Карл Либкнехт

IV. «ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ» ГОД И КАРЛ ЛИБКНЕХТ

ВО ВЕСЬ свой рост поднялся Карл Либкнехт в годы 1914–1919. Вся его предшествующая жизнь и борьба была как бы только подготовкой к этому пятилетию, положившему такую большую грань в истории всего человечества. Именно в эти годы, вписанные в историю огненными буквами, завершалось формирование этого бойца и вылились такие его силы, которых дотоле он и сам в себе, быть может, не подозревал…

Критические дни перед началом войны Карл Либкнехт проводит во Франции, которая играла крупнейшую роль в определении ближайшего хода событий. Известно, что в течение, всей недели с 23 июля 1914 г., т. е. со дня отправления австрийского ультиматума Сербии, и до 1 августа руководство германской социал-демократии резко выступало против войны, клеймило ее как империалистскую бойню и в самых мрачных чертах рисовало возможные последствия надвигающейся войны. Еще 25 июля 1914 г. «Форвертс» писал:

«Они хотят войны, эти темные силы, влияющие и решающие в венских сферах. Они хотят войны, — это ясно слышится за последние недели в общем диком реве черно-желтой прессы подстрекателей. Они хотят войны, — австрийский ультиматум Сербии обнаружил это перед всем миром.

«Должна пролиться кровь тысяч рабочих и крестьян, — оттого, что пролилась кровь Франца-Фердинанда и его супруги от выстрела помешанного фанатика; безумное преступление должно быть покрыто другим, еще более безумным… Австрийский ультиматум Сербии может оказаться фитилем, который подожжет Европу со всех четырех углов».

В этом же смысле выступал ЦК партии в особом экстренно выпущенном воззвании.

Даже еще 30 июля 1914 г. «Форвертс» от имени всей германской социал-демократии объявлял:

«Социалистический пролетариат снимает с себя всякую ответственность за те события, к которым в безумном ослеплении ведет господствующий класс. Пролетариат знает, что из обломков и пожарища расцветет новая жизнь только для него. Вся- ответственность падает на власть имущих сегодняшнего дня.

«Для них вопрос стоит ясно: «быть или не (быть». Мировая история окажется страшным судом».

За несколько дней до начала войны Либкнехт был на съезде французских социалистов и выступал на митингах французских рабочих.

В Париже Либкнехт имеет свидание с Жоресом — за несколько дней до убийства последнего. Жан Жорес был настроен более пессимистически, чем Карл Либкнехт, который в эти дни еще верил, что II Интернационал не только захочет, но и сможет помешать возникновению бойни. Жорес лично ненавидел войну, но, будучи сам реформистом, он хорошо знает, чем дышат деляги реформизма в «братских» партиях. На энтузиастические речи Либкнехта он скептически качал головой.

Из Парижа Карл Либкнехт вместе с французским социалистическим депутатом Дюком отправляется в северные промышленные департаменты Франции. Там он выступает с пламенными речами перед громадными собраниями французских рабочих. Происходит трогательное братание французских пролетариев с лучшим вождем немецких рабочих. Существуют фотографические снимки, запечатлевшие эти собрания. Пишущий эти строки видел один из таких снимков: Карл Либкнехт в окружении громадной толпы французских рабочих, только что покинувших стены завода. Рабочие с восторгом встречают Либкнехта. Вдали видна группка французских жандармов…

Прошло всего несколько дней. Грянула война. Жорес был убит. А Карл Либкнехт увидел себя обманутым в лучших своих надеждах.

Легко представить себе настроение только что вернувшегося в Берлин после братаний с французскими пролетариями Карла Либкнехта, когда на заседании парламентской с.-д. фракции он впервые услышал из уст вождей фракции предложение голосовать за военные кредиты. Сначала Либкнехт не верит своим ушам. Затем вскакивает, как тигр, и готов броситься на оратора. Либкнехт произносит страстную речь против позорного предложения. Он садится на свое место и, едва сдерживая негодование, слушает дальнейших ораторов. Одни прямо и открыто, с «гордо» поднятой головой заявляют, что они за политику «защиты отечества». Другие с оговорочкой заявляют, что «в час опасности» нельзя оставить «отечество» беззащитным. Третьи выступают еще «левее»: они проголосуют за военные кредиты, но надо «требовать» от правительства, чтобы война осталась «только оборонительной». Вчерашние «радикалы» выступают с покаянными реформистскими речами. Представлены все оттенки… социал-шовинизма и центризма. Не слышно только ни одного честного пролетарского революционного голоса против империалистской бойни. Сомнений нет. Позорное предложение будет принято. Карл Либкнехт потрясен до глубины души. Три дня продолжается обсуждение во фракции. Все эти дни Либкнехт неистово нападает на социал-шовинистов. Он неустанно агитирует в кулуарах, ловит отдельных «товарищей» депутатов у них на дому, рвет и мечет, спорит с ними до полного изнеможения.

