Каникулы Рейчел

1

Они говорят, что я наркоманка. У меня это в голове не укладывается. Я – девушка из среднего класса, воспитанная в монастыре. А наркотиками пользовалась, как и все, – для развлечения. И к тому же, наркоманы ведь очень худые, верно? Гораздо худее меня. Да, я употребляла наркотики, но, по-моему, наркомания такого рода – это как привычка пропустить стаканчик-другой в пятницу после работы. Человек выпивает водки, чтобы выпустить пар. Ну, а мне для этого нужны были две-три дорожки кокаина. Я так и сказала своему отцу, сестре и мужу сестры, а потом и врачам в Клойстерсе: «Если бы кокаин продавали в жидком виде, в бутылках, вы бы тоже запрещали мне его покупать? А? Держу пари, что нет!»

Назвать меня наркоманкой – это оскорбление. Какая же я наркоманка? У настоящих наркоманов следы от уколов в локтевых сгибах и немытые волосы. И еще они вечно мерзнут, дрожат, ежатся и ошиваются на лестничных клетках, и, главное, как я уже сказала, они – худые.

А я не худая, хотя очень старалась похудеть и проводила массу времени в тренажерном зале. Но сколько бы я ни «качалась», гены брали свое. Если бы в свое время мой отец женился на изящной маленькой женщине, у меня могла бы быть совсем другая жизнь. И уж во всяком случае, совсем другие ляжки.

Обо мне всегда говорили: «Она крупная девушка». Некоторые потом добавляли: «Нет, не то чтобы толстая…»

Видимо, подразумевалось, что если бы я была толстая, то это хоть как-то можно было бы исправить, а так…

«Нет, нет, – продолжали они, – она просто крупная, высокая девушка. Такая, знаете, здоровая».

И это слово – здоровая – доводило меня до белого каления. Мой друг Люк иногда употреблял слово «роскошная» (либо после нескольких пинт пива, либо когда источник света оказывался у меня за спиной). Во всяком случае, именно это слово употреблял Люк, когда говорил со мной. Вполне возможно, что в разговоре со своими друзьями он добавлял: «Нет, она не толстая…»

Вся эта ерунда насчет моей наркомании началась в одно прекрасное февральское утро, когда я еще жила в Нью-Йорке. Нет, у меня не впервые возникло ощущение, что я попала в передачу «Скрытая камера», но только не земную, а космическую. В мою частную жизнь уже некоторое время явно пытались вмешаться, но я давно перестала верить в то, что приставленное ко мне божество – это бородатый благообразный старичок с длинной седой шевелюрой. Пожалуй, в моем случае это некто, напоминающий скорее комика Джереми Бидла, а моя жизнь является своеобразным шоу, которым он развлекает остальных богов.

– Посмотрите на нее! – зазывно хохочет он. – Рейчел думает, что нашла новую работу и теперь может спокойно увольняться со старой. А того не знает, что эта новая фирма вот-вот обанкротится!

Взрыв смеха.

– А теперь, – хихикает он, – Рейчел спешит на свидание со своим новым дружком. Видите? Каблук застревает в решетке. Там ему самое место, там он и останется. Она и понятия не имеет, глупенькая, что все это мы подстроили! Только полюбуйтесь, как она теперь ковыляет, хромоножка несчастная!

Удовлетворенные смешки злобных богов.

– Но круче всего то, – смеется Джереми, – что этот парень, с которым она встречается, не придет! Он просто назначил ей свидание на спор! Смотрите, как ей неуютно в этом стильном баре. С какой жалостью смотрят на нее остальные женщины. Вот официант несет счет за ее жалкий бокал вина. А вот сейчас будет наконец самое интересное. Внимание! Рейчел обнаруживает, что забыла кошелек дома!

Безудержный смех, переходящий в хохот.

События, из-за которых меня обвинили в наркомании, были все из того же фарса, срежиссированного на небесах. Собственно говоря, вот как все получилось. Однажды вечером я, что называется, немного перебрала коки и потом никак не могла уснуть. Даже не перебрала, а просто недооценила качество кокаина. Утром надо было вставать на работу, и, чтобы все-таки уснуть, я приняла пару таблеток снотворного. Когда минут через десять я поняла, что оно не подействовало, то приняла еще парочку. В голове вертелась одна мысль: мне совершенно необходимо поспать, чтобы наутро быть бодрой и свежей… И я приняла еще несколько таблеток.

