Карл Либкнехт

VIII. РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И КАРЛ ЛИБКНЕХТ В КАТОРЖНОЙ ТЮРЬМЕ

РУССКАЯ революция застала и Карла Либкнехта — и Розу Люксембург в тюрьме. Там, за решеткой, отрезанные от всего мира, получили они первую весть о том, что царизм пал. Легко представить себе, как зажгла эта весть обоих узников. Либкнехт, судя по его письмам этого времени, еще больше заметался — как лев в клетке. Вполне законченных определенных высказываний Либкнехта о Февральской русской революции до нас не дошло. С подлинной позицией большевиков в этой революции он был знаком плохо. Когда после июльских дней 1917 г. до Либкнехта дошла весть, что Временное «революционное» правительство обвиняет Ленина и его друзей в сношениях с германским генеральным штабом, Либкнехт сразу, конечно, понял, что означает подобное обвинение, и передал на волю, что чувствует себя в этом «деле» вполне солидарным с Лениным.

В спартаковской печати первую русскую революцию 1917 г. освещали преимущественно Лео Иогихес (Тышко) и Роза Люксембург, которые ближе знали обстановку в России. И освещение это — разумеется, несвободное от кардинальных ошибок люксембургианства — оказывало известное влияние и на Карла Либкнехта. Но в течение всего 1917 и всего 1918 гг. Либкнехт в тюрьме (а затем и на воле) меньше других спартаковцев разделял люксембургианские ошибки в вопросах русской революции и легче схватывал тактику большевиков, инстинктом чувствуя правоту последних. Об этом существует красноречивое показание такого свидетеля, как покойная Клара Цеткин. С этим свидетельским показанием читатель познакомится ниже.

В журнале «Spartakus» № 4 (апрель 1917 г.) Роза Люксембург в статье «Новое- Ватерлоо социализма» рисует положение в следующих полных горечи строках: «Международный рабочий класс как политический фактор вторично сказался бессильным в вопросах обострившейся войны, захватившей, можно сказать, и Новый свет. Мы переживаем второе Ватерлоо социализма. Роман Золя «Человек-зверь» заканчивается потрясающей картиной поезда, машинист и истопник которого сорвались с паровоза, обнявшись в смертельной схватке. Поезд мчится среди ночи, не управляемый никем и не встречающий никаких препятствий, проносится к ужасу замкнутых пассажиров мимо всех станций и несется все более бешеным ходом навстречу неминуемой катастрофе где-нибудь в неведомой дали. Такую же картину представляет собой современное капиталистическое общество, после того как 4 августа свалился призванный историей машинист, международный пролетариат».

Очень горькие слова!

И далее: «…даже русская буржуазия, этот последний отпрыск капитализма, отягощенная всеми пороками позднего рождения, ослабленная всеми плодами древа исторического познания, напуганная судьбами всех своих старших сестер, — даже эта буржуазия собирается в настоящий тягчайший момент с силами, чтобы выполнить последний остаток революционных задач, поставленных историей перед буржуазией.

«Только международный и прежде всего германский пролетариат отказывается до сих пор от своих задач, отказывается по всей линии, отказывается полностью, упрямо, не извлекая никаких уроков из пинков, ударов кнута и скорпионов истории».

Из этих слов вытекает, что по крайней мере часть спартаковцев сначала смотрела на Февральскую революцию 1917 г. как на более или менее шаблонную буржуазную революцию «обычного» типа и еще не отгадывала той роли, которую в самом близком будущем предстояло сыграть российскому пролетариату. Великая Октябрьская пролетарская революция для этой части спартаковцев была изрядной неожиданностью.

Когда Октябрьская революция произошла, общие симпатии спартаковских рабочих, конечно, были на стороне большевиков. В письме от 27/VI 1918 г. Клара Цеткин писала об этом В. И. Ленину, а Владимир Ильич в письме от 26/VII 1918 г. отвечал ей: «Нас всех радует чрезвычайно, что Вы, товарищ Меринг и. другие «товарищи спартаковцы» в Германии «головой и сердцем с нами». Это дает нам уверенность, что лучшие элементы западно-европейского, рабочего класса, несмотря на все трудности, все же придут Нам на помощь». Вся основная масса спартаковских рабочих сразу почувствовала, что дело идет о первой великой социалистической революции, и она всей душой была с большевиками. Но полного понимания всей тактики большевистской революции в организации спартаковцев не было, и в силу всего люксембургианского прошлого — не могло быть.

