Карл Либкнехт

I. ЛИБКНЕХТ-ОТЕЦ

ИМЯ ЛИБКНЕХТ было прославлено на весь мир уже отцом Карла — Вильгельмом Либкнехт, который бесспорно принадлежал к замечательнейшим людям своей эпохи. Не может быть ни малейшего сомнения в тем, что отец дал сыну «на дорогу» очень, очень многое.

Что же именно?

Чтобы ответить на этот вопрос, нам необходимо хотя бы в самых общих чертах напомнить читателю биографию Либкнехта-отца.

Вильгельм Либкнехт вышел из семьи ученых. Его предки состояли в близком родстве с Лютером. В официальном некрологе прадеда Вильгельма Либкнехта, профессора Иоганна-Георга Либкнехта, умершего в 1749 г., содержится прямое указание на то, что «его прародитель был связан узами родства с блаженной памяти Лютером». Сам этот прадед был одним из выдающихся ученых своего времени (математик и одновременно теолог), состоял в тесной дружбе и в постоянной переписке с Лейбницем. Он родился в 1679 г. в местечке Вазунген. Уже 28 лет от роду он в 1707 году по рекомендации Лейбница получил кафедру математики в Гисенском университете. В 1721 г. он вдобавок к этому получает еще кафедру теологии. В 1724 г. вышло в свет его сочинение «Основные принципы всех математических наук и учений». Вокруг астрономических открытий, сделанных Иоганном-Георгом Либкнехтом, в течение многих лет кипела ученая полемика. В 1733 г. он выпустил несколько сочинений теологического характера, вокруг которых тоже создалось не мало шума.

От первого и второго браков Иоганна-Георга Либкнехта родилось 13 детей. Общественные связи всей этой семьи, ее браки, ее знакомства — частью ученые, частью военные, частью чиновничество более или менее высоких рангов. Отец Вильгельма Либкнехта родился в 1787 г. и умер в 1832 г. Он был государственным чиновником. Мать умерла в 1831 г., когда Вильгельму было 5 лет от роду.

Вильгельм Либкнехт (его полное имя было: Вильгельм-Филипп-Мартин-Христиан-Людвиг) родился 29 марта 1826 года в городке Гиссене (Верхний Гиссен). Он был третьим ребенком в семье, рано лишился матери, а через год и отца, и попал на воспитание к родственникам, у которых провел довольно тяжелое детство. Университетский город Гиссен был тогда в действительности только небольшим местечком, насчитывавшим всего 8 000 жителей. В те времена этот ныне индустриальный пункт представлял собой полугород-полудеревню, обладал большим количеством садов и был расположен необычайно живописно.

Родственники готовили Вильгельма Либкнехта к карьере государственного чиновника. 16 лет от роду он кончает местную гимназию и поступает в местный же университет. Наибольший след в молодой душе подростка оставило к этому времени знакомство с важнейшими из сочинений Сен-Симона. Из семейных переживаний на воображение мальчика сильно подействовала судьба одного из братьев его бабушки — Вейдига. Этот Вейдиг — по оценке Вильгельма Либкнехта, один из благороднейших людей своей эпохи-был арестован в 1835 г. за распространение революционной литературы и посажен в Дармштадтскую подследственную тюрьму. Дело его попало в руки какого-то исступленного следователя, полуфанатика-полусумасшедшего. Арестованного держали в тюрьме два года. При помощи целого ряда утонченных издевательств заключенного довели до полного отчаяния. Он покушался на самоубийство, но неудачно. Спустя некоторое время посланный следователем наемный убийца темным зимним утром задушил узника в его камере. В мирной интеллигентской семье Либкнехтов Вейдиг первый открыл собою — серию революционеров и «бунтовщиков». Вторым скоро оказался сам Вильгельм Либкнехт.

Поступив в 1848 г. в университет, Вильгельм Либкнехт изучает теологию, филологию и философию. В эту пору он мечтает об академической карьере, чувствуя себя уже атеистом, а в политической области революционером. Скоро ему удается переселиться в Берлин. Он поступает в тамошний университет и слушает философию у Шеллиига и Тренделенбурга. В то же время он ревностно изучает историю древности и германскую историю. С 1846 г. Вильгельм Либкнехт считает себя коммунистом. В Берлине он организует кружки революционного студенчества, в то время, на заре буржуазной революции 1848 года, в массе своей настроенного оппозиционно и революционно. В этих студенческих кружках В. Либкнехт пропагандирует не только республиканские, но и социалистические идеи. Польский вопрос в те времена был до известной степени оселком всякого последовательно-демократического убеждения. В. Либкнехт с горячностью и энтузиазмом защищает освобождение Польши. В кружках молодежи кипят дискуссии и споры. Имя Либкнехта становится известным властям, и в 1846 г. на него обрушивается первая репрессия. Его высылают из Берлина — «по месту рождения». По дороге на родину он делает крюк и пытается попасть в Богемию. Его задерживают австрийские жандармы, заподозрившие в нем польского заговорщика. Паспорт его в порядке, ню тем не менее его «препровождают» через границу и заставляют-таки уехать в Гиссен. Вернувшись домой, он сначала думает стать адвокатом. Но обстановка гнетет его все больше. Атмосфера непрестанно сгущается. Дышать становится все труднее. Молодые силы не находят себе никакого приложения.

И вот у В. Либкнехта, тогда уже двадцатилетнего молодого человека, возникает мысль об эмиграции в Америку. Эта мысль находит себе отзвук среди гиссенского студенчества. У Либкнехта появляются единомышленники. В Гиссене образуется целый студенческий ферейн, ставящий себе задачей оказание содействия желающим эмигрировать. Это не была мысль о бегстве, — вспоминал впоследствии об этом плане В. Либкнехт. Выжидать в бездействии было ему не по нутру. Он говорил себе: как только Европа зашевелится, я немедленно вернусь назад. Что в Европе, в частности в Германии, скоро начнется революция, молодой Либкнехт не сомневался. Но ждать нехватало выдержки. «Свободная» Америка манила к себе. Там рассчитывал он глотнуть свежего воздуха, а после вернуться на место действия, сохранив свои силы лучше, чем если будет «киснуть» в Гиссене.

Поездка в Америку, однако, не осуществилась. Отъезд назначен был на осень 1847 г. Вместе с несколькими друзьями Либкнехт строил план создания земледельческого товарищества в лесной (полосе штата Висконсина — как только они очутятся за океаном. Чтобы оказаться на высоте задачи и в смысле физическом, Либкнехт стал закалять свой организм. Усиленно обучается он стрельбе, плаванию, гимнастике. Но особенное внимание уделяет он искусству плотничанья. Он поступает в обучение, берет в руки топор, работает целыми днями и через 6 недель торжественно получает звание подмастерья.

В это время в Гиссенском университете начинаются студенческие беспорядки на почве полуакадемической, полуполитической. Либкнехт с толовой бросается в это дело и становится признанным вожаком движения. Студенты выигрывают борьбу, конфликт разрешается в их пользу, но Либкнехта вежливенько просят выехать из Гисбена. Он отправляется в Марбург, где остается недолго.

Теперь-то и надо осуществить поездку в Америку, — говорит себе Либкнехт. В конце лета 1847 г. он снимается с якоря. План выработан. Первый этап поездки вниз по Рейну в Роттердам. Но, отъехав всего каких-нибудь 100 километров от Марбурга, он задерживается в Майнце. По дороге он разговорился в повстречавшимся ему швейцарцем, по профессии учителем. Тот в соблазнительных красках описал ему свободные условия существования в Швейцарии и убедил его переждать лучше поближе от Германии, где вскоре неизбежно разразится революционная гроза. И вот, вместо Роттердама, вместо Висконсины, В. Либкнехт осенью 1847 г. очутился в Цюрихе. Здесь он продолжает готовиться к адвокатуре и в то же время для заработка поступает учителем в фребелевскую образцовую школу. Впоследствии В. Либкнехт не раз утверждал, что к учительской деятельности у него было настоящее призвание, и шутил, что политика «зря» отвлекла его от той профессии, которая была подлинным его назначением. В этой шутке было то зерно истины, что Либкнехт действительно был по натуре просветителем, воспитателем. Но именно это не только, конечно, не помешало, а помогло ему стать великим пролетарским агитатором и бойцом.

