Каникулы Рейчел

59

Я неистовствовала целую неделю. За это время выписался Нейл, притихший и полный добрых намерений. Джон Джоуи тоже выписался. Гордый, распрямившийся, с зачатками усов, напоминающих велосипедный руль. Выписался и Крис, оставив мне свой номер телефона и заставив меня поклясться, что я позвоню ему в день своей выписки. Примерно час после его ухода я вся светилась, радуясь, что он так внимателен ко мне, а потом вдруг погрузилась в глубокое уныние.

Хелен больше не приезжала меня навещать. С чего бы это, а? У Винсента тоже истекли положенные два месяца. Он был теперь совсем другим человеком, ничем не напоминающим того грубияна, которого я встретила здесь в первый день. Он стал очень тихим и мягким. Я так и видела, как он, например, стоит в лесу на полянке, а к нему слетаются птички и сбегаются белки и олени.

Ушли юный Барри, веселый гном Питер, игрок Дейви, Сталин. Я осталась последней из «стареньких». Перед уходом все обнимались, обменивались адресами и обещали друг другу не пропадать. Я была даже удивлена крепости связей, которые у нас тут образовались, несмотря на разницу в возрасте, поле и социальном положении. Может быть, нечто подобное чувствуют друг к другу заложники, захваченные террористами. Мы вместе побывали в аду и вернулись, и это нас сплотило.

Хотя мы и скучали по тем, кто уходил, но зияющей дыры не оставалось. Остальные тут же начинали клубиться вокруг и заполняли образовавшуюся пустоту новыми связями и отношениями. Так что, когда, например, нас покинул Майк, брешь, имеющая его очертания, очень скоро закрылась и быльем поросла.

К тому же, приходили новые люди, все менялось, так что потом и представить было нельзя, что это место еще недавно пустовало.

К концу шестой недели в моей группе числились одни новенькие. Барни, человек с острыми, неприятными чертами лица. У него был такой вид, будто он только что украл женское нижнее белье, которое сушилось на веревке. Еще – трясущийся Падриг, который, правда, уже не так сильно трясся и больше не сеял вокруг себя сахарный песок. Кроме того. Папаша Джонни – бешеный алкоголик, обрюхативший свою экономку. И наконец, Мэри-журналистка из бульварной газеты, толстая, противная, стервозная и бездарная. Последние пять лет она провела, выпивая по бутылке бренди в день, строча злобные статейки обо всех, кто попадался под горячую руку, и теперь от ее жизни остались одни клочья. Так ей и надо. Из стареньких остались Чаки, Мисти и я.

Впрочем, когда поступал новый человек, он недолго оставался новеньким. Как это всегда бывает в Клойстерсе, духовная близость между пациентами устанавливалась еще до того, как они успевали узнать имена друг друга. Вновь прибывшие мгновенно вписывались в нашу жизнь, и через какие-то минуты уже казалось, что они всегда были тут.

Я поняла, что выбилась в старшие, в тот день, когда мне было предложено сформировать одну из хозяйственных групп. Я должна была отвечать за завтраки, Чаки – за ланчи, Анджела – за обеды, а Мисти – за недоедание.

– Ну вот, – решительно сказала Чаки. – Мы с Анджелой уже подобрали себе людей.

– Когда? – тревожно спросила я.

– Пока ты телик смотрела, – уклончиво ответила она.

– Зараза ты, – сообщила ей я. – Держу пари, что вы забрали себе всех полноценных и вменяемых, и что никто из вас не взял Фрэнси.

– Сама – зараза, – ответила Чаки. – Кто смел, то и съел.

Я была так тронута этим ее «Сама – зараза», что простила ей все. Все-таки она сильно продвинулась.

– Так что садитесь с Мисти и делите оставшихся, – сказала Чаки, которой, видимо, все-таки было чуть-чуть неловко.

Я ужаснулась. Ведь я так ненавижу Мисти. Потом вдруг мне пришло в голову, что с тех пор, как ушел Крис, наше с ней напряженное противостояние несколько ослабло. И все-таки, не хотелось сидеть с ней рядом и что-то обсуждать. Я так и сказала Чаки.

– Да ладно тебе, Рейчел, – убеждала она меня, – веди себя, как взрослый человек. Дай девочке шанс.