Но вот голосование произошло: 78 против 14! Что же делать? Либкнехт принимается горячо убеждать группу оставшихся в меньшинстве, что им всем вместе надо открыто проголосовать в рейхстаге против войны, открыто сказать свое слово рабочему классу, реей с.-д. партии. Но из 14 голосовавших 13 не согласны в этом с Либкнехтом. Он остается один-одинешенек. Положение слишком необычно, слишком трудно, слишком неожиданно. Что случилось? Неужели полная измена, полный крах старой с-д. партии! С этой мыслью Либкнехт не может еще примириться. Либкнехт сначала приходит к выводу, — не он один среди честных германских революционеров так думал в тот момент, — что это только эпизод, только временное затмение под влиянием неожиданно разразившихся событий, что рабочие скоро выправят положение и поставят на место «запутавшихся» вождей. Еще в декабре 1914 г. такую же оценку дают в своем «рождественском». послании в английскую газету «Labor Leader» и Роза Люксембург и Франц Меринг. «То, что разыгрывается в германской с.-д. партии сейчас, напоминает первые годы закона против социалистов, когда вожаки, как теперь, потеряли голову, но массы скоро объединились под лозунгом — «с вождями, если они хотят, без вождей, если они упираются, против вождей, если они препятствуют», — так писал с общего согласия вождей левой группы Меринг в «Labor Leader» в конце 1914 г. (Э. Дран и С. Леонард, «Подпольная литература революционной Германии за время мировой войны», стр. 1 6).

«Пролетариат всех воюющих стран скоро проложит дорогу международному сотрудничеству для достижения мира — мира без завоеваний, без унижений. Так же может вновь возродиться Интернационал во время войны, борясь и искупая свои прежние ошибки» — так писал сам Карл Либкнехт в письме в редакцию «Labor Leader») в декабре 1914 г.

И вот, исходя из таких оценок, Карл Либкнехт, скрепя сердце, решается не выступать еще в рейхстаге открыто против фракции, подчиниться партийной дисциплине и ограничиться пока выступлениями внутри партии..

Конечно, это была большая ошибка.

Как она стала возможной?

В своих воспоминаниях о Розе Люксембург ее друг и соратник, ныне тоже уже покойный, Ю. Мархлевский, рассказал в 1919 г., как сразу после начала войны на квартире у Розы собрался по ее приглашению весь генеральный штаб тогдашних левых. Пришло семь человек, в том числе Меринг и Ленч. Роза предложила тотчас же выступить, с открытым манифестом против политики большинства с.-д. партии. Все согласились. Подписать обещал также и Ленч, но назавтра же пошел на попятный и перекинулся к махровым социал-империалистам. «Непосвященный в немецкие дела читатель, — продолжает Мархлевский, — быть может спросит: «А Либкнехт?» К сожалению, Либкнехт тогда еще колебался и только через несколько месяцев решился вступить в бой против войны» («Ком. Интернационал», 1919, № 3, стр. 362). Думается, что тов. Мархлевский выразился неточно. Не «против войны» колебался выступить Либкнехт. Против войны он начал борьбу с первых же минут ее возникновения. Он колеблется пойти на раскол германской с.-д. партии. В этом суть его ошибки, и эту ошибку с ним разделяли и Роза Люксембург и, боимся, в ту пору и сам Ю. Мархлевский. Верно то, что настоящей борьбы против войны нельзя было вести, если бояться раскола тогдашней германской с.-д. партии. Это безусловно так. Но в том-то и беда, что этого не понимали еще тогда германские левые. Разбирая известную брошюру Розы Люксембург (Юниуса), написанную ею в тюрьме уже в апреле 1915 г., Ленин указывал, между прочим, на то, что в брошюре «чувствуется одиночка, у которого нет товарищей по нелегальной организации, привыкшей до конца додумывать революционные лозунги и систематически воспитывать массы в их духе» (Ленин, XIX, 189). В этом же была беда и Карла Либкнехта в начале августа 1914 г. Он тоже был тогда в этом смысле одиночкой. Не в том дело, чтобы у Либкнехта было мало друзей, мало связей, мало общения с рабочими. Все это у него было. Но — не было до войны строго оформленной группы, не было ясного направления, не было систематической длительной борьбы против оппортунизма, не было готовности к расколу с оппортунистами, а, пожалуй, даже и мысли о таком расколе.

