

- Оставь его, - сказал другой человек, столь же старый, как и первый, сидящий на низком табурете за длинным столом посреди комнаты. Поверхность стола была изрезана паутиной линий, ведущих от краев стола к его центру, подобно хитрому лабиринту. Установленные в местах пересечения линий, находились фигурки различных форм: змея, мотылек, сидящий самурай, и другие. Сидящий человек внимательно разглядывал их, время от времени потягивая длинную узкую трубку, которую он держал в зубах. Его глаза отражали рубиновое сияние углей в чашечке трубки. Едкий запах серы наполнял чайный домик. – Он был более занят, чем все мы, последнее время.

Из-за двери послышался звук шарканья кожаных ботинок о щебень, и третий человек появился в дверном проеме чайного домика. Он тяжело опирался на скрученный посох из твердой вишни, с единственным листиком изумрудно зеленого цвета и крупным шипом, растущими на его верхушке. Деревянная чаша для милостыни свисала с пеньковой веревки на его талии. – Трубка, Серебряная борода, - сказал он, кивая двум старикам в домике. – Он идет. Я видел его на тропе.

- Мы тоже его видели, Шип, - ответил Серебряная борода, отвернувшись от окна. – Он думает, что он умник, заставив всех нас его ждать. Почему он не прыгнет и не подлетит наверх?

Трубка сбил немного углей на пол. – Он уважает собрание выбранной формы.

- Пф, - фыркнул Серебряная борода. – Ничего он не уважает. Я даже начинаю думать, что наши маленькие воссоединения, это пустая трата времени.

Шип засмеялся, смехом, похожим на шелест листьев на сильном ветру. – Ты так говоришь на каждой нашей встрече, и все же, что-то тебя возвращает сюда каждые 1 000 лет.

- Он одинок, - сказал Трубка, ухмыляясь.

Серебряная борода хмуро ответил на его ухмылку. – У меня есть надежда.

- Надежда? – Трубка поднял лохматую бровь. Его губа подернулась, и тонкая лента дыма поднялась из его рта к потолку. – Надежда на то, что он изменится? Надежда на то, что он сбросит бесконечность пороков и выйдет из тьмы, чтобы снова лететь с тобой перед взором солнца? Ты можешь с тем же успехом ждать, пока каждый смертный в Камигаве обретет просветление!

- Я надеюсь на это тоже, - сказал Серебряная борода, тихо отворачиваясь и выглядывая в окно.

Трубка выдул очередное облако едкого дыма и усмехнулся Шипу, который медленно подошел и присоединился к нему за столом. Трубка указал на Серебряную бороду, стоящего у окна. – Буд-то он способен отличить смертного от облака в небе, а?

- Я знаю смертных! – Сказал Серебряная борода, развернувшись к ним. Теплый бриз пронесся по комнате, всколыхнув его усы. Он пах полем травы сусуки под полуденным солнцем. - Хотите послушать о том, как я провел время за эти 1 000 лет? Я…

Трубка взмахнул рукой, улыбаясь. – Спокойнее, дружище. Я не хотел тебя обидеть. Прибереги свои рассказы к тому времени, как мы все соберемся. Чешуя уже почти пришел, а последний… - Здесь Трубка замолчал и метнул многозначительный взгляд через стол, на один из пустых табуретов.

- Старые воспоминания встречаются в одолженных одеяниях, - произнес голос – чуть громче шепота – из воздуха над пустым табуретом. – Рукава моей мантии все еще мокрые от слез горя нашего последнего расставания, или это кровь тех, кого мы нежными руками увели из этого мира?

- Как мило, что ты присоединился к нам, Роса. Как всегда, говоришь загадками.

Подул теплый, соленый ветер, и с ним появился человек, сидящий на табурете. Он был одет в парящую лазурную мантию, мерцающую, словно вспомнив о пойманных когда-то лучах заката на море.

- Я был здесь задолго до твоего прихода, дорогой Трубка, - сказал человек по имени Роса, - и весь мир это загадка. Я лишь говорю истину.

Трубка, вынужденный как-то ответить, было открыл рот, но был прерван лютым воющим ветром у дверей. Пятый человек вошел в чайный домик. На нем была плотная мантия из промасленной мешковины, запачканной по краям высохшей грязью дорог. Его глаза были мелкими, черными гагатами, блестящими из впалых глазниц, а кожа была сухой и почерневшей. Морщины на коже были покрыты оранжевыми пятнами, оставшимися после какой-то болезни, перенесенной в давние времена. Он улыбнулся, обнажив черный язык, трясущийся между беззубых десен.