В конце концов я уснула. Чудесным, глубоким сном. Таким чудесным и таким глубоким, что когда утром зазвонил будильник, я не удосужилась проснуться.

Бриджит, с которой мы вместе снимаем квартиру, стучалась ко мне, кричала, потом вошла и попробовала растолкать меня и наконец, выйдя из терпения, влепила мне пощечину (кстати, никто ее не просил выходить из терпения; могла бы догадаться, что пощечиной меня не разбудишь; но в понедельник утром все всегда не так).

А потом Бриджит попался на глаза листок бумаги, на котором я что-то писала перед тем, как уснуть. Это была обычная слезливо-сентиментальная, полная жалости к себе стихоподобная чушь, какую я всегда пишу, когда нанюхаюсь. На сей раз я добилась в стихах небывалой философской глубины. Мне показалось, что я постигла – ни больше ни меньше – тайну мирозданья. Однако позже, при свете дня, прочитав их – ну, то, что можно было прочитать, – я, признаться, покраснела.

Стихи были такие: «Тра-та-та-та-та… жизнь», дальше неразборчиво, потом «миска вишен, тра-та-та, мне всегда достаются только косточки…». Дальше (смутно припоминаю, как писала это) я придумала очень удачное название для стихотворения о воровке из супермаркета – «Больше я не вынесу».

Но Бриджит, которая в последнее время стала какая-то тревожная и подозрительная, и не подумала отнестись к моим стихам, как к забавной чепухе. Более того, увидев у меня на подушке пустой пузырек из-под снотворного, она решила, что этот листок – предсмертная записка. И не успела я опомниться, и правда не успела – я все еще спала, ну, спала или была без сознания, смотря чьей версии верить, – Бриджит позвонила в «скорую», и меня быстренько препроводили в больницу «Маунт Соломон», где незамедлительно промыли желудок. Это оказалось довольно неприятно, но худшее было впереди. Бриджит повела себя, как одна из этих фашисток, которые проповедуют воздержание и к тому же считают, что если ты, к примеру, чаще двух раз в неделю моешь голову шампунем «Линко», значит, ты алкоголичка и тебе срочно надо пройти курс лечения из двенадцати ступеней. Итак, она позвонила моим родителям в Дублин и сказала, что у меня серьезные проблемы с наркотиками и что я только что пыталась покончить с собой. И прежде чем я успела вмешаться и объяснить, что произошло досадное недоразумение, мои родители высвистали мою до отвращения примерную сестрицу Маргарет. Та не замедлила примчаться первым же рейсом из Чикаго, да не одна, а со своим не менее отвратительным муженьком Полом.

Маргарет старше меня всего на год, но мне иногда кажется, что разница между нами лет сорок. Она сразу же вознамерилась депортировать меня в Ирландию, в лоно семьи. Там, согласно ее плану, мне предстояло пробыть лишь несколько дней, а затем, отправиться в одно чудное местечко, где меня «окончательно вылечат», как выразился мой папа, беседуя со мной по телефону.

Разумеется, ехать я никуда не собиралась, но была по-настоящему напугана. И не столько разговорами о возвращении домой, в Ирландию, и перспективой оказаться в клинике, сколько самим фактом звонка. Мой отец позвонил мне. Он мне позвонил. Такого за все двадцать семь лет моей жизни не было ни разу. Казалось, ему стоило труда просто поздороваться со мной, если к телефону подходил он, когда я звонила домой. Самое большее, на что он был способен, – это испуганно спросить: «Кто это? Которая из вас? Ах, Рейчел? Сейчас я позову маму». И больше ничего – лишь бряканье телефонной трубки, которую он поспешно швырял на стол, убегая за мамой. Если же мамы не оказывалось дома, его охватывала настоящая паника.

– Твоей мамы нет дома, – тревожно-высоким голосом сообщал он, словно умоляя: «Пожалуйста, ну, пожалуйста, не вынуждай меня с тобой разговаривать!»

И это вовсе не означало, что он меня не любил или был холодным, недоступным для детей отцом или что-нибудь в этом роде. Ничего подобного. Он очаровательный человек! Я вынуждена признать это теперь, когда мне двадцать семь и последние восемь лет прожиты вдали от дома. Оказалось, что он вовсе не тот «противный скряга», который «жалеет денег нам на джинсы» и которого мы с сестрами так охотно ненавидели в подростковом возрасте, – просто папа был не слишком разговорчив. Разве что речь заходила о гольфе. Но сейчас он позвонил мне сам, и это, безусловно, свидетельствовало о том, что со мной действительно что-то не так. Я предприняла попытку исправить положение.