Германские социал-шовинисты и центристы на деле вели пропаганду против русской революции уже и до Октября, ибо они поняли, что русская революция начинает развиваться в социалистическую и оказывает громадное влияние на рабочих Запада. События июльских дней 1917 г. «Фортвертс» использовал в этих же целях: «В России из братских споров возникло братоубийство. Это должно служить нам предостережением. Русские товарищи теперь, может быть, поймут, почему мы не последовали их совету сделать по их примеру революцию. Они теперь, может быть, поймут, что мы не хотели подготовить немецкому народу такую судьбу, какую переносит сейчас русский народ. Мы должны достигнуть демократии другим путем, и мы уже стоим на нем. Мы не сомневаемся ни на один момент, что после войны мы будем иметь в Пруссии всеобщее избирательное право и парламентарную систему» («Форвертс» от 27/VII 1917).

Спартаковцы (и в том числе Роза Люксембург) решительно разоблачали эту гнусную агитацию против русской революции. Они всей душою были на стороне русской революции и убеждали рабочих других стран поддержать ее. Но большевистского понимания движущих сил русской революции у них не было.

В большой статье «Жгучие вопросы современности», помещенной в августовском номере «Писем Спартака», Роза Люксембург пишет, что русский пролетариат находится в безысходном положении: всеобщего мира он собственными силами добиться не может; сепаратного мира заключить он тоже не может, ибо это означало бы поддержать немецкий империализм; вести войну активно или пассивно значило бы поддержать антантовский империализм. Во всех случаях русский пролетариат «осужден быть в действительности мячиком империализма, и всякая его тактика, какую бы он ни захотел проводить, в конечном счете пойдет на пользу империализму.

«Это звучит, как парадокс — и, однако, это так: нет ни одной правильной тактики, которой бы сейчас мог придерживаться русский пролетариат» («Spartakusbriefe», II, S. 110).

Особенно выразительна следующая оценка, данная Розой Люксембург в письме из тюрьмы к Луизе Каутской от 24/XI 1917 г.:

«Радуешься ли ты победам русских? Удержаться в этом шабаше ведьм им, конечно, не удастся. Но не потому, что экономическое развитие России отстало — как статистически подсчитал твой мудрый супруг (т. е. Карл Каутский). А потому, что социал-демократия в высокоразвитых странах состоит из трусливых собак и что эти социал-демократы будут спокойно смотреть, как русская революция гибнет. И все-таки такая гибель лучше, чем «остаться жить за отечество». Это все же событие всемирно-исторической важности, память о котором будет жить в веках». (Письма Розы Люксембург к Карлу и Луизе Каутским, нем. изд., стр. 210.)

Эти слова Розы показывают, что по ее первоначальной оценке, по свежим следам событий, Октябрьской революции ничего другого не оставалось, как с честью погибнуть — раз «трусливые с.-д. собаки» ее не поддерживают. Вот к каким губительным ошибкам приводил ход идей люксембургианства.

У Карла Либкнехта тоже в это время нет еще большевистской оценки движущих сил русской революции. Но пробуждение германского пролетариата он больше всего ставит в связь именно с русской революцией и уже вскоре после падения царизма он приступает к пропаганде идеи советов в Германии.

Особенно большие ошибки делали сторонники люксембургианства в эпоху Брестского мира[10]. Тогдашние ошибочные писания сторонников этого лагеря очень полезно будет напомнить и здесь, ибо это были ошибки абсолютно искренних революционеров. По ним лучше всего судить о том, как вопреки пессимистическим оценкам даже многих искренних друзей русской революции эта последняя развернула такое богатство сил, которое тогда никому и не снилось.