- Мой ход.

Пройдя к столу, он протянул руку и поднял одну из фигурок, желудевое нэцке, вырезанное в форме яйца, вокруг которого сплелись три змеи. Он провел грязным ногтем вдоль одной из линий на столе, пока не достиг свободного пересечения. Он поставил фигурку на стол, глаза Трубки напряженно следили за каждым его движением. Удовлетворившись, старик шлепнулся на табурет и принялся громко кашлять.

Трубка вежливо подождал, пока утихнет его приступ, затем проговорил. – Приветствую тебя, Чешуя. Серебряный как раз собирался рассказать нам о его глубинных познаниях о потенциале смертных в вопросе просвещения, не так ли?

- Ах, я люблю хорошие сказки, - проскрипел Чешуя, его хриплый голос звучал, как надрывный шепот.

Серебряная борода проигнорировал его и сел на последний свободный табурет. Затем, сложив перед собой руки, словно в молитве, он начал говорить.

- Вы смеетесь, когда я говорю о просвещении смертных, но это больше чем сказка, или праздная игра ками, - сказал он, указывая на стол перед собой. – Я видел, как это происходило перед моими собственными глазами. Я видел, как смертный получал просветление, и был свидетелем вознесения после смерти.

Хриплый смех Чешуи наполнил чайный домик, затем он ахнул в притворном ужасе. – Так, погоди – в итоге, смертный умирает? – сказал он, сочась сарказмом. – Шокирующе!

Серебряная борода нахмурился и протянул руку к небольшой фигурке из слоновой кости на столе. По форме она напоминала сидящего человека в доспехах, хотя лицо его было настолько вытертым, что ни его выражение, ни пол были уже неразличимы. – Он был самураем, и я служил его советником. Он был повелителем небольшой крепости неподалеку от руин, которые они теперь называют Рейто, хотя в те дни, это был процветающий город, центр торговли и образования. Он содержал небольшой отряд верных людей, был обеспечен и исправно участвовал в политических играх самураев, но порочный торговец привел его к разорению.

- Узнав о слабости моего повелителя к авантюрам, торговец нашептал ему множество прибыльных и нелепых схем. Своим серебряным языком он обещал, что золото моего повелителя увеличится вдесятеро. Я отговаривал его от каждой из этих авантюр, но моей силы убеждения было недостаточно, чтобы спасти моего повелителя от природной жадности, а я твердо отказывался нарушать свою роль и использовать свои истинные силы.

Это вызвало еще один приступ скрипучего хохота Чешуи. Трубка метнул в него гневный взгляд, и тот, наконец, затих, хотя его грудь все еще содрогалась в беззвучном смехе.

- Со временем мой повелитель остался один. Он проводил все свое время в личных покоях, лихорадочно пересчитывая оставшееся серебряные монеты. Однажды утром, я застал его, тайком выходящим из хранилища крепости с сумкой под рукой. Я знал, что в ней покоился великий шлем с гербом аиста – ценная семейная реликвия. Он собирался заложить его ростовщику, чтобы выплатить один из его многочисленных долгов, или, скорее даже, ради выручки денег для очередной схемы торговца. Видя, что он опустился на самое дно, я решил провести с ним эксперимент. Мог ли кто-нибудь, полностью лишенный чести, быть спасен? Мог ли он достичь просвещения и вознестись к ками?

- Я остановил его за воротами заднего выхода из крепости и сказал о существовании иного пути. Поначалу он не стал меня слушать, но я напомнил ему, сколь оскудело его состояние после того, как он перестал прислушиваться к моим советам, и он согласился помолиться вместе со мной о спасении у крепостного алтаря, хоть и лишь из надежды на то, что благословение ками сможет улучшить его шансы в последнем запланированном вложении денег.

- Он опустился на колени у алтаря и прозвонил в колокол, чтобы обратить на себя внимание ками, положив шлем на алтарь, как подношение. В тот момент я впервые воспользовался своими истинными силами, но так, чтобы мой повелитель не понял, что это дело моих рук. Я превратил шлем в крошечного ками света, звенящего, подобно серебряному колокольчику. Он поднялся к потолку святилища, и исчез.

- Самурай был, ясное дело, шокирован, и поначалу, клял меня и рыдал о потере сокровища, но в ту ночь он увидел этого ками во сне, и на следующий день явился ко мне с просьбой снова посетить алтарь. Каждое утро мы повторяли этот ритуал. Он приносил очередное сокровище к алтарю, а я превращал его в чудесного ками, пока повелитель молился. Так продолжалось, пока ему уже нечего было предложить духу света.