– Со мной все в порядке, – сказала я папе. – Это какая-то ошибка. У меня все прекрасно.

Но отец не поддался.

– Ты должна вернуться домой, – отрезал он. Однако я тоже не собиралась сдаваться.

– Папа, возьми себя в руки. Посмотри на вещи… трезво. Я не могу вот так все бросить.

– Что именно ты не можешь бросить? – спросил он.

– Свою работу, например, – ответила я, – не могу же я вот так просто взять и уволиться с работы.

– Я уже звонил к тебе на работу, там тоже считают, что тебе следует вернуться домой, – сообщил отец.

Я почувствовала себя так, как будто оказалась на краю пропасти.

– Прости, куда ты звонил?

Я была так напугана, что едва могла говорить. Что они там наговорили обо мне моему отцу?

– Я звонил к тебе на работу, – ровным голосом повторил папа.

– Послушай, ты… – задохнулась я. – С кем ты разговаривал?

– С парнем по имени Эрик, – ответил папа. – Он сказал, что он твой босс.

– О боже! – простонала я.

Ладно, в конце концов, я взрослая женщина, мне двадцать семь лет, и если мой отец узнал, что я иногда опаздываю на работу, ничего страшного. Но оказалось, что есть! Я чувствовала себя точно так же, как двадцать лет назад, когда маму вызвали в школу и сообщили ей, что я систематически не выполняю домашние задания.

– Это ужасно, – сказала я папе. – Зачем тебе понадобилось туда звонить? Я просто в отчаянии! Что они теперь подумают? Они же мне дадут под зад коленом!

– Рейчел, из разговора я понял, что они и так давно собираются это сделать, – донеслось до меня через Атлантику.

Ага! Становится интереснее. Значит, папа все знает. Похоже, Эрик озверел от моих прогулов.

– Я тебе не верю, – запротестовала я. – Ты так говоришь, чтобы заставить меня вернуться домой.

– Нет, – возразил папа. – Хочешь, я перескажу тебе, что сообщил мне этот Эрик?

Нет уж! Мне было страшно даже подумать, что Эрик мог обо мне рассказать, не то что услышать это.

– У меня на работе все было прекрасно, пока ты туда не позвонил, – отчаянно соврала я. – Ты только навредил мне своим звонком. Я позвоню Эрику и скажу ему, что ты чокнутый, сбежал из психушки, и ни одному твоему слову верить нельзя!

– Рейчел, – папа тяжело вздохнул. – Я ничего не портил – я вообще почти ничего не сказал этому твоему Эрику. Говорил-то в основном он, и, уверяю тебя, он будет просто счастлив отпустить тебя.

– Отпустить? – переспросила я дрожащим голосом. – То есть уволить? Ты хочешь сказать, что у меня больше нет работы?

– Именно так, – самым будничным тоном заметил мой отец.

– Что ж, прекрасно. – У меня потекли слезы. – Спасибо, что разрушил мою жизнь.

Пока я осваивалась с мыслью, что опять осталась без работы, на том конце провода молчали. Может, бог Бидл перематывал пленку?

– Ну хорошо, а как быть с моей квартирой? – вскинулась я. – Раз уж ты так замечательно устраиваешь мои дела…

– Маргарет уладит это с Бриджит, – ответил отец.

– Что уладит? – Я надеялась, что вопрос о квартире приведет моего папочку в замешательство. Оказалось, он уже и об этом подумал. Они действовали так, как будто со мной действительно было неладно.

– Маргарет заплатит за пару месяцев, чтобы у Бриджит было время подыскать кого-нибудь вместо тебя.

– Кого-нибудь? – заверещала я. – Но это мой дом!

– У меня сложилось впечатление, что вы с Бриджит в последнее время не очень ладили, – с некоторой неловкостью выговорил папа.

Он был прав. И мы стали ладить еще хуже после того рокового звонка Бриджит, благодаря которому на меня обрушилось все мое семейство. Я ужасно на нее разозлилась, и она на меня почему-то тоже. Но Бриджит была моей лучшей подругой, мы уже давно снимали квартиру вместе. Даже речи не могло быть о том, чтобы кто-то занял мое место.

– Я вижу, ты хорошо информирован, – сухо заметила я отцу.

Он ничего не ответил.

– Чертовски хорошо, – уточнила я, правда, уже более «человеческим» голосом.