В № 11 журнала «Спартак» (сентябрь 1918 г.) помещена статья «Русская трагедия». Она горячо и страстно бичует германское с.-д. большинство за предательство по отношению к русской революции. Она заклинает германских рабочих прекратить бездействие и поспешить на помощь русской революции:

И в то же время статья находит только такие «оправдания» для мнимых ошибок Октябрьской революции: «Дело в том, что такова логика ложной объективной ситуации: каждая социалистическая партия, которая взяла бы сейчас в России власть, должка была бы держаться ложной тактики, потому что она только часть международной армии пролетариата, а главные силы этой армии бросили ее на произвол судьбы».

Этого мало. Статья «обобщает» свою ошибочную установку и подводит такой итог: «Провести пролетарскую диктатуру и социалистический переворот, в одной отдельной стране, окруженной империалистическими странами, в которых господствует тупая реакция, и обуреваемой кровопролитнейшей мировой войной, — это задача квадратуры круга».

А выход из этого положения, рисующегося автору в совершенно трагическом свете, находится только такой: «Есть только один выход из трагических сетей, в которых запутана Россия: резолюция в тылу германского империализма, восстание германского народа как сигнал к международному революционному вмешательству в войну. Спасение русской революции в этот роковой час есть в то же время спасение чести германского пролетариата и международного социализма.

«Германские рабочие, — заканчивают спартаковцы, — хладнокровно смотрят на то, как русскую революцию рвут на части, окружают со всех сторон, морят голодом. Пусть же они хотя бы в последний— двенадцатый час спасут ее от самого страшного — от морального самоубийства, от союза (Allianz) с германским империализмом». («Unterirdische Literatur im revolutionären Deutschland während oes Krieges» von Ernst Drahn und S. Leonhard, 1920, стр. 111–112).

А в октябре 1918 г. в № 12 того же журнала в статье «Узел международного положения» можно было прочесть такие строки: «Германская революция имела бы перед собой теперь совсем ‘иные, гораздо более благоприятные условия, чем русская революция, одинокая, изолированная, выданная с головой еще торжествующему империализму, бессильно истекающая кровью в его железном ошейнике».

Теперь читаешь эти строки и вспоминаешь, какое это было трудное время. Подумайте только! Так писали лучшие люди международного социализма в 1918 г. Столь безысходным и столь трагическим казалось тогда положение нашей революции даже таким деятелям рабочего движения. Не вправе ли тем более гордиться большевизм, что он-то видел и в самую трудную минуту правильную дорогу и твердо шел вперед к цели, невзирая ни. на какие трудности? Не вправе ли гордиться Великая пролетарская революция в СССР тем, что она нашла в себе силы справиться со всеми, даже самыми чудовищными, препятствиями, какие нагородила история на ее пути?..

Читая эти строки, особенно наглядно видишь, какие гигантские опасности для дела пролетариата таит в себе непонимание того, что вполне возможна победа социализма сначала и в одной отдельно взятой стране и какое великое дело сделал Ленин, еще задолго до Октября теоретически обосновавший возможность победы социализма и в одной отдельно взятой стране, и как велика заслуга т. Сталина, отстоявшего и в этом учение Ленина и развившего его дальше.

Вот куда (приводило даже лучших людей международного социализма неверие и непонимание возможности победы, социалистической революции и построения социалистического общества сначала и в одной отдельно взятой стране. Роза Люксембург горячо ненавидела контрреволюционную социал-демократию, но вместе с тем сна в важнейшем вопросе оставалась в плену социал-демократических идей. Если бы пролетарский авангард в России поддался подобным настроениям, он погубил, бы пролетарскую революцию Наверняка.

Эти ошибки люксембурпианства частью разделял \и Карл Либкнехт, пока он, отрезанный от всего мира, сидел за семью замками в каторжной тюрьме в Люкау. Он слал горячие приветствия Великой пролетарской революции. Он был всей душой на ее стороне. Он в любую секунду готов был отдать за нее жизнь. Но он смертельно боялся, что она может зайти на неправильный путь и погибнуть.