– Что-то ты сменила пластинку, – пожаловалась я. Предыдущие шесть недель мы с Чаки перед сном с удовольствием рассказывали друг другу, как сильно мы обе ненавидим Мисти.

– Бедная девочка, – задумчиво произнесла Чаки. – После всех этих ужасов, которые с ней произошли, неудивительно, что она стала такой фифой…

– Я поговорю с ней только в том случае, если ты возьмешь на себя Фрэнси, – решила поторговаться я. Никто из нас не хотел брать Фрэнси к себе в команду, потому что она была совершенно сумасшедшая, к тому же, безрукая и ленивая до безобразия.

Чаки поупрямилась немного, но потом сдалась.

– Ладно. И да поможет мне Бог.

С большой неохотой я отправилась на поиски Мисти.

– Нам надо подобрать себе команды, – сказала я. Она холодно посмотрела на меня. И к моему большому удивлению ответила:

– Хорошо. Может, прямо сейчас этим и займемся?

И вот мы взяли всех идиотов и инвалидов, которых оставили нам Чаки с Анджелой, и поделили их. И, разговаривая с Мисти, я вдруг поняла, что в моем сознании произошел еще один сдвиг: я больше ее не ненавидела. Меня больше не сжигала сумасшедшая ревность к ее утонченной красоте, я даже готова была оберегать и защищать ее. Между нами неожиданно возникла какая-то душевная теплота.

И когда мы поднялись из-за стола, притворяясь, что мы взрослые люди, Мисти вдруг дотронулась пальцами до моей щеки. Это было так странно, что я просто стояла столбом, позволяя ей гладить меня по щеке и испытывая к ней при этом сострадание, любовь и необъяснимое дружеское чувство – нежный цветок, чудом выросший на выжженной земле.

– Вот видишь, – сказала мне после Чаки, узнав об этом.

– Ты могла бы с успехом работать в ООН, – сказала я притворно ворчливым тоном, – дипломатом.

– Что ж, хоть будет для меня работа, когда Дермот со мной разведется, – задумчиво ответила она. И почему-то мы обе нашли это ужасно забавным и смеялись до слез.

В тот вечер, когда списки вывесили на доску, я услышала, как Ларри, семнадцатилетний героинщик, отбывший, к тому же, срок в колонии за хулиганство, ныл: «Не хочу в команду Рейчел, она такая агрессивная!»

Неужели я агрессивная? Это, скорее, позабавило меня, чем разозлило. Именно тогда я поняла, что произошло чудо. Хотя я по-прежнему пылала ненавистью к Люку и к Бриджит тоже, пусть и не такой сильной, меня больше не злило, что я наркоманка. Я неоднократно наблюдала, как протекал у других пациентов этот процесс перехода от гнева к спокойному приятию, но ни на секунду не могла поверить, что со мной произойдет то же самое, и теперь испытывала совершенно незнакомое чувство. Что-то вроде умиротворенности.

Итак, вы говорите, я наркоманка. И что из этого? Я больше не терзалась оттого, что все сложилось именно так, а не иначе. Посмотрим правде в глаза: ведь я всегда знала, что со мной что-то не так, просто не понимала, что именно. Впервые в жизни я испытала облегчение. Мне стало легче, потому что теперь можно было больше не бороться с мыслью, что мое существование и поведение не совсем нормальны. И еще потому, что теперь я точно знала, что я не сумасшедшая, не глупая, не никчемная, а только инфантильная. И еще у меня низкая самооценка, но это можно исправить, если держаться подальше от воздействующих на настроение химических соединений. Будущее выглядело многообещающим. Теперь все казалось необыкновенно простым и понятным.

Стоило мне внутренне согласиться с этой версией низкой самооценки, как буквально за какую-то неделю многие вещи встали на свои места. Эта теория прекрасно объясняла, почему я вешалась на мужчин, которым была не нужна. Как сказала Джозефина в последний посвященный мне на группе, четвертый день:

– Вы хотели, чтобы они укрепили вашу веру в себя. – И почему большинству мужчин я была не нужна – теперь тоже стало ясно.