В Цюрихе Либкнехт прожил до февраля 1848 г. При первых же известиях о начавшихся революционных событиях Либкнехт ни дня уже не может усидеть в мирном Цюрихе. Наступил долгожданный день. Затрещало самовластие монархов. Народы проснулись. Закипает борьба. Либкнехт мчится в Париж. В кармане у него рекомендательное письмо от известного педагога Юлиуса Фребеля к революционному поэту Гервегу. Этот последний занят формированием в Париже немецкого легиона, который должен-де на обоих штыках «принести республику» в Германию. За эту идею ухватился и 22-летний Либкнехт. В своих воспоминаниях о Марксе Либкнехт рассказывает, что Маркс был решительно против этого искусственного плана создания «иностранных легионов» и видел в нем даже отчасти интригу французских буржуазных республиканцев, желавших таким образом прежде всего избавиться от революционных иностранных, рабочих и беспокойных эмигрантов. От практического участия в этом предприятии Либкнехта избавила болезнь. «Легион» Гервега был рассеян еще раньше, чем мог приступить к каким-либо серьезным действиям, а Либкнехт, поднявшись после продолжительной болезни, отправился из Парижа назад в Цюрих. Но ненадолго. Движение нарастало. Через несколько недель Либкнехт очертя голову бросился в борьбу.

Ближайшие события в жизни молодого Вильгельма Либкнехта разыгрывались, по его собственным слезам, приблизительно в следующем порядке. В сентябре 1848 г., — рассказывает Либкнехт, — «дружище Струве, храбрый романтик революции, провозгласил республику и войну за нее». Либкнехт с кучкой друзей спешит под знамена этого «главнокомандующего свободы». 17 сентября 1848 г. он переходит Рейн. Республика была «провозглашена». Первые дни от головных добровольческих отрядов Струве приходили одни только благоприятные вести: официальные власти полностью-де обескуражены «народ за — нас», «отряды растут, как лавины». Либкнехтовский добровольческий отряд на первых порах тоже имел чем похвастаться. В ряде мест он разору жил противника, «провозгласил» республику, пополнился новыми добровольцами и достиг уже крупной цифры в 4 000 бойцов. Теперь отряд, в котором сражался Либкнехт, ускоренным маршем двинулся в том же направлении, в каком пошла «армия» Струве — в полной надежде войти с ней в соприкосновение в Шварцвальде.

Увы, эта надежда не оправдалась. Армии Струве и след простыл. Нет вестей и от легендарного третьего «корпуса». Либкнехтовский отряд высылает разведчиков. Одни разыскивают армию Струве. Другие во главе с Либкнехтом рыщут в поисках «третьего корпуса». Население встречает разведчиков уже отнюдь не дружественно, хотя проходят они как раз по таким местам, где республика уже «провозглашена». В местечке Зекинген разведчиков уж прямо обстреляли. Но Либкнехт не унывает. Он ведет своих людей вперед в Лауфенбург. О «третьем корпусе» ни слуху, ни духу. У самого въезда в Лауфенбург Либкнехта поспешно останавливает молодая красивая девушка и сообщает ему печальную весть: Струве разбит и третий корпус рассеян, все погибло; Либкнехт не должен делать ни одного шага вперед, иначе и он погиб. Молодая и прекрасная республиканка предлагает Либкнехту руку помощи: она переведет его через Рейн и спасет ему жизнь. Эта перспектива, вспоминает в старости Либкнехт, была крайне соблазнительна: очень уж хороша была кандидатка в спасительницы. Но чувство долга победило. Он прощается с прекрасной незнакомкой, отпускает разведчиков, а сам возвращается к своему отряду.

Одетый в зеленую блузу доброволец снимает с головного убора красные перья и бодро отправляется в дальнейший путь. По дороге Либкнехта настигают и арестовывают раньше, чем он дошел до своего отряда. Он не был расстрелян тут же на месте лишь вследствие случайного стечения обстоятельств. Контрреволюция не шутила. Его посадили в крепость в Фрейбурге. Под следствием он остается в течение 8 месяцев. В мае 1849 г. его — должны судить. Прокуратура «старается» из последних сил. Либкнехту предъявлены обвинения не только в попытке низвержения существующего строя, но и в ограблении кассы, насилиях над личностью, вымогательстве, подготовке покушений, грабежах, поджогах и десятке других, не менее тяжких преступлений. Смертный приговор был обеспечен.

Судьба судила иначе. Слччилось так, что за два дня до суда над Либкнехтом и его сопроцессниками гарнизоны Фрейбурга и Раштадта восстали и перешли на сторону народа. Революционная зараза коснулась и Карлсруэ. Баденский великий герцог бежал. На фойе этих событий и происходил суд над Либкнехтом. Конечно, происшествия эти не могли не сказать влияния и на присяжных. Народ ворвался в зал суда и восторженно приветствовал подсудимых: «Вы скоро будете на свободе, дела опять пошли вперед!»

Обвиняемые в превосходном настроении. Зато господа судьи находятся в затруднительнейшем положении и явно нервничают. В темпе галопа зачитывается обвинительный акт. Все судебные формальности сокращены до минимума. Подымается прокурор и дрожащим голосом сразу предлагает считать подсудимых оправданными. Пробравшаяся в зал заседания публика торжествует. Сзади напирает новая толпа в чрезвычайном возбуждении. Жандармов оттесняют. Бросаются с объятиями к обвиняемым. Но обвиняемым этого мало. «Мы хотим, чтобы суд еще выслушал наши речи. Их трусливого оправдания нам мало». Присяжные заседатели удаляются в совещательную комнату при общем шуме. Через одну минуту они возвращаются с готовым приговором: оправданы! Председательствующий, стараясь перекричать толпу, возглашает: подсудимые оправданы и подлежат немедленному освобождению. Либкнехт «протестует» и приготовляется начать «защитительную» речь, но толпа подхватывает его и выносит на улицу.

Выйдя на свободу, Либкнехт делает попытку поднять на восстание несколько вюртембергских батальонов. Это не удается. Тогда он отправляется в Карлсруэ. Здесь господствует необычайный подъем, но и необычайный хаос. Перемешались добровольцы и солдаты, войска без офицеров и офицеры без войск, вожди без массы и массы без вождей. Кругом много людей, готовых к самопожертвованию, но — никакого плана действий. Шум, восторг и клятвы, но — полный беспорядок. Либкнехт замешивается в гущу; он выказывает необычайную энергию; он берется за любую работу. Он и гражданский комиссар, и газетный сотрудник, и адъютант у Струве, и наводчик в батарее Боркгейма, подчиненной храброму Иоганну-Филиппу Беккеру.

Под руководством Струве организуется «Союз решительного прогресса». Либкнехт играет в нем крупную роль. Считая себя «якобинцами», члены этого союза нажимали на водянистых «жирондистов». Они требовали наступательной тактики — перехода войск к прямому наступлению и борьбы вооруженной рукой за распространение революции на всю Германию. Временное правительство колебалось. Тогда «Союз» послал к Брентано делегацию. В нее входил и Либкнехт. От имени депутации требования «якобинцев» изложил Струве. «Диктатор» Брентано продолжает колебаться. На него наседают в самых решительных выражениях. Тогда Брентано (между прочим, выступавший на фрейбургском процессе защитником Либкнехта) огрызается на Либкнехта и бросает ему: «Я напоминаю вам, что у вас объявлено осадное положение». Либкнехт с возмущением возвращает ему: «Осадное положение существует и для вас». Тогда Брентано решает, что «сумасбродная молодежь» готовит на него покушение.

Делегация уходит. Либкнехт возмущен до последней степени. Он совершенно убежден теперь, что Брентано конспирирует с реакцией и настаивает на его аресте. Струве и Баккер медлят. Тогда в наступление перешел Бретано, 5 июня 1849 г. он отдал приказ об аресте самого Либкнехта. На следующее утро в камере арестованного появился судебный следователь и заявил: «Господин Либкнехт, я должен вам сообщить, что вы обвиняетесь в подготовке покушения на жизнь господина Брентано. Нам известно, что это покушение вы намеревались совершить при помощи кинжала, который найден у вас при обыске. Это оружие находится теперь в наших руках. Что вы имеете сказать в свое оправдание?» В ответ на это Либкнехт расхохотался так, что раскаты его смеха разнеслись по всей тюрьме. Во время обыска у него нашли всего-на-всего обыкновенный перочинный нож со штопором и свистком.

Либкнехт изъявил полную готовность давать «показания» и продиктовал для протокола ужаснувшее господина следователя заявление в самых резких тонах, с обвинением Брентано в прямом и грубом предательстве. Около камеры собралось некоторое количество народа, привлеченного смехом и резкой речью Либкнехта. Солидному судебному следователю осталось только ретироваться с жеманными словами об «экзальтированном юноше» и т. д. После трех дней ареста «покушавшийся на убийство» Либкнехт был освобожден.