В самые первые дни воины (непосредственно за днем 4 августа) Карл Либкнехт, по воспоминаниям Радека, еще допускал, что правительство Вильгельма скоро обрушит репрессии на германскую с.-д. партию, что измена коснется только верхов, что основные рабочие кадры партии скоро выправят линию. Это была ошибка. Но лично Либкнехт все же был настроен решительнее, чем другие левые. В своей автобиографии (Словарь. Ин-та Гранат, т. 41, ч. II, стр. 158, Приложение) К. Радек печатно заявляет следующее: «Я вернулся обратно (в Германию) — в момент, когда второй раз собирался германский рейхстаг (декабрь 1914 г.). Либкнехт решился на этот раз голосовать открыто против кредитов с соответствующей революционной декларацией. Меринг и Роза Люксембург считали, что он должен это сделать только в том случае, если совместно с ним будет голосовать еще несколько левых. Они боялись, что если только он один будет голосовать (против), то это произведет на массу удручающее впечатление полного его одиночества».

Такое же сообщение делает бывший видный спартакист Пауль Фрелих в его книге «10 лет войны и гражданской войны». В самую последнюю минуту Р. Люксембург, Меринг и Мархлевский убеждали Либкнехта отказаться от этого шага из боязни, что его смелый поступок «принесет больше вреда, чем пользы», — сообщает Фрелих (нем. изд. указанной книги, стр. 144).

Либкнехт, тем не менее, проголосовал один против всех и, конечно, он был в этом прав против Розы и Меринга.

Неверно, что Либкнехт не боролся в эту пору против войны. Уже в том же августе 1914 г. он предпринимает поездку по всей стране с целью агитации против войны и первого собирания сил оппозиции. Об этом со скрежетом зубовным рассказывает, между прочим, буржуазный историк этой эпохи Вольфганг Брейтгаупт в книге «Как отравляли народ в 1914–1918 гг.» (нем. изд., стр. 5 и др.). С 4 по 13 сентября 1914 г. Карл Либкнехт находится в Бельгии и Голландии. В этой последней он помогает созданию интернационалистских групп. Под личным руководством Карла Либкнехта уже в первые недели войны образуются первые оппозиционные группы молодежи в округе Нидербарним и в некоторых других округах Германии.

Но ошибку подчинения социал-шовинистам он 4 августа 1914 г. сделал, и благодаря этому, конечно, замедлилось дело сплочения сил пролетариев-интернационалистов. Эту ошибку Либкнехт разделил со всеми (или почти всеми) германскими «левыми». Это была не его личная ошибка, а ошибка целой группы, недостаток не его личный, а целого направления.,

Сам Карл Либкнехт скоро признал свою ошибку публично перед Штутгартской парторганизацией. Вспоминая впоследствии эту свою ошибку, он объяснял дело следующим образом (надо привести здесь это объяснение полностью, ввиду его биографической важности):