11 ноября 1917 г. Либкнехт в письме из тюрьмы пишет:

«Великий революционный процесс (и социальный и экономический), происходящий в России и охвативший ее от самых низов и до поверхности, процесс, выражением которого является политическая революция, затрагивающая весь строй государства и его правительственный механизм, — этот процесс не только не завершается, а находится в своем начале, имея перед собой безграничные перспективы, гораздо большие, чем во время Великой французской революции. Социальная революция, опасность которой исковеркала в Германии революцию буржуазную, в России, повидимому, уже сильнее этой последней, по крайней мере на некоторое время и в Наиболее деятельных центрах этой страны. Правда, русский капитализм не одинок, имея поддержку в капитализме англо-франко-американском. Уже одна задача — найти временное и частичное решение вопроса о войне — требует титанической работы… То, что я узнаю об этих событиях, до того отрывочно и поверхностно, что я должен довольствоваться догадками. Ни в чем не ощущаю я так сильно моей нынешней духовной изоляции, как в вопросе о России».

Тут заметно уже больше понимания совершающегося в России, нежели в статье «Новое Ватерлоо социализма». Однако Либкнехт тоже еще отдает обильную дань тем настроениям спартаковцев, которые охарактеризованы вышеприведенными цитатами.

В письме от 9 дек. 1917 г. Либкнехт полон тревоги по поводу мирного предложения, сделанного только что образовавшимся русским советским правительством — как бы оно не сыграло «на руку мерзавцам Шейдеманам и Давидам». Ему кажется, что советское правительство делает ошибку, желая во что бы то ни стало «избегнуть Сциллы быстрого падения». И он еще и еще раз обращается с призывом к германским рабочим: «Подлому использованию русской революции в интересах центральных держав надо противодействовать всем'и, решительно всеми средствами».

14 декабря 1917 г. Либкнехт пишет уже более спокойно:

«Ленин и его друзья должны все-таки стремиться только к тому, о чем я тебе писал. Чем больше я об этом думаю, тем яснее становится для меня этот вопрос, тем спокойнее делается на душе и тем плодотворнее или, по крайней мере, не такой безнадежной представляется мне их тактика, которая способна очистить атмосферу на великом мировом болоте (и, прежде всего, здесь) своим освободительным веянием. Но необходимо, конечно, чтобы все это произошло и здесь, именно все. Каждый солдат должен помнить, что каждая капля пота и крови, которую он проливает по приказу Гинденбурга, поддерживает эксплоататоров и завоевателей — в ущерб избирательному праву, во вред миру».

В марте 1918 г. Либкнехт пишет: «Как резко дует мартовский ветер. Пахнет 1871-м годом, Парижем, 48—49-ми годами и 1917-м в России, к которой теперь можно буквально применить слова: Quе veut cette horde d’esclaves, de traitres, de rois conjures («Что надо этой банде рабов, изменников и королей-заговорщиков», — этими словами Начинается второй куплет марсельезы). И Либкнехт кончает: «Это чувство всецело мною владеет, шумит и горит в моем мозгу».

Великая пролетарская революция «всецело владеет» Либкнехтом, «шумит и горит» в его мозгу, владеет всем его сердцем. Поэтому он так и тревожится ее трудностями. Сначала он посылает из тюрьмы ряд небольших статей, заметок, тезисов, набросков полукритичеокого характера, но каждый раз не забывает прибавить товарищам: «Я страшно мало информирован, пишу это только условно, только как материал для размышлений».. Затем горизонт постепенно проясняется. Либкнехт счастлив, что тучи рассеиваются. Заметки, статейки и письма идут нелегально из тюрьмы все чаще. Для этого используются невинные книги, возвращаемые на волю, пустые пакеты, белье и т. д. И все об одном — о русской революции, о том, что германские рабочие должны помочь во что бы то ни стало.

В заметке «Итог Бреста» (весна 1918 г.) он пишет из тюрьмы: «Итог Бреста отнюдь не ноль, даже если русским навяжут самый брутальный договор. Русские делегаты сделали из Бреста революционную трибуну на весь мир» (Karl Liebknecht, «Politische Aufzeichnungen aus seinem Nachlass», 1921, стр. 51).