Теперь Либкнехт с головой бросается в так называемую кампанию за имперскую конституцию. В одном из отрядов, участвовавших в этой кампании, сражался, как известно, также Фридрих Энгельс — тогда уже один из творцов «Коммунистического манифеста». Революционные «армии» в эту пору, как и в 1848 г., не отличались большой организованностью и мощью. В одном из писем к Бебелю (от 21 июня 1882 г.) Энгельс впоследствии с юмором рассказал о «коллоне-Роберта Блюма», которая примкнула к баденским повстанцам и выразила желание сражаться «под предводительством храброго Виллиха». Когда мы ее спросили, вспоминает Энгельс, из скольких же бойцов состоит героическая колонна, ответ получился следующий: один полковник, одиннадцать офицеров, один горнист и двое рядовых. При этом полковник «из кожи лез, чтобы походить на непоколебимого Шиндергакнеса, и у него был конь, на котором он и сидеть-то не умел». «Можешь себе представить, как мы хохотали», — добавляет Энгельс (Архив Маркса и Энгельса, кн. VI, стр. 198). Баденское восстание было подавлено принцем прусским Вильгельмом. Руководимые им войска прибегли к самым зверским формам «усмирения». Многие из лучших борцов за свободу и единство Германии легли о этих боях. Повстанцы были разбиты и окружены. Одним из последних выпустил из рук винтовку Вильгельм Либкнехт.

Когда уже было вполне ясно, что дальнейшее сопротивление бесцельно, Либкнехт вместе с супругами Струве стал пробираться во Францию. На эльзасской границе их задержали и предложили им на выбор: либо быть выданными назад в Баден, либо — вступить в ряды иностранного легиона. Задержанные заявили, что предпочитают последнее. Их отправили под эскортом французских жандармов, которые по дороге стали выражать симпатии к республиканцам. Когда вся процессия находилась поблизости к швейцарской границе, французские жандармы дали возможность бежать задержанным. Либкнехт вновь очутился в Швейцарии. На этот раз — в Базеле.

Закончилась целая полоса в жизни Вильгельма Либкнехта. Говоря о своей роли в революционных боях 1848–1849 гг., в частности в добровольческих революционных отрядах, сам Либкнехт впоследствии (в речи на судебном процессе в Лейпциге) характеризовал ее как роль солдата революции.

Да, Либкнехт-отец был в первую голову именно солдатом революции. Эту черту — скажем тут же — Либкнехт-сын прежде всего и унаследовал от своего отца. Карл Либкнехт так же, как и его отец, в свое время стал солдатом пролетарской революции — в самом лучшем, в самом высоком значении этого слова. Карл Либкнехт стал солдатом международной пролетарской революции и взял на себя выполнение крупнейших и ответственнейших заданий этой последней в грозной обстановке первой мировой империалистской войны — в самом обстреливаемом, самом опасном участке фронта, под перекрестным ураганным, губительным огнем неприятеля…

Из Базеля Вильгельм Либкнехт отправляется в Женеву — в Цюрих его не впустили. В Женеве Либкнехт встречается с Маццини, сближается с ним, помогает ему в литературной работе. В то же время Либкнехт вступает в члены Женевского рабочего союза и выступает в нем с докладами о «Коммунистическом манифесте», о значении демократии, о системе пропорциональных выборов, об уроках 1848 г. и т. п. Впервые Либкнехт входит в соприкосновение с чисто пролетарской организацией и впервые в этой среде выступает он с чисто социалистической пропагандой. Скоро его выбирают председателем ферейна, а когда все немецкие рабочие ферейны Швейцарии решают объединиться, его выбирают председателем всей организации. Внутри организации начинается борьба направлений. «Чистые» демократы. открывают борьбу против коммунистов. Победа остается за последними. Во главе их — В. Либкнехт.

На февраль 1850 г. организация назначает свой общешвейцасский съезд. Местом съезда избирается кантон Муртен. Под всевозможными контрреволюционными давлениями главным образом из Германии муртенские кантональные власти запрещают съезд и арестовывают Либкнехта. Его держат в тюрьме два месяца, после чего приговаривают к высылке из пределов Швейцарии. Либкнехт решает уехать в Лондон, куда его привлекает то, что там живут Маркс и Энгельс. По дороге он останавливается на несколько дней в Париже, несмотря на официальное предупреждение со стороны французских властей, что если он остановится в Париже, его за это вышлют в Алжир. В Лондоне Вильгельм Либкнехт впервые знакомится лично с Карлом Марксом и его семьей. И это событие становится самым важным для всей дальнейшей жизни Либкнехта.

Теперь для В. Либкнехта начиналась новая глава — самая великая в его жизни…

Роль Либкнехта в революции 1848 г. была ролью храброго бойца, солдата революции. Его тогдашний социализм был еще очень не зрелым. Это был во многих отношениях только социализм чувства. Общие симпатии к «Коммунистическому манифесту» не делали еще тогда из Либкнехта марксиста. Тем не менее непосредственное личное практическое участие в революции 1848 г. наложило неизгладимый отпечаток на всю дальнейшую жизнь Либкнехта и осталось одним из лучших его воспоминаний. Его соратник, его до известной стадии развратил ученик, а затем в течение трех десятилетий его двойник — Август Бебель в «Мемуарах» своих с завистью говорит о том, что Либкнехту выпало счастье непосредственно участвовать в революции 1848 г., тогда как ему, Бебелю, родившемуся позже (Бебель родился в 1840 г., т. е. был моложе Либкнехта на 14 лет), не довелось в ней участвовать лично. Говоря о «Мемуарах» Бебеля, В. И. Ленин специально остановился на этом месте и особо подчеркнул, что в этом было одно из больших преимуществ В. Либкнехта, давшее ему очень много в его будущей деятельности. В жизни, однако, нередко бывает так, что сильная сторона человека незаметно переходит в его слабость. Это в известной мере приходится сказать об этом преимуществе В. Либкнехта. Черты «революционера 1848 года» и взгляды сторонника «крайней левой» в этой буржуазной революции в нем никогда не изгладились до конца. В течение всей своей дальнейшей жизни В. Либкнехт платил обильную дань «идеалам 1848 года», и это не могло иногда не мешать ему дорабатываться до последовательно-законченной системы пролетарских взглядов.

В. Либкнехт был от природы человеком чрезвычайно мужественным. Уже в революционных событиях 1848–1849 гг. Вильгельм Либкнехт не раз показал образцы беззаветного мужества. Его биограф (Курт Эйснер) отмечает, что в одной из бесед старый Либкнехт однажды мимоходом сказал, что в течение всей своей сознательной жизни он не знал, что такое чувство страха. Невидимому, это так и было. И опять-таки: едва^-ли можно сомневаться в том, что это чувство бесстрашия от Либкнехта-отца тоже по наследству перешло к Либкнехту-сыну.

От отца же Карл Либкнехт должен был позаимствовать и позаимствовал чувство интернационализма. Вся обстановка, в которой жил Либкнехт-отец и в которой воспитывалась вся его семья, была такова, что интернационализм не мог не перейти в плоть и кровь такой натуры, какой был его сын Карл. Интернациональные связи Либкнехта-отца были значительны и до встречи с Марксом и Энгельсом. Жизнь же в Лондоне и личная дружба с Марксом расширила интернациональные связи и интернациональное мышление Либкнехта в необычайной степени.

Обрисовать во всех деталях подлинные взаимоотношения между Марксом и Энгельсом, с одной стороны, и Вильгельмом Либкнехтом, с другой, — дело насущно необходимое, но и очень сложное и ответственное. Только теперь ИМЭЛ при новом его руководстве дает все необходимые для этого материалы. В круг нашей темы эта задача отнюдь не входит. Мы ограничимся здесь лишь самым необходимым.

С Энгельсом Вильгельм Либкнехт имел мимолетную встречу в 1849 г. в Женеве. С Марксом же он впервые встретился лично только летом 1850 г. в Лондоне. В своих воспоминаниях о Марксе Либкнехт с большой теплотой описал эту первую встречу и «экзамен», который учинили ему Маркс с Энгельсом по приезде его в Лондон. Они просидели с молодым изгнанником «до позднего утра», и «солнце стояло уже высоко на небе, когда я улегся в постель» — вспоминает Либкнехт. Это было в начале июля 1850 года.

Вскоре по приезде своем в Лондон Вильгельм Либкнехт стал учеником Маркса, его другом, почти членом семьи. Что привлекало Либкнехта в Марксе — это ясно и об этом подробно рассказано в воспоминаниях Либкнехта о Марксе. А что привлекало Маркса и Энгельса в Либкнехте? Прежде всего непосредственное революционное чувство, мужество и благородство натуры и горячая преданность делу пролетариата.