– Вы слишком нуждались в них, – объяснила Джозефина. – Вы отпугивали их огромной, зияющей дырой в вашей душе.

Наконец-то я все поняла и поразилась чудесам психотерапии. Конечно, я переживу неудачу с Люком и еще встречу другого мужчину.

– А теперь давайте поговорим о вашем нездоровом отношении к еде, – провозгласила Джозефина, и мое новенькое легкое счастье рухнуло с небес на землю. – С едой у вас те же проблемы, что и с наркотиками, – сказала она. – Когда вы сюда поступили, вы были, как скелет…

– Да бросьте, – отмахнулась я, горделиво улыбнувшись, – ничего я не была как скелет…

– Вот видите! – тут же вскинулась она. – Нездорово, очень нездорово! Это все звенья той же цепи, что и наркотики. Вы избегаете признавать свои крупные недостатки, концентрируясь на том, что, по вашему мнению, в состоянии контролировать, то есть на своем весе. Но вы не в силах изменить себя внутри, даже если измените снаружи. Все эти перемежающиеся голодания и приступы обжорства… – я сделала попытку возразить, но она пресекла ее. – Мы наблюдали вас здесь, Рейчел, и я знаю, что говорю. Вы очень озабочены своим весом. Но это не мешает вам поглощать шоколад и печенье в огромных количествах.

Я пристыжено опустила голову.

– Вы должны признать, – резко сказала она, – что несмотря на все эти россказни о вегетарианстве, голодной вы не ходите.

И все же, теперь ничто не могло надолго испортить мне настроение. Я была в такой хорошей форме, что даже могла себе позволить признать, что Джозефина отчасти права насчет моего отношения к еде. Почему бы и нет? К тому времени я уже готова была поверить во что угодно, даже в самое невероятное. Я смирилась с тем, что я наркоманка. Почему бы не подкинуть еще и неполадки с едой для смеха? Может, еще какие-нибудь отклонения? Это не проблема, потому что, как говорит Джозефина: «Стоит найти источник одного пристрастия – и тут же выплывут несколько других».

– Я теперь с нетерпением жду, когда начнется моя новая жизнь, – радостно пропела я Мисти в столовой.

– Слишком-то не обольщайся, – посоветовала Мисти. – Не все волшебным образом устраивается, как только прекращаешь принимать наркотики. Знать, почему ты их принимала, – это только вершина айсберга. Ты еще должна научиться жить без них, а это не так уж просто. Посмотри хоть на меня. Я сорвалась.

– О, нет, – улыбнулась я, тронутая ее вниманием. – Со мной этого не случится. Мне надо очень многое сделать.

– Вернешься в Нью-Йорк? – спросила она.

Я тут же смутилась и испугалась. И разозлилась, черт побери! Мои розовые мечты о будущей жизни не выдержали даже такой малости, как мысль об этих сволочах, Люке и Бриджит.

– Не думаю, что когда-нибудь вернусь в этот чертов Нью-Йорк, – процедила я сквозь зубы.

– Волнуешься, что скажут эти твои важные люди? – спросила Мисти. – Как там ее? Хеленка?

– Хеленка? – гневно воскликнула я. – Да пошла она! Терпеть ее не могу.

Просмаковав это кратковременное чувство освобождения, я мрачно добавила:

– Нет, я подумала об этих чертовых Люке Костелло и Бриджит Ленехан. Вот с ними у меня проблемы.

– Тебе придется вернуться в Нью-Йорк, – тоном умудренной и опытной женщины сказала Мисти. Она уже снова начинала меня раздражать. – Тебе надо помириться с ними.

– Никогда я не помирюсь с этими ублюдками!

Перед выпиской Джозефина позвала меня к себе для беседы. Каждый должен был побеседовать со своим психологом с глазу на глаз, перед тем как уйти из Клойстерса.

Так тренер перед важным матчем дает последнее напутствие игрокам.

В основном, она говорила о том, чего мне будет нельзя, когда я выйду отсюда. И я поняла, что нельзя мне будет ничего.

– Никаких наркотиков, включая алкоголь. Никакого голодания, обжорства, чрезмерных нагрузок. И, что самое важное, воздерживайтесь от контактов с противоположным полом в течение года.

Я так и села. (А я-то думала, вы мне друг!)