«Все, все будет зависеть теперь от германского пролетариата. Надо напрячь последний мускул. Пусть брызнет кровь из-под наших ногтей! Пусть потребуются неисчислимые жертвы! Наш величайший, наш святой долг притти на помощь русским братьям» (там же, стр. 56).

В мае Франц Меринг начинает в газете («Leipziger Volkszeitung» серию статей под общим заглавием «Большевики и мы». Он говорит в них о всемирно-исторической заслуге большевиков и призывает к укреплению власти большевиков. А в особом письме к большевикам от имени группы «Спартак» Меринг заявляет:

«Я пишу это письмо, чтобы исполнить желание, неоднократно высказанное в кругах группы «Интернационал», и сказать русским друзьям и товарищам, что мы связаны с ними узами горячей и глубокой симпатии и что в них, а не в призраках «старой испытанной тактики» мы видим сильнейших борцов нового Интернационала».

Небольшая заметка, переправленная Либкнехтом из тюрьмы нелегально в начале мая 1918 г., показывает, что он уже все лучше и лучше уясняет ребе положение. Он пишет:

«Одно необходимо нашим русским друзьям, русским советам: прежде всего как можно скорее создать себе реальную военную силу… Им надо прежде всего обеспечить себе возможность длительного существования, выиграть время» (там же, стр. 102). (Постепенно Либкнехт излечивается от ошибок люксембургианства и «левого» коммунизма. И теперь он знает «одной лишь думы власть»: он не перестает страстно звать германских рабочих на помощь русской большевистской революции — звать, будить, толкать. Пусть осторожничают теперь другие, пусть другие хныкают — боясь выступить слишком рано и рискнуть слишком многим. Либкнехт не устает теперь призывать:

«Только бы не опоздать! Только бы не собраться с силами слишком поздно! Только бы мы не слишком побоялись рискнуть. Только бы наша помощь не пришла слишком поздно!»

Волнение Либкнехта, его страстные призывы не медлить, броситься в огонь, итти на помощь русской революции тотчас же, — все это передается в берлинские рабочие кварталы. Социал-шовинисты и центристы это чувствуют и они прекрасно знают, откуда именно идут эти призывы. Нападки на Либкнехта в «Форвертсе» и других газетах становятся все более бешеными. В письме от 16/VI, 1918 г. Либкнехт пишет по этому поводу жене: «Только что мне передали газеты… Я уже принял небольшую грязевую ванну. Бррр. Дитя мое, меня часто берет сомнение — достаточно ли ты закалена, чтобы противостоять этим ежедневным нападкам на все то великое, благородное и святое, что отличает наше время; достаточно ли ты сильна, Чтобы переносить изо дня в день торжество трусов, ничтожества, скотов и лакеев, чтобы терпеть все низкое и жалкое. Теперь — это самое трудное».

Чем больше Либкнехта забрасывают грязью в подлых с.-д. газетах, тем яснее ему, что призывы из тюрьмы доходят туда, куда они адресованы. Либкнехт, как и Ленин, слышит звуки одобренья не в сладком рокоте хвалы, а в диких криках озлобленья.

Только бы не опоздать!

Почти в каждой записочке Либкнехт посылает горячие приветствия «большевистской миссии» (полпредству), появившейся в Берлине и тоже являющейся мишенью для самых злостных нападок.

21 октября 1918 г. Карла Либкнехта под давлением революционных масс освобождают из тюрьмы. На Ангальтском вокзале в Берлине его встречает восторженная демонстрация рабочих. Первые его слова — слова привета пролетарской революции в России. Первый его «визит» — к зданию советского представительства. Благоговейно обнажает он голову перед красным знаменем с советским гербом. Он целует это знамя. Он обнимает русских товарищей. И обращаясь тут же к растроганной до слез толпе революционных рабочих и солдат, он говорит все на ту же тему:

— Только бы не опоздать! Только бы не сделать слишком мало! Только бы поскорей подать руку русской революции!..