«Теперь трудно даже представить себе ту обстановку, которая создалась 4 августа 1914 г. для меньшинства фракции — приходится напрячь всю память, чтобы только представить себе ту тактическую ситуацию, какая создалась тогда для нас. Даже для самых крайних пессимистов отпадение большинства парламентской фракции было неожиданностью. А еще большей неожиданностью была наступившая атомизация радикального крыла, до тех пор имевшего «преобладание. Что голосование за военные кредиты неизбежно приводит с.-д. фракцию в правительственный лагерь — это в первый момент не было вполне очевидно. Тогда еще можно было допустить, что решение фракции от 3 августа явилось только результатом паники, что паника эта скоро пройдет и еще удастся поправить дело. Во всяком случае, тогда еще трудно было подозревать, что это еще только цветочки, что в дальнейшем 4 августа побледнеет перед новыми предательствами. Благодаря этаким надеждам, а также благодаря собственной слабости и неуверенности, и- вышло так, что убедить меньшинство открыто голосовать против кредитов не удалось. При этом не надо забывать, что в те времена дисциплина в парламентской фракции рассматривалась еще как святыня. Эту дисциплину особенно культивировало радикальное ядро, которое до самого августа 1914 г. все время воевало против нарушения дисциплины депутатами ревизионистского толка. Сепаратное голосование испокон веков казалось чем-то совершенно неслыханным. Психология тогдашнего среднего депутата этого совершенно не вмещала. По старой традиции люди могли себе представить только один способ выразить свое инакомыслие: выступление внутри фракции. Считалось само собою разумеющимся, что решение фракции обязательно для всех. На дисциплину смотрели с точки зрения чисто формальной, организационной. Сознание того, что дисциплина имеет свои необходимые границы, еще совершенно отсутствовало.

«Другие думали и так: ведь разногласия внутри фракции все равно станут известны (люди еще не привыкли тогда к цензуре) и тогда все внесут поправку на соотношение сил внутри фракции. А откол лишь немногих при открытом голосовании только-де придал бы больший вес голосованию остальных. Техника голосования тоже оставляла очень мало места для отдельных голосований, да и опыта на этот счет не было. В результате всего этого и получилось, что депутаты, голосовавшие внутри фракции против кредитов, в рейхстаге подчинились дисциплине.

«Внутрипартийные события, разыгравшиеся после 4 августа, основательно прояснили ситуацию и указали оппозиции единственный оставшийся ей путь.

«При этих обстоятельствах и я при голосовании первых военных кредитов решил ограничиться борьбой внутри фракции. Внутренний крах партии еще не был вполне ясен. Можно было еще думать, что перед нами только отдельный, частный случай заблуждения. Дисциплину внутри фракции я тоже тогда еще ставил очень высоко. И вот я решил пека не переносить борьбу на арену пленума рейхстага. В декабре 1914 г. я послал уже к чорту «дисциплину», которая теперь только помогала разрушать программу партии, и открыто голосовал в рейхстаге против военных кредитов».

Карл Либкнехт ничего не скрывает и ничего не прикрашивает. Он искренно и начистоту излагает, как было дело. Он откровенно признает те слабости, которым он и сам заплатил дань.

Как ни сильна еще была в те времена внешняя дисциплина в рядах социал-демократии, голосование Карла Либкнехта внутри фракции не осталось тайной. О нем узнали и друзья и враги. Какое значение придала этому голосованию германская буржуазия, видно из следующего. За Карлом Либкнехтом сначала стали усиленно ухаживать, его попытались «переубедить». За эту неблагодарную задачу стали браться даже некоторые «высшие» офицеры. Стоило только Карлу Либкнехту обратиться к высшему командованию за разрешением объехать занятые германскими войсками территории Бельгии и Северной Франции, как ему немедленно и с полной готовностью было предоставлено это разрешение. При поездке ему оказывались всякие «почести». Высокопоставленное начальство любезно беседовало с ним, стараясь переубедить его и «рассеять его предубеждения». Несколько- раз высшее офицерство делало попытки сфотографироваться вместе с Либкнехтом на фронте — как они это делали при посещениях Эберта, Щейдемана и других вождей социал-демократии. Либкнехт совершенно определенно отказывался от этой «чести». Тем не менее, за ним продолжали ухаживать и на первых порах «не теряли надежды»…

Но никаких «надежд» не питали уже на Либкнехта «отцы» с.-д. партии, вожди новоявленного большинства. Если Либкнехт не был исключен из партии сразу, то только потому, что считали более выгодным подождать.

Сам Либкнехт не ждал ни минуты. Уже в конце августа 1914 г. он стал делать попытки устройства больших легальных собраний под тогда еще «легальным» лозунгом «против аннексий — за мир». Центральный комитет партии встречал все эти попытки в штыки и с помощью военных властей легко срывал эти попытки. В сентябре Либкнехт пытается выступать против войны на митингах в Штутгарте и в своем Потсдамском округе. Полиция закрывает эти митинги.