Либкнехт прожил в эмиграции 12 лет (до 1862 г. и почти все время находился в повседневном общении с Марксом и его семьей. Либкнехт много и усердно учился в это время у Маркса. Как ни тяжела была материальная обстановка, — В. Либкнехту в лондонский период приходилось голодать особенно много, его мечтой, и то недостижимой, в это время было получить место почтальона, — Либкнехт в течение многих лет изо дня в день вместе с Марксом с утра отправлялись в Британский музей, где просиживали за книгами в течение многих часов. Здесь были книги и здесь зимою было тепло — что не всегда бывало дома, если только вообще был свой «дом» или свой угол, — вспоминает об этом времени Либкнехт. А главное, здесь был Маркс. По окончании работы можно было вместе с ним пешком или изредка на омнибусе возвращаться домой и обмениваться мыслями по поводу прочитанного. Жена Маркса тоже оказывала благотворнейшее личное влияние на Либкнехта — об этой чудесной благородной натуре Либкнехт впоследствии писал в самых проникновенных словах. Одно из писем Женни Маркс к В. Либкнехту более позднего периода (от 22 мая 1872 г.) лучше всего характеризует отношение семьи Маркса к Либкнехту. «С радостью пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить Вас за то, что Вы так стойко сохранили доверие ко мне, Вашему старому, многократно испытанному другу, и сказать Вам, с каким искренним участием и заботою я вспоминала о Вас и Вашей дорогой жене в течение всего этого тяжелого страшного времени. Не раз уже хотелось, мне высказать Вам и свое искреннее восхищение тем мужеством, тактом и искусством, которые Вы проявили в этих обстоятельствах» (дело идет о войне 1870–1871 г Г. З.). Поделившись с Либкнехтом некоторыми сведениями, касающимися жизни семьи Маркса, Женни Маркс кончает: «Для моего сердца было таким безграничным утешением поделиться скрытой печалью со своим старым верным другом» (Архив, т. VI, 54).

С первых же дней своего приезда в Лондон В. Либкнехт объявил себя сторонником учения Маркса и Энгельса и всюду и везде выступал как их ученик, как марксист. По возвращении из эмиграции Либкнехт сделал необычайно много для распространения идей марксизма в германском рабочем движении и стал одним из крупнейших популяризаторов идей марксизма во всем мире. И тем не менее, у него бывали крупнейшие ошибки. Всеми силами хотел он быть научным социалистом, т. е. марксистом, коммунистом. И вместе с тем ему никогда не удавалось до конца вытравить из себя «социалиста чувства». Не овладевши полностью и до конца теорией Маркса-Энгельса, он неизбежно должен был делать и делал большие ошибки, особенно когда он впоследствии сказался в Германии вне повседневного общения со своими учителями. В обстановке демократического парламентаризма эти ошибки иногда носили оппортунистический характер. Фигура Либкнехта-отца — слишком крупная фигура, чтобы нуждаться в прикрашивании. Об его ошибках и недостатках можно и нужно сказать всю правду. И тем не менее образ останется в истории международного революционного рабочего движения как образ великого бойца и бессмертного солдата революции.

Приведем тут же один из наиболее резких отзывов Маркса о Вильгельме Либкнехте. В письме от 10 августа 1869 г. Маркс писал Энгельсу о В. Либкнехте в крайней досаде по поводу мелкобуржуазных иллюзий последнего в вопросе о «народном государстве», «демократии» и т. п. «Это животное, — пишет «ласково» Маркс о Либкнехте, — верит в будущее «государство демократии». Ему оно мерещится то в виде конституционной Англии, то — буржуазных Соединенных штатов, то жалкой Швейцарии». «Оно (т. е. опять-таки животное», верящее в демократию) и не подозревает о какой-либо революционной политике», т. е. о политике революционного насилия, политике пролетарской диктатуры. Вот с какой резкостью бичевал Маркс даже своих ближайших сотрудников, когда они допускали такие ошибки.

И тем не менее совершенно прав т. В. Адоратский, когда по поводу приведенных слов он пишет («Пролетарская революция», 1933, I, 48), что В. Либкнехт при всех его ошибках, при всей его путанице в вопросе о «государстве демократии», о «свободном народном государстве» и т. п. «все же под руководством Маркса и Энгельса являлся представителем революционного марксизма, проповедывал классовую борьбу». Так оно и было в действительности.

Интересна в этом отношении позиция биографа Вильгельма Либкнехта, уже упомянутого нами Курта Эйснера. Этот литератор был человек, лично бескорыстный и субъективно преданный рабочему классу. В германской революции 1918 г. он «сыграл роль, в общем близкую к русским «меньшевикам-иинтернационалистам». Вел пацифистскую агитацию против войны, стоял (как «независимый» с.-д.) во главе «революционного» Баварского правительства и был убит фашистом графом Арко в Мюнхене. В германской с.-д. партии в свое время занял одно из первых мест среди ревизионистов — с самого возникновения ревизионизма. Был не столько практическим вождем ревизионизма, сколько его «пером». Когда Вильгельм Либкнехт в 1900 г. умер, именно Эйснеру официальная германская с.-д. партия поручила написать биографию Вильгельма Либкнехта.

Эйснеру ужасно хочется использовать в интересах ревизионизма слабые места в жизни и деятельности Либкнехта-отца. И прежде всего ему хочется доказать, что Либкнехт вовсе и не чувствовал себя до конца сторонником учения Маркса-Энгельса. Вильгельм Либкнехт — пишет Эйснер — «никогда не был рабом (!) господствующего над умами мыслителя (der Sclave des herrschenden Denkers)», читай — Маркса. Совершено напротив. «Когда сын его Карл, беседуя с отцом по поводу предстоявшего молодому человеку выбор профессии, сказал отцу, что он хочет выбрать своей специальностью политическую экономию с тем, чтобы иметь возможность защищать марксизм, — Либкнехт-отец выказал прямое негодование по поводу такого отказа от идейной самостоятельности» (Kurt Eisner, «Wilhelm Liebknecht, sein Leben und Wirken» 1906, S. 38). «Вильгельм Либкнехт, — умозаключает по этому поводу Эйснер, — никогда не являлся каким бы то ни было «анцем» или «истом» — т. е., хочет сказать Эйснер, никогда не был марксистом.

Откуда Эйснер знает об этой «беседе» между Либкнехтом-отцом и Либкнехтом-сыном — неизвестно. Из каких источников идет передача этой беседы? У самого Карла Либкнехта нигде нельзя найти и намека на что-либо подобное. В подкрепление такой своей «интерпретации» отношения Вильгельма Либкнехта к учению марксизма Эйснер приводит лишь следующее: «Свою роль популяризатора марксизма Либкнехт понимал столь ограничительно, что иногда он попадал в в прямой конфликт с Марксом. В один прекрасный день последний предъявил Либкнехту прямое обвинение в том, что в его выступлениях в лондонском Союзе коммунистов он нарушил принципы марксизма и сделал совершенно недопустимые теоретические и тактические уступки противникам. Маркс решительно отказался от таких посреднических услуг и заявил, что когда захочет что-либо сказать рабочим, он будет это отныне делать непосредственно. Либкнехт не стал оспаривать факта, но заявил, что было бы безумием, если бы рабочая партия заперлась в воздушном замке теории и витала где-то над рабочими. Без рабочих нет рабочей партии. Ну, а рабочих мы должны-де брать таким, какие они есть. Спор принял острый характер, и Либкнехт на несколько месяцев перестал бывать у Маркса». (Ibid. 38.)

Нет никакого сомнения в том, что Эйснер здесь «немножко» преувеличивает и даже прямо рисует карикатуру. Но верно то, что полного проникновения в теорию Маркса-Энгельса у Либкнехта-отца не было, что орудием теории он вообще до конца не овладел, — что и было его наиболее слабой стороной как вождя пролетарского движения. Именно эта коренная слабость Вильгельма Либкнехта влекла его иногда к оппортунистическим ошибкам и мешала ему дать мировому пролетарскому движению еще бесконечно больше того, чем он дал ему в действительности.

Недостаточная любовь к теории и недостаточное понимание всей важности ее для пролетарского дела, непонимание того, что теоретическая непримиримость должна быть неотъемлемой чертой пролетарского революционера, сыграли с Вильгельмом Либкнехтом особенно плохую шутку в полосу объединения эйзенахцев с лассальянцами и выработки пресловутой «объединительной» Готтской программы (1875). Из всех опубликованных теперь ИМЭЛ материалов (ср. так-же несокращенное изд. «Мемуаров» Бебеля) ясно, что именно В. Либкнехт несет наибольшую ответственность за принципиальные уступки, сделанные тогда в «объединительной» программе лассальянцам, а также за то, что один из самых гениальных документов, вышедших из-под пера Маркса, — мы говорим о «Критике Готтской программы», — не был сразу опубликован, а пролежал долгие годы под спудом. Никто другой в ту пору не мог и решиться поступить так с рукописью Маркса. Львиная доля вины во всяком случае лежит на нем. Именно опираясь на свои личные связи со «стариками», на свою старую личную дружбу с Марксом, Вильгельм Либкнехт взял смелость поддержать это печальное мероприятие.