Наша большевистская революция называла имя Либкнехта среди имен самых любимых своих героев. Большевистская революция вполне поняла положение Либкнехта, хотя Либкнехт не сразу вполне понял положение большевистской революции. Но с момента, когда Либкнехт вышел на волю и смог получить всю необходимую информацию, взаимопонимание установилось полное. В лице Карла Либкнехта большевистская революция получила в Германии столь пламенного истолкователя, такого верного друга, такого преданного и авторитетного для всех честных тружеников представителя, какого только могла себе желать…

Выйдя на волю, Роза Люксембург тоже отказалась от многих своих ошибочных взглядов на русскую революцию (аграрная политика большевиков, вопрос о терроре, национальная политика). Ход развития германской революции хотя и в другом варианте, тоже целиком подтверждал правильность большевистской тактики. Через три года после убийства Розы Люксембург один из бывших ее единомышленников Пауль Леви, разойдясь с коммунистами и ренегировав в лагерь c.-д., вытащил старую рукопись Розы (писанную в тюрьме в сентябре.1918 г.) против большевиков и издал ее, хотя не мог не знать, что, выйдя из тюрьмы, Роза отказалась печатать эту рукопись, ибо под влиянием уроков революции сама пересмотрела свои взгляды. Клара Цеткин, интимный друг и Розы, и Карла, и Иогихеса Тышки, выступила главным свидетелем по этому делу — ибо все трое были уже к этому времени убиты, а письменных распоряжений, конечно, в той обстановке остаться не могло.

Кто знает Клару Цеткин, кто знает весь этот кружок революционных корифеев, тот не усомнится, что каждое слово такой «свидетельницы» должно рассматриваться как полновесная правда.

И вот, в этом свидетельском показании есть одно место, которое должно безусловно войти в биографию Карла Либкнехта.

Летом.1921 г, — Клара Цеткин, находясь в Москве, узнала, что Пауль Леви намерен печатать упомянутую рукопись Розы Люксембург. Уезжая в Германию, она виделась с В. И. Лениным и сделала ему заявление, о котором В. И. по свежим следам сообщал пишущему эти строки в следующих словах:

«Мой вчерашний разговор с Цеткиной перед ее отъездом я считаю, ввиду ряда ее заявлений, таким важным, что необходимо сообщить его Вам.

«Она опасается, как бы кое-кто из друзей Леви не вздумал издать рукопись Розы Люксембург против большевиков, написанную, кажется, в тюрьме в 1918 году. Если кто это сделает, она намерена заявить в печати, что вполне уверена в нелойяльности такого поступка. Она-де всего ближе знала Розу Люксембург и уверена, что она сама признала эти взгляды ее «ошибочными, признала после выхода из тюрьмы недостаточную свою осведомленность.

«Кроме того, Лев Иопихес, ближайший друг Розы Люксембург, за два дня до своей смерти в подробной беседе с Цеткиной сказал про эту рукопись Розы Люксембург, что Роза Л. сама признала ошибочность ее. Цеткина хотела по моей просьбе написать это Вам» (письмо Ленина от 29/VII 1921 г.).

Когда П. Леви напечатал рукопись Розы, Клара Цеткин выполнила свое намерение. Она выпустила брошюру «Роза Люксембург и русская революция» (русское изд. Гиз, 1924), где подробно рассказала, как было дело. По поводу позиции Карла Либкнехта в вопросах русской революции после его выхода из тюрьмы Клара Цеткин пишет:

«Кроме того, имя Карла Либкнехта — исторический символ! — не простояло бы и 24 часов рядом с именем Розы Люксембург, в заголовке «Роте Фане», если бы между обоими выдающимися борцами не существовало одинакового, вполне сходного отношения к основным вопросам пролетарской революции. Это единомыслие, невзирая на различные оттенки в деталях, служило фундаментом прочной, преданной личной дружбы и революционного братства по оружию, которое соединяло Розу Люксембург: и Карла Либкнехта до самой их трагической смерти. А отношение Карла Либкнехта к русской революции всем известно» (указ. сочинение, стр. 100).

Да, отношение Карла Либкнехта к русской революции действительно всем известно. Известно также отношение русской революции к Карлу Либкнехту. И Ленин и вся партия большевиков и весь революционный рабочий класс России видели уже в это время в Карле Либкнехте лучшего представителя лучшей части германского и всего мирового пролетариата.