10 сентября Карл Либкнехт, Клара Цеткин, Роза Люксембург и Франц Меринг выступили с коллективным заявлением против войны и политики официальной с.-д. партии.

1 октября в Берлине произошло уже первое крупное собрание оппозиции. В Вюртемберге в начале ноября дело доходило уже до раскола местных с.-д. организаций.

Легальным выступлениям против войны правительство положило решительный предел.

Тогда Либкнехт перешел к нелегальной работе в замкнутых рабочих кружках и к выступлениям на сотнях закрытых партийных собраний. Вместе с друзьями он приступает к организации некоторой базы в Голландии, Дании и Швейцарии. Здесь печатались некоторые нелегальные документы, которые затем тайно ввозились в Германию. Для этого используются также связи организаций молодежи. Историки спартаковского движения отмечают, что первым нелегальным документом этого времени явился» Новый гимн социалистов»— пародия на официальный гимн социал-демократии. Этот первый документ как раз и вышел из рядов тех организаций молодежи, которые остались верны интернациональному знамени.

Так пелось в «Новом марше социалистов». Листовка нашла себе распространение и скоро пенала на фронт. Ведь почти каждый четвертый немецкий солдат был членом с.-д. партии или членом с.-д. профсоюза. I о, что делалось в рядах с.-д. партии, неизменно доходило и до фронтов. Можно себе представить, какое бешенство вызывало появление этакого документа среди. «отцов». партии. Негодованию на «этих молокососов» не было предела. Вместе с тем все знали, что за молодежью стоит Карл Либкнехт. Некоторые из «новых» вождей социал-шовинистского большинства прекрасно знали и черты личного характера Карла Либкнехта. Они отдавали себе отчет в том, что раз Либкнехт взялся за какое-нибудь дело, он не отступится от него.

Тем временем приближалась новая сессия рейхстага, которая должна была открыться 2 декабря 1914 г. На очереди стоял вопрос о новых пятимиллиардных военных кредитах. Уже с середины ноября 1914 г. Карл Либкнехт начинает бомбардировать бюро с.-д. фракции рейхстага письмами, в которых он требует отказа от предательской тактики «гражданского мира» и возвращения на путь пролетарского интернационализма. Письма эти в копиях Карл Либкнехт широко распространяет через солидарную с ним рабочую молодежь и всеми другими доступными ему путями. Социал-шовинисты начинают бешеные преследования против сторонников Либкнехта.

С 29 ноября по 2 декабря идут бои во фракции рейхстага. Теперь Либкнехт уже не совсем тот, каким он был в августе. Он решился итти до конца. Он увидел уже с исчерпывающей ясностью, куда ведет политика 4 августа. Он сделал уже первые шаги на поприще нелегальной работы. Вокруг него собрались уже первые группы революционных интернационалистов, будущих спартаковцев. Фантом «дисциплины» — «дисциплины по отношению к изменникам делу пролетариата — рассеялся. Теперь он сделает все практические выводы — до самого конца. Не только друзья, но и недруги должны были признать, что в этих заседаниях Карл Либкнехт дрался, как лев. Его гневные выступления, дышавшие гордым сознанием своей миссии, своей исторической правды, производили огромное впечатление на всех присутствовавших. Его филиппики против Эбертов и Шейдемамов хлестали этих изменников по лицу, как удары бича. В каждом слове Либкнехта чувствовалась несгибаемая воля к борьбе. Весть об его выступлениях разнеслась во всех рабочих кварталах Берлина. Буржуазия и обуржуазившиеся вожди социал-демократии поняли, что в липе Карла Либкнехта перед ними враг непримиримый и враг опасный.

В результате обсуждения с.-д. фракция рейхстага большинством против 17 приняла решение голосовать и за новые военные кредиты. Теперь Либкнехт ринулся организовывать это меньшинство. Увы! Ведь это были не 17 честных пролетарских интернационалистов. Это была группа колеблющихся «парламентариев», которая чувствовала, как негодуют рабочие на поведение официальной социал-демократии, но которая сама не имела революционно-пролетарских взглядов. Большинство этой группы, как доказала последующая история, состояло из центристов. Из этого материала нельзя было создать споры пролетарскому интернационализму. Некоторые из них сначала обещали было Либкнехту вместе с ним в рейхстаге голосовать протеи военных кредитов, но затем преисправно надули.