- Самурай тогда отказался от своего титула и земли, и ушел в монастырь, для большего служения ками. Он жил полной жизнью, и на 88-ом дне рождения покинул мир просвещенным. Я стоял у его постели и наблюдал. Когда последний вздох слетел с его губ, раздался звон гонга, и с облаком аромата роз его тело растворилось, и он превратился в ками. Поэтому, как видите, просвещение смертных действительно возможно. И разве это не предпочтительная альтернатива уничтожению, которое предлагают сегодня наши собратья?

Чешуя громко рассмеялся. – Стало быть, ты предлагаешь, чтобы каждый из нас провел по 50 лет, спасая одну смертную душу? Это вовсе не эффективно. И это вознесение, о котором ты твердишь, напоминает не более чем милую ловушку. Ты мог бы с тем же успехом убить смертного, пока тот стоял на коленях у алтаря, и покончить на этом. Не говоря уже о том, что я слышал, как этот ками был заточен каким-то каннуси в его гохэй, которым теперь смахивают пыль с карт. Вот тебе и вознесение!

- Кто говорит, что смертным вообще нужно наше вмешательство? – спросил Шип голосом, подобным грибному дождю, капающему на мох.

- А, так ты предлагаешь правду! – Сказал Чешуя, лениво почесывая язву на шее. – Удачи в убеждении Величайшего.

Шип вздохнул. – Как может идти война между двумя частями единого целого? Как и мы, смертные являются частью ритма природы. По своему, они не менее важны, чем ками.

Почему бы тебе не рассказать нам, чем ты был занят последние 1 000 лет, Шип, и мы оценим правомерность твоего аргумента, - предложил Трубка. Шип кивнул и начал говорить.

- С последней нашей встречи я был многими вещами, и во всех своих ролях, я был свидетелем того, как смертные работали в соответствии с законами природы. Какое-то время я был буйволом, вспахивавшим поля, обрабатываемые монахами. Я видел, как они удобряли почву перегноем, и меняли посевы, чтобы земля не отравлялась одними и теми же растениями. Они проводили фестивали посевов и урожаев, и соблюдали ритуалы служения ками риса и ками свежей воды. Затем, чуть позже, я стал рощей бамбука, за которой аккуратно присматривали орочи. Каждую весну они приходили на сбор моих зеленых побегов, которые они мариновали и, затем, питались все лето и осень, а зимой удобряли мои корни своими отходами, питая свежие побеги весной, и таким образом, поддерживали цикл.

Перед тем, как прийти сюда, я был ручьем, текущим мимо рисовых полей, обрабатываемый кицунэ. Они выстроили на мне шлюзы и ворота, и жгли ладан, кадили, считая прошедшие часы, чтобы знать, когда им следовало перенаправить мои потоки от поля одной семьи, к другой, чтобы все могли в равной степени, без излишеств воспользоваться благами природы. И они пели песни, ожидая раскрытия ворот шлюза. Я даже теперь все еще слышу их голоса, полные жизни, и все же с налетом грусти – признания смертности, словно семя, растущее летом, но все же, знающее, что придет пора жатвы. И, тем не менее, они продолжали жить и умирать, возвращая свои тела земле. Война Великого – ошибка, ибо он нарушает равновесие, которое с таким трудом удерживают смертные и ками. Как же мы, ками, можем желать его уничтожения? Как, те, кому служат, будут жить без служащих им?

В комнате повисла тишина. Из-за окна послышалось мерное капанье тумана, скопившегося на листьях.

Наконец, Чешуя нарушил молчание словами, - Расскажи мне, о зеленеющий, ты когда-нибудь видел высокие равнины, замаранные сражениями самураев? Это опустошение, когда ни на земле, ни на небе ничего не шевелится. Или, как насчет диких мотыльков, которых они поработили, превратив во вьючных животных? Какое равновесие достигается здесь, какие циклы сохраняются? Даже твои драгоценные кицунэ выкашивают огромные борозды полей сусуки для своих деревень. Эти смертные тоже часть ритма природы? Они возвращают хоть десятую часть того, что берут?

- Говори, что хочешь, инфернальный собрат, - тихо ответил Шип, голосом, подобным трепету крыльев мотылька, - Я видел добро в смертных, и говорю, что есть иной путь.