И — характерно для Вильгельма Либкнехта: пока дело шло о повседневной политической борьбе и агитации, пека дело шло о разоблачении заигрываний тогдашнего вождя лассальянцев Швейцера с Бисмарком, Либкнехт был одним из самых непримиримых и энергичных борцов против лассальянства. Как политический трибун, он громил лассальянцев с громадным успехом, не давая им ни отдыха ни срока. Но когда под влиянием объединительных тенденций снизу, от рабочих, лассальянские вожди вынуждены были пойти на объединение и встал вопрос о теоретической формулировке будущей общей программы, — тут Либкнехт шел на совершенно недопустимые уступки. Вспоминая даже значительно позже об «объединительной» эпопее в Готте, Либкнехт непостижимым образом продолжает считать себя в этом деле правым, а Маркса неправым. «Потребность в объединении лассальянцев и «честных» (эйзенахцев) чувствовалась сильно той и другой стороной, а политическая обстановка делала это объединение прямо необходимостью. Но надо было щадить предрассудки, и в выработанной нами объединительной программе мы должны были согласиться на некоторые (!!) уступки. Маркс же, который из своего заграничного «далека» не мог так хорошо ознакомиться с положением дел, как мы в Германии, и слышать не хотел об уступках; после продолжительного обмена мнений со мной им было написано то знаменитое письмо, о котором несколько лет назад было так много разговоров (речь идет о марксовой «Критике Готтской программы»). Довольно продолжительное время Маркс очень сердился на меня, но в интересах движения в Германии я не мог решиться на другой шаг… Что я не ошибся здесь в своих расчетах, самым блестящим образом доказало будущее и все последствия примирения» (В. Либкнехт, «Воспоминания о Марксе», русск. изд., 1925, стр. 29–30).

Увы, увы! «Будущее» германской социал-демократии в последнем счете показало совсем обратное и самым блестящим образом подтвердило мнение Маркса. В будущей социал-патриотической, социал-шовинистской, а затем и социал-фашистской идеологии официального большинства германской социал-демократии пережитки лассальянства сыграли очень большую роль. Ренегатство германской с.-д. партии совершилось, конечно, не только благодаря недопустимым теоретическим уступкам, сделанным лассальянству в 1875 г. в Готте. Но беспринципное примиренчество в вопросах теории, допускавшееся вопреки Марксу и Энгельсу даже такими деятелями, как В. Либкнехт и Август Бебель, несомненно, оказало свое самое губительное влияние. Вильгельм Либкнехт писал о «блестящих результатах» объединения в таксе время, когда искренние иллюзии были еще возможны у честного солдата революции..

Будущее показало, что Маркс и Энгельс были целиком правы не только во всей их борьбе против Лассаля и Швейцера, но и во всей их критике колебаний В. Либкнехта и А. Бебеля.

У В. Либкнехта, когда он бывал предоставлен сам себе, были крупнейшие ошибки и правооппортунистического характера (уступки немарксистским взглядам на «чистую демократию») и левооппортунистического характера (заявления, граничащие с принципиальным отрицанием использования парламентаризма). Основной его бедой была нелюбовь к теории. Если взять переписку между Марксом и Энгельсом за 1868–1883 гг., то в ней найдутся десятки мест, содержащих не только критические, но иногда прямо уничтожающие характеристики «Вильгельмчика», как называют они его между собой. Новое руководство ИМЭЛ поступило, конечно, совершенно правильно, когда, давая русское издание переписки Маркса и Энгельса, оно отказалось от всяких «смягчений» и «сокращений». Теперь мы впервые имеем подлинную переписку двух исполинов мысли и дела. С этой точки зрения особенно много нового и ценного представляет том XXIV полного собрания сочинений Маркса и Энгельса. В частности, он дает крайне много нового, чтобы судить о том, как оценивали слабости и ошибки В. Либкнехта его великие учителя. А VI выпуск «Архива Маркса-Энгельса» (изд. ИМЭЛ, 1933) в свою очередь дает в этом отношении чрезвычайно богатый и ценный материал, без которого не обойдется ни один сторонник учения Маркса, если он захочет поглубже заглянуть в лабораторию марксистской мысли.

Маркс и Энгельс беспощадно критикуют Либкнехта за уступки южно-германскому федерализму, за стирание граней между рабочей организацией и «Народной» партией, за недостаточную, принципиальность в борьбе с лассальянцами, а затем за беспринципное примиренчество к ним же, за пристрастие к плохим социалистам из среды «образованных» людей, за плохое ведение редактируемых им газет, за «легкое» отношение к Гегелю и т. д. и т. п. Его невнимание к вопросам теории, с одной стороны, некоторое легкомыслие его чересчур сангвинической натуры («Либкнехт от природы оптимист» — писал о нем Энгельс в письме к Бебелю), с другой, — вот что больше всего вызывало критику Маркса и Энгельса. Но критикуют они «Вильгельмчика» именно как своего — только этим и можно объяснить тот факт, что критика эта находила место лишь в интимной переписке и гм разу не стала публичной. Не раз Маркс в письмах к Энгельсу говорит: еще один такой-то шаг или такая-то ошибка со стороны «Вильгельмчика» и — придется выступить с открытым его дезавуированием. Но до этого дело все же не доходит. Еще и еще раз и еще десятки раз те или другие шаги В. Либкнехта вызывают самое суровое, самое резкое осуждение со стороны Маркса и Энгельса. И все-таки, при всей суровости отзывов, в письмах всегда сквозит тон рассерженных отцов, недовольных ошибками и проказами сына, еще раз доказавшего, что он «безнадежный осел» и опять и опять нуждается в очередной «головомойке».

В одном из своих замечательнейших писем к Энгельсу (от 10 сентября 1870 г.) Маркс специально указал на то, что «брутальный язык» его писем далеко не всегда пригоден для печати. Оценки слабых мест в деятельности (и в натуре) «Вильгельмчика», эпитеты, щедрой рукой рассыпанные в переписке Маркса и Энгельса, «брутальны» в самой высокой степени. Во всем, буквально во всем, в чем Либкнехт расходился с Марксом и Энгельсом с того времени, как первый покинул эмиграцию, а вторые так и остались на «эмигрантском» положении, — во всем оказались — правы Маркс и Энгельс и неправ «Вильгельмчик». И все же самые резкие отзывы Маркса и Энгельса не отнимают — да и не хотят отнять — У В. Либкнехта его крупнейших заслуг и всего того, что делало из него великого пролетарского политика и революционера.

В. И. Ленин, прекрасно знавший, конечно, все ошибки В. Либкнехта, писал в одной из последних своих статей (май 1922 г.):

«… С точки зрения развития международной революции переход от чартизма к лакействующим перед буржуазией Гендерсонам, или от Варлена к Реноделю, или от Вильгельма Либкнехта и Бебеля к Зюдакуму, Шейдеману и Нооке есть лишь нечто вроде «перехода» автомобиля от гладкого и ровного шоссе в 'Сотни верст к грязной, вонючей лужице на том же шоссе, к лужице в несколько аршин.

«Люди сами творят свою историю. Но чартисты, Вардены, и Либкнехты творят ее своею головой и своим сердцем. А вожди II и двухсполовинного интернационалов «творят» ее совсем другими частями тела: удобряют почву для новых чартистов, для новых Варденов, для новых Либкнехтов» (т. XXVII, стр. 294)[2].

Ленин сравнивает Вильгельма Либкнехта с самыми лучшими деятелями великих пролетарских движений XIX века — чартизма и Парижской коммуны, Ланин пишет далее, что «во всех цивилизованных и передовых странах уже родились новые чартисты, новые Варлены, новые Либкнехты» (ibid. 294), протягивая этими словами прямую нить от Либкнехта-отца к Либкнехту-сыну. Ошибки и слабости В. Либкнехта критиковал Ленин и всегда будут критиковать и ленинцы. А то, что было великого в деятельности Либкнехта, они неизменно будут выставлять как образец для нового поколения пролетарских революционеров…

Великая роль выпала на долю В. Либкнехта во вторую половину 60-х гг. XIX века, когда в Германии дело шло о создании фундамента для самостоятельной пролетарской партии, стоящей на точке зрения учения Маркса, об отвоевании передового слоя рабочих не только у «прогрессивной» и «демократической» буржуазии, но и у оппортунистического лассальянства. Сколько раз ни ошибался тут, сколько раз ни оступался тут В. Либкнехт, а все же он делал великое дело. Один из первых понес он идеи Маркса и Энгельса в пролетарскую массу. Он работал самоотверженно для создания первых рабочих марксистских кружков, первых ячеек марксистской партии, первых марксистских газет, первых марксистских профессиональных союзов. Вместе с Августом Бебелем, которого он до известной степени «открыл», Либкнехт сделался крупнейшим политическим трибуном марксизма в Германии на целый исторический период.