Либкнехт решил выступить в рейхстаге один, справедливо отклонив вышеописанные опасения Розы Люксембург, Мархлевского и до. Слова ему, конечно, не дали. Тогда он подал председателю рейхстага мотивированное письменное заявление. Разумеется, заявление это не было прочитано и тут же решено было не печатать его в стенографическом отчете заседания. Тогда Либкнехт пустил это заявление по рукам и отдал его в те кустарные «типографии», которыми обзавелись уже кое-какие революционные рабочие группы. Через несколько дней это заявление в сотнях списков гуляло уже в рабочих кварталах Берлина, а через несколько недель стало известно всей Германии да и всему миру.

Вот это историческое заявление:

«Настоящая война, которой ни один из народов, в ней участвующих, не желал, ведется не ради блага германского или какого-нибудь другого народа. Это — империалистическая война, война за капиталистическое господство над мировым рынком, за политическое овладение областями приложения промышленного и банкового капитала. С точки зрения системы всеобщего вооружения это есть превентивная война, вызванная германской и австрийской военными партиями под покровом полуабсолютизма и тайной дипломатии. Это — бонапартистская затея в целях дезорганизации и разгрома нарастающего народного движения. Все это ясно доказали истекшие месяцы, несмотря на беззастенчивую систему официальной лжи. Германский лозунг «против царизма», подобно английскому и французскому «против милитаризма», имел целью использовать лучшие инстинкты, революционные традиции и чаяния народа для — дела человеконенавистничества. Германия, соучастница царизма, остававшаяся до последнего дня образцом политической отсталости, не призвана быть освободительницей народен. Освобождение русского, как и германского народов есть их собственное дело.

Настоящая война не есть германская освободительная война. Ее исторический характер и ее течение до настоящего времени не дают возможности поверить капиталистическому правительству, утверждающему, что целью, ради которой испрашиваются кредиты, является защита родины.

«Нужно требовать немедленного мира, ни для кого не оскорбительного, мира без захватов. Нужно приветствовать все старания, направленные к этой цели. Только одновременное усилие направленных к такому миру течений во всех воюющих странах может остановить кровавую бойню и предотвратить полное истощение участвующих в ней народов. Только мир, основанный на международной солидарности рабочего класса и на свободе всех народов, может быть прочным. Задачей пролетариата всех стран и сейчас, во время войны, остается совместная социалистическая борьба за мир.

«Я одобряю кредиты на борьбу с нуждой в испрашиваемом размере, которые считаю еще далеко не достаточными. Я одобряю также все меры, способные как-либо облегчить тяжелую участь наших больных и раненых, которым принадлежит все мое сочувствие и вся моя жалость. И здесь никакое требование не может быть слишком высоким. Но, протестуя против войны, против ее виновников и руководителей, против капиталистической политики, вызвавшей ее, против капиталистических целей, ради которых она ведется, против планов аннексий и захватов, против нарушения бельгийского и люксембургского нейтралитета, против военной диктатуры, против политического и социального вероломства, в которых виноваты правительство и господствующие классы, я отклоняю испрашиваемые военные кредиты.

Берлин, 2 декабря 1914 г.

Карл Либкнехт».

Мотивировка голосования против военных кредитов, данная Либкнехтом в этом заявлении, не была безупречной с точки зрения последовательного революционного марксизма. Она ограничивалась лозунгом ««немедленного мира, ни для кого не оскорбительного, мира без захватов». И это в то время, когда международное революционное пролетарское движение обладало уже лозунгами ленинской чеканки: войну империалистскую превратить в войну гражданскую! Но самый факт открытого голосования Карла Либкнехта против кредитов — одного из ста одиннадцати с.-д. депутатов, одного из пятисот депутатов всего рейхстага! — имел великое историческое значение. Ленинский «Социал-демократ» не преминул дать тогда же, по свежим следам событий, совершенно откровенную критику недостатков либкнехтовской декларации. «Превосходная в первой части, в которой бичуется разбойничье-империалистский характер войны, она (эта декларация) во второй части исчерпывается провозглашением лозунга мира. Вывод настолько не связан с посылками, что прямо режет ухо. Если верно все то, что т. Либкнехт сказал о характере и причинах войны (а оно несомненно верно), то вывод для социалистов может быть только один: превращение империалистской войны в войну гражданскую». Но в то же время ленинский орган (писал: «Из 111 «с.-д.» депутатов оказался только один (один!) честный социалист — тов. Карл Либкнехт, сын великого революционера и социалиста Вильгельма Либкнехта, который peшился выполнить элементарный долг — голосовать против военных кредитов. 1: 110 — вот пропорция, в которой оказались социалисты против изменников и шовинистов в рядах руководителей германской социал-демократии».