- Дерзкие слова, - прошипел Чешуя, - но я видел тебя со склоненной головой, исполняя приказ Великого. Сколько раз ты позволял своим дарующим жизнь водам подниматься в потопах, а своим быстро растущим шипам покрывать фермы? По-своему, ты забрал больше жизней смертных, чем любой из нас еще до начала войны, и ты…

- Довольно! – Рявкнул Трубка. Воздух вокруг него словно вспыхнул жаром, и послышался тонкий запах серы. – Вы говорите о спасении смертных, помощи смертным, убийстве смертных; Почему бы не позволить им решать самим? Если они не могут существовать в гармонии с ками сейчас, возможно, они найдут способ уладить этот конфликт? Они явно более находчивы, чем каждый из вас догадывается.

- Ага! – Сказал Чешуя. – Чувствую, нас ждет история. Расскажи нам, дорогой Трубка, на чем ты основываешь это свое утверждение о находчивости смертных?

- Я ничего не утверждаю, - сказал Трубка, - как не желаю участвовать в этих дебатах, ни на стороне ками, ни смертных. Я лишь инструмент, лупа – как молот, который вбирает силу руки кузница и фокусирует ее на точке удара, или меч, берущий навык самурая и сосредотачивающий его на своем тонком лезвии.

- Сам выбор твоих метафор обнажает твое пристрастие к смертным, но, прошу, продолжай, - произнес Чешуя.

Трубка, казалось, его не услышал. Он пару мгновений помолчал, осматривая игровое поле, пока не нашел фигурку, которую искал, человек, верхом на странном животном, похожим на смесь буйвола и горного козла. Положив палец на нэцке, но не сдвигая его, он начал говорить.

- Я провел большую часть времени с нашей последней встречи в своей истинной форме, ибо лишь высоко в горах, где огонь сумерек пылает вместе с облаками, я чувствую себя как дома. И все же я спускался раз или два, и в один из этих спусков, я решил, что мне уместно стать мечом. Я был не обычным мечом, но произведением искусства, созданным из металла, фальцованного тысячи раз рукой истинного мастера. Моя рукоять была обернута кожей дракона, и увенчана чистейшим рубином, закаленным заклинаниями, давно утраченными для знания смертных. В мое время, многие обладали мной, но лишь один из них смог, вместе со мной, обрести величие.

- Я был выронен в сугроб высоко в горах Сокензан, после кровавой битвы между двумя соперничающими отрядами разбойников, когда скаут из другого племени нашел меня. Сначала, он решил принести меня, как великий дар, своему вождю, но когда натолкнулся в ущелье на бродячую свору óни, у меня появилась идея получше. Поторопившись назад, в лагерь, он показал меня своему вождю, и рассказал об огромных запасах подобного оружия, которые он обнаружил неподалеку. Подстегиваемые жадностью, вождь и трое его ближайших людей тут же бросились за ведущих их скаутом. Он отвел их в ущелье, и указал вниз, говоря, что запасы были там, и что он посторожит вход, чтобы другие бродячие банды не помешали им. Четверо его соплеменников бросились в ущелье, где их ждали дикие óни – лютые, свирепые чудовища, с колючими хвостами и железными бивнями. Скаут ждал, пока эхо их криков не стихло, и когда увидел, что óни ушли, сполз в ущелье и подобрал меня, вместе с медальоном вождя, символом его ранга и силы.

- Вернувшись в свой разбойничий лагерь, скаут объявил, что вождь был повержен в схватке с óни, что было правдой, и что он назначил скаута своим приемником, поручив ему принять груз ответственности и лидерства из его рук, что было ложью. Некоторые воспротивились, но когда скаут обнажил меня, я вспыхнул неземным пламенем, и суеверное племя увидело в этом волю ками. Оставшиеся инакомыслящие один за другим встречали свою смерть на моем острие, от твердой руки скаута.

- Прошла зима, и вскоре скаут возвысился выше, чем любой вождь до него, объединив несколько племен в альянс. Их победы над фортами самураев в низине были великими, а награбленное богатым! У скаута родилось множество детей от многих жен, и он был благословлен удачей; до того дня, когда он, по обыкновению, в одиночестве скакал утром в холмах, и угодил в засаду шайки акки. Он разрезал пять их панцирей, но когда он поразил шестого, кровь на его перчатке сделала скользкой его хватку, и я выпал из его руки. Спустя пару мгновений ему в голову угодил камень, и он замертво рухнул на землю.