Боюсь, защищалась я гораздо хуже, чем требовалось. Но, сказать по правде, экскурсия в больницу по «скорой» стоила мне не только прочищенного желудка. Я все еще была очень слаба, и мне вовсе не хотелось меряться силами с папой – он сейчас был не чета мне. Возражала я ему чисто рефлекторно. К примеру, я всегда инстинктивно отказывалась переспать с усатым мужчиной.

– Итак, ничто не мешает тебе вернуться домой и подлечиться, – заключил папа.

– Но у меня кошка! – солгала я.

– Ты можешь завести здесь другую, – парировал он.

– Но у меня роман! – воскликнула я.

– Заведешь другой, – отрезал папа. Легко ему говорить.

– Передай трубку Маргарет. Завтра увидимся, – подытожил папа.

– Фиг тебе, – пробормотала я.

Но похоже было, что все-таки увидимся. Хорошо, что я перед этим разговором приняла пару таблеток валиума. А то расстроилась бы по-настоящему. Маргарет все это время сидела рядом. Она вообще от меня не отходила ни на шаг.

Поговорив с папой, я решила, что пора положить конец всей этой чепухе. Пора было вырвать вожжи у них из рук. Происходящее больше не казалось мне забавным. Это уже не просто неприятно, и мне это не надо.

– Маргарет, – резко сказала я, – со мной все в порядке. Мне очень жаль, что тебе пришлось приехать, но, очень тебя прошу, оставь меня в покое, забери с собой своего мужа и уезжай. Все это – большая, даже чудовищная, ошибка.

– Не думаю, – возразила Маргарет, – Бриджит сказала…

– Мне наплевать, что сказала Бриджит, – перебила я. – Честно говоря, я уже беспокоюсь за Бриджит. Она стала очень подозрительной и нервной. А раньше… была веселая и забавная.

Маргарет с сомнением посмотрела на меня и сказала:

– Но ведь ты действительно принимаешь очень много наркотиков.

– Возможно, тебе кажется, что это «очень много», – мягко объяснила я, – но все дело в том, что ты тихоня и подлиза, поэтому для тебя даже одна таблетка – это «очень много».

Маргарет действительно была тихоней и подлизой. У меня четыре сестры, две старших и две младших, и Маргарет всегда была самой послушной. Иногда мама, оглядев нас пятерых, с грустью говорила: «Ну что ж, одна из пяти – это не так уж плохо».

– Я не тихоня и подлиза, – возразила Маргарет. – Я обычный человек.

– Да, Рейчел, – Пол вступился за Маргарет. – Она не тихоня и не подлиза. Конечно, она и не наркоманка поганая, которая не в состоянии найти работу и которую бросает муж… как некоторых, – мрачно завершил он свою яркую речь.

В потоке его аргументов я тут же обнаружила прокол.

– Меня не бросал муж! – возмущенно выступила я.

– Это потому, что у тебя его нет, – объяснил мне Пол.

Вообще-то Пол намекал на мою старшую сестру Клер, которая ухитрилась лишиться мужа в тот самый день, когда родила первенца.

– И работа у меня есть, – напомнила я Полу.

– Уже нет, – усмехнулся он.

Я его ненавидела. И он отвечал мне взаимностью. Но я не принимала это исключительно на свой счет – он ненавидел всю мою семью. Ему бы, наверно, было затруднительно определить, которую из сестер Маргарет он ненавидит сильнее. Между нами шло постоянное соревнование за почетное звание «паршивой овцы». Итак, участницы: Клер – тридцать один год, брошенная жена: я – двадцать семь лет, «наркоманка поганая»: Анна – двадцать четыре года, безработная, иногда приторговывает марихуаной, чтобы свести концы с концами; Хелен – двадцать лет… Честно говоря, я на месте Пола тоже затруднилась бы с выбором.

Мы все ненавидели Пола не меньше, чем он нас. Даже мама, хотя она ни за что не призналась бы в этом. Ей нравилось делать вид, что она любит всех. Видимо, она надеялась, что это облегчит ей доступ в рай.

Пол был индюк надутый и зануда. Будучи еще молодым, одевался он, как мой папа, а свою первую недвижимость приобрел лет в тринадцать, заначив деньги, подаренные ему к первому причастию.

– Тебе лучше еще раз переговорить по телефону с папой, – сказала я Маргарет. – Потому что я никуда не двинусь.

– Вот именно: ты не движешься никуда. Как это верно! – мерзопакостно заметил Пол.