Когда Либкнехт впервые встретил Бебеля, последний не был еще социалистом. Либкнехт стал его учителем в самом непосредственном смысле слова. Он учил его истории социализма, он учил его марксизму, хотя тут же привносил свойственные ему теоретические ошибки; он учил его (в тюрьме, где они впоследствии в течение долгого срока сидели вместе) всеобщей истории, английскому языку и т. д. Он сразу увидел, какие большие возможности заложены в молодом токаре Бебеле, и сумел оказать ему действительно громадную товарищескую помощь. В одном из писем к Энгельсу (от 29/III—1369) Маркс, еще и еще раз сетуя на Либкнехта и его недостаточную теоретическую выдержанность, пишет: «Я считаю Бебеля полезным и дельным человеком, но его несчастье в том, что он имеет своего «теоретика» в лице господина Вильгельма» (Маркс и Энгельс, Соч., т. XXIV, 182 Теоретические слабости Либкнехта долгое время действительно сказывались и на Бебеле. Но тем не менее, идейная помощь, оказанная Либкнехтом в первые годы молодому Бебелю, неоценима. Впоследствии и скупой на похвалы Маркс писал Энгельсу в связи с оказавшимися неверными слухами о смерти Бебеля), что потеря Бебеля была бы «величайшим несчастьем для нашей партии», ибо «он представлял собою исключительное явление в немецком (можно сказать, в «европейском») рабочем классе» (ibid. 579). А в истории рабочего движения второй половины XIX века Бебель и Либкнехт неразрывны…

Величайшие заслуги приобрел себе Вильгельм Либкнехт в 1870–1871 г. в ходе франко-прусской войны. Здесь его свойства храброго солдата революции, честного, стойкого интернационалиста развернулись с самой привлекательной стороны. В эту пору и суровые отзывы о нем в интимной переписке Маркса и Энгельса смягчаются и уступают место похвалам. В 1871 Г., заметим тут же, у Вильгельма Либкнехта и родился сын его Карл (названный так, в скобках сказать, в честь Карла Маркса).1871 год увидел Либкнехта-отца в ореоле подлинного пролетарского интернационалиста, стойкого борца против ставшей захватнической войны, бесстрашного противника «своего» правительства, обличителя шовинизма, страстного защитника Парижской коммуны, героического солдата революции, которого не смогли ни на ноту поколебать ни тюрьмы, ни травля, ни гром «патриотических» барабанов, ни вой националистической печати. Ненависть к буржуазной войне, идеи революционного интернационализма Либкнехт-сын, — здесь это уместно сказать, — всосал с молоком матери. Либкнехт-отец не мог передать сыну то, чего у него самого не было: глубокого проникновения в теорию Маркса-Энгельса, любви к теории. Но пафос борьбы против «несправедливых», против рабовладельческих войн, пафос революционного интернационализма Либкнехт-сын получил от своего отца…

В борьбу за идеи интернационализма Вильгельм Либкнехт вложил всю душу с первого же момента франко-прусской войны. В своих «Мемуарах» Бебель рассказывает, что когда они, получивши первое известие об объявлении войны, увиделись с Либкнехтом и стали обсуждать, каково должно быть их поведение в рейхстаге, — Либкнехт имел уже не только готовый текст интернационалистского заявления, но и предложил сразу же голосовать против военных кредитов. Бебель переубедил Либкнехта, настоявши на том, что в самом начале войны лучше только воздержаться от голосования, дабы не получилось того оттенка, что они в какой бы то ни было мере «одобряют» политику Наполеона III. Но уже 26 ноября 1870 г. Бебель и Либкнехт оба голосовали против военных кредитов — при неслыханном вое всего рейхстага и диких криках озлобления всей буржуазии.

По поводу заявления против войны, оглашенного Либкнехтом и Бебелем в северо-германском рейхстаге 21 июля 1870 г., Маркс уже спустя всего неделю писал Вильгельму Либкнехту (письмо от 29 июля 1870):

«Дорогой Library![3] Во вторник я перевел для Генерального совета (I Интернационала) протест, заявленный тобой и Бебелем в рейхстаге, на английский язык. Этот протест был встречен в совете большим одобрением» (Архив Маркса и Энгельса, т. VI, 3).

18 декабря 1870 г. Либкнехта и Бебеля арестуют.

Тотчас же Энгельс отправляет от имени Маркса и от своего имен письмо жене Либкнехта — Наталии Либкнехта (матери Карла Либкнехта), в котром читаем:

«Мы только что получили известие о том, что вчера арестованы Либкнехт, Бебель и Гейнер. Это — прусский реванш за моральное поражение, нанесенное Либкнехтом и Бебелем прусской империи еще до появления ее на свет. Мы все здесь были очень обрадованы смелым поведением обоих в рейхстаге при таких обстоятельствах, когда поистине было не шуточным делом открыто и твердо выступить с защитой наших взглядов… Германские рабочие проявили во время этой войны такую проницательность и энергию, которые сразу ставят их во главе европейского рабочего движения, и вы понимаете, какой гордостью это наполняет нас» (письмо от 19/XII—1870, Архив Маркса и Энгельса, т. VI, стр. 5).

Бисмарка и всю придворную клику особенно разозлила фраза Либкнехта в его речи в рейхстаге: «Право же, гораздо почетнее быть братом французского народа и французских рабочих, чем «любимым братом» проходимца Наполеона III».

Из предварительного заключения Либкнехт был освобожден 28 марта 1871,г. 5 апреля 1871 г. Энгельс пишет ему: «Поздравляю тебя с освобождением».

А Маркс в письме от 6 апреля 1871 г.:

«Дорогой Либкнехт! Известие, что ты и Бебель; а также брауншвейгцы освобождены, было здесь в Генеральном совете встречено великим ликованием» (Архив Маркса и Энгельса, т. VI, 10).

«Мы обрадовались, узнав, что ты скоро собираешься сюда. Само собой разумеется, что ты можешь жить либо у Маркса, либо у меня», — пишет Либкнехту Энгельс 4 мая 1871 г.

В. Либкнехту принадлежит та честь, что не зная еще (в ту пору и не мог знать), что знаменитая Эмская депеша сфальсифицирована Бисмарком, он, однако же, прозорливо предугадал, что в этом месте что-то особенно нечисто. Пристально следил он в оба глаза за манипуляциями дипломатии «своей» буржуазии и впоследствии посвятил превосходную брошюру фальсификации Эмской депеши. Эта брошюра выдержала семь изданий и принесла громадную пользу. Великий агитатор и трибун по натуре, он сумел «мистерии» дипломатии сделать достоянием каждого рядового рабочего, каждого «простого» человека из массы.

С восторгом подхватывал тогда Либкнехт каждую строчку, каждую весточку из Франции, говорившую о том, что и французские братья остаются верны своему интернационалистскому долгу. Все, что было в его силах, он делал для того, чтобы первые резолюции французских рабочих, говорившие о том, что они остаются верными Интернационалу и во время войны, дошли до немецкого пролетариата. После Седана Вильгельм Либкнехт выступает уже в открыто «пораженческом» духе. Всюду и везде, где хотя бы под страхом огромного риска удавалось говорить против войны, можно было встретить Вильгельма Либкнехта. Привлечение к суду сначала за оскорбление величества, а затем и за «измену отечеству» не заставило его ослабить свою интернационалистскую работу ни на минуту. При первых же известиях из Парижа о том, что там вспыхнуло восстание Коммуны, Вильгельм Либкнехт солидаризируется с коммунарами и становится в Германии певцом и глашатаем этого великого движения. За эти выступления Либкнехт заплатил двумя годами тюрьмы (крепость Губертусбург). Эту «цену» Либкнехт всегда находил очень «сходной». На суде, как мы увидим ниже, он держался героически, продолжая и с судебной скамьи свое дело интернационалистского просвещения масс.