Пф! – Фыркнул Чешуя, - ты рассказываешь нам историю о жадном глупце, умершем глупой смертью от рук дураков! Если тебя впечатляет этот абсурд, тогда планка твоих стандартов слишком занижена, о пылающий огнем!

- И все же, разве он не достиг великих вещей? – парировал Трубка. – Низший скаут становится вождем! Ты можешь назвать хоть одного из нашего вида, кто бы продвинулся столь сильно? Его последователи, также, достигли великих успехов. Да что там, его правнук Годо, я слышал, в большом почете среди разбойничьих племен.

Чешуя издал звук, одновременно похожий на кашель и сдавленный смех. – Дорогой, дорогой Трубка. Разве не было это изначально твоим вмешательством, приведшим низшего скаута к его удаче? Я никогда не видел, чтобы ты встречал смертного, или даже ками, которым бы ты не желал манипулировать… но нет, я не желаю спорить с тобой. – Он замолчал и многозначительно взглянул на Серебреную бороду. – И все же, в твоей истории много смертных, убивающих друг друга, и с этим я согласен. В этом смысле, вероятно, у них все же есть потенциал.

Трубка нахмурился и сделал долгую затяжку, выдохнув дым в воздух, где он повис, подобно грозовой туче над столом, прежде чем медленно растаять на сквозняке из открытой двери. – Что у тебя, Роса? – спросил он, помолчав несколько долгих минут. – На чьей стороне ты в вопросе смертных?

- Ты… ты же знаешь, что значит «смертный», да? – спросил Чешуя, озарив Росу беззубой улыбкой.

- Этого я не знаю, - ответил Роса, вызвав очередной смех Чешуи, - ибо я вижу сосуды, ходящие по земле, но также, я вижу призрачных существ света и чудес, оживляющих целые миры, просто закрыв глаза.

- Ты городишь околесицу, друг мой, как всегда, - сказал Трубка.

- Нет, я говорю о снах.

Роса встал, его силуэт мерцал между состоянием прозрачности и невидимости, однако полностью он не исчезал. Он был подобен тому, что обычно можно увидеть боковым зрением. Он определенно был там, но на нем невозможно было сфокусироваться.

- Последние 1 000 лет я возвращал сны в сознание смертных. Я бродил по мерцающим дорогам их воображаемых миров, читал неписаные свитки, которые всегда читаются по-разному, хотя их никогда не касалось ни перо, ни лезвие.

- Когда юный соратами Мелоку закрыл глаза после завершения первого из великих испытаний, лежащих перед каждым ученым соратами, он создал во сне дворец, в котором он был хозяином, и я танцевал среди его облаков, кирином с усами из тумана.

- Боже, как оригинально, - пробормотал Чешуя.

- Я был там червем во фрукте, когда акки Иши-Иши пролетел над вершинами Сокензан на своем крепком козле и нашел обильное древо хурмы. Я был нежным летним ветерком, перенесшим златовласую деву к кицунэ Снежному-Меху в его снах. Он проснулся и в тот день написал свою первую поэму.

- Погоди, - перебил его Чешуя, - не пытаешься ли ты сказать нам, что, по-твоему, смертные в своих снах становятся чем-то большим, чем животные – что они равны ками – из-за воображения?

- Все, что я говорю, - ответил Роса, - что нельзя судить желудь по его размеру. Нужно взглянуть на его тень, ибо в ней вы увидите сон дуба, коим он станет.

Чешуя покачал головой и вздохнул. – Скажи мне тогда, Роса, что делать с незуми, которому снится, что он дракон? Можем ли мы сказать, что, поскольку ему это снится, то он и в самом деле величественное существо из чешуи и ярости?

Роса молчал.

- Нет, - сказал Чешуя, отвечая себе самому, - ибо в итоге мы все равно кончим мордой в болоте, с отравленным кинжалом в спине. И, Роса, я читал ту поэму Снежного-Меха, ту самую, о златовласой деве-лисе. Она омерзительна.

Чешуя принялся смеяться над собственной шуткой. Он хохотал так сильно, что смех перешел в болезненный кашель. Одной рукой он схватился за горло, и громко кашлянул еще раз. Послышался звук металла, брякнувшего об пол. Все в комнате повернулись и увидели маленькую треугольную черную чешуйку, лежащую на деревянных досках под ногами. Они беззвучно наблюдали за тем, как дым начал подниматься от пола вокруг чешуйки. В считанные мгновения чешуйка прожгла пол и выпала из-под чайного домика.

Чешуя встал.