– Но почему? – воскликнула я.

– У вас нездоровое отношение к мужчинам. Сейчас, когда вы лишились наркотиков, в вашей жизни образуется пустота. Многие очертя голову бросаются в новые отношения, чтобы не оставаться наедине с собой. Вы можете стать одной из них.

«Какая наглость!» – оскорбленно подумала я.

– Мы советуем это всем, кто уходит от нас, – пояснила она.

Всем? Интересно, и Крису тоже?

– Это только на один год, – ласково добавила она.

Год! Для меня это звучало, как сто лет.

– Ну, тогда я, пожалуй, вернусь в Нью-Йорк, – угрюмо сказала я. – Даже если я не захочу сохранять целомудрие, там мне придется это делать.

– Никакого Нью-Йорка, – запретила она. – Дайте себе годик, чтобы придти в норму. И потом, вы что, хотите сказать, что с Люком у вас были целомудренные отношения? – улыбнулась она.

Мне удалось сдержаться и не пуститься в пространные объяснения насчет Люка, но моя ненависть к нему, кажется, отразилась у меня на лице.

– Люк – редкий мужчина, – сказала Джозефина. – Может быть, сейчас вы так не думаете, но потом поймете, что он все сделал правильно.

Я ничего не ответила.

– Он – верный, надежный, цельный, умный человек, и еще, он очень… – она помедлила, поправила волосы, – … очень красивый.

Я была поражена. Значит, этой старой грымзе тоже не чуждо ничто человеческое! Но недолго я так думала.

– Теперь, когда вы снова выходите во внешний мир, – сурово сказала она, – все самое трудное только начинается. Вы должны будете научиться жить со своим прошлым и правильно реагировать на новые ситуации. Это не всегда будет легко.

Я не испугалась. Не то, чтобы я ей не верила. Мне просто казалось, что при моем горячем желании начать новую жизнь я все смогу преодолеть.

– У вас по-прежнему напряженные отношения с матерью, – напомнила Джозефина. – Когда вы будете жить вместе, противоречия, возможно, обострятся. Постарайтесь не сорваться, если это случится.

– Обещаю, что не буду принимать наркотики.

– Мне можете ничего не обещать, – сказала она. – Это ведь не моя жизнь будет разрушена.

– И моя не будет разрушена, – с вызовом заявила я.

– Ходите на собрания, помните, что вам здесь говорили, и со временем все наладится, – пообещала она. – У вас огромные внутренние ресурсы.

– Что еще за ресурсы? – удивленно спросила я.

– Мы здесь не слишком много говорим о хороших чертах наших пациентов, не так ли? – улыбнулась она. – Что ж, вы умны, восприимчивы, остроумны, очень добры, я видела, как вы себя вели с другими членами группы, с новенькими. Вы умудрились наладить отношения даже с Мисти.

Я покраснела от гордости.

– И, наконец, должна сказать, что испытала огромное удовлетворение, наблюдая, как вы менялись и взрослели на глазах.

– Неужели я была так ужасна? – спросила я из чистого любопытства.

– Вы были крепким орешком, но случались и похуже вас.

– Я вас ненавидела, – с удивлением услышала я собственные слова. Но она вовсе не упала от них в обморок.

– Странно было бы, если бы не ненавидели, – кивнула она. – Как это в том фильме: «Я самый ужасный из твоих кошмаров»?

– Откуда вам столько известно обо мне? – робко спросила я. – Как вы чувствовали, когда я вру, а когда говорю правду?

– Я очень долго была «внутри», – сказала она. Это ничего мне не объяснило.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что я долгие годы жила с человеком, страдавшим хроническим алкоголизмом и наркоманией, – сказала она, загадочно улыбнувшись.

Я была потрясена. Бедная Джозефина! Кто же это был? Один из ее родителей? Брат? А может быть, муж? Может быть, она была замужем до того, как сделаться монашкой?

– Кто это был? – выпалила я.

Я ожидала, что она ответит какой-нибудь чопорной, холодной фразой, например: «Такие вопросы не задают, Рейчел». Но она ничего такого не сказала.

Вместо этого она долго-долго молчала, глядя мне прямо в глаза, а потом тихо ответила:

– Я.