И опять-таки надо сказать: ошибки в этой либкнехтовской декларации тоже не были его личными ошибками. Это были ошибки того кружка, той группы, того направления, к которому принадлежал тогда Либкнехт. Это была слабость всех «левых» в Германии. В эту группу входили тогда такие люди, как Роза Люксембург, Франц Меринг, Клара Цеткин — люди, имеющие величайшие заслуги перед мировым рабочим движением, люди, неустанно работавшие против империалистской бойни с первого дня ее возникновения. Но и эта люди тогда еще не шли дальше лозунга «мира без аннексий». О причинах этого явления мы будем говорить ниже»…

Но само выступление Карла Либкнехта было актом мужества, имевшим великое значений?. Нужно вспомнить тогдашнюю обстановку. Надежды на скорую победу в Германии поблекли. На Марне германские войска задержаны французами. Гинденбург принужден начать свое отступление. Патриотический угар отнюдь еще не рассеялся. «Умеренная оппозиция» во главе с Ледебуром и Гаазе отнюдь не решается рвать с большинством, но держит за руку Либкнехта, умоляя его «еще немного подождать», чтобы «выступить» вместе. Во Франции и в других воюющих с Германией странах (кроме России) социал-шовинисты еще властвуют в рабочих организациях безраздельно. В рейхстаге настроение напряженное: готовы растерзать всякого, кто «нанесет удар в спину дорогой родине». Все депутаты знают, что Либкнехт готовит выступление. Когда он входит в зал заседания рейхстага, на него обращаются глаза всех присутствующих, начиная от злейших врагов и кончая «товарищами». В глазах — злоба и ненависть.

И вот среди общего напряженного ожидания он бросил в зал свое решительное «я — против!» Больше ему не дали сказать ни слова. Но и этих двух слов было достаточно, чтобы вызвать чувство облегчения в рядах рабочего класса. «Я не забуду никогда этого дня, — пишет Радек, работавший тогда в Германии в рядах германской левой оппозиции. — Мы все тогда задыхались в подполье. Я помню, как мне приходилось в «Бременской гражданской газете», на которую выпала тогда честь быть одним из немногих органов, ведущих кампанию против германского империализма, писать о причинах войны. Мне приходилось в форме объяснения великих германских побед сопоставлять цитаты из военной и политической германской литературы, чтобы доказать, как хорошо была подготовлена «защита» Германии. Лекции об отношении к войне приходилось читать под заглавием: «История английского империализма». Смелое выступление Либкнехта наэлектризовало оппозицию. Это было началом открытой борьбы. Надо знать ту удручающую атмосферу ренегатства, которой он был окружен, чтобы понять героизм его поведения»…

Шейдемановцы поняли, что с Либкнехтом не будет компромисса; они начали выносить ему одно порицание за другим во имя дисциплины фракции. «Я связан высшей дисциплиной международной солидарности», отвечал им Либкнехт и продолжал свое дело. В рейхстаге ему не давали слова; тогда он короткими «вопросами», ударяющими по больным местам германского империализма, возбуждал рабочих. Тогда он короткими выкриками во время речи канцлера, выкриками, которые действовали, как удар плети, исполнял свой долг депутата. Четыре коротких слова: «Вы хотели этой войны», которые он бросил в лицо канцлеру Бетман-Гольвегу во время одной из его лицемерных миролюбивых речей, сделали больше, чем — дюжины плаксивых речей Гаазе, не договаривающих ни одной мысли до конца, не решающихся бросить ни одного боевого лозунга.

Уже сразу после 2 декабря 1914 г. травля против Карла Либкнехта становится неистовой. Но когда в прусском ландтаге Либкнехт прямо призвал рабочих всех стран поднять оружие против «своих» правительств, неистовство перешло все границы. В прессе шло настоящее улюлюканье. Бывшие «товарищи» состязались в травле с открытыми врагами.