- За последние 1 000 лет я видел многих смертных изнутри, и вскоре после каждого моего вселения, выбранный мною смертный умирал. Некоторых я посещал на месяцы, некоторых на недели, некоторых лишь на день, и у каждого появлялись признаки моего присутствия. Язвы на горле и во рту, кровоподтеки на суставах и коже, или багровые раны, расцветавшие на лице за ночь. Однажды, я видел, что умерла вся деревня, когда я перешел от собаки к ребенку, к матери, к отцу, и дальше, к следующей семье. Мои путешествия не несли с собой ни предубеждений, ни пристрастий. Я равно перескакивал с калеки к нищему, как и с крестьянина к лорду. Они называли меня Черным Ветром, и Рыдающей Чумой, думаю, из-за следов крови, текущих из глаз тех, кого я благословлял.

Чешуя замолк и посмотрел на остальных, сидевших в чайном домике, медленно обдумывая каждого из них по очереди, продолжив рассказ. – Я видел смертных, достигавших головокружительных высот, лишь для того, чтобы рухнуть на колени, неуклюже кляня ками, словно им было кого винить, кроме собственной смертности. Все вы здесь заявили о том, что знаете, что значит быть смертным, и как мы могли бы залатать великую брешь между нашими мирами, которые, на самом деле один, единый мир. Но услышьте: Истинно понять что-либо можно лишь по его завершению, и я видел так много завершений… И, - добавил он, помолчав, - увижу еще больше, ибо моя работа не завершена.

Чешуя низко поклонился, затем вышел за дверь из чайного домика.

- Погоди! – Серебряная борода встал и подбежал к двери, хватая Чешую за его тощую прыщавую руку. – Погоди, дружище. Ты говоришь об уничтожении смертных, и все же, ты знаешь, что они больше, чем скот для убоя. Пусть они служат и почитают тебя, если хочешь, но… не отворачивайся от них. Вспомни, Чешуя. Вспомни, как все было прежде. Мы снова сможем процветать, но это процветание должно быть общим, или же все мы пострадаем.

- Я помню, - сказал Чешуя, легкая улыбка возникла на его тощих губах. Затем послышался вой ветра и поток блестящей черной кожи, увенчанной изогнутым, чешуйчатым хвостом, когда огромное существо – темный кирин – взмыл с того места, где стоял Чешуя. Холодящий душу рев эхом прокатился по холмам, и существо исчезло.

Оставшиеся четверо беззвучно переглянулись.

- Мне он никогда не нравится, - со вздохом сказал Серебряная борода. – Но, у меня есть надежда.

Сказав это, он вышел за дверь. Поток блеска возник на его месте, словно солнце опустилось к самой двери чайного домика, и когда он растаял, на месте Серебряной бороды стоял кирин. Его грива была цвета рассвета, а чешуя напоминала мягкие облака, обрамленные небесным сиянием. Он фыркнул и ударил копытом о землю, после чего, также, исчез.

Трубка улыбнулся в чайном домике. – Что ж, полагаю, на этом наша встреча завершена. Увидимся с вами через следующие… - Он замолк, ибо в домике остался лишь он и Шип. – Ох и скользкий же этот Роса, верно? – пробормотал Трубка. – Как гениальная мысль, парящая над головой, но ты никак не можешь до нее додуматься. Ну, что ж. – Он взглянул на стол. – Мы так и не закончили нашу игру. В следующий раз, думаю, в следующий раз. – Трубка вздохнул, и спустя мгновение, он исчез в блестящей горячей волне пламени и дыма, испепелившей два табурета и обуглившей половину стола.

Оставшись в одиночестве, Шип встал, и устало оперся о свой посох. Он медленно направился к выходу, скрипя суставами, подобно древесине древнего морского корабля. Он вышел из чайного домика и начал спускаться по петляющей горной тропе.

* * * * *

Маки открыла глаза и сделала резкий вдох. Она сидела на полу, и там, перед ней был пейзаж, висящий так же, каким она видела его в последний раз. Должно быть, она заснула! Но что за фантастический, жуткий сон! Он был так реален – старики в чайном домике… Она вскочила на ноги и подбежала к картине. Затем вздохнула с облегчением. На полотне не было пилигримов, не было теней в чайном домике.

Никаких киринов.

Это был лишь сон.

Она впервые заметила, что вспотела, в горле пересохло, а язык казался разбухшим во рту, почти, как…

Медленно, дрожащей рукой, она протянула пальцы ко рту и вынула из него одну черную чешуйку.