Либкнехт был арестован вместе с Бебелем и Гепнером уже 17 декабря 1870 г. и просидел под следствием до 28 марта 1871 г. Когда они (вследствие избрания в объединенный рейхстаг) были освобождены, Либкнехт еще энергичнее бросился в борьбу. В течение всех немногих недель существования Парижской коммуны он горел в выступлениях за нее. Суд над Либкнехтом, Бебелем и Гепнером по обвинению в «измене», выразившейся в борьбе против войны, затянулся и состоялся только 17–26 марта 1872 г. в Лейпциге. Именно в речи перед лейпцигским судом Вильгельм Либкнехт и употребил свой оборот о «солдате революции», ставший лапидарным и облетевший рабочую прессу всего мира. «Я рассказал вам, господа судьи, всю свою жизнь. Я остался тем же, кем был. Во многих пунктах я пошел в своем развитии дальше, в иных существенных вопросах я остаюсь на той же точке зрения, на какой стоял 22 года тому назад. В вопросе о выборе средств, в оценке отдельных людей я иногда ошибался. Что же касается моей конечной цели и моего общего мировоззрения, то в этом отношении я только укрепился… Уже в самой ранней молодости я сжег свои корабли и с тех пор я непрерывно веду борьбу за свои принципы. Никогда я не искал никаких личных преимуществ. А если личные интересы когда-либо сталкивались с моими принципами, я немедленно жертвовал первыми в пользу вторых. Если после неслыханных обрушившихся на меня преследований я попрежнему беден, то этим я только горжусь, ибо это — (самое красноречивое свидетельство в пользу моей чести. Еще раз: я не являюсь заговорщиком по профессии или конспиратором из любви к искусству. Если хотите, назовите меня солдатом революции; против этого я возражений не имею. С ранней моей молодости мною владели два идеала: свободная и единая Германия и эмансипация трудящегося народа, т. е. устранение классового господства, что равносильно освобождении: человечества. За эту двойную цель я по мере сил боролся и буду бороться до последнего издыхания. Этого требует долг». Так говорил Либкнехт на суде.

«Поздравляем вас всех по поводу вашего выступления перед судом, — писал Энгельс Либкнехту 23 апреля 1872 г. — После брауншвейгского процесса (следовало дать отпор этой сволочи, и вы это добросовестно выполнили. Фраза о 1 000 членов Интернационала — вот единственное, чего вы могли бы не говорить» (Архив, т. VI, стр. 44).

Скоро Либкнехт и Бебель «сели» в тюрьму отбывать наказание. 11 марта 1873 г. Энгельс пишет Наталии Либкнехт:

«Я хотел вас попросить… сообщить мне, как он (Либкнехт) чувствует себя физически, каково обращение, вынужден ли он в отношении еды и питья обходиться тем, что дают в крепости, или может получать передачи с воли, и вообще все, что касается положения его и Бебеля. Сам он пишет об этом очень мало, а в последнее время совсем ничего. Но вы ведь понимаете, что все это нас здесь очень интересует… Как там с книгами? Есть ли у него все нужное? Впрочем, я уже знаю о том, что там можно хорошо наладить голубиную почту или, как говорят в Америке, the underground railway (подземную железную дорогу)… Не забывайте, что как бы там ни сложились обстоятельства, у вас в Лондоне есть друзья, которые в судьбе Либкнехта и вашей принимают самое горячее участие» (там же, 68).

Спустя несколько лет Энгельс вновь возвращается к теме об «отсидках» Либкнехта. В письме от 4 сент. 1877 г. он пишет жене Либкнехта:

«Я тоже разделяю тот взгляд, что Либкнехт чересчур много сидит; очень хорошо не придавать этому большого значения, но это еще не значит, что следует приучать себя к сидячему образу жизни. Сомнительно, конечно, чтобы им удалось убрать его с передовых постов (вернее сказать — из авангарда): кто отдал этому делу столько лет, находит в нем слишком много удовлетворения, а долгий опыт, пожалуй, скоро научит его избегать сетей уголовного кодекса. Разрешите, во всяком случае, горячо пожелать Вам, чтобы Либкнехт перестал проводить все свое свободное от работы время в тюрьме, а все время, свободное от тюрьмы, в рейхстаге или в поездках» (там же, стр. 126).

После антивоенных выступлений 1870—71 гг., после пламенной солидаризации с Парижской крммуной, после речи на лейпцигском процессе и новой двухлетней отсидки Вильгельм Либкнехт вместе с Бебелем стал общепризнанным вождем лучшей части рабочего класса Германии и получил мировую известность.

В эпоху исключительного закона против социалистов для партии рабочего класса понадобились в первую очередь те качества, которые составляли сильную сторону Вильгельма Либкнехта. Теперь дело шло прежде всего о том. чтобы не отступать перед полицейскими гонениями, не склонять знамени перед обнаглевшим врагом, не терять веры, — словом, остаться храбрыми солдатами революции. Тут Либкнехт был незаменим. Его энергия, его мужество, его готовность к самопожертвованию, его способности политического агитатора в это время сослужили партии великую службу.

В 1879 г. В. Либкнехт был выбран депутатом Саксонского ландтага. Членом его он оставался с 1879 по 1885 г. и затем с 1889 по 1892 г., т. е. почти в течение всего периода исключительного закона. Своей резиденцией имел он тогда Лейпциг. Просто арестовать Либкнехта, как депутата, было неудобно. Но его агитация в Лейпциге все более нервировала саксонские власти. Тогда саксонское правительство нашло такой выход: в 1881 г. оно объявило в Лейпциге малое осадное положение, запретило Либкнехту на этом основании всякие выступления и как неблагонадежного выслало его из пределов Лейпцига. Либкнехт переселился в местечко Борсдорф, в окрестностях Лейпцига. Здесь прожил он до самого переселения в Берлин.

В материальном отношении Либкнехту в эту пору жилось чрезвычайно трудно. Он и его семья бедствовали. Сам глава семьи вел, по его собственной позднейшей характеристике, цыганский образ жизни. Борсдорф в те времена был просто деревушкой. Домишко, в котором жила семья Либкнехта (впоследствии домишко этот прозвали «виллой Либкнехта»), был запущенным полуразвалившимся строением. В распоряжении Либкнехта и его тогда уже достаточно многочисленной семьи были две небольших тесных комнатки. Зимою было холодно. Главной заботой семьи было в это время года — достать топлива. Дети собирали в соседнем лесу валежник. К этому занятию часто привлекались и посещавшие Либкнехта в большом количестве товарищи. Лейпцигские рабочие, крепко любившие Либкнехта, присылали ему иногда предметы первой необходимости и делились с ним последним.

Отсюда Либкнехт держал связи со всей Германией. В эти годы он развил особенно энергичную литературную деятельность. Он писал листки, брошюры, статьи в нелегальный «Социал-демократ» (издававшийся сначала в Цюрихе, затем — в Лондоне), вел обширную нелегальную корреспонденцию с партийными организациями, переписывался с Марксом и Энгельсом и после смерти первого — с одним Энгельсом, поддерживал письменные и личные связи со своими избирателями, собирал деньги для репрессивных и их семей. В лачужке Либкнехта в Борсдорфе жизнь всегда била ключом. Одно время в Борсдорфе жил также Бебель. Сюда сходились все нити движения. Множество лучших пролетарских бойцов того времени побывало в этой «вилле Либкнехта».

Карлу Либкнехту было 10 лет, когда отец его и вся семья переселились в Борсдорф. Сидя в каторжной тюрьме в 1916 г., в период империалистской войны, Карл Либкнехт в письмах с любовью вспоминал этот «борсдорфский» период и господствовавшую в тогдашней «вилле» его отца прекрасную революционную атмосферу. В частности, Карл Либкнехт вспоминал, что именно в Борсдорфе, в деревенской обстановке, в старом полуразрушенном домике на берегу реки он мальчиком впервые научился любить природу…

Вильгельм Либкнехт принимает, разумеется, самое деятельное участие в нелегальных съездах германской с.-д. партии за время исключительного закона (в Виденском замке в Швейцарии, в Копенгагене, Ст. Галлене). В общем он вместе с Бебелем — при руководстве и решительной критике сначала со стороны Маркса и Энгельса, а затем со стороны одного Энгельса — ведет борьбу против обоих возникших тогда в партии уклонов. Мы говорим о легалистах — правых (Гехберг и К°) и о «левых» оппортунистах», «молодых» (Мюллер, молодой Шиппель и др.). Но тут опять оказываются слабые стороны Либкнехта — его примиренчество в теоретических вопросах. Тактические и организационные споры тоже отталкивают его. «Лишь неумением отделить существенное от не столь существенного объясняется то, что эти споры ведутся с такой страстностью и что им придают какое-то решающее значение»… «Революция — реформа! Сколько чернил пролито, сколько желчи израсходовано в спорах вокруг этих двух слов. А почему? Да только потому, что каждая из спорящих сторон фетишизирует свою тактику! Понятия не исследуются со всех сторон. Каждый приписывает чудодейственную силу своему предложению и видит гнездилище всех зол в чужом. Фетиши бывают злые и добрые — перед добрым фетишем слепо преклоняются, злого фетиша проклинают. Весь спор вокруг слов революция — реформа, как он до сих пор велся в рядах социал-демократии, был только спором о прошлогоднем снеге». Такого рода заявления «солдата революции» вызывали справедливое возмущение со стороны Маркса и Энгельса и, конечно, отнюдь не служили действительной борьбе за ортодоксальный марксизм. Но «солдата революции» приходится брать таким, каким он был…

В годы исключительного закона против социалистов Энгельс не раз в письмах к Вильгельму Либкнехту резко «ругал» его за чрезмерный оптимизм в отношении к правым, за примиренчество к плохоньким «социалистам» из числа «образованных» и т. п. Либкнехт, — смеется Энгельс в письме к Бебелю, — играет «роль наседки, которая высидела утят: он хотел вывести «образованных» социалистов, но — глядь, — из яиц вылупились сплошь, филистеры и обыватели, и вот милейшая наседка хочет нас уверить, что но буржуазной речке плавают цыплята, а не утята» (Архив М. и Э., т. VI, 306).

Либкнехт сдавался не сразу. «Отсюда — вечные пререкания и тот почетный титул, которым он как-то в шутку меня наградил: титул величайшего грубияна Европы», — пишет Энгельс Бебелю в мае 1883 г. (Архив М. и Э., т. VI, 230). Энгельс не раз указывал и в письмах к Бебелю на все слабые стороны Либкнехта. Но всегда Энгельс тут же продолжал: «Тем не менее я убежден, что в действительно решающий момент Либкнехт будет на нашей стороне», «в решительный момент Либкнехт несомненно займет правильную позицию». В этом Энгельс был абсолютно уверен. Вот почему, когда умер Маркс, то самое задушевное письмо по этому поводу Энгельс в тот же день написал именно Вильгельму Либкнехту (письмо от 14 марта 1883 г.).

В период исключительного закона, особенно во вторую его половину, В. Либкнехт принимает энергичнейшее участие в возобновлении международных связей рабочего класса и в восстановлении Интернационала, распавшегося после поражения Парижской коммуны. Либкнехт совершает ряд поездок в Швейцарию, Англию, во Францию (во время пребывания Маркса под Парижем незадолго до его смерти) и, наконец, в Америку (вместе с дочерью Маркса).

Когда в 1889 т. приблизилось формальное восстановление Интернационала, германская с.-д. была уже огромной силой. От ее имени работу по созыву предстоящего Парижского конгресса — первого учредительного съезда II Интернационала — ведет главным образом В. Либкнехт (а также Бебель). Дело опять-таки не обходится без примиренческих ошибок со стороны Либкнехта и Бебеля. В письмах Энгельса к Зорге осталось немало возмущенных отзывов Энгельса по поводу этих ошибок. Энгельс вздохнул облегченно только тогда, когда в Париже произошел разрыв между двумя конгрессами и когда марксисты отказались слиться с поссибилистами. 8 июня 1889 г. Энгельс пишет Зорге: «Каким-то чудом все-таки удалось дело спасти. Либкнехт, которого сильно разгорячили статьи Ауэра и (Ниппеля, понял, наконец, что дело затягивалось исключительно благодаря ему и что теперь он должен действовать энергично» (Из писем к Зорге. Перевод с предисл. Ленина, 342–345). В дальнейшем наиболее выдающуюся роль на Парижском конгрессе — т. е. на «нашем» (Энгельс), марксистском конгрессе — играл В. Либкнехт. В своей вступительной речи на этом конгрессе Либкнехт говорил: «Первый Интернационал не умер — он растворился в могучих рабочих организациях и рабочем движении отдельных стран и продолжает жить в них. Первый Интернационал продолжает жить во всех нас. Этот конгресс является делом Международной ассоциации рабочих» (Протоколы, стр. 7). Во всяком случае, Вильгельм Либкнехт олицетворял во II Интернационале лучшие традиции I Интернационала.

Субъективно Либкнехт был одним из самых лучших, горячих, благородных представителей интернационализма. Он завоевал себе крупнейший авторитет в международном рабочем движении именно глубокой искренностью своих интернационалистских убеждений. Всякий знал, что В. Либкнехт может допустить ту или иную теоретическую ошибку, может разделить ту или иную примиренческую иллюзию, но что в практической борьбе против классового врага «солдат революции» будет всегда на посту, что долг международной пролетарской солидарности для него не на словах, а на деле всегда будет на первом плане — в этом сомневаться не мог никто.

В 1888 г. Либкнехт после избрания его в рейхстаг переехал в Берлин. В 1890 г. пал исключительный закон против социалистов. В 1891 г. партия собрала в Эрфурте свой легальный партейтаг. Одним из докладчиков эрфуртской программы выступил Либкнехт. Скоро он стал редактором центрального органа партии — «Форвертс», который тогда еще был красным, а не желтым, как впоследствии. Когда во вторую половину 90-х гг. оппортунизм поднял голову и после смерти Энгельса Бернштейн вскоре открыто выступил с платформой ревизионизма, старый Либкнехт ополчается против оппортунистов. С самого начала вступления французского «социалиста» Мильерана в буржуазное правительство и возникновения мильерандистской эпопеи В. Либкнехт полон возмущения против всех сторонников этого «опыта». «Форвертс» вопреки Либкнехту помещает, однако, двусмысленные корреспонденции из Парижа, принадлежащие перу русского оппортуниста и «экономиста» Кричевского.

Еще недавно, в 1932 г., один из членов семьи Либкнехта опубликовал письмо В. Либкнехта от 11 июня 1900 года, в котором старый солдат революции пишет: «Вы уже, вероятно, читали в отчете о прениях в рейхстаге, что Бебель дезавуировал Мильерана. Я сделаю это еще покрепче, когда получу слово при третьем чтении законопроекта о флоте. Вся наша бернштейновская публика хвалит Мильерана до небес, в частности наш парижский корреспондент. Главное несчастье «Форвертса» состоит в том, что я не имею права определять персонал редакции и состав сотрудников. Чем реакционнее пишут эти господчики, тем тверже делается их положение. До сих пор у меня на шее сидит Бернштейн, в качестве корреспондента из Англии. Кричевский, вообще говоря, не плохой корреспондент, но он теперь попал в лапы Жореса и Мильерана… Увековечение раскола французского социализма есть как раз результат того, что Мичьеран сидит в министерстве. Именно это делает невозможным честное объединением. Уже из одного инстинкта честного «солдата революции» старый Либкнехт должен был ненавидеть и ненавидел Мильеранов и Бернштейнов. Его не подкупил и Жорес, с которым у него было кое-что общее в темпераменте. Ревизионизм, как он сложился во второй половине 90-х гг., встретил в Либкнехте-отце непримиримого противника, смертельного врага. В первых боях против ревизионистов Либкнехту-отцу «ассистировал» Либкнехт-сын, тогда еще совсем молодой Карл Либкнехт.

С 90-х гг. XIX и до начала XX века германская социал-демократия растет с необыкновенной быстротой. Растет и II Интернационал, проходящий тогда еще через лучшую полосу своего развития. Вильгельм Либкнехт рядом с Августом Бебелем приобретают в это время величайшую популярность в рабочем классе всего мира. Когда 7 августа 1900 г. Вильгельм Либкнехт закрыл глаза навеки, это было настоящим горем не только для рабочих Германии, но и для передовых рабочих всего мира. Сотни тысяч рабочих следовали за гробом этого бойца. Жены, матери и сестры рабочих искренно оплакивали смерть великого трибуна. Имя Вильгельма Либкнехта осталось жить в сердцах миллионов рабочих. Образ солдата революции глубоко запал в душу передовых пролетариев всего мира.

Героическое участие в боях революции 1848 г., знакомство и долголетнее личное общение с величайшими гениями человечества, Марксом и Энгельсом, мужественная и стойкая борьба на ответственном посту против реакционно-буржуазной войны, многолетний честный труд для создания самостоятельной пролетарской марксистской партии в одной из самых крупных стран Европы, длительные высидки в буржуазных тюрьмах за дело рабочего класса, 12-летняя борьба против исключительного закона во главе гонимой партии, тесная дружба с таким рабочим вождем, как Бебель, громадная и плодотворная литературная работа на службе рабочему классу, полная энтузиазма интернационалистская деятельность в рядах I, а затем и II Интернационала, борьба против бермштейнианства и мильерандизма, — вот главные вехи в жизни Либкнехта-отца. Великий талант народного трибуна, беспредельная готовность к самопожертвованию в интересах своего класса, личная скромность и непритязательность, жизнерадостность натуры, неугасимая ненависть к угнетателям и к ужасам капиталистической каторги, настоящая неподдельная любовь к людям труда, к живому труженику-рабочему, его семье, его детям, — вот главные личные свойства Вильгельма Либкнехта. Солдат революции провел в тюрьмах более 60 месяцев. Уже глубоким стариком просидел он вновь в тюрьме полгода. Еще в 1900 г. ему предстояли новые судебные процессы. Личная жизнь — жизнь пролетария, бедняка, все отдающего делу. Таков был Вильгельм Либкнехт.

Жизнь и борьба Либкнехта-отца стала образцом для целого поколения в мировом рабочем движении. Естественно, что она не могла не оказать и действительно оказала громадное влияние на его сына Карла.

В этом смысле можно сказать, что у Карла Либкнехта была «счастливая